Любовь и хоббиты Иванов Алексей

13. Раньше его звали Гэндальфом

– О нет… – я знал, КТО для бабули «хороший доктор, который умеет держать язык за зубами». Достопочтенный Халам Баламыч, ученик знаменитого Авиценны, хоббитский знахарь, шарлатан и первый болтун на весь видимый космос.

– Баламыч к нам ужинать придет, – она зажмурилась, словно девочка, которой собираются вручить долгожданный леденец на конкурсе чтецов стихотворений Агнии Барто.

Где-то в моей цвергской волосатой груди треснула полка с дурными предчувствиями.

– Ба, давай отменим знахаря, он повернутый, – предложил я и встретился с тааакой бетонной стеной непонимания, что психанул и начал нарезать круги по тщательно вымытой норе. – Так и знал, так и знал, что этим кончится!

Старушка натянула новые резиновые перчатки и последовала за мной.

– Не кипятись, бабушка знает, что делает, – она была сама уверенность, блюдущая чистоту. Ходила за мной по пятам, ждала, когда скальпели из бороды вывалятся.

Знахарь – фигура страшная, хотя бы потому, что Баламыч – единственное живое существо во вселенной, которому удалось сделать бабушку полной дурой, разбить старушкино сердце и вдобавок поставить под угрозу репутацию. Да ладно репутацию – жизнь!

Поэтому прежде чем придет лысый, я подробнее расскажу о нем и его влиянии на бабулю. Итак, «достопочтенный», как привыкли называть знахаря вечно болеющие хоббитские старушки, не доверяющие официальной гоблинской медицине, забил голову госпожи Клавдии, а также ее кухню, шкафчики и тайнички отварами стрекозиных крылышек, собачьей пастилой, арбузным жиром и невесть чем еще. Убедил в пользе утренней паутины и важности обеденной плесени. Разъяснил, как важно употреблять натощак плевки орков и мочу троллей. Расписал схему лечения бессоницы криками. Фу-у-у-у… Хоббичиха Клавдия, мастер разоблачений, верила махровому проходимцу, и, я думаю, делала это по одной причине: он сам искренне верил в бред, который разносил по кварталу, как инфекцию. Других объяснений не вижу. Но разве мы с Биллькой имели право на собственное мнение? Ясный пень, никакого.

Итак, Халам Баламыч, краткая история болезни. Единственный лысый хоббит на Базе – по слухам в молодости, еще при волосах, вступил в неравную схватку с перхотью. Безуспешно применил на себе штук сто рецептов и способов, среди которых смертельно опасными оказались маска из радиоактивного плутония и горящая еловая смола. Благодаря двум последним Халам Баламыч получил то, что превзошло его ожидания.

Вопреки опасениям слегка опаленной публики, среди которой можно было видеть взволнованных гоблинов, вооруженных охотничьей сеткой и наручниками, упорный хоббит добился цели, но вместе с перхотью избавился от волос и рассудка. Как часто бывает в клинических случаях, у больного появились последователи, которые ходили за ним строем, но чтобы повторить великий подвиг «учителя» толщины кишок фанатам явно не хватало.

– Зеленый цветик бороды, славненький мой, первый признак неправильного питаньица, – сказал доктор с порога. – А питаньице, оно, любезные друзья, прежде всего. Сперва о питаньице думать надо. Это я к слову… к слову, госпожа Клавдия.

Росту Халам был среднего (по нашим меркам), но имел солидное пузо, которое при его кривых тощих ножках можно принять за спасательный круг, забытый на теле после летнего отдыха. Одевался он странно, но не как полагает магу и знахарю: никаких вам черных мантий, капюшонов или рваных плащей из мешковины. Халам любил костюмы с запонками, ботинки с хрустом и чтобы одеколон с дорогим запахом, и цвета чтобы все сразу присутствовали. Вот сегодня у него пиджак ярко-синий, с блестками, под ним рубашка оранжевая, как чищеная морковь, а на шее зеленый, как лук, галстук; черные брюки и красные ботинки с белой шнуровкой, ну и лысина, как полагается отполированная.

– Прошу, не стойте, достопочтенный Балам! Милости прошу-у-у! Нет-нет, носки снимать не надо, идите так! – пропела бабуля, жестом посылая сестру на кухню закончить последние приготовления. – А ты чего стоишь, смотришь? – рявкнули в мой адрес. – Помоги гостю, Боббер, прими коробку, поставь, куда он скажет. Тяжелая, наверное? – вопрос гостю прожурчал, как животик мурлыкающего котенка.

– Позвольте, я сам! – настоял знахарь, обнял коробку и, оглядываясь на меня, зашагал в нору, резко выбрасывая вперед кривые ноги в уличных носках. Единственное живое существо на Базе, которому дозволялось ходить по норе моей бабуси в уличной обуви!!! Бабуля, дрожа от любопытства, поскакала за лысым, а меня посетило дикое желание свалить, забуриться под «Колпак», отрезать себя от мира и всю ночть пить с Главбухом, беседуя о жизни.

