Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник) Говард Роберт
Сердце у Конана забилось чаще, когда он разглядел на фоне звезд мрачный черный клин; к его желанию как можно скорее встретиться с Тутотмесом примешивался страх неизвестности. Ни один человек не мог без опаски приблизиться к этим массивным сооружениям из черного камня. Одно их имя внушало панический ужас северным народам, и легенды гласили, что построили их совсем не стигийцы. Они уже стояли здесь в те незапамятные времена, когда смуглокожие люди пришли в долину великой реки.
Когда они подошли ближе, Конан заметил неяркий свет у основания, который постепенно обрел очертания дверного проема, по обеим сторонам которого сидели каменные львы с головами женщин, загадочные и непостижимые. Это был ночной кошмар, воплотившийся в камень. Предводитель процессии направился прямо к двери, в глубине которой Конан разглядел чью-то фигуру.
Вожак на мгновение остановился перед ней, а потом исчез в черных внутренностях пирамиды; жрецы по одному последовали за ним. Когда очередной аколит в маске переступал порог мрачного портала, таинственный страж останавливал его и между ним происходил какой-то обмен; слова это были или жесты, Конан понять не мог. Заметив это, киммериец намеренно приотстал и, нагнувшись, сделал вид, будто возится с завязками своих сандалий. И только когда последний из жрецов исчез внутри, он выпрямился и подошел к порталу.
Он с тревогой спрашивал себя, является ли хранитель прохода человеком; на ум ему пришли полузабытые легенды, слышанные им давным-давно. Но его сомнения оказались беспочвенными. В дверном проеме горел бронзовый светильник, тускло освещая длинный узкий коридор, уходящий в темноту. У его начала стоял человек, закутанный в черную накидку. Больше никого не было видно. Очевидно, жрецы в масках уже удалились по этому самому коридору.
Край накидки закрывал нижнюю часть лица стигийца, и поверх нее на Конана уставились пронзительные глаза. Левой рукой он сделал любопытный жест. Конан, не долго думая, повторил его. Но, очевидно, следовало изобразить нечто совсем иное: правая рука стигийца вынырнула из складок накидки, в ней сверкнула сталь, и его стремительный выпад пронзил бы сердце обычного человека.
Но он столкнулся с варваром, чьи инстинкты не уступали инстинктам дикой кошки джунглей. Едва только кинжал тускло блеснул в неверном свете факела, Конан поймал смуглое запястье левой рукой, а кулаком правой врезал стигийцу прямо в челюсть. Затылок привратника с глухим стуком впечатался в каменную стену, и череп его раскололся.
Конан застыл над поверженным врагом, напряженно прислушиваясь. Факел по-прежнему горел тусклым красноватым пламенем, и на двери плясали дрожащие, изломанные тени. Из темноты за ней не доносилось ни звука, хотя киммерийцу показалось, что где-то далеко впереди и внизу прозвучал гонг.
Он оттащил тело за одну из створок бронзовой двери, которая открывалась вовнутрь, а потом осторожно двинулся по коридору навстречу судьбе, предугадать которую он бы не взялся ни за что на свете.
Не пройдя и нескольких шагов, он в растерянности остановился. Коридор разветвлялся на два рукава, а он не знал, по какому из них проследовали жрецы в масках. Он наугад шагнул в левый. Пол под ногами шел под уклон, и плиты его приобрели чуть ли не зеркальную гладкость от множества ног, прошедших по нему. На стенах изредка попадались факелы, бросавшие вокруг трепещущий потусторонний свет. Конан с беспокойством подумал о том, а ради какой, собственно, цели возводились эти колоссальные сооружения и в какую забытую эпоху. Это была древняя, очень древняя земля. Никто не знал, сколько веков смотрят на звезды угрюмые черные храмы Стигии.
Слева и справа то и дело открывались узкие черные арки, но он упорно держался главного коридора, хотя в нем крепла убежденность, что он ошибся в выборе. Тишина казалась осязаемой, но киммерийца не покидало чувство, что он здесь не один. Уже не раз, проходя мимо черного провала арки, он ощущал на себе тяжелый взгляд невидимых глаз. Он остановился, уже собираясь вернуться к тому месту, где коридор раздваивался, а потом резко обернулся и выхватил нож. Нервы его зазвенели, как натянутые струны.
В устье туннеля поменьше стояла девушка, в упор глядя на него. Кожа ее цвета слоновой кости выдавала в ней стигийку из какой-то старинной благородной семьи, и, подобно всем женщинам ее народа, она отличалась высоким ростом и отличной фигурой. Ее пышные черные волосы были уложены в высокую прическу, в которой сверкал огромный рубин. Кроме бархатных сандалий и широкого пояса, инкрустированного драгоценными камнями, на ней ничего не было.
– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросила она.
Акцент выдал бы его. Поэтому Конан стоял не двигаясь, являя собой мрачную фигуру в пугающей маске с перьями, кивающими сверху. Он окинул настороженным взглядом тени за спиной девушки и понял, что там никого нет. Впрочем, в пределах слышимости вполне могли притаиться орды вооруженных мужчин.
Она шагнула к нему, явно исполненная подозрений, но без страха.
– Ты не похож на жреца, – сказала она. – Ты – воин. Это очевидно даже в маске. Между тобой и жрецом существует такая же разница, как между мужчиной и женщиной. Клянусь Сетом! – воскликнула она, замерев на месте, и глаза ее удивленно расширились. – Готова поспорить, ты даже не стигиец!
Движением настолько быстрым, что глаз не поспевал за ним, он схватил ее за горло и легко, словно лаская, сжал его.
– Ни звука! – предупредил он.
Ее безупречная кожа цвета слоновой кости оказалась холодной, как мрамор, но в больших темных глазах не было и тени страха, когда она взглянула на него.
– Не бойся, – спокойно ответила она. – Я тебя не выдам. Но ты сошел с ума, если пришел сюда, чужеземец, в запретный храм Сета!
– Я ищу жреца Тутотмеса, – сказал Конан. – Он здесь, в этом храме?
– Зачем он тебе понадобился? – ответила она вопросом на вопрос.
– У него есть то, что украли у меня.
– Я отведу тебя к нему, – предложила она с такой готовностью, что он моментально исполнился подозрений.
– Не играй со мной, девочка, – прорычал киммериец.
– Я не играю с тобой. Просто я не питаю любви к Тутотмесу.
Он заколебался, но потом решился; в конце концов, он был настолько же в ее власти, как и она – в его.
– Иди рядом, – приказал он и, отпустив горло, крепко взял ее за запястье. – Но ступай осторожно. Одно неверное движение…
Она повела его по идущему под уклон коридору, все ниже и ниже, пока светильники не исчезли, и ему пришлось идти на ощупь в полной темноте, полагаясь не столько на зрение, сколько на слух и ощущение присутствия женщины рядом. Однажды, когда он заговорил с ней, она повернула к нему лицо, и он с содроганием отметил, что глаза ее светятся золотистым блеском. В голове у него зародились смутные подозрения и туманные опасения, но он упрямо шел следом за ней по лабиринту пересекающихся черных коридоров, в котором оказалось бессильным даже его чувство направления. Конан мысленно обругал себя за то, что позволил увлечь себя в эти темные подземелья, но поворачивать назад было уже поздно. И вновь он ощутил движение и жизнь во тьме вокруг, чувствуя, как зло и смерть жадно следят за каждым его шагом. Если только слух не обманывал его, он уловил легкое шуршание, которое то стихало, то вновь возобновлялось по короткой команде девушки.
Наконец она привела его в комнату, освещенную необычным канделябром на семь черных свечей, горевших жутковатым пламенем. Конан знал, что они спустились глубоко под землю. Комната была квадратной, со стенами и потолком, выложенными полированным черным мрамором, и обставлена на старинный стигийский манер. Он заметил эбеновую кушетку, накрытую черным бархатным покрывалом, и возвышение из черного камня, на котором стоял саркофаг.
Конан остановился в ожидании, глядя на многочисленные черные арки, зиявшие в стенах. Но девушка не сделала попытки двинуться дальше. Растянувшись с ленивой грацией на кушетке, она заложила руки за голову и окинула его призывным взглядом из-под длинных темных ресниц.
– Ну? – нетерпеливо осведомился он. – Что ты задумала? Где Тутотмес?
– Ни к чему спешить, – лениво отозвалась она. – Что такое лишний час – или день, год, век, если на то пошло? Сними маску. Дай мне взглянуть на тебя.
