Джульетта Фортье Энн

V.I

Затем хочу сойти в обитель смерти,

Чтоб увидать еще мою супругу;

Но главное — чтоб снять с ее руки

Бесценный перстень.

Сиена, год 1340-й от Рождества Христова

В ночь после роковых Палио тело юного Тебальдо Толомеи разместили в церкви Святого Христофора, через площадь от палаццо Толомеи. В знак дружбы мессир Салимбени заехал, чтобы накрыть мертвого героя шелковым знаменем и обещать безутешному отцу, что убийца скоро будет схвачен. На этом он извинился и ушел, оставив семью Толомеи наедине с их горем, задержавшись лишь затем, чтобы перекреститься перед алтарем и окинуть взглядом стройную фигуру Джульетты, очень соблазнительно преклонившую колени у дрог своего кузена.

Женщины семьи Толомеи собрались в тот вечер в церкви Святого Христофора, рыдая и молясь вместе с матерью Тебальдо, а мужчины бегали взад-вперед по церкви и палаццо с тяжелым от выпитого вина дыханием, ожидая возможности свершить правосудие над Ромео Марескотти. Когда Джульетта слышала долетавшие отрывки приглушенных разговоров, ее горло сжималось от страха, а глаза наполнялись слезами при воображаемом пленении и казни человека, которого она любила, за преступление, которого он не совершал.

Во благо ей послужила замеченная всеми глубокая скорбь по утрате двоюродного брата, с которым она ни разу не обменялась и парой слов. Слезы, которые выплакала Джульетта в тот вечер, смешивались с ручьями влаги из глаз ее кузин и тетушек подобно потокам, впадающим в одно озеро; при виде такого полноводия никому не пришло в голову докапываться до его истока.

— Все убиваешься? — сказала тетка Антония, на мгновение подняв голову от собственного торя. Джульетта рыдала в край палио, которым был накрыт Тебальдо. — Так-так, убивайся! Если бы не ты, этот ублюдок Ромео никогда бы… — Не договорив, монна Антония вновь разразилась потоком слез.

Джульетта потихоньку отошла и, выбрав скамью в углу потемнее, встала на колени.

Одинокую и несчастную девушку обуревало мучительное искушение сбежать в чем есть. У нее не было ни денег, ни защитника, но с Божьей помощью она надеялась дойти до мастерской маэстро Амброджио. Однако улицы Сиены были запружены солдатами, искавшими Ромео, а выход из церкви охраняли стражники. Только ангел — или призрак — мог войти или выйти незамеченным.

После полуночи она случайно подняла глаза и поверх сложенных в молитве рук увидела брата Лоренцо, обходившего скорбящих у тела родственников. Это ее удивило. Она слышала, как слуги говорили о монахе-францисканце, который помог Ромео спастись в Боттини сразу после Палио, и предполагала, что это был брат Лоренцо. При виде чернеца, спокойно ходившего по церкви, утешая плачущих женщин, Джульетта ощутила в груди тяжесть разочарования. Кто бы ни помог Ромео спастись, это был незнакомый ей человек, которого она, скорее всего, никогда не узнает.

Когда монах заметил ее в углу храма, он направился прямо к девушке и, протиснувшись за скамью, взял на себя смелость опуститься рядом на колени.

— Всем сердцем разделяю ваше горе… — пробормотал он. Джульетта негромко ответила, убедившись, что их не подслушивают:

— Вы старый друг моего горя.

— Утешит ли вас весть о том, что юноша, о котором вы по-настоящему плачете, на пути в дальние края, где враги никогда его не найдут?

Джульетта прижала руку к губам, чтобы сдержать волнение.

— Если он и вправду в безопасности, тогда я счастливейшее существо на земле. Но и… — ее голос задрожал, — самое несчастное. О, Лоренцо, как сможем мы жить — он там, я здесь? Вот бы мне уехать с ним! Вот бы мне быть соколом у него на руке, а не птичкой на продажу в здешней прогнившей клетке!

Спохватившись, что говорит чересчур громко и откровенно, Джульетта испуганно огляделась, не слышал ли кто. К счастью, монна Антония была слишком погружена в собственное горе, чтобы замечать что-то вокруг, а другие тетушки суетились у носилок, убирая тело покойного цветами.

Брат Лоренцо пристально посмотрел на нее из-под молитвенно сложенных рук.

— Будь возможность поехать за ним, вы бы согласились?

— Конечно! — Забыв об осторожности, Джульетта выпрямилась. — Хоть на край света! — И, снова испугавшись, что чересчур увлеклась, она согнулась ниже, чем прежде, и добавила торжественным шепотом: — Я пойду за ним и через долину смертной тени.

— Тогда сдержите себя, — шепнул брат Лоренцо, предостерегающе взяв ее за руку. — Потому что он здесь и — спокойнее! — не уедет из Сиены без вас. Не поворачивайте головы, он рядом…

Джульетта стремительно обернулась и увидела монаха, преклонившего колени рядом с ней. Глубокий капюшон полностью скрывал лицо. Если она не ошиблась, на нем была та самая ряса, которую ей давал брат Лоренцо, когда они ходили в палаццо Марескотти.

С закружившейся от волнения головой Джульетта пристально смотрела на своих теток и кузин. Если Ромео узнают в этой церкви и именно в эту ночь, ни ей, ни ему, ни брату Лоренцо не дожить и до рассвета. Слишком уж дерзко, дьявольски смело для предполагаемого убийцы явиться на оплакивание бедного Тебальдо и любезничать с кузиной мертвого героя. А Толомеи не прощают оскорблений.

— Ты что, помешался? — прошипела она через плечо. — Если тебя узнают, смерти не миновать!

— Твой голос острее их мечей, — пожаловался Ромео. — Молю тебя, будь ласковой — кто знает, может, это последние слова, которые ты мне говоришь. — Джульетта скорее почувствовала, чем увидела искренность в его глазах, сверкнувших в тени капюшона. Ромео продолжал: — Если ты не шутила, когда согласилась уйти со мной, возьми это. — Он снял с пальца кольцо и протянул ей. — Вот, я даю тебе это кольцо…

Джульетта задохнулась, но, тем не менее, взяла золотую печатку с орлом Марескотти, которая после слов Ромео стала ее обручальным кольцом.

— Благослови вас Бог на веки вечные! — прошептал брат Лоренцо, понимая, что веки вечные могут не продлиться дольше утра. — И пусть святые в раю станут свидетелями вашего счастливого союза. Теперь слушайте. Завтра Тебальдо отнесут в склеп Толомеи, что за городской стеной…

— Подождите! — воскликнула Джульетта. — Я же сейчас с вами пойду?

— Ш-ш! Это невозможно! — Брату Лоренцо пришлось придержать ее и второй рукой, чтобы успокоить. — Вас остановит стража на выходе, да и в городе слишком опасно.

Кто-то шикнул на них с другого конца церкви, и все трое вздрогнули от страха. Нервно взглянув на тетушек, Джульетта увидела, что они гримасами призывают ее помолчать и не беспокоить монну Антонию. Она чинно наклонила голову и придержала язык, пока все Толомеи не отвернулись к гробу. Тогда она снова обратилась к Ромео.

— Не оставляй меня, едва женившись! — шепотом умоляла она. — Это же наша брачная ночь!

— Завтра, — прошептал он, едва удерживаясь, чтобы не погладить ее по щеке, — мы будем смеяться, вспоминая наши горести.

— Завтра, — всхлипнула Джульетта, прикрыв глаза ладонью, — может никогда не наступить!

— Что бы ни случилось, — пообещал Ромео, — мы будем вместе, как муж и жена. Клянусь тебе. Будем — в этом мире или в лучшем.

Склеп Толомеи располагался на большом кладбище возле Порта Туфи. С античных времен жители Сиены хоронили умерших за пределами городских стен, и у каждого знатного семейства имелся свой — или присвоенный — древний склеп с нужным количеством почивших предков. Усыпальница Толомеи мраморным чертогом возвышалась в этом городе мертвых. Большая часть склепа находилась под землей, а наверху имелся невиданной пышности вход, напоминавший могилы августейших римлян, с которыми мессир Толомеи любил себя сравнивать.

Десятки родственников и друзей семьи пришли на похороны в тот печальный день, чтобы поддержать Толомеи и его супругу, чей первенец навек упокоится в гранитном саркофаге, который глава семьи готовил для себя. Нехорошо, неправильно, чтобы здоровый крепкий юноша так рано сошел в могилу; никакие слова не могли утешить воющую мать и юную девушку, с которой Тебальдо был помолвлен с ее рождения, двенадцать лет назад. Где теперь прикажете искать подходящего жениха, когда ей давно пора замуж, и она так привыкла считать себя будущей хозяйкой палаццо Толомеи!

Но Джульетта слишком тревожилась о своем будущем, чтобы еще горевать из сочувствия к скорбящим родственникам. Она устала после бессонной ночи — бдение в церкви длилось до утра. Сейчас, в середине нового дня, когда угасла последняя надежда на воскресение, монна Антония выглядела так, словно была готова присоединиться к отпрыску, так безвременно сошедшему в могилу. Бледная и обессилевшая, она тяжело опиралась на руки братьев. Только раз, с искаженным, обезображенным ненавистью лицом, она повернулась к Джульетте.

— Вот она где, эта змея, пригретая на моей груди! — зарычала она, желая, чтобы все слышали. — Если бы не ее бесстыдное потворство, Ромео Марескотти никогда бы не посмел поднять руку на нашу семью! Посмотрите на ее вероломное лицо, на эти предательские слезы! Бьюсь об заклад, она плачет не о моем Тебальдо, а о его убийце Марескотти! — Она дважды сплюнула на землю, чтобы очистить язык от привкуса ненавистного имени. — Пора вам браться задело, братья! Хватит стоять как испуганные овцы! Подлое преступление совершено против дома Толомеи, а убийца разгуливает по городу, возомнив себя выше закона! — Она выхватила сверкающий стилет из-под своей шали и замахала им в воздухе: — Если вы мужчины, вспорите брюхо этому городу, найдите убийцу, где бы он ни прятался, и дайте скорбящей матери проткнуть его черное сердце этим клинком!

Прокричав все это, монна Антония упала на руки братьев и тяжело повисла на них, бессильная и жалкая. Погребальная процессия медленно спускалась по каменным ступеням в подземный склеп. Когда все собрались внизу, завернутое в саван тело Тебальдо положили в саркофаг, и началась заключительная часть церемонии погребения.

В продолжение всего обряда Джульетта украдкой рассматривала ниши и щели мрачного склепа, думая, где лучше спрятаться, ибо план брата Лоренцо предусматривал, чтобы она осталась в усыпальнице после церемонии, не замеченная уходящими, и в одиночестве дождалась ночи, когда Ромео сможет беспрепятственно прийти и забрать ее. Это, объяснил монах, единственное место, где стражи Толомеи ослабят бдительность, а так как кладбище находится за городской стеной, Ромео может не опасаться разоблачения и ареста.

Затем Джульетта отправится с Ромео в изгнание, и как только молодые люди осядут в чужих краях, они тайно напишут брату Лоренцо, поведав долгую историю здоровья и счастья, и пригласят его присоединиться к ним, как только он сможет.

Таков был план, с которым она скрепя сердце согласилась накануне в церкви Святого Христофора. Девушке не пришло в голову расспросить о деталях до самого момента, когда пришло время действовать. С комком в горле Джульетта смотрела на запечатанные саркофаги, окружавшие ее со всех сторон, как гигантские ладьи смерти, соображая, как ей незаметно отделиться от остальных.

До самого конца церемонии, когда священник начал поминальную молитву, которую Толомеи и друзья семьи слушали с низко опущенными головами, Джульетте не представилось шанса беззвучно удалиться от не обращавших на нее внимания родственников и, согнувшись, притаиться за ближайшим саркофагом. Когда все затянули долгое мелодичное «аминь», Джульетта не упустила случая на четвереньках отползти подальше в тень. Руки сразу пробила зябкая дрожь от прикосновения к холодной влажной земле.

Прислонившись к шершавому каменному гробу и сдерживая дыханье, девушка слышала, как люди по одному выходили из усыпальницы, оставляя свечи на маленьком алтаре у ног распятого Иисуса, и отправлялись в долгий печальный обратный путь. Почти никто не спал после вчерашних Палио, и, как и предвидел брат Лоренцо, никто не видел необходимости проверять, все ли вышли из склепа. В конце концов, кто из живых захочет задержаться в холодной каменной могиле, наполненной отвратительными запахами, за тяжелой дверью, которую можно открыть только снаружи?

Когда все вышли, дверь усыпальницы закрылась с глухим стуком. На алтаре у входа мигали маленькие огоньки, но Джульетте, задыхавшейся среди гробов своих предков, казалось, что ее окружает плотная темнота.

Сидя в склепе, потеряв счет времени, Джульетта понемногу проникалась мыслью, что смерть — самое неизбежное событие на земле. Вот они лежат, все ее знаменитые предки, терпеливо ожидая Божественного стука по крышкам их гробов, призванного пробудить души к новой жизни, которую они и представить себе не могли в пору существования их бренных тел.

Кто-то восстанет в доспехах крестоносца, возможно, без ноги или с одним глазом, другие выйдут из саркофагов в ночных рубахах, больные, покрытые нарывами. Будут здесь и пищащие младенцы, и их юные матери, залитые своей кровью…

Джульетта не сомневалась, что однажды такой стук — в крышку гроба каждого достойного — прозвучит, и зрелище всех этих древних саркофагов вместе с мыслью о стольких дремлющих веках наполняли ее ужасом. Стыдно, укоряла она себя, быть такой трусливой и нетерпеливой, ожидая Ромео среди неподвижных каменных гробов. Что значат несколько тревожных часов перед лицом вечности?

Когда дверь усыпальницы, наконец, открылась, большинство свечей на алтаре уже догорело, и лишь тени от колеблющегося пламени считанных тоненьких восковых веточек испуганно корчились на стенах, пугая страшнее, чем полная темнота. Даже не посмотрев, кто пришел, Джульетта радостно выбежала к своему спасителю, изголодавшись по его живому прикосновению и жаждая свежего воздуха.

— Ромео! — заплакала она, только теперь позволив себе эту слабость. — Слава небесам…

Но в дверях с факелом в руке и загадочной улыбкой на губах стоял мессир Салимбени.

— Мне показалось, — сказал он скрипучим голосом, странно контрастировавшим с его игривым видом, — что в церкви ты не в меру слезливо переживала смерть своего кузена. Но потом я не видел ни слезинки на этих розовых щечках. Неужели… — Он сделал несколько шагов по ступеням, но остановился, почувствовав отвратительный смрад тления. — …моя прелестная невеста повредилась умом? Боюсь, так и есть. Мне придется искать тебя на кладбищах, дорогая, и находить за безумной игрой в черепа да кости. Но, — похотливо продолжил он, — я не новичок в таких играх. Более того, я считаю, мы отлично подойдем друг другу, ты и я.

Застыв на месте, Джульетта не знала, что отвечать, едва понимая смысл слов. Единственный, о ком она думала, был Ромео, так почему же на пороге усыпальницы стоит не он, а гнусный Салимбени? Разумеется, вслух этого вопроса она не задала.

— Иди сюда! — Салимбени жестом предложил ей выйти из склепа. Джульетте ничего не оставалось, как подчиниться. Вместе с Салимбени она поднялась наверх, где царила глубокая ночь, и оказались в кольце факелов, которые держали вооруженные стражники, одетые в ливреи Салимбени.

Вглядываясь в лица мужчин, Джульетта замечала жалость пополам с безразличием, но ее беспокоило странное выражение их глаз, словно они знали то, чего не знала она.

— Разве ты не жаждешь узнать, — спросил Салимбени, упиваясь ее замешательством, — как я смог вырвать тебя из смрадных объятий смерти?

Джульетта едва заметно кивнула, хотя в этом не было необходимости — Салимбени самодовольно продолжал свой монолог и без ее согласия:

— К счастью для тебя, у меня был прекрасный проводник. Мои люди увидели, как он шатается неподалеку, и, вместо того чтобы убить на месте, как им приказали, мудро спросили себя, какое сокровище могло заставить изгнанника вернуться в закрытый для него город, рискуя быть схваченным и преданным смерти. Его путь, как ты уже поняла, вел прямо к этой усыпальнице. Так как одного человека нельзя убить дважды, я легко догадался, что он задумал спуститься в склеп по другим мотивам, нежели жажда крови твоего кузена.

Заметив, что Джульетта побледнела, Салимбени решил, что с нее довольно, и жестом приказал солдатам привести упомянутого проводника. Что они и сделали, бросив его в освещенный круг подобно тому, как мясник бросает свиную тушу на разделочный стол.

Джульетта закричала, увидев на земле своего Ромео, окровавленного и изломанного, и если бы Салимбени не удержал ее, она бы кинулась к нему гладить слипшиеся волосы и смывать поцелуями кровь на его губах, пока в теле любимого еще теплилась жизнь.

— Ты дьявол во плоти! — закричала она Салимбени, вырываясь как дикий зверь. — Бог накажет тебя за это! Пусти меня к нему, сатана, чтобы я могла умереть с моим супругом! Ибо я ношу на пальце его кольцо и, клянусь всеми ангелами небесными, никогда, никогда не стану твоей!

Салимбени впервые нахмурился. Схватив Джульетту за запястье, он чуть не сломал ей руку, резко вывернув кисть, чтобы рассмотреть кольцо. Увидев достаточно, он толкнул ее в руки стражника и, шагнув вперед, сильно ударил Ромео ногой в живот.

— Гнусный вор! — прошипел он, с отвращением плюнув. — Верен себе, да? Не удержался? Так знай, твоя похоть погубила твою подружку! Я собирался убить тебя одного, но теперь я вижу, что она тоже ничего не стоит!

— Молю тебя, — закашлялся Ромео, пытаясь поднять голову с земли и в последний раз увидеть Джульетту. — Оставь ей жизнь! Мы только обменялись клятвами! Я никогда не был с ней на ложе, клянусь моей душой!

— Как трогательно, — заметил Салимбени, ничуть не убежденный. — А ты что скажешь, девочка? — Он взял Джульетту за подбородок. — Правду он говорит?

— Будь ты проклят! — крикнула она, пытаясь оттолкнуть его руку. — Мы муж и жена! Лучше убей меня, чтобы мне возлечь с ним в одной могиле так же, как я была с ним на брачном ложе!

Хватка Салимбени стала стальной.

— Вот как? А поклянешься его душой? Если солжешь, он уже сегодня ночью будет в аду.

Джульетта посмотрела на Ромео, умирающего, жалкого, лежащего перед ней на земле, и отчаяние стиснуло ей горло, не позволив больше говорить — и лгать.

— Ха! — с торжеством выпрямился Салимбени. — Значит, этот цветочек ты все-таки не сорвал, пес! — Он еще раз пнул Ромео, не обращая внимания на стоны своей жертвы и всхлипывания девушки, молившей его перестать. — Больше не сорвешь. — Он извлек из-под котарди кинжал Ромео и вынул из ножен.

Медленным, каким-то сладострастным движением Салимбени погрузил кинжал с орлом в живот законного хозяина и выдернул.