Итак, по порядку о Халам Баламыче, хотя он мне и противен… но роль его в моей судьбе столь велика и значительна, что обойти его вниманием просто невозможно.

Местный знахарь, хоббит по происхождению, в годы бурной молодости, когда его еще не знали под именем Халам Балам и более привычным «Баламыч», пережил одно удивительное приключение, известное в нашем квартале в разных версиях.

Собственная версия Баламыча гласит, что начальник лаборатории гоблинов Форго, пораженный способностями смышленого мохноногого человечка делать лечебные препараты и дабы талант рос, развивался и приносил пользу, направил будущего бабушкиного кумира на курсы повышения квалификации к отцу мировой медицины Авиценне. Быстро усвоив сокровенное знание, хоббит вернулся с новым именем, которое в оригинале звучит как нахал-ал-не-нам-иди-туда-бала и в переводе с древнего арабского означает «настырный малыш».

Кстати, его первое имя никто не помнит, а сам он утверждал, что до курсов повышения квалификации назывался Гэндальфом, но это неподтвержденная информация. Итак, просветленный и готовый лечить все, что движется и не успело спрятаться, «настырный малыш» начал карьеру врача.

Но, честно говоря, больше верится в другую версию, подслушанную мной в лабораторной курилке. Гоблины действительно забросили экс-Гэндальфа в древний арабский мир, но не от восхищения, а со зла, чтобы тот, в конце концов, прекратил тырить казенные химреактивы. Эпоха и пункт назначения выпали случайно. Начальник Форго орал: «Деньте его уже куда-нибудь, все равно куда!», – и гоблины, особо не задумываясь, назначили первые попавшиеся координаты и, не глядя на экран, где год и широта с долготой высвечивались крупным шрифтом, зашвырнули надоедливого хоббита в пространственно-временной континуум. Но, как говорится, кому суждено сгореть, тот никогда не захлебнется в кастрюле с вишневым компотом.

Хоббит совершил мягкую посадку на планете Земля, в городе Исфахане начала второго тысячелетия нашей эры, у двора эмира Ала ад-Давла. На рыночной площади хоббита заметил тот самый великий ученый Авиценна, и то ли по доброте душевной, то ли в связи с тем, что кончились лабораторные крысы, забрал к себе жить. Легендарный врач увидел в моем «будущем спасителе» разновидность примата и поэтому решил поселить чудное существо в одной клетке со старой обезьяной, страдающей аутизмом и подозрительностью. Из-за решетки, под мутным взглядом мартышки, Гэндальф наблюдал за работой известного врачевателя, а в свободное от наблюдений время рассказывал новой знакомой о Базе и о грандиозных планах по оздоровлению ее жителей. После познавательных бесед мартышкин аутизм начал прогрессировать, перешел в тик, а тик вылился в икоту. На пятый день общения измученное животное засунуло в каждое ухо по большому пальцу и завыло.

К сожалению, Авиценна был слишком занят, чтобы заподозрить неладное, а хоббичий язык ему казался простым обезьяньим щебетанием. В целях профилактики отец медицины давал питомцам касторку и шарики из смеси расслабляющих трав. Мартышка, рыча, съедала и то, и другое, после чего забывалась в тревожном сне. На лысого, который тоже исправно и без возражений съедал и то, и другое, ничего не действовало; после борьбы с перхотью он получил великолепный иммунитет на все, кроме атомной бомбы и смс-рекламы.

Однажды Авиценна забыл закрыть клетку, и вот, когда мартышка летала во сне и подергивала хвостом, закисая в луже от перевернутой поилки, Гэндальфу удалось выскользнуть. Подталкиваемый страстью к снадобьям, будущий знахарь решил исследовать шкаф великого врачевателя; пооткрывал склянки, нанюхался испарений, натерся мазями, наглотался порошков, после чего, естественно, явилось существо в белых одеждах и сказало, что он избран свыше лечить хоббитов от всех болезней. Пока хоббит оставался в сознании, существо категорически отказывалось уходить и рассказывало пошлые анекдоты.

В себя Гэндальф пришел в телепортационной камере Базы в окружении гоблинов в белых халатах. Говорят, примерно неделю наш герой просидел за барной стойкой «Колпака», благодаря чему хоббиты знают многие подробности его злоключений. В кабаке много чего рассказывают, порой такие секреты выдают! Оказывается, обезьяна, с которой пришлось совместно проживать лысому хоббиту, была замаскированным агентом, ведущим длительную работу по проверке эмира Ала ад-Давла на причастность к мафии злобных дэвлов. Благодаря бдительному примату, который очень переживал за успех суперсекретной миссии, нежелательный хоббит был при первой же возможности отправлен обратно.