С недовольным ворчанием Конан стянул надоевший и неудобный головной убор, и девушка одобрительно кивнула, вглядываясь в его загорелое, покрытое шрамами лицо и горящие глаза.
– В тебе есть сила – большая сила; ты мог бы задушить бычка.
Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу; подозрения его только усилились. Положив ладонь на рукоять меча, он внимательно вглядывался в темные арочные проемы.
– Если ты заманила меня в ловушку, – сказал он, – то ты не доживешь до того, чтобы порадоваться своей проделке. Или ты слезешь с этой кушетки и сделаешь то, что обещала, или я…
Голос у него сорвался. Конан смотрел на саркофаг, на крышке слоновой кости которого с забытым искусством древности было вырезано лицо его обитателя. В этой резной маске пугающе угадывались знакомые черты, и он вдруг с удивлением понял, что это: между ней и девушкой, раскинувшейся на кушетке, прослеживалось несомненное сходство. Она могла быть моделью, с которой неведомый скульптор вырезал лицо на крышке саркофага, но ведь он-то знал, что портрету исполнилось по меньшей мере несколько сотен лет. По лакированной крышке бежала вязь архаичных иероглифов, и, порывшись в памяти в поисках обрывочных знаний и полузабытых легенд, услышанных за годы странствий, он прочел их вслух и сказал:
– Акиваша!
– Ты слышал о принцессе Акиваше? – полюбопытствовала девушка на кушетке.
– Кто о ней не слышал? – фыркнул Конан.
Имя этой древней и прекрасной принцессы тьмы до сих пор жило в веках, хотя минуло уже десять тысяч лет с тех пор, как дочь Тутамона наслаждалась кровавыми пирами в черных залах древнего Луксура.
– Единственное ее прегрешение заключалось в том, что она слишком любила жизнь и все, с нею связанное, – сказала стигийка. – Чтобы обрести вечную жизнь, она заигрывала со смертью. Мысль о том, что она постареет, сморщится, усохнет и умрет, как умирают старухи, была ей невыносима. Она добивалась расположения Тьмы, как благосклонности ветреного любовника, и в подарок получила жизнь – жизнь не в том смысле, в каком ее знают смертные; она не могла постареть и умереть. Она ушла в мир теней, чтобы обмануть возраст и смерть…
Конан, прищурившись, смотрел на нее, и глаза его превратились в щелочки синего пламени. Подойдя к саркофагу, он сорвал с него крышку. Он был пуст. За спиной у него рассмеялась девушка, и от этих звуков кровь застыла в его жилах. Он повернулся к ней, чувствуя, как волосы у него на затылке встали дыбом.
– Значит, ты и есть Акиваша? – проскрежетал он.
Она засмеялась и тряхнула блестящими кудрями, а потом чувственно протянула к нему руки.
– Я и есть Акиваша! Я – женщина, которая никогда не умирала и никогда не старела! Та, про которую глупцы говорят, что боги подняли ее с земли, в расцвете юности и красоты, чтобы она правила вечно в каком-то звездном краю! Нет, именно в мире теней люди обретают бессмертие! Десять тысяч лет назад я умерла, чтобы жить вечно! Поцелуй же меня, сильный мужчина!
Гибко соскользнув с кушетки, она подошла к нему, приподнялась на цыпочках и обвила руками его крепкую шею. Хмуро глядя сверху вниз в ее запрокинутое прекрасное лицо, Конан ощутил ее пугающее очарование и свой ледяной страх.
– Люби меня! – прошептала она, откинув голову, смежив веки и приоткрыв губы. – Дай мне свою кровь, дабы вдохнуть в меня молодость и продлить мою вечную жизнь! Я и тебя сделаю бессмертным! Я научу тебя мудрости веков, открою перед тобой все тайны, которые долгими тысячелетиями хранятся во тьме под черными храмами. Я сделаю тебя повелителем орд теней, что оживают меж древних гробниц, когда на пустыню опускается ночь, а крылья летучих мышей заслоняют луну. Я устала от жрецов, колдунов и пленных девушек, которые кричат, когда их влекут через порог смерти. Я желаю обладать мужчиной. Люби меня, варвар!
Она спрятала свою темноволосую головку на его могучей груди, и он ощутил острый укол у основания шеи. С проклятиями он оторвал ее от себя и швырнул обратно на кушетку.
– Проклятый вампир! – Кровь сочилась у него из крошечной ранки у основания шеи.
Она поднялась на кушетке, как змея, готовая к броску, и в ее широко раскрытых глазах заблестели золотистые огни ада. Губы ее раздвинулись, обнажая острые белые зубы.
– Глупец! – вскричала она. – Неужели ты надеешься сбежать от меня? Ты останешься здесь и умрешь во тьме! Я привела тебя в самое глубокое подземелье храма. Ты никогда не найдешь дорогу обратно. Тебе не пробиться сквозь ряды тех, кто охраняет туннели. Если бы не моя защита, ты бы уже давно оказался в желудках у сыновей Сета! Глупец, я выпью твою кровь!
– Не подходи ко мне, или я изрублю тебя на куски, – прорычал он, и по коже его пробежали мурашки отвращения. – Может, ты и бессмертная, но сталь расчленит тебя.
Когда он попятился к арке, через которую они вошли, в комнате внезапно погас свет. Все свечи погасли разом, хотя он и не понимал как, потому что Акиваша не прикасалась к ним. Но издевательский смех вампира прозвучал у него за спиной, ядовито-сладкий, как виола смерти, и он судорожно попытался нащупать арку в темноте, чувствуя, как его прошибает пот и охватывает паника. Пальцы его наткнулись на край проема, и он ринулся в него. Он не знал, та ли это арка, через которую они вошли сюда, но это его не заботило. Он стремился во что бы то ни стало выбраться из проклятой комнаты, в которой долгие века провело это прекрасное, отвратительное и неживое дьявольское существо.
Блуждания по черным извилистым коридорам превратились для Конана в настоящий кошмар. Он то и дело слышал за спиной и с боков звуки крадущихся шагов и шорох, а однажды до него донеслось эхо сладкого дьявольского смеха Акиваши. Он яростно размахивал ножом, стараясь поразить врагов на слух, и один раз клинок рассек нечто тягучее, наподобие паутины. Киммерийца не покидало ощущение, что с ним играют, что его заманивают все глубже и дальше в царство вечной ночи, прежде чем впиться в него клыками и когтями.
К страху примешивалось отвращение. Легенды об Акиваше были очень древними, но, помимо ее злонамеренных поступков, в них всегда оставалось место для восхищения ее красотой и вечной молодостью. Для многих мечтателей, поэтов и влюбленных она была не только дурной и испорченной стигийской принцессой, а еще и символом прекрасной юности и красоты, вечно услаждающей взоры богов в какой-нибудь далекой сказочной стране. Но реальность оказалась страшной и отвратительной. Вечная жизнь обернулась грязным извращением. К омерзению примешивалась и горечь разбившейся мечты; идеал мужской красоты и сверкающий золотом ореол оказались всего лишь слизью и гнусным обманом. На него вдруг нахлынуло ощущение тщеты всех усилий, смутный страх того, что все мужские мечты и стремления окажутся ненастоящими и разобьются о жестокую реальность.
Теперь Конан знал совершенно точно, что слух не обманывает его. В этой темноте он был не один, и преследователи догоняли его. Со всех сторон доносились шорох и шарканье, какие не в силах производить поступь человека, и не только человека, но и животного. Пожалуй, в преисподней существовали и свои твари тоже. Они шли за ним. Конан повернулся к ним лицом, хотя по-прежнему ничего не видел, и медленно попятился. А потом звуки вдруг исчезли, еще до того, как он повернул голову и увидел где-то в дальнем конце длинного коридора тусклый свет.
19. В зале мертвых
Конан осторожно двинулся на свет, прислушиваясь к тому, что творится у него за спиной, но звуков погони больше слышно не было, хотя он чувствовал, что тьма буквально кишит разумной жизнью.
