Любовь и хоббиты Иванов Алексей
Приплыл Боббер.
Вспомнился двор Урмана, распахнутый сарай, канистры, беспокойные соседи. Кто меня просил туда заглядывать?! Летел бы себе мимо, глядишь, вернулся бы домой победителем, а не торчал бы непонятно где погребенным заживо.
Храп крепчал. Гигантские пальцы расслабились, и свободного места стало больше; я вывернулся, соскользнул с перепонки и угодил в песок. От когтей образовалась полоска света. Слишком узкая. Биллька смогла бы протиснуться, я – нет. Песок оказался таким мягким, что я ушел в него по пояс. Хороший знак. Настало время задержать дыхание и поработать землеройкой. Так я и сделал, это было похоже на подводное плавание в очень плотной воде или на путь крота. Я справился. Двигаясь к теплу, вылез наружу, и ослеп от солнечного света. Зажмурился и пару минут просто дышал свободой. Песок был везде: в ушах, ноздрях, волосах, во рту, под формой и в носках, я был похож на конфету трюфель. Выход есть – искупаться! До чего же приятно, братцы, нырнуть в теплую, ласковую водичку, до которой осталось всего ничего: десять шагов, девять, восемь, семь… пахнет свежестью, слышно волны… Под ногами мокрый, прохладный песок… Еще чуть-чуть, и…
И тут я понял, что бегу по воздуху, океан уходит вниз, а загадочная сила тянет за собой наверх. Эй, а как же водные процедуры? Хватит! Налетался. Пустите! Но кто бы меня слушал…
Снова в небе, болтаюсь, как червяк на крючке. Поднимаю голову и вижу брюхо огромного насекомого, длинный ровный хвост, разбитый на секции; слышится треск. Большущая стрекоза схватила меня за шиворот колючими, цепкими лапами и полетела. Мы обогнули пожарище и направились к скалистой части Комодо; двигались быстро, в ушах свистело, песок выветривался. Нас обступали горы, похожие на сонных великанов. Дальше – больше.
Внизу на природном балконе ближайшей скалы возникает широкая посадочная площадка, на ней что-то или кто-то шевелится.
Снижаемся.
Тру глаза, выковыриваю последние песчинки, и… площадка вырастает, многое видно и понятно, многое и многих узнаю…
Ну и бучу ты затеял, Боббер!
14. Орлов спешит на помощь
Прекрасная серая униформа, люди, андроиды, легкие одноместные вертолеты, ящики, шестиногие роботы-носильщики, похожие на крабов – вот что я видел сверху, начиная сгорать от стыда. Группа быстрого реагирования. Агенты стояли, задрав головы, показывали на меня пальцами и переговаривались. Стрекоза аккуратно подлетела к середине круга, который они образовали, отпустила меня и улетела. Худшее из того, что случилось в этот злополучный день, случилось именно в ту минуту. Положение ясное, как день: людей оторвали от дел, собрали по тревоге и забросили на Комодо с единственной целью – расхлебывать кашу, заваренную козявкой по имени Боббер.
– Хорошая новость, ребята, это он! – голос принадлежал Алексу Орлову. – Привет, Боббер!
– Что случилось, малыш? – подключились другие (голоса серьезные, без насмешек).
– Расскажи, что здесь произошло? Мы получили сигнал бедствия, – сколько сочувствия, внимания, ужас! Молчу и тупо смотрю в носки.
– Отстаньте, у него шок, – сказал Орлов. – Агент Смит, отведите хоббита в медпалатку, пусть им займется андропсих.
Андропсихами у нас называют андроидов психологов, но тогда я этого не знал.
Кто-то осторожно взял меня за руку и повел в палатку. Последнее, что я слышал, вопрос Алекса:
– Мы можем поднять больше стрекоз?
Подробности спасательной операции я узнал гораздо позднее. Когда вспыхнул пожар, в драндулете одноглазого орка сработал температурный датчик опасности, который и передал сигнал бедствия на Базу. Спустя секунду эйр-роллер взорвался. Навигационный компьютер Базы расшифровал полученные сведения, а дальше, как говорится, дело техники. Прошло всего десять минут, и гоблинский телепортационный зал наполнился экипированным взводом быстрого реагирования под командованием агента Орлова. Ребята знали, что делать, они работали, как атомные часы. Их слаженные действия, к зависти придурков вроде меня, быстро и неотступно вели к победе.
Взвод высадился на остров. Агенты привезли с собой кучу ящиков с широкими кусками непромокаемого брезента. Специальный материал расправили и разложили по площадке. Электронщики собрали и настроили передатчик-галлюцинатор для манипулирования живыми существами – прибор на трех ножках, похожий на коробку старинного фотоаппарата. Галлюцинатор определил, что на острове есть форма жизни, подходящая для тушения пожара. Гигантские стрекозы. На Комодо живет колония гигантских стрекоз, их особи, конечно, меньше взрослых драконов, но раза в два крупнее озорников, которых я напоил ракетным топливом. Электронщики настроились на биотоки насекомых и начали излучать им команды: найти хоббита, подобрать, отнести в лагерь; вчетвером поднять брезент, долететь до воды, зачерпнуть, найти огонь, вылить воду. Около тысячи насекомых встали в ряды команды спасения. Они безропотно добывали воду и тушили пожары.
15. Алина и медведь
Провожатый оставил меня перед палаткой и ушел. Ури мечтал о такой: большая, крепкая, с подогревом, и в огне не горит, и в воде не тонет. Про Главбуха вообще молчу. Вход представлял собой молнию, хочешь войти – тяни бегунок вверх и лезь. Внутри темно, тепло и душно, пахнет новым жилищем, в котором никто не жил, пластмассой, резиной и приключениями. Едой, к сожалению, не пахло.
Андроиды в палатке отсутствовали; оно и к лучшему, зачем такому дураку, как я, психолог? Психиатр – другое дело, но психиатр, пожалуй, подождет. Я как-нибудь сам. А есть хочется аж до трясучки! Среди чемоданов и специальных ящиков армейского абразца я нашел плюшевого бурого медведя с меня ростом. Несъедобный, но душевный. Понравился. Мягкий, добрый, глаза-пуговки… Кто ж его привез? Женщина-агент? Может быть, может быть. Я обнял игрушку и захныкал – от голода, страха, усталости, а он так хорошо молчал, улыбался ниточкой и, казалось, готов был простить любого.
– Понимаешь, мишка, – я размазал грязь по лицу, – лучше меня здесь оставить, правда… От Боббера одни неприятности… Понимаешь, мы с Урманом любим воровать. Все любят воровать: Биллька, Федор, Хай Гадович, Брандакрыс, Тридцать три коровы, даже бабуля с удовольствием тырит стиральный порошок и хозяйственное мыло. А Ури, он большой выдумщик, он тебе что хочешь соберет, и оно в пяти случаях из десяти даже не взорвется. В двух случаях из тридцати оно будет работать, а иногда оно работает больше недели. Здорово, правда? Понимаешь, Урман часто использует звездолетное топливо, в растворы добавляет, в нанодвигатели, одна чайная ложка на стакан кефира для пищеварения и капелька в омлет, чтобы жарился быстро. Я не ем, но Урману нравится. В пельмени добавляет. Ненормальный! Но гении все такие, им положено. Так вот, о чем я? Да! Мы приносим топливо с космодрома, запасаем, храним в канистрах, в сарае, под замком. И знаешь, что получилось? Жуткая глупость. Я случайно взял с собой другую канистру, вместо молока. Я ВЗЯЛ НА КОМОДО ЕГО РАКЕТНОЕ ТОПЛИВО.
Мишка молчал и по-доброму улыбался. Никто в жизни не слушал меня так, как он, – спокойно, без угроз и оскорблений, а в палатке тихо, тепло… И Боббера понесло! Агенты спасали остров, а я вываливал на игрушку всю свою воровскую жизнь. Одна история, другая, третья, подробности, имена, что крали, с кем и у кого, как готовились и совершали, где и у кого прятали. Медведь-исповедник улыбался красной ниточкой. Снаружи кипела работа, летали стрекозы, а я говорил, говорил… Время в палатке текло медленно.
Я сел на мягкий пол с подогревом, спиной уперся в холодный ящик и обнял мишку, как закадычного друга.
– Вот и всё, – тихо подвел я черту на выдохе.
И ТУТ МЕДВЕДЬ ПОГЛАДИЛ МЕНЯ МЯГКОЙ ЛАПОЙ ПО ПЛЕЧУ.
!!!
Простой игрушечный мишка шевелится? Я подскочил, как живая шивривианская рыба на сковороде, стукнулся спиной о коробку и упал. Медведь тоже упал. Мы оба поднялись, потирая коленки. Голова кружилась. Игрушка тоже встала на задние лапы, сцепила передние за спиной и принялась вышагивать взад-вперед.
– Ваш случай, безусловно, интересный, уважаемый Боббер, – сказала она человеческим голосом, низким, густым, как и подобает медведю. – Вы небезнадежны, как могло бы показаться на первый раз, но вам нужна квалифицированная помощь.
– …сссибо! – сил хватало говорить одними губами, вот не думал, что свихнусь так быстро… Обострение мордорского синдрома на нервной почве? Врачи называют подобные видения короткой, но емкой фразой «сглотнуть колечко». Вот, значит, и моя очередь подошла колечко проглотить.
– Успокойтесь, – медведь схватил меня за руку. – Дорогой Боббер, вы в полной безопасности, я совершенно безвреден. Постарайтесь расслабиться. Нам лучше побыть здесь и продолжить разговор.
Рассудительный глюк, верно говорит, бежать глупо, кругом агенты и скалы… Продолжить разговор? Можно: отчего не поболтать с собственным подсознанием.
– Почему вы – медведь?
– В этой оболочке, господин Боббер, мы вызываем больше доверия, пациенты обычно сильно симпатизируют мягким игрушкам, особенно медведям. Вы согласны?
– О да, – в какой-то степени я ощутил гордость за свой мордорский синдром, за его приличность. Согласитесь, могло бы привидеться мерзкое чудовщие с острыми когтями и вонючей пастью, а тут нате вам, интеллигентный, скромный, опять же, выговориться позволил, битый час меня слушал, не насмехался… – Очень приятно, правда.
– Взаимно, – он шаркнул лапой и жестом пригласил сесть рядом на мягком полу. – Вы стали гораздо спокойнее, господин Боббер, это прекрасно.
– Да уж… – я осторожно окинул взглядом палатку, мало ли… Кто знает, что там притаилось за ящиками и в темных углах…
– Понимаете, Боббер, если бы собеседование состоялось до принятия вас на должность, я бы предупредил руководство, и риск, которому сейчас подвергается остров и репутация шефа, был бы исключен.
– Эт точно, – чрезвычайно умный глюк, чтоб я макаронами подавился! – А еще лучше, если бы бабушка сразу при рождении сдала меня в психушку. Дурацкое кодирование на полгода полная ерунда!
– Зачем сгущать краски, Боббер? – медведь похлопал меня по коленке. – Для хоббита вы вполне нормальный.
– Знаете… а вы такой замечательный глюк! – я всхлипнул. – С вами так приятно разговаривать, не то что с бабулей!
Медведь посмотрел с недоумением.
– Глюк? – хлопнул себя по лбу и улыбнулся веревочкой на морде. – Ах, да! Понимаю, понимаю… Знаете, это часто случается… Хм… – он почесал щеку. – Понимаете, Боббер, я не галлюцинация. Я реален.
– Да, да… – Я почему-то ждал, что он так скажет, и ничуточки не удивился.
– Постойте, Боббер, возможно вас это ранит, – он положил обе лапы на мои плечи и посмотрел прямо в глаза, – но вы должны знать, дружище, что я совершенно реален, потому что я не то, что вы себе придумали, я – стрессовый психотерапевт, член группы быстрого реагирования, медицинский андроид двенадцатого поколения, NMOXX1287444. Вот здесь на локте пришит ярлычок с заводским номером и штрих-кодом. Повторяю, я не галлюцинация, я – член группы, врач, и я обязательно вам помогу, господин Боббер!
Смысл его слов стал потихоньку до меня пробиваться.
– ЧТО-ООООООО?
Отступать некуда, я снова стукнулся спиной, и чем больше врубался, кто передо мной, тем сильнее дрожали колени. Андроид обнял меня и погладил мягкой лапой по голове. Вырваться невозможно, что-то говорить – бессмысленно. Я попался. Впервые Боббер попался сразу на всех грехах. Половине хоббитов Базы теперь грозит пожизненный срок, в случае, если шеф их выдаст межгалактическому правосудию. Конечно, разговор записан, зарегистрирован и благополучно передан в генеральное файловое хранилище Базы. Конечно, я тысячу раз дурак, что, потеряв осторожность, выложил всю свою подноготную чужому медведю.
Это ж надо!
Плюшевый мишка!
Мишка!
Плюшевый!
Почему я ничего не знал об этих моделях?
Почему Ури не рассказывал о них?
Почему?
Бесполезные вопросы, море бесполезных вопросов, когда ответ и так ясен:
ВСЕ КОНЧЕНО, БОББЕР.
ТЕПЕРЬ ТЫ НИКТО, БОББЕР.
КРЫШКА ТЕБЕ.
СДАЛ ПОДЕЛЬНИКОВ
И ЛУЧШЕГО ДРУГА В ПРИДАЧУ.
ШЕФ НЕ ПРОСТИТ.
НИКТО НЕ ПРОСТИТ.
БАБУШКА ПРОКЛЯНЕТ.
СЕСТРЕНКА ОТВЕРНЕТСЯ.
Я страшно расстроился, а медведь ходил и ходил вокруг…
Зачем – скоро выяснилось: намотал на меня широкую тесьму, и стал я, как мумия из отдела кадров, только хуже. Связанный по рукам и ногам, я был похож на кокон.
– Для вашей безопасности, господин Боббер! Душевное волнение чрезвычайно высокой степени требует чрезвычайных мер, – он затянул потуже.
– П-пп-пусти! – я дернулся влево, рванул вправо и, не в силах устоять, рухнул на пол. Извиваясь как червяк, докорячился до выхода, молния разъехалась, и прямо перед носом возникла изящная ножка в армейском ботинке, потом вторая, и не надо было больше ничего разглядывать, чтобы понять – Алина!..
– Ах ты, маленький, за что он тебя так? Миша, зачем? – не дожидаясь ответа, девушка быстро размотала тесьму.
– Вы нарушаете инструкцию, лейтенант Сафина! – предупредил психолог.
– Я нарушаю инструкцию, андроид с хрен запомнишь каким номером, а ты издеваешься над живым существом! А как же первая заповедь робототехники?
Мишка почесал плюшевую головушку и насторожился:
– Она гласит, что робот не может причинить вред человеку… А что?
– Вот-вот!!! – Алина, стоя на коленках, стряхивала с меня пылинки. О, боже! После всего случившегося: падений с высоты, горящих пальм и погребения под драконихой, было фантастически приятно. – Вот-вот!!! – повторила она и покосилась на лжеигрушку. – А сам ты что натворил?
Медведь торжественно застыл и принялся возражать:
– Хоббит – не человек, уважаемый лейтенант Сафина, – он показал на меня мохнатой лапой и продолжил чесать голову. – И вреда я не причинял. И номер мой запомнить очень даже просто. Комбинацию символов NMOXX1287444 можно запомнить следующим образом. Буква N – это вторая буква в слове «андроид», М – это медведь, ОХХ – это выражение эмоции восторга при виде такого приятного медведя. Число сто двадцать восемь соответствует качеству записи эм пэ три файла, а семерка символизирует духовность. Первая четверка может быть ассоциирована с тысяча девятьсот шестьдесят четвертым годом – годом изобретения языка программирования Бейсик. Вторая четверка может быть ассоциирована с тысяча девятьсот семьдесят четвертым годом – годом появления стандарта языка программирования Паскаль, а третья – с икс шестьдесят четвертой разрядностью Виндоуз.
– Ты что-нибудь понял? – обратилась ко мне Алина, выпрямляя прекрасные ножки, стройность которых не могла скрыться даже под тканью армейских камуфляжных брюк.
– Хоббит – не человек, – вздохнул я.
Медведь пожал плечами, Алина тоже.
– Знаешь, что, Миша, выбирай, – Сафина уселась на ящик. – Либо ты Миша, либо «хрен-запомнишь-под-каким-номером», а вот это всё, про цифры да про символы, пожалуйста, другим мишкам рассказывай.
– Мы должны задержать хоббита, – холодно отозвался медведь и потребовал. – Помогите мне, лейтенант Сафина.
Алина нагнулась, подобрала бинты и двинулась на мишку.
– Лейтенант Сафина! Лейтенант Сафина! Что вы делаете??!
Когда в палатку зашел Алекс, он увидел связанного по самые уши медведя, слепо тыкающегося в угол, Алину, сидящую на том же ящике, и меня. Пожалуй, я вызвал наибольшее движение мускулов на лице командора, а точнее не я, а то, что со мной Алина делала: укачивала меня, словно младенца. И пела колыбельную:
- Спят усталые агенты, вместе спят,
- Мир спасли и тихо в носики сопят.
- Даже шеф наш спать ложится,
- Чтобы ночью нам присниться.
- Глазки закрывай, баю-бай!
- С нами можно оказаться на Луне,
- И с Буденным покататься на коне,
- И с да Винчи подружиться,
- С Гофманом вина напиться,
- Слюни не пускай, баю-бай!
- Баю-бай, должны агенты ночью спать.
- Ведь агентам надо часто мир спасать.
- Ах зачем ты, Бобберочик,
- Чуть не сжег весь островочек?
- Больше не сжигай! Баю-бай!
– Что это? – сухо спросил Орлов.
– Ш-ш-ш-ш! – она округлила глаза. – Не видишь, что ли? Еле укачала бедняжку!
Я на всякий случай прикинулся спящим.
– Истерика? – командор нагнулся взглянуть на меня.
– Еще какая! – Алина усилила тряску. – Ш-ш-ш-ш! Ш-ш-ш-ш!
– А что с андропсихом?
– Тоже истерика, – выдала она самым честным тоном из всех существующих. – Орал, что мы тут чокнутые, грозился применить электрошок… Короче, сломался мишка.
Орлов повернулся к забинтованному медведю, тот продолжал тыкаться в угол.
– Экспериментальная модель, нестабильная. Отключу его.
– Сделай милость, дорогой!
– И отформатирую… Как думаешь, стоит?
– Делай, что считаешь нужным, любимый, я в этом полный ноль. А вот агента 013 точно надо, чтобы не косил от экстренных миссий. Научная работа у него, видите ли, и сезонное размножение! Не знаю только, чем лучше это сделать? Как считаешь, жирного кота лучше форматировать веником или голодом?
– Угу, – послышалось из угла. Орлов щелкнул медвежьими ушами, как переключателями, и ни в чем не повинный психолог рухнул на пол.
Всегда буду помнить, как она спасла меня.
Орлов отправился по делам, Алина улеглась на мягкие сумки и уснула, а я выскользнул из палатки прошвырнуться по лагерю. Из обрывков подслушанных разговоров выяснилось, что комодские стрекозы сумели залить пальмовую рощу достаточным количеством воды. Огонь сдал позиции, уперся в скалы и кончился. Как я и думал, старая дракониха дрыхла на том же месте. Группа быстрого реагирования ждала сменщиков, которые должны были заняться драконами-подростками. Сменщикам предстояло израсходовать цистерну концентрированного единорожьего молока. Говорили и о третьей группе, которая займется восстановлением ландшафта, – засадит остров новыми пальмами.
Разведчики вернулись на стрекозах в лагерь и сообщили, что обнаружили три десятка нетронутых кладок, я был по-настоящему рад этой новости.
– До сих пор не понимаю, почему здесь оказался хоббит, – признался один электронщик другому, отключая передатчик-галлюцинатор. Я надежно спрятался, но хорошо слышал каждое слово.
– Хоббит такая тварь, – с готовностью ответил второй специалист, – в любую дырку пролезет. Куда только гоблины смотрят!
Эти двое даже и мысли не допускали, что хоббит прибыл на остров в качестве агента.
Через час я вернулся на Базу вместе с отрядом Алекса Орлова.
История четвертая
Урррман и Попперрр
1. Два торта и килограмм ветчины
База.
Я планировал вернуться усталым победителем, вручить Терпелиусу брошюрку со словами: «Познавательно, продолжение планируете?», подарить юному ассистенту гоблина автограф, и, конечно же, сдать одноглазому орку полученное имущество: пустую канистру и летающий драндулет. Обязательно утереть кладовщику нос чем-нибудь вроде: «спасибо, но ваше железо не пригодилось» или «не цените вы, батенька, агентов, техника ваша ненадежная, давно пора утилизировать, да и вас тоже…».
Но я вернулся ни с чем – с пустыми руками и клеймом поджигателя на репутации. Обычный hobbitus vreditelus, как пишут о нас в справочнике для путешествующих автостопом по галактике.
Тот же телепортационный зал с напольной разметкой, красные лампочки, широкое стекло, отделяющее зал от диспетчерской. За стеклом суетятся Терпелиус и его верные гоблины. Я вижу маленького ассистента – парнишка в смятении, мне стыдно. Они знают, им положено знать; тревожный сигнал приняли они, группу спасения отправляли тоже они; гоблины постоянно были на связи с Орловым, докладывали обстановку шефу.
Ужас.
На горбоносых лицах, кроме Терпелиуса и маленького ассистента, царит злорадство. «Доигрался, – думают гоблины, – не фиг было выпендриваться! Знай свое место, хоббит. Герой-ворюга!».
Я сидел на площадке, как в пустеющей ванной: люди, андроиды, техника, снаряжение – все это хлынуло к выходу; каждый член группы был чем-то занят, кто-то нес, другой помогал нести, третий командовал. Шестиногие роботы-носильщики, нагруженные генераторами, топали последними.
И остался Боббер в зале один, как соринка, глазеть на широкое стекло. Алекс вошел в диспетчерскую первым. Высокий командор смотрел на гоблинов сверху вниз. Приветливо кивнул Терпелиусу, пожал старшему руку. Будет ли хоть капля внимания в мой адрес? Одно-два слова. Кто-нибудь скажет, что Бобберу делать?
– Господин Боббер, – Терпелиус включил громкую связь с залом; я вздрогнул: голос жесткий, совсем другой. – Освободите площадку, готовится отправка очередной группы для ликвидации последствий вашей… (намеренно остановился, язва!) спецоперации.
За стеклом на меня глазели агенты-электронщики. Закончил Терпелиус так:
– Напоминаю, в зале не должно быть посторонних. Открываю наружные ворота. Прощайте.
Ворота начали медленно раздвигаться вверх и вниз, как пасть драконихи. Я отвернулся от диспетчерской, плечи мои тяжело опустились, хотел держать голову прямо, не вышло. Я брел в красном сиянии дежурных лампочек, а сзади вытягивалась одинокая тень. Вдруг по залу прокатился бодрый топот человеческой пары ног. Я обернулся.
Она.
Алина Сафина бежала за мной из диспетчерской. В других обстоятельствах я бы принял это за сон и радовался, но сейчас… Я знал, зачем она осталась – пожалеть бедного маленького хоббита. Алина играла роль воспитанной заботливой девочки, которую мама научила не выбрасывать таких, как я.
– Бобберчик, постой! – сказала она ласково. – Ты расстроился, да?
Не то слово! Но слова застревали в горле, я молчал.
– Да брось ты расстраиваться, малыш! Я сама такая была! – она улыбнулась, вспоминая. – Пожары, конечно, не устраивала, но за мной всегда нужен был глаз да глаз…
Да за такой красавицей присматривать одно удовольствие, и говорить не надо. Стыд и обида смешались у меня с ревностью. Я уставился в пол, избегая смотреть девушке в лицо, хотя из вежливости надо бы. Простые слова типа «да что ты, все нормально» или «спасибо за заботу», засели в груди, как партизаны.
– Ты же не станешь плакать, правда, Боббер? – осторожно спросила она, опасаясь, что именно рыданиями я и собираюсь заняться в ближайшие десять дней.
Я замотал головой и потопал к воротам, они полностью разъехались.
– Подожди! – девушка поймала меня за руку. – Давай пройдемся.
Мы вышли наружу, в тихий, чистый квартал, состоящий из тротуара, полосы для транспорта и двух гладких стен.
– Ты не расстраивайся, дружок! – сказала Алина. – Знаешь, приходи к нам в гости завтра часам к двенадцати, Алекс будет на совещании, а у меня в холодильнике пропадают два торта и килограмм ветчины. То есть они совершенно свежие, но никто их не ест, и я подумала, зачем добру пропадать, если в мире столько голодных маленьких хоббитов?
– Два торта и килограмм ветчины… – машинально повторил я.
– Два вкуснейших кремовых торта с шоколадной крошкой, орехами и бисквитами, – уточнила Алина, – и здоровенный кусок прекрасной французской ветчины восемнадцатого века!
Я сразу повеселел, но вид сохранял убитый.
– Значит, договорились? – она остановилась и присела возле меня, как мамочка.
Смотрю в носки, стесняюсь, начинаю краснеть и глупо улыбаться. Киваю, разворачиваюсь и бегу прочь. На губах только ее имя, в голове – дымящийся пальмовый лес, в носу – запах жареных бананов.
2. Хоббиты в голове
Вопросы лезли в голову, как хоббиты в столовку, то бишь все сразу, грубо толкаясь локтями и кусаясь. Почему меня так просто отпустили? Хотя чего гадать – на Базе любого можно найти, было бы желание; камер наблюдения и сканеров тут понатыкано мама не горюй. Захочет ли гном видеть меня и слушать? Вряд ли… я бы не захотел. Ну то, что из агентов вышибут, это и электроовце понятно.
Много ли народа знает о моих подвигах?
Эх, кому я голову морочу! После тепегёзов и разгрома лаборатории гоблины будут рассказывать о проделках Боббера на Комодо не то что по всей Базе, но и внучатам перед сном, а те – внучатам внучат и родственникам с других планет, и так на сто поколений и световых лет вперед, потому что я – хоббит, а они – гоблины, и не родился еще тот хоббит, который бы утер гоблину горбатый нос.
Я резко отвернулся к стене, делая вид, что разглядываю живот, дождался, пока проскочит стайка голодных соотечественников, и потопал дальше. На Базе вечерело, пришло время искусственных сумерек, и на фонарных столбах, сделанных под старину, с коваными завитушками и квадратными стеклами, замерцали тусклые огоньки. Квартал сменялся другим кварталом, я продолжал задавать себе вопросы и сам же себе отвечал.
Стоит ли сдавать форму в костюмерку?
Вряд ли. Юдааш наверняка в курсе, стало быть, ржач всем пошивочным цехом мне обеспечен, а если к веселью присоединится гоблин Раабан с его грубым юмором и рукоприкладством, то ничем хорошим мой визит не кончится. Кончится он плохо.
Знают ли хоббиты?
Не думаю. Хоббитов интересует всего две темы, ради которых они готовы остановиться и слушать то, что им говорят. Еда и кольца. Если у хоббита мордорский синдром, он готов слушать любую пургу, лишь бы в ней говорилось о круглых предметах.
Где Урман?
Вот кого надо увидеть в первую очередь. Во-первых, я обязан устроить этой ученой вобле хорошую взбучку, ведь в случившемся самое малое наполовину виноват он, а то и на сто процентов. Посудите сами, Ури начал психовать и разносить двор к едрене фене, поперся в сарай за топливом, взбаламутил соседей, что и привело к роковой подмене! Во-вторых, я за него беспокоился. Куда его потащили? Свихнулся он окончательно или это был приступ? А вдруг он вернулся и спалил свой двор и полквартала в придачу? Что если весь квартал? Если сарай рванет, База может сойти с орбиты.
Бабуля уже прибила Баламыча или просто выгнала? Надеюсь, прибила; просто выгнать было бы скучно и не в бабушкином это характере. Баламыч, конечно, тертый калач, если почувствует угрозу, сам сбежит. Своей крепкой головой он и дверь выломает, и в закрытое окно прорвется, а надо будет – и стену прошибет.
Что скажет Билльбунда о моем позоре?
Единственный вопрос, на который я мог дать самый точный ответ: за брата она любому троллю орка на голову намотает. Неважно, что я натворил или собираюсь натворить. Биллька такая, и я такой: даже если сестра организует отключение многорукого Макара, и ей навсегда запретят приближаться к столовке, я по-прежнему буду любить и защищать мою малышку. Поэтому неважно, что скажет Биллька, важно, что мы с нею будем делать.
3. Пока горел Комодо…
В бабушкиной норе что-то происходило; обычно, заходя в нору, вы кожей чувствуете чистоту и порядок. В тот день к чистоте и порядку добавился торжественный запах хоббитских пончиков, бабушкиного суперблюда, да что там бабушкиного, хоббитские пончики для нас – почти священная еда, готовят которую по большим праздникам… А ведь так, наверное, оно и должно было быть в случае моего победного возвращения с первой миссии в качестве агента базы! Эх, если бы, если бы…
О-о-о! Да тут не только запах пончиков, я уловил волшебный аромат ванильного торта, кофейных пирожных и маринованных огурчиков!!! Никогда в этом доме не готовили все перечисленные вкусности в один день. Наши с Биллькой дни рождения и то проходили с чем-нибудь одним – либо с пончиками, либо с тортом, либо под огурец.
Прислушался. Из гостиной противный козлиный голос тянул строчки старинного хоббитского романса «В лунном слияньи…» – о том, как два одиноких сердца нашли друг друга, случайно столкнувшись при хищении муки на старом складе. Когда зазвучали слова припева «Динь-динь-динь, динь-динь-динь», означавшие по тексту, что в самую ответственную минуту на мельнице сработала сигнализация, к блеянью прибавился бабулин фальцет, после чего меня пошатнуло, я пережил легкий приступ тошноты, преодолевая который заставил себя войти в гостиную.
У бабушки в гостиной настоящий хоббитский рояль уменьшенного размера; откуда – загадка. Ба утверждает, что инструмент был в норе со дня вселения. Я думаю, просто гномам-строителям было скучно, и кто-то из них на спор взял и смастерил. У натуральных хоббитов, тех, что жили на открытом воздухе в настоящих норах, кроме дудочек и свистулек для отпугивания воробьев ничего подобного отродясь не было.
Однако это неважно; важно то, что я увидел: бабуля, пожилая хоббичиха, не худенькая, не легкая (во всех смыслах), вполне степенная женщина, лежала на рояле, словно это не рояль никакой, а место на пляже. Лежала на боку, повернув лицо к играющему, и… строила ему глазки.
Ругательства застряли в горле, я прирос к полу. Надо же, и не знал, что моя твердокаменная бабуля в принципе способна с кем-то заигрывать. Ради этого старушка взгромоздилась на рояль, понимаете?!! Но ужас заключался в другом, ужас заключался в том, КОМУ она посылала свои любовные позывные. Догадались?
Этому шарлатану – Халам Баламычу!
На бабушке было ее самое нарядное платье… Нет, я, конечно, все понимаю: дедушки нет (они расстались давным-давно, когда мама была совсем крошкой, у хоббитов это обычная история), скука, все перемыто, делать нечего… но с кем! С ним!! «Я зачем вас запирал?!» – хотелось мне крикнуть, но я онемел…
Лысина мошенника празднично блестела, как бай-джанский лимон. Он и одет был по-жениховски: весь в черном, серебряные запонки, воротничок белый, накрахмаленный, ботинки – ни пылинки. Только все равно упырь упырем, правда, ростом не вышел.
Пение под аккомпанемент продолжалось. Я подбирал нужные слова и выражения, дабы знахарь поскорее вышел в окно, но меня потащили вон из гостиной, оказалось – Биллька. Сестра сделала предупредительное «тш-ш-ш-ш» и повела в свою комнату. В комнате царил удивительный бардак. Если у меня дома полный бардак, это нормально, а что до Билльки, то ее бабушка всю жизнь ставила в пример и хвалила за образцовую чистоту. Что же случилось?
Среди беспорядка я обнаружил два знакомых объекта: Урмана и Федора. Это многое объясняло. Урман сидел на Биллькиной кроватке, пыльный, мятый, поцарапанный. Он давил пальцами на виски, а локтями упирался в колени. Спина трагично согнута. Хоббит молчал, и только глаза кричали. Рядом, в углу, стоял перевернутый деревянный ящик из бабушкиного хозяйства для хранения овощей. Под ящиком метался Федор (иногда в нем есть что-то от овоща), а сверху громоздились разные тяжести, чтобы не сбежал, в основном толстые книги по домоводству – подарки от бабушки ко дню рождения. Вот вам и объяснение, почему комната стоит на ушах: Федора надо было изловить, под ящик запихать, вещами накрыть.
– Рассказывайте, – я сел рядом с долговязым и посмотрел на сестру. Она взяла полпончика с тарелки, покормила Федора (он не выл пока жевал) села в кресло напротив нас и осторожно, чуточку виновато улыбнулась.
– Ой, Боббер, ты столько всего пропустил! Даже не знаю, с чего начать… – она бросила нежный взгляд на Урмана, которому было все равно, что происходит за пределами его черепной коробки, и быстро перевела его на меня. – Сам-то как? Все хорошо?
– Потом расскажу, давай сначала ты, и сперва про то, что ТАМ происходит, – я большим пальцем показал туда, где находилась гостиная.
Сестра лукаво улыбнулась, и я сразу понял, что лично она за бабушку рада. Значит, в деле борьбы со знахарем союзников у меня не будет… Обидно. Ну ничего, я просто так не сдамся.
– Разве нужно объяснять? – Биллька подняла бровку. – У них любовь.
Сестра закатила глазки и стрельнула ими в Урмана.
– А с твоим гениальным зомби что? – я показал на окаменевшего изобретателя.
Биллька скормила Федору еще полпончика и рассказала короткую, но захватывающую историю, составленную по кусочкам из бредней чокнутого мелкого создания под ящиком, того, что набубнил Ури, и частично из показаний очевидцев (достойная внучка хоббичихи Клавдии, Билльбунда умеет опрашивать свидетелей).
Соседи схватили, связали и отнесли буйного хоббита в психиатрическое отделение. Они были уверены – только мордорский синдром заставит хоббита распилить на части собственное имущество и поджечь нору. Не зная Урмана, я бы с ними согласился.
В больнице обещали разобраться, и нашего Ури посадили в очередь, где он оказался среди таких же связанных, скованных, обмотанных и затянутых сородичей с подозрением на синдром.
И Федор был там, он обязан отмечаться в лечебнице раз в неделю и проходить тесты на уровень безумия; при любом состоянии ему дают лекарство и отпускают. Мелкий безумец выскочил из кабинета с колпаком своего психиатра на голове, увидел Урмана и начал орать на весь коридор, показывая на Ури: «Санитары! Санитары! Этого хоббита срочно в реанимацию!».
