Вопросительные знаки в «Царском деле» Жук Юрий
Начиная с мая 1918 года М. А. Медведев (Кудрин) уже в качестве Следователя Екатеринбургской ЧК проводит самостоятельную работу, связанную с выявлением, арестами и ликвидацией лиц, неугодных Советской власти.
С первых дней преобразования Екатеринбургской ЧК в Уральскую Областную Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем (УОЧК), происходившего в конце мая – начале июня 1918 года, М. А. Медведев (Кудрин) становится одним из членов её Коллегии.
В начале июля 1918 года он впервые посещает ДОН, имея вполне определённое задание – попытаться с помощью внедрённого в его охрану сотрудника УОЧК нащупать нити «очередного монархического заговора». А 16 июля 1918 года М. А. Медведев (Кудрин) принимает участие в совместном заседании представителей Исполкома Уральского Облсовета и Коллегии УОЧК, на котором рассматривался вопрос «о ликвидации Романовых», предварительное решение по которому было вынесено днями ранее.
Павел Спиридонович Медведев
Пятым в означенном списке стоит Начальник караула Дома Особого Назначения П. С. Медведев, не ставший цареубийцей лишь волей случая…
Павел Спиридонович Медведев родился 12 февраля (ст. ст.) 1887 года в поселке Сысертского завода Сысертской волости Екатеринбургского уезда Пермской губернии. По национальности – русский. По своей сословной принадлежности – крестьянин. По специальности – рабочий-металлист.
На Сысертском заводе П. С. Медведев работал в прокатном цехе, а кроме того, был знаком с сапожным ремеслом. Всё образование этого человека сводилось к обучению в церковно-приходской школе, полный курс которой он так и не сумел закончить.
В сентябре 1914 года П. С. Медведев был мобилизован в армию в качестве Ратника Ополчения 1-го разряда и зачислен в Верхотурскую дружину № 2, однако уже вскоре был освобождён от военной службы, как ранее работавший на заводе, выпускающем необходимую для фронта продукцию.
Бытовые условия П. С. Медведева мало чем отличались от условий других заводчан. Как и большинство из них, он имел собственный дом, расположенный по Сомовой улице упомянутого посёлка, и участок, позволявший вести небольшое подсобное хозяйство.
К 1918 году семья П. С. Медведева состояла из четырёх человек: жены Марии Даниловны и троих детей. Старшей дочери Зое было 8 лет, а двум младшим детям – сыновьям Андрею и Ивану, соответственно, 6 лет и 1 год.
Во время Февральской смуты 1917 года П. С. Медведев вступает в партию большевиков и начинает вносить установленный членский взнос до 1 % с каждого заработанного рубля. Однако, как он сам утверждал впоследствии, платил таковой только лишь в течение первых трех месяцев.
В январе 1918 года П. С. Медведев записывается в Красную Гвардию Сысертского завода, отряды которой в числе прочих формирований уральцев уже в феврале 1918 года были направлены на Дутовский фронт. Начальником красногвардейской дружины, в которую был распределён П. С. Медведев, в то время состоял С. В. Мрачковский, хорошо знакомый ему издавна. (С. В. Мрачковский был зятем диакона сысертского храма Кузовникова.)
Возвратившись с Дутовского фронта и отдохнув в течение нескольких недель, П. С. Медведев вместе с Помощником Военного комиссара Сысертского завода Н. И. Чуркиным по поручению С. В. Мрачковского (в то время члена Уральского Обкома РСДРП(б)) с начала мая 1918 года ведёт активную агитацию среди местных большевиков, призывая их записаться в «охрану бывшего царя». (Условия этой службы были довольно соблазнительными – 400 рублей в месяц жалованья при бесплатном питании и обмундировании.)
24 мая 1918 года команда из 30 человек сысертских рабочих вступила в охрану Дома Особого Назначения, где содержалась под арестом Царская Семья. А днём ранее П. С. Медведев на общем собрании охраны был избран на должность начальника караула. (В связи с этим назначением его жалованье было увеличено до 600 рублей в месяц.)
Первым комендантом ДОН был назначен член Исполкома Уральского Облсовета (бывший рабочий екатеринбургской фабрики братьев Злоказовых) А. Д. Авдеев, а его помощником – А. М. Мошкин, также ранее работавший на этой фабрике. Все перечисленные лица занимали в этом доме особую комнату – комендантскую. По долгу своей службы в ней постоянно находился и ночевал А. Д. Мошкин, а иногда, пользуясь своим особым положением, и П. С. Медведев.
Но так как А. Д. Авдеев имел привычку употреблять во время несения своих обязанностей в чрезмерных дозах спиртные напитки, то это обстоятельство вскоре стало известно членам Президиума Исполкома Уральского Облсовета. Да к тому же ещё и его помощник А. М. Мошкин оказался нечистым на руку – украл висевший в изголовье Наследника Цесаревича золотой крестик, за что был арестован А. Д. Авдеевым. И когда вся эта история окончательно выплыла наружу, А. Д. Авдеев и А. М. Мошкин от занимаемых должностей были отстранены, а на их место назначены Я. М. Юровский и Г. П. Никулин.
Однако бывший разводящий караульной команды ДОН А. А. Якимов имел на этот счёт более конкретное мнение:
«Кто об этом вынес наружу и довел до сведения, надо думать, Областного Совета, – не знаю. Знаю только, что Павел Медведев сколько раз собирался на Авдеева донести. Может быть, он и донес»[223].
С вступлением в должность Я. М. Юровского и Г. П. Никулина П. С. Медведев также сумел, что называется, «подмазаться» и к ним, и продолжал оставаться в ДОН на почти таком же привилегированном положении.
И поэтому не случайно в ночь убийства Царской Семьи именно ему Я. М. Юровский поручает собрать имевшиеся у внутреннего караула револьверы. (Для того чтобы один из них отобрать лично для себя, имея целью опередить своим выстрелом всех прочих участников этого злодеяния.)
Григорий Петрович Никулин
Шестым в списке убийц стоит Помощник Коменданта Дома Особого Назначения Г. П. Никулин.
Григорий Петрович Никулин родился 27 декабря 1894 года (ст. ст.) в уездном городе Звенигородка Киевской губернии. По национальности – русский. По своей сословной принадлежности – мещанин.
Изначальным воспитанием Григория занималась его старшая сестра Пелагея, заменявшая ему во многом мать и нянчившаяся в то же время с двумя малолетними детьми: Михаилом и Федорой.
С 1903 года Григорий Никулин начинает посещать Звенигородскую церковно-приходскую школу, занятия в которой приносили ему нескрываемую радость. Однако радость учения зачастую омрачалась болезнями, заставлявшими его пропускать занятия и не справляться с домашними заданиями. Учёбу пришлось бросить, но уже осенью 1905 года он начинает учиться в Звенигородском Мужском 2-классном училище, в котором за 3,5 года последовательно оканчивает три подготовительные группы, после чего зачисляется в 1-й класс, учиться в котором ему будет суждено всего лишь полгода.
Тяжёлое материальное положение семьи, ставшее наиболее бедственным к концу 1908 года, вынуждает Григория Никулина вновь прервать свою учёбу и по достижении четырнадцатилетнего возраста начать трудовую деятельность в местной кузнечной мастерской.
Весной 1909 года чета Никулиных решает покинуть Звенигородку, для чего, продав принадлежавший им домик с небольшим участком, переезжает на жительство в расположенный неподалёку небольшой городок Умань. Обосновавшись на новом месте, Григорий Никулин поступает рабочим-штамповщиком в мастерскую печных приборов.
Уже в 15 лет Г. П. Никулин с очевидной ясностью осознает многочисленные пробелы в собственных знаниях и в целях дальнейшего совершенствования таковых предпринимает первые попытки занятий методом самообразования.
По прошествии года он оставляет работу в мастерской и, следуя специальности своего отца, начинает самостоятельную жизнь.
Разъезжая по различным городам и сёлам Звенигородского уезда в качестве каменщика 2-й руки (так в то время назывался подручный каменщика) и получая за свой труд от 90 коп. до 1 руб. 20 коп. в день, Г. П. Никулин долгое время старался улучшить материальное состояние своих близких, однако, наблюдая постоянное пьянство отца (пропивавшего практически все имевшиеся в семье деньги), он решает отказаться от этой затеи и навсегда покидает родительский кров.
Много общаясь с разными людьми в процессе своей работы, Г. П. Никулин начинает глубже задумываться над окружающей его политической обстановкой, а также пытается понять причины всеобщей социальной несправедливости. Будучи малообразованным человеком, он почти сразу же попадает под влияние большевистских агитаторов, пользующихся особой популярностью в среде большинства люмпен-пролетариев, из которых, как правило, состояли бригады шабашников, работа в которых и явила собой начало его самостоятельного жизненного пути.
Стараниями подобных агитаторов пробольшевистского уклона Г. П. Никулин вскоре узнает о том, что в Умани имеется социал-демократический кружок, который регулярно проводит занятия с наиболее «передовыми» представителями рабочего класса. Желая обогатить свои знания в области политграмоты, Г. П. Никулин становится одним из слушателей этого кружка и, начиная с 1913 года, с относительной регулярностью посещает его занятия.
Начиная с весны 1913 года, Г. П. Никулин оказывается в поле зрения Уманьской уездной полиции как лицо политически неблагонадёжное и с началом Первой мировой войны 1914–1918 гг. высылается в Административном порядке за пределы Киевской губернии, избрав местом своего постоянного проживания город Казань.
В январе 1915 года его призывают в армию, однако ввиду врождённых болезней зачисляют Ратником 2-го разряда, то есть признают годным к прохождению воинской службы только в военное время, да и то лишь в ополченческих частях.
Летом 1915 года Г. П. Никулин вместе с другими казанскими рабочими незаконно уезжает в Москву, где подряжается на строительство жилого дома по Ново-Басманной улице. (Согласно Предписанию Киевского Г.Ж.У. ему, как лицу, высланному за пределы губернии в административном порядке, было запрещено пребывание и поселение в целом ряде столичных и губернских городов Российской Империи.)
Раскусив обман со стороны фирмы-подрядчика, выражавшийся в нарушении договорных обязательств, Г. П. Никулин подбивает своих товарищей на прекращение любых работ. И в этот же день почин каменщиков был поддержан всеми рабочими, занятыми на данном строительстве, а он (как главный инициатор забастовки) встал во главе этой акции протеста.
Не ожидавший такого поворота событий, осложняющих дело в условиях военного времени, глава фирмы-подрядчика был вынужден пойти на уступки, поставив, однако, непременным условием незамедлительный расчёт всех лиц, виновных в срыве графика строительных работ.
Возвратившись в Казань, Г. П. Никулин поступает каменщиком на Казанский пороховой завод, вследствие чего не попадает под призыв Ратников Ополчения, производившийся в конце 1915 года, и встаёт на воинский учет в виде лица, работающего для нужд фронта. Однако, опасаясь за последствия своей «московской эпопеи», он уже в начале лета 1916 года переводится на строительство Таватуйского динамитного завода, завершение которого планировалось к концу 1918 года.
Тянущийся к знаниям каменщик почти сразу же привлекает внимание местного большевистского подполья, заводские представители которого (М. Г. Кабанов и Витте) сразу же начинают присматриваться к новичку. Исподволь беседуя с ним на разные темы, они как бы невзначай интересовались его прошлой жизнью, задавая подчас вопросы недвусмысленного содержания, ответы на которые более чем ясно говорили о политических мировоззрениях молодого каменщика.
Постепенно Г. П. Никулин сближается с работавшими на строительстве большевиками, количество которых к концу 1916 года исчислялось буквально единицами (7–8 человек). Но, несмотря на это, существовавшая на заводе ячейка РСДРП не сидела, что называется, сложа руки. Именно благодаря активной подрывной деятельности её членов (постоянно подбивающих рабочих на всяческие проявления беспорядка) к концу 1916 года на Таватуйском динамитном заводе распространяются пораженческие настроения, а затем и вспыхивает забастовка, во главе которой уже не случайно оказывается Г. П. Никулин.
С первых дней событий февраля 1917 года ячейка РСДРП завода выходит из подполья и, легализовавшись, преобразуется в Комитет РСДРП. В составе этого комитета (как и следовало ожидать) находились люди хорошо известные Г. П. Никулину, а место его председателя занял Михаил Георгиевич Кабанов.
Ещё задолго до Октябрьского переворота члены и активисты этого Комитета практически сразу же захватили реальную власть в свои руки. С образованием же на Урале местных Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов таватуйские большевики стали буквально диктовать свои условия дирекции завода, возглавляемой представителем французских концессионеров-пайщиков господином Грегором.
В марте 1917 года Г. П. Никулин (по рекомендации всё тех же М. Г. Кабанова и Витте) становится членом РСДРП и на первом же собрании рабочих этого завода избирается членом местного Совета.
Летом того же года решением заводской партийной организации Г. П. Никулин направляется на учёбу в Екатеринбург, где к тому времени открываются курсы пропагандистов при Екатеринбургском Городском Комитете РСДРП(б).
Вернувшись через 4 месяца, он почти сразу же избирается Секретарем Комитета РСДРП(б) завода, а затем и Секретарем Таватуйского Совдепа, в каковых должностях которых состоит до марта 1918 года.
В феврале 1918 года французское Акционерное общество, финансирующее постройку Таватуйского динамитного завода, отказалось выплачивать заработную плату рабочим, задействованным на его строительстве. Посему, чтобы выйти из создавшегося положения, Комитет РСДРП(б) завода принимает решение направить в Екатеринбург своего Секретаря Г. П. Никулина, а также ещё одного партийного активиста, поставив перед ними задачу – добиться встречи с Ф. Ф. Сыромолотовым, возглавлявшим в то время Уральский Областной Комиссариат Финансов.
Прибыв в столицу «Красного Урала», таватуйские посланцы почти сразу же добились аудиенции у главы уральского финансового ведомства, однако не без труда сумели договориться с последним по поводу компенсации денежных сумм, причитающихся рабочим завода за выполненную работу.
После того как деньги были доставлены на завод и выплачены рабочим, на состоявшемся заседании Заводского Комитета РСДРП(б) было принято дополнительное решение, согласно которому все без исключения члены РСДРП(б) Таватуйского динамитного завода должны были прибыть в Екатеринбург, где предоставить себя в распоряжение Уральского Областного Комитета РСДРП(б).
Добравшись до Екатеринбурга, Г. П. Никулин и М. Г. Кабанов прибыли к Ф. И. Голощёкину, являвшемуся на тот момент членом Уральского Областного Комитета РСДРП(б), а также занимавшему ряд важнейших должностей в структуре местной власти. Выслушав рассказ о сложившейся на заводе ситуации и о решении, принятом заводскими коммунистами, Ф. И. Голощёкин предложил им («как умеющим расправляться с буржуазией») перейти на работу в Екатеринбургскую Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Получив их согласие, он направил таватуйских товарищей к М. И. Ефремову, занимавшему тогда пост Председателя этой комиссии.
Повстречавшись с М. И. Ефремовым, Г. П. Никулин получает назначение в так называемый «Летучий отряд Екатеринбургской ЧК», а М. Г. Кабанов немногим позднее назначается на должность Начальника бывшего Арестного Дома (Тюрьмы № 2).
Начав свою службу в этом отряде, Г. П. Никулин вскоре знакомится с Я. М. Юровским, занимавшим к тому времени должности Товарища Комиссара Юстиции Уральской Области и Председателя Следственной Комиссии Уральского Областного Ревтрибунала. Сталкиваясь в процессе своей работы с Г. П. Никулиным, Я. М. Юровский сразу же подмечает его деликатность и скромность, а главное – кристальную честность и абсолютную трезвость, отнюдь не свойственную большинству потомственных пролетариев, определившихся в «Летучий отряд Екатеринбургской ЧК».
Продвигаясь по служебной лестнице, Г. П. Никулин уже к началу мая 1918 года назначается начальником пешего подразделения «Летучего отряда» Екатеринбургской ЧК.
Одним из самых первых серьёзных заданий Г. П. Никулина было его внедрение в качестве домашнего работника к Начальнику Военной Академии РККА бывшему Генералу-Майору А. И. Андогскому, стоявшему во главе этого учебного заведения, переведённого весной 1918 года из Петрограда в Екатеринбург.
А немногим позднее им – Г. П. Никулиным – в соответствии с инструкциями, полученными накануне от Я. М. Юровского, производится отбор сотрудников ЧК, предполагаемых к назначению в конвой и оцепление поезда Л-42, 17/30 апреля 1918 года доставившего из Тюмени в Екатеринбург бывшего Государя Императора Николая II вместе с частью Его Семьи.
С преобразованием Екатеринбургской ЧК в Уральскую Областную Чрезвычайную Комиссию, проводимые в связи с этим мероприятием внутрикадровые перестановки коснулись и Г. П. Никулина – приблизительно с середины июня 1918 года он назначается начальником всего «Летучего отряда» УОЧК.
В мае 1918 года Екатеринбургская ЧК переезжает в более просторное помещение «Американской гостиницы». Согласно гостиничной нумерации, Г. П. Никулин в ней занимал комнату под № 1, рядом с которой были расположены апартаменты Я. М. Юровского, совмещающего перечисленные ранее должности с чекистской деятельностью и являвшегося одним из руководителей уральских чекистов. Такое соседство ещё больше сблизило этих двух людей, в силу чего Я. М. Юровский буквально с самых первых дней их знакомства стал дружески опекать понравившегося ему молодого чекиста Г. П. Никулина, которого в знак подчеркнуто-особого отношения называл не иначе как «сынок».
Комментируя же разговоры о личном неучастии Г. П. Никулина в массовых расстрелах (производимых в Екатеринбурге весной 1918 года), нельзя не остановиться на следующем факте из его биографии.
Перед тем как «окончательно утвердиться» в должности начальника пешего подразделения «Летучего отряда» УОЧК, Г. П. Никулин (по существовавшей в то время чекистской традиции) должен был лишний раз подтвердить свою личную преданность делу революции. Для этого ему была поручена ликвидация Князя В. А. Долгорукова, участь которого (без какого-либо суда и следствия) была решена в Уральском Областном Совете немногим более чем через месяц после его прибытия в Екатеринбург. В немалой мере Г. П. Никулин оказался также причастным и к гибели епископа Тобольского Гермогена, содержавшегося в то время в Тюрьме № 2.
Зарекомендовав себя перед новой властью в деле борьбы с контрреволюцией с самой «лучшей» стороны, Г. П. Никулин 4 июля (21 июня) 1918 года по рекомендации своего старшего товарища Я. М. Юровского приступает к исполнению обязанностей Помощника Коменданта ДОН.
Август Тенисович Паруп (А. Я. Биркенфельд)
Седьмым в нашем списке стоит, как уже говорилось ранее, потенциальный убийца – сотрудник Уральской Областной ЧК А. Т. Паруп (А. Я. Биркенфельд)[224].
Август Тенисович Паруп (А. Я. Биркенфельд) родился 25 июля 1890 года в семье крестьянина-арендатора, проживающего на одном из хуторов Залисбургской волости Вольмарского уезда Лифлянской губернии. По национальности – латыш. По сословной принадлежности – крестьянин.
Окончив 2-классное Залисбургское Училище в 1904 году, Август Паруп поступает в Вольмарское Городское Училище, где становится членом ученического политико-просветительного кружка революционной направленности, а в начале 1907 года вступает в Вольмарскую ученическую социал-демократическую организацию.
К 1 мая 1907 года Вольмарской городской социал-демократической организацией была выпущена листовка, текст которой был написан Августом Парупом. В связи с выпуском листовки полицией был произведён ряд обысков, в результате которых было арестовано несколько лиц, в числе которых оказался и сам Паруп.
Практически весь 1907 и 1908 год А. Паруп проводит на хуторе у родителей, где принимает активное участие в организации и работе нелегальных социал-демократических кружков, в которые он со своими единомышленниками старался привлечь местных батраков и ремесленников, а также прочих лиц из числа деревенской интеллигенции.
Осенью 1908 года он уезжает в Ригу, где экстерном сдаёт экзамен на звание Народного учителя. Однако учительствовать ему не пришлось ввиду того, что он, забыв о выбранной профессии, с головой ушёл в революционную работу.
В течение 1908–1911 г.г. А. Паруп трудится на различных мелких производствах: чернорабочим на лесопильных заводах, на известном рижском пивоваренном заводе «Фельзер и К», а также маляром на стройках. Но где бы он ни работал, его основная профессиональная деятельность была всегда связана с местным социал-демократическим подпольем, в работе которого он принимал самое деятельное участие. Так, в организации Александровского района Риги – оплота большевизма в Латышской социал-демократии, А. Т. Паруп состоял кружковым организатором и членом её Пропагандистской коллегии, в силу чего он неоднократно участвовал в работе районных социал-демократических конференций и даже избирался кандидатом в члены этого районного комитета.
Осенью 1910 года А. Т. Паруп, как подставной редактор конфискованного социал-демократического календаря, был арестован и просидел в тюрьме 1,5 месяца.
Следующая отсидка, сроком в 1 месяц, последовала, когда он 9 января 1911 года был арестован за активное участие в организованной в Риге демонстрации в память произошедших в Санкт-Петербурге шестью годами ранее кровавых событий.
Осенью 1911 года А. Т. Паруп, как член Стачечного Комитета и один из организаторов забастовки строительных рабочих, был вновь арестован. Проведя в заточении более месяца, он попадает под негласный надзор полиции, в силу чего какая-либо дальнейшая нелегальная работа в Риге стала для него невозможной. Выехав в Санкт-Петербург, он тщетно пытается найти там работу, после чего перебирается в Одессу.
Пробыв в Одессе несколько месяцев, он также не может решить вопрос своего трудоустройства, в связи с чем весной 1912 года выезжает в Баку.
В Баку А. Т. Паруп работает матросом на нефтеналивном пароходе «Юпитер», принадлежавшем Нефтепромышленному и Торговому Обществу «Мазут». Там он сходится с некоторыми членами команды парохода, тяготеющими по своим убеждениям к большевикам и, в частности, с М. Кудриным, работающим на нем маслёнщиком. Вместе с ними он становится одним из организаторов нелегального Профсоюза моряков Каспийского торгового флота и принимает самое активное участие в его работе. А начиная с лета 1912 года, по прибытии из Риги в Баку ещё нескольких подпольщиков, скрывающихся от полиции, ими разворачивается большая работа по организации и восстановлению Бакинской организации РСДРП, разгромленной в 1910 году.
При активном участии А. Т. Парупа, его земляков и активистов из числа местного подполья за довольно короткий срок почти во всех промысловых районах города были образованы и начали действовать социал-демократические кружки. Но главным их достижением стало образование Бакинской 1-й городской группы РСДРП во главе с печально известным пермским большевиком Г. И. Мясниковым, ближайшими помощниками которого стали А. Берце и А. Т. Паруп.
Ко дню 300-летия Династии Романовых этой группой было выпущено воззвание, текст которого был составлен Г. И. Мясниковым и А. Т. Парупом. И, пожалуй, главным в этом воззвании было то, что в нём впервые открыто призывалось к физическому устранению Государя и всех Членов российского Императорского Дома Романовых! Однако с началом распространения этого воззвания большая часть обширной сети бакинского городского подполья была раскрыта, а все его члены арестованы.
В марте 1914 года состоялось заседание Тифлисской Судебной Палаты, которая в своём приговоре осудила Г. И. Мясникова на 4 года каторги. А Август Берце и его тёзка Паруп были отправлены в ссылку, которую отбывали в селе Жигалово Турской волости Верхнеленского уезда Иркутской губернии.
Пробыв там два года, А. Т. Паруп осенью 1916 года бежит в Иркутск, где становится членом подпольного Иркутского Городского Комитета РСДРП и под именем Андрея Андреевича Груббе проживает вплоть до начала Февральской Смуты.
После подавления в Иркутске в декабре 1917 года юнкерского восстания и укрепления позиций Советской власти в Сибири, А. Т. Паруп избирается членом Иркутского Исполкома рабочих и красноармейских Депутатов, членом Нагорного Районного Комитета РСДРП(б) и членом Правления Союза Торгово-Промышленных служащих. А вскоре к этим должностям прибавляется ещё одна – летом 1918 года он назначается на должность Члена Коллегии Продовольственно-Торгового Отдела Восточной Сибири.
Яков Михайлович Юровский
И, наконец, восьмой убийца, включённый в наш список, – Комендант Дома Особого Назначения Я. М. Юровский.
Яков Михайлович (Янкель Хаимович) Юровский родился 3 июля (19 июня) 1878 года в городе Каинске Томской губернии в многодетной еврейской семье.
Через несколько лет после его рождения семья Юровских переезжает в Томск, где снимает небольшую квартирку, расположенную в полуподвале. Именно в этом городе Янкель Юровский, отдав учёбе полтора года, получает единственное в своей жизни образование – оканчивает 1-е отделение (два класса) еврейской школы «Талматейро», открытой при местной синагоге.
Его трудовая деятельность начинается довольно рано. Уже в семь лет он нанимается «мальчиком» на Дрожжевой завод братьев Кореневских, откуда по достижении 10-летнего возраста, переходит учеником портного в пошивочную мастерскую Рабиновича. Но на этом месте он также долго не задерживается, и уже в 1889 году поступает учеником в часовой магазин Пермана.
В 1891 году Янкель Юровский становится свидетелем проезда через Томск Наследника Цесаревича Николая Александровича – будущего Императора Николая II.
Проработав в Томске до 1892 года, Янкель Юровский переезжает в Тюмень, где продолжает свою трудовую деятельность по той же специальности. В 1895 году он переезжает в Тобольск, где до 1897 года работает подмастерьем часового мастера.
В этом же году он впервые начинает присутствовать на собраниях, а также посещать занятия нелегального кружка местных социал-демократов.
Освоив профессию часовщика, Я. Х. Юровский некоторое время работает кустарём – сначала в Томске, а затем в Екатеринбурге, откуда вновь перебирается в Томск.
По сведениям Департамента Полиции, Я. Х. Юровский в 1898 году по постановлению Томского Окружного Суда отбывал наказание за нечаянное убийство, совершённое им в Томске. (Это наказание он, вероятнее всего, отбывал с 1898 по 1900 годы.)
После своего освобождения Я. Х. Юровский неожиданно для всех богатеет и становится владельцем галантерейного магазина в Ново-Николаевске. Откуда на него свалилось это богатство до сих пор неизвестно, равно как неизвестно и то, насколько «нечаянным» было то убийство…
За несколько лет до описываемых событий Я. Х. Юровский знакомится со своей будущей супругой – Маней Янкелевой (Марией Яковлевной), которая к моменту их встречи уже состояла в браке и имела дочь Ребекку (Римму) 1898 года рождения.
Несмотря на возникшее между ними взаимное чувство, Маня долго не могла решиться на расторжение своего брака в силу самых различных обстоятельств, главным из которых являлось то, что её законный супруг отбывал в то время наказание за совершённое им уголовное преступление. Но, пожалуй, главной причиной, влиявшей на её изначальную нерешительность, было отношение к их нескрываемой связи местной еврейской общины, которая, конечно же, не одобряла подобных поступков.
Не желая отступиться от своей возлюбленной и, в то же время, не зная как ему поступить в данном случае, Я. Х. Юровский, как человек, далёкий от веры своих предков, решает обратиться за советом к Графу Л. Н. Толстому, которого выбирает в качестве своего арбитра. В 1901 году он пишет Л. Н. Толстому письмо, на которое получает ответ лишь в 1903 году.
Следуя совету Графа Л. Н. Толстого (осветившего проблему Я. Х. Юровского в новом для него свете христианской морали), последний делает совершенно неожиданный для всех ход – он и его избранница решают изменить вере отцов и обратиться в Христианство. Для этого Я. Х. Юровский в начале 1904 года уезжает в Германию и некоторое время проживает в Берлине у одного из своих родственнков, где и принимает христианско-евангелическое вероисповедание, то есть становится лютеранином.
Вследствие совершённого над ним Таинства Крещения, он уже официально изменяет своё имя «Янкель» на «Яков», переиначив также и своё отчество на «Михайлович», вместо исконного «Хаимович». И теперь, совершенно на законных основаниях, именуется господином Яковом Михайловым Юровским.
В этом же году Я. М. Юровский женится на предмете своей страсти, которая приезжает в Берлин вслед за возлюбленным и, следуя его примеру, также изменяет вере отцов и переходит из иудейства в лютеранство.
Возвратившись в Россию весной 1904 года, семья Юровских выбирает для жительства город Екатеринодар, где её глава некоторое время работает часовщиком. (Именно с этого времени Я. М. Юровский включается в активную борьбу за проведение в жизнь установления о 12-часовом рабочем дне для часовщиков.)
Из Екатеринодара Юровские переселяются в Баку, где рождается их первенец – сын Александр. (Второй сын – Евгений – появляется у четы уже в Томске в 1909 году.)
В августе 1905 года семья Юровских переезжает в уездный город Нолинск, где Яков Михайлович вступает в РСДРП, делу которой он остаётся верен до самых последних дней своей жизни.
Из Нолинска Юровские возвращаются в Томск, где на средства от продажи своего предприятия в Ново-Николаевске и на полученные от этой сделки проценты Я. М. Юровский сначала открывает часовую мастерскую, а затем и собственный магазин по продаже поделочных (полудрагоценных) камней.
Желая внести свой вклад в материальное благополучие семьи, М. Я. Юровская оканчивает Акушерские Курсы («Повивальный институт») при Томском Городском Родильном Доме.
Первое время своего пребывания в партии Я. М. Юровский выполняет технические («рутинные», – по его словам) работы в качестве её рядового члена. Более конкретно об этой деятельности он прямо указывает в одной из своих автобиографий, датированной сентябрём 1923 года:
«…Примерно до 1908–9 года у меня была конспиративная квартира, жили нелегально, бежавши из ссылки, готовил печати для организаций, хранил литературу, готовил паспорта, работал в обществе взаимопомощи ремесленникам, работал среди ремесленных рабочих, принимая участие в организации стачек ремесленных рабочих. После провала нелегальной типографии, кажется, в конце 1908 или начале 1909 года высылка одних, арест других, когда все развалилось я продолжал до ареста в 1912 году вести работу среди ремесленных рабочих»[225].
Длительное время Я. М. Юровскому удавалось скрывать свою конспиративную деятельность, однако с зимы 1910 года он начинает привлекать внимание полиции и Томского ГЖУ.
К середине 1911 года Я. М. Юровский (коммерческие дела которого в силу экономического кризиса пришли к тому времени в упадок) решает ликвидировать свой магазин и сменить профессию часовщика на коммерческого посредника в деле продаж и поставок осокоря. (Осокорь – дерево рода тополь). С этой целью он выезжает в Нарымский край, где в Чулымском лесничестве ведёт переговоры о будущих поставках указанной древесины, а также её дальнейшей транспортировке в районы Поволжья.
Однако перед тем, как осуществить эту поездку, Я. М. Юровский передаёт на хранение своей сестре Перле (Пане) 9 единиц хранящегося у него дома оружия (пистолетов и револьверов), принадлежащего местной социал-демократической организации. Об этом факте становится известно полиции, которая, в свою очередь, узнаёт о нём от своего агента «Сидорова», внедренного в одну из групп местной организации РСДРП.
По приезду Я. М. Юровского в Томск за ним устанавливается тщательное наблюдение, которое продолжается вплоть до весны 1912 года. В апреле 1912 года Я. М. Юровский был арестован по подозрению в принадлежности к РСДРП и препровождён в Томский Губернский Тюремный Замок, в котором проводит ровно месяц. А на следующий день после своего освобождения он был вызван в полицейский участок, где вновь подвергнут аресту и заключению под стражу.
В середине мая 1912 года Я. М. Юровский высылается за пределы Томской губернии и, согласно личному пожеланию, этапируется в Екатеринбург, имея на руках предписание, запрещающее ему поселение в 64-х административных центрах европейской части России, Сибири и Северного Кавказа.
Оказавшись в Екатеринбурге, Я. М. Юровский уже 24 мая 1912 года подаёт прошение на имя Товарища Министра Внутренних Дел И. М. Золотарёва, в котором просит отменить предписание о своей высылке и разрешить ему возвратиться в Томск. Однако все его старания оказались напрасными, так как прошение было оставлено без ответа.
Смирившись с постигшей неудачей, Я. М. Юровский вновь развивает активную деятельность в области частного предпринимательства. И уже в 1914 году на паях с известным уральским фотографом Н. Н. Введенским[226] регистрирует на имя своей супруги фотоателье под названием «Моментальная фотография» (Покровский проспект, 42), специализирующееся, главным образом, на изготовлении небольших портретных фотоснимков. А сделать это ему удалось благодаря знакомству с екатеринбургским ювелиром Б. И. Нехидом, которого он знал ещё по Томску и который, по некоторым сведениям, был обязан Я. М. Юровскому жизнью.
Далее в биографии Я. М. Юровского присутствуют так называемые «белые пятна», поскольку именно в этот период своей жизни он, практически, отходит от революционной деятельности, занимаясь исключительно коммерцией.
В 1915 году Я. М. Юровский (во избежание принудительного переселения в Чердынский уезд Пермской губернии) был вынужден поступить на военную службу, уклоняться от которой ему до сего времени удавалось из-за врождённого туберкулёза лёгких, ревматизма и язвы желудка.
Начав службу в 696-й Пермской Пехотной Дружине, он поступает в Фельдшерскую Школу, по окончании которой (чтобы избежать отправки на фронт), используя свои личные связи с Ординатором Екатеринбургского Военного Лазарета доктором К. С. Архиповым, устраивается в это лечебное заведение Фельдшером Хирургического отделения.
С первых дней Февральской Смуты Я. М. Юровский активизирует свои пораженческие настроения. Со свойственной ему энергией он активно включается в революционную борьбу, полностью отдавая себя организационной и пропагандистской работе, в которой зачастую использует самые гнусные и подлые приемы – такие, например, как кормление больных гнилым мясом с целью вызвать недовольство последних в адрес персонала лазарета.
После захвата власти большевиками в октябре 1917 года Я. М. Юровский становится одной из самых видных фигур, совмещая сразу несколько ответственных постов в новых структурах партийных и советских органов Урала. Вот далеко неполный перечень некоторых его должностей и назначений (не считая участия в работе различных отделов и комиссий), занимаемых им с 1917 по 1918 годы:
• Член Военного Отдела Екатеринбургского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов;
• Председатель Следственной Комиссии Уральского Областного Революционного Трибунала;
• Товарищ Комиссара Юстиции Уральской Области;
• Член Коллегии Уральской Областной Чрезвычайной Комиссии (УОЧК);
• Заместитель Заведующего Охраной города Екатеринбурга и др.
Наряду с этим Я. М. Юровский занимал ещё и ряд выборных должностей, являясь членом Екатеринбургского Городского и Уральского Областного Исполнительного Комитета РКП(б), а также членом Бюро Екатеринбургского Комитета РКП(б).
Но, в дополнение к занимаемым должностям, Я. М. Юровский получает ещё одну, к которой приступает 4 июля 1918 года. С этого дня он вступает в должность Коменданта ДОН – должность, которая менее чем через две недели принесёт ему «славу» главного цареубийцы.
Глава 8
Кто приехал в ДОН перед самым убийством?
Первая неувязка, с которой пришлось столкнуться Я. М. Юровскому, выразилась в том, что возвратившийся приблизительно в 10 часов вечера П. З. Ермаков прибыл не с грузовиком, а на легковой машине Командующего Северо-Урало-Сибирским фронтом Р. И. Берзина. (В описываемое время он находился в Перми.) А вместе с ним в ДОН, как уже говорилось ранее, приехал и Ф. И. Голощёкин вместе с сотрудником Уральской Областной ЧК С. А. Бройдтом, временно сопровождавшим последнего в качестве личного телохранителя.
Ф. И. Голощёкин вручил Я. М. Юровскому бумагу – Постановление Исполнительного Комитета Уральского Областного Совета (скреплённое круглой печатью и подписанное двумя членами его Президиума: им самим и Г. И. Сафаровым), в котором, вопреки ранее принятому решению, говорилось о расстреле лишь одного Николая II, а не всей Царской Семьи вместе с находящимися при Ней слугами.
Это обстоятельство вызвало «естественное» недоумение коменданта, имевшего на этот счёт (согласно предварительной договорённости) прямо противоположную точку зрения.
О том, что в тексте данного постановления говорилось о расстреле лишь одного Государя, упоминается и в воспоминаниях П. З. Ермакова, причём в двух местах. Хотя, конечно же, и со свойственным ему «ячеством»:
«Когда я доложил Белобородову, что могу выполнить, то он сказал сделать так, чтобы были все разстреляны…» (Выделено мною. – Ю. Ж.) и «…тогда я коменданту в кабинета дал постановление облостного исполнительного Комитета Юровскому, то он усомнился, по чему (не) всех, но я сказал, нада всех и разговаривать нам свами долго нечего время мало пора приступать»[227]. (Выделено мною. – Ю. Ж.)
Из приведённого фрагмента можно сделать лишь однозначный вывод в пользу того, что между Я. М. Юровским и Ф. И. Голощёкиным (действия которого в данном случае П. З. Ермаков выдаёт за свои собственные) имели место какие-то разногласия.
Это же самое обстоятельство косвенно подтверждает и историк-архивист М. М. Медведев, который делает справедливый вывод о том, что Ф. И. Голощёкин и Г. И. Сафаров, как люди наиболее хорошо знавшие В. И. Ленина, были противниками оглашения в официальном Постановлении Президиума Исполкома Уральского Облсовета (являвшегося, по сути, приговором в отношении Государя) каких-либо упоминаний в отношении остальных членов Царской Семьи. (Ибо, как помнит читатель, центральная власть официальной санкции не давала даже на расстрел Государя, не говоря уж о членах Его Семьи!) Посему Ф. И. Голощёкин и Г. И. Сафаров и подписали сей документ с упоминанием в нём имени только лишь одного Николая II. А все остальные приговорённые к смерти как бы подразумевались… Ибо, по официальной версии уральцев, Семья Государя должна была быть «отправлена в надежное место», чтобы «погибнуть» в пути следования…
Однако Постановление Президиума Исполкома Уралсовета в столь «купированном» виде Я. М. Юровского никак не устраивало. И несмотря на то, что Ф. И. Голощёкин в споре с ним пытался доказать как раз обратное, Я. М. Юровский предложил пригласить в ДОН А. Г. Белобородова (подпись которого, кстати говоря, на этом документе отсутствовала), приезд которого должен был расставить все точки над «i».
К тому же, памятуя ещё недавний случай с «анабазисом» В. В. Яковлева, комендант, скорее всего, решил, что Ф. И. Голощёкин что-то явно не договаривает. Или же, что ещё хуже, ведёт за спиной Президиума Исполкома Уралсовета какую-то свою игру.
Так что свидетельства П. З. Ермакова не столь уж беспочвенны, поскольку только лишний раз, хотя и косвенно, подтверждают пребывание А. Г. Белобородова в доме Ипатьева накануне убийства.
По прибытии в ДОН А. Г. Белобородова, пожелавшего к тому же лично проконтролировать казнь Романовых и Их слуг, возникшее недоразумение быстро разъяснилось. Ибо он ещё раз пояснил всем присутствующим сложившуюся политическую ситуацию (которая была учтена членами Президиума при составлении текста данного постановления), добавив при этом, что, несмотря на содержание документа, команде исполнителей следует действовать в строгом соответствии с решением, принятым на состоявшемся накануне совместном совещании в УОЧК.
Вторая же неувязка заключалась в том, что ожидаемая Я. М. Юровским машина прибыла в ДОН на полтора часа позже планируемого срока, что естественным образом сдвинуло время, намеченное для проведения акции. Отведённое для убийства тёмное время суток неумолимо заканчивалось, а это, в свою очередь, нервировало многих присутствующих, которые своим поведением только лишь нагнетали и без того нервозную обстановку, сложившуюся вокруг ДОН за последние дни.
Ведя рассказ о событиях, происходивших в ДОН накануне убийства, нельзя не сказать хотя бы несколько слов и о лицах, в него прибывших.
Благодаря книге Г. З. Беседовского «На путях к термидору» и брошюре И. Л. Майера «Как погибла царская семья», широкое распространение среди русских эмигрантских кругов получила версия о том, что П. Л. Войков был в деле цареубийства чуть ли не заглавной фигурой. И что именно он – П. Л. Войков, занимавший в июле 1918 года должность Уральского Областного Комиссара снабжения, прибыл в ДОН накануне готовящегося убийства, где с его собственных слов руководил казнью бывшего Самодержца и Его Семьи, после чего принял участие в осмотре тел и изъятии находившихся при них ценностей, а также стал свидетелем уничтожения трупов всех казнённых в районе заброшенных шахт.
На сегодняшний день факт пребывания в ДОН П. Л. Войкова, равно как и Я. М. Свикке (автора автографа двустишья из поэмы Г. Гейне «Валтасар», речь о котором уже шла в одной из предыдущих глав[228]), ничем не подтверждается, кроме их собственных заявлений.
Что же касается лиц, прибывших в ДОН поздно вечером 16 июля, то для того, чтобы попытаться разобраться в этом вопросе, для начала необходимо прибегнуть к первоисточникам. То есть к показаниям причастных лиц, данных по ходу следствия, и воспоминаниям участников и свидетелей этих событий, написанных в разное время.
В свою очередь, мы уже знаем о том, что накануне убийства Царской Семьи в ДОН находились Ф. И. Голощёкин и А. Г. Белобородов. Пребывание же в нём и участие в совершённом преступлении каких-либо других лиц из числа представителей партийно-советской элиты не находит документального подтверждения в каких-либо заслуживающих внимания документальных источниках.
Говоря же об этих двух упомянутых лицах, автор хотел бы отметить, что не видит веских оснований для того, чтобы считать Ф. И. Голощёкина одним из непосредственных участников убийства. Ведь никто из свидетелей не говорит в пользу этого факта! А, согласно воспоминаниям М. А. Медведева (Кудрина), он в это время находился на улице. Однако, думается, не только для того, чтобы установить, будут или нет слышны выстрелы… А ещё и для того, чтобы, хотя бы частично, «спустить пары» после резкого разговора с Я. М. Юровским…
Участие А. Г. Белобородова в качестве палача также маловероятно. Ведь и о нём, как о палаче, также не сказано ни в одном из свидетельских показаний. Но в написанных им воспоминаниях (датированных 1922–1923 г.г.) о происходивших в Екатеринбурге событиях весной 1918 года он упоминает о своём личном оружии. Так, в частности, рассказывая о перевозке Романовых от станции «Екатеринбург-Товарная» к дому Ипатьева, он пишет, что:
«…вооружены мы были: Дидковский – наганом, Авдеев – маузером, я – браунингом»[229].
То есть, с большой долей вероятности можно предположить, что у А. Г. Белобородова в ту самую ночь была одна из моделей пистолета Браунинга кал. 7,65 мм. А это значит, что при его личном участии в расстреле Царской Семьи количество изъятых следствием и обнаруженных впоследствии пуль данного калибра, имеющих следы полей нарезов левого уклона, просто не могло бы не увеличиться хотя бы на несколько штук. И, тем не менее, никто из известных нам участников и свидетелей расстрела даже вскользь не упомянул о факте участия А. Г. Белобородова. И, в первую очередь, не сделал этого и М. А. Медведев (Кудрин), который диктовал свои воспоминания сыну в 1963 году. То есть в то время, когда боязнь упоминания фамилии этого человека, как троцкиста, уже давно миновала.
Но есть одно и, причём, весьма существенное «но». А именно – две пули кал. 7,65 мм, обнаруженные при извлечении останков Царской Семьи в 1991 году, на которых сохранились следы полей нарезов правого уклона. А это значит, что с большой долей вероятности можно предположить, что один из убийц имел в своём распоряжении дорогое и весьма престижное по тем временам оружие – пистолет Кольта-Браунинга мод. 1903 года. (Речь об этом пойдет в следующей главе.)
Сам же А. Г. Белобородов впоследствии рассказывал любопытным, что после того, как разъяснил Я. М. Юровскому создавшуюся ситуацию с постановлением, он, якобы смертельно уставший за день, не дожидаясь развязки происходящего, сразу же лёг спать здесь же, в комнате коменданта. Но в это слабо верится. Ибо, как бы человек ни устал, но завалиться спать, что называется, со спокойной душой в такую «историческую ночь»… Да это просто за гранью восприятия происходящего любым нормальным человеком! К тому же А. Г. Белобородов был не старцем преклонных годов, а молодым энергичным человеком 27-ми лет! То есть, по существующим ещё столь недавно в нашей стране меркам, он мог быть причислен к молодёжи, ещё не вышедшей из «комсомольского возраста», и подлежащим призыву в Вооружённые Силы СССР! Так что Александр Георгиевич, по всей вероятности, просто лукавил, когда утверждал, что был в стороне от всего происходящего. То, что он не был в числе убийц, скорее всего, так оно и есть. Но в то, что он не присутствовал во время этой бойни, – верится с трудом!
Однако вернёмся к свидетельским показаниям, которые расскажут читателю обо всех прибывших накануне убийства в ДОН лицах.
Так, П. С. Медведев, допрошенный Членом Екатеринбургского Окружного Суда И. А. Сергеевым, показал:
«Еще, прежде чем Юровский пошел будить Царскую Семью, в дом Ипатьева приехали из Чрезвычайной комиссии два члена: один, как оказалось впоследствии, – Петр Ермаков, а другой – неизвестный мне по имени и фамилии, высокого роста, белокурый, с маленькими усиками, лет 25–26»[230].
Свидетельства П. С. Медведева существенно дополняет арестованный по делу охранник Ф. П. Проскуряков, который до 10 часов утра 16 июля находился на посту около будки на Вознесенском проспекте:
«Во вторник утром, когда я стоял на посту, я сам видел, что Юровский пришел в дом часов в 8 утра. После него, спустя несколько времени, в дом прибыли Белобородов с пузатым. Это я сам видел. Как я уже говорил, я тогда ушел с поста в 10 часов утра. Медведев же сказал мне, что они втроем, т. е. Юровский, Белобородов и этот пузатый, спустя несколько времени, поехали кататься на автомобиле. Дома в это время оставался Никулин. Перед вечером они втроем вернулись. Значит, вернулись – Юровский, Белобородов и этот пузатый»[231].
После того как Ф. П. Проскурякову были предъявлены фотографические карточки П. З. Ермакова, он пояснил, что:
«Человек, фотографические карточки которого Вы мне сейчас показываете (…), сильно похож на того самого, которого я называл пузатым и курчавым, и который приходил во вторник с Белобородовым в дом Ипатьева. Действительно ли у него такое брюхо, как мне казалось, я не могу сказать. Может быть, он так одет был, что брюхо у него казалось мне большим, а на карточке этого как будто бы не заметно. Я припоминаю, что и Медведев, кажется, также называл его «Ермаков» и говорил про него, что это комиссар, но какой именно комиссар и откуда именно, он не сказал»[232].
Таким образом, из приведённых выше показаний можно сделать два существенных вывода.
А именно – А. Г. Белобородов приезжал в ДОН вместе с П. З. Ермаковым где-то между 8 и 10 часами утра 16 июля. А непосредственно накануне убийства в дом Ипатьева прибыл П. З. Ермаков и высокий белокурый мужчина лет 25–26, которым, по мнению автора, несомненно был М. А. Медведевым (Кудриным).
Путаница же по поводу личности П. З. Ермакова, а конкретно его «большого живота», могла произойти вот почему. В апреле 1918 года в боях у Чёрной речки П. З. Ермаков был ранен в брюшную полость. А точнее, попавшая в него пуля повредила мочевой пузырь, что вынудило его довольно продолжительное время носить специальную повязку, перетягивающую это место, – она, возможно, и создавала видимость его «пузатости».
Но вернёмся вновь в дом Ипатьева, нервозная обстановка в котором из-за задержки ответа из Москвы, а иже с ним и автомобиля, накалилась уже до предела…
И вот, с опозданием в полтора часа автомобиль прибыл. Въехав в ворота дома, он занял место на переднем дворе и так и оставался стоять на месте с включённым двигателем.
Из-за приближающегося рассвета ждать было больше уже нельзя, и комендант решил начинать…
Глава 9
Как происходило убийство Царской Семьи, и кто, всё-таки, произвёл тот самый «исторический» выстрел?
Сразу же после того, как прибыл грузовик с водителем С. И. Люхановым, Я. М. Юровский разбудил доктора Е. С. Боткина и попросил его разбудить всех остальных. Необычность своей просьбы комендант объяснил тем, что по имеющимся у него сведениям в данную ночь ожидается нападение анархистов на дом, для чего все его «жильцы» в целях их собственной же безопасности должны быть временно переведены на нижний этаж, где находиться наготове на случай возможного отъезда.
Из воспоминаний М. А. Медведева (Кудрина):
«Примерно с час Романовы приводят себя в порядок после сна, наконец, – около трех часов ночи, – они готовы. Юровский предлагает нам взять оставшиеся пять наганов. (Те самые, изъятые у отказавшихся стрелять «латышей». – Ю. Ж.) Петр Ермаков берет два нагана и засовывает их за пояс, по нагану берут Григорий Никулин и Павел Медведев. Я отказываюсь, так как у меня и так два пистолета: на поясе в кобуре американский «кольт», а за поясом бельгийский «браунинг» (оба исторических пистолета: «браунинг» № 389965 и «кольт» калибра 45, правительственная модель «С» № 78517 – я сохранил до сегодняшнего дня). Оставшийся револьвер берет сначала Юровский (у него в кобуре десятизарядный «маузер»), но затем отдает его Ермакову и тот затыкает себе за пояс третий наган. Все мы невольно улыбаемся, глядя на его воинственный вид»[233].
Минут через 40–50 Царская Семья и Её слуги были готовы, и будущие жертвы в сопровождении Я. М. Юровского, Г. П. Никулина, П. С. Медведева, двух лиц внутреннего караула, а также М. А. Медведева (Кудрина) и П. З. Ермакова стали спускаться вниз по лестнице, насчитывающей 19 ступеней. (А не 23, как с легкой руки писателя-фальсификатора М. К. Касвинова наивно считают некоторые исследователи!) На руках у Великой Княжны Анастасии Николаевны была крохотная собачка Джим породы рукавный пекинес, а Камер-Юнгфера А. С. Демидова несла с собой две подушки.
Спустившись на нижний этаж, возглавлявший эту процессию Я. М. Юровский открыл перед следовавшим за ним Государем (державшим на руках больного Сына) дверь, выводящую во внутренний двор дома Ипатьева. Пройдя по нему всего несколько шагов, все они вновь оказались перед дверью, которая из этого двора вела в нижний этаж дома. Проследовав через анфиладу комнат, Царская Семья и находившиеся при Ней слуги оказались в предназначенной для расстрела комнате, где сразу же почувствовали некоторую нерешительность от того, что в ней полностью отсутствовала какая-либо мебель.
Эту неловкую паузу помогла преодолеть находчивость Я. М. Юровского.
Из воспоминаний А. А. Стрекотина:
«Юровский коротким движением рук показывает арестованным как и куда надо становиться и спокойно, тихим голосом: “Пожалуйста, вы встаньте сюда, а вы – вот сюда, вот так в ряд”»[234][235].
Всё это время Наследник Цесаревич находился на руках Государя (мальчик был болен и тогда ещё не мог передвигаться самостоятельно), и Государыня (которая, кстати сказать, тоже страдала сильными болями в ногах, заставлявших Её переносить невероятные страдания) произнесла фразу:
– Здесь даже стульев нет! – безусловно, обращённую к коменданту.
Из записи беседы с Г. П. Никулиным:
«Когда мы спустились в подвал, мы тоже не догадались сначала там даже стулья поставить, чтобы сесть (посадить арестованных. – Ю. Ж.). Потому что этот был...., не ходил, понимаете, Алексей. [А], надо было его посадить. Ну, тут моментально, значит, поднесли это [стулья. – Ю. Ж.]. Они так это, когда спустились в подвал, так это, – недоумённо стали переглядываться между собой… Тут же внесли, значит, стулья.
Села, значит, Александра Федоровна, наследника посадили…»[236].
После этого Я. М. Юровский приказал Г. П. Никулину принести стулья: один для мальчика, другой – для Александры Фёдоровны. Г. П. Никулин принёс два стула, на один из которых Государь посадил сына, а на другой села Государыня.
Из воспоминаний А. А. Стрекотина:
«Когда их ввели в комнату, то той же минутой вышел обратно ОКУЛОВ, проходя мимо меня, он проговорил: “Еще стул понадобился, видимо умереть-то на стуле хочется. Ну что, уж придется видимо принести”. Ушел. Вскоре идет обратно и несет стул»[237].
Таким образом, перед самым убийством Царская Семья с находящимися при Ней слугами расположилась следующим образом.
Ближе к центру комнаты (в левой её части) был установлен стул, на который был посажен Наследник Цесаревич, под его спину была подложена одна из принесённых А. С. Демидовой подушек. Рядом с Наследником (слегка прикрывая его) находился Государь, который изредка перебрасывался с Государыней отдельными фразами на английском языке. Позади стула расположился доктор Е. С. Боткин. В левом углу комнаты (у выступа колонны арочного свода) разместились Старший Повар И. М. Харитонов и Лакей А. Е. Трупп.
В правой части комнаты также был установлен стул, на который села Государыня. Рядом с Ней встали три Её Дочери – Великие Княжны: Татьяна Николаевна, Ольга Николаевна и Мария Николаевна. А за ними, прислонившись к косяку двери кладовой комнаты, расположились Великая Княжна Анастасия Николаевна и находившаяся рядом с ней А. С. Демидова с оставшейся подушкой в руках.
Напротив своих будущих жертв уже заняли места Г. П. Никулин, П. З. Ермаков, М. А. Медведев (Кудрин), а также, вероятнее всего, А. Я. Биркенфельд и С. А. Бройдт.
На какое-то незначительное время Я. М. Юровский выходит вместе с П. С. Медведевым из комнаты, прикрыв за собой двери. А сделал он это вот по какой причине.
Почти в самый последний момент Я. М. Юровский вдруг вспомнил, что находящемуся возле пулемёта на чердаке А. Г. Кабанову им же самим было строго-настрого приказано – во время проведения акции открывать огонь без предупреждения в случае появления на площади перед домом каких-либо посторонних лиц. И поэтому у него не было абсолютной уверенности в том, что Ф. И. Голощёкин, изъявивший желание выйти на эту самую площадь (чтобы послушать, будут ли слышны выстрелы), не будет сражён меткой пулемётной очередью бывшего лейб-гвардейца, который, попросту, может и не узнать его в ночной темноте… К тому же и сам облик партийного лидера Урала, сумевшего в царских ссылках обзавестись весьма заметным брюшком, более смахивал на сытого буржуа, нежели на вождя местных пролетариев. А так как А. Г. Кабанов прекрасно знал в лицо П. С. Медведева, которому, к тому же, подчинялась и вся наружная охрана ДОН, задачей последнего было предотвратить создавшуюся угрозу, что, собственно говоря, и было им проделано.
Воцаряется напряжённая тишина…
Через несколько минут Я. М. Юровский вместе с отрядом «латышей» из семи человек, стремительно распахивая двери, входит в комнату. После того как «латыши» выстраиваются в указанном для них месте, Я. М. Юровский, ещё раз оглядев всех присутствующих, просит сидящих встать.
Из воспоминаний М.А. Медведева (Кудрина):
«…зло сверкнув глазами, нехотя поднялась со стула Александра Федоровна. В комнату вошел и выстроился отряд латышей: пять человек в первом ряду, и двое – с винтовками – во втором. Царица перекрестилась. Стало так тихо, что со двора, через окно, слышно как тарахтит мотор грузовика»[238].
Юровский на полшага выходит вперёд и обращается к Государю…
Точный текст обращения Я. М. Юровского к Государю вряд ли может быть когда-либо доподлинно установлен, поскольку был произнесён им, своего рода, экспромтом. Однако суть его (со слов А. А. Якимова) остаётся, приблизительно, следующей:
– Николай Александрович!
Ваши родственники старались Вас спасти, но этого им не пришлось. И мы принуждены Вас сами расстрелять…[239][240]
Очень верно, на мой взгляд, трактует данную ситуацию Э. С. Радзинский, который в своей книге «Господи… спаси и усмири Россию», в частности, пишет:
«… клочок бумаги, который прочел Юровский в ночь расстрела, никакого отношения к официальному Постановлению Уралсовета не имел[241]. Не только по убогой фразеологии, но и по существу дела. Юровский читал о казни Романовых, а официальное постановление было только о казни Романова»[242].
Единственное, пожалуй, с чем можно не согласиться, так это с тем, что Я. М. Юровский читал своё обращение по бумаге. Ибо, на взгляд автора настоящего издания, никакой бумаги в руках коменданта не было, а своё обращение к Государю он сделал исключительно в произвольной форме[243].
В пользу этой версии говорят не только свидетельские показания (большинство из которых не указывает на то, что Я. М. Юровский читал какую-то бумагу во время расстрела), но и заявление одного из непосредственных убийц – Г. П. Никулина:
«Он (приговор. – Ю. Ж.) был сказан на словах тут. Нет, на словах… так очень коротко»[244].
На вопрос же М. М. Медведева о возможном отсутствии данного документа вообще, Г. П. Никулин пояснил:
«Нет. Там, может быть, в Президиуме документ, может быть, и был. А здесь, у нас на руках не было»[245].
И это справедливо. Ибо рассчитывать, что сообщение о расстреле будет для приговорённых полной неожиданностью (а именно на это Я. М. Юровский и делал свою главную ставку!) и в то же самое время держать в руках официальную бумагу, было бы не только неосмотрительно, но и к тому же неудобно. И в самом деле – ведь не попросишь же у осуждённых обождать минутку для того, чтобы отложить или же передать кому-нибудь на время подержать сей важный документ… Держать же при себе – тоже глупо. А вдруг ещё помнётся или, того хуже, – запачкается кровью…
Не говорит о какой-либо бумажке в руках Я. М. Юровского и М. А. Медведев (Кудрин). И причём не только на страницах своей неопубликованной рукописи[246], но и в «предсмертных воспоминаниях», надиктованных им сыну, что только лишний раз подтверждает всё сказанное Г. П. Никулиным.
Но, как бы там ни было, факт остаётся фактом – 10 человек, убитых в эту ночь вместе в Государем, пали жертвой не только абсолютного беззакония, но и полного произвола уральских властей, творящих таковой в угоду собственному изуверству.
Читать бесплатно другие книги:
