Фантом Сенчугов Андрей

– Хорошо.

– Штефан к тебе заглядывал ночью, говорит, тебя не было.

– Я выходила в туалет, – соврала Ира, – а зачем он заходил?

– Не знаю. Может, ошибся комнатой.

Ира не поверила такому глупому объяснению, и была очень рада, что всю ночь просидела на кухне.

– Пойдем завтракать, – Виолетта взяла ее под локоть.

Ира оглянулась. Она даже не заметила, что приготовление завтрака закончено без нее, и каждый уже уносит по полной тарелке; что Нику сходил за дровами и свежей водой; что даже Оана уже вытирает руки (при Виолетте она почему-то не хотела говорить по-русски). Ира поняла это и молча вышла из кухни.

Есть Ире хотелось, но не хотелось возвращаться в бар. Она бы с большим удовольствием осталась с Оаной и продолжала расспрашивать ее о фантомах, но Виолетта практически вела ее, не давая даже свернуть в сторону.

Обстановка в баре повторяла вчерашнюю – полумрак, сверканье зеркальных шаров, музыка, табачный дым. Ира вдруг вспомнила, что за всю ночь с Оаной не выкурила ни одной сигареты и не выпила ни одной чашки кофе. Для нее такое казалось просто невозможным, тем более, во время ночных бдений, но факт оставался фактом, при этом она не чувствовала ни усталости, ни сонливости, а сейчас, глядя на остальных, ей смертельно захотелось курить.

После первой же затяжки на языке возник горький неприятный вкус – странно, обычно первая утренняя сигарета казалась самой вкусной. Может быть, это потому, что она еще не завтракала? Огляделась. Андрей опять сидел с Лючией, что-то шепча ей на ухо, пока она, давясь, запихивала в рот горячую яичницу. Виолетта сидела одна, нехотя жуя и глядя на батарею бутафорских бутылок. Джорджи и Штефан стояли у окна с полными рюмками и дружно смеялись над тем, что рассказывал Штефан. Хори, вообще, еще не было.

Ира запросто подсела к Виолетте, и стала накладывать еду, в приготовлении которой сама принимала участие. Больше она не чувствовала стеснения, зная, что ближе к хозяйке этого дома, чем все остальные вместе взятые.

Из раскрывшейся двери появился Хори с голым торсом, в сверкающих, как зеркальные шары, капельках воды. Ира залюбовалась его спортивным телом, а он улыбнулся совсем по-детски и показал большой палец.

– Здесь что, есть душ? – спросила Ира.

– Нет, здесь есть снег. Он каждое утро обтирается снегом, – Виолетта что-то крикнула ему, и Хори подошел.

– Здравствуй, – сказал он.

– Buna ziua.

Оба рассмеялись собственной эрудиции, и Андрей, оставив Лючию, переместился к ним.

– Ир, не знаю, как остальной народ, а нам бы неплохо сегодня выдвигаться на Бухарест.

– Как сегодня?.. – Ира растерялась, ведь ночью Оана обещала дать ответы на все ее вопросы. Она уже хотела попросить его остаться еще на денек, но вмешалась Виолетта.

– И думать забудь! Я правильно построила фразу?

– Ты самый лучший переводчик, но почему мы не можем уехать сегодня?

– Никто не уедет сегодня, потому что… выгляни на улицу. На чем ты собираешься ехать?

– И что же нам зимовать здесь?

– Зачем зимовать? Сейчас Нику позвонит спасателям, и к утру они пробьют дорогу. Это ж всегда так делается, если кто-то застревает на cabana. Так что до завтрашнего утра никуда ты отсюда не денешься.

Ира вздохнула с облегчением – все разрешилось само, без малейшего ее участия.

– Тогда пить будем – гулять будем, – воодушевился Андрей, – я-то думал, мне сегодня за руль, – он отошел, чтоб сообщить радостную новость Лючии.

Хори молча положил свою огромную лапищу на Ирину ручку. Она подняла голову и их лица оказались рядом. Пахло от него теперь не бензином, а какой-то природной свежестью. Ире вновь стало ужасно досадно, что она не говорит по-румынски – очень хотелось сказать что-нибудь доброе, ласковое, но ей ничего не оставалось, как только накрыть его руку второй своей ладошкой. Так они сидели довольно долго, пока Ира не услышала за спиной голос Виолетты:

– Что ты хочешь ему сказать? Говори. Я переведу.

– Я? Я ничего не хочу сказать, – ответила она, не оборачиваясь, чтоб не выдать смущения.

– А я подумала, что хочешь….

Хори долго ждал, если не слова, то жеста, но не дождавшись, вздохнул, осторожно освободил руку, и поднявшись, вышел. В дверях он столкнулся со Штефаном, уже облаченным в оранжевый комбинезон, и уступил дорогу. Штефан обошел всех, обнимаясь с мужчинами и целуя руки женщинам. Ирину руку он задержал в своей чуть дольше остальных, но поскольку никакой реакции не последовало, вынужден был отпустить; что-то сказал на прощанье и тоже вышел. В холле загремели лыжи.

– Куда это он? – спросила Ира.

– Он остановился на соседней cabana. Здесь километров шесть. Кто-то сказал ему, что к Нику приехала компания, вот, он и заглянул… а тебя, как назло, не оказалось на месте.

– Он тут всех трахает? – поинтересовалась Ира с чисто русской прямотой.

– Он уже всех пере… пере-трахал, – Виолетта вздохнула.

– И никто ему не отказывает?

– Он умеет уговорить. К тому же, он звезда нашей эстрады.

– Так это его кассеты у Андрея в машине?

– Наверное… не знаю, что там у него в машине.

Ира вспомнила, как вчера Виолетта наблюдала за тем, как она переодевалась, и в отместку спросила совершенно бестактно:

– И с тобой он спал?

– Да, – в голосе Виолетты не чувствовалось неловкости.

– И с Лючией?

– И с Лючией. У него на всех сил хватает.

– А с Оаной?

– С Оаной, вряд ли. Она его терпеть не может. Она, вообще – лесное животное… по-моему, и в городе-то ни разу не была!..

– Ты не любишь ее?

– Что я лесбиянка, чтоб ее любить? – Виолетта встала и отошла, показывая, что больше говорить на эту тему не желает.

– Мы пошли чистить снег, – объявил Андрей, проходя мимо Иры, – спасатели дойдут до джипа с той стороны, а мы с этой.

– Можно я с вами? – Ира подумала, что Оана, скорее всего, хлопочет на кухне, а компания Виолетты ее не очень устраивала.

– Пошли. Там такой воздух!.. Надо вчерашнюю цуйку выгнать, а то новая не полезет.

Рабочий день прошел совершенно по-дурацки. За все время Валя не написала ни одной страницы отчета, а лишь задумчиво смотрела в окно, слепо чертя на бумаге какие-то линии. Зато в этих абстрактных мечтах время летело незаметно, и она с трепетом осознавала, что каждый миг приближает ее к вечеру – к вечеру, когда все обязательно повторится снова.

Вернувшись домой, она первым делом проверила, на месте ли зеркала, и только после этого пошла разогревать ужин. Своего первого в жизни свидания она не ждала так, как наступления ночи. Тогда у нее пела душа, и сердце замирало в ожидании чего-то светлого и небывалого; того, что должно внести в детскую жизнь яркие взрослые краски – сейчас же душа была совершенно ни при чем. Ныло тело, желавшее вновь получить не какие-то доселе неизвестные, а вполне реальные, уже прочувствованные накануне ощущения, и это гораздо серьезнее, потому что душа – субстанция, рожденная в глубинах разума, и ее всегда можно сломить, заставив подчиняться его воле. На вопрос «любит – не любит» всегда можно заставить ее дать необходимый ответ. Если, например, долго и вдумчиво объяснять, что некто плохой и его не надо любить, то она, в конечном итоге, ценой многих переживаний и слез, согласится с этим, но телу безразличны моральные и житейские философизмы – оно существует само по себе, и разум не в состоянии управлять физическими желаниями; его нельзя заставить хотеть или не хотеть, в отличие от души.

Часы показывали десять, когда Валя решила, что ожидать второго пришествия лучше не в халате с журналом в руках, а лежа в постели, уже готовой к встрече с неведомой силой, покорившей ее. Она разделась, любовно оглядев себя в зеркало. Подсознательно она, может быть, даже делала это для Него, чтоб Он увидел ее всю из своего зазеркалья. Подумала, что последний раз так придирчиво разглядывала себя обнаженную еще в юности, когда у нее только начинала расти грудь. Потом это занятие почему-то стало казаться ей непристойным. (Может, в этом сказалось влияние родителей, воспитанных в эпоху социализма, когда считалось допустимым обнажаться только в темноте с совершенно конкретной целью или в бане, а все остальное – буржуазные извращения, недостойные советского человека). Она всегда свято следовала наставлениям, один-единственный раз, совсем недавно, решившись сбросить маску, потому что чувствовала – если остаться прежней, муж исчезнет не на неделю или две, а навсегда, ведь все, что не решается позволить себе она, ему запросто предоставят другие. Единственный раз она стала собой… правда, получила взамен то, что получала и всегда – ни больше, ни меньше. А вчера она ничего такого не делала – ей же подарили то, о чем она не могла и мечтать, ведь любая, самая фантастическая мечта основывается на наших знаниях, увеличивая их в сотни раз, доводя до выходящих за рамки возможного, форм и размеров.

Валя провела руками по груди, животу, опустилась еще ниже, заведя ладони между ног… При этом зачарованно смотрела в зеркало, словно ожидая, что Он явится немедленно, вняв ее призыву. Но в зеркале отражалась лишь полочка для обуви, выглядевшая уродливым безумием на фоне ее желаний; и еще женщина с растрепанными волосами, раскрасневшаяся, с приоткрытым ртом, ласкающая свое собственное тело.

Она решила, что что-то делает неправильно, ведь не может Он однажды пришедши, так внезапно покинуть ее. Она нежно погладила зеркало, выключила свет и вернулась в спальню.

Когда тело коснулось простыни, стало совсем невмоготу ждать дальше. Ее руки заработали, и в какое-то мгновение она поняла, что в состоянии удовлетворить себя сама, но разве могло это хоть приближенно сравниться с тем, что она испытала прошлой ночью? …Их надо остановить, эти руки… немедленно!.. Валя сунула их под спину и заставила впиться ногтями в бедра. Замерла, согнув ноги в коленях. Ей показалось, что нечто черное и могучее уже приближается к ней. Она приготовилась впустить его в себя, но…. оно не приходило, ни через секунду, ни через минуту… Не выдерживая этой пытки, руки вырвались из плена и начали с силой молотить по постели маленькими кулачками. Она мотала головой, стонала, суча ногами, но и эта призывная имитация не приносила результата. Руки упали, ноги вытянулись, и она вновь замерла, не в силах дольше пребывать на грани. Надо, чтобы все было доведено до конца, так или иначе. …Нет, не иначе! Только так!.. Так!!..

Подняла руку и взглянула на светящийся циферблат часов. Половина двенадцатого. …Может быть еще слишком рано? Во сколько ж он пришел вчера?.. Валя не помнила, настолько это случилось неожиданно, и с ужасом подумала, что вообще ничего не помнит, кроме состояния нечеловеческого блаженства.

Возбуждение уже прошло, а она так и не достигла желаемого даже в самом малом приближении, поэтому лежала совершенно опустошенная, вперив в потолок немигающий взгляд. Такого чувства обиды и предательства она не испытывала даже, когда застала эту шлюшку в Диминой постели. То состояние она могла воспринимать адекватно, понимая, что, в крайнем случае, других мужчин на свете еще много, и они совсем не хуже Димы, а сейчас у нее отняли то, что заменить просто нечем. Она четко знала, что потеря невосполнима, сколько реальных мужчин не пропускай через себя в дальнейшем.

Встала. В какой-то безумной надежде вышла в коридор. Может быть, она случайно уронила маленькое зеркало или стоит оно как-нибудь криво? Включила свет; в первую секунду зажмурилась, но потом увидела, что все нормально, все стоит на своих местах – все, как вчера, только между двумя зеркалами есть еще маленькая голая женщина, готовая разрыдаться. …Может, ему не понравилось то, что я делала? – подумала она, – а я ничего и не делала…

Она пристально посмотрела в зеркало и сказала тихо:

– Извини, если что было не так, но ведь ты фактически изнасиловал меня. Я была не готова. А теперь ты увидишь, я другая. Я многое могу… только приходи… – из глаз выкатились две слезинки и прочертив по щекам мокрые дорожки, шлепнулись на пол, – ну, почему?!.. В чем я виновата?!.. – если б зеркало не было стеклянным, она б, наверное, кинулась колотить по нему со всей силы, чтоб достучаться до жестокого, но самого желанного в мире существа.

Слезы не подействовали, и Валя вздохнула; потушив свет, поплелась в спальню. Внезапно пришла страшная мысль, что ей совершенно не хочется жить – жизнь утратила ту единственную, светлую краску, которая в ней была, а остальное, черно и бессмысленно. Валя рухнула на диван и снова заплакала, обхватив руками подушку.

Она даже не думала, что в человеке может быть столько слез. Подушка стала совсем мокрой, и пришлось перевернуть ее на другую сторону; правда, мысль о самоубийстве отсеялась сама собой. Валя знала, что не в состоянии лишить себя жизни (то ли в силу слабости характера, то ли, наоборот, по причине его силы, способной терпеть любые муки, но пройти до конца отмеренный свыше отрезок времени). А сейчас она плакала над своей потерявшей смысл жизнью – жизнью до вчерашнего дня, и после него (вчерашний день являлся исключением и сосредотачивал в себе весь непонятный, но единственно существующий смысл).

Прошлую жизнь, с самого первого детского воспоминания, она уже проанализировала и пришла к выводу, что этой жизни просто не существовало. Ее не стоило проживать, и родиться для этого не стоило (правда, тогда она об этом еще не знала). Теперь знает. Казалось бы, можно что-то изменить, ведь впереди у нее, наверное, достаточно времени …но если не повторится вчерашняя ночь, то ничего не изменится… И эта утверждение вносило в сознание панический ужас – как жить, делая вид, что существование интересно и необходимо кому-то (в первую очередь, самой себе), но в то же время знать, что это не так. Жить, зная, что все, ожидающее тебя впереди, бессмысленно…

Вот, об этом она и плакала. Плакала совершенно беззвучно, лишь вздрагивая всем телом, потому что перед этим рыдала, билась в истерике, издавая страшные, похожие на хрип горловые звуки, а теперь силы покинули ее.

Ждать больше не имело смысла. Ей стало холодно. …Может, если надеть рубашку и свернуться калачиком, удастся хотя бы уснуть? Это будет хоть маленькая радость, маленькое утешение сегодняшнего дня… Она вытащила из-под подушки руку, вяло подняла ее, и тут какая-то упругая сила стала обволакивать ее, тесня к стене. Все произошло так неожиданно и так нежно. Сначала она решила, что обессилившая рука сама клонится вниз и сейчас просто упадет на постель, но рука не упала. Валя почувствовала, что ее тело медленно поднимается, переворачиваясь на спину, и знакомая тяжесть покрывает его. Она так жадно вздохнула, что перехватило дыхание; выгнулась, поднимаясь над постелью (вчера такого не было). Ее голова свешивалась к подушке, пятки едва касались простыни, и упругий туман втягивал ее в себя. Попыталась обнять, охватившее ее нечто, но руки крестом сложились на груди. Нечто оставалось бестелесным, зато его прикосновение вносило в тело такую здоровую силу, которой она никогда в жизни не ощущала. Панические страхи и самоуничижительные мысли стремительно покидали ее; хотелось наслаждаться жизнью, причем, она чувствовала это физически, как будто освобождалось место в сознании и тут же заполнялось другими мыслями, требующими немедленной любви и радости удовлетворения. Удовлетворения не такого, как когда она елозила руками у себя между ног, а…

– А!.. А-а!!.. – она снова теряла сознание от нечеловеческого счастья, соединяясь с неведомой энергией, заполнившей не только ее, но все окружающее пространство. Это было безумие, но самое потрясающее безумие…

Проснулась Валя, когда совсем рассвело. На работу она, конечно, опоздала, но это показалось такой мелочью, по сравнению с переполнявшим ее счастьем. Показалось, что солнце за окном светит только для нее, снег лежит, потому что она любит зиму и, вообще, весь этот мир принадлежит только ей, и создан специально по ее прихоти!

Она лениво вылезла из постели. Энергия, наполнявшая ее ночью, осталась – она чувствовала это, но ей очень не хотелось ее расходовать на какие-то лишние движения, ведь безумно приятно само ощущение того, что она есть и можно разбудить ее в любое мгновение. Спустила на пол босые ноги, встала и медленно вышла из комнаты; остановилась, озираясь по сторонам, соображая, зачем это сделала. Потом также медленно вышла в коридор и долго-долго смотрелась в зеркало. Ей показалось, что ее фигура изменилась …грудь, что ли стала больше?.. Нет, это мне кажется… Она наклонилась и поцеловала зеркало, оставив на нем отпечатки губ и легкий туман своего дыхания.

Когда на землю спустились сумерки, и заходящее солнце окрасило горные вершины неестественным алым светом, снег был расчищен. Хори, к всеобщей радости, припарковал свой джип рядом с «Dacia» Джорджи, и все вернулись в дом, а Ира еще продолжала любоваться пейзажем, устало опершись на лопату. Еще она рассматривала cabana, представлявший собой двухэтажный сруб, с трех сторон окруженный огромными соснами с гладкими стволами с пышными широкими кронами, превращенными снегопадом в белоснежные шапки. Перед домом была площадка, ровная и гладкая; на ней три ярких пятна автомобилей, а остальное – горы, горы и только горы…

– Любуешься? – на крыльце появился Андрей – и как тебе?

– Потрясающе!

– Ты не обижайся на меня, ладно?

– За что?

– Ну… что уделяю тебе мало внимания.

– У тебя есть, кому его уделять, – Ира хитро улыбнулась, даже не вспомнив, что когда-то сама надеялась на его внимание.

– Ну, извини. А по твоему вопросу я узнавал у ребят – в Тыргу-Жиу есть фамилия Балабан и, кстати, не такая распространенная, как я думал. Потом, если хочешь…

– Не хочу, – перебила Ира.

– Почему? Может, среди них мы найдем родственников твоего Александра.

– Мне не нужны родственники Александра. Андрюш, – она взяла его за руку, – знаешь, огромное тебе спасибо, что привез меня сюда, и больше от тебя ничего не требуется. Не заморачивай себе голову.

– Вот так, да? – Андрей растерялся, – очень интересно… Слушай, а, может, оно и правильно – зачем тебе покойник, если вокруг столько живых? Кстати, где ты была вчера ночью?

– А какое это имеет значение?

– Никакого. Просто Штефан искал-искал тебя, и не нашел.

– Не там искал. Так это ты пригласил его?

– Я же обещал тебя с ним познакомить, а ты спряталась. Он бы спел тебе свои песни.

– Песен мне мало, – ответила Ира философски и прикусила губу, чтоб не рассмеяться – такое удивленное лицо сделалось у Андрея. Но тут появилась Лючия; выразительно взглянула на их соединенные руки, – а она у тебя ревнивая.

– Не ревнивая, просто времени у нее мало. Я пойду, да?

– Конечно, – Ира еще раз оглянулась вокруг.

Пока они разговаривали, солнце совсем упало за горы, и на cabana спустился вечер, окутав лес так, что в каких-то тридцати метрах он уже перестал быть прозрачным, превратившись в сплошную серую стену. Ира вздохнула и тоже пошла в дом.

Здесь было, как обычно, весело и шумно. Окончательно протрезвевшие и надышавшиеся свежим воздухом, все выглядели не уставшими, а, наоборот, отдохнувшими. Они зачем-то сновали по лестнице, хлопали дверями, громко переговариваясь. Андрей в одиночестве сидел в холле и курил.

– А где Лючия? – спросила Ира.

– Пошла переодеться. Сейчас вернется.

– Когда вернется, я уйду, чтоб не травмировать юную душу, – Ира присела рядом.

Из-под лестницы появилась Оана с блюдом мяса, и Нику с двумя бутылями цуйки.

– Слушай, – Ира проводила их взглядом, – они даже на улицу не выходили. Они всегда целый день у плиты кружится?

– Когда гости приезжают, да. Но это же хорошие деньги.

– И сколько?.. – при упоминании о деньгах у Иры внутри погас радостный огонек, – ты ж знаешь мои финансы.

– Не беспокойся, я говорил с Нику. Он сказал, что русская девушка – их гость, и никаких денег с тебя они не возьмут.

Ире почему-то не стало от этого легче. …Блин, опять я живу за чужой счет! Неужели не наступит момент, когда можно будет не думать о деньгах?..

– Между прочим, – продолжал Андрей, – не знаю уж, чем ты им приглянулась, но когда я сюда привозил московскую делегацию, где, кстати, тоже были красивые женщины, Нику «ошкурил» их по полной программе.

На лестнице появилась Лючия в узеньких джинсах. Она стояла, как статуэтка, и ждала.

– Ладно, не грусти, – Андрей поднялся ей навстречу, а Ира достала сигарету.

Народ потянулся в бар, но она продолжала сидеть, глядя на огонь в камине. Потом подошел Хори и поклонившись, протянул ей руку. Задумано это, возможно, было эффектно, но с его габаритами получилось неуклюже, и поэтому смешно, но Ира не позволила себе рассмеяться. До двери он так и вел ее за ручку, как в детском саду, и только на пороге пропустил вперед.

Вечер в точности повторял вчерашний, начиная с мест за столом и заканчивая меню. Единственная разница заключалась в том, что после веселой работы все проголодались гораздо сильнее, поэтому больше ели и меньше разговаривали. Сегодня Ира была осторожнее, и несмотря на настойчивые подливания Хори, пила только по половинке – сегодня ее сознание должно было быть ясным, ведь ей предстояла миссия; правда, она не представляла, какая именно, но для этого же есть Оана.

– Ты сегодня грустная, – заметила Виолетта заботливо.

– Устала, наверное. Зато, как хорошо было!..

– Здесь всем хорошо… подожди, – она повернулась к Хори, – он спрашивает, сколько ты пробудешь в Румынии?

– Не знаю… – мысль о том, что надо будет уезжать, в последние дни вообще не приходила Ире в голову, – а зачем ему это? – фраза получилась глупой и бестактной. Ира тут же пожалела о ней, но Виолетта уже успела перевести.

Хори смутился и только пожал плечами.

– Я скажу, когда буду знать точно, – поспешно поправилась Ира, – у него есть телефон? Я могу через Андрея передать.

Хори с готовностью достал визитку (Ира подумала, что, вряд ли она случайно оказалась в кармане спортивного костюма). Посмотрев на нее, она прочитала то, что можно прочитать на любом языке, кроме, пожалуй, китайского и японского, «шеф-директор департамента…» вот, какого, она не смогла понять, но это и не имело значения. Спрятала визитку в карман, отметив про себя, что надо не забыть ее, когда будет возвращать одежду …так, на память… Оана в это время молча встала и вышла из бара. Выдержав паузу, Ира тоже поднялась. Хори посмотрел на нее вопросительно, и Виолетта спросила:

– Ты спать?

– Нет, я вернусь… – эта фраза ее ни к чему не обязывала.

На темной кухне Оаны не оказалось, и Ира вернулась в холл. Она не знала планировки дома, поэтому минут пять прислушивалась, но было тихо, если не считать, доносившейся из бара музыки. Осторожно, стараясь не скрипеть, поднялась на второй этаж. Снова прислушалась и пошла сначала направо, останавливаясь через каждые три шага. В самом конце коридора обнаружилась нестандартная двухстворчатая дверь. Ира тихонько толкнула ее и оказалась в комнате, явно большей, чем гостевые номера. Под потолком горела тусклая лампочка, а на столе стоял телефон. Ира решила, что раз здесь телефон, значит, это и есть апартаменты хозяев. Огляделась и увидела еще две двери. Почему-то вспомнилось «…направо пойдешь, коня потеряешь, налево пойдешь…» Ира забыла, что должно произойти в этом случае, но, именно, за левой дверью раздался шорох, и она постучала.

Шорох стих; потом что-то спросили по-румынски, и голос явно принадлежал Оане. Ира уже хотела войти, но потом решила, что хозяйка могла просто отдыхать.

– Это я. Можно? – она не стала объяснять, кто «я», ведь других девушек, говоривших по-русски здесь не было.

Дверь приоткрылась; в ней показалась голова Оаны. С минуту голова молчала, видимо, мысленно переходя на русский, потом спросила:

– Что делать ты здесь?

…А, действительно, что я здесь делаю? Меня никто никуда не приглашал… – но Ира справилась с неловкостью.

– Завтра утром я уезжаю, а ты говорила, что сегодня мы будем все знать про фантом.

– Будем, – подтвердила Оана.

– Потому я пришла.

– Я хочет рассказать потом… или ты хочет сама все видит?

– Да… – Ира не знала, хотела ли она что-нибудь видеть, но отступать было поздно.

– Хорошо. Только ты сидеть, молчат и ничего не говорит.

Дверь открылась шире, и Ира вошла. В комнате, кроме стандартного набора мебели, помещался большой стол и трюмо с набором косметики; стульев было два. Ира опустилась на один из них, стоявший в самом углу. Лампа горела также тускло, как и во всем доме. Ира увидела на столе четыре свечи в обычных стеклянных банках и нож, похожий на тот, которым дома она резала овощи. Все это напоминало фарс, если бы не какая-то гнетущая атмосфера комнаты. Ира не могла объяснить, с чем это связано, но, вроде, воздух стал густым и липким, почти осязаемым – его хотелось стереть с лица, как слой крема, на пещеру в Сокольих горах он не походил – здесь отсутствовал тот ужасный аромат смерти.

Оана подошла к столу и чиркнула спичкой. Мгновенно в углу возникла ее тень, большая и черная. Ира даже вздрогнула, но в следующий миг поняла, что ничего страшного не происходит. Оана зажгла по очереди все свечи и долго смотрела на них. Ира тоже. Четыре ярких язычка на фоне черного не зашторенного окна – они, вроде, успокаивали.

Оана перенесла свечи на трюмо, и когда они отразились во всех трех зеркалах, стало казаться, что их двенадцать, так как невозможно было определить, где настоящие, а где отражения. Оана заговорила по-румынски – сначала медленно и протяжно, потом быстрее, и потом снова медленно. Так продолжалось несколько раз, пока она не схватила нож и не полоснула себе по руке. Ира чуть не вскрикнула от неожиданности, но успела вовремя зажать себе рот. Продолжая заклинание, Оана смотрела на руку, из которой сочилась кровь. Когда она образовала тоненькую струйку, сбегающую с ладони, Оана поднесла руку к свече так, чтоб капелька упала прямо в огонь. Свеча зашипела и стала коптить, а расплавленный воск превратился в кровавые слезинки. То же самое она проделала с остальными свечами.

Неожиданно Оана замолчала, оборвав себя на полуслове, и Ира увидела, как копоть от всех двенадцати свечей собирается воедино, и этот столб начинает расти, обретая человекоподобные формы. Выглядело все настолько жутко, что зря Оана предупреждала о молчании – при всем желании Ира не смогла б вымолвить ни слова.

Черный силуэт вырос до потолка. Ира совершенно отчетливо видела офицера в мундире и фуражке. Оана что-то спросила, и самое поразительное, что силуэт качнулся и заговорил голосом, похожим на звук старой патефонной пластинки. Это было не какое-нибудь там, блюдечко, ползающее по столу! Он разговаривал вполне членораздельно; жаль, что Ира не могла понять, что он говорит. Она сидела, затаив дыхание, а Оана, казавшаяся совсем маленькой рядом с черной тенью, продолжала беседу монотонным заунывным голосом.

Ира не знала, сколько все это продолжалось, но ей показалось, бесконечно долго. Наконец, Оана произнесла какое-то короткое слово, и тут произошло нечто, вообще, не поддающееся никаким законам природы. Копоть начала двигаться в обратном направлении, словно втягиваясь в свечи, а фигура при этом стала уменьшаться. Свечи горели все более тускло, и когда, наконец, фигура целиком втянулась в них, погасли, рассыпавшись мелкими искрами. Только сейчас Ира обратила внимание, что оставшиеся огарки сплошь красного цвета – от белого воска не осталось ни единой полосочки.

Свет лампы вернул комнату в первоначальное состояние. Оана откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Просидев так некоторое время, она вздохнула и повернулась к Ире.

– Ты говорит правда. Это был Александр Балабан. Он мертвый в сорок второй год. Теперь он будет снова живой. Скажи, в том доме, кроме тебя, есть другая женщина?

– В смысле? – Ира не поняла вопроса, настолько далеким было все, что осталось в Воронеже.

– Она будет иметь его ребенок.

Ира вдруг представила Димину жену такой, какой видела ее тот единственный раз – истерично орущей стоя посреди комнаты.

– Через девятый месяц будет ребенок, и Александр Балабан уйдет насовсем. Он будет тот ребенок, понимаешь?

– Понимаю. Но почему он выбрал именно ее?

– Почему ребенок будет ее? – уточнила Оана.

– Да.

– Раньше он хочет твой ребенок, но ты не можешь иметь.

– Почему же он сделал «бух»?

– Он тогда не знает тебя. Он думал, ты… хорошая. Не хорошая, а… не знаю, как сказать…

– Я поняла. А потом он узнал?

– Да.

– Он что… – Ира не знала, какое слово лучше употребить «имел», «трахнул», «любил», – он был со мной?..

– Он был внутрь тебя. Он смотрел, что там есть. Он входил… не как мужчина, понимаешь? Он входил, – она ткнула пальцем себе в рот, – здесь. И смотрел.

– А как мужчина, он войти не хотел? – обиделась Ира.

– Он хотел. Он просто хотел иметь тебя, но там нет гор. Он не тратит энергию. Ему надо ребенок, понимаешь?

– Понимаю, – Ира невесело кивнула – опять ее предпочли другой! И так всегда!..

– Не будь грустной, – сказала Оана, – это очень плохо, быть с фантом. После фантом не можешь быть с другим мужчина. Они все более плохо, чем фантом. Фантом самый… лучше всех. Не будь грустной. Он говорит, что у тебя все будет хорошо.

– А откуда он знает?

– Мы, когда делаемся фантом, можем знать то, что прошло, и то, что потом. Что будет, да? Ты будет жить здесь.

– Где?.. Здесь?!.. – Ира удивленно ткнула пальцем в пол.

– Нет-нет, в нашей страна. Будешь иметь хороший мужчина.

– Какой мужчина? Я завтра уеду отсюда навсегда.

– Не знаю, это он так сказал, – Оана пожала плечами.

Вот эта последняя фраза испортила все. До нее история получалась складной и даже, с Ириной точки зрения, правдоподобной, но счастливая жизнь в Румынии была явно притянута из какого-нибудь хэппи-энда к американскому фильму, и фальшь разрушала все предыдущее. Ире даже стало обидно, что из-за такой ерунды рухнула красивая и стройная система, но объяснить это Оане было невозможно. Даже если та сама придумала последнюю фразу, чтоб утешить ее, все равно, она никогда не признается.

Ира молчала, глядя в темное окно. Оана поднялась.

– Я сказала все. Мне надо чуть-чуть убирать стол.

– Я помогу.

– Нет. Ты гость. Ты должен отдыхать.

Они вместе направились к лестнице.

В баре уже стало тихо. Вместо зеркальных шаров горел привычный тусклый свет, и, наверное, это было к лучшему. Оана сошла вниз. Ира направилась к своей комнате, когда услышала, что хозяйка с кем-то разговаривает. Из любопытства свесилась через перила – на стуле в одиночестве сидел Хори. Увидев Иру, он оборвал разговор и взбежал наверх. Ничего не объясняя, достал из кармана бумажную салфетку и держа к свету, прочитал по слогам:

– Ира, я те-бя люб-лю, – поднял глаза в ожидании реакции.

Ира рассмеялась – настолько все это выглядело смешно и наивно. Потом, правда, спохватилась и даже поцеловала его в щеку – поцеловала не потому, что в ней проснулись какие-то чувства, а чтоб не обидеть своим дурацким смехом. А он сгреб ее своими лапищами и не отпускал, целуя в шею, щеки, губы. Она уже задыхалась в объятиях, поэтому вся вытянулась, чтоб поглубже вздохнуть, и увидела, стоявшую внизу Оану.

Наконец, Хори отпустил ее. Ира перевела дыхание, сделала шаг назад, но под порывом, бог весть, откуда взявшегося ветра, качнулась, ткнувшись лицом ему в грудь, и осталась так стоять, совершенно не понимая, что происходит. Хори осторожно положил руки ей на плечи, словно боясь раздавить. Ира слышала удаляющиеся шаги Оаны и подумала: …Я не знаю, где я буду жить, но зато я знаю, с кем я сегодня буду спать, даже если они все это специально подстроили, что скорее всего… Мысль эта не вызвала в ней никакого морального противодействия.

Спасатели расчистили дорогу уже к восьми часам, и утро получилось скомканным, потому что все спешили; лишь Ира сидела в холле и ждала. Ее сборы закончились на том, что она переоделась в свою одежду.

Оана помогала остальным, собирая разбросанные по комнатам вещи. До самого отъезда им так больше и не удалось остаться наедине …а, собственно, что я хотела еще узнать?.. Может, правда, стоит рискнуть, ведь, по большому счету, в России меня уже ничего не держит, а здесь оказался славный парень, который не понимая по-русски, первым делом выучил «я тебя люблю»?.. Это ведь вариант… но чтоб решиться на него, не хватало какого-то маленького знания, или уверенности.

Наконец, все собрались и вышли на улицу. Хори, видя, как Ира щурится и вытирает слезы, вызванные ослепительной снежной белизной, протянул очки. Она жестами попыталась выяснить, как же он без них будет вести машину, но тот, хитро улыбаясь, достал еще одни, что-то сказав при этом.

– Он говорит, что очень дальновидный человек, – перевел проходивший мимо Андрей.

Хори распахнул дверцу кабины и удержал Иру, когда та попыталась сесть в салон вместе со всеми. Она подчинилась, но ехали они молча – Хори только периодически отрывал взгляд от дороги и улыбался, глядя на соседку, а из салона доносился смех, возня и громкие голоса. Уже подъезжая к гаражу, он совершенно неожиданно повторил единственную выученную фразу. Ира и по-русски не знала, что ему ответить, поэтому лишь неловко пожала руку, лежавшую на баранке.

Виолетта с Джорджи не стали заезжать в гараж Хори. Их «Dacia» на одном из перекрестков свернула вправо, и Ира видела только, как Виолетта помахала им рукой через заднее стекло. Ира не жалела, что они расстались так просто и неожиданно – хотя Виолетта и была классной переводчицей, но больше ничего общего между ними не возникло.

Наконец джип остановился. Все уже выгрузились, а Хори все сидел и смотрел на Иру, которая без него не смела выйти из машины, не решаясь разрушить хрупкую конструкцию непонятных отношений. …Как хорошо, что мы не можем разговаривать, – подумала она, – не надо ничего обещать… Но Хори, видимо, так не думал. Открыв дверцу, он позвал Андрея.

– Переводчик потребовался? – засмеялся тот, подходя. Хори взял его за руку, наверное боясь, что он откажется от возложенной на него миссии, и начал говорить, – Хори хочет знать, встретитесь ли вы еще когда-нибудь? – перевел Андрей.

С одной стороны, Ире хотелось этого. Но, с другой, ее пугало, что тогда, она начнет следовать предсказаниям Оаны, то есть снова включится в какую-то игру, в которой от нее опять ничего не будет зависеть, как и всю предыдущую часть жизни. Ей так не хотелось. Ей хотелось, чтоб осталась хотя бы иллюзия того, что она сама творец собственной судьбы!.. А Хори ждал, и Андрей ждал, чтоб озвучить ее ответ.

– Это зависит от него, – сказала она тихо. Такой ответ показался ей наиболее нейтральным, и поэтому удачным. Услышав его, Хори кивнул.

– Он спрашивает, сколько ты еще пробудешь в Румынии.

– Все, что мне надо, я выяснила… но это можешь не переводить. Поэтому, думаю, вернемся в Бухарест и мне можно будет брать обратный билет. Гулять мне тут особо не на что…

– Если дело в деньгах, Хори мог бы спонсировать твое дальнейшее пребывание. Поверь, он далеко не бедный человек.

– Андрей, – Ира опустила глаза, – я не хочу, чтоб наши отношения начались с того, что я перейду к нему на содержание.

– Причем здесь это?.. Такова мировая практика – за все платит принимающая сторона.

– Может быть, но я не хочу так… сразу, – и подумала, что «сразу», уже состоялось сегодня ночью, и боится она вовсе не этого, а в очередной раз ошибиться в человеке, который ей начинает нравиться. Пусть лучше все оборвется на полуслове и останется в душе светлый маячок, который недосягаем, но продолжает согревать все дальнейшее существование. Так она думала, не вспомнив ни об Оане, ни об Александре Балабане – это был уже пройденный, закрытый этап.

– Значит, ты решила ехать? – перебил ее мысли Андрей.

Ира видела, какими глазами смотрел на нее Хори, пока она беседовала с Андреем, и решила, что очень хочет, чтоб кто-нибудь так смотрел на нее всю жизнь.

– Да, я решила ехать, – тем не менее, сказала она твердо, – но объясни – это не потому, что я не хочу его видеть. Просто сейчас так будет лучше, а потом, если захочет, мы можем встретиться.

Андрей перевел и Хори радостно кивнул.

– Он просит, чтоб ты написала свой адрес и телефон.

…Ага, только адрес изменится, как только закончатся деньги на оплату квартиры, да и телефон тоже… Но отказать не могла – Хори наверняка истолковал бы все неправильно.

Уже отдавая записку, Ира решила, что теперь между ними возникла пусть тонкая, но ниточка. У нее осталась его визитка, у него – крохотный клочок газеты, и этот факт ее однозначно радовал. Она позволила Хори поцеловать себя и только после этого уселась в машину Лючии; еще долго смотрела в зеркало, на стоявшего у гаража Хори, сначала различая его лицо, потом только желтую куртку и, в конце концов, он совсем исчез из поля зрения, когда они повернули за угол. Ира вздохнула. С одной стороны, ей стало тоскливо от этого расставания, но, с другой, она была даже рада, что все останется, как прежде – пусть и не очень радостно, зато привычно, и потому неизменно правильно.

У гостиницы, символически обнявшись, Ира попрощалась с Лючией и потом долго ждала, забравшись в остывшие за двое суток «Жигули», пока Лючия нацелуется с Андреем…

– Хори – хороший парень, – ни с того, ни с сего заметил Андрей, усаживаясь за руль.

– И что?

– Ничего. Просто. Он был одним из лучших игроков гандбольной сборной Румынии.

– Ты это уже говорил.

– Я знаю, просто хочу немного рассказать о нем. Гандболом я не увлекаюсь, но на видео он показывал игру, когда они золото на Европе взяли (кстати, наших обыграли в полуфинале) – это таран, понимаешь?.. Он ломится в самую кашу – один против двоих, троих, и продирается!.. И еще успевает бросить!.. А в институте он учился, как учились при социализме все спортсмены. Медаль выиграл – сессию сдал, не выиграл – это уж, как повезет. Потом, когда закончил играть, за прошлые, так сказать, заслуги его воткнули мелким клерком в министерство по переработке вторичных ресурсов. Что-то типа нашего Вторчермета, только у них все это на государственном уровне организовано. А он же в жизни таран, как на площадке. Он посчитал, какой эффект даст, если в каждом уезде поставить базу не только по сбору металлолома, но и брикетировать его на месте, а не тащить в Галац, где у них металлургический комбинат. Короче, сделал бизнес-план и дошел с ним до министра. Тот все это дело одобрил, выделил деньги, а его сделал начальником департамента. Вот тут мы и познакомились, когда он стал выбирать оборудование. Сейчас он закупил у нас более тридцати машин и устанавливает их по всей стране. Поэтому работаем мы с ним очень плотно. Умный парень, несмотря на то, что из спортсменов. Далеко пойдет.

– Хорошо, когда далеко пойдет… – Ира вздохнула.

– Это я так, к слову, – Андрей хитро посмотрел на нее, – к тому, что ежели он что-то решил, то добьется обязательно.

– А я, в принципе, не против, чтоб он добился… – Ира задумчиво закурила, глядя в окно.