Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник) Говард Роберт

11. Мечи Юга

Рассвет, занимавшийся над далекими холмами, окрасил паруса небольшого судна, что двигалось вниз по реке, струившей свои воды в миле от Тарантии и, подобно змее, изгибавшейся на юг. Кораблик резко отличался от прочих судов, бороздивших воды Хорота, – рыбацких шаланд и купеческих баркасов, груженных богатыми товарами. Он был длинным и узким, с высоким изящным носом, черным, как эбеновое дерево. А еще вдоль планшира у него были нарисованы белые черепа. На средней палубе виднелась небольшая каюта, окна которой были плотно занавешены. Прочие суда поспешно уступали дорогу зловеще размалеванному кораблю, потому что он был одним из «кораблей паломников», которые увозили бездыханных последователей Асуры в последний путь на юг – туда, где далеко за горными массивами Пуатани река впадала в океан. В каюте наверняка лежало тело покойного пилигрима. Вид этого мрачного судна был хорошо знаком всем, и даже самые фанатичные приверженцы Митры не осмелились бы коснуться его или помешать его жуткому вояжу.

Но где находился конечный пункт его назначения, не знал никто. Одни называли Стигию; другие – некий безымянный остров, лежащий за горизонтом; третьи уверяли, что он направляется в загадочную и пленительную Вендию, где обретали покой мертвые. Впрочем, никто не знал этого наверняка. Было известно лишь, что, когда последователь Асуры умирал, тело его направлялось по великой реке на юг, на черном корабле, на веслах которого сидел раб-гигант, и больше никто и никогда не видел ни трупа, ни раба, ни самого корабля. Если, конечно, легенды не врали, это всегда был один и тот же раб, что направлял корабли на юг.

Мужчина, сидевший на веслах этой посудины, был таким же огромным и загорелым, как и прочие, хотя более внимательный взгляд обнаружил бы, что кожа его искусно покрыта темным пигментом. На нем были только набедренная повязка и сандалии, и с длинными веслами он обращался с недюжинной силой и ловкостью. Но никто не рисковал приблизиться к мрачному кораблю вплотную, поскольку всем было известно, что последователи Асуры прокляты и эти черные корабли паломников по самые борта нагружены темной магией. Поэтому люди обходили их стороной, бормоча охранные заклинания, пока черная посудина скользила мимо, и им и в голову не могло прийти, что таким образом они помогают бежать своему королю и контессе Альбионе.

Странное это было путешествие; черный стройный кораблик проплыл вниз по реке почти две сотни миль, до того места, где Хорот резко поворачивает на восток, обходя Пуатанские горы. Мимо проплывал постоянно меняющийся, словно во сне, ландшафт. Днем Альбиона терпеливо лежала в каюте, тихо и незаметно, как труп, которым и притворялась. И только поздно вечером, после того, как прогулочные суда с их светловолосыми пассажирами, возлежащими на атласных подушках, и гребцами-рабами покидали водную гладь, и до наступления рассвета, который выгонял из бухт и гаваней рыбацкие лодки, девушка выходила из своего убежища на палубу. Здесь она садилась за рулевое весло, оснащенное канатами ей в помощь, чтобы Конан мог урвать несколько кратких часов сна. К счастью, королю не требовался продолжительный отдых. Его подгонял неугасимый огонь стремления к цели, и его мощное тело оказалось под стать выпавшим на его долю испытаниям. Без задержек и остановок они плыли на юг.

Ночью в воде отражались мириады звезд, днем с небес светило ласковое солнце, и зима осталась далеко позади. По ночам они проплывали мимо городов, над которыми дрожало и переливалось зарево тысяч огней, роскошных прибрежных особняков и плодородных долин. Наконец над ними выросли голубые горы Пуатани, нагромождением утесов похожие на цитадель богов, с вершин которых река кипящим водопадом обрушивалась вниз, на равнину.

Конан пристально всматривался в береговую линию, а потом налег на рулевое весло, направляя лодку к мысу, на остром клине которого вокруг необычной формы скалы полукругом росли сосны.

– Не представляю, как можно спуститься на этом кораблике по водопадам, рев которых мы слышали ночью, – проворчал он. – Хадрат говорит, что им это удается, – но мы причалим здесь. Он также обещал, что нас будет ждать человек с лошадьми, но я пока никого не вижу. Тем более мне непонятно, как известие о нашем прибытии могло опередить нас.

Он направил суденышко к берегу, привязал его канатом за корень, торчащий из песка, а потом нырнул, смывая с себя коричневую краску и грим, и вылез из воды уже в своем естественном облике. Из каюты Конан вынес кольчужный доспех, которым снабдил его Хадрат, и свой меч. Он облачился в броню, пока Альбиона переодевалась в платье, более подходящее для путешествия по горам. Конан, затянув пояс, повернулся лицом к берегу, и рука его метнулась к мечу. Там, под соснами, виднелась фигура в черной накидке, державшая под уздцы белую кобылу и гнедого рыцарского жеребца.

– Ты кто такой? – пожелал узнать король.

Незнакомец отвесил ему глубокий поклон.

– Последователь Асуры. Пришел приказ. Я повиновался.

– То есть как это – «пришел»? – осведомился Конан, но мужчина лишь поклонился вместо ответа.

– Я прибыл, чтобы сопроводить вас через горы в первую же пуатанскую крепость.

– Мне не нужен проводник, – ответил Конан. – Я хорошо знаю эти горы. Благодарю тебя за лошадей, но мы с контессой привлечем меньше внимания, если поедем одни, а не в сопровождении аколита Асуры.

Мужчина вновь поклонился и, передав Конану поводья, поднялся на борт судна. Оттолкнувшись от берега, он направил лодку вниз по течению, к ревевшему вдали водопаду. Недоуменно покачав головой, Конан подсадил контессу в седло, сел на своего коня и направил его в сторону ближайшей вершины, выделявшейся на фоне голубого неба.

Холмистая пересеченная местность, начинавшаяся у подножия горной гряды, являла собой пограничную территорию, охваченную беспорядками, где бароны установили феодальную вольницу, а банды разбойников шастали невозбранно. Пуатань не стала формально объявлять о своем отделении от Аквилонии, но фактически провинция уже превратилась в независимое княжество, которым правил наследный конт Тросеро. Хотя номинальным главой горной страны оставался Валерий, он не сделал попытки силой захватить проходы, охраняемые крепостями, над которыми гордо реял алый стяг Пуатани, со вставшим на дыбы разъяренным леопардом.

Король со своей спутницей поднимались по склону в мягких вечерних сумерках. По мере того как они забирались все выше, внизу перед ними расстилались земли провинции, похожие на огромную пурпурную мантию, испещренную серебристыми полосками рек и озер, желтыми прямоугольниками полей и белыми каплями далеких башен. Чуть выше показалась первая твердыня Пуатани – мощная крепость, защищающая узкий проход, над которой на фоне ясного синего неба рдел флаг с леопардом.

Но подъехать к ней вплотную им не дали. Из-за деревьев показался отряд рыцарей в вороненых доспехах, и их вожак суровым голосом приказал путникам остановиться. Это были высокие мужчины с темными глазами и черными, как вороново крыло, волосами коренных южан.

– Стойте! Назовите дело, которое привело вас сюда, и объясните причину, по которой едете в Пуатань.

– Что, в Пуатани неспокойно, – ответил Конан, пристально глядя на офицера, – если мужчину в аквилонских доспехах останавливают и подвергают допросу как чужеземца?

– Сегодня мошенники сплошь и рядом разъезжают в аквилонской броне, – холодно ответил тот. – Что же до беспорядков, то если вы имеете в виду непризнание узурпатора, то да, Пуатань взбунтовалась. Мы предпочитаем служить памяти погибшего воина, чем кланяться скипетру живой собаки.

Конан сорвал с головы шлем и, тряхнув своей львиной гривой, в упор взглянул на офицера. Пуатанец вздрогнул и побледнел.

– Святые угодники! – ахнул он. – Это же король – живой!

Остальные потрясенно смотрели на путников, а потом разразились криками восторга. Они закружились вокруг Конана, издавая воинственные вопли и в порыве бешеной радости размахивая оружием. Поведение пуатанцев могло повергнуть в шок человека менее воинственного.

– Тросеро прослезится от счастья, когда увидит вас, сир! – воскликнул один.

– Да, и Просперо тоже! – выкрикнул другой. – В последнее время генерал ударился в черную меланхолию, день и ночь проклиная себя за то, что не успел к Валькии вовремя, дабы умереть рядом со своим королем!

– А теперь мы создадим империю! – заорал третий, размахивая огромным мечом над головой. – Да здравствует Конан, король Пуатани!

Лязг и сверкание обнаженной стали и приветственные крики вспугнули птиц, разноцветными стайками вспорхнувших с соседних деревьев. Горячая южная кровь вскипела жарким пламенем, и они ничего так не жаждали, как немедленно броситься вслед за своим новообретенным сюзереном в бой.

– Какие будут приказания, сир? – наперебой кричали они. – Пусть один из нас поедет вперед и привезет в Пуатань новости о вашем возвращении! На каждой башне будут развеваться стяги, приветствуя вас, розы ковром устелют дорогу под копытами вашего коня, и весь цвет Юга окажет почести, достойные вас…

Конан покачал головой.

– Разве можно усомниться в вашей верности? Но ветер дует через горы в страны, где правят мои враги, и я предпочел бы, чтобы они не знали о моем воскрешении – пока, по крайней мере. Отвезите меня к Тросеро и сохраните мое имя в тайне.

В итоге то, что рыцари готовы были превратить в триумфальную процессию, стало скорее тайным посольством. Они спешно отправились в путь, не заговаривая ни с кем, разве что шепотом обмениваясь сведениями с начальником стражи каждой крепости, охранявшей очередной горный проход; Конан ехал среди них, опустив забрало своего шлема.

Горы были необитаемы, если не считать разбойников и гарнизонных солдат. Слывшие сибаритами пуатанцы не имели ни желания, ни необходимости в поте лица обрабатывать суровые голые склоны, дабы прокормить себя. К югу от горной гряды богатые и прекрасные равнины Пуатани простирались вплоть до самых берегов реки Алиманы[26]; а за рекой начиналась Зингара.

Даже сейчас, когда дыхание зимы покрывало инеем листья на деревьях по ту сторону гор, на равнинах под ветром волновалась густая высокая трава, служившая кормом лошадям и крупному рогатому скоту, которыми так славилась Пуатань. Пальмовые и апельсиновые рощи улыбались солнцу, золото лучей которого искрилось на пурпурных и алых башнях замков и городов. Это была земля тепла и изобилия, прекрасных женщин и свирепых воинов. Суровых людей воспитывает не только суровая земля. Пуатань окружали завистливые соседи, и ее сыны мужали в бесконечных войнах. На севере ее границы стерегли горы, а вот на юге одна только Алимана разделяла равнины Пуатани и Зингары, и не единожды воды реки окрашивались кровью. К востоку лежал Аргос, а за ним – Офир, королевства гордые и алчные. Так что рыцари Пуатани защищали свои земли огнем и мечом, не зная ни сна, ни отдыха и не имея времени для праздности.

Вскоре Конан подъехал к замку конта Тросеро…

Конан сидел на атласном диване в богато обставленной комнате, прозрачные занавески в которой шевелил легкий ветерок. Тросеро расхаживал взад и вперед по залу, как тигр в клетке. Он был стройным мужчиной с женской талией и плечами мечника, которого не старили прожитые годы.

– Позвольте нам провозгласить вас королем Пуатани! – взмолился конт. – Пусть эти свиньи-северяне носят ярмо, под тяжестью которого согнулись их шеи. Юг по-прежнему ваш. Оставайтесь здесь, чтобы править нами, посреди цветов и пальм.

Но Конан лишь покачал головой в ответ.

– Нет на земле более благородного края, чем Пуатань. Но в одиночку ей не устоять, какими бы храбрыми ни были ее сыновья.

– Она поколениями стоит особняком, – возразил Тросеро, уязвленный до глубины души оскорблением, нанесенным памяти его предков. – Мы не всегда были частью Аквилонии.

– Я знаю. Но обстоятельства изменились; дни, когда королевства были разделены на удельные княжества, воевавшие друг с другом, канули в прошлое. Времена герцогств и свободных городов миновали; наступила эпоха империй. Правителей снедают имперские амбиции, и только в единстве остается шанс на спасение.

– В таком случае давайте объединим Зингару и Пуатань, – упорствовал Тросеро. – Полдюжины принцев злоумышляют один против другого, и вся страна погрязла в гражданских войнах. Мы покорим ее, провинцию за провинцией, и присоединим к вашим доминионам. Затем с помощью зингарцев мы завоюем Аргос и Офир. Мы построим империю…

И вновь Конан покачал головой.

– Пусть другие терзаются мыслями об имперском величии. Я же всего лишь хочу вернуть себе то, что по праву принадлежит мне. У меня нет желания править империей, на живую нитку сметанной кровью и огнем. Одно дело – захватить трон с помощью его подданных, дабы править ими с их согласия. И совсем другое – поработить чужеземное королевство и править силой страха. Я не хочу стать еще одним Валерием. Нет, Тросеро, я буду править или только Аквилонией, или ничем.

– Тогда ведите нас через горы, и мы разобьем немедийцев.

В глазах Конана засверкали искорки горячей признательности.

– Нет, Тросеро. Это была бы напрасная жертва. Я скажу тебе, что должен сделать для спасения своего королевства. Я должен найти Сердце Аримана.

– Но это же безумие! – запротестовал Тросеро. – Измышления жреца еретического культа и бред полоумной ведьмы!

– Ты не был в моем шатре на Валькии, – мрачно возразил Конан, невольно покосившись на свое правое запястье, на котором до сих пор темнели синие отметины. – Ты не видел, как с грохотом обрушились скалы, похоронив под собой цвет моей армии. Нет, Тросеро, я уверен в том, что Ксалтотан – не простой смертный и, только имея в своем распоряжении Сердце Аримана, я могу противостоять ему. Вот поэтому я еду в Кордаву. Один.

– Но это очень опасно, – не унимался Тросеро.

– Жизнь – вообще опасная штука, – громыхнул король. – Но я поеду не под видом короля или даже рыцаря Пуатани, а буду выдавать себя за странствующего наемника, каким не раз въезжал в Зингару в былые времена. О да, к югу от Алиманы у меня достаточно врагов на суше и на море. Многие из тех, кто не признает во мне короля Аквилонии, вспомнят меня как Конана – вожака пиратов с Барахских островов или Амру черных корсаров. Но у меня имеются и друзья, люди, которые помогут мне по собственным резонам. – При этих словах по губам его скользнула слабая улыбка.

Тросеро беспомощно всплеснул руками и повернулся к Альбионе, сидевшей на соседнем диване.

– Я понимаю ваши сомнения, милорд, – сказала девушка. – Но я тоже видела монету в храме Асуры, и не забывайте, Хадрат сказал, что она была отчеканена за пятьсот лет до падения Ахерона. Если же Ксалтотан – тот самый человек, что изображен на ней, как в том клянется его величество, то это означает, что он – далеко не обычный колдун, даже в другой своей жизни, годы которой равны векам, в отличие от жизней простых людей.

Прежде чем Тросеро успел ответить, в дверь осторожно постучали и чей-то голос доложил:

– Милорд, мы схватили человека, который рыскал вокруг замка. Он говорит, что хочет поговорить с вашим гостем. Я ожидаю ваших распоряжений.

– Шпион из Аквилонии! – прошипел Тросеро, хватаясь за кинжал, но Конан возвысил голос и крикнул:

– Откройте дверь и дайте мне взглянуть на него.

Дверь отворилась, и на пороге появился стройный мужчина в черной накидке с капюшоном, которого за обе руки держали суровые стражники.

– Ты – последователь Асуры? – спросил Конан.

Мужчина кивнул, а суровые стражники вздрогнули и в смятении уставились на Тросеро.

– Новости дошли до юга, – сказал незнакомец. – За Алиманой мы не сможем помочь вам, потому что наша вера дальше на юг не распространяется, хотя и тянется на восток вдоль Хорота. Но вот что нам удалось узнать: вор, который принял Сердце Аримана у Тараска, так и не добрался до Кордавы. В горах Пуатани он пал от рук грабителей. Самоцвет достался их главарю, который, не подозревая о его ценности и стремясь уйти от пуатанских рыцарей, преследовавших его банду, продал его котхийскому купцу Зорату.

– Ха! – Конан возбужденно вскочил на ноги. – И что же Зорат?

– Четыре дня назад он переправился через Алиману, направляясь в Аргос в сопровождении нескольких вооруженных слуг.

– Он – глупец, раз собрался путешествовать по Зингаре в такое время, – заметил Тросеро.

– Да, за рекой сейчас неспокойно. Но Зорат – храбрый человек и даже отчаянный на свой лад. Он очень спешит добраться до Мессантии[27], где рассчитывает найти покупателя на камень. Хотя не исключено, что он надеется продать его в Стигии. Быть может, он догадывается о его истинной природе. Во всяком случае, вместо того чтобы двинуться по длинной дороге, что тянется вдоль границы Пуатани и в конце концов проходит через Аргос вдали от Мессантии, он пустился напрямик через восточные земли Зингары, выбрав более короткий и прямой путь.

Конан с такой силой ударил кулаком по столу, что тот подпрыгнул на ножках.

– Клянусь Кромом, фортуна наконец-то сыграла в кости на моей стороне! Лошадь для меня, Тросеро, и доспехи Свободного Братства! Зорат намного опередил меня, но не настолько, чтобы я не смог догнать его, даже если мне придется идти за ним на край света!

12. Зуб Дракона

На рассвете Конан переправился на своем коне через мелководную Алиману и выехал на широкий караванный путь, который вел на юго-восток. На другой стороне реки остался Тросеро, сидевший на коне во главе отряда закованных в броню рыцарей, над головами которых на утреннем ветру расправил складки стяг с алым леопардом Пуатани. Они молча смотрели вслед королю, эти темноволосые мужчины в сверкающих доспехах, пока его фигура не скрылась в туманной дымке, которую еще не успели рассеять лучи рассветного солнца.

Конан ехал на огромном черном жеребце, подаренном ему Тросеро. Он сменил аквилонскую броню на доспехи Свободного Братства, членами которого были представители всех рас и народностей. На голове у него сидел простой морион, местами помятый и исцарапанный. Кожаные ремни и кольчужные кольца на его хауберке были потертыми и блестели, выдавая участие во многих кампаниях, а ярко-красная накидка, развевавшаяся за плечами, была прожжена в нескольких местах. Он выглядел как ветеран-наемник, познавший все превратности фортуны, сегодня не знающий, куда девать награбленное золото, а завтра потуже затягивающий пояс от голода.

Более того, Конан не только выглядел наемником, он и чувствовал себя им. В нем ожили воспоминания о старых, добрых и славных деньках, когда нога его еще не ступила на путь, ведущий к трону. Тогда он был солдатом удачи, ввязывался в любую драку, просаживал деньги в кабаках и тавернах, искал приключений и не знал других забот. Его интересовали лишь пенистый эль, сверкающий коралл женских губ да возможность помахать острым мечом на поле боя.

В нем пробудились прежние привычки и манеры; он вновь стал ходить вразвалку, со степенной важностью восседал на коне, с губ его срывались полузабытые проклятия, и он даже принялся напевать себе под нос старинные песенки, которые он с товарищами затягивал в тавернах после долгих странствий и кровавых сражений.

А вокруг было неспокойно. Обычно берег реки патрулировали кавалерийские разъезды, опасавшиеся очередного вторжения со стороны Пуатани, но сейчас их нигде не было видно. Внутренние распри вспыхнули с такой силой, что думать о защите границ стало некогда. Длинная белая дорога была пустынной от горизонта до горизонта. По ней больше не громыхали тяжело груженные обозы и не тянулись караваны верблюдов; лишь изредка встречались небольшие группы всадников в коже и железе – мужчин с ястребиными лицами и холодными взглядами, державшихся настороже. Они лишь подозрительно посматривали на Конана, но проезжали мимо, поскольку снаряжение одинокого конника обещало не богатую добычу, а кровь и обмен тяжелыми ударами.

Деревни были сожжены и брошены жителями, на полях не росло ничего, кроме сорняков и бурьяна. Сейчас пуститься в путь по этой дороге отваживались только отчаянные смельчаки, а гражданская война и набеги из-за границы изрядно проредили местное население. В благодатные времена на тракте было не протолкнуться от купеческих обозов, направляющихся из Пуатани в Мессантию в Аргосе и обратно. Но теперь торговцы предпочитали путь, который вел восточнее, через Пуатань, а потом поворачивал на юг и шел через Аргос. Так получалось дольше, зато безопаснее. И только самые бесшабашные торговцы готовы были рисковать своей жизнью и товарами на дороге, идущей через Зингару.

По ночам южный горизонт окрашивали сполохи пламени, а днем там поднимались в небо тяжелые столбы черного дыма; в городах и на равнинах юга умирали люди, престолы переходили из рук в руки и замки сгорали в пламени мятежей. Конан ощутил знакомое возбуждение опытного бойца; его так и подмывало повернуть коня и с головой окунуться в драки и грабежи, как в добрые старые времена. Почему он должен рисковать жизнью, стремясь вернуть себе власть над людьми, которые уже не помнили его? К чему гоняться за короной, которая была потеряна для него навсегда? Почему не забыться в кровавой ярости схваток и погони за сокровищами, как бывало раньше? В конце концов, неужели он не завоюет себе еще какое-нибудь королевство? Мир вступал в век стали, войн и имперских амбиций; и сильный мужчина вполне может проявить себя беспощадным завоевателем на руинах прежней жизни. И почему бы ему не стать этим человеком? Вот такие слова нашептывал ему на ухо знакомый демон-искуситель, и перед мысленным взором Конана проплывали кровавые образы его славного и разбойного прошлого. Но он не свернул в сторону, а продолжал путь, стремясь к цели, которая с каждой милей выглядела все более недостижимой, пока ему не стало казаться, что он гонится за несбыточной мечтой.

Конан понукал черного жеребца, стараясь не загнать его, но белая дорога по-прежнему оставалась пустынной. Зорат намного опередил его, но киммериец не сдавался, зная, что едет быстрее тяжело груженного купеческого обоза. Вскоре он подъехал к воротам замка конта Вальброзо, который, подобно орлиному гнезду, приткнулся на самой макушке голого холма, господствовавшего над дорогой.

Вальброзо выехал ему навстречу в сопровождении своей дружины. Это был худощавый, смуглый и горбоносый мужчина с блестящими глазами. Он надел вороненую кирасу, и за ним следовали тридцать копейщиков, черноусых ястребов пограничных войн, алчностью и безжалостностью не уступавших ему самому. В последнее время торговые караваны попадались редко, и Вальброзо проклинал гражданские войны, из-за которых оживленное движение на дорогах замерло, хотя и благословлял их за безнаказанность, позволявшую ему расправляться со своими соседями.

Он не надеялся поживиться чем-либо особенным у одинокого всадника, которого заприметил с верхушки своей башни, но, как говорится, доброму вору все впору. Опытным взором он окинул потрепанную кольчугу Конана и его загорелое, испещренное шрамами лицо, придя к тому же выводу, что и всадники, попавшиеся киммерийцу ранее: пустой кошелек и жадный до дела меч.

– Кто таков, бродяга? – осведомился он.

– Наемник, еду в Аргос, – ответил Конан. – А тебе какое дело?

– Для вольного наемника ты едешь не в ту сторону, – проворчал Вальброзо. – Добрая драка и добыча ждут тебя на юге. Присоединяйся ко мне. С голоду не умрешь. На дороге не осталось купцов, которых можно пограбить, но я намерен двинуться на юг со своими бродягами, чтобы продать наши мечи тому, кто заплатит подороже.

Конан не спешил с ответом, зная, что, если откажется наотрез, то дружинники Вальброзо могут наброситься на него. Прежде чем он успел принять решение, зингариец заговорил снова:

– Вы, вольные наемники, знаете всякие приемчики, способные развязать язык любому. У меня есть пленник – купец, которого я захватил последним. Клянусь Митрой, за всю неделю, кроме него, здесь больше никто не появился! Так вот, он оказался большим упрямцем. При нем обнаружилась железная шкатулка, секрет которой он отказался сообщить нам, а мне не удалось убедить его открыть ее. Клянусь, я думал, что знаю все методы принуждения, но, быть может, тебе, ветерану Свободного Братства, известно кое-что еще. В любом случае поедем со мной и посмотрим, что можно сделать.

Последние слова Вальброзо решили дело. Похоже, что в лапы к нему угодил не кто иной, как Зорат. Конан не знал торговца в лицо, но любой, обладающий достаточным упрямством, чтобы отважиться путешествовать по Зингаре в такое время, скорее всего, окажется достаточно стойким, чтобы смеяться в лицо своим мучителям.

Он поехал рядом с Вальброзо по неровной дороге, поднимающейся на вершину холма, где стоял угрюмый замок. В качестве дружинника ему полагалось ехать позади, но в силу привычки он проявил непочтительность, а Вальброзо, похоже, не придал этому значения. Годы, проведенные на границе, научили конта, что здесь не время и не место для соблюдения придворного этикета. Кроме того, он был прекрасно осведомлен о независимости наемников, которые своими мечами возвели на трон не одного короля.

Их встретил пересохший ров, кое-где заваленный мусором. Копыта их коней простучали по настилу подъемного моста, и они проехали под аркой ворот. Позади с грохотом обрушилась опускная решетка. Они оказались в просторном и голом дворе, поросшем жесткой травой, в центре которого виднелся колодец. Вдоль стен ютились лачуги дружинников, из дверей которых выглядывали любопытные лица неопрятных или, наоборот, вызывающе разодетых женщин. Дружинники в покрытых ржавчиной доспехах играли в кости на плитах двора под арочными сводами. Конану показалось, будто он попал в бандитское логово, а не в замок благородного рыцаря.

Вальброзо спешился и знаком предложил Конану следовать за собой. Они вошли в дверь и двинулись по сводчатому коридору, где их встретил сурового вида мужчина в кольчуге с иссеченным шрамами лицом, спускавшийся по лестнице, – несомненно, капитан стражи.

– Ну, Белозо, – поинтересовался Вальброзо, – он заговорил?

– Он очень упрям, – проворчал Белозо, метнув исполненный подозрительности взгляд на Конана.

Вальброзо выругался и гневно затопал вверх по винтовой лестнице. Конан с капитаном последовали за ним. По мере того как они поднимались, страдальческие стоны мужчины становились все громче. Пыточная комната Вальброзо находилась над двором, а не располагалась в темнице. В комнате, у одной стены которой сидел на корточках волосатый гигант в коротких кожаных штанах и смачно грыз говяжью кость, находились орудия пыток: дыба, сапоги, крюки и прочие приспособления, которые пытливый человеческий ум изобрел для того, чтобы рвать плоть, ломать кости и вскрывать вены и связки себе подобным.

На дыбе лежал обнаженный мужчина, и Конану хватило одного взгляда, чтобы понять: он умирает. Руки и ноги неестественной длины свидетельствовали о том, что у него разорваны связки и вывернуты суставы. Он был смуглым человеком с умным лицом, орлиным профилем и быстрыми темными глазами. Сейчас они остекленели и налились кровью, а лицо усеивали крупные капли пота. Он жутко скалился, обнажая почерневшие десны.

– Вот эта шкатулка.

Вальброзо злобно пнул ногой небольшую, но увесистую шкатулку, стоявшую на полу рядом с дыбой. Она была украшена изящной резьбой, в которой забавно переплелись черепа и драконы, но Конан не заметил крючка или замочка, с помощью которых можно было бы откинуть крышку.

– Сокровищница этой собаки, – раздраженно пояснил Вальброзо. – Все на юге знают Зората и его железный ящичек, но только одному Митре известно, что в нем находится. А сам он говорить отказывается.

Зорат! Значит, это была правда; перед ним лежал человек, которого он искал. Сердце гулко застучало у Конана в груди, когда он склонился над изувеченным телом, хотя и постарался ничем не выдать охватившего его нетерпения.

– Развяжи веревки, раб! – грубо приказал он палачу, и Вальброзо и капитан обменялись недоуменными взглядами.

Конан заговорил властным королевским тоном, и человекообразное существо, затянутое в кожу, инстинктивно повиновалось. Он распустил веревки медленно, потому что вывернутые суставы отозвались на ослабление пут нестерпимой болью, способной соперничать с пытками.

Взяв кувшин с вином с соседнего стола, Конан поднес его край к губам умирающего. Зорат сделал несколько глотков и поперхнулся, так что струйка вина потекла ему на грудь.

В налитых кровью глазах блеснули искорки узнавания, и покрытые пеной губы шевельнулись, горячечно прошептав несколько слов на котхийском диалекте.

– Выходит, это смерть? Мои невыносимые страдания подошли к концу? Потому что ты – король Конан, который погиб при Валькии, а это значит, что и я попал в царство мертвых.

– Ты еще жив, – сказал Конан. – Но ты умираешь. Тебя больше не будут пытать. Я об этом позабочусь. Но более я ничем не смогу тебе помочь. А перед смертью скажи, как открыть шкатулку!

– Мой железный ящик, – задыхаясь, словно в бреду, произнес Зорат. – Он закален в нечестивом пламени в огненных горах Кроши; его металл не может вскрыть ни одно зубило. О, сколько драгоценностей он перевез, странствуя по всему миру! Но еще никогда в нем не было такого сокровища, как сейчас.

– Скажи мне, как открыть его, – продолжал уговоры Конан. – Тебе от него все равно нет проку, а мне он может помочь.

– Да, ты – Конан, – прошептал котхиец. – Я видел тебя сидящим на троне в большом зале Тарантии, с короной на голове и скипетром в руке. Но ты мертв, ты погиб при Валькии. И я знаю, что и мой конец близок.

– Что говорит эта собака? – нетерпеливо рявкнул Вальброзо, который явно не знал котхийского. – Он скажет нам, как открыть шкатулку?

Звук его голоса словно вдохнул жизнь в израненную грудь Зората, и тот обратил взор налитых кровью глаз на конта.

– Я скажу это одному Вальброзо, – проговорил он по-зингарийски. – Смерть уже стоит предо мной. Наклонись ко мне, Вальброзо!

Тот повиновался, и его смуглое лицо озарилось алчностью; стоявший за его спиной мрачный капитан Белозо шагнул ближе.

– По очереди нажми на семь черепов на боковой стенке шкатулки, – выдохнул Зорат. – Потом нажми на голову дракона, который извивается на крышке. Потом нажми на сферу, зажатую в зубах дракона. Потайной замок откроется.

– Быстрее, подай мне шкатулку! – выругавшись, вскричал Вальброзо.

Конан поднял ее и поставил на помост, но Вальброзо плечом оттолкнул его в сторону.

– Дай я сам открою его! – вскричал Белозо, шагнув вперед.

Вальброзо, в глазах которого пылала жадность, обругал его и заставил отступить.

– Прочь! Я открою ее! – выкрикнул он.

Конан, рука которого инстинктивно метнулась к мечу, посмотрел на Зората. Глаза того остекленели и воспалились, но он не сводил их с Вальброзо, он смотрел на него со жгучей ненавистью; показалось или по губам умирающего действительно скользнула мрачная улыбка? Купец согласился открыть секрет только после того, как понял, что умирает. Конан повернулся, наблюдая за Вальброзо. Умирающий неотрывно смотрел на него.

На боковой стенке в переплетении ветвей незнакомых деревьев были выгравированы семь черепов. На крышке в окружении сложных узоров вздыбился инкрустированный дракон. Вальброзо, торопясь, нажимал на черепа. Вот он большим пальцем надавил на голову дракона, вскрикнул, резко отдернул руку и сердито затряс ею.

– Я укололся об острый край узора, – прорычал он.

Он нажал на золотую сферу, которую сжимал в зубах дракон, и крышка откинулась. Всех присутствующих ослепило яркое золотистое пламя. На мгновение им показалось, будто внутри ящичка горит живой огонь, языки которого выбивались наружу и лизали воздух. Белозо вскрикнул, а Вальброзо затаил дыхание. Конан стоял неподвижно, потеряв дар речи и будучи не в силах отвести взор от сгустка пламени.

– Митра, вот это камень!

Рука Вальброзо нырнула в шкатулку и извлекла оттуда пульсирующую алую сферу, заполнившую комнату переливами искрящегося сияния. И вдруг умирающий торговец на дыбе хрипло расхохотался.

– Глупец! – выкрикнул он. – Драгоценный камень – твой! Но вместе с ним я подарил тебе смерть! Царапина на твоем пальце… Взгляни на голову дракона, Вальброзо!

Они обернулись и уставились на крышку шкатулки. Из раскрытой пасти дракона торчал кончик тускло сверкающей иглы.

– Зуб Дракона! – пронзительно вскрикнул Зорат. – Он смазан ядом черного стигийского скорпиона! Глупец! Глупец, вздумавший голыми руками открывать шкатулку Зората! Смерть! Ты уже мертв!

И торговец умер с кровавой пеной на губах.

Вальброзо зашатался, крича:

– О, Митра, я весь горю! В моих жилах течет жидкий огонь! Мои суставы лопаются изнутри! Смерть! Смерть!

Он вскинул руки и повалился на пол. Последовало мгновение жестоких судорог, когда руки и ноги его выкручивались под немыслимыми углами, а потом он выгнулся и замер, остановившимся взором глядя в потолок. Губы его раздвинулись в зловещей ухмылке, обнажая почерневшие десны.

– Мертв! – пробормотал Конан, наклоняясь, чтобы поднять камень, выкатившийся из правой руки Вальброзо. Он лежал на полу, похожий на лужицу рассветного пламени.

– Умер! – прошептал Белозо, а потом глаза его заволокло безумие, и он прыгнул вперед.

Конан оказался застигнутым врасплох. Глаза его ослепил блеск бесценного камня, и мозг его не успевал следить за происходящим. Намерения Белозо стали ему ясны только тогда, когда на его шлем обрушился тяжелый удар. Блеск камня подернулся алой рябью, и киммериец упал на колени.

Он услышал топот ног и рев раненого буйвола. Конан был оглушен, но сознание не потерял, сообразив, что Белозо схватил железную шкатулку и обрушил ему на голову, когда он наклонился. Легкий шлем с забралом спас ему жизнь. Он с трудом выпрямился, нашаривая меч и пытаясь стряхнуть с глаз кровавую пелену. Комната закружилась и поплыла у него перед глазами. Но тут он увидел распахнутую дверь и услышал затихающий топот ног, спешащих вниз по винтовой лестнице. На полу валялся звероподобный палач, вместе с кровью выкашливая остатки жизни из чудовищной раны на груди. А Сердце Аримана исчезло.

Шатаясь, Конан выбежал из комнаты, сжимая в руке обнаженный меч. Из-под шлема на лицо ему стекала струйка крови. Пьяно покачиваясь, он помчался вниз по лестнице, слыша, как со двора доносятся лязг стали и крики, которые заглушил бешеный топот копыт. Выскочив из дверей башни, он увидел, как по двору бестолково мечутся стражники. Закричала какая-то женщина. Оседланные лошади сорвались с привязи, внося свою лепту в царящую суматоху, и среди них – черный жеребец Конана.

– Он сошел с ума! – выкрикнула какая-то женщина, заламывая руки, хотя и сама бестолково металась по двору. – Он выскочил из замка, как обезумевший пес, рубя направо и налево! Белозо сошел с ума! Где лорд Вальброзо?

– В какую сторону он направился? – рявкнул Конан.

Люди обернулись и уставились на незнакомца с обнаженным мечом в руке, лицо которого было забрызгано кровью.

– Вон туда, через боковой выход! – взвизгнула женщина, тыча пальцем на восток, а другая завопила: – А это еще кто?

– Белозо убил Вальброзо! – во всю силу легких гаркнул Конан.

Подбежав к своему жеребцу, он ухватился за его гриву и одним прыжком взлетел в седло. Стражники и дружинники растерянно смотрели на него. Ответом ему послужил нестройный хор диких воплей, но реакция окружающих оказалась именно такой, на какую он и рассчитывал. Вместо того чтобы закрыть ворота и взять его в плен или броситься в погоню за убийцей своего господина, они пришли в еще большее смятение. Они были стаей волков, которых держал вместе лишь страх перед Вальброзо, и они не питали верности ни к замку, ни друг к другу.

Во дворе зазвенели мечи и закричали женщины. В суматохе никто не обратил внимания на Конана, который вылетел через боковую калитку и понесся вниз по склону. Перед ним расстилалась бескрайняя равнина, а внизу, у подножия холма, караванная дорога разделялась, поворачивая на юг и восток. И как раз на южной дороге он заприметил еще одного всадника, который, пригнувшись к шее лошади, пришпоривал ее изо всех сил. Окружающий мир вдруг стал нечетким, долина поплыла у Конана перед глазами, солнце окуталось густой красной пеленой, и он покачнулся в седле, вцепившись в гриву скакуна, чтобы не упасть. Минутная слабость миновала, и он послал своего коня вскачь.

У него за спиной из замка, стоявшего на вершине холма, повалили клубы дыма. В башне, всеми позабытое, осталось лежать тело его хозяина рядом с трупом пленника. Заходящее солнце окрасило равнину кровью, и два всадника, яростно нахлестывая лошадей, уходили к горизонту.

Жеребец Конана не успел отдохнуть, однако и лошадь Белозо тоже нельзя было назвать свежей. Но огромный конь под киммерийцем и не думал сдаваться, черпая неведомо откуда внутренние резервы. Оглушенный ударом мозг Конана отказывался понимать, почему зингариец спасается бегством от единственного преследователя. Похоже, Белозо охватила паника, порожденная безумием, которое таилось в сверкающих глубинах самоцвета. Солнце село; белая дорога едва виднелась в сумерках, исчезая в лиловой мгле, затянувшей горизонт.

Жеребец захрапел; усталость брала свое. Становилось все темнее, и окружающая местность изменилась. На прежде голой равнине стали появляться небольшие рощицы дубов и ольхи. Вдали показалась гряда невысоких холмов. На небе высыпали первые звезды. Жеребец начал спотыкаться, с него хлопьями летела пена. Но впереди уже показался густой лес, тянувшийся до самых холмов на горизонте, и Конан смутно разглядел фигурку беглеца, отчаянно стремившегося достичь его первым. Конан дал шпоры своему коню, потому что уже понял, что настигает свою жертву. Заглушая топот копыт, прозвучал чей-то пронзительный крик, но оба всадника не обратили на него внимания.

Влетев под низко нависающие над дорогой ветви, оба оказались почти рядом. Яростный крик сорвался с губ Конана, и он замахнулся мечом; к нему повернулся бледный овал лица, в полуопущенной руке блеснуло лезвие клинка, и Белозо ответил ему столь же бешеным воплем – а потом измученный жеребец споткнулся и упал, так что всадник кубарем вылетел из седла. Раскалывающаяся от боли голова Конана ударилась о камень, и черное звездное небо опрокинулось на него и померкло.

Конан не помнил, сколько он провалялся вот так, без чувств. Едва придя в себя, он понял, что его куда-то тащат за руку по каменистой почве через густой подлесок. А потом его безжалостно швырнули наземь, и он полностью пришел в сознание.

Шлем он потерял, голова раскалывалась от боли, его тошнило, а в волосах запеклась кровь. Но жизнь уже вернулась к нему, и он осмотрелся по сторонам.

Над верхушками деревьев висела полная багровая луна, и киммериец понял, что полночь уже миновала. Он провел без чувств несколько часов, достаточно долго, учитывая жестокий удар, полученный им от Белозо, равно как и падение, которое попросту вышибло из него дух. Но теперь в голове у него прояснилось, и он чувствовал себя лучше, чем во время безумной погони за беглецом.

Конан с удивлением понял, что лежит отнюдь не на дороге. Ее вообще нигде не было видно. Он лежал на поросшей травой земле, на небольшой опушке, по краям которой черной стеной высились деревья. Лицо и руки его покрывали мелкие царапины, как если бы его волокли сквозь густые колючие заросли. Приподнявшись на локте, он оглянулся и вздрогнул – над ним возвышалась гигантская тень, сидевшая на корточках…

Поначалу Конан решил, что это ему мерещится и воображение сыграло с ним злую шутку. Она не могла быть настоящей, эта неподвижная и огромная серая тварь, сидевшая рядом и глядевшая на него бездонными глазами, лишенными и проблеска сострадания. Конан лежал и смотрел на нее, подсознательно надеясь, что вот сейчас она исчезнет, растает, как ночной кошмар, и вдруг по спине у него скользнул предательский холодок. В памяти ожили полузабытые легенды о таких вот тварях, обитавших в лесах на границе Зингары и Аргоса. Их называли упырями, пожирателями человеческой плоти, порождениями тьмы, детьми нечестивого союза полузабытой расы с демонами преисподней. Поговаривали, что где-то в этих лесах остались руины древнего проклятого города, среди могил которого бродили серые уродливые тени, – и Конан содрогнулся всем телом.

Он смотрел на бесформенную башку, смутно видимую на фоне ночного неба, а потом рука его осторожно потянулась к мечу, висевшему на бедре. И тут, издав жуткое рычание, монстр бросился, чтобы вцепиться ему в горло, и Конан заорал в ответ.

Он машинально выставил перед собой правую руку, и собачьи челюсти твари сомкнулись на ней, глубоко вдавливая кольца кольчуги в плоть. Бесформенные лапы, все еще сохраняющие сходство с человеческими, потянулись к его горлу, но Конан шарахнулся в сторону, выхватывая левой рукой кинжал.

Они сцепились и покатились по траве, нанося друг другу беспорядочные удары. Мускулы, напрягшиеся под серой шкурой твари, были твердыми, как стальные канаты, и более мощными, чем у обычного человека. Но Конан не был обычным человеком, да и кольчуга защищала его от когтей и клыков твари достаточно долго, чтобы он успел несколько раз вонзить ей в тело кинжал по самую рукоятку. И все же этот полузверь-получеловек обладал дьявольской живучестью, и король содрогнулся от омерзения, ощутив прикосновение скользкой, потной плоти к своей коже. В очередной удар он вложил всю свою ненависть и отвращение, и монстр вдруг судорожно вздохнул под ним, когда острие кинжала отыскало-таки дорогу к его сердцу, и замер.

Конан с трудом поднялся на ноги, и его тут же стошнило. Он стоял, пошатываясь, в центре поляны, опираясь одной рукой на меч и сжимая в другой кинжал. Он не утратил своего первобытного чувства направления, во всяком случае в том, что касалось сторон света, но по-прежнему не представлял, в какой стороне осталась дорога. Он понятия не имел, куда утащило его неведомое чудовище. Конан обвел взглядом притихший, залитый лунным светом лес и почувствовал, как на лбу у него выступил холодный пот. Оставшись без коня, он оказался в чаще проклятого леса, и бездыханная тварь у его ног напомнила ему об ужасах, которые подстерегали его на каждом шагу. Он затаил дыхание, напрягая слух в надежде уловить треск сучьев или шорох травы.

А когда он все-таки услышал звуки, то вздрогнул от неожиданности. Ночную тишину разорвало испуганное конское ржание. Его жеребец! Оказывается, в этом лесу водились и пантеры – или же упыри пожирали диких зверей с не меньшим аппетитом, чем людей.

Он ринулся напролом через кусты в направлении шума и пронзительно засвистел. Дикая злоба вытеснила страх. Если конь погибнет, он потеряет последний шанс догнать Белозо и отобрать у него самоцвет. Жеребец вновь закричал от страха и ярости, теперь уже ближе. Раздались звуки глухих ударов – конь отбивался копытами, а потом послышалось отвратительное чавканье рассекаемой плоти.

Совершенно неожиданно для себя Конан вывалился на белую дорогу и увидел в лунном свете вставшего на дыбы жеребца. Прижав уши к голове, тот отбивался копытами от стремительной тени, атаковавшей его, а потом и вокруг самого Конана закружился водоворот теней, которые набросились на него со всех сторон. В воздухе повисла отвратительная вонь, словно из разрытой могилы.

Король с проклятиями принялся рубить мечом направо и налево, пустив в ход и кинжал. В лунном свете засверкали влажные клыки, отвратительные лапы рвали на нем кольчугу, но он все-таки пробился к жеребцу, схватил поводья и прыгнул в седло. Меч его взлетел и опустился, описав сверкающую дугу в ночной темноте и разбрызгивая кровь, и клинок рассек очередную бесформенную башку. Конь вновь встал на дыбы и попятился, бешено молотя передними копытами. Они вырвались из окружения и помчались по дороге. По обе стороны, правда, недолго, скользили жуткие серые тени. Но потом они отстали, и Конан, въехав на вершину поросшего лесом холма, вновь увидел перед собой бескрайний простор равнины, убегающей к самому горизонту.

13. Призрак прошлого

Вскоре после восхода солнца Конан пересек аргосскую границу. Белозо пропал бесследно. Или капитан, воспользовавшись тем, что Конан потерял сознание, удрал очень далеко, или же сам пал жертвой лесных тварей. Но киммериец не заметил никаких признаков последнего. Тот факт, что он столько времени провалялся без чувств, означал, скорее всего, то, что монстры долго и тщетно преследовали капитана, который сумел-таки улизнуть от них. Конан не сомневался, что если тот остался жив, то едет сейчас впереди него. Если бы Белозо изначально не собирался в Аргос, он бы ни за что не поехал по восточной дороге.

Пограничная стража не остановила Конана. Одинокому странствующему наемнику не требовалось ни паспорта, ни подорожной, да и его потрепанная кольчуга ясно свидетельствовала о том, что в данный момент он не служит какому-либо лорду. Он ехал по пересеченной местности, где в тени дубов серебристо журчали ручейки, и дорога впереди взбегала с холма на холм, теряясь в голубой дымке вдали. Дорога из Пуатани к морю была очень старой, даже древней.

В Аргосе царили мир и покой; волы тащили по дороге тяжело нагруженные повозки, а по обеим сторонам загорелые мужчины трудились не покладая рук на полях и в садах, улыбаясь солнцу из-под раскидистых ветвей. Перед тавернами и постоялыми дворами в тени дубов сидели на завалинках старики, приветствуя одинокого путника.

Всех, кто попадался ему на пути, – крестьян на полях, стариков в тавернах, куда он заворачивал, чтобы утолить жажду кружкой пенного эля, наблюдательных и подозрительных купцов – Конан расспрашивал о Белозо. Ответы их были невразумительны и зачастую противоречивы, но одно король уяснил точно: худощавый, жилистый зингариец со злыми черными глазами и усами, закрученными на западный манер, опережал его, явно направляясь в Мессантию. Это был вполне логичный выбор пункта назначения; все морские порты Аргоса славились своим космополитизмом, в отличие от внутренних провинций, а Мессантия была самой многоязычной из них. В ее гавани собирался весь цвет морского судоходства, равно как и беглецы из внутренних провинций. Законы не отличались строгостью; Мессантия жила морской торговлей, и ее жители избегали чрезмерной щепетильности в своих сделках с моряками. В городе процветала не только легальная торговля; портовую жизнь изрядно разнообразили пираты и контрабандисты. Все это Конану было прекрасно известно, потому что, еще в бытность свою барахским буканьером[28], он не раз по ночам пробирался в гавань Мессантии, дабы сбыть с рук полученный неправедным путем товар. Большинство пиратов с Барахских островов – небольшого архипелага, лежавшего к юго-западу от побережья Зингары, – были выходцами из Аргоса, и, пока они грабили лишь суда других стран, власти Аргоса закрывали глаза на некоторые нарушения морского права.

Но деятельной натуре Конана было тесно в границах Барахских островов. Ему случалось плавать и с зингарийскими буканьерами, и даже с черными корсарами, которые, подобно свирепому урагану, бесчинствовали на северном побережье, а это ставило его вне любого и всяческого закона. Случись киммерийцу быть узнанным в любом порту Аргоса, это стоило бы ему головы. Но он без колебаний направлялся в Мессантию, останавливаясь только затем, чтобы дать отдых коню и урвать несколько часов сна самому. В город он въехал без всяких проблем, смешавшись с толпой, что беспрестанно вливалась в этот большой торговый муравейник. Мессантия не имела городских стен; город надежно защищали море и корабли.

Был уже вечер, когда Конан неспешно ехал по улице, которая, как и все прочие, вела в порт. В самом ее конце он увидел причалы, мачты и паруса пришвартованных кораблей. Впервые за долгие годы он вдохнул соленый морской воздух, услышал скрип такелажа и хлопанье парусов на ветру, срывавшем с волн пенные шапки, и в душе его вновь проснулась жажда странствий.

Но к причалам он не поехал. Король свернул и по широким каменным ступеням поднялся на улицу, с которой большие белые особняки надменно взирали на берег и портовую суету внизу. Здесь жили люди, разбогатевшие на морской торговле, – несколько капитанов, отыскавших сокровища в дальних краях, многочисленные торговцы и купцы, никогда не ступавшие на палубу, не слышавшие рев урагана и не познавшие ярости абордажных схваток.

Конан направил коня в хорошо известные ему ворота, украшенные позолотой, и въехал во двор, где журчал фонтан, а по мраморным плитам важно расхаживали голуби. Ему навстречу поспешил паж в панталонах и атласной юбочке клиньями. Торговцы Мессантии вели дела с самыми разными людьми, среди которых попадались грубые и неотесанные личности, но все они так или иначе были связаны с морем. И потому наемник, бесстрашно въехавший во двор богатого коммерсанта, вызывал некоторое удивление.

– Здесь проживает купец Публио? – Это был не вопрос, а скорее утверждение, и что-то в тоне Конана заставило пажа поспешно сдернуть с головы берет, украшенный перьями. Он отвесил незнакомцу низкий поклон и ответил:

– Да, мой капитан, именно так.

Конан спешился, и паж кликнул конюха, который подбежал, чтобы принять поводья.

– Твой хозяин у себя?

Король стянул латные рукавицы и принялся выбивать ими пыль из накидки и кольчуги.

– Да, мой капитан. Как прикажете доложить?

– Я сам доложу о своем прибытии, – проворчал Конан. – Не трудись провожать меня – я знаю дорогу.

Паж не осмелился ослушаться столь властного распоряжения и остался на месте, глядя вслед Конану, который поднимался по мраморным ступеням, и спрашивая себя, что может быть общего у его хозяина с этим гигантом-воином, в котором за версту чувствовался варвар с Севера.

Челядинцы бросили работу и с открытыми ртами уставились на Конана, когда тот миновал большой прохладный балкон, выходивший во двор, и вошел в широкий коридор, по которому гулял морской ветерок. На полпути он расслышал скрип гусиного пера и свернул в просторную комнату, огромные окна которой смотрели на гавань.

Публио, толстяк с большой головой и шустрыми темными глазками, сидел за резным столом тикового дерева и что-то писал позолоченным пером на богатом пергаменте. Его синяя мантия была сшита из лучшего муарового шелка, отделанного золотой парчой, а на шее болталась толстая золотая цепь.

Когда киммериец вошел, купец с недовольным видом поднял голову, чтобы взглянуть на вошедшего, и застыл. Челюсть у него отвисла, и он сидел с таким видом, словно увидел перед собой оживший призрак. Глаза его испуганно расширились, и в них отразился страх.

– Ну, – сказал Конан, – у тебя что, язык отнялся, Публио?

Купец облизнул пересохшие губы.

– Конан! – прошептал он, не веря своим глазам. – Митра! Конан! Амра!

– Собственной персоной. – Конан расстегнул накидку и вместе с латными рукавицами небрежно швырнул ее на стол. – В чем дело, приятель? – раздраженно осведомился он. – Может, ты хотя бы предложишь мне стакан вина? После дальней дороги у меня в глотке пересохло.

– Да-да, вина, конечно! – машинально пробормотал Публио и инстинктивно потянулся к гонгу, но тут же отдернул руку, словно обжегшись, и вздрогнул.

Пока Конан смотрел на него с мрачной насмешкой, торговец поднялся из-за стола и поспешил закрыть дверь. Но сначала он выглянул в коридор, дабы убедиться в том, что поблизости нет какого-нибудь чрезмерно любопытного раба. Затем, вернувшись в комнату, он взял с соседнего столика золотой кувшин с вином и уже собрался наполнить тонкий бокал, когда Конан нетерпеливо отобрал у него кувшин и принялся жадно пить прямо из горлышка.

– Да, это и в самом деле Конан, – пробормотал Публио. – Ты что, спятил?

– Клянусь Кромом, Публио, – отозвался Конан, отрывая от губ кувшин, но не выпуская его из рук, – а ведь ты живешь совсем не так, как в старые добрые времена. Да, пожалуй, никто другой, кроме аргосского торговца, не сподобится извлечь такую прибыль из маленькой прибрежной лавчонки, насквозь пропахшей тухлой рыбой и дешевым вином.

– Старые времена давно миновали, – проворчал Публио, плотнее запахиваясь в мантию, словно ему вдруг стало холодно. – Я сбросил с плеч прошлое, как дырявую накидку.

– Что ж, – невозмутимо заметил Конан, – уж меня-то ты не сбросишь. Мне нужно от тебя совсем немного, но я получу то, за чем пришел. И ты не откажешь мне. Мы ведь с тобой столько сделок провернули когда-то. Или ты полагаешь, будто я глуп и не понимаю, что этот роскошный особняк возведен моим потом и кровью? Сколько добра с моих галер прошло через твою лавку?

– Все торговцы Мессантии в свое время вели дела с морскими разбойниками, – нервно пробормотал Публио.

– Но не с черными корсарами, – мрачно возразил Конан.

– Ради Митры, говори потише! – взмолился Публио, и на лбу у него выступил пот. Пальцы его нервно теребили золотую тесьму, которой была обшита его мантия.

– Ну, не бойся – я всего лишь хотел освежить твою память, – отозвался Конан. – Ты часто рисковал в прошлом, когда сражался за жизнь и состояние в своей вонючей лавчонке у причалов и знался с каждым буканьером, контрабандистом и пиратом отсюда и до Барахских островов. Должно быть, достаток сделал тебя мягким.

– Я – уважаемый человек… – начал было Публио.

– Это означает, что ты чертовски богат, – фыркнул Конан. – А почему? Почему ты разбогател быстрее своих конкурентов? Может быть, потому что проворачивал крупные сделки со слоновой костью и страусовыми перьями, медью, кожами, жемчугами, золотой чеканкой и прочими вещичками с побережья Куша? А почему они доставались тебе так дешево, тогда как остальные торговцы втридорога платили за них серебром стигийцам? А я скажу тебе, если ты забыл; ты покупал их у меня, причем по заниженной цене, а я отнимал их у племен с Черного побережья и даже грабил корабли Стигии – я и мои черные корсары.

– Во имя Митры, прекрати, прошу тебя! – взмолился Публио. – Ничего я не забыл. Но что ты здесь делаешь? Я – единственный человек во всем Аргосе, кто знает, что король Аквилонии был когда-то буканьером по имени Конан. Однако с юга до нас дошли известия о том, что Аквилония пала, а ее король погиб.

– Мои враги уже столько раз распускали слухи о моей смерти в прошлом, – фыркнул Конан. – Но вот он я, сижу и пью киросское вино. – И он подтвердил свои слова действиями.

Отставив кувшин, который почти опустел, он сказал:

– Публио, мне нужен от тебя сущий пустяк. Я знаю, что тебе известно все, что происходит в Мессантии. Я хочу знать, находится ли в городе зингариец по имени Белозо. Он, кстати, может воспользоваться другим именем. Он высок, худощав и смугл, как все представители его народа, и, очень возможно, ищет покупателя на редкий самоцвет.

Публио покачал головой.

– Ничего не слышал о таком человеке. Но тысячи людей приезжают в Мессантию и уезжают из нее. Если он здесь, мои люди найдут его.