Вернувшись домой, Гэндальф обьявил, что отрекся от старого имени и что он теперь Халам Балам (теперь чаще зовут Баламычем), что он получил от Авиценны сокровенные знания о врачевании. С тех пор в хоббиточьем квартале завелся собственный знахарь.

В коробке, которую он припер, развалился ленивый толстый кот. Прошу заметить, агент 013 тут совсем ни при чем, в коробке расселся самый обычный, зажравшийся дворовый котяра. Похоже, животное не имело и малейшего понятия, что за страшный хоббит его принес сюда, и чем это может кончиться.

– Мне жутко неудобно говорить вам, достопочтенный Халам Баламыч, но я страдаю аллергией на кошачью шерсть, – скромно призналась бабушка и робко чихнула в ладошку. – Апцхи! Простите, ради борща со сметаной.

– Доброго здоровьица! – сказал знахарь и вытряхнул кота на ковер. – Какая прекрасная энергетика! Чувствуете, госпожа Клавдия? Лучше запечь его как есть, без добавления масла, но обязательно залить морковным соком, он богат бета каротином, затем, когда мясо будет готово, а сок выкипит, порубите на кусочки и залейте спиртом, – инструктировал доктор с удовольствием и с каждым словом прибавлял громкость. – Настаивать трое суток, и помните про космические колебания, они особенно полезны в утренние часы, с семи до одиннадцати. В это время я и советую принимать полученный настой. Косоглазие пройдет на-все-гда!

Кот, не меняя позы, приподнял голову, приоткрыл пасть и обалдело посмотрел на знахаря, но сон беспощадно сморил ваську. Знал бы, что его ждет, давно бы летел отсюда с занавеской на шее!

– Прекрасно! – выдавила ба сквозь сопли. – Но у меня никогда не было косоглазия.

– У бабушки аллергия на кошек! – добавил я, стараясь не скрывать раздражения. – Она краснеет и царапает всех подряд.

– Древнейший способ лечения аллергии на кошек, мои сладенькие, был обнаружен еще у шумеров, и состоял в том, чтобы не допускать больного к животному! Просто и гениально! Госпожа Клавдия, мой вам советик оставить норку на недельку-другую, чтобы не встречаться с главной причиной вашего недуга. Обещаю присматривать за питомцем…

Тут уж я не выдержал, поднял кота и выбросил в открытое окно. Пусть кот скажет спасибо, что я спас его шкуру… Ба всплеснула руками, а доктор, показав пальцем туда, где только что исчез хвостатый ленивец, изрек:

– Указанный способ леченьица упоминается в древних китайских пергаментиках, где известен под названьицем «сунь кот вон». Так что у нас насчет ужинца?

Чтоб меня так кормили! На столе места свободного не было, а лысый время даром не терял; говорил, говорил, а в рот забрасывал куски пожирнее. И так в каждом доме, от норы к норе, от одной пенсионерки к другой. Эх, бабуля, бабуля…

Халам Баламыч отведал борща со сметаной, супчика из тушенки с картошкой, соляночки, ухи, уничтожил курочку запеченую, кролика жареного, три овощных салатика, схрумкал шесть огромных яблок и три мохнатых киви, закусил пирожками, попробовал компотика из литровой кружки, схавал ириски и тортик! Выдул кисель, навернул блинов с мясом и закусил пиццей… Биллька просто с ума сходила, этим кормиться целую неделю можно и в столовку не ходить!

– Кого лечить будем, хозяюшка? – любезно поинтересовался он, облизнув ложку и бросив ее в пустую банку из-под абрикосового варенья; вы просто не представляете, как противен Баламыч, облизывающий ложки! – Кого недуг прихватил?

– Внука моего, уж будьте добры, Халам Баламович! – бабуля спрыгнула со стульчика и подвела меня поближе к шарлатану, чтобы он меня разглядел хитрым глазом.

– Суставчики, дорогая моя, суставчики! – он мгновенно поставил диагноз и для верности постучал меня вяленой воблой по носу. – И хрящики не в порядке, и хрящики! Записывайте рецептик…

– Да нет же, доктор, – вступилась бабушка. – Он весь не в порядке, весь!

– Весь? – Баламыч перестал счищать чешую и взглянул на меня как впервый раз. – И то правда! На грязи! На грязи его везите, душечка! Всё как рукой снимет! И покидайте туда лимонных корок, арбузных семечек, в пропорции восемь к четырем. К четырем, не к пяти!

– Да не про то я! – Бабуля от жалости погладила меня по сальным волосам, напоминающим ослиную гриву. – Помогите мне, доктор, хоббита из него сделать!

– Хоббита? Всенепременненько! Прежде чем на грязи повезете, пусть выпьет настойку поддиванной пыли, я давал рецептик.

– Та, что от зубной боли?

– Точненько!

– Неужели поможет? – бабуля стояла дура дурой и верила. Вот стыдоба!

– От зубной боли помогла?

– Помогла, помогла! – закивала бабуля.

– И ему поможет! Собирайтесь, езжайте, а я тут приберусь и норку вашу постерегу. У вас, кстати, один холодильничек?

– Погреб еще, – растерянно ответила ба, – а что?

– Ничего! – радушно ответил Баламыч и тоже погладил меня по цвергской голове. – Доброго здоровьица.

Тут уж я вскипел не на шутку, и плевать вдруг стало, как бабуля к этому отнесется. Помню огромные Биллькины глаза и вдвое большие бабушкины. Короче, я вырвал у него изо рта куриную ногу, треснул ею по лысине и зарычал, затем схватил афериста за шиворот и стянул со стульчика, тем самым намекая на то, что ужин окончен, а десерт отменяется.

– Буйненький гном! Буйненький гном! Вызывайте нарядик! Нарядик вызывайте! – орал знахарь.

Я потащил его в переговорную, превращая напольные коврики в гармошку и снося картины со стен.

– Боббер, стой! Стой! – орала бабуля, прорываясь за мной, в то время как Биллька тянула ее обратно. – Отпусти, внучка, отпусти, говорю!

– Биллька, сюда! – мне нужна была ее помощь, я усадил мошенника на стул, скалясь и рыча для устрашения. Сестра бросила бабушку, примчалась и получила задание. – Бери скотч, наматывай. Допрашивать дядю будем.

Она без лишних слов приступила к исполнению.

– Недоразуменьице, недоразуменьице вышло! – попытался возразить Баламыч, с ужасом глядя, как на его сверхмодный наряд, а именно: ярко синий пиджак, оранжевую рубашку, зеленый галстук и черные брюки наклеивают серую ленту.

Мы как следует притянули Баламыча к стулу, чтобы никуда не делся, а луч света направили прямо в глаза – всё, как бабушка делала с внучкиными поклонниками.

– Ой, да что же это делается! – запричитала бабушка, хватаясь за сердце. Она ввалилась в переговорную, когда лысый вредитель был полностью упакован и готов к допросу. Зрелище произвело на нее сильное впечатление, ба охнула и сползла на пол; сейчас она напомнила мне брошенную куклу. Первый бунт внуков в ее жизни, да ладно бы еще просто при посторонних, так нет же, на глазах у ТАКОГО уважаемого хоббита, да еще с порчей имущества и оскорблениями!

Кошмар! Позор! Не отмоешься!

– Бабуля, соберись! – я подскочил к ней и помог подняться. – Слушай меня внимательно! Мы должны допросить его, и ты нам поможешь.

– Ох! – она схватилась за поясницу. – Ты не мой внук! Иди отсюда!!!

– Не твой, не твой! – примирительно согласился я и чмокнул ее в щечку; Баламыч тихо мычал, его губы надежно сдерживала серая полоска скотча. – Мы просто зададим дяде парочку вопросов. Если хочешь, после допроса принесу ему самые глубокие извинения. Договорились?

– Плохой внук! Плохой!

И тогда я пустил в ход самый убедительный довод:

– Обещаю убраться и перемыть всю посуду.

– Хмммм…

– И завтра тоже!

Бабушкино лицо разгладилось:

– И какие вопросы ты собираешься задать, внучек? Если хочешь спросить, не переплачиваю ли я за медицинские услуги, то сразу скажу, мне совершенно не интересно, сколько он берет с других бабушек.

Я усадил ее напротив Баламыча и на всякий случай показал знахарю гномий кулак, как известно, втрое больший кулачка любого хоббита:

– Значит так, доктор, сейчас ты заткнешься, будешь слушать и отвечать, понял? Биллька, рот!

Хрррясь! И полоска скотча оказалась в сестренкиных руках.

– А-а-ййй! Больненько! – звучало искренне.

– Предупреждаю, дядя, – медленно произнес я. – Соврать не получится.

– Понятненько… – не раздумывая, ответил он. – Вопросики, вопросики…

– Значит так… – я забрался с ногами на стол и перехватил восхищенный взгляд сестры (она выглядывала из-за спины мошенника, держа наготове новый кусочек липкой ленты); затем кивнул на бабушку. – Эта бедная женщина никогда бы не задала тебе лишних вопросов, но я задам, потому что мне больно смотреть, как ты объедаешь ее и мою маленькую сестренку. Потому что еще не родился хоббит, способный обмануть Боббера и его родственников. Вот!

– Фу, как грубо! – возмутилась ба. – Я ухожу!

Дверь комнаты захлопнулась, замок щелкнул и дважды провернулся – спасибо бдительной сестренке. Шнурок с ключом она повесила себе на шею.

– Вопрос первый. – объявил я, двигая лампу поближе к Баламычу. – Зачем ты сюда ходишь?

– Чтобы лечить! – вставила бабушка.

– Чтобы жрать! – признался доктор.

– Это твоя главная цель, дядя? – я внимательно изучал бабушкино лицо.

– Главненькая! Главненькая!

– Ну и что! – внезапно заявила ба. – В первую очередь он хоббит, а раз хоббит, то стремится набить брюхо. Я тоже люблю покушать, это норма!

Но я был непреклонен и задал следующий вопрос:

– Как ты определяешь, кто чем болен?

– На глазочек, на глазочек.

– У него дар! – похоже, ба не желала знать правды, впервые за всё то время, сколько я себя помнил. Мне стало очень стыдно за нее; я почувствовал себя обманутым, но решил идти до конца:

– Как назначаешь лечение?

– Голосок мне подсказывает, голосок!

– Я говорю, у достопочтенного Халам Баламыча – дар. Прекрати безобразничать, Боббер, – Клавдия шумно поднялась и пошла освобождать ненаглядного доктора. – Уйди, Биллька, а то получишь. И не нужны мне ваши уборки, сама справлюсь. Внуки называется! Ой, да вну-уки!

Всё, довольно с меня.

Я спрыгнул со стола и объявил доктору, что его допрос окончен; на бабулю, суетящуюся вокруг ойкающего пленника, старался не смотреть. Биллька открыла дверь и выскользнула в коридор, я отбыл вслед за ней.

– Что будем делать? – ее широко распахнутые глазки сверкнули в полумраке.

– Не знаю, она защищает его!..

– Да, как родного!

– Не хочу здесь оставаться, Биллька. Лечиться у проходимца я, конечно, не буду, на грязи не полечу, лучше сдамся, чем слушать его каждый вечер. Видела, как он жрет?

– Прекрати! – бабушка стукнула кулаком по столу. – Я тебя за такие слова!..

И тут сестра снова проявила недетскую сообразительность – заперла обоих в переговорной, освободив меня сразу от двух напастей – чокнутого врача и одержимой им пациентки. Клянусь пирогами с печенью, я горжусь сестренкой! Она в тысячу раз умнее и смелее меня!

– Спасибо, Биллька! – я обнял ее, преисполненный благодарности.

– Что ты будешь делать с собой? – голос тревожный, она искренне волновалась и хотела помочь. – К шефу пойдешь?

– Надо подумать, но только не здесь. Я должен куда-то уйти, не могу здесь быть.

– Понимаю, только возвращайся, когда все решишь, ага?

– Обязательно.

Я чмокнул малышку в носик и без промедления покинул теперь уже не так идеально прибранную нору. Не знаю, что сделает со мной бабуля, когда выберется из переговорной, наверное… четвертует.

14. Трудяги и мохноножки

На улице включили режим энергосбережения – то, что у нас на Базе называют вечером; когда система дневного освещения погаснет совсем, наступит ночь, зажгутся красивые старинные фонари…

Завтра последний день для сдачи отчета. В моей сложной ситуевине будущее напоминает тающую шоколадку: надо либо срочно съесть, либо бросить в холодильник – и так и эдак чего-то не хватает. Голова пухла от тяжкой думы, как дрожжевое тесто. Я топал по переулкам, не беспокоясь о направлении – ноги сами несли тело черного альва куда-то. В темноте я теперь себя чувствовал гораздо лучше, чем при свете дня: сказывались особенности гномьего организма, привычка жить и работать в темных пещерах – не зря альвы называются черными. Долго плутать не пришлось, ноги знали дорогу, и через пару кварталов я оказался на главной рыночной площади нашего квартала у палатки с короткой вывеской «Под колпаком».

Хммммм, интересно… туда – значит, туда.

Я отогнул полотнище входа и погрузился в атмосферу спиртовых испарений, хорошо знакомую завсегдатаям. В прежней мохноногой жизни я не был тут частым гостем. Полумрак, с потолка свисают керосиновые лампы, они, конечно не совсем керосиновые, наверняка современные, но сходство стопроцентное, это ж всё традиционные гномьи штуки. Красота! Мне понравилось. Я увидел вечно занятого Главбуха, протирающего посуду, и много других бородатых любителей смешивать жидкости; гномы шуршали бровями, улыбались полным кружкам (под «Колпаком» самообслуживание), стирали пену с бород и вели усталые ночные разговоры. Трудяги.

«Я тут свой», – понял я. Поздоровался с барменом и получил традиционный литр эля «для разгону», опрокинул, вытер рот; на очереди был смертельно опасный для хоббитов «Треск и скрежет». Хорошо. Я проявил осторожность и употребил половину стандартной дозы, то есть поллитра.

Хозяин поинтересовался насчет Ётунштрудель, и я снова обещал посодействовать в ее трудоустройстве, но как только выпадет возможность слетать в Древнюю Скандинавию, а когда представится эта возможность – пока не известно. Обстановка располагала к философским размышлениям, и я решил поразмышлять коллективно.

– Эй, парни, кому лучше живется, гному или хоббиту? – смело обратился я к неспящей части бородатой братии. Вопрос вызвал прилив такой жуткой тишины, что мне сделалось совсем трезво. Притихло всё заведение: прервался тройной храп на столиках, остановилось непонятное мычание и похлебывание, заглохли вялый спор в углу и поскрипывание кирзовых сапог. Они уставились на меня, молча, и в голове промелькнуло: «Будут бить. Больно». Я понял, что до выхода получу самое малое двумя кулаками в нос и одним стулом по затылку (с годами у хоббитов вырабатывается профессиональный глазомер на предстоящие побои). Линять нужно по-другому; в пределах досягаемости что-то блеснуло – разделочный нож по ту сторону барной стойки. Надо успеть перегнуться, схватить его и резко рвануть влево. Если не споткнусь, то прорежу брезент и дам деру, а если не получится, то даже и не знаю, что делать. Резать славных ребят у меня никогда рука не поднимется…

Первым пошевелился Главбух: сделал вид, что вопрос его не касается, отвернулся к полкам и начал искать бутылку. Все упрямо молчали. Вот она, секунда, когда можно перегнуться через стойку, схватить нож…

Главбух заговорил, неспешно, как будто легко, а на самом деле с трудом. Так часто бывает, когда надо сказать личное: говоришь, словно каменную дверь наружу толкаешь.

– Кому лучше живется? Гному или хоббиту? Работяге, не знающему выходных, социального пособия и благодарности, или вечно голодному бездельнику, вору и побирушке? Созидателю или мелкому пакостнику? Кому лучше живется, а******а! Мой дед добывал уголь и алмазы, прадед моего деда мастерил драконью сбрую, а прадед прапрадеда сделал пирсинг самому дьяволу, а я, их потомок и гордость, торгую контрабандным алкоголем посреди космоса… Кому лучше живется? Эти т***********е мохноножки только потребляют, они пальца о палец не ударят, чтобы сделать что-то для нас, зато мы всегда находим работу на свой горб, но не жалуемся, так ведь, уважаемый?

В моем болтливом горле пересохло, и по-прежнему молчали все до единого, но я каждой волосинкой ощутил, как они согласны с Главбухом до последнего слова.

– Да уж, – выдавил я, с трудом подбирая слова; кровь рванула к глазам. – Всё так…

– Оставь эту тему, – хозяин вернул бутылку на полку и объявил чуть громче. – Парни, контора закрывается через десять минут. Кому на посошок, шуруйте в очередь, ж****б.

Впервые кабак опустел так рано, и я был тому виной.

Прости, Главбух, обидеть не хотел.

15. Вечный дрыгатель

Я пересек площадь, сгорая от стыда и обиды на самого себя, на свой длинный язык и хоббитскую бесцеремонность. Куда податься? Ответ пришел сразу – конечно, к Урману. Но то ли ночь такая странная выдалась, то ли мысли и вправду заразны: забыть про кабак не вышло. Встреча с другом стала продолжением философского вечера, и вот как это было.

В норе изобретателя горел свет, сквозь стекла металась его черная тень, входная дверь неожиданно оказалась открытой. Я протиснулся внутрь, и друг встретил меня фразой:

– Думаю, тебе по-настоящему повезло, Боб. Такая возможность…

– По-настоящему мне повезет, когда найдутся бабушкины скальпели, – ответил я озабоченно и влез в холодильник.

– Ты не понимаешь, Бобб, быть гномом – лучшее, на что способен хоббит! – Урман вел себя, как сумасшедшее дерево: размахивал руками-ветками, подпрыгивал и громко дышал. – Я могу открыть любой замок, починить холодильник и сломать кучу приборов ночного видения, но я при всём желании не вывалю из штанов ТАКОЕ пузо, у меня никогда не будет ТАКОЙ бороды и всего остального, что на тебе выросло после скандинавов!

Из холодильника на меня смотрел одинокий кефир; я захлопнул дверцу и понял, что поспать не получится, придется выслушивать еще одного философа. Как бы его успокоить, чтобы не превратиться в носовой платок?

И я сказал так:

– Ну и на кой мне пузо и борода, будь она неладна. Синяя борода, эт я еще понимаю, стильно, а зеленая? Кто ни посмотрит, скажет – зеленкой красит. И в бороде, между прочим, вещи пропадают. Если тебе так не терпится преобразиться, то шуруй к Халам Баламычу, он за пару сеансов тебе и не такое наделает: усы с коленок заколосятся, рога из бровей попрут, горб вырастет. Цена вопроса – пирог с капустой и вечная благодарность!