Свет не стоял на месте; он двигался, гротескно подпрыгивая при этом. А потом он увидел его источник. Немного поодаль туннель пересекался с очередным, более широким коридором. И вот по нему шествовала необычная процессия – четверо высоких поджарых мужчин в черных плащах с капюшонами, опирающихся на посохи. Предводитель нес над головой факел, горевший странным ровным светом. Подобно призракам, они мелькнули перед ним и исчезли, и о том, что они ему не померещились, свидетельствовал лишь слабый удаляющийся свет. Даже внешне четверка выглядела жутко и неестественно. Они не были стигийцами; Конан еще никогда не видел ничего подобного. Они походили на черных призраков, обходящих дозором свои владения, населенные душами умерших. Но он-то оказался в столь отчаянном положении, когда выбирать не приходилось. И, прежде чем притаившиеся во тьме нечеловеческие создания возобновили преследование, прерванное ими при появлении этого колдовского света, Конан уже бежал по коридору. Он выскочил в туннель и увидел далеко впереди странную процессию, неспешно движущуюся в круге дьявольского света. Он бесшумно пустился вслед за ними, а потом замер и прижался к стене, когда увидел, что они остановились и сбились в кучу, словно совещаясь. Четверка повернула назад, и Конан скользнул в ближайший арочный проход. Расставив руки и касаясь пальцами стен, он пошел по нему. Глаза его настолько привыкли к темноте, что он разглядел, что тоннель этот идет не прямо, а петляет; и Конан притаился за первым же поворотом, чтобы свет от факела чужаков не упал на него, когда они будут проходить мимо.
Но, застыв в ожидании, Конан вдруг понял, что слышит за спиной какой-то неясный шум, похожий на гул множества голосов. Осторожно двинувшись в том направлении, он убедился, что слух его не обманывает. Отказавшись от своего первоначального намерения последовать за призрачными пришельцами, куда бы те ни направлялись, он двинулся на звук голосов.
Вскоре киммериец разглядел впереди слабый свет и, повернув в коридор, из которого тот падал, увидел в дальнем его конце слабо освещенный широкий арочный проем. По левую руку от него вела наверх узкая каменная лестница, и инстинкт самосохранения настойчиво нашептывал ему, что он должен подняться по ней. Услышанные им голоса доносились как раз из светящейся арки.
Звуки постепенно замерли внизу, когда он ступил на лестницу, и вскоре Конан вышел через низкую арочную дверь в огромное просторное помещение, залитое потусторонним светом.
Он стоял на затененной галерее, а внизу под ним простирался тускло освещенный зал колоссальных размеров. Это был зал мертвых, видели который, кроме молчаливых жрецов Стигии, очень немногие. Вдоль черных стен тянулись бесконечные уступы, заставленные резными, раскрашенными в разные цвета саркофагами. Каждый стоял в отдельной нише, вырубленной в темном камне, а уступы тянулись вверх и исчезали в темноте. Тысячи резных масок бесстрастно взирали на группу людей, застывшую посреди зала и казавшуюся маленькой и ничтожной в окружении этого легиона мертвых.
Из этой группы десять человек были жрецами, и, хотя они сняли маски, Конан решил, что это – те самые, вместе с которыми он пришел к пирамиде. Перед ними стоял высокий мужчина с ястребиным профилем, а рядом возвышался черный алтарь, где лежала мумия в сгнившем саване. А сам алтарь купался в море живого пламени, которое пульсировало и дрожало, бросая трепещущие золотистые отблески на черный камень вокруг. Слепящий свет исходил от огромного красного камня, лежавшего на алтаре, и в его лучах лица жрецов казались пепельно-серыми, как у мертвецов. Глядя вниз, Конан вдруг ощутил, как давят на него дни и ночи его долгого странствия, и задрожал от возбуждения. Его так и подмывало спрыгнуть вниз, к жрецам, расчистить себе путь могучими ударами закаленной стали и дрожащими пальцами схватить драгоценный кристалл. Но он усилием воли приказал себе успокоиться, присев в тени каменной балюстрады. Киммериец уже успел заметить, что с галереи вниз вдоль стены ведет лестница, незаметная и прячущаяся в тени. Он обвел взглядом огромное пространство, высматривая жрецов или их учеников, но, кроме группы у алтаря, в зале никого не было. В гулкой пустоте голос высокого мужчины звучал жутким шелестящим эхом:
– …и тогда с юга пришло Слово. Его шептал ночной ветер, вороны выкрикивали его на лету, и угрюмые летучие мыши передавали его совам и змеям, обитавшим в древних развалинах. О нем знали волки-оборотни, вампиры и демоны с эбеновыми телами, выходящие на охоту по ночам. Спящая Ночь Мира зашевелилась и встряхнула своей тяжелой гривой, во тьме зазвучали барабаны, и эхо жутких отдаленных криков вселило страх в сердца людей, крадущихся в сумерках. Потому что в мир вновь пришло Сердце Аримана, чтобы исполнить свое загадочное предназначение. Не спрашивайте, как я, Тутотмес Кеми и Ночи, услышал Слово раньше Тот-Амона, который величает себя повелителем колдунов. Есть тайны, не предназначенные для ваших ушей, и Тот-Амон – не единственный владыка Черного Круга. Я знал и потому отправился навстречу Сердцу на юг. Оно притягивало меня, как магнитом. Оно несло с собой смерть и плыло по волнам человеческой крови. Оно кормится кровью, и кровь же влечет его. Его сила увеличивается, когда на руках, которые держат его, есть кровь и когда его силой отнимают у прежнего владельца, убивая его. Там, куда падает его сияние, льется кровь, рушатся королевства и силы природы приходят в смятение. И вот я, хозяин Сердца, стою перед вами; я тайно призвал вас к себе, тех, кто сохранил мне верность, чтобы разделить с вами власть в будущем черном королевстве. Сегодня вы станете свидетелями того, как падут оковы Тот-Амона, которыми он поработил нас, и родится империя. Кто я такой, даже я, Тутотмес, чтобы знать, какие силы и мечты сокрыты в этих алых глубинах? В нем тайны, похороненные три тысячи лет назад. Но я узнаю их. Они скажут мне!
И он широким жестом обвел молчаливые тени, притаившиеся вдоль стен.
– Видите, вот они спят, глядя на нас сквозь резные маски! Короли, королевы, генералы, жрецы, колдуны, династии и вельможи Стигии последних десяти тысяч лет! Прикосновение Сердца пробудит их от долгого сна. Давно, очень давно Сердце в последний раз билось в древней Стигии. Здесь на протяжении долгих веков был его дом, прежде чем оно попало в Ахерон. Древние знали его силу и возможности, и они расскажут мне об этом, когда я верну их к жизни магией Сердца. Я разбужу их, узнаю их забытую мудрость, знание, хранящееся в иссохших черепах. С помощью мертвых мы покорим живых! Да, нашими помощниками и рабами станут короли, генералы и колдуны прошлого. И кто сможет тогда устоять перед нами? Смотрите! Эта высохшая мумия на алтаре некогда была Тотмекри, верховным жрецом Сета, умершим три тысячи лет назад. Он был адептом Черного Круга. Он познал Сердце. И он же расскажет нам о его возможностях и силе.
Взяв огромный самоцвет, жрец возложил его на высохшую грудь мумии, а потом, воздев руки, принялся нараспев читать заклинания. Но его планам не суждено было сбыться. Он сбился с ритма и замер, глядя поверх голов своих аколитов, и те развернулись, чтобы посмотреть, что случилось.
Сквозь черную арку в огромный зал вступили четыре высокие худощавые фигуры в черных плащах. Под капюшонами виднелись желтые овалы их лиц.
– Кто вы такие? – опомнился Тутотмес, и в голосе его прозвучало шипение разъяренной кобры. – Или вы сошли с ума, если осмелились вторгнуться в священный храм Сета?
Самый высокий из чужаков ответил ему, и голос его был безжизненным, как звучание кхитайского погребального колокола.
– Мы преследуем Конана из Аквилонии.
– Его здесь нет, – сказал Тутотмес и угрожающим жестом выпростал правую руку из складок мантии, словно пантера, выпускающая когти.
– Ты лжешь. Он здесь, в храме. Мы шли за ним по лабиринту коридоров от трупа у бронзовой двери. Мы шли по его запутанному следу, когда наткнулись на ваше сборище. И сейчас мы вновь пойдем за ним. Но сначала отдайте нам Сердце Аримана.
– Смерть – вот удел сумасшедших, – пробормотал Тутотмес, приближаясь к чужаку. Его жрецы взяли пришельцев в кольцо, но те не обращали на них никакого внимания.
