Воды любви (сборник) Лорченков Владимир
– А ты – шариться, как все, кого муж бьет, – сказала она.
Леночка побледнела, отступила на шаг и взяла за руку Петю.
– Все равно, – сказала, – я его не брошу.
– Правильно, – сказала женщина с бластером.
– Это я испытывала так, но есть шанс, – сказала она.
– Шанс исправить всегда есть, – сказала она.
– Если вытерпишь до 2000—го, начнется подъем с колен, – сказала она.
– В смысле безнадега будет такая же, но уже с фанфарами и деньгами, – сказала она.
– Петька пусть соберется с силами, грант хватанет на нано-самолетостроение, – сказала она.
– И на эти деньги вы в Штаты свалите, – сказала она.
– Там Петины модельки на вес золота будут, – сказала она.
– Беспилотники-дроны, черных мочить, – сказала она.
– В галактиках типа Ирак да Афган, – сказала она.
Снова порошка достала. Нюхнула.
– Аспирин будущего, – сказала, хотя никто не спрашивал.
В подвал заглянул добродушный барбос. Повилял хвостом. Громозека нажала на кнопку бластера и барбос обернулся кучкой пепла.
– Так и вся наша жизнь, пацаны, – сказала Громозека, которую, совершенно очевидно, развозило.
– Громозека, – сказала с добродушной улыбкой Алиса.
– Ну все-все, не буду больше, – сказала женщина.
– Кто там еще… – сказала она.
– Так, по списку, лохи в классе… – сказала она, раскрыв журнал.
– Лерочка Иновакова, – сказала она.
– Два аборта, семнадцать мужчин, замначальника строительной фирмы, – сказала она.
– Депрессия, ребенок в тридцать семь лет, – сказала она.
– Рано радуешьсся, пацана ты избалуешь, – сказала она.
– Таня Шмуклина, – сказала она.
– Анекдот про помидору на рельсах знаешь? – сказала она.
– Нет, – сказала Таня.
– Ползут две по рельсам, одна говорит осторожно поезд едет вот-вот пое… – сказала Громозека.
– А другая так – где пое…. – сказала она и рассмеялась.
– Короче, Таня, поезд, – сказала она.
– Ну или с учетом сколько тебе осталось, пое…. – сказала она.
Таня разрыдалась. Костя Трубкин обнял ее, стал утешать. Женщина ласково покачала головой, продолжила.
– Так… ты кто чмырек… Севка Непогодин… – сказала она.
– Ты, Севка, вольешься в рыночные отношения, – сказала она.
– Пойдешь еще в последних классах школы путанить, – сказала она щуплому сутулому пареньку с уже, почему-то, проплешиной, и унылой физиономией мартышки.
– Это как? – сказал Сева.
– Это с мужиками, – сказала женщина.
– Да ведь я это… – сказал Севка растерянно.
– Ну в смысле, я уже… – сказал он.
– Ну вот видишь, – сказала женщина.
– Бывают случаи, когда с человеком с рождения все понятно, – сказала женщина.
– И раз так, зачем ты тут наше время тратишь, – сказала она.
Махнула бластером. На полу появилась еще кучка пепла.
– Ты, Саша, уедешь в монастырь, – сказала женщина кому-то в толпе.
– Тоже способ пережить лихолетье, – сказала она.
– И вообще розыск за расчлененку, – сказала она.
– Кстати сволочь она будет еще та, так что я не осуждаю, – сказала она.
– Ты, Игорь, станешь военным, сгоришь в тан… – сказала она.
– В смысле, в звездолете, – сказала она, поймав укоризненный взгляд Алисы.
– Ты Наташа, будешь швея на три рабочие смены, так что не ссы, ты вечно будешь жить в 1980 году, – сказала она.
– Оливье, Алла Пугачева, Подмосковье и лыжи зимой, Затока летом, – скзала она.
– Ты, Рамиль, станешь видным деятелем татарского национального движения, – сказала она.
– А переклинит тебя на теме русопятых из-за того, что Светка Иванова не даст, – сказала она.
– Не косись, не косись, не даст, – сказала она.
– Так что можешь начать ненавидеть народ держиморд прямо сейчас, – сказала она.
– Ты, Игнат, будешь, – сказала она.
– А, нет, у тебя Игнат тоже пое… – сказала она и рассмеялась.
– Василий станет выращивать всякие растения, получит за это… – сказала она.
– Нобелевскую премию?! – сказала Вася.
– Нет, Вася, 6 лет по статье хранение и распространение, – сказала она.
– Адвокат, не отмажет от распространения, хотя ты ж для себя растил! – сказала она.
– Но мусора, волки позорные, им бы засадить пацана, – сказала она.
Вася промолчал. Хмуро покосился на будущих милиционеров Геру и Ваню.
– Ну, кто остался? – сказала женщина.
– Я, – тихо сказал Коля Наумов.
Женщина поглядела на него мутными глазами. Сказала:
– Будешь писателем-фантастом, – сказала она.
– Ты ж сучонок единственный, кто в будущем побывал, – сказала она.
– Поправишься на 50 килограмм, будешь трындеть про авторское право, – сказала она.
– То-се, псевдоним возьмешь подебильнее…. ну пусть будет Лукьяненков, – сказала она.
– Про звездолеты писать станешь, – сказала она.
– Гребанные космические полки, – сказала она.
– Юности моