Запретный район Маршалл Майкл
Обсуждения и споры продолжались, но я их не слышал. У меня было пусто на душе, словно я куда-то падал, как камень, и уши мне заполнял свист рассекаемого воздуха. Ужасный страх и ощущение полного одиночества. Я встал на ноги и пошел прочь от этого бортового камня, прочь от этих дебатов и споров. Несколько голов с любопытством обернулись в мою сторону, но немного. Недостаточно много.
Я пошел в старый бар, где все еще стояло то разбитое пианино. На его крышке валялась покрытая пылью пачка сигарет, пожелтевшая от времени. Это были сигареты Рейфа, они тут остались с той ночи, когда мы сюда приехали. Мы оставили их здесь в качестве своего рода памятника – тогда, давно, когда мы оба думали одинаково и верили в одно и то же. При виде этой пачки я осознал, как много времени прошло с тех пор, когда я был здесь в последний раз. Я встал перед пианино и приготовился использовать последний оставшийся у меня шанс.
Сквозь грязное, покрытое пылью окно я видел толпу, стоявшую на солнце, – они все еще слушали речи, все еще ворочали туда-сюда эту свою проблему, прогибаясь под ее весом и путаясь в растерянности: люди, застрявшие в сегодняшнем дне и забывшие о своем прошлом.
Я положил пальцы на клавиши и начал, как умел.
Я играл ту мелодию, которую мы с Рейфом написали в ночь нашего приезда. Когда эта мелодия поплывет над площадью, на что я отчаянно надеялся, все сразу вернется к норме. Люди узнают ее, и случится то, чего я не добился, сев на бордюрный камень. Все и все снова сплотятся, собранные вместе мелодией из прошлого – из времени, когда все началось.
Однако, едва начав играть, я сразу понял, как много времени прошло с тех пор, когда я играл в последний раз. Я потерял сноровку, я все забыл. Мои пальцы зависли над пыльными клавишами, не зная, куда ударить.
И я не мог вспомнить ту песню. Я старался, я что-то подбирал, пробовал, пытался вспомнить ноты, но их больше не было. Мелодия пропала. Я поднял взгляд и заметил, что на меня с площади смотрят двое людей, в том числе Рейф, но они тут же отвернулись, снова окунувшись в свои споры и обсуждения, вернулись к своему нынешнему миру. К миру, который у них был, но которого не было у меня.
Песня умерла. Я не мог вспомнить ее мелодию.
И я понял, что я теперь из себя представляю. Я проиграл. Рейф переменился, мир переменился, а я остался прежним. Я был все тот же романтик, тот же глупый парнишка, каким стал десять лет назад – с башкой, полной пустых мечтаний, и верой в свою очень особую сущность. Я не переменился и, хотя еще имел здесь некоторые не совсем законные позиции, все равно глубоко внутри, в душе, оставался таким же романтиком и лузером. Рейф пошел дальше, обрел мантию власти и привык к ней, стал серьезным и важным, занял высокое положение. Я видел его – вон он сидит там, полностью поглощенный обсуждаемой проблемой, – и понимал, что и сам я должен заниматься тем же самым, а вовсе не пытаться решить все вопросы одним мастерским ударом, больше подходящим для дешевой мелодрамы.
А что же я? Все, что я сделал, – это сам ушел со сцены, вышел из света прожектора, с места, которое прежде всего ничем не заслужил. Внезапно я почувствовал себя страшно старым и усталым, согнувшимся под грузом впустую прожитых лет. До настоящего момента я просто не понимал, что что-то и впрямь изменилось, но тут, наконец, осознал, что время пролетело мимо меня, что и город, и Рейф ушли вперед и вверх и оставили меня позади, все еще привязанного к прошлому, все еще полного своими мечтаниями и чувствами и ничем более, все еще такого же, каким я был десять лет назад. Все это время, все эти годы – ничего не стоили. Я по-прежнему оставался парнишкой, задержавшимся в развитии, который смотрит на настоящее откуда-то со стороны, из какого-то пустого места, одержимого самим собой.
Я отвернулся от пианино и вышел через другую дверь, ту, что смотрела не на площадь. Я не мог пойти назад, в город, потому что мне больше не было там места и у меня не было другого дома, куда я мог бы вернуться. Единственное место, где я всегда буду чувствовать себя как дома, – это я сам. И как бы я ни ненавидел пребывание в этом месте, ни одна другая дверь передо мной не откроется.
Хотя стоял еще ясный день и на площади было светло, на той улице, на которую я вышел, стемнело, там уже наступил вечер, как в ту первую ночь, когда мы только сюда приехали. Я не озаботился тем, чтобы вернуться за своими вещами. Я просто ушел, зная, что никогда больше сюда не вернусь.
Я шел по темной дорожке, которая огибала гору, пока она не вывела меня к заброшенному супермаркету, к его парковочной площадке, где мостовая была мокрой после недавнего дождя. Легкий ветерок гонял между стенами старые газеты и опавшие листья, которые, как игрушечные кораблики, носились по темным лужам. Было совсем темно, и площадка перед супермаркетом опустела, если не считать сломанной гитары и пустой тележки для продуктов. Я пошел дальше, но тут тележка вдруг сама куда-то поехала, и я решил последовать за ней.
Тележка ехала медленно, потому что одно из ее задних колес было сломано и болталось свободно. Я шел следом за нею, вдыхая влажный после дождя воздух, чувствуя запах опавших листьев, и, пока так шел, понемногу начинал чувствовать себя немного лучше. Над головой висела полная луна, то и дело выныривая в просветы между тяжелыми грозовыми тучами, а темная земля была погружена в полное безмолвие, нарушаемое только стуком моих шагов по дорожке и редким поскрипыванием сломанного колеса тележки.
Потом мы вышли на улицы – это оказалась жилая зона какого-то старомодного Района. Древние уличные фонари возвышались над нами, отбрасывая на искалеченные мостовые пятна скудного зеленоватого света. Все вокруг было каким-то экстравагантным и чрезмерно напряженным, словно киношная декорация, подсвеченная капризным оформителем, пребывающим в угрюмом настроении. Но все было реальное, все имело все три измерения. Мы продолжали двигаться вперед между кварталами домов, в которых все окна были темные, а все занавески задернуты. Вокруг никого не было. Я попробовал открывать дверцы нескольких старомодных колесных машин, но не смог их открыть, а дверные ручки были холодные. Я не удивился: я понимал, что это за место. Тележка продолжала ехать дальше, и я последовал за нею.
Мы доехали до тупика и уперлись в кирпичную стену, серую и высокую. Я попытался взобраться на нее, но там не за что было ухватиться и зацепиться, так что я просто съехал обратно на землю. А когда обернулся, то увидел, что мы находимся возле канала.
Тележка покатилась по дорожке, идущей вдоль воды, и я пошел следом, оглядывая по пути старые темные склады и слыша тихое шлепанье воды о берег. Одно здание выглядело немного пугающим – огромная белая каменная масса, которая смотрелась так, словно это когда-то был отель или странно изукрашенная фабрика, всей своей массой осевшая на берегу вяло протекающей мимо воды. Было в ней что-то крайне неприятное, но я так и не додумался, что именно. Ничего не случилось, пока мы шли мимо нее, так что, вероятно, это был всего лишь приступ паранойи.
Тележка замедлила ход и остановилась. И я увидел, что передо мной на берегу канала располагается детская игровая площадка и парк. Качели и карусели раскачивались и крутились, словно на них сидели дети, а огромный металлический конь-качалка со странной головой тихо качался взад-вперед. Откуда-то доносился некий едва слышимый звук. Оставив тележку возле канала, я отправился расследовать, что это такое.
Я осторожно продвигался, лавируя между качелями и клумбами, пробираясь через груды мертвых листьев и заросли высокой травы. Игровая площадка была небольшая. Поиски источника того странного звука не должны были занять много времени. Он напоминал чириканье, и это было хорошо. Во всяком случае, не так плохо, как могло бы оказаться. Однажды я вот так же отправился посмотреть, откуда доносятся звуки плача, и обнаружил точно такую же детскую игровую площадку, а за стволом дерева нашел целый выводок гнусных младенцев. Я их потом не раз еще видел, и они становились все гнуснее.
А тут я увидел это за очередными качелями, которые все раскачивались взад-вперед, словно кто-то только что на них влез и уселся. Я медленно прошел вдоль стены, осторожно заглядывая под качели и в клумбы, и по мере моего продвижения звук становился все громче. Я надеялся, что не обнаружу там ничего такого уж скверного. Того, чего я уже насмотрелся в этом городе-призраке, было пока что вполне достаточно. Ничего пугающего, но все вызывающее изрядную депрессию. Некоторое время я почти не думал о Рейфе, да и сейчас не хотел о нем думать.
Впереди показалась скамейка и какой-то темный силуэт под нею, в тени. Я осторожно приблизился к ней и присел, высматривая, что там такое. Это оказался Элкленд.
Действующий Деятель лежал под скамейкой, плотно свернувшись в клубок, а звук, что привлек мое внимание, оказался перестуком и скрежетом его зубов. Его одежда была вся мокрая, ладони он плотно прижимал к лицу, закрывшись от всего на свете. Косточки на кулаках были совершенно белые и торчали наружу, мышцы вибрировали от напряжения – он с силой прижимал ладони к лицу. Я протянул руку и легонько прикоснулся к его плечу. Он вздрогнул и свернулся в еще более плотный комок.
– Элкленд, – тихо позвал я. – Это я. Старк.
Одна его рука начала сдвигаться в сторону, очень медленно, как ручка ребенка, который страшно боится выглянуть и посмотреть, опасаясь увидеть что-то плохое, которое только этого и дожидается. Я понял, что ему, должно быть, здорово досталось, как только мы здесь оказались. Так оно всегда бывает по какой-то неизвестной мне причине: даже для меня самого это всегда довольно скверное событие. Его рука сдвинулась ровно настолько, чтобы из-под нее выглянул один глаз.
– Старк? – спросил он тихо, очень тихо.
– Ага. – Я протянул ему руку. – Вставайте. Пошли дальше.
Гораздо более осторожно, чем я мог себе представить, словно реклама самой концепции осторожности, Элкленд медленно выбрался из-под скамейки. Пока я помогал ему подняться на ноги, он только и делал, что озирался вокруг, опасливо, боязливо осматривая все пространство, заглядывая во все уголки площадки.
– Они ушли? – шепотом спросил он, когда наконец выпрямился.
– Кто?
– Младенцы.
– Ох, дерьмо!.. Так вы их видели!
Он кивнул, вытирая губы ладонью.
– Так они ушли?
– Да, – ответил я. – Ушли. Прислушайтесь. – На площадке и в парке было тихо, только листья шуршали. – Никто больше не плачет.
Он прислушался, продолжая тереть губы. Я ожидал, что он будет выглядеть не самым лучшим образом, попав сюда, но это было гораздо хуже, чем я рассчитывал. Кожа его лица приобрела зеленоватый оттенок, а в некоторых местах проступали пятна ядовито-лилового цвета. Видеть этих младенцев – ужасная вещь, жаль, что это с ним произошло сразу же по прибытии сюда. Тут он наконец перестал тереть себе губы.
– Да, никто больше не плачет, – подтвердил он.
Я повел его через парк к каналу. К сожалению, продуктовая тележка из супермаркета продолжала ездить, описывая правильные круги вокруг клумбы, а это было совершенно лишнее для Элкленда в его нынешнем состоянии. Только этого ему не хватало. Он прильнул ко мне, что-то бормоча и всхлипывая. Я удостоверился, что он плотно закрыл глаза, и сам зажмурился.
А когда снова открыл глаза, тележка исчезла. Элкленд тоже поглядел и уставился на пустую дорожку.
– Как вы это сделали? Послушайте, Старк, где мы, черт побери?! Что происходит? Что это такое? Какого дьявола, мать вашу, где мы оказались?!
– Пошли, – сказал я. – Надо убираться отсюда. И поаккуратнее с выражениями.
Было такое впечатление, что мы пока что застряли в ночи, а также рядом с каналом. Было тихо и вполне нормально, никакого безумства вокруг, так что я был просто счастлив. И даже стал еще счастливее, когда обнаружил, что у меня еще остались сигареты. Элкленд брел рядом, все еще оглядываясь назад. Потом ткнул пальцем куда-то вперед:
– Это что?
Это была вообще-то гондола, она изящно плыла по каналу в нашу сторону, описывая временами круги.
– В ней вроде бы никого нет… Нет, бог ты мой, да там полно жуков!
– Не обращайте внимания, – сказал я. – Она скоро скроется из виду.
– А куда мы идем?
– Ну, видите ли, нам некоторым образом надо подождать и посмотреть. Ага! – Внезапно мы оказались в лесу, на гравиевой дорожке, достаточно широкой, чтобы шагать рядом. – Это выглядит обнадеживающе.
– Да что тут происходит?! – провыл-простонал он. По обе стороны от нас рядами выстроились огромные деревья, толстенные стволы без веток, тянущиеся прямо в черное небо и растворяющиеся в нем. Элкленд встал, уперев руки в боки, и с недовольно-раздраженным видом уставился на меня.
– Объясните же, Старк!
Я продолжал идти вперед, и через некоторое время он последовал за мной.
– Это не самая лучшая мысль – разговаривать, когда мы идем, – заметил я вполне честно. – Это отвлекает внимание, а нам пока что следует оставаться там, где мы находимся. Вы не проголодались?
Деятель нахмурился.
– Да, вообще-то проголодался, – ответил он, вроде как удивленный тем, что его тело может найти время для столь приземленных ощущений.
– Хорошо. Сосредоточьтесь пока что на этом.
Мы шли так еще минут пятнадцать, по этой лесной тропинке. Вверху, в кронах деревьев дважды ухнула сова, но кроме этого вокруг все было тихое и мирное.
– Постойте.
Я обернулся к Элкленду, а тот как раз наклонился, чтобы завязать шнурок на ботинке. Потом он выпрямился и устало посмотрел на меня. Выглядел он плохо – весь в поту, мокрый и павший духом.
– Вы в порядке? – спросил я.
– И да, и нет, как вы любите выражаться. – После чего он вдруг дернулся и уставился в темную глубину леса, явно испуганный. – Что это?!
Я обернулся и посмотрел. Сперва ничего не было видно, раздавалось лишь слабое шуршание, но потом я различил смутный бледный силуэт, приближающийся к нам по тропинке.
– Ни звука! – прошептал я Элкленду. – Этого не надо бояться. Встаньте поближе ко мне и ведите себя очень тихо.
Он быстро сделал шаг ко мне, и мы замерли.
Через минуту силуэт приобрел более четкие очертания. Это была молодая женщина, лет двадцати, одетая в аккуратную юбку и белую блузку. Она медленно шла по тропинке по направлению к нам.
– Старк…
– Ш-ш-ш! – сказал я.
Женщина слабо светилась, и этот белый свет обволакивал ее с головы до ног, приглушая и забивая цвет ее одежды и кожи. Она смотрела прямо вперед, сфокусировав взгляд на чем-то отстоящем на небольшом расстоянии от нее. Ярдах в трех перед нами она остановилась. Элкленд вцепился пальцами в мою руку, но пока что не издавал ни звука. Женщина несколько минут что-то говорила, словно беседовала с кем-то стоящим рядом с нею, хотя до нас не долетало ни звука. Потом она рассмеялась и пошла дальше. Она прошла мимо нас и продолжала идти по тропинке в темноту между деревьями. Прежде чем Элкленд успел задать мне очередной вопрос, я снова двинулся вперед, быстро, чтобы он не отвлекался и был занят только тем, чтобы не отстать.
Через несколько минут такой ходьбы лес кончился, и мы оказались на высоком и темном склоне холма, который тенью спускался в заросшую лесом долину. И я повел Элкленда дальше по тропинке, вниз по крутому склону холма.
– Очень мило здесь, – заметил он, удивив меня этим своим замечанием.
Здесь и впрямь было очень мило. В окружающей нас темноте зелень на крутых склонах окрестных холмов, оцепивших узкую долину, казалась насыщенной темно-изумрудной, и, хотя было холодно, а в воздухе висела дождливая морось, мы здесь чувствовали себя в полной безопасности, словно оказались в каком-то королевстве эльфов.
– Ага, – согласно кивнул я. – Тут все спокойно.
Дальше тропинка тянулась по дну долины, рядом с ручейком, который журчал тихо и успокаивающе. А еще дальше она выводила к маленькой деревеньке. И хотя все дома в ней были темны, она смотрелась вовсе не так, как территория, которую мы проходили перед этим. Никакого ощущения отчужденности, просто тихое, спокойное и древнее место.
– Отлично, – радостным тоном заявил я. – Где-то там впереди мы наверняка обнаружим постоялый двор. Смотрите внимательно, не пропустите его.
Деревня и впрямь оказалась очень маленькой, не более чем по двадцать домов с каждой стороны от дорожки, и мы прошли ее менее чем за минуту, так и не увидев ни единого огня. Я уже начал думать, что сделал ошибку, когда заметил, что в последнем доме справа, стоявшем несколько поодаль от остальных, виднеется слабый свет, исходящий из одного из окон, выходящих на задний двор.
– Такое ощущение, что это не постоялый двор, а просто жилой дом, – заметил я.
– Где?
Я сделал ему знак молчать и направился к этому дому.
– Принимайте все как есть, – сказал я ему и постучался в тяжелую старую дубовую дверь.
Возникла пауза, достаточно длинная, чтобы Элкленд успел еще раз произнести мое имя с тяжелым раскачивающимся вопросительным знаком после него, а затем дверь широко распахнулась, выпустив наружу, на дорожку желтый поток теплого света.
– Вот неожиданность-то! – Это произнесла женщина средних лет, толстая и веселая, с розовыми щечками, прямо-таки пышущая здоровьем. – Да не стойте вы там! Заходите, заходите!
Я, подталкивая, провел Элкленда внутрь. У него были совершенно круглые от удивления глаза, он явно пребывал в полном замешательстве. Женщина торопливой походкой семенила впереди, ведя нас через скудно освещенный коридор в заднюю комнату, где приветливо и радушно горел огонь в печи. Оказалось, что это кухня с огромным столом посередине и несколькими грубо сколоченными деревянными стульями вокруг него. На одном из них сидел муж этой женщины, огромный деревенский увалень, настоящий медведь. Он встал, когда мы вошли, и широко нам улыбнулся, застенчиво потирая свою бороду.
– Ну, и кто это к нам пожаловал? – спросил он резким и грубоватым, этаким деревенским голосом, но вполне доброжелательно.
– Гости! – воскликнула его жена. – Весь вечер провели где-то на улице, судя по вашему виду, а?
– Да.
– Скверная ночка, – мудро заметил мужчина, подходя и пожимая нам руки. Ладони у него были огромные и теплые, кожа сухая, рукопожатие успокаивающее и ободряющее, как руки отца в детстве.
– Да вы только поглядите на себя! – провозгласила женщина, глядя на Элкленда и тыкая его пальцем в живот. – Мокрый насквозь! И голодный к тому же, я уверена!
Элкленд, настолько удивленный, что даже улыбнулся, кивнул в ответ:
– Да, немножко.
– Ну, так садитесь же, садитесь за стол, я сейчас чайку приготовлю. Давай, Генри, иди на двор, принеси еще дров для очага!
Мужчина улыбнулся нам, снял со спинки стула старую потрепанную шляпу и отворил дверь на задний двор.
– Что она велит, то и делаю, – сказал он и подмигнул нам, прежде чем выйти в темноту ночи и закрыть за собой дверь.
Элкленд посмотрел ему вслед, пытаясь совладать со своими бровями, старавшимися забраться повыше на его лоб.
– Ну, вот и чай, – сказала женщина, ставя на стол перед нами две гигантские кружки с чаем. – Пейте, наливайтесь, пока я приготовлю вам что-нибудь поесть. Давайте, приступайте.
Я отпил чаю, который оказался просто замечательным на вкус, крепким и подслащенным медом. Элкленд тоже попробовал, и я практически видел, как тепло проникает во все его тело, пропитывает его, убирая с его лица все эти жуткие краски и пятна, делая их почти незаметными. Я, конечно, понимал, что этот бальзам приносит лишь временное облегчение, но видеть такие благодатные перемены все равно было приятно. Женщина возилась у огромной железной плиты, звеня и брякая кастрюлями и громко напевая что-то, пока что-то там разогревала и перемешивала.
Я развернулся, чтобы видеть Элкленда, который сидел и смотрел на меня с таким выражением, которое явно говорило, что он не намерен произносить ни единого, черт побери, слова, пока я ему хоть что-то не объясню.
– Ну хорошо, – сказал я, наклоняясь над столом. – Как вы думаете, где мы оказались?
– Не имею понятия. Ни малейшего.
– Так что с вами было?
– Ну, – тут он прижал кружку к груди, наслаждаясь ее теплом. – Все было, как вы говорили. Я услышал, как вы что-то сказали, а потом сразу вдруг стало холодно, и я почувствовал, что вроде как весь состою из тяжелой воды. Потом я очнулся, и у меня было ощущение, что сразу, что никакого времени не прошло, только я знал, что прошло. Я находился на той детской площадке, а вас нигде рядом не было. Я был очень напуган, потому что все вокруг вдруг начало двигаться, а я никого нигде не видел, ни единого человека. А потом я услышал чей-то плач и пошел выяснить, кто это плачет. – Он замолчал и поставил кружку на стол. Руки у него сильно дрожали.
– Скверно вышло, что вы на них наткнулись, – заметил я.
– Старк, кто они такие?
Я не ответил, потому что женщина вернулась к столу и поставила перед нами тарелки с едой. Неизвестно откуда взялось такое количество стряпни – колбаса, толстые ломти бекона, яичница, поджаренные хлеб и картошка. Элкленд тупо уставился на это изобилие.
– Элкленд, – сказал я ему, – вы же, кажется, проголодались.
Женщина засмеялась и вернулась обратно к плите и снова запела. Элкленд с трудом оторвал взор от еды, секунду смотрел на нее, потом наклонился ко мне и прошептал:
– Я знаю эту песню. Не знаю откуда, но знаю.
Я кивнул, пододвигая поближе тарелку с кучей еды.
– Так и должно быть, – сказал я. – Точно так же, как ваше понимание того, что есть истинный праздник.
– Что?
Ну, вот. Это, вероятно, вызовет у вас некоторое удивление, особенно если вы один из тех умников-засранцев, кто уже давно, раньше срока успел сообразить, что никакой банды на самом деле нет и не было и все такое прочее, но сам-то Элкленд явно все еще здорово отставал от происходящих событий, никак не мог за ними поспеть, поэтому мне нужно было прояснить для него обстановку.
– Место, куда мы попали, Элкленд, это Джимленд.
Он перестал жевать и уставился на меня.
– Повторите, пожалуйста.
– Это Джимленд.
– Вы хотели сказать, Дримленд? Страна мечты? Страна снов?
– Нет. Джимленд. Когда вы идете по той равнине, если сумели ее отыскать, то рано или поздно приходите к воротам, а когда проходите сквозь ворота, то попадаете вот сюда.
– Так это вроде как сон, это вы хотели сказать?
– Нет. Это не вроде как сон, это и есть сон. Это место, куда вы приходите, чтобы видеть сны, куда все приходят, чтобы видеть сны.
– Вы хотите сказать, что мы спим, да?
– Нет. Мы не спим. Помните ту женщину, в лесу?
– Которая вся светилась? Да.
– Ага, ее. Вот она действительно спала. Где-то в огромном мире она лежала в постели или распростерлась на диване, погруженная в глубокий сон. Когда она проснется – если вспомнит свой сон, – то вспомнит лес, темный густой лес с огромными, толстыми деревьями, и вспомнит, что шла по тропинке и все, что с нею произошло после этого.
– Канал.
– Необязательно. Это не совсем так работает. Все зависит от пути, который она выбрала, от того, зачем она видит этот сон.
– Мы тоже в глазах других людей выглядим такими, как она?
– Нет. Потому что мы не спим. Мы бодрствуем.
Элкленд прикончил все, что было у него на тарелке, как раз вовремя, потому что перед ним тут же появилась еще одна. На ней лежал толстенный сэндвич – толстый кусок домашней ветчины, зажатый между двумя ломтями свежего хлеба. У Элкленда отвисла челюсть.
– Я знаю, откуда это, – заявил он, указывая на тарелку.
– Что такое?
– Когда я был маленький, то читал книжки одной женщины, ее звали Мег Финда. Очень старые книжки, они принадлежали еще моей бабушке, она их читала, когда была девочкой. – Он замолчал, пораженный внезапным открытием, и посмотрел на женщину у плиты, которая снова с чем-то там возилась, что-то опять готовила. – Вот откуда я знаю эту песню! Моя бабушка ее пела. Черт побери!
– Продолжайте.
– Эти книжки, которые в нашей семье переходили по наследству из поколения в поколение, все были про этих детей, с которыми все время случались всякие приключения. – Он глуповато улыбнулся. – Не думаю, что моим родителям это особо нравилось. Это не входило в список литературы, требуемый для детей из Центра. Я думаю, вы это уже поняли.
– Верно. Это не из серии «Дженет и Джон Раздвигают Границы Управленческого Бухучета».
– Вот именно. Как бы то ни было, в этих детских книжках, как только возникал перерыв в их приключениях, они каким-то образом попадали к некоей тетушке, которая тут же тащила их к себе в коттедж и угощала хорошим, плотным ужином и чаем. – Он улыбнулся. Вид у него был отсутствующий, он явно пребывал сейчас где-то за сотни миль отсюда. – Пшеничные лепешки, чай, джем, густые сливки. Я ничего подобного никогда и не пробовал.
– Может, еще чаю? – спросила женщина. Она уже стояла рядом, с раскрасневшимся лицом от работы у плиты, и улыбалась, протягивая огромный старый железный чайник. Мы благодарно закивали, и она подлила нам в кружки и поставила на стол кувшин, полный жирных сливок, пододвинула его к нам, чтобы мы сами брали сколько захочется. Элкленд посмотрел на него и продолжил свой рассказ.
– Один рассказ про них я хорошо помню. Жена фермера зазвала их к себе и дала им по сэндвичу с ветчиной. В точности вот такому. – Он указал на быстро исчезающие остатки своего сэндвича. – В точности. – Потом он некоторое время не произносил ни слова, потом улыбнулся какой-то болезненной улыбкой. – Мне очень нравились эти книжки.
– Они очень многим нравились, – заметил я. – Вот поэтому все сейчас так и происходит. Это у нас перерыв на отдых, пауза. В Джимленде это эквивалент привала в пути. Они тут повсюду разбросаны, в основном в районах вроде этого. Вы появляетесь у них на пороге, вас приглашают зайти, кормят, а потом вы снова пускаетесь в путь, готовые к новым путешествиям и приключениям. По сути дела, вы можете туда зайти, позволить себя накормить, выйти, снова постучаться в дверь, снова войти и снова быть накормленным. И во второй раз все будет в точности как в первый: хозяева вас не узнают, не поймут, что вы только что здесь уже были. Если бы мы снова сюда зашли, старикан сидел бы на этом стуле, и он встал бы точно так же, как уже вставал, и все остальное происходило бы точно так же, но снова.
– Вообще-то, его уже долго нет.
– Он не вернется, – сказал я. – В нем нет никакой необходимости. Он не является частью происходящего. Он просто деталь антуража.
Элкленд покачал головой и прибрал последний ломтик своего сэндвича.