– Разве можно смотреть на него и не испытывать желания обладать им? – вопросил кхитаец. – У себя, в Кхитае, мы слышали о нем. Оно даст нам власть над людьми, которые изгнали нас. Слава и чудеса спят в его алых глубинах. Отдай его нам, иначе мы убьем вас.
С яростным криком жрец метнулся к нему, и в руке его блеснула сталь. Но, прежде чем он успел нанести удар, из-под плаща чужака высунулся чешуйчатый посох и легонько коснулся груди жреца, и тот рухнул как подкошенный. В следующее мгновение перед незрячими глазами мумий развернулась сцена кровавого побоища. В воздухе засверкали кривые ножи, моментально окрасившиеся красным, посохи, словно змеи, выстреливали языками и касались человека, и тот с криком падал мертвым.
При первых же криках Конан вскочил и бросился вниз по лестнице. Развернувшая бойня промелькнула перед ним кровавыми эпизодами – сцепившиеся мужчины, разверстые в крике рты и фонтаны крови. Он увидел, как кто-то из кхитайцев, в буквально смысле изрубленный на куски, но упорно не желавший падать, по-прежнему сеял смерть вокруг себя, пока Тутотмес не толкнул его в грудь открытой ладонью, и тот упал, хотя закаленная сталь так и не смогла отнять у него дьявольскую жизнь.
К тому моменту, как Конан спрыгнул с последней ступеньки лестницы, бойня почти закончилась. Трое из четверых кхитайцев погибли, искромсанные на ленты, но из стигийцев на ногах оставался один только Тутотмес.
Он ринулся на последнего кхитайца, замахиваясь пустой ладонью, словно оружием, и ладонь эта была черной, как у негра. Но он не успел нанести удар. Посох высокого кхитайца показал свою уродливую голову и, удлиняясь на глазах, устремился к жрецу, когда желтолицый сделал выпад. Кончик его коснулся груди Тутотмеса, и тот зашатался; посох вновь и вновь выстреливал в него, и жрец наконец не устоял на ногах и пал мертвым. Черты лица его исказились, а тело его стремительно почернело, став такого же жуткого цвета, как и раскрытая ладонь.
Кхитаец повернулся к самоцвету, рдевшему на груди мумии, но путь ему преградил Конан.
В напряженной звенящей тишине они застыли друг напротив друга, посреди залитого кровью пола и горы трупов, и украшенные резьбой мумии бесстрастно взирали на них с высоты.
– Долго же пришлось искать тебя, король Аквилонии, – спокойно произнес кхитаец. – Вниз по большой реке, через горы, через Пуатань и Зингару, через холмы Аргоса и вниз по побережью. Нам нелегко было взять твой след в Тарантии, ведь жрецы Асуры очень хитры. Мы потеряли его в Зингаре, но потом нашли твой шлем в лесу в холмах на границе, где ты сражался с лесными упырями. И сегодня ночью мы едва не упустили его вновь в этих лабиринтах.
Конан понял, что ему очень повезло, когда он вернулся из комнаты вампира не тем путем, каким попал туда. В противном случае он очутился бы прямо в объятиях этих желтолицых дьяволов, а не увидел бы их издали, когда они вынюхивали его след, подобно гончим, пустив в ход свое дьявольское умение.
Кхитаец коротко покачал головой, словно прочтя его мысли.
– Бесполезно; долгий путь оборвется здесь.
– Почему ты меня преследуешь? – требовательно спросил Конан, готовый прянуть в любую сторону.
– Мы должны были заплатить долг, – ответил кхитаец. – От тебя – ты все равно умрешь – я не стану скрывать правду. Мы были вассалами короля Аквилонии Валерия. Мы долго служили ему, но теперь ничего не должны ему – моих братьев освободила смерть, а я исполню свой долг. Я вернусь в Аквилонию с двумя сердцами: себе я возьму Сердце Аримана, а Валерию отдам сердце Конана. Поцелуй посоха, вырезанного из Дерева Смерти…
Посох метнулся вперед, словно атакующая кобра, но нож в руке оказался проворнее. Посох распался на две корчащиеся половинки, сталь блеснула вновь с быстротой молнии, и кхитаец покатился по полу.
Конан обернулся и протянул руку к камню – а потом вдруг отпрянул, чувствуя, как волосы у него на затылке встают дыбом, а кровь стынет в жилах.
На алтаре лежала уже не высохшая коричневая мумия. Самоцвет сверкал и искрился на мерно вздымающейся груди живого обнаженного мужчины, лежащего посреди груди гнилых бинтов. Вот только живого ли? В этом Конан отнюдь не был уверен. Глаза его были похожи на озерца мутной темной воды, в глубине которых поблескивали дьявольские огоньки.
Человек медленно встал и взял камень в руку. Он высился рядом с алтарем, смуглый и обнаженный, с лицом, похожим на неподвижную деревянную маску. Он молча протянул Конану ладонь, на которой переливался и пульсировал самоцвет, и впрямь похожий на живое сердце. Конан взял его с таким чувством, будто принимает подарок от мертвого. Он вдруг вспомнил, что заклинание так и не было дочитано до конца, превращение не завершилось, и жизнь не полностью вернулась в мертвое тело.
– Кто ты? – спросил киммериец.
В ответ раздался безжизненный монотонный голос – так падают капли воды со сталактита в подземной пещере:
– Я был Тотмекри, но теперь я мертв.
– Что ж, может, теперь ты выведешь меня из этого проклятого храма? – попросил Конан, чувствуя, как по спине у него скользит холодок.
Размеренной поступью мертвец зашагал к черному провалу арки. Конан последовал за ним. Оглянувшись, он окинул прощальным взором огромный зал с уступами, на которых теснились саркофаги, а на полу вокруг алтаря валялись трупы. Глаза убитого им кхитайца незряче смотрели в темноту.
Сияние самоцвета освещало черные туннели подобно волшебной лампе, и на стенах плясали золотые отблески. В одном из провалов, как на мгновение показалось Конану, мелькнуло тело цвета слоновой кости, и он решил, что это Акиваша поспешно отпрянула назад, в темноту, чтобы не попасть под лучи драгоценного камня; вокруг нее роились тени нечеловеческих существ.
Мертвец безостановочно шагал вперед, глядя прямо перед собой, и шаг его оставался размеренным, как поступь самой судьбы. На лбу у Конана выступил холодный пот; в голове крепли самые черные подозрения. Откуда ему знать, что это жуткое создание из прошлого ведет его к свободе? Но он понимал, что, предоставленный самому себе, никогда не выберется из этого запутанного лабиринта коридоров и туннелей. Он следовал за своим кошмарным проводником сквозь тьму, что неохотно расступалась перед ними и торопилась сомкнуться позади, тьму, в которой скользили тени и фигуры, рожденные безумием и страхом, но опасающиеся ослепительного блеска камня.
И вдруг впереди показалась бронзовая дверь, и Конан уловил дуновение ночного ветра пустыни, увидел звезды и песок, на который падала зловещая тень гигантской пирамиды. Тотмекри молча указал на пустыню, а потом повернулся и беззвучно зашагал обратно в темноту. Конан смотрел ему вслед, глядя, как тает во тьме его механически переставляющая ноги тень, словно направляясь навстречу своей судьбе или возвращаясь в объятия вечного сна.
Выругавшись от души, киммериец отскочил от двери и со всех ног бросился в пустыню, как будто за ним гналась стая демонов. Он больше не оглядывался ни на пирамиду, ни на черные башни Кеми, высившиеся вдали над песками. Он направлялся на юг, к побережью, и бежал, как человек, охваченный паникой. Физические усилия позволили ему стряхнуть с разума черную паутину, а свежий ветер пустыни рассеял кошмары, опутавшие душу. Отвращение сменилось свирепым восторгом еще до того, как пустыня уступила место болотистой низине, поросшей густой растительностью, сквозь которую проглянула черная вода лагуны и стоящий на якоре «Искатель приключений».
Он продрался сквозь подлесок, по пояс проваливаясь в трясину, и с размаху бросился в глубокую воду, не обращая внимания на акул и крокодилов, подплыл к галере и успел вскарабкаться по якорной цепи на палубу, мокрый и ликующий, прежде чем вахта заметила его.
– Просыпайтесь, собаки! – рявкнул Конан, отводя в сторону копье, которое растерянный часовой упер ему в грудь. – Поднять якорь! Свистать всех наверх! Высадите рыбака на берег и насыпьте ему полный шлем золота! Занимается рассвет, и нам предстоит направиться в ближайший порт Зингары!
Он поднял над головой огромный драгоценный камень, и тот засверкал во тьме, бросая на палубу отблески золотистого пламени.
20. Из пепла да восстанет Ахерон
Зима ушла из Аквилонии. На ветках зазеленели первые листочки, и нежная трава расцвела под ласковыми прикосновениями теплых южных ветров. Но многие поля так и остались голыми, а там, где раньше высились гордые особняки или стояли процветающие города, виднелась лишь выжженная земля да горы пепла. Волки бесстрашно выходили на охоту на заросшие травой торговые тракты, а в лесах таились банды отчаянных исхудавших мужчин. И только в Тарантии гремело разгульное веселье.
Валерий правил так, словно был поражен безумием. Даже те бароны, кто приветствовал его возвращение, в конце концов восстали против него. Его мытари душили налогами бедных и богатых одинаково; сокровища разоренной страны стекались в Тарантию, которая перестала быть столицей королевства и превратилась в оплот захватчиков на оккупированной территории. Ее купцы богатели не по дням, а по часам, но это было сомнительное благо; никто не знал, когда его обвинят в измене под вымышленным предлогом, имущество конфискуют, а самого бросят в тюрьму или отведут на плаху.
Валерий не делал попыток снискать доверие своих подданных. Он опирался на немедийскую солдатню и отчаянных наемников. Он знал, что является лишь марионеткой в руках Амальрика. Он знал, что остается королем до тех пор, пока у немедийца не лопнет терпение. Он знал, что ему никогда не удастся объединить Аквилонию под своей рукой и сбросить ярмо своих хозяев, потому что окраинные провинции будут сопротивляться ему до последней капли крови. И, если уж на то пошло, немедийцы немедленно свергнут его, стоит ему только попытаться сплотить свое королевство. Уязвленная гордость разъедала его душу, словно ржавчина, и он пустился во все тяжкие, как человек, живущий исключительно сегодняшним днем и не заглядывающий в завтра.
Но в его безумии присутствовал хитрый расчет и коварство, о котором даже не подозревал Амальрик. Не исключено, что годы бурных странствий в качестве изгнанника породили в нем горечь, невидимую невооруженным глазом. Не исключено, что двусмысленность его нынешнего положения лишь усилила эту горечь, и та перешла в стадию безумия. Как бы то ни было, он жил одним-единственным желанием: погубить всех, кто был связан с ним.
Он знал, что его правление закончится в ту же секунду, как только он перестанет быть нужным Амальрику; но знал он и то, что, пока королевство стонет под гнетом его власти, немедиец будет терпеть его. Амальрик желал сломить Аквилонию и подчинить королевство, уничтожить последние остатки его независимости, а потом и захватить его для себя, восстановить на собственный лад с помощью своего огромного состояния и использовать его людские и природные ресурсы, дабы отнять у Тараска корону Немедии. Потому что высшей целью для Амальрика оставался императорский трон, и Валерий знал об этом. Правда, Валерий не знал, догадывается ли об этом Тараск, но, во всяком случае, король Немедии поддерживал безжалостный стиль его правления. Тараск ненавидел Аквилонию ненавистью, рожденной прежними обидами. Он мечтал о полном уничтожении западного королевства.
И Валерий вознамерился разрушить страну до такой степени, что даже баснословное состояние Амальрика не помогло бы восстановить ее. Он ненавидел барона ничуть не меньше, чем аквилонян, и лишь надеялся дожить до того дня, когда Аквилония будет лежать в руинах, а Тараск и Амальрик окажутся втянутыми в бесплодную гражданскую войну, в которой в конце концов погибнет и Немедия.
Он полагал, что завоевание непокорных провинций Гундерланда, Пуатани и Боссонских топей будет означать конец его бесславного правления. Тем самым он сыграет свою роль, и его попросту выбросят за ненадобностью. Поэтому он откладывал покорение этих провинций, насколько это было возможно, ограничив свою деятельность карательными рейдами и грабежами и изобретая все новые увертки и поводы, дабы отсрочить вторжение, на котором настаивал Амальрик.
Его жизнь превратилась в сплошную череду разгульных пиров и непотребных дебошей. Он наполнил дворец самыми красивыми девушками королевства, с их согласия или без оного. Он всячески поносил богов и валялся пьяным на полу банкетной залы с золотой короной на голове и в мантии, заляпанной пролитым вином. В припадке кровожадности он приказал установить виселицы на рыночной площади и украсил их разлагающимися телами повешенных, насытил кровью топоры палачей и отправил немедийскую конницу грабить, жечь и насиловать свою страну. Доведенные до крайности, его подданные регулярно восставали против него, но их бунты жестоко подавлялись. Валерий грабил, насиловал, облагал непомерными налогами и разрушал с таким остервенением, что запротестовал даже Амальрик, который заявил, что он доведет стану до полного истощения и что возродить ее впоследствии будет невозможно, не подозревая, что в этом и заключалась его навязчивая идея.
Но если в Аквилонии и Немедии люди говорили о безумии короля, то в Немедии шептались еще и о Ксалтотане, человеке без лица. Однако очень немногие видели его на улицах Бельверуса. Говорили, что почти все время он проводит в горах, беседуя с уцелевшими представителями древней расы: смуглыми и молчаливыми людьми, утверждавшими, что ведут свою родословную от жителей древнего королевства. Люди шептались о барабанах, что рокочут по ночам в спящих горах, об огнях, горящих в темноте, и странных заклинаниях, отзвуки которых приносил ветер. Эти заклинания и ритуалы были забыты много веков назад и сохранились лишь в виде бессмысленных наборов слов, произносимых перед очагами в деревнях, обитатели которых разительно отличались от людей долин.
В чем заключался смысл подобных конклавов, не знал никто, кроме Ораста, который часто сопровождал пифонянина и на осунувшемся лице которого все отчетливее проступала тень отчаяния.
Но в самый разгар весны стоячее болото королевства всколыхнули новые слухи, и сонное оцепенение сменилось лихорадочной активностью. Ветер с юга принес на своих крыльях известия, заставившие встряхнуться людей, погрузившихся в пучину отчаяния. Впрочем, никто не мог сказать толком, откуда они взялись. Одни говорили, что с гор пришла пожилая суровая женщина с развевающимися волосами, а рядом с ней, как верный пес, шел огромный серый волк. Другие шептались о жрецах Асуры, которые, словно призраки, тайком побывали и в Гундерланде, и в пограничной марке Пуатани, и в лесных деревнях Боссонии.
Но вести пришли, и на границе вспыхнул пожар восстания. Окраинные города, в которых стояли гарнизоны немедийцев, были взяты штурмом, а отряды фуражиров[33] вырезаны подчистую. Запад восстал, и в поведении мятежников появились новые черты – яростная решимость и вдохновенный гнев, резко отличавшие этот бунт от предыдущих мятежей, которые поднимали доведенные до отчаяния люди. Причем к простолюдинам присоединились и бароны, укреплявшие свои замки и выказывавшие открытое неповиновение губернаторам провинций. На границах болот были замечены отряды боссонийцев – коренастых суровых мужчин в панцирях и стальных касках, вооруженных длинными луками. Переход от молчаливого отчаяния к мятежу произошел мгновенно, и королевство занялось, подожженное с нескольких сторон. Амальрик отправил гонца к Тараску, который поспешил прибыть с целой армией.
В королевском дворце Тарантии два короля и Амальрик устроили военный совет, чтобы обсудить сложившееся положение. Они не стали посылать за Ксалтотаном, который занимался таинственными изысканиями в немедийских горах. Ни разу с того кровавого дня при Валькии они не прибегали к его помощи, несмотря на то что его колдовская сила могла бы им очень пригодиться, и он постепенно отстранился, почти не поддерживая с ними отношений и явно утратив интерес к их интригам. Не звали они и Ораста, но тот пожаловал сам, смертельно бледный, как пена, которую перед штормом ветер срывает с верхушек волн. Он появился в комнате с позолоченным куполом, в которой совещались короли, и те с изумлением отметили загнанное выражение его лица и страх, отражавшийся в его глазах.
– Ты выглядишь усталым, Ораст, – сказал Амальрик. – Присаживайся на диван, а я прикажу рабам подать тебе вина. Тебе пришлось долго скакать…
Ораст отмахнулся от предложения.
– На пути из Бельверуса я загнал трех лошадей. Я не смогу пить вино, не смогу отдохнуть, пока не скажу вам то, что должен.
Он принялся расхаживать взад и вперед, словно сжигавший его внутренний жар не позволял ему оставаться на месте. Наконец, повернувшись лицом к своим компаньонам, он продолжал:
– Когда мы воспользовались Сердцем Аримана, чтобы вернуть к жизни умершего человека, то недооценили последствия вмешательства в черный прах прошлого. В этом моя вина и мой грех. Мы думали только о своих амбициях, забыв о тех устремлениях, которые мог иметь этот человек. И мы выпустили на волю демона, поступки, мотивы и мощь которого непонятны нам самим. Я глубоко погружался во тьму, но есть предел, дальше которого ни я, ни любой человек моей расы или возраста не может зайти. Мои предки были чистыми людьми, не зараженными демоническими язвами; один только я опускался в преисподнюю, но мой грех способен причинить вред лишь мой личности. Однако же за Ксалтотаном стоят века и тысячелетия черной магии и дьявольского искусства. Мы не можем понять его не только потому, что он колдун, но и потому, что он сын расы колдунов. Я видел вещи, которые ужаснули мою душу. В самом сердце спящих гор я смотрел, как Ксалтотан общается с духами проклятых, пробуждая древних демонов забытого Ахерона. Я видел, как проклятые потомки проклятой империи поклоняются ему как своему верховному жрецу. Я знаю, что он задумал, – и я скажу вам, что это ни больше и ни меньше как восстановление древней черной и мрачной империи Ахерона!
– Что ты имеешь в виду? – требовательно спросил Амальрик. – Ахерон давно превратился в прах. Потомков выживших не хватит, чтобы возродить империю. Даже Ксалтотан не в силах вновь вдохнуть жизнь в прах, которому исполнилось три тысячи лет.
– Вам слишком мало известно о его черной силе, – угрюмо ответил Ораст. – Я видел, как сами горы становятся чужими и незнакомыми под действием его заклинаний. Я видел, как искажается реальность и возникают смутные очертания долин, лесов, скал и озер, какими они были в далеком прошлом. Я не видел, а скорее ощутил, как пурпурные башни забытого Пифона сияют в туманной дымке сумерек. И во время последнего конклава, на котором я присутствовал, на меня наконец снизошло понимание его колдовства, пока гремели барабаны и его звероподобные поклонники падали ниц перед ним. Говорю вам, он возродит Ахерон с помощью своей магии, принеся такую кровавую жертву, какой еще не видывал мир. Он поработит человечество, кровавым потопом смоет настоящее и вернет к жизни прошлое.
– Ты сошел с ума! – вскричал Тараск.
– Я сошел с ума? – Ораст вперил в него мрачный взгляд. – Да разве может человек увидеть то, что видел я, и сохранить рассудок? Но я говорю правду. Он намерен возродить Ахерон со всеми его башнями, колдунами, королями и ужасами, каким он был много веков назад. Потомки жителей Ахерона послужат ему ядром, вокруг которого он нарастит костяк, вот только строительным материалом для него станет кровь и плоть ныне живущих людей. Я не могу сказать вам, как именно он осуществит задуманное. Мой мозг отказывается повиноваться мне, когда я пытаюсь понять его. Но я видел! Ахерон вновь станет Ахероном, и даже горы, леса и реки обретут прежние очертания. Почему бы и нет? Если уж я со своими крохами знаний сумел вернуть к жизни человека, умершего три тысячи лет назад, то почему величайший маг в истории мира не может возродить целое королевство, павшее три тысячи лет тому назад? По его велению Ахерон восстанет из пепла.
– Как мы можем помешать ему? – спросил Тараск, на которого слова Ораста явно произвели впечатление.
– Есть только один способ, – ответил Ораст. – Мы должны украсть Сердце Аримана!
– Но я… – вырвалось у Тараска, однако он вовремя спохватился и замолчал.
Никто не обратил внимания на его оплошность, и Ораст продолжал:
– Это – та сила, которую можно использовать против него. Имея ее в своем распоряжении, я смогу победить его. Но как мы похитим его? Он спрятал его в каком-то потайном месте, откуда его не добудет даже заморийский вор. Где именно он хранит его, мне узнать не удалось. Если бы только он снова надышался пыльцы черного лотоса – но в последний раз это было после битвы при Валькии, когда он устал после колдовства, которое отняло у него много сил…
Дверь была закрыта и заперта на засов, но сейчас она бесшумно распахнулась, и перед ними предстал Ксалтотан, спокойный и невозмутимый, поглаживая свою патриаршую бороду, хотя в глазах его вспыхивали зловещие искорки.
– Я научил тебя слишком многому, – небрежно заметил он и указательным пальцем, словно перстом судьбы, ткнул в Ораста.
И, прежде чем кто-либо успел пошевелиться, он швырнул горсть пыли под ноги жрецу, который замер, словно статуя. Она вспыхнула и задымилась; голубоватый дымок заклубился вокруг Ораста. Поравнявшись с его лицом, он вдруг стремительной спиралью обвился вокруг его шеи, подобно атакующей змее. Дикий вскрик Ораста перешел в отвратительный хрип. Руки жреца взметнулись к шее, глаза расширились, а изо рта вывалился язык. Струйка дыма обнимала горло жреца, как синяя лента; потом она растаяла, и Ораст мертвым повалился на пол.
Ксалтотан хлопнул в ладоши, и в комнату вошли двое мужчин, которые часто сопровождали колдуна, – невысокие, омерзительно смуглые, с красными раскосыми глазами и острыми крысиными зубами. Они молча подняли тело и вынесли его вон.
Ксалтотан небрежно взмахнул рукой, показывая, что дело сделано, и уселся за стол слоновой кости, вокруг которого сидели побледневшие короли.
– По какому случаю совет? – пожелал узнать он.
– Аквилоняне восстали на западе, – ответил Амальрик, приходя в себя после страшной смерти Ораста. – Эти глупцы верят в то, что Конан жив и во главе пуатанской армии идет освобождать их. Если бы он объявился сразу же после битвы при Валькии или если бы тогда пошли слухи о том, что он жив, центральные провинции все равно бы не восстали, потому что боялись твоей мощи. Но Валерий своим правлением довел их до такого состояния, что они готовы последовать за любым, кто сможет объединить их против нас, предпочитая мгновенную смерть пыткам и постоянным унижениям. Разумеется, сказки о том, что он не погиб при Валькии, ходили и раньше, но только в последнее время народ массово поверил в них. А тут еще и Паллантид вернулся из изгнания, клятвенно уверяя, что в день битвы король лежал больным в своем шатре и что другой человек надел его доспехи. Кроме того, после удара палицей при Валькии оправился личный оруженосец короля, и он тоже подтверждает эту невероятную историю – или умело притворяется. Появилась и какая-то старуха с ручным волком, которая твердит, что король Конан жив и что однажды он непременно вернет себе корону. В последнее время эту же песню подхватили и проклятые жрецы Асуры. Они заявили, что им каким-то таинственным образом стало известно о том, что Конан возвращается, дабы освободить свое королевство. К несчастью, мне не удалось схватить никого из них. Все это, разумеется, проделки Тросеро. Мои шпионы доносят, что Тросеро готовится вторгнуться в Аквилонию. Полагаю, что Тросеро предъявит народу какого-нибудь самозванца, который станет утверждать, что он и есть король Конан.
Тараск рассмеялся, но в смехе его не было убежденности. Он незаметно потрогал шрам под накидкой и вспомнил ворона, который своим карканьем навел их на след беглеца. Вспомнил он и тело своего оруженосца Аридея, которое привезли ему с гор на границе и которое было жутко изуродовано клыками серого волка, как уверяли его насмерть перепуганные солдаты. Помнил он и о красном камне, украденном из золотой шкатулки, пока колдун спал, и потому промолчал.
А Валерий вспомнил умирающего вельможу, который перед смертью поведал ему страшную историю, и четырех кхитайцев, отправившихся на юг и пропавших без вести. Но и он держал язык за зубами, потому что подозрения и ненависть к своим союзникам грызли его изнутри, и он ничего так не желал, как увидеть, что повстанцы и немедийцы поубивали друг друга.
Но Амальрик воскликнул:
– Какой абсурд – мечтать о том, что Конан жив!
Вместо ответа Ксалтотан швырнул на стол свиток пергамента.
Амальрик схватил его, развернул, и с губ его сорвалось яростное ругательство. Он стал читать вслух:
Ксалтотану, великому факиру Немедии
Ахеронская собака, я возвращаюсь в свое королевство и намерен прибить твою шкуру гвоздями на ворота своей столицы.
Конан
– Подделка! – воскликнул Амальрик.
Ксалтотан покачал головой.
– Нет, письмо подлинное. Я сравнил его с подписью на королевских документах, которые хранятся в придворной библиотеке. Никто не может подделать этот смелый летящий почерк.
– Если Конан жив, – пробормотал Амальрик, – это восстание не похоже на прежние, потому что он – единственный, кто способен объединить аквилонян. Но, – тут же запротестовал он, – это совсем не в духе Конана. Почему он начал угрожать нам, зная, что мы будем настороже? Скорее он бы нанес удар без предупреждения, как свойственно варварам.
– Мы и так предупреждены, – заметил Ксалтотан. – Наши шпионы донесли о том, что Пуатань готовится к войне. Он не мог перейти горы без того, чтобы мы не узнали об этом, поэтому и прислал нам вызов в свойственной ему манере.
– Почему тебе? – пожелал узнать Валерий. – Почему не мне или Тараску?
Ксалтотан вперил в короля непроницаемый взгляд.
– Потому что Конан умнее тебя, – сказал он наконец. – Ему уже известно то, что вам, королям, только предстоит узнать: что не Тараск, не Валерий и даже не Амальрик, а именно Ксалтотан является властителем западных народов.
Они промолчали, глядя на него, ошеломленные осознанием того, что он прав.
– Для меня нет другого пути, кроме имперского, – сказал Ксалтотан. – Но сначала мы должны сокрушить Конана. Не знаю, как ему удалось ускользнуть от меня в Бельверусе, потому что знание того, что произошло, пока я лежал, одурманенный черным лотосом, мне недоступно. Но сейчас на юге он собирает армию. Это – его последний шанс, который стал возможен только потому, что его поддержали люди, доведенные до отчаяния Валерием. Пусть они бунтуют, всех их я держу в кулаке. Мы подождем, пока он не выступит против нас, и потом уничтожим его раз и навсегда. Затем мы раздавим Пуатань, Гундерланд и глупых боссонийцев. За ними наступит черед Офира, Аргоса, Зингары, Котха – все народы мира мы объединим в одну империю. Вы будете править от моего имени, и мои наместники обретут величие, недоступное нынешним королям. Я – непобедим, потому что Сердце Аримана отныне скрыто там, откуда его не сможет украсть ни один смертный, чтобы использовать против меня.
Тараск старательно избегал взгляда колдуна, чтобы Ксалтотан не прочел его мысли. Он понял, что маг не заглядывал в золотую шкатулку с выгравированными на крышке спящими змеями после того, как положил внутрь Сердце Аримана. Ксалтотан не знал о том, что Сердце уже украдено; необычный драгоценный камень находился вне пределов досягаемости его темной силы; его сверхъестественные способности не предупредили его о том, что шкатулка пуста. Тараск решил, что Ксалтотан не подозревал о том, как глубоко постиг его замыслы Ораст, потому что пифонянин не упомянул о восстановлении Ахерона, ограничившись словами о создании новой земной империи. Тараск полагал, что Ксалтотан еще не до конца уверовал в свои силы; ему, так же как и им, требовалась помощь для реализации своих целей. В определенной мере магия тоже зависит от удара копьем или мечом. Король встретился взглядом с Амальриком и понял, что тот хочет сказать: пусть колдун воспользуется своими умениями, чтобы разбить их самого опасного врага. У них еще будет время, чтобы объединиться против него; должен же существовать способ приручить темную силу, выпущенную ими на волю.
21. Барабаны возвещают беду
О начале войны стало известно, когда армия Пуатани общей численностью десять тысяч воинов двинулась через северные проходы с развернутыми знаменами и в блеске стали. Шпионы клялись, что ведет ее гигант в черной броне, а на груди его богатой атласной накидки золотом вышит лев Аквилонии. Конан жив! Король жив! Теперь в этом не сомневался уже никто, ни друзья, ни враги.
Вместе с новостью о вторжении гонцы доставили известия о том, что и войско гундерландцев движется на юг, усиленное дружинами баронов северо-западной и северной Боссонии. Тридцать одна тысяча воинов под началом Тараска выступила маршем к Гальпарану, крепости на реке Ширки, через которую гундерландцам предстояло переправиться, чтобы атаковать города, все еще удерживаемые немедийцами. Ширки была быстрой и бурной рекой, текущей на юго-запад по скалистым ущельям и каньонам, так что армия могла переправиться через нее лишь в нескольких местах, особенно в это время года, когда началось половодье. Территория к востоку от Ширки находилась в руках немедийцев, так что вполне логично было предположить, что гундерландцы будут переправляться через реку или в Гальпаране, или в Танасуле, который располагался к югу от Гальпарана. Со дня на день они ожидали прихода подкреплений из Немедии, но тут стало известно о враждебных происках короля Офира, так что отправить на помощь дополнительные войска – значило подвергнуть Немедию опасности вторжения с юга.
Амальрик и Валерий выступили из Тарантии во главе двадцатипятитысячной армии, оставив в городах немногочисленные гарнизоны, которые должны были подавлять мятежи в их отсутствие. Они рассчитывали навязать Конану сражение и разбить его до того, как к нему присоединятся повстанцы.
Король со своими пуатанцами перевалил через горы, но не торопился ни вступать в бой, ни атаковать города или крепости. Он то появлялся, то вновь исчезал. Очевидно, он повернул на запад и двинулся маршем через малонаселенную холмистую местность, а затем вступил в пределы Боссонской марки, набирая по пути рекрутов. Амальрик и Валерий со своим войском, немедийцами, аквилонскими ренегатами и свирепыми наемниками, пылая праведным гневом, гонялись за своим врагом, но тот ловко ускользал от них.
Амальрик убедился в невозможности получить хотя бы более-менее точные сведения о местонахождении Конана. У отрядов лазутчиков вошло в привычку отправляться на его поиски и исчезать бесследно, и они нередко находили своих шпионов распятыми на деревьях. Страна восстала, и мятежники наносили удары так, как это свойственно крестьянам, – жестоко, безжалостно и исподтишка. Амальрик наверняка знал лишь то, что большое войско гундерландцев и северных боссонийцев находилось где-то к северу от него, на другом берегу Ширки, и что Конан с меньшей по численности армией пуатанцев и южных боссонийцев располагался на северо-запад от него.
Он начал опасаться того, что если они с Валерием углубятся в эту дикую местность, то Конан может вообще скрыться от них, обойти с тыла и вторгнуться в центральные провинции. Амальрик отступил от долины Ширки, встал лагерем на равнине в одном дне пути от Танасула и принялся ждать. Тараск удерживал свои позиции у Гальпарана, поскольку боялся, что маневры Конана имеют целью выманить его дальше на юг, чтобы гундерландцы вошли в королевство с севера.
В лагерь Амальрика на своей колеснице, запряженной не знающими устали конями, прибыл Ксалтотан и вошел в шатер Амальрика, где тот совещался с Валерием у карты, расстеленной на походном столе слоновой кости.
Эту карту Ксалтотан скомкал и отшвырнул в сторону.
– То, чего не могут сообщить вам ваши лазутчики, – заявил он, – уже доложили мне мои шпионы, хотя их сведения почему-то очень туманны, словно против меня действуют некие невидимые силы. Конан движется вдоль реки Ширки с десятью тысячами пуатанцев, тремя тысячами южных боссонийцев и баронами запада и юга, которые ведут свои дружины общим числом в пять тысяч человек. Армия из тридцати тысяч гундерландцев и северных боссонийцев идет на юг, на соединение с ним. Они поддерживают контакт через посредство проклятых жрецов Асуры, которые, похоже, выступили против меня, – но после окончания битвы я скормлю их змеям, клянусь Сетом! Обе армии идут к переправе у Танасула, но я не верю в то, что гундерландцы переправятся через реку. Я считаю, что на другой берег перейдет именно Конан и присоединится к ним.
– А зачем Конану переправляться через реку? – пожелал узнать Амальрик.
– Потому что в его интересах отсрочить сражение. Чем дольше он будет ждать, тем сильнее станет, а наше положение, наоборот, начнет ухудшаться. Горы на другой стороне реки прямо-таки кишат людьми, горячо преданными его делу, – сломленными мужчинами, беглецами, дезертирами, спасающимися от жестокости Валерия. Со всех концов королевства люди спешат под знамена его армии, поодиночке и группами. Каждый день разведывательные отряды нашей армии попадают в засады и погибают, изрубленные крестьянами на куски. В центральных провинциях ширится недовольство, и скоро оно превратится в открытое восстание. Оставленные нами гарнизоны недостаточны и неэффективны, и пока что мы не можем рассчитывать на подкрепления из Немедии. Я вижу руку Паллантида в той напряженности, что возникла на границе с Офиром. У него там родственники. Если мы в самое ближайшее время не разобьем Конана, у нас за спиной провинции поднимут восстание. Нам придется отступить к Тарантии, чтобы защитить то, что мы завоевали; не исключено, что нам придется с боем пробиваться сквозь охваченную мятежом страну, а на пятки нам будет наступать Конан со своим войском, после чего нам предстоит выдержать осаду, имея врагов как снаружи, так и внутри. Нет, мы не можем ждать. Мы должны разбить Конана до того, как его армия станет слишком большой, и до того, как взбунтуются центральные провинции. Сами увидите, что, как только его голова окажется на копье над воротами Тарантии, восстание быстро распадется на отдельные очаги и угаснет.
– Почему бы тебе не прибегнуть к магии и не погубить их всех? – насмешливо поинтересовался Валерий.
Ксалтотан окинул аквилонянина таким взглядом, словно читал его безумные мысли как в открытой книге:
– Не беспокойся, – проговорил он наконец. – Мое искусство непременно раздавит Конана, как гусеницу под ногой. Но любому колдовству требуются в помощь мечи и копья.
– Если он переправится через реку и займет позиции в Горалийских холмах, его будет трудно оттуда выкурить, – заметил Амальрик. – А вот если мы настигнем его в долине на этом берегу, то легко сможем стереть с лица земли. На каком расстоянии от Танасула он находится?
– При его нынешней скорости он окажется у переправы завтра ночью. Его люди устали, но он не дает им отдохнуть. Он должен прийти туда по меньшей мере за сутки до подхода гундерландцев.
– Очень хорошо! – Амальрик ударил сжатым кулаком по столу. – Я могу достичь Танасула раньше его. Я отправлю гонца к Тараску и прикажу ему следовать за мной к Танасулу. К тому моменту, как он прибудет туда, я отрежу Конана от переправы и уничтожу его. А потом мы вместе переправимся через реку и займемся гундерландцами.
Ксалтотан нетерпеливо покачал головой.
– Этот план оправдал бы себя с кем-нибудь другим, но только не с Конаном. Потому что твоих двадцати пяти тысяч не хватит, чтобы уничтожить его восемнадцатитысячное войско до подхода гундерландцев. Они будут драться с ожесточением раненых львов. Предположим, гундерландцы подойдут тогда, когда сражение будет в самом разгаре. Ты окажешься зажатым меж двух огней, и тебя разобьют еще до того, как Тараск успеет прийти тебе на выручку.
– И что же делать? – пожелал узнать Амальрик.
– Обрушиться всей мощью на Конана, – ответил колдун из Ахерона. – Пошли гонца к Тараску с приказом присоединиться к нам здесь. Мы подождем его прихода, а потом вместе выступим к Танасулу.
– Но, пока мы будем ждать, – запротестовал Амальрик, – Конан переправится через реку и соединится с гундерландцами.
– Конан не переправится через реку, – проронил Ксалтотан.
Амальрик резко вскинул голову и уставился в непроницаемые черные глаза колдуна.
– Что ты имеешь в виду?
– Предположим, на севере, в истоках Ширки, пройдут проливные дожди? Предположим, река выйдет из берегов и разольется так, что переправа у Танасула станет невозможной? И тогда мы сумеем не торопясь собрать воедино все свои силы, подловить Конана на этом берегу и уничтожить. А после того как вода спадет, что случится, думаю, уже на следующий день, что помешает нам переправиться и разобраться с гундерландцами? Таким образом, мы сможем обрушить превосходящие силы на каждого из наших противников и разбить их по очереди.
Валерий засмеялся так, как делал всегда, когда врагу или другу светила перспектива полного разгрома, и провел дрожащей рукой по непокорным и растрепанным соломенным кудрям. Амальрик же смотрел на человека из Ахерона с уважением, к которому примешивался страх.
– Если мы зажмем Конана в долине Ширки, где справа от него будут скалы, а слева – вышедшая из берегов река, то соединенными усилиями сможем разгромить его, – признал он. – Но ты думаешь… Ты уверен, что такие дожди действительно пройдут?
– Я иду к себе в шатер, – ответил Ксалтотан, вставая из-за стола. – Черная магия не совершается по взмаху волшебной палочки. Отправляй гонца к Тараску. И пусть никто не подходит и близко к моему шатру.
Последнее распоряжение было излишним. Во всей армии не сыскать было человека, который в здравом уме согласился бы приблизиться к черному атласному павильону, полог которого всегда был тщательно задернут. В него не входил никто, кроме Ксалтотана, зато изнутри часто доносились голоса, стены колыхались в безветренную погоду, а иногда звучала жуткая музыка. Случалось, в глухую полночь атласный шатер озарялся изнутри отблесками красного пламени, и тогда становились видны расхаживающие внутри изломанные силуэты.
Лежа в одиночестве в своей палатке, Амальрик слышал ровный рокот барабана, доносящийся из павильона Ксалтотана и отчетливо различимый в ночи. Немедиец готов был поклясться, что иногда к нему примешивается глубокий хриплый голос. Амальрик содрогнулся, поскольку знал, что голос этот не может принадлежать колдуну. Барабан рокотал и шелестел всю ночь, подобно далекому грому, и перед самым рассветом Амальрик, выглянувший из шатра, заметил зигзаг молнии на северном горизонте. Остальное небо было чистым, усеянным серебряными блестками звезд. Но далекие молнии сверкали почти непрерывно, словно кто-то невидимый вращал крошечный клинок, на лезвие которого падали отблески небесного пламени.
На закате следующего дня со своим войском прибыл Тараск, запыленный и усталый после долгого марша. Пехотинцы едва держались на ногах, ведь им пришлось на протяжении многих часов спешить за всадниками. Они разбили лагерь на равнине, неподалеку от армии Амальрика, и на рассвете объединенное войско двинулось на запад.
Они выслали вперед лазутчиков, и Амальрик с нетерпением ждал их возвращения – ведь они должны были доложить, что пуатанцы попали в ловушку на берегу разбушевавшейся реки. Но когда лазутчики встретились с головной колонной, то принесли известие о том, что Конан пересек реку!
– Что? – воскликнул Амальрик. – Он что же, переправился до наводнения?
– А наводнения не было, – недоуменно ответили лазутчики. – Вчера поздно ночью он подошел к Танасулу и переправил свою армию на другой берег.
– Наводнения не было! – вскричал Ксалтотан, захваченный врасплох, что случилось впервые на памяти Амальрика. – Это невозможно! В бассейне Ширки вчера и позавчера ночью прошли проливные дожди!
– Очень может быть, ваша светлость, – ответил лазутчик. – Вода была грязной, и люди из Танасула говорили, что вчера река действительно поднялась примерно на фут, но это не помешало Конану переправиться.
Колдовство Ксалтотана не сработало! Мысль эта молоточком стучала в висках Амальрика. Ужас, который он испытывал перед этим необычным человеком из прошлого, лишь возрастал с той ночи в Бельверусе, когда он собственными глазами видел, как усохшая коричневая мумия превратилась в живого человека. После смерти Ораста его обуял панический страх. В его сердце поселилась мрачная уверенность в том, что этот человек – или дьявол – непобедим. Но сейчас он получил убедительное доказательство обратного.
«Впрочем, даже величайших черных магов могут иногда постигать неудачи», – подумал барон. Как бы то ни было, но открыто выступить против человека из Ахерона он не смел – пока, во всяком случае. Ораст погиб и корчился в только Митре известном безымянном аду, и Амальрик понимал, что вряд ли его меч преуспеет там, где оказалось бессильным черное колдовство бывшего жреца. Он не мог даже предполагать, какую очередную мерзость замыслил Ксалтотан. Сейчас важнее было покончить с Конаном и его армией, а в таком деле помощь черного колдуна могла бы пригодиться.
Читать бесплатно другие книги:
