Она уже мертва Платова Виктория

– Это правда? – обернулась к Белке Маш.

– Да.

– Ну что ж… Как говорится, скатертью дорога. Задерживать, как ты понимаешь, тебя никто не будет.

– Может, и еще кто-нибудь отколется.

– Кстати. Необыкновенный ребенок, он же жертва нападения, не собирается присоединиться к отъезжающим?

Сказанное Маш не понравилось Шилу.

– Это – не повод для шуток. Ты не находишь?

– Я нахожу, что это какая-то мутная история. Неправдоподобная.

– И что же в ней неправдоподобного?

– Да все. Девчонка сказала, что пойдет прогуляться к морю, а оказалась совсем в другом месте. Где ее благополучно шваркнули по башке. И заметь, о нападении я знаю только с твоих слов.

– По-моему, ты была в гостиной, когда мы с Ростиком помогали Тате подняться наверх.

– Ну и что? Близко я к ней не подходила и раны не видела.

– Ее видел я.

– Этого недостаточно. Почему я должна верить тебе? Я тебя второй раз в жизни вижу. Может, вы сговорились и разыграли представление, чтобы запугать всех остальных. Одну вот уже запугали так, что она собирает манатки.

А ведь Маш, даром что сука, в чем-то права, – вдруг подумала Белка. И она не видела Тату после происшествия на смотровой площадке. А всю историю ей рассказал Шило, зачем-то пригласив на территорию особняка, куда бы ей и в голову не пришло заглянуть. Какая роль ей была уготована в скетче со сбором сомнительных улик? – свидетеля, понятой?

Или все было задумано только для того, чтобы показать Белке проход на виллу?

Почему Тата не захотела разговаривать с ней, ограничившись дежурным «все в порядке»? Ведь между ними сразу установились теплые отношения, и Белка могла рассчитывать на большее, чем сухая реплика из-за двери.

– Бред сейчас несешь ты! – Шило неожиданно повысил голос. – Я не встречался ни с кем из вас целых двадцать лет. И Тата не исключение. Каким образом мы могли договориться? Списаться по Интернету и распланировать все заранее?

– Тебе виднее, – Маш перехватила инициативу и вовсе не собиралась ее упускать. – Тем более, ты мент, а психология ментов мало чем отличается от психологии преступников. Иначе преступника им не поймать. Доказанный медицинский факт.

– Замечательная у нас семейка.

– Да. И каждый в ней сам за себя. А насчет самозванцев я скажу тебе так. Даже если предположить, что двое деятелей кинематографа – самозванцы, то что бы они предъявили нотариусу? Липовые паспорта? И куда, в таком случае, подевались настоящие Аля и Гулька? Твоя версия несостоятельна, дружок.

Маш выиграла. И не только в бильярд, загнав последний шар в лузу. Она обставила Шило, наглядно показав утопичность его псевдоверсий. И Маш права – все развалилось бы сразу, стоило кому-нибудь из них попросить документы, удостоверяющие личность сладкой кинематографической парочки. Но сдаваться просто так, за здорово живешь, Шило не хотел.

– Ты не поняла. Главное для них было не в том, чтобы появиться у нотариуса. А в том, чтобы там не появились остальные. Любой из нас.

– Не представляю, при каких условиях это может произойти. Не знаю, как ты, но я попрусь туда даже мертвая.

– На твоем месте я бы не бросался такими словами.

– Какими же?

– «Мертвая». Мысли иногда материализуются.

– Ты мне угрожаешь?

– Предупреждаю по-родственному. Значит, нет ничего такого, что могло бы заставить тебя передумать?

– Не смеши.

– Как насчет шантажа?

– Шантажа? – Маш посмотрела на архангельского братца чуть пристальнее, чем смотрела раньше. – И чем же меня можно шантажировать, скажи на милость?

– Мало ли. У любого человека, если копнуть, найдется маленькая грязная тайна. А у тебя, учитывая биографию, их и поболе можно наскрести.

Шило жесток. Даже при том, что Маш не нравится Белке и никогда не нравилась, он жесток. Сейчас Маш вынет из кобуры проверенное оружие – бэнг-бэнг-бэнг. И всадит Шилу пару пуль в переносицу.