– То, что вам попадется, зависит от того, что вам нужно, – именно поэтому я вас и спросил, не голодны ли вы, – продолжал объяснять я. – Если бы оказалось, что мы устали, то нам по-быстрому дали бы что-нибудь перекусить, а потом проводили бы к парочке старинных высоких кроватей с бронзовыми спинками, толстенными матрасами и пуховыми перинами.
– Старк, откуда вам все это известно?
– Я бывал здесь раньше. – Я пожал плечами.
Он посмотрел на меня напряженным взглядом:
– И не раз, я подозреваю.
– Ага.
– А почему это место называется Джимленд, а не Дримленд? Последнее, по крайней мере, имеет больше смысла.
– Это длинная история.
Элкленд на минуту задумался над этим.
– Итак, – подвел он итог, – я сплю и вижу сон, и вы вместе со мной.
– Але! Послушайте! – сказал я, выходя из терпения. – У вас все дома? Нет, мы не спим и не видим сны! Мы бодрствуем. В этом-то все и дело, мать его!
– Что за слова! – укоризненно заметила женщина у плиты и поставила перед нами лепешки и джем и долила нам в кружки чаю.
– Извините. В этом-то все и дело с этой равниной, Элкленд. Для тех, кто может ее найти, это путь туда, где можно оставаться бодрствующим. Если бы я захотел, чтобы мы видели сны, я бы просто велел вам заснуть. Но я этого сделать не мог, не так ли? Потому что когда вы спите и видите сны, с вами происходят скверные вещи, верно?
Элкленд смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
– Да, – тихо сказал он. – Происходят.
– А знаете почему?
Он помотал головой. И я сказал ему.
– Потому что нечто охотится на вас, хочет вас прихватить.
Когда Элкленд насытился до такого предела, что уже угрожал лопнуть, мы распрощались с гостеприимной хозяйкой. Она проводила нас до входной двери, продолжая болтать. Мы остановились на пороге, и она сунула Элкленду небольшой сверток, и он поблагодарил ее с неловкой и застенчивой вежливостью, отчего она вспыхнула.
– Это самая вкусная еда, какую я только пробовал в своей жизни, – заявил он со всей своей патентованной честностью.
– Ох, перестаньте! – воскликнула она, явно польщенная. – Вы там поосторожнее, слышите? Ночью монстры выходят на охоту.
– Я знаю, – ответил я.
– Ну, так будьте осторожны, – повторила она, закрывая дверь. – Очень милая у вас рубашка, кстати сказать.
Долина, в которой мы теперь оказались, была не такой, как прежняя. Почти такая же, но не такая. Мы шли по тропинке вниз по склону, пока не достигли ее дна, после чего двинулись дальше, под нависающими с обеих сторон склонами. По-прежнему была ночь и было темно.
– Нечто охотится на вас и хочет вас прихватить, – сказал я, возвращаясь к нашему прерванному разговору. – И нам нужно выяснить, что это такое, и остановить его.
– Зачем?
– Затем, что в противном случае мы погибнем, – просто ответил я.
Элкленд остановился.
– О чем вы говорите?
– Когда я вас в первый раз увидел – в отеле, в Стабильном, – вы спали, и вам снился какой-то кошмар. На крыше, когда вы на несколько минут задремали, вам снова снился кошмар. Потом, у меня в квартире, вы снова видели кошмар.
– Ну, люди же иногда видят кошмары… – Он уже понял, о чем я говорю, только был слишком напуган, чтобы в этом признаться.
– Но не такие, не то, что снилось вам. И обратите внимание на свою кожу, Элкленд. На ней все большими буквами написано, как выразился Виллиг. Вы больны. Вы этого не видите, но сейчас вы выглядите хуже, чем раньше. Пока что это лишь внешние, чисто косметические признаки, но болезнь на этом не остановится. Что-то на вас охотится, что-то вас преследует, причем изнутри, и если оно вас прихватит, вы умрете.
– Это имеет какое-то отношение к Центру?
– Нет. Об этой штуке в Центре ничего не знают. Такое иногда случается. Это что-то вроде инфекционного заболевания, как лихорадка. – Это с моей стороны было очень увертливо, так небрежно обращаться с истинным положением вещей, однако сейчас было не время, да и не место углубляться в историю. А ежели все сложится по-моему, тогда такое время не наступит никогда.
– Тогда зачем вы притащили меня сюда?
– Затем, что если с этим не разобраться сразу, вам вообще будет некуда идти. Нет смысла защищать вас от людей Центра, если в это время вас что-то грызет изнутри, не так ли?
– Нет, надо полагать, смысла и впрямь нет.
– Вам давно снятся эти кошмары? Не обычные, а именно вот такие?
Элкленд задумался.
– Недели две.
Примерно тогда же он узнал о «прилеже-2». Возможно, это совпадение, но не столь интересное. Во всем, как я полагаю, конечно, могла быть виновата эмоциональная травма, которую он при этом заработал, однако это особого значения, в общем-то, не имело. Одна из самых похабных сторон разборок с подобными явлениями – это то, что в таких играх практически не существует никаких правил. Иногда эти явления что-то означают, иногда нет. Но в конечном итоге – никакой разницы.
– Итак, что мы будем делать дальше? – спросил Элкленд.
– Не знаю. Надо подождать и посмотреть.
– Так. Подождать и посмотреть. Вам бы следовало вытатуировать эти слова у себя на лбу.
– Элкленд, именно так оно тут и работает. Меня наняли, чтобы я вас нашел и приволок обратно в Центр. Очень простая и ясная задача. И тем не менее вот я торчу здесь, пытаюсь помочь вам остаться в живых. Из-за вас я рискую жизнью одного дорогого мне человека. А если прибавить сюда и мою жизнь, то, стало быть, жизнью двоих. Такое иной раз случается, что суть задания меняется радикально. Такова жизнь: она то идет по прямой линии, то начинает вилять и метаться, а вам приходится всего лишь следовать этому пути и смотреть, что произойдет дальше. Коротких путей не существует, срезать угол, сократить путь не удастся, никаких подсказок нет и никаких зацепок, информации из подтекста тоже не получить. События просто случаются, происходят, и все, что вам остается делать, так это просто вовремя убираться к чертовой матери у них с дороги.
– Да, я понимаю. Жизнь – это один огромный План Б. Великолепно! – Он отвернулся.
– Элкленд, не злите меня! Я ведь пока что на вашей стороне во всем этом дерьме.
– Ага, и это очень помогает. В меня стреляли, чуть не взорвали, а теперь я убегаю от теней в местности, которая даже не существует!
– А без меня вы бы давно уже сгинули к едреной матери, – сказал я, глядя на него в упор. И на этом остановился. Он смотрел на меня, и его гнев потихоньку уходил, потому что на самом деле это был вовсе и не гнев, а прежде всего страх.
– Да, я знаю, – в конце концов произнес он. – Кошмар какой-то.
Мы пошли дальше, и через некоторое время он извинился. Я же сообщил ему, что он просто мечта по сравнению со многими людьми, с которыми мне приходилось иметь дело, и даже привел несколько примеров, отчего он в конце концов даже начал смеяться. А история была такая, что некая леди, которую я вытащил на себе из болота, вскоре после этого сожгла до основания наше убежище, не затушив как следует сигарету. А ведь я с самого начала велел ей не курить, но она поступила ровно наоборот. Напряжение между нами рассеялось, и все снова встало на свои места.
Меня этот его взрыв совершенно не удивил, я заранее знал, что в конечном итоге он наверняка даст выход накопившимся негативным эмоциям, да и не возражал против этого. Так оно всегда с нами бывает. Люди всегда разочаровываются и раздражаются, когда не видят никакой понятной системы или структуры событий. Их иной раз просто бесит, что они должны плыть по течению и просто смотреть, что им попадется. Они, видите ли, желают знать замысел и смысл происходящего, чтобы заранее догадаться, что их ждет в конце, потому что боятся того, что там может оказаться. Я могу это понять, даже при том, что знаю, что вся эта система работает совсем не так. Сам я никогда не знаю, что произойдет в следующий момент, черт бы его подрал, но вполне могу с этим мириться и жить дальше.
– Итак, – сказал он через некоторое время, – куда мы направимся теперь?
– Мы постараемся найти джунгли, – ответил я.
– Ох! – Кажется, он понял значение сказанного. – Вроде тех, что мне снились в кошмаре?
– Да. Где-то там протекает ваш поток, а вокруг него зона, в которой разворачивается действие.
– Мой поток?
– В Джимленде у каждого имеется свой поток. Именно оттуда и проистекают наши сны.
– Вам когда-нибудь приходилось длительное время, скажем, шесть или семь лет подряд, принимать наркотики по двадцать четыре часа в сутки? – спросил он, с натугой зевая. На его лицо вернулись все те же жуткие краски, и он выглядел очень усталым. И я принял решение.
– Послушайте, – сказал я. – Долина выглядит так, словно будет тянуться до бесконечности. Мы, я полагаю, попали на установленный, фиксированный маршрут.
– И что это означает?
– Это означает, что она будет оставаться все такой же, сколько бы мы по ней ни шли. И самое лучшее для нас сейчас – попытаться немного поспать. – Я подождал, когда он что-нибудь на это скажет, например «Мы же и так уже спим», но он, кажется, наконец врубился в ситуацию.