Последняя жертва Розы Ветров Ефремова Наталья
Стив, как вышло, что тебе пришлось уехать? Здесь без тебя умирает другой, твой самый важный пациент!
– Опять я напугал вас. Простите, я непреднамеренно. Это становится неотъемлемой частью… нашего… общения с вами, – слова Ричарда были прерваны стоном, который вернул меня к действительности.
Я поднялась с кресла.
– Господи, Ричард, нужно что-то делать, вы же серьезно ранены.
Он покосился на темно-красную лужицу, которая растекалась по полу в том месте, где с подлокотника свисала его рука.
– Да, наверное…
Его голос звучал надтреснуто и, как мне показалось, почти равнодушно, словно…
Нет, этого не может быть, одернула я себя. Но мою голову не покидала нелепая и дикая догадка, что Ричард каким-то образом знал о том, что может с ним случиться, и готовился к этому. Не поэтому ли он отказался взять меня с собой?
Я посмотрела ему в лицо и чуть не отпрянула: его полуприкрытые глаза пристально наблюдали за мной. В голове вновь возникла неуютная мысль, что хозяин Розы Ветров догадывается, о чем я думаю, и знает, что я хочу сказать и сделать.
Внезапно я почувствовала страх, пронизывающий, словно осенний ветер, страх, причину которого не могла объяснить. В животе образовался неприятный холодный комок, и мне пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы избавиться от этого мерзкого ощущения.
Словно уловив мое состояние, Ричард вновь закрыл глаза, и неуютное чувство тут же исчезло.
Повертев в руках стакан, я одним махом выпила пару оставшихся глотков, решив, что виски мне тоже не помешает, хотя тут же задохнулась от огня, опалившего горло. На глаза мгновенно навернулись слезы: я никогда не пила ничего крепче вина. Однако спиртное возымело свое действие: оно не только мгновенно согрело меня изнутри, но и вернуло способность здраво рассуждать и активно действовать.
На лишние вопросы времени не было.
– Ричард, я потом спрошу вас о том, что с вами произошло. А сейчас вам срочно нужна помощь. Так… Я думаю, до ванной комнаты вы не сможете дойти. Или сможете?
Он неуверенно дернул плечами.
– Тогда нужно принести сюда воду, сухую одежду и какие-нибудь медикаменты.
Было совершенно очевидно, что миски воды или сколько там я смогла бы принести из кухни, будет явно недостаточно. Когда я поцарапала лицо, упав с лестницы, Марии едва хватило таза. А тут требовалось тщательно промыть глубокую рану. Стало быть, воду придется менять несколько раз.
Я вздохнула.
Теперь лекарства… Какие именно медикаменты требовались в данном случае, а главное, где мне их отыскать, я представляла довольно смутно. На кухне или в комнате Келлеров наверняка должна быть аптечка, но пригодится ли ее содержимое для оказания помощи Ричарду? Что я буду делать с таблетками и пластырем?
И тут меня осенило: медицинский чемоданчик Стива! Я была совершенно уверена, что он не забрал его с собой в Портленд, потому что, провожая его на причале, чемоданчика в катере я не видела. Он вообще ничего не взял с собой, кроме небольшой сумки. Если чемоданчик здесь, он может быть только в спальне Стива.
При мысли о том, что мне придется одной подняться на второй этаж в кромешной темноте, я похолодела.
– Он там.
– Что? Кто там? Где? – не поняла я.
Ричард неловко шевельнулся и тут же согнулся от боли, схватившись за поврежденную руку:
– Чемоданчик Стивена… там… в моей комнате. Вчера… я забрал его.
Чтобы дать мне порошок!
– Он пригодился бы здесь! – с досадой воскликнула я, лихорадочно размышляя, как поступить.
– Значит, нам придется подняться наверх.
Только что я еле втащила Ричарда в холл, пройдя несколько метров по ровной поверхности, и совершенно не представляла себе, как мы поднимемся по лестнице.
– Нет, у вас… у нас не получится.
Я даже не пыталась скрыть сомнение, которое явно задело раненого.
– Получится, – сквозь зубы упрямо выговорил он, сдерживая стон.
Медленно-медленно, как древний старик, Ричард поднялся с кресла, стараясь опираться на левую ногу, и непременно упал бы, если бы я его не поддержала.
В конце концов он прав, другого выхода у нас нет. В рану наверняка попала грязь, а заражение не очень приятная вещь. Значит, рану нужно промыть. И как можно скорее.
Эти мысли придали мне сил, и я с удвоенной энергией потащила Ричарда наверх.
Как мы преодолели лестницу, я потом так и не смогла вспомнить. Все было как в тумане, ступеньки приходилось искать на ощупь. Один раз чуть не упала я, потом споткнулся Ричард, замерев на месте от нахлынувшей боли. Я жадно хватала ртом воздух: сил оставалось совсем немного.
Когда мы наконец вошли в спальню Ричарда, от напряжения я была мокрая как мышь. Растрепавшиеся волосы прилипли к лицу, и дыхание с хрипом вырывалось из груди, но я была почти счастлива. Пока мы добирались до диванчика у камина, натыкаясь на различные предметы, мои глаза успели привыкнуть к темноте. Усадив Ричарда, я принялась зажигать свечи, обнаружив спички там же, где они находились и в моей комнате, и в гостиной – на каминной полке.
Вот когда мне довелось порадоваться странной прихоти хозяина дома жечь свечи вместо использования электричества!
Пока я была занята освещением спальни, Ричард попытался снять с себя верхнюю одежду.
– Позвольте мне помочь, – бросилась я к нему, но он упрямо мотнул головой, и мне ничего не оставалось, как только вернуться к своему занятию.
После каждой зажженной свечи я украдкой оглядывалась, и у меня сжималось сердце при виде того, с каким трудом Ричарду удается раздеваться. Даже в призрачном свете восковых свечей было видно, что его лицо стало совершенно белым от мучений и большой потери крови. Кожи такого цвета просто не может быть у человека!
Когда он справился с курткой и свитером, я уже отнесла один массивный канделябр в ванную, пристроила его на столике и включила воду. Мне и в голову не приходило, что воды тоже может не быть, но когда упругая горячая струя ударила о дно ванны, я перевела дух и обернулась.
Тяжело привалившись к дверному косяку, Ричард стоял в дверях, обнаженный по пояс.
Зрелище было ужасное.
Окровавленная одежда, разумеется, пугала меня, и я подозревала, что дело плохо, но это совсем не подготовило меня к тому, что я увидела.
Оказывается, рваная рана выглядит совсем не так, как показывают в кино. Я даже описать не могу, как это страшно. Широкий, кривой разрыв шел от шеи вниз по руке. Судя по всему, он был очень глубоким, возможно, до кости. Подобные раны, рваные, кривые, должно быть, получаются от удара бесформенным предметом с острыми краями. Глубина и ширина раны красноречиво говорили о тяжести и размерах этого предмета.
Меня замутило, и я отвернулась, чтобы побороть приступ дурноты.
Ричард терпеливо ждал. Я устроила его на стуле у раковины, принесла и не без труда открыла медицинский чемоданчик, вспомнив, с каким усилием Стив защелкнул тугой замок, когда ухаживал за мной после падения с лестницы.
Внутри чемоданчика чего только не было! Я растерялась, беспомощно глядя на ампулы и баночки, упаковки стерильной ваты, шприцы и пачки таблеток. Но тут мне на помощь неожиданно пришел Ричард. Он назвал обезболивающее, я тут же нашла нужную ампулу, наполнила шприц и сделала ему укол, припоминая, как это показывали по телевизору. Руки у меня жутко тряслисьот волнения, но все получилось.
Время текло стремительно, как кровь из раны Ричарда, а я не могла тратить ни то, ни другое. Вместе с кровью из моего подопечного вытекала сама жизнь. Нужно было собраться.
И я собралась.
Стараясь действовать как можно более осторожно, я наложила на руку жгут, затем при помощи марлевых тампонов, пинцета и антисептика очистила кожу и смыла кровь. Труднее всего пришлось с кусочками кожи, песком, мелкими камешками и травинками, которые пришлось вынимать изнутри.
И при всем при этом меня тошнило, периодически темнело в глазах и пропадали звуки: от гематофобии невозможно вылечиться за полчаса.
Будь в ванной светлее, я бы сделала все быстрее и аккуратнее и сократила мучения своего пациента. Но что можно разглядеть при пяти свечах?
Пока мои руки касались чудовищной раны, я то и дело поглядывала на Ричарда, проверяя его реакцию и самочувствие. Он сидел, закрыв глаза. По его виску из пореза обильно текла кровь. Когда самая страшная рана была очищена и промыта, я тихонько позвала его. Он посмотрел на руку и спросил:
– Вы сможете зашить?
Меня охватила паника:
– Я? Нет! Я не умею и, боюсь, сделаю только хуже.
– Не беспокойтесь, вам это не удастся, – с трудом усмехнулся Ричард. – Я подскажу, что нужно делать, если только вам не… неприятно.
Он перевел дыхание. Замутненный болью взгляд болотных глаз придал мне сил и смелости.
– Нет, – твердо ответила я. – Не смейте так говорить.
Ричард улыбнулся одними уголками губ, едва заметно кивнул и тут же скривился, вздернув плечи.
У меня защемило в груди. А что, если у меня ничего не выйдет, и я только усугублю его страдание? Я никогда не видела столько крови и не зашивала раны! По правде говоря, за всю свою жизнь я вообще видела немного чужой крови всего лишь потому, что сразу же теряла сознание.
Рана на плече была чудовищная, к ней страшно было даже просто прикоснуться ватным тампоном, не то что зашивать, но и оставлять ее вот так, в открытом виде, тоже нельзя.
И я решилась.
Следуя кратким указаниям Ричарда, которому ощутимо тяжело давались слова, я нашла в чемоданчике шелковую нить, иглу, загнутую в виде рыболовного крючка, и большую бутылочку со спиртом. Продезинфицировав инструменты, я вдела нитку в иголку, что оказалось едва ли не самой непосильной задачей: руки у меня все еще тряслись. Одно дело сказать, что ты не волнуешься, другое – побороть в себе это волнение на самом деле.
Когда все было готово, я робко взглянула на Ричарда: мной вновь овладели сомнения.
– Ну же, смелее, – подбодрил меня мой пациент. – В этом нет ничего страшного.
Он с кривой усмешкой посмотрел на свою руку. Я не хотела думать, чего ему стоила вся эта бравада.
– Уверяю вас, я не буду кричать, дергаться или как-то еще мешать вам.
Мешать мне? Он еще шутит…
– Хорошо. Я готова. Только не смотрите на меня.
– Не буду.
Левой рукой я аккуратно свела края раны и, заставляя себя не жмуриться, сделала первый шов, затем второй. Ричард сидел с закрытыми глазами. По его изменившемуся лицу было видно, что он испытывает жуткую боль. Когда он пытался справиться с очередным ее наплывом, его ресницы вздрагивали, ноздри подергивались, а здоровая рука сжимала деревянный подлокотник. Он прикусил зубами нижнюю губу, чтобы не стонать. Обезболивающее, очевидно, пока не подействовало, либо доза была слишком мала для такого случая. Лишь по тяжелому дыханию Ричарда и по сокращению мышц руки я могла судить о том, когда ему было особенно больно. Однако за все время, что я шила, он, как и обещал, не проронил ни звука.
Обработав края раны зеленкой, я наложила тугую повязку, вытерла пот со лба и только теперь поняла, что у меня вышло то, чего я никогда в жизни не делала. Наверное, в критической ситуации включились какие-то внутренние механизмы, душевные силы, острое желание помочь пересилило страх и неуверенность.
А может быть, вспоминая о папе, я пыталась облегчить состояние другого дорогого мне человека, чтобы не потерять и его.
Мысль о том, что я могу потерять Ричарда навсегда, была настолько болезненной, что я не могла ее выдержать и спрятала мокрое лицо в дрожащие от напряжения ладони.
Я не могу его потерять!
Сквозь огонь
Неужели я так и подумала – дорогого мне человека?
Я беззвучно ахнула, но себя обманывать смысла не было: хозяин Розы Ветров действительно стал дорог мне за каких-то пару дней.
Несмотря на его отношение ко мне.
Разве так бывает?
Выходит, бывает.
Стараясь не встречаться взглядом с Ричардом, я помогла ему подняться, и мы вернулись в комнату, где мне вновь пришлось усадить его в кресло. Все это время, пока я пусть и старательно, но неумело обрабатывала рану, он испытывал жуткие муки, но не подавал вида, чтобы мне было спокойнее, а теперь, когда самое трудное осталось позади, позволил себе расслабиться и сидел с запавшими глазами, бледный, словно перенес длительное тяжелое заболевание.
Расспрашивать его о том, что с ним случилось, сейчас было бессмысленно и жестоко, поэтому я всего лишь предложила:
– Вам нужно отдохнуть. Может, вы приляжете?
Ричард едва заметно мотнул головой.
– Хорошо, тогда попробуйте заснуть, хоть ненадолго, чтобы восстановить силы.
Я накрыла его плечи простыней и убрала со лба спутанные волосы, стараясь не задеть повязку на порезе у виска. Его бледно-серая кожа была влажной и холодной. Он дышал с трудом, но дыхание из поверхностного постепенно становилось все более глубоким и размеренным. Наверное, начало действовать лекарство.
Через несколько минут Ричард забылся.
Чтобы чем-то себя занять, я подняла с пола испорченную куртку, свитер и рубашку, пропитанную кровью, и отнесла все это в ванную. Потом долго возилась с растопкой камина, неуклюже пытаясь зажечь подготовленные дрова.
Когда мне это наконец удалось, я в изнеможении опустилась на кровать и прислушалась. Вокруг стояла такая вязкая тишина, что казалось, ее можно потрогать руками. Неужели буря за окном начала стихать?
Я протянула руку к занавеске и нечаянно смахнула с прикроватного столика какую-то книгу. Наклонившись, чтобы поднять ее и вернуть на место, я поняла, что это не книга вовсе, а тетрадь, исписанная почерком Ричарда: я узнала эти забавные завитушки и невольно пробежалась глазами по странице, внутренне цепенея от прочитанного.
«Я иногда задаю себе вопрос, что буду делать, когда увижу тебя. Что скажу тебе при встрече, как себя поведу. И каждый раз приходит новый ответ, хотя самый очевидный, самый правильный из всех, придуманных мною, – «я не знаю». Я столько лет жду встречи с тобой, что все мои душевные силы сосредоточены на самом ожидании. Иногда мне кажется, что ожидание стало не частью моей жизни, нет, оно заменило мне саму жизнь, но я нахожу в этом неизъяснимую прелесть.
А что, если все мои надежды и фантазии – лишь туманная дымка, которая обволакивает мой разум, как поросшую травой низину перед рассветом, а с первыми лучами солнца рассеивается без следа? Что, если ты никогда не придешь? Что, если я обманываю себя, намеренно и безжалостно превращая свою жизнь в пустое подобие жизни?
Когда мной овладевают подобные мысли, мне становится не по себе, прежде всего потому, что я позволяю себе сомневаться, а в этом есть что-то от предательства. Нет, я верю – однажды я увижу тебя. Пусть не так, как я себе представляю. Пусть ты не узнаешь меня, но я буду знать, что это ты.
Я буду ждать. Только не покидай меня, ни во сне, ни наяву.
Что я без тебя? Круги на воде. Утренний туман. Ветер перед грозой. Талый снег…
Я умоляю тебя, будь со мной, восторгом и радостью, тоской и горечью, болью и отчаянием, только не покидай…»
Мое сердце колотилось так громко, что его стук мог потревожить Ричарда. Я взглянула на него, но он сидел с закрытыми глазами, его дыхание было ровным и глубоким.
«Мне не нужно следовать за тобой по пятам, чтобы видеть тебя: твой образ всегда перед моими глазами. Обманчиво-реальный, он дает мне силы жить дальше, мирясь с одиночеством. Зачем мне слышать твой голос, если достаточно дыхания и биения сердца, которое – я знаю – звучит в унисон с моим собственным, где бы ты ни была».
Дрожащими пальцами я перевернула несколько страниц и отодвинула в сторону засушенный первоцвет.
«Больше всего меня страшит тот момент, когда она узнает о тебе. Хотя я подозреваю, что она все это время знала и ждала твоего появления, как и тех, других, которые ныне превратились в несчастных скиталиц, призрачных, не знающих покоя. Что уготовано им здесь, в этом мире, и там, за гранью человеческого восприятия, я не знаю…
Но ты!
Что же мне предпринять, чтобы ты не повторила их судьбу? Смогу ли я предотвратить неизбежное и уберечь тебя от чудовищного безумия прошлого?»
– Вижу, мой дневник привлек ваше внимание.
Мне показалось, сейчас я лишусь чувств. Тетрадь выскользнула из моих ослабевших пальцев и с громким стуком упала на пол.
Ричард Логан внимательно смотрел на меня.
Я не знала, куда деться от стыда и охватившего меня чувства, названия которому я не находила. Под неотрывным взглядом глаз, полных боли, я даже не могла поднять тетрадь – так и сидела с прижатыми к груди руками.
– Простите меня!
– Не извиняйтесь. В конечном итоге, я обращался к вам.
– Мне не следовало…
– Селена, не стоит, – оборвал мои бессвязные оправдания Ричард. – Мои записи наконец-то попали к адресату, так что…
Он писал все это мне?
Мне?
Мысли мои перемешались, и лишь тихая просьба вытащила меня из их круговерти.
– Могу я попросить вас об услуге?
– Да, конечно.
– Дайте мне, пожалуйста, рубашку.
От волнения я слишком стремительно вскочила, едва не наступив на тетрадь. По губам Ричарда скользнула усмешка, но он ничего не сказал.
Вернув дневник на столик, я открыла платяной шкаф и сняла с плечиков чистую рубашку из мягкой ткани, всем телом ощущая, как за мной по всей комнате неотрывно следует пристальный взгляд.
– Разрешите мне помочь вам? – робко попросила я, приблизившись к креслу.
– Я смогу одеться сам.
Услышав отказ, я почувствовала комок в горле, а Ричард неожиданно спросил:
– Так почему же вы не уехали?
Казалось, прошла вечность, прежде чем ко мне вернулся дар речи. Но и тогда я смогла лишь разжать пальцы и выпустить рубашку из рук.
– Что?
– Вы так и не ответили мне, почему не ухали вместе со Стивеном.
Я смотрела на него, не зная, что сказать.
– Признайтесь, вы же хотели уехать! Вы думали об этом с того момента, как решили, что я вас ненавижу, – Ричард улыбнулся одним уголком потрескавшихся губ.
– Я не…
– Бросьте, Селена, это же очевидно.
– Но откуда вы…
Совершенно ошеломленная и сбитая с толку, я ждала, что Ричард продолжит, но он молчал и медленно натягивал рубашку, морщась от боли. То, что он сказал и как он это сказал, меньше всего походило на шутку, хотя по смыслу не могло быть ничем иным.
Я заметила, как Ричард сжал зубы, с трудом застегивая пуговицы левой рукой, и хотела помочь, но он пресек мой порыв коротким протестующим движением. Справившись с рубашкой, он взял со стула кардиган, неловко застегнул молнию у горла и со вздохом откинулся на спинку кресла.
– Я знал, что вы слышите меня, когда говорил в кабинете с братом.
Краска стыда залила мои щеки.
– Как вы узнали, что я там была?
Ричард посмотрел на меня со странной смесью укора и сожаления:
– Я чувствую вас.
– Как?
– Вы не понимаете? – на его губах появилась кривая вымученная полуулыбка.
Я молчала, нервно сжимая и разжимая пальцы.
Камертон… Настроенный на меня. Не об этом ли говорил мне папа?
– Не понимаете… – разочарованно прошептал Ричард и с видимым усилием выпрямился.
По его правому рукаву медленно растекалось уродливое красное пятно. Неужели я настолько плохо наложила швы? Или рана слишком глубокая? Как же Ричард должен себя чувствовать? Возможно, он сам не понимает, что говорит: его явно лихорадит.
Очевидно, мои мысли, как всегда, отразились у меня на лице, потому что Ричард спросил:
– Вы думаете, у меня бред?
– Нет.
– Селена, вам никто не говорил, что вы не умеете лгать? – он с усилием сглотнул. – Я чувствую вас… Я всегда знал, что вы есть. Ведь это так просто, так объяснимо…
Голос Ричарда сорвался. Рот болезненно искривился.
– Так просто…
Он закрыл глаза. Волосы его растрепались, тяжелые пепельные пряди упали на лоб.
Я перестала дышать, следя за движением его губ, с которых слетал едва уловимый шепот.
– Однажды весной, очень давно, я спустился в оранжерею после занятий. Стояла ранняя весна, и до цветения было еще далеко, но я бродил среди зелени, чувствуя, что должен найти нечто важное. И вот возле окна, в дальнем углу, вдруг увидел примулу. Бутон распустился буквально на моих глазах, я коснулся его, и душу мою словно озарило солнце… Это было второго марта, двадцать семь лет назад.
– В мой день рождения, – пробормотала я, пытаясь справиться с потрясением. Мой взгляд метнулся к дневнику, между страниц которого был спрятан засушенный первоцвет.
– Я знаю, – слабо улыбнулся Ричард. – С первого дня жизни вы сопровождали меня этим цветком.
– Но почему вы решили…
– Я ничего не решал. Так случилось само собой… Вы верите в судьбу? – не дожидаясь моего ответа и даже не глядя в мою сторону, он продолжил: – В то, что один человек предназначен другому? В то, что между вами и вашим отражением, вашей сутью, называйте, как хотите, существует неразрывная связь? Может случиться что угодно: разные континенты, вера, языки, два эскалатора, один вверх, другой вниз… но эта связь есть всегда. И если где-то на другом конце земли слишком рано загорится красный свет, не выйдет шасси или дрогнет рука неопытного хирурга, вы почувствуете боль, а потом наступит пустота. Потому что вашей единственной связи больше нет, и по сути ничто вас уже не держит. У вас может быть семья, дети, друзья, но пустота отдалит от них, потому что трос, единственный трос, лопнул, и нитям паутины не удастся вас удержать.
Ричард наконец-то посмотрел на меня.
– Вы знаете… – он неловко улыбнулся. Видно было, что все эти слова и улыбка давались ему с большим трудом, и вовсе не из-за физических страданий: он словно говорил то, что не должен был говорить. – В прошлый раз Стивен привез фотографию девушки, которую мечтал назвать своей женой. Увидев ее, я подумал, что у меня не осталось даже паутины. Я сразу понял, что это вы. Моя связь. Мое предназначение. Тот самый цветок, который я храню до сих пор… И при этом я знал, что мой брат любит вас! Помню, в тот момент я почувствовал такую боль в сердце, что, должно быть, напугал Стивена, но вместе с болью я ощутил и облегчение. Вот он, мой выход, успел подумать я. Если бы тогда была плохая погода и катер не смог отвезти меня на материк, я полагаю, это было бы решением. Но я выжил. Проклятье!
Ричард ударил кулаком по подлокотнику кресла, и я вздрогнула.
Так вот о ком говорил Стив, когда мы плыли с ним на остров! Вот что заставило его брать с собой медицинский чемоданчик с арсеналом приемного отделения госпиталя! Вот кто был тем самым пациентом, которого он едва успел спасти!
Слабый голос Ричарда вернул меня в настоящее.
– Зачем он это сделал, зачем? Я не просил о помощи тогда. Равно как не прошу вас о сострадании сейчас. Но с того момента я потерял рассудок. Я знал, что рано или поздно вы приедете сюда. Я знал, что она допустит в своем доме другую женщину лишь затем, чтобы не дать ей покинуть остров. Я боялся этого, но ничего не мог с собой поделать. Мне нужно было увидеть вас!
– Ричард…
– Да. Сейчас не время. Я… – он замолчал, потом словно собрался с силами и закончил:
– Я хотел, чтобы вы приехали. Со Стивом. Я надеялся, что увижу вас, и тогда, быть может, второй сердечный приступ решил бы проблему окончательно. По крайней мере, мою.
– Но ведь вы никогда не видели меня!
Улыбка тронула его красивые губы:
– Чтобы чувствовать и любить кого-то, вовсе не обязательно его видеть. Боже, как я молил о том, чтобы вы услышали меня! Хоть однажды, хоть один раз почувствовали меня самого.
– Вы звали меня, – ошеломленно проговорила я, потому что поняла. Наконец-то поняла!
Я рассказала Ричарду о голосе, который звучал в моем кабинете и дома.
– Но почему это произошло только теперь? Если вы… знали обо мне и раньше?
– Я могу лишь предположить, что после потери отца и чудовищного эмоционального потрясения ваша чувствительность обострилась настолько, что вы смогли меня услышать. Или просто пришло время.
– Но почему я слышу только вас? То есть, я хочу сказать, только ваш голос, но не других людей. Стива, например.
– Я сожалею, что вы не… чувствуете Стивена. Это странно, учитывая ваше… его отношение к вам.
– Отношение ко мне?
– Селена, мой брат любит вас, – хрипло проговорил Ричард, выдавливая из себя слова. – И вам это известно. Он полюбил вас мгновенно, на всю жизнь. Поверьте, я говорю так, потому что знаю его.
– Но ведь я его не…
Внезапный скачок сердца оборвал мое признание. Догадка, нет, скорее несмелая надежда озарила мою измотанную душу, как утреннее солнце озаряет и согревает сумрачную долину, истосковавшуюся по теплу и свету.
Я слышала Ричарда, потому что… О господи!
Осмелившись поднять глаза, я вдруг увидела себя в зеркале напротив кровати: бледную, растерянную, судорожно стискивающую руки на коленях. Я подалась вперед, словно жадно ждала следующих слов, мои бескровные губы дрожали.
Но Ричард смотрел на меня и молчал.
Неужели я ошиблась, и моя надежда, мой луч света оказался всего лишь предрассветным миражом в пустыне?
Мое отражение скорбно качнуло головой. Его глаза – мои глаза – огромные, в пол-лица, умоляли Ричарда ответить, объяснить. Я слишком устала, слишком запуталась.
– Селена, простите, я не имел права говорить вам все это, – тихо сказал Ричард. – И заставлять вас сомневаться по поводу своего выбора.
У меня запершило в горле, и я закашлялась, радуясь, что так мне удастся скрыть подступающие слезы, но вдруг поняла причину своего кашля.
Дело было вовсе не в слезах.
Из щели у порога сочился едкий белесый дым.
Бросившись к двери, я распахнула ее и тут же качнулась назад: весь коридор был заполнен дымом, густым, непроглядным. Откуда-то снизу слышался треск горящего дерева.
– Нам нужно выбираться отсюда! – мужской голос, прозвучавший прямо над моим ухом, заставил меня резко отшатнуться, так что я ударилась головой о дверной косяк.
Ричард, невесть как оказавшийся рядом, втащил меня обратно в комнату и захлопнул дверь.
– Здесь есть другая лестница?
– Нет, это крыло тупиковое, а под окном обрыв. Единственный выход – через холл.
– Но там же огонь!
– Да, я знаю. Пожар, скорее всего, на первом этаже. Значит, у нас есть шанс хотя бы спуститься, а там… там будет видно.
Ричард быстро слабел. Времени на раздумья не оставалось. Я схватила в ванной два полотенца, наскоро намочила их, и мы вышли в коридор.
На расстоянии вытянутой руки уже ничего нельзя было различить. Захлебнувшись дымом, я прижала свое полотенце к лицу и обняла Ричарда за талию, чтобы помочь ему идти и не потеряться самой.