Она уже мертва Платова Виктория

Вот и очередная фигурка!

Их было уже девять, учитывая те, что она выцарапала из зеленой бороды. Сколько еще нужно собрать – десять, двадцать? Фигурки не хотят отпускать Белку, заманивают все дальше и дальше – в «мертвую зону», где нет ни пляжей, ни бухт, только камни, подпирающие отвесные скалы. Некоторые из них – большие, там может поместиться не только Белка, но и Сережа со своими книжками. Жаль, что расстояние между ними с каждый разом увеличивается, чтобы попасть с одного островка безопасности на другой, приходится идти по цепочке маленьких и не очень устойчивых камней. Некоторые из них вовсе не голыши, а самые настоящие губчатые ракушечники, и Белка всякий раз рискует порезать ступню, а то и вовсе свалиться в воду. Она такая прозрачная, что видны все камни и камешки, а самого дна – не видать. В воде Белкой были замечены несколько мальков, синюшная дохлая медуза и сланец на правую ногу. Судя по размеру, он принадлежал какому-то взрослому и не слишком аккуратному человеку – ведь второго-то, на левую, нет!

Один раз Белка оступилась и шлепнулась в воду, больно ударившись коленкой. Куриный бог, раковины и несколько шахмат вывались из кармана и погрузились в глубину. Как зачарованная, Белка смотрела на это погружение. Первым исчез куриный бог – большая каменная семья приняла беглеца с распростертыми объятьями и поспешила укрыть от Белкиных глаз. С раковинами все тоже худо-бедно образовалось, и лишь фигурки из пластмассы остались неприкаянными. Наверное, их можно достать, но для этого придется поднырнуть под камни, что само по себе вещь неприятная – вдруг новоявленного следопыта утянет на дно? Или он расшибет себе голову о непрошенных защитников куриного бога?

Стесанного колена вполне достаточно.

Падение отрезвило Белку и заставило по-новому взглянуть на ситуацию. Несчастные Львенок и Черепаха существуют лишь в ее воображении, всех шахмат не соберешь, как ни старайся. Тем более что солнце давно ушло за скалы; сейчас оно освещает сад, яблони и кипарисовую аллею, приправленную лавром. А здесь лежит сумеречная тень, да еще море издает странные звуки, что-то вроде: ууух-х, баам-м, буу-уль.

Нужно возвращаться.

Белка взобралась на еще хранивший солнечное тепло валун, оглянулась назад и даже присвистнула: скала, за которой пряталась бухта, слишком далеко. Как она умудрилась проскакать по камням такое расстояние и не заметить этого? Колено болело, иссеченные ракушечником ноги мелко подрагивали, мокрое платье липло к телу и стесняло движения. Если она отправится в обратный путь, не передохнув, – точно не дойдет!

Больше всего Белке хотелось, чтобы за ней приплыл корабль – прямо сейчас, сию минуту. Но не тот, который взял на борт Деда и – возможно – Самого старшего и Самую младшую. Совсем другой – как в книжке про алые паруса. Впрочем, цвет парусов неважен, и их наличие тоже не имеет принципиального значения. Главное, что на носу корабля стоит Сережа, и зеленые кузнечики резвятся в его волосах. Корабль сопровождают веселые дельфины, резвящиеся не хуже кузнечиков, а Сережа протягивает к Белке сильные руки и улыбается…

Так, сладко мечтая о Сереже, Белка задремала. А когда очнулась – мир вокруг нее неуловимо изменился. Из камня, на котором она, свернувшись калачиком, лежала, ушло тепло. Платье так и не высохло до конца, колено ныло, а расстояние до заветной скалы как будто увеличилось вдвое. К тому же море, еще недавно тихое, взволновалось. Маленькие волны закипали у нижней кромки камня, волны побольше захлестывали его и злобно кусали Белкины голые ноги, – и спасения от них не было никакого. Видя такую природную несправедливость, Белка пару раз хлюпнула носом, а потом в голос зарыдала. Она рыдала до тех пор, пока не вспомнила мамино коронное «слезами горю не поможешь». Папа в таких случаях говорит: нужно взять себя в руки и оценить обстановку. А еще он говорит, что человек – намного сильнее, чем может показаться ему самому, намного выносливее. Главное – не паниковать.

Белка сделала два глубоких вдоха и два глубоких выдоха и снова повернула голову в сторону бухты. Цепочка из камней, по которым она добралась сюда, почти полностью исчезла, лишь кое-где среди белых пенных гребешков виднелись темные проплешины. Можно, конечно, прыгнуть в воду и по-собачьи (единственный, усвоенный Белкой стиль) доплыть до ближайшей из них. А потом…

Что будет потом?