– Э, я не про то! – глаза его засияли, словно окна весной, когда хозяйки намывают норы, соревнуясь за звание чистюли месяца. Урман чему-то радовался, а я всё не мог понять, чему; странно, а я приготовился сопли ему вытирать… Он подвел меня к маленькому зеркальцу с трещинкой, что висело на дверном косяке. – С твоей гномьей внешностью ты – единственный хоббит со всего квартала, способный безнаказанно проникнуть в самое охраняемое место на Базе, так сказать, в святая святых!

– К Алине в спальню? – выдал первое, что пришло в голову, и тут же представил: свет люминесцентной луны просачивается сквозь шторы, Алина и Алекс дрыхнут под белым стеганым одеялом, открывается окно, в проеме я – маленький, толстый, с булыжником под хитрыми зенками, проникаю в святая святых. Кто-то включает свет. В спальне, оказывается, полно народу: и бабушка, и Билльбунда, и Штрудель, и Федор, и Урман с баллоном за спиной, шарики под потолком разноцветные, стол накрыт, виноград свисает. Тепло, весело, за клубком шерсти бегает Пушок, он же агент 013. Веселуха.

Во сне получалось, вроде как я на вечеринку попал, а они, Орловы, спят себе, как будто у них каждую ночь пустяки вроде банкетов и конференций… Бред.

Урман, похоже, имел в виду другое. Начало речи я прохлопал, но общий смысл уловил:

– … и тогда тебе откроются их секретные мастерские! Потайные склады! Тебя впустят в любые гномьми хатки! С твоей мордой можно стырить у гномов всё, любые втулки, штуцеры, шпиндели, засовы, прокладки! – Урман обнял меня за плечи и величественно взмахнул веткоподобной рукой, словно маг, открывающий ученику новый волшебный мир. – Схема вечного дрыгателя, эликсир шизни, альбатросский камень! Они это давно придумали, но скрывают…

Он всегда дергался из-за того, что по части изобретений гномы идут на сто шагов впереди него.

– Шпиндели? – клянусь макаронами под сыром, я нифига не понял, при чем тут шпиндели. – Уверен? Точно не пендели? Гномы с охотой отвесят нам с тобой по сотне, я-то знаю, как они нас любят. А что такое «вечный дрыгатель»?

Урман перестал раскачиваться и бросил в меня возмущенным взглядом:

– О нем все знают!

– Да я тоже знаю, только забыл некоторые подробности… – кореш нес полную ахинею, теперь я это прекрасно понимал гномьей черепушкой, но сказать прямо не мог, обидится, до гроба помнить будет.

– Ну, дрыгатель, чего тут объяснять, и так понятно! – в его глазах я выглядел полным болваном. – Вечный, значит, всегда работает, а дрыгатель, потому что дрыгается, это его принцип действия, понял? Ты ж теперь должен понимать! Кто из нас гном, елки-палки! – если бы у длинного на голове имелась крышка, я бы взял половник, открыл ее и помешал, чтобы не выкипело.

Я прикинулся хоббитом, которого он всегда знал:

– Ннет… то есть да, я знал, просто забыл про принцип, того самого, действия… – гляжу, вроде чуточку расслабился… Тут я продолжил валять ваньку. – А эликсир шизни? Расскажи, пожалуйста, Ури!

Но вопрос его огорчил, он отвернулся, уставился в одну точку и умолк.

– Урман? – я вдруг понял, что надо сказать, это поднимет ему настроение. – А если тебе станет скучно после того, как ты получишь все, что захочешь?

– Что?

– Скучно.

– Мне никогда не скучно, пока в норе есть хотя бы одна сломанная вещь, а у меня таких вещей знаешь сколько?

– Считай, вся нора! – подхватил я, но Урман снова помрачнел (не прокатило). Я бы тоже на его месте обиделся.

Ах, Ури, Ури! Вспомнились едкие, но мудрые слова бабушки, она как-то сказала, что современные хоббиты могут только ломать, а Урман придумал себе, что он не такой, но, по сути, такой же, как мы: чинит-чинит, крутит, паяет, а толку ноль.

Я потеребил бороду и решил зайти с другой стороны:

– Знаешь, брательник, я хотел сказать… ну… только пойми правильно. Понимаешь, вот пойду я к ним, добуду их прекрасные чертежи и шпиндели, и будут они у тебя во дворе, под кроватью, в общем везде…

– И?

– Ты станешь известным…

– Дальше.

– Гномы наконец-то поймут, что хоббиты не лыком шиты, любой гномий сейф без дрели откроют.

– Продолжай.

– А наши хоббиты скажут, ай какой Урман ловкач, ай молодец, все секреты у гномов выведал, теперь и у него альбатросский камень есть, и втулка такая же, а только сам он ничего сконстр… сконтрс…

– Сконструировать.

– Ага, не может сам, вот и прет у тех, кто сообр… бооср… з…

– Сообразительнее.

– Ага, чем он. Вот тогда ты по-настоящему и прославишься, как изобретатель-неудачник!

– Хм, – Урман перестал громко дышать, прекратил дергаться и блестеть глазами. – Думаешь, все так и скажут? И Билльбунда тоже?

– Конечно! Особенно когда шизня из тебя полезет. Сам понимаешь, она такая, чуть перестарался с эликсиром, она и лезет, особенно из ушей, да из-под мышек. Это ж все знают, правда? – «Прости, брат, – подумал я, – несу полную ахинею, но ради твоего же блага. Прости, если сможешь!».

– Угу, – торопливо кивнул притихший изобретатель. – Знаешь что? – И он снова заходил ходуном. – Знаешь что? Ссскажи гномам, сами они неудачники, понятно? Иди и скажи им! Я не такой! Не нужны мне их секреты, пускай подавятся! Урман не такой!

– А то!

Друган пустился нарезать вокруг меня бешеные круги. Ставлю три тарелки борща против одного сухарика, что про «дрыгатель», «камень» и «эликсир» он знал из самых недостоверных источников, это обычные хоббитские слухи, которые попали в развешанные уши. Смысла в них не было никакого, вот вечный двигатель, философский камень и эликсир жизни – другое дело, но умничать я не собирался. Если хотите сохранить дружбу, то иногда лучше держать язык за зубами.

– Правда ведь не такой, а? – Ури выглядел несчастным, ясный пень, от моих слов зависела вся его жизнь.

– Чтоб мне треснуть, как яичная скорлупа! Ты – лучший моделист-консуркт…

– Конструктор.

– …которого я знаю! Гномы и рядом с тобой не стояли! Пусть подавятся своими секретами!

– Думаешь?

– Знаю! И без них обойдемся! Вот пойду к шефу и скажу ему: «А ну, колите мне противоцвергскую сыворотку, надоело уже на бороду наступать и все подряд чинить! Есть у нас в квартале умелец, единственный и неповторимый. Что я, в самом деле, за него работаю?».

– Вот именно. Чем я хуже?

И тут я четко представил, как прохожу мимо Грызольды, не замечая ее, прямиком в кабинет, разъезжаются овальные двери, шеф поливает из лейки цветок и насвистывает душевную мелодию. «Кто вам позволил? – спросит он, заметив меня, и лейка замрет над горшком. – Кто вы?». А я отвечу: «Я – хоббит Боббер, обманул вас, никакого цверга я не нашел, это он меня сам нашел и укусил, а я только и смог, что назад вернуться, да и то случайно! Увольте меня, бесполезного, к едрене фене, можете рассказывать всем, как я вас подвел, только, пожалуйста, сделайте меня хоббитом, обычным маленьким хоббитом!».

– Я не могу, Урман, – услышал собственный голос и очень тому удивился. – Не могу, брат, стыдно, ой как стыдно перед шефом! Но если признаюсь, конец всему, понимаешь? Не знаю, что делать! Гномом быть стыдно, а себя раскрывать опасно. Понимаешь? Выбросит он меня и впускать запретит.

– Шеф выбросит?

– Ну да!

– Может! А ты обмани его, получи второе задание, выполни, а после признаешься. Он тебя пожалеет и оставит в агентах, только второе задание надо всенепременно выполнить, на пятнадцать баллов по десятибалльной шкале.

– Легко сказать… обмани, – я провел ладошкой по животу. – Куда я себя дену?

– Никуда! Мы другого подошлем, твоего роста. Выучит текст, пойдет к шефу, получит задание и свободен, потом снова ты будешь.

– Бесполезно. Шеф не дурак, обещал отчет мой посмотреть, вопросами засыпет.

– В таком случае Федор отпадает, – сказал Урман.

– Ты его хотел послать?

– Ну да, он за бублик куда хочешь пойдет, и тайну сохранит.

– Ты прав, кто же в нашем квартале чокнутому поверит?!

Мы посмеялись, обсудили несколько вариантов, но их пришлось отклонить. Побриться везде и утянуться скотчем слишком жестоко по отношению к себе, спрятаться в картонной коробке и прикинуться роботом Валли слишком жестоко по отношению к шефу. Пластическая операция по карману только пангалактическому миллионеру, сделать ее без огласки реально только на Силиконе-8 за сумму, число колечек в которой способно было вызвать обострение мордорского синдрома даже у закодированного хоббита (мы с Ури закодированы на шесть месяцев, если кому надо, напишу адрес врача). Точно знаю, меня могла выручить Билльбунда, она бы выучила любой текст, явилась к шефу в моей одежде и сделала всё как надо, но она еще так мала, и вообще, впутывать ее в свои неприятности плохо, я слишком люблю единственную сестру и поэтому должен сам расхлебать эту кашу!