– Что не так с моей биографией?

Она просто старается выиграть время, вот что! Ее пальцы, покрытые дешевым лаком, скользят по воображаемой кобуре, но расстегнуть кобуру не получается. Никак.

– Она безупречна? – поддразнивает Шило.

– Без единого пятнышка.

– Не исключаю, что именно так думают твои клиенты. Но мы не твои клиенты. Помнишь вчерашний разговор?

– Какой?

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

Конечно, Маш знала. Она снова превратилась в старуху с дрожащей нижней челюстью, и перемена эта была так разительна, что Белка в который раз подивилась ей.

– Ты виновна в том, что произошло тем летом, – Шило слово в слово повторил сказанное Татой и теперь, вальяжно откинувшись на бильярдный стол, ждал ответа.

– Замолчи, – севшим голосом прошептала Маш.

Но Шило был безжалостен:

– Ты убила Асту. Ты и твой брат. Если ты думаешь, что мы были слишком малы, чтобы заметить кое-какие детали… кое-какие странности в твоем поведении, ты глубоко ошибаешься. Детей не часто берут в расчет, и это может стоить очень дорого. Я думаю…

– Мне плевать, что ты думаешь, – в голосе Маш послышалась вдруг неприкрытая горечь. – И что думаете все вы, по большому счету. И не дай вам бог пережить то, что пережила я… тысячу лет назад. Все эти допросы с пристрастием, все эти разговоры за спиной. Змеиный шепот, от него даже ночью нет покоя.

Трясущимися руками Маш плеснула себе в бокал вина и залпом выпила. А до сих пор молчавший Миш подошел к сестре и осторожно обнял ее за плечи:

– Успокойся, милая. Не стоит…

– Конечно, не стоит! Не стоит рассказывать этим дивным людям о двух попытках самоубийства. И о трех месяцах, которые я провела в психушке. Не стоит рассказывать о том, сколько сил тебе и родителям стоило, чтобы выцарапать меня оттуда. И о родных Асты лучше помолчать. Кто-то прислал им подметное письмо, что я причастна к исчезновению их дочери. Встреча с ними была пыткой…

У Белки перехватило дыхание – на этот раз не из-за фантома теннисной туфли, которая все последние минуты смутно маячила перед ней, а из-за острой жалости к несчастной Маш. Но Шило не интересовали лирические отступления.

– И кто же написал это письмо? – сухо спросил он.

– Письмо было анонимным. Половина тетрадного листка, печатные буквы. Отправили его из Москвы, в самом конце того лета. Во всяком случае, на штемпеле значилась Москва. Пятилетнюю фанатку китов я исключаю. Как и толстяка с сестрой. Но кое-кто постарше вполне мог сочинить эту ересь.

– Постарше? – насторожился Шило.

– Существенно старше, – тут же поправилась Маш. – Чтобы написать. Или уговорить кого-нибудь бросить конверт в почтовый ящик.

Никто из родственников Белки тогда не обитал в столице, но… Почти все возвращались в свои города через Москву. И в Москве жил парень, который так нравился обеим старшим девочкам. Как же его звали?

Егор.

Наверняка ему пришлось пережить то же, что и Маш: допросы уж точно. Скорее всего, он не имел отношения к исчезновению Асты, иначе Белка обязательно узнала бы об этом. Из разговоров отца с тетей Верой, ведь об анонимном письме она сочла нужным упомянуть!

– …Потом я долго думала – кто бы мог это сделать. Тот, кто ненавидел меня. Нас с Миккелем. Или хотел спихнуть вину за то, что совершил сам. Слабо соображающая мелюзга не в счет. И саму Асту мы выносим за скобки, раз уж за столько лет она так и не обнаружила себя. Остаются двое. Надеюсь, ты понимаешь кто?

– Деревенский дурачок?

– Он и говорит-то с трудом, уж не знаю, умеет ли он писать. А письмо было написано складно. Доходчиво. Со знанием дела. Самый настоящий пасквиль. Не думаю, чтобы у даунито хватило бы мозгов состряпать такую изящную комбинацию.