Она наглотается воды – раз. Разобьется о камни – два. Пойдет ко дну – три. Лучше уж переждать морское волнение здесь, в относительной безопасности, не трогаясь с места. Что-то подобное однажды уже случалось с Белкой – в пустыне, в период короткого цветения саксаула. Она отправилась за красными веточками, чтобы подарить их маме, – и заблудилась. То есть это папа и Байрамгельды решили, что она заблудилась, и полдня искали ее. А Белка ни капельки не волновалась, перескакивала с бархана на бархан, показывала язык ящерицам и одиноким заполошным скорпионам и едва не поймала за хвост лисицу-корсака. А потом устроилась под саксаулами передохнуть – тут-то папа и нашел ее. Белка долго не могла понять, почему папа так обрадовался – как будто не видел ее полгода. Она правильно поступила, что не сунулась дальше в пустыню, а осталась под защитой саксаулов, сказал папа. И вообще – Белка молодец!

А сейчас она никакой не молодец.

Между Белкой времен цветения саксаула и нынешней – целая пропасть в пять с половиной лет. Та Белка не могла оценить обстановку, не видела опасностей, и пустыня была ей другом. А море – не друг, оно пугает девочку, ууух-х, баам-м, буу-уль!

Но и подсказывает путь к спасению тоже.

Для этого достаточно обернуться в сторону, прямо противоположную бухте: за валуном, на котором она сидит сейчас, скрывается еще один и еще – что-то вроде пологой лестницы, ведущей неизвестно куда. Почему бы не спуститься по ней?

Так Белка и поступила – и через минуту увидела темный провал в скальном монолите: наверное, это один из гротов, о котором рассказывал Шило. Ух ты!.. Если Шило побывал здесь, то почему бы Белке не повторить его путь? Тем более что каменные, плохо подогнанные ступени ведут именно туда.

Через минуту она оказалась под сводами грота, и это место не особо понравилось ей. Здесь было темно, почти как в расщелине скалы на пляже, и сильно пахло гниющими водорослями. Но ступать по ним было не в пример приятнее, чем по острым камням. И волны, так испугавшие Белку, потеряли свою силу. Они едва доходили до грота, защищенного толстыми подушками из тины. Зато звуков прибавилось, и они стали резкими и очень громкими. Белка немного попрыгала на тине, а затем сделала несколько шагов вглубь. И замерла от ужаса.

Прямо перед ней, зарывшись лицом в водоросли, лежал Лазарь.

Она сразу узнала его по сандалиям. Правый носок Лазаря сморщился и сполз с пятки, а шорты были мокрыми, так что сразу определить их цвет не получилось: синий? зеленый? синий? зеленый?

Белке почему-то очень важно знать цвет. Не синий, не зеленый – значит, это не Лазарь, хотя сандалии говорят об обратном. Кто из них лжет и притворяется? Наверняка сандалии, – это они пытаются выдать за Лазаря кого-то другого, никогда не игравшего в шахматы, не знающего, кто такой Вазургмихр. Море за Белкиной спиной утробно зарычало, и этот рык так испугал девочку, что она упала на колени – рядом с тем, кто никак не может быть Лазарем.

Плохо соображая, что делает, она затрясла не-Лазаря за плечи, но тот не откликнулся. А Лазарь – не такой, он очень вежливый и не стал бы демонстративно отворачиваться. Лазарь – аккуратный и ногти у него всегда чистые, а у не-Лазаря под ногтями песок и грязные разводы на локтях. Лазарь никогда не ходит взъерошенным, а у не-Лазаря в волосах запутались водоросли и мелкие морские блохи – дафнии. Руки и ноги не-Лазаря покрыты синяками, а ведь он никогда ни с кем не ссорится, не лазит по деревьям и не скачет по камням, как горные козлы Шило и Ростик.

Не-Лазарь никогда не станет Лазарем. Лазарь никогда не станет не-Лазарем. Если только…

Собрав волю в кулак, Белка перевернула тело – не так уж легко это сделать. Еще труднее – открыть глаза, которые она предусмотрительно и очень сильно зажмурила. Ну же, давай, Белка!..

Бедолаги Львенок и Черепаха так и не дождались помощи, и во всем виновата только она! На животе у Львенка зияет дыра, лапы перепачканы грязью и ржавчиной; черепаший панцирь выглядит не лучше. Чистюля Лазарь ни за что не надел бы такую ужасную футболку!

Но теперь, когда он стал не-Лазарем, ему все равно.

Лазарь проступает из не-Лазаря постепенно, как будто снимает рыцарский шлем. И Белка помогает ему: очищает лицо от налипших водорослей, от осколков раковин и мелких невесомых камней.

– Лазарь! – зовет девочка. – Скажи мне что-нибудь, пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!..

Но губы Лазаря плотно сжаты. Он не хочет разговаривать с Белкой, вот и сжал их. От предпринятых Лазарем усилий губы посинели, вытянулись в нитку; они вот-вот исчезнут, и Белка не знает, что сказать, чтобы выманить их из укрытия. Наверное, ей нужно уверить Лазаря в том, что он – замечательный парень и лучший шахматист в мире, а его шахматы обязательно найдутся, все до единой. Белка уже начала собирать их, вот они, лежат у нее в кармане, посмотри, Лазарь!..

– Все очень волнуются! Ищут тебя с самого утра, спрашивают – куда подевался Лазарь? Бабушка очень волнуется, и Сережа, и Тата… Вставай, Лазарь, вставай!

Может быть, рассказать Лазарю историю про Деда и про корабль, который подобрал его в открытом море? Лазарь удивится, как удивилась Белка; восхитится, как восхитилась Белка. Главное – не упустить ни одной подробности, но даже если и упустишь и в рассказе образуется провал – в него можно будет набросать ветки саксаула, ты когда-нибудь видел, как цветет саксаул, Лазарь? Ты когда-нибудь был в пустыне? Пустыня – это такая штука… Та-акая…

Кажется, Лазарь и впрямь удивлен.

И даже приоткрыл рот, но беда в том, что рот теперь находится совсем в другом месте – на правом виске. Две темно-красные полоски одинаковой длины, неровные, вспухшие, и дыра между ними: красно-черная, с белыми точками, как будто там действительно пустил корни очень маленький цветущий саксаул.

Но это не саксаул.

Это что-то совсем другое, очень страшное, непоправимое.

Белка плачет и тянет Лазаря за руки, а потом принимается кричать, хотя и понимает, что никто, никто не услышит этого крика. Они оба попали в ловушку – сначала Лазарь, а потом и Белка. Море каким-то невероятным обманом заманило к себе осторожного паучка-кругопряда, обыграло его в шахматы, а потом подбросило выигранные фигурки Белке. И теперь сделает все, чтобы Белка осталась здесь навсегда. Отделенная штормом и волнами от мамочки и папочки, от Сережи.

– Сережа! Сережа! Сережаааа!..

Белка выскочила из грота, но ветер и волны снова загнали ее обратно, к Лазарю. И подушки из тины больше не спасали – вода докатилась и сюда. Она была везде, эта проклятая вода; она затопила небо и уничтожила горизонт. А теперь принялась за скалы. Будет откусывать их по кусочку, сплевывая тину, а уж проглотить Белку и Лазаря ей не составит труда. Вот каким, оказывается, может быть море – бессердечным и жестоким.

Его не разжалобишь.

На корабль-спаситель тоже нет никакой надежды, во время шторма все суда уходят в море, чтобы не разбиться о прибрежные камни. Но даже если корабль не подчиняется этим законам, он все равно не придет. Или придет только за Лазарем.

Ведь Лазарь мертв.

Это и есть – непоправимое.

В гроте стало совсем темно, и Белка почувствовала облегчение, пусть и ненадолго: лучше так, чем ежесекундно видеть перед собой рану на Лазаревом виске. Не смотреть на нее Белка не может, словно между ее глазами и проломленным виском тянется паутина – последний привет от кругопряда. Обессилев от слез, девочка впадает в забытье и снова приходит в себя: ничего не изменилось. Только иногда ей кажется, что руки и ноги Лазаря пришли в движение, но это всего лишь волны, они давно добрались и до сандалий, и до футболки. И этот спущенный носок… Нужно немедленно его поправить!

Кожа паучка-кругопряда холодна как лед. Белкины руки ненамного теплее, и нужно прикладывать усилия, чтобы поднять их, заставить пальцы шевелиться. Но теперь порядок восстановлен, носок сидит на своем месте, аккуратист Лазарь может быть спокоен.

Он и так больше не беспокоится. Ни о чем. Он мертв, мертв, мертв! А скоро умрет и Белка. В тот самый момент, когда вода полностью зальет каменную нору. Белка ощущает дыхание небытия так остро, что снова начинает рыдать и снова впадает в странное состояние – не сон и не явь. Сквозь рев моря она слышит пароходный гудок, он приближается, становится все громче:

– Белка! – басит гудок. – Белка!

Корабль-спаситель! Корабль-спаситель, которому наплевать на все законы взаимодействия ветра и скал. Но почему он зовет именно Белку?

Потому что о Лазаре забывают все и всегда – так почему корабль должен быть исключением? Потому что, сказал бы Сережа. Сережа! Белка рада кораблю, и лишь одно огорчает ее: встречу с Сережей придется отложить на неопределенное время. Конечно, на этом корабле у нее имеется родственник – Дед. Но Дед никогда не видел Белку, а Белка его – лишь на фотографии в гостиной. Вдруг он изменился за то время, что скитается по морям, как они узнают друг друга?

– Бельч!..

Лишь Сережа называет ее так! Значит, он где-то рядом?

– Сережа! Сережа!!!

Белке только кажется, что она кричит, но на самом деле голос давно потерян, и никто не смог бы услышать ее. Никто, кроме Повелителя кузнечиков. Преодолевая сопротивление волн, Белка ползет к выходу и падает на руки Сережи.

– Нашлась! – обращается он к кому-то, кого Белка не в состоянии разглядеть. – Она нашлась!..

– Там… Лазарь, – шепчет она и проваливается в черноту.

…Это самое длинное путешествие в ее жизни – на самом длинном поезде. Местность, которую проезжает и никак не может проехать поезд, – гористая. Ничем иным нельзя объяснить такое количество туннелей на пути следования. Между туннелями иногда возникают станции, похожие друг на друга, как близнецы. Всякий раз Белка ждет, что уж эта станция окажется последней, и поезд, наконец, остановится. Но нет, он просто сбавляет ход, и тогда можно рассмотреть подробности станционной жизни. Вот цветы в горшках (начальник станции любит цветы?); вот комод и стулья (кто-то переезжает?); вот широкое вокзальное окно. За таким окном обычно сидит грустный кассир – на разных станциях они разные. Но всегда знакомые. Белка уже видела все эти лица, но вспомнить, где именно, все равно не успевает: поезд ныряет в очередной туннель.

Теперь они не такие утомительно долгие, как были вначале, остается выяснить – в начале чего? Но подсказки ждать неоткуда. Никто не заходит в Белкино купе, и она не может никуда выйти, она даже не в состоянии пошевелить рукой. Еще одна станция с комодом, стульями и горшками в цветах; теперь к ним прибавились часы, которые Белка ошибочно приняла за колонну, – такие они большие, такие высокие.

Ба-ам, ба-ам, ба-ам, бьют часы.

Означает ли это отправление? Или, наоборот, прибытие?

Если прибытие – то почему Белка не видит встречающих? Значит, отправление! Быть может, теперь к ней кто-нибудь заглянет?

Сережа!..

Он сидит на одном из перронных стульев и не отрываясь смотрит на Белку. Она пытается помахать рукой, чтобы привлечь его внимание, но гадкий поезд уносит ее от станции в уже знакомую черноту.

…Сережа был первым, кого увидела Белка, когда сознание вернулось к ней окончательно.

– Привет! – сказал он. – Ты здорово нас всех напугала. Как себя чувствуешь?

– Не знаю.

– Что-нибудь помнишь?

– Не знаю.

– Ты болела. Но теперь дело идет на поправку.

– А… чем я болела?

– У тебя был жар, – Сережа пристально посмотрел на Белку. – Температура не спадала два дня. Так ты совсем ничего не помнишь?

Шахматные фигурки, они опускаются в бездну. Лазарь ловит их запекшимися губами, которые почему-то переместились на висок… Лазарь! Белка нашла Лазаря, а потом начался шторм, и она ждала корабль, но вместо корабля появился Сережа и спас ее.

– Лазарь… – Белкины глаза наполнились слезами.

– Выходит, помнишь.

– Лазарь умер?

– Случилось несчастье, – Сережа вздохнул. – И он погиб. Утонул. Тебе много пришлось пережить, но ты ведь справишься?

Она справится, да. Но пока этого не произошло, Белка стучит пальцами по правому виску. Стучит и не может остановиться. Этот жест не остается незамеченным.

– Успокойся, Бельчонок. Там, у камней, не очень глубоко. И Лазарь бы спасся, если бы не ударился головой о железный прут. Это несчастный случай. Никто не виноват.

Всхлипывая, Белка протянула руки к Повелителю кузнечиков. Сережа как будто ждал этого. Он крепко обнял девочку, прижал к себе и принялся баюкать, словно маленькую:

– Белка сильная?

Она зарыдала еще горше и зарылась носом в Сережину рубашку.

– Белка сильная, – сам себе ответил он. – Она вела себя очень мужественно. Я горжусь своей сестренкой.

– А как ты узнал, где нас искать?

– Просто знал и все.

– А Лазарь? Ты мог бы его спасти?

– Уже ничего не изменишь, Бельч.

– Лазарь очень хороший.

– Да.

– Он добрый. Он обещал научить меня играть в шахматы…

– Мне жаль. Мы еще поговорим с тобой, обещаю. А пока мне надо идти.

Сережа осторожно поцеловал Белку в лоб и поднялся. Вот теперь память вернулась к ней окончательно, паучок-кругопряд отступил в сырую тень грота, а его место заняла русалка-оборотень.

– Скажи, Сережа… Аста нашлась?

Аста так и не нашлась. Она не вернулась в дом Парвати, а ее поиски в поселке и окрестностях ни к чему не привели. Об этом Белке рассказал вездесущий Шило, и от него же девочка узнала, что в дом приходили милиционеры во главе с участковым по фамилии Карпенко. «Лейтенант Карр-рпенкоу», – вот как он представлялся. Розыскная собака не представилась никак, но от ее сопровождающего Шило узнал кличку – Султан, здорово, правда? Когда мне купят овчарку, тоже назову ее Султаном. Шило постоянно отвлекался на мелочи, вроде лейтенантского пистолета («мне обещали дать стрельнуть!») и собачьей инспекции участка – об этом он говорил с особым энтузиазмом.

– Прикинь, дали ему понюхать Астины туфли и еще платье. Так сначала он по участку носился, как ненормальный – от дома к беседке и обратно. А потом на улицу выскочил, чуть с поводка не сорвался. И заскулил, заскулил, завертелся на месте…

– А потом?

– Потом – все. Карр-рпенкоу говорит, что так обычно и бывает. На улице много запахов, собака теряется. Зато мне разрешили его погладить.

– Кого?

– Да Султана же! Теперь вот все ждут, когда тебе станет лучше.

– Мне?

– Ага. Карр-рпенкоу хочет с тобой побалакать, так он сказал. Это называется допрос, – в голосе Шила послышались мечтательные нотки.

– Допрос? – испугалась Белка.

– Ну да. Меня уже тоже… того… допросили! Было здорово. Я, наверное, стану милиционером. У меня будет собака и пистолет. Даже покупать не придется – сами выдадут. Бесплатно.

– И про что у тебя спрашивали? – Белка попыталась вернуть разговор в конструктивное русло.

– Когда я видел Асту в последний раз. С кем я ее видел. Ну и про то, собиралась она уехать или нет. Спрашивали еще про Машку.

– И что ты сказал?

– Что они собачились. Это все знают. Еще про ухажера ее вопросы задавали. Московского.

– Он ведь уехал.

– То-то и оно! Я думаю, она рванула в Турцию, – неожиданно заявил Шило.

– Аста?

– Ага. Лично я бы уплыл. Если ты попадаешь в Турцию – считай, что мир у тебя в кармане. И до Африки недалеко, и до Индии. В Индию вот тоже можно. Там все пантеры ручные, как в мультике.

– Каком еще мультике?

– Ну, ты даешь! – Шило презрительно свистнул. – Про Маугли. Здорово быть Маугли и подружиться с пантерой. Пантера – это даже лучше, чем собака. Ты как думаешь?

– Никак, – разозлилась Белка.

– Чего задаешься? Думаешь, если ты нашла утопленника, то круче всех?

«Нашла утопленника» – конечно же, Шило имеет в виду Лазаря. Воспоминание о гроте причиняет Белке боль. А еще то, что ее малолетний идиот-брат говорит о Лазаре, как о постороннем. Как будто он никогда не был знаком с паучком, не сидел за одним столом, не болтал о всяких пустяках. Впрочем, Белка ни разу не видела, чтобы Шило и Лазарь разговаривали. Все дело в Лазаре – в его застенчивости, которую все принимали за надменность. Но и Шило тоже хорош: чувство, которое владеет им сейчас, – не что иное, как зависть. Да-да, Шило завидует Белке: обнаружив тело, она оказалась в центре внимания, а это то, чего так не хватает малолетнему идиоту – быть в центре внимания!

– Не смей так говорить про Лазаря, дурак!

– Как – так?

– Не смей говорить, что он утопленник.

– А кто же он? – искренне удивился Шило. – Утонул – значит утопленник. Если бы он повесился – то был бы висельник. А если бы разбился на самолете, то был бы… был бы жертвой катастрофы, вот! Здорово быть жертвой катастрофы.

– Здорово? – теперь уже изумилась Белка.

– Конечно. Все только о тебе и говорят. Все тебя жалеют. И переживают, что не купили новый велосипед.

Как есть дурачок!..

– Стал бы я жертвой катастрофы, – фантазия Шила не знала границ. – Так мне бы сразу его выкатили, велосипед. И не какой-нибудь, а «Орленок».

– Но ты ведь жертва катастрофы. Ты умер, – напомнила Белка, удивляясь тому, что принимает участие в столь бессмысленном разговоре. – Как же ты им воспользуешься?

– Придумаю что-нибудь… А Лазаря в город отвезли, специальная машина приезжала.

– Зачем отвезли?

– Э-ээ… На вскрытие, вот. Хотя Карр-рпенкоу говорит, что это все мартышкин труд. И так ясно, что он утоп. Но по закону положено.

За те два дня, что Белка пролежала с температурой, дом Парвати неуловимо изменился. И не только потому, что зарядили дожди и временами налетал шквалистый холодный ветер. Исчезновение Асты и смерть Лазаря не могли не повлиять на настроение обитателей дома, даже самых маленьких. Аля, Тата и Гулька мало что понимали в происшедшем, но Белка больше не слышала их голосов и топота ног. Большую часть времени они проводили в своей комнате, играя в куклы. Трехлетняя Аля часто плакала, хотя (по мнению Белки) плакать должна была Тата. Это ее брат утонул, не справившись с приливом, это она знала Лазаря дольше всех, с самого своего рождения.

Тата – очень интересная девочка, несмотря на то, что ей лишь недавно исполнилось пять. Она старше Гульки всего-то на пару месяцев, но разница между ней и толстячком – колоссальная. От Гульки легко отмахнуться, сунув ему в пасть кусок пирога и потрепав по загривку; разбираться в его взглядах на окружающий мир никому и в голову не придет – просто потому, что никаких особенных взглядов у Гульки нет. Живых существ меньше себя толстячок не жалует, Белка не раз ловила его за отрыванием крыльев у бабочек и стрекоз. Читать ему лекции бесполезно, все равно ничего не поймет. «А если бы тебе оторвали руки?» тоже не срабатывает, Гулька начисто лишен воображения. Из-за этого он всегда оказывается проигравшим в любимой игре малышей «Вы поедете на бал?»

Лишь по одному из пунктов Гулька является безусловным лидером – он картавит, и буква «р» попросту отсутствует в его речи. Но до «р» дело обычно не доходит, и после первого, максимум – второго вопроса он вылетает из игры.

Тата – совсем другое дело. В этой игре ей нет равных, она умело обходит все подводные камни, загнать ее в угол невозможно. Даже МашМишу не удалось, хотя они старались! То была настоящая битва титанов, Белке казалось, что хитрая Маш вот-вот одержит верх над Татой, – но нет! После получаса игры Маш вынуждена была сдаться, последней каплей стал вопрос о Парвати.

– Наша бабка – старая дура? – без тени смущения спросила Маш.

– Она – Моби Дик, – ответила Тата.

У всех, кто присутствовал при этой сцене, глаза на лоб полезли: что это еще за Моби Дик такой? Всеобщее изумление выразил Миш, бросив в пространство:

– Моби Дик… Что за фигня?

– Кит.

– Ты видела кита живьем? – Маш стремительно удалялась от бальной коробочки с соплями.

– Я видела Моби Дика, – уклончиво ответила Тата.

– Как же он может быть похож на бабку? Бабка – человек. И она не толстая. Скорее, Гулька – кит.

– Моби Дик – особенный.

– Он белый?

– Какой захочет.

Какой захочет. Уж не в этом ли состоит особенность таинственного Моби Дика и Парвати заодно? Рассмотреть Моби Дика пристальнее Белке так и не удалось, – Маш надоела игра, и они с Мишем, со скрипом признав поражение, отправились по своим делам. А Тата вернулась к куклам, что несколько успокоило Белку. Тата – обычная девочка, хотя и говорит иногда странные вещи. Будь она постарше, Белка обязательно бы с ней подружилась. При условии, что сама Тата предложила бы Белке дружбу. Но Тата вовсе не нуждается в общении с Белкой, ей вполне хватает кукольного общества, слегка разбавленного младшими внуками Парвати. Несколько раз Белка видела Тату с Лазарем, в этом нет ничего удивительного, ведь Лазарь – ее родной брат. Почти родной. Тата и Лазарь сидели на краешке старого колодца, сосредоточенно глядя перед собой. Потом Лазарь что-то сказал Тате, а Тата улыбнулась, и в этот момент Белка страшно пожалела, что у нее нет родного брата старшего или младшего – неважно.

Зато у нее есть Сережа.

Сережа – тоже брат, а дурацкое уточнение «двоюродный» можно не принимать во внимание. Тем более что Повелитель кузнечиков относится к ней иначе, чем ко всем остальным своим родственникам. Это можно назвать симпатией, а можно – любовью, о, если бы это было так! Это так и есть, твердит себе Белка; именно Сережа вырвал ее из лап рассвирепевшего моря, именно его она обнаружила у своей постели, когда пришла в себя. Другие подробности (Сережа отправился на поиски не один, а вместе с Лёкой и несколькими дачниками, да и искали они вовсе не ее, а Асту) Белку не интересуют. Ее не особенно интересует состояние Парвати, хотя бабка явно сдала после исчезновения русалки-оборотня и нелепой смерти паучка-кругопряда. Она больше не многорукое божество, а самая обыкновенная старуха в поношенном платье и теплой шали, накинутой на плечи. На улице похолодало, но не настолько, чтобы кутаться в шаль, – что скрывает под ней Парвати?

Остатки своего прежнего могущества.

Белка почти не сомневается: лишние руки усохли и продолжают усыхать, эта картина не для слабонервных. Но можно сконцентрироваться на оставшихся двух, они маленькие и не очень-то красивые, с широкими запястьями и темными узловатыми пальцами. Ни дать ни взять – ветки старого саксаула, забывшего расцвести по весне.

Во время болезни Белка не видела Парвати, но как только постельный режим был отменен, Сережа отвел ее на бабкину половину дома. В другое время это стало бы настоящим потрясением, но после всего пережитого Белка отнеслась к визиту спокойно. Без особого интереса она рассматривала комнату, именуемую «кабинетом»: небольшая конторка в углу, несколько моделей парусников, несколько картин с морскими видами и одна – с панорамой какого-то города, больше всего похожего на декорации к Белкиному любимому фильму – «Волшебная лампа Аладдина». Рядом с конторкой стоял книжный шкаф, а в простенке между окнами висела застекленная фотография – девушка с черными, как смоль, волосами и молодой моряк в форменке и бескозырке с надписью «Машук». Трехстворчатая ширма отделяла «кабинет» от спальни, и на ней Белка снова увидела сказочный город с куполами и минаретами. Было еще множество других деталей – фотографии помельче (прямо под «Машуком», а также справа и слева от него), сухие цветы в вазах, старинный барометр, чучело броненосца, японские веера, которые Белка ошибочно приняла за китайские, фигуры каких-то божков, вязаные салфетки – целое море вязаных салфеток!

Парвати сидела в глубоком кресле и вязала крючком очередную бледно-кремовую салфетку. Мельком взглянув на Белку, она вернулась к вязанию. И лишь спустя минуту спросила:

– Ну, как себя чувствуешь?

– Спасибо, – ответила Белка. – Нормально.

– Хорошо. Расскажи-ка мне…

Наверное, она хочет узнать про Лазаря. Она хочет услышать, как Белка нашла паучка, как пыталась привести в чувство, как едва не погибла в шторм.

– Расскажи-ка мне то, что ты рассказала Сереже.

– Про Лазаря?

Белкины глаза наполнились слезами, но вовсе не о Лазаре хотела услышать Парвати.

– Нет. Про Машку с Мишкой. Они вроде бы что-то замышляли…

Белка растерянно оглянулась на Сережу. Разве уговор больше не действует? Разве они не пообещали друг другу держать рот на замке? Белка свое обещание выполнила, а как насчет Повелителя кузнечиков?

– Расскажи, Бельч, – Сережа приобнял Белку за плечи. – Расскажи, это важно.

– Но… – все еще колебалась она.

– Ничего не бойся. Просто расскажи, как было дело. И постарайся ничего не упустить.

Ну что ж, если Сережа решил предать огласке их тайну – значит, это правильно. Значит, он верит Белке и не считает, что дурные мысли МашМиша лишь плод ее воображения. Он сумел убедить в этом Парвати, иначе Белка не стояла бы здесь, под сенью облупившихся минаретов. Вернуться в темную расщелину не составит особого труда, сложнее было бы вернуться в грот, приютивший мертвого Лазаря, почему никто не вспоминает о паучке-кругопряде? Это несправедливо, несправедливо! – по отношению к нему, по отношению к маленькой Тате и ее Моби Дику, по отношению к беззащитным пластмассовым шахматам. Они лежат на дне, у покрытых тиной камней, никому не нужные.

И Лазарь никому не нужен. И его хохолок на затылке, и его коричневые сандалии. Белка заплакала, но даже чуткий Повелитель кузнечиков, который знает все на свете, не понял причину ее слез. Он лишь крепче обхватил девочку за плечи и шепнул на ухо:

– Я с тобой. Вспомни хорошенько, что они говорили.

– Они говорили, – послушно начала Белка. – Что Аста плохой человек. Что она… она… тварь.

Крючок в пальцах Парвати замелькал быстрее.

– А потом?

– Потом Машка сказала, что хочет убить Асту. И спросила у Миши: «Ты со мной?»

– Так и сказала? – переспросила бабка.

– Да.

– А потом?

– Потом они начали прикидывать, как бы от нее избавиться.

– И что порешили?

Обычная страстность покинула Парвати, ее голос совершенно бесцветен, как будто речь идет не о собственных внуках, а о ком-то постороннем, не имеющем к дому никакого отношения. На секунду Белке становится жалко МашМиша, оказавшихся такими же брошенными, как и Лазарь, никому не нужными.

– Миш был против. Он не хотел, чтобы с Астой что-то случилось.

– Вот как? Что же он сделал, чтобы переубедить чертову зулейку?

– Ничего, – выдохнула Белка. – Это она его переубедила.

– Долго пришлось переубеждать?

Парвати задает Белке странные вопросы – совсем не те, которые можно было ожидать. Словно обе они стоят на пороге темной комнаты, не решаясь войти в нее.

– Н-не очень.

– Слизняк, – бросила в пространство Парвати. – Подкаблучник. Что еще ты слышала?

– Маш сказала… Хорошо бы Асте исчезнуть. И тогда все проблемы решатся сами собой.

– Проблемы… Они еще не знают, что такое проблемы. Я им устрою проблемы!

Белка даже не заметила, как исчез Сережа. Еще секунду назад стоял у нее за спиной, а теперь там образовалась пустота и веют сквозняки. Белка не заметила, когда он исчез. Может быть, в тот момент, когда Парвати дернула подбородком. Белка не слышала ни удаляющихся шагов, ни скрипа двери – уж не постигла ли Сережу участь маленького кузнечика, растворившегося в воздухе?

– Ты слишком мала, чтобы придумать такое.

– Я не маленькая, – голос Белки задрожал. – И я никогда не вру.

– Как и твой отец, – подтвердила Парвати. И почему-то добавила: – От осинки не родятся апельсинки… Никто больше этого не слышал?

Лазарь! Лазарь мог подслушать опасные мысли МашМиша. Но Лазарь мертв и не может подтвердить слова Белки или опровергнуть их. Лучше молчать о Лазаре, но Белка не может молчать, хохолок на его затылке чуть слышно щекочет сердце: «Не забывай про меня, Белка, не забывай!»

– Лазарь. На пляже я видела Лазаря…

– С ним случилось несчастье. Ему не помочь.

«И он не поможет тебе», – вот что хотела сказать Парвати.

– А Аста? Она вернется?

– Надеюсь. А сейчас ступай за ширму.

– Зачем? – удивилась Белка.

– Посидишь там. И выйдешь, когда я позову.

Не зря Парвати кутается в шаль – в комнате прохладно, и с каждой минутой становится все холоднее. Вязаные салфетки теперь напоминают льдины – чуть подтаявшие, ноздреватые. Железные божки и вазы с бессмертником едва держатся на них, больше всего Белка волнуется за вазы: если они упадут, то обязательно разобьются.

– Ступай. И сиди тихо.

За ширмой Белка обнаружила не сказочный Багдад, на что втайне надеялась, а одинокий венский стул и приоткрытую дверь в спальню. В темноте смутно белела постель с ворохом (мал мала меньше) подушек; постель так широка, что полностью окинуть ее взором не получается, мешает дверной косяк со множеством зарубок. Почти против каждой стоит имя:

ПЕТР

ПАВЕЛ

ЧЕСЛАВ

Есть и еще одно – затертое настолько, что прочитать его невозможно. Это – почти несуществующее – имя возвышается над всеми остальными. Ни Петр, ни Павел, ни Чеслав так и не смогли до него дотянуться, хотя и старались, предпринимали несколько попыток: все их тщетные усилия отражены на косяке.