Орки-санитары приняли Федора за врача, схватили многострадального Ури, пристегнули к лежачей каталке и повезли в реанимацию. Федор пустился за ними, вопя: «Хоббит умирает! Хоббит умирает!». У моего гениального друга, как вы помните, в тот злополучный день были основания уйти в себя, что он и сделал. Федор забрался в каталку, бешено вылупился на несчастного изобретателя и заорал: «Поздно! Поздно! В морг его! В морг!». «Как скажете», – ответили орки (морг находился ближе) и повезли хоббитов в указанном направлении.
Старый патологоанатом Щербатый, призрак морского разбойника, срезал с Урмана ремни, хотя можно было и отстегнуть: просто Щербатый любил резать. Скальпель сверкал, как драгоценность, и это сверкание вывело Ури из ступора. Что тут началось! Хоббит заорал, призрак выронил скальпель и тоже заорал; орки, не успев далеко уйти, подхватили его, а Федор под шумок собрался стырить что-нибудь кругленькое.
Щербатый выкатил тележку с орущим Урманом в длинный прямой коридор и придал ей сумасшедшее ускорение. Мой утконосый друг сидел на коленях и держался за бортики.
В конце трассы его ждало распахнутое окно без решетки: свежий воздух у патологоанатомов, сами понимаете, на вес золота.
Каталка просвистела через коридор и на полном ходу треснулась в стену с окном.
Ури по инерции кувыркнулся в оконный проем и оказался на свободе.
Федор полетел следующим – Щербатый запустил его туда, как бейсбольный мячик. От резких ударов хоббиты обычно приходят в норму, и эти оба, попав на свободу, приняли мудрое решение обратно не возвращаться. К сожалению, их нормальное состояние тут же закончилось, но, спасибо Федору, он догадался увести высокого дядю к бабушке Клавдии: знал, хитрец, где покормят.
В бабулином доме их встретила Биллька, и с трудом затолкала в свою комнату. Федор пребывал в умеренно буйно-помешанном состоянии, лез, куда не надо, требовал еды и «кругленького» – словом, Федор он и на Марсе Федор. А вот Ури молчал, и весь вид его говорил о том, что смысла в жизни хоббита нет. Поэтому мелкого вредителя сестра, как могла, изолировала – упрятала под ящик для овощей, а длинного гения постоянно отвлекала и веселила; на мой вопрос «как?» сестра замолкала и, краснея, отводила взгляд.
И вот, наконец, вернулся я. Федор по-прежнему буянил, а Урман сидел дерево-деревом.
– Я знаю, что такое База на самом деле, братцы! – пропищал Федор; сквозь щель между досок блестели его безумные, как мухи в банке, глаза. – Я расскажу! Расскажу вам правду! Хотите знать правду?!!
– Хотим, хотим, – отмахнулась Биллька, внимательно осматривая Ури. – Бобби, ему нужен доктор, может быть, позовем?… – она махнула головкой, намекая на Баламыча. – Смотри, какие ссадины, царапины, синяки. Он себя даже ваткой протирать запрещает, брыкается!
– Жалко расставаться с Ури прямо сейчас! Ему бы еще жить да жить… – серьезно ответил я, намекая на квалификацию Баламыча. – Или, думаешь, с него хватит?
Ури загудел.
– Не боись, брателло, это шутка, мы сами тебя вылечим, – я помог Билльбунде привести долговязого в горизонтальное положение.
– Ш-ш-ш-ш! – Биллька приложила пальчик к губам. – Пусть отдохнет.
– База – это куб, огромный куб, он вращается, переворачивается! – Федор не собирался отдыхать, Федор активно бредил. – Всюду ловушки! Ловушки! Страшные западни!
– Ты дурак, что ли, совсем?! – сестра стукнула кулачком по доске. – А ну заткнись!
– Федор не дурак! Федор умный! – возня в ящике усилилась. – Федор обманет ловушки и не попадется!
– Заткнись!! – рявкнули мы оба, и Федор умолк, продолжая сотрясать свою маленькую тюрьму.
– У нас есть спирт? – я раздвинул закрытые веки Урмана (он, кажется, уснул), но ничего интересного там не увидел – глаза как глаза.
– Есть! Ща принесу! – она скоро вернулась с аптечкой, и мы принялись играть в больницу.
Для начала дали Федору вдоволь нанюхаться эфира, и бред сумасшедшего сменился прерывистым храпком. Спящего Урмана раздели до трусов и обработали ранки спиртом. Биллька явно получала удовольствие от роли медсестры, поэтому я решил оставить Урмана в полном ее распоряжении, а сам вернулся в гостиную.
Бабуля лежала на рояле, а Баламыч, стоя на колене в позе кавалера, умоляющего даму сердца простить / не сердиться / выйти за него / и так далее, массировал старушке пальцы ног.
Я снова утратил дар речи, хотя, конечно, надо было высказаться.
В этой обстановке мне оставалось только пойти прогуляться.