— Нет! — закричала Джульетта, рванувшись вперед так сильно, что ее не смогли удержать. Бросившись к Ромео, она обняла возлюбленного, отчаянно желая сопровождать его туда, куда он уходил, и не оставаться здесь.

Но Салимбени, устав от мелодраматических сцен, оттащил ее за волосы.

— Тихо! — рявкнул он, отвешивая пощечины, пока она не замолчала. — Этот вой никому не поможет. Держись с достоинством — вспомни, что ты Толомеи! — Затем, не дав девушке опомниться, Салимбени стянул кольцо с ее пальца и швырнул на землю, где лежал Ромео. — Вот и все твои клятвы. Радуйся, что легко отделалась.

Сквозь завесу окровавленных волос Джульетта смотрела, как стражники подняли тело Ромео и швырнули его вниз, в усыпальницу Толомеи, как мешок с зерном в амбар. Но она уже не видела, как захлопнули дверь и плотно задвинули засов. От ужаса она забыла дышать, и милосердный ангел, наконец, закрыл ей глаза и позволил упасть в объятия спасительного безразличия.

V.ІІ

И добродетель стать пороком может,

Когда ее неправильно приложат.

Наоборот, деянием иным

Порок мы в добродетель обратим.

С башни Манджия полумесяц Кампо выглядел как рука с веером игральных карт рубашкой вверх. Хороший символ для города, где столько тайн. Кто бы мог подумать, что в таком прекрасном месте могут процветать типы вроде зловещего мессира Салимбени, если, конечно, им ничто не препятствует?

В дневнике маэстро Амброджио не было ничего, что позволило бы предположить наличие у Салимбени хоть каких-то достоинств, вроде щедрости Евы-Марии или очарования Алессандро, но даже если он обладал таковыми, это ничего не меняло. Он жестоко расправился со всеми, кого любила Джульетта, за исключением монаха Лоренцо и ее сестры Джианноццы.

Большую часть ночи я вытирала слезы, читая о злоключениях юных влюбленных. Тощая стопка оставшихся страниц не оставляла надежды. Боюсь, Ромео с Джульеттой не прожили мирно и счастливо до самой старости; не литературные пируэты, но суровая реальность превратила их жизнь в трагедию. Ромео, судя по всему, мертв — заколот в живот моим кинжалом! — а Джульетта в руках подлого врага. Осталось узнать, умрет ли она тоже до окончания дневника.

Возможно, поэтому я была не в лучшем настроении, стоя в девять утра на верху башни Манджия в ожидании своего Ромео на мотоцикле. Или меня не оставляло беспокойство, потому что я отлично знала, что не должна была приходить? Какая женщина согласится на свидание с незнакомцем на смотровой площадке высоченной башни? И какой мужчина проводит ночи в шлеме с опущенным щитком, общаясь с людьми посредством теннисных мячей?

Но я пришла.

Ибо если этот таинственный байкер и впрямь потомок средневекового Ромео, я просто обязана посмотреть, как он выглядит. Прошло больше шести сотен лет с тех пор, как наши предки были разлучены при жестоких обстоятельствах, но до сих пор их трагический роман остается одной из величайших поэм о любви.

Как могла я оставаться равнодушной, когда вдруг появился самый важный (для меня) исторический персонаж! С той самой минуты, как маэстро Липпи впервые просветил меня насчет существования современного Ромео Марескотти, любящего вино, искусство и ночную Сиену, я втайне мечтала о встрече, но когда получила просьбу о свидании — вполне осязаемую, выведенную красными чернилами и с лихо закрученной подписью, — меня охватило волнение, сильно смахивавшее на тошноту. Такую тоскливую дурноту ощущаешь, предавая кого-то, чье доброе мнение о тебе страшно не хочется терять.

Этот кто-то, поняла я, сидя на амбразуре, откуда открывался до боли прекрасный и восхитительно надменный вид на город, был Алессандро. Да, он Салимбени, и нет, он не любит Ромео, но его редкая гостья — улыбка — была такой искренней и заразительной, что я не могла ее забыть.

Но это просто смешно! Мы знакомы всего неделю, и большую часть времени готовы были вцепиться друг другу в глотки, активно подстрекаемые моей предубежденной родней. Даже Ромео и Джульетте не пришлось изначально преодолевать такой вражды! Но госпожа история, при всей своей любви к повторам, хоть и заставила нас плясать под дудку Шекспира, но произвела кардинальную перестановку ролей в любовном треугольнике.

Снисходительно признав влюбленность в Алессандро, я сразу начала жалеть Ромео. По словам кузена Пеппо, он уехал на чужбину, спасаясь от гонений, вынудивших его мать покинуть Сиену. Какова бы ни была цель его возвращения, он сильно рисковал, предложив мне встретиться на башне Манджия. За одно это я должна быть ему благодарна.

Даже если он окажется не ровней Алессандро, я дам ему шанс за мной поухаживать (если у него возникнет желание) и не буду упрямо закрывать свое сердце, как Джульетта от Париса после знакомства с Ромео. А может, я опережаю события и все, чего он хочет, — просто поговорить? Если дело обстоит так, это будет, честно говоря, огромным облегчением.

Услышав, наконец, шаги на лестнице, я поднялась с каменной амбразуры и пригладила платье одеревеневшими руками, приготовившись к квазилегендарному свиданию. Мне пришлось подождать, пока герой поднимался по длинной винтовой лестнице. Стоя на площадке с твердым намерением почувствовать симпатию, я невольно обратила внимание, что, судя по тяжелому дыханию и сделанным через силу последним шагам, я была в гораздо лучшей форме, чем Ромео.

Наконец мой запыхавшийся преследователь появился, обмахиваясь шлемом, с кожаным костюмом, перекинутым через руку, и я перестала что-либо понимать.

Это была Дженис.

Мне трудно сказать, в какой именно момент в наших отношениях наметилось потепление. В детстве мы жить не могли без ссор, но так бывает у большинства людей и, однако, почти все достигают зрелости, не утратив расположения брата или сестры.

Но на всякое правило есть свое исключение. Я не могу вспомнить, когда в последний раз обнимала свою сестру или вела с ней разговор, не перешедший в ребяческую перебранку. Всякий раз при встрече мы снова превращались в восьмилетних, затевая привычную (самую примитивную) форму спора. От выражений типа «Потому что я так сказала!» или «Я первая взяла!» большинство людей отвыкают как от пустышки, но для нас с Дженис это были краеугольные камни философии наших отношений.

Тетка Роуз придерживалась мнения, что со временем все образуется, если поровну распределять любовь и конфеты. Всякий раз, когда мы обращались с ней с просьбой нас рассудить, она обычно не дослушивала до конца — дел у нее других нет, что ли, — и выдавала стандартные рецепты: поделиться либо не ссориться.

«Ну, хватит! — говорила она, протягивая руку к хрустальной вазочке с шоколадными крендельками, стоявшей на тумбочке, чтобы легко было доставать с кресла. — Будьте умницами! Джули, не ссорься с Дженис и одолжи ей все, что она хочет: книгу, куклу, пояс, сумку, шляпу, туфли, чтобы, наконец, в доме наступила тишина. Бога ради!»

Мы уходили восвояси с нерешенными проблемами, и Дженис давилась от смеха над моим поражением и собственным незаслуженным триумфом. Сестра вечно зарилась на мои вещи, потому что ее собственные ломались или становились старыми, и ей было проще присвоить мои, чем обзавестись деньгами и пойти купить новые. Вот мы и уходили от кресла после очередного перераспределения имущества, когда я лишалась своих вещей, получив взамен черствый шоколадный кренделек из вазы. При всех своих разглагольствованиях о честности тетка Роуз была вечным генератором плохих нечаянных последствий; весь адский путь моего детства вымощен ее благими намерениями.

В старших классах я уже не искала у нее помощи, а бежала на кухню и жаловалась Умберто, который, сколько помню, вечно точил ножи под очередную оперу, включенную на полную мощность. Всякий раз, когда у меня исторгался старый как мир вопль: «Так нечестно!», он отвечал: «А кто тебе сказал, что в жизни все честно?» И когда я немного успокаивалась, спрашивал: «Так что ты хочешь, чтобы я сделал?»

Став старше и умнее, я поняла, что правильный ответ на этот вопрос звучит так: «Ничего, я сама справлюсь». Я бегала к Умберто не затем, чтобы он проучил Дженис, хотя это было бы неплохо, а потому, что он не боялся по-своему заверить меня, что я лучше ее и заслуживаю от жизни большего. Подразумевалось, что добиваться этого я должна сама. Жаль только, что он ни разу не сказал мне как.

Всю жизнь я бегала, поджав хвост в поисках шанса, которые Дженис не сможет перехватить или испортить, но где бы я ни закапывала мои сокровища, она всегда разнюхивала заначки и умела изгадить все так, что оставалось только выбросить. Если я берегла новые шелковые балетки для гала-концерта, то, открыв коробку, обнаруживала, что сестрица уже их надевала, оставив завязки запутанными, а однажды, когда я принесла домой коллаж фигуристов, над которым трудилась в школе несколько недель, сестрица тут же приклеила сверху картонного Биг-Берда из «Улицы Сезам».

Не важно, как далеко я уходила или сколько тухлятины разбрасывала, чтобы сбить погоню со следа, младшая сестра вечно прибегала за мной с высунутым языком и скакала вокруг с игривым лукавством, оставляя свой еще горячий «номер два» на моем пути.

На верхней площадке башни Манджия все вспомнилось мне разом — все бесчисленные причины ненавидеть Дженис, словно кто-то запустил слайд-шоу плохих воспоминаний в моей голове, и меня впервые в жизни затрясло от бешенства.

— Сюрприз! — сказала сестрица, уронив кожаный костюм и шлем и разводя руки, как актриса на поклоне.

— Какого черта ты здесь делаешь? — прошипела я срывающимся голосом. — Так это ты разъезжала за мной на этом дурацком мотоцикле? И письмо… — Я выхватила записку из сумочки, смяла в комок и швырнула в нее. — За идиотку меня принимаешь?

Дженис с ухмылкой упивалась моей яростью.

— Но ты же приперлась на эту башню! Ой! — Она скорчила гримасу фальшивого сочувствия, которую усвоила с пяти лет. — Я угадала? Ты правда думала, что я Ромео?

— Так, — сказала я, стараясь оборвать ее смех. — Пошутила, и хватит. Не зря прилетела, значит. А теперь прошу меня извинить. Чем с тобой оставаться, лучше сунуть голову в биде.

Я сделала шаг, чтобы обойти ее и спуститься вниз по лестнице, но Дженис живо загородила дверь.

— Ну, нет, — прошипела она. Гримаса сочувствия превратилась в злобную мину. — Сначала отдай мне мою долю!

Я вытаращила глаза:

— Что-что?

— То-то, — сказала она. Ее глаза подозрительно заблестели. Не знай я сестрицу, решила бы, что она для разнообразия прикидывается потерпевшей стороной. — Я без гроша. Банкрот я.

— Ну, так позвони по «горячей линии» помощи миллионерам, — съязвила я, невольно копируя сестрицу. — Ты же вроде недавно унаследовала состояние от человека, которого мы оба хорошо знали?

— Ха-ха! — Дженис криво улыбнулась. — Золотые горы от тетушки Роуз с ее триллионами!

— Вот и не скули, — огрызнулась я. — Насколько я помню, ты сорвала джекпот. Если тебе мало, обращайся к кому побогаче. — Я двинулась к лестнице, не собираясь отступать. — Отошла. С. Моей. Дороги, — чеканя каждое слово, сказала я, и — поразительно! — Дженис подчинилась.