– Ты говорила о двоих. Кто же второй?

– Напряги извилины.

– Вариантов чуть больше, чем ты думаешь. Например, сама старуха. Она ведь подозревала вас и выперла отсюда со свистом. Видимо, от большой любви.

– Старуха относилась к нам нормально.

– Себе-то не ври, ангел мой. Она вас терпеть не могла. Зато любила писать письма. Терроризировала наших с Ростиком предков своими поучениями и описанием быта. У меня до сих пор где-то валяется целая пачка.

– У нас целых две таких пачки, что с того? Бабка просидела здесь сиднем всю жизнь, никуда не выезжая, а штамп на том письме был московским.

– Передала с кем-то. Всего делов.

– Уж не с тобой ли? Восьмилетним сопляком?

Маш и Шило так увлечены словесной перепалкой друг с другом, что не замечают не только унылого официанта Миша, но и Белку. Самое время выйти из-за стойки сетевого кафе, где она подвизается администратором, и попросить шумный столик вести себя потише.

– Не годится, – сказала Белка.

– Что – не годится? – повернувшись к ней, хором спросили Шило и Маш.

– Ваши домыслы о бабушке.

– Его, – Маш ткнула пальцем в главного поставщика версий. – Его домыслы!

– Мать Асты приезжала в Питер после того, что случилось. И рассказала отцу о том письме. Думаю, она объехала всех в надежде узнать хоть какие-нибудь подробности. И наверняка побывала и у вас, Шило.

– Да, – после небольшой паузы признался Шило. – Этот факт имел место. Но я понятия не имею о письме.

– Я тоже узнала о нем случайно. И впервые услышала имя Инга.

– Кто такая Инга? – удивилась Маш.

– Наша родная тетя. Так утверждает Белка.

– Та самая, о которой не принято вспоминать? – Маш проявила завидную проницательность. – Вот за что я не люблю большие семьи. Родственники все валятся и валятся. Выскакивают, как черти из табакерки, в самый неподходящий момент. И предъявляют свои смехотворные права на все, что плохо лежит.

– Она не предъявляет. Вроде бы.

– Тогда плевать на нее. И к чему был весь спич с облетом территорий несчастной эстонской матерью? Что-то я совсем потеряла нить.

– К тому, – терпеливо объяснила Белка, – что если бы бабушка действительно попросила отправить письмо… это обязательно бы всплыло. А ничего не всплыло. Следовательно, она ни при чем.

– Миш, – неожиданно сказал Шило. – Он же Миккель, он же – Тень-знай-свое-место. Ты не рассматривала в качестве потенциального негодяя своего родного братца?

Маш, за секунду до этого начавшая складывать бильярдные шары в пирамиду, резко выпрямилась и без всякого предупреждения запустила в Шило одним из шаров. Только отменная реакция спасла его от серьезной, возможно, смертельной травмы: ведь Маш целила ему прямиком в голову! Со свистом пролетев возле уха бедняги, шар попал в дубовую панель, отскочил от нее и покатился по полу. А Маш, казалось, вошла во вкус: теперь она метала шары не глядя, и первой жертвой этого обстрела стала бутылка Романе-Конти, стоявшая на антикварном бюро.

– Тридцать тысяч долларов псу под хвост! – в голосе Шила не было никакого страха, только веселая злость.

– Половину мы уже вылакали, так что – только пятнадцать! – парировала Маш. – И если кто негодяй, так это ты.

– Все здесь негодяи!

Шило удалось укрыться за дверью, и теперь он терпеливо ждал, когда Маш расстреляет весь свой боезапас.

– Неужели такая простая мысль не приходила тебе в голову? – спросил он, когда обстрел наконец-то прекратился.

– Сволочь!

– Сто против одного, что приходила. Но признаться себе в этом нельзя, да? Иначе мир рухнет. Я прав?

– Сволочь, – еще раз, тяжело дыша, повторила Маш, а потом повернулась к Мишу. – Не слушай эту сволочь, Миккель. Ты же знаешь. У меня нет никого ближе тебя.

– Все в порядке, милая, – Миш послал сестре ободряющую улыбку и принялся собирать бутылочные осколки.

– Все не в порядке. Далеко не в порядке!

– Успокойся. Ты же знаешь, тебе нельзя волноваться. Опять разболится голова…

– К черту!

– Прошу тебя…

В районе двери возникло какое-то движение: это Шило махал не первой свежести белым носовым платком.

– Предлагаю перемирие!

– Никакого перемирия, – отрезала Маш.

Миш, с осколками в руках, двинулся в сторону выхода.

– Куда ты?

– Пойду выброшу эту дрянь.

– Прихвати заодно бутылку в погребе. А лучше парочку. Очень хочется напиться.

– Хорошо.

Проходя мимо Шила, Миш даже не взглянул на него. Трое оставшихся в бильярдной еще некоторое время слушали его тяжелые шаркающие шаги, пока они наконец не стихли где-то в глубине дома. Шило, убедившись в том, что ему больше ничего не угрожает, осторожно присел на подлокотник кресла и уставился на Маш.

– Картина маслом, – сказал он. – Ты по-прежнему им помыкаешь. Как и двадцать лет назад.

Приступ ярости закончился у Маш так же внезапно, как и начался, и в этом проявилось неожиданное сходство двух совершенно не похожих друг на друга людей: удачливой столичной риелторши и не слишком удачливого провинциального опера. А впрочем, так ли удачлива Маш? – пьющая, не очень молодая и не очень счастливая женщина? В ней нет лоска, присущего московским преуспевающим людям, и – самое главное – нет желания имитировать этот лоск. Ничего, ничего не осталось от прежней, яркой и порывистой, Маш, пистолет бэнг-бэнг-бэнг который год стреляет холостыми. Которое десятилетие! Как будто исчезнувшая русалка-оборотень Аста, вечная антагонистка Маш, прихватила с собой и ее саму, а от Маш осталась одна оболочка.

Именно об этом думала Белка, глядя на опирающуюся на бильярдный стол кузину. А еще о том, что Миш для нее – никакое не спасение, и это бесконечное «Миккель», придуманное Астой, никем иным… Оно не дает МашМишу оторваться от прошлого, улететь от него куда подальше на своем потрепанном, видавшем виды истребителе. МашМиш обречены вечно кружить над пустыней, где нет ни одной живой души, только воспоминания. Исполинские тени этих воспоминаний не съеживаются даже при наступлении дня, а посередине пустыни маячит озеро, так похожее на глаза Асты.

Холодное, спокойное и исполненное вероломства.

– …Я не помыкаю Миккелем. Ты ничего не знаешь о наших отношениях.

– Упаси меня бог узнать о них! Страшно даже подумать, что они из себя представляют.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда брат и сестра, которым вот-вот стукнет сороковник, живут вместе и даже не помышляют о том, чтобы завести семью, – это не совсем нормально. Ты не находишь?

– Нет.

– Ну, конечно. Дурная кровь тем и хороша, что не отдает себе отчета в том, что она дурная. Течет и течет себе по венам в счастливом неведении.

Шило явно провоцировал Маш, задирал ее, – и Белка ждала, что та снова вспылит. Но Маш осталась на удивление спокойна.

– То же могу сказать о тебе, – едва ли не промурлыкала она. – Кровь у нас одинаковая. Мы ведь не такие уж дальние родственники и все повязаны друг с другом.

– Единственное отличие – меня никто и никогда не обвинял в убийстве. И ты ушла от ответа.

– На какой вопрос, черт возьми?

– О твоем братце, Миккеле. Неужели тебе ни разу не приходило в голову, что он как-то причастен к исчезновению Асты?

– Нет.

– А это вполне могло оказаться правдой. Ведь что такое Миккель? Жалкий подкаблучник, сестринский подпевала. За всю жизнь не совершил ни одного поступка…

– Тебе-то откуда знать?

– Я вижу таких людей насквозь. Я немало их повстречал на своем веку, уж поверь. В тех местах, где нормальному человеку делать нечего. Из безответных пней с глазами кто только не вылупляется…

– Кто же?

– Насильники, серийные убийцы и просто убийцы. Которые родного дедушку утюгом замочат и не поморщатся. А ведь всякое возможно, душа моя…

Голос у Шила стал приторно-сладким, как у сирены, он почти убаюкивал:

– Раз в жизни он позволил себе пойти против тебя. Взял и увлекся девушкой, которая очень тебе не нравилась. Ты ведь помнишь об этом, Маш? На твое счастье та девушка оказалась такой же жестокой, как и ты. В этой жестокости вы совпали до мелочей.

Маш прикрыла глаза и тихо произнесла:

– Что ты мог знать об этом?

– Тогда – немного, это верно. Но картинки в моем сознании отпечатались прочно. Фотографии десять на пятнадцать, симпатичный такой альбомчик. Время от времени я вытаскиваю из памяти этот альбомчик. И каждый раз нахожу все новые и новые детали. Где-нибудь у края снимка.

– И что же ты видишь на этих снимках?

– Парня, превращенного в ничтожество. Униженного публично. Они могут молчать всю жизнь, но никогда не забывают обид. И я, старший лейтенант Геннадий Кирсанов, спрашиваю у себя: решился бы такой парень совершить преступление, пойти на убийство? И сам же себе отвечаю – да. Твой брат мог убить эстонку из чувства мести. Из неразделенной любви. И спрятать тело, благо укромных местечек здесь вагон. А потом, из всего того же чувства мести, отправить письмо несчастным эстонским родителям. Что-то типа – во всем виновата Маш. Как тебе такой поворот событий, душа моя?

Маш молчала. Вместо нее отозвалась Белка.

– Пожалуйста, не надо, – жалобным голосом произнесла она. – Ты ведь так не думаешь, Шило. Зачем ты мучаешь нас?

– Отчего же. Именно так я и думаю. И поверь, она, – тут Шило кивнул подбородком в сторону Маш, – тоже думает так.

– Нет!

По лицу Маш катились слезы. Но это были не слезы отчаяния, а слезы просветления. Да, да, – Маш плакала от радости! А потом вдруг начала смеяться. Сначала тихо, а потом все громче и громче. Она не могла остановиться ни на секунду, и в этом смехе сквозило такое торжество, что Белка подумала: Маш безумна.

Так же безумна, как маленькая Инга.

Смех вываливался изо рта Маш, как нарисованные в дневнике руки вываливались из аммонитовых раструбов. В какой-то момент она даже начала задыхаться:

– Вы не представляете, что значит жить, зная, что кто-то думает – ты убийца. Вы не представляете, не представляете…

– Но теперь-то ты свободна? – зачем-то спросил Шило.

– Да.

– Только не благодари меня за это. Тем более что это всего лишь версия. И… – он выдержал театральную паузу и подмигнул обеим женщинам, – не самая правдоподобная. Спросите почему? Старший лейтенант Кирсанов вам ответит. Жалкий тип Миккель, конечно, мог взбунтоваться против мироздания и даже пришпилить девицу… Но спрятать тело так, чтобы его не нашли, – такой подвиг ему не по зубам. Во-превых, он приезжий и плохо знает местность. Максимум, на что бы его хватило, – забросать тело камнями или оставить его в расщелине на пляже… Помните ту расщелину, девчонки?

Он снова подмигнул им, и Белка вздрогнула: она прекрасно поняла, о чем идет речь. И снова ощутила запах сырости и полуразложившихся водорослей.

– Закопать в саду не получится – сама операция поблизости от дома, где полно народу, рискованна. А ну как кто увидит или услышит?… Дети бывают очень внимательны. Им сложно интерпретировать факты, но донести их до взрослых они в состоянии.

– А еще по ночам дети спят, – сказала Маш. – Сладко-сладко.

– Но могут проснуться. От какого-нибудь кошмара. Зарыть в саду не получится, нет. Сбросить в колодец тоже. Хотя это был бы идеальный вариант. Для Миккеля, если бы он был убийцей. Но, как вы понимаете, тело бы сразу нашли. А его не нашли, хотя в колодец спускались тоже. И собака ничего не разнюхала. Помните розыскную собаку, девчонки? Э-э… Султан. Ее звали Султан. Я так и не завел себе пса… – погрустнел Шило. – Ростик завел, а я – нет.

– При чем здесь собака? – не выдержала Белка.

– К слову пришлась.

– А что – «во-вторых»?

– Во-вторых?

– Ты сказал: во-превых, он приезжий и плохо знает местность. А во-вторых?

– Он слабак. И обязательно выдал бы себя. Хоть чем-нибудь. С таким грузом слабаки обычно не справляются. Даже если все сходит им с рук, они впоследствии съезжают с катушек. Спиваются… Тебе ли не знать, Маш?

– Я не алкоголичка.

– Да-да, именно это ты демонстрируешь нам все последние дни.

– Если уж на то пошло… Не могу смотреть на своих дорогих родственников трезвым взглядом. Искренне надеюсь не увидеть вас в своей жизни. Когда шабаш закончится.

– Потому что мы напоминаем тебе о том, что произошло тогда? Все вместе и каждый по отдельности.

– Потому что вы – жалкие неудачники.

– Не все.

– Ну да. Старший лейтенант в убогой ментовке убогого городишка – это, конечно, венец карьеры.

– У меня все впереди.

– Собираешься дослужиться до начальника РОВД? Или что там рисуется тебе в воображении?

– Все больше картинки из прошлого. Ты на этих картинках тоже есть. Занимаешь центральное место.

– А больше никого поблизости не видно?

Несколько раз Шило обратился к себе в третьем лице – «старший лейтенант Кирсанов», и это роднит его с деревенским дурачком Лёкой. А горящие глаза и раздувающиеся ноздри – разве это не похоже на Маш? Горящие глаза – все равно что маяки, которые разрывают своими лучами мрак. Едва лишь погаснет один – тут же загорается другой, самая настоящая перекличка маяков. Что ж, Белку можно поздравить, она возвращается к себе, в мир Большой Семьи, чуть более мрачный, чем хотелось бы. Но это – ее семья.

Добро пожаловать домой!

– …Почему же? Кое-кто ошивается на заднем плане. Ты об этом хотела поговорить?

– Не знаю, понимаешь ли ты…

– Понимаю, – сразу посерьезнел Шило. – Когда ты говорила о двоих… Ты имела в виду именно этого человека?

– Того, кого не назовешь неудачником, – прикрыла глаза Маш.

– Он великий и ужасный.

– Совсем как в сказке.

– Он даже больше кита.

– Нет. Он самый большой кит на свете. Моби Дик.

– Моби Дик, да!

Белка не верит своим глазам. До сих пор Маш и Шило были врагами и старались побольнее задеть друг друга, но теперь их голоса полны любви. Рахат-лукум, шербет, пахлава – вот что такое их голоса. И это воскрешает в Белкиной памяти образ Эмина – вечно влюбленного. А Маш с Шилом все суют друг другу в рот восточные сладости и никак не могут остановиться.

– Никто не справится с Моби Диком, – шепчет Шило.

– Никто, – вторит ему Маш.

– Может, это потому, что все его боятся и не решаются вступить в схватку?

– Может быть.

– Он плавает слишком далеко от наших берегов.

– Но подплывает время от времени?

– Случается. Да.

– «Да» и «нет» – не говорить. Черное и белое не носить, – неожиданно заявляет Маш.

«Вы поедете на бал?» – любимая игра того лета. В нее играли все, а лучшей была маленькая Тата, это она вплыла в их тихую заводь на спине кита. И лишь МашМиш вечно оставались в стороне, они были слишком взрослыми детьми, слишком занятыми – любовью, войной с другими взрослыми детьми, подготовкой к убийству, подлинному или мнимому.

Почему вдруг Маш вспомнила об этой игре?

– Так он подплывает время от времени?

– Случается.

– Он белый?

– Э-э… Местами.

– А черные пятна на нем есть?

– Сколько угодно.

– А чего больше – черного или белого?

– Когда как.

– В зависимости от сезона?

– От сезона дождей.

– Когда идут дожди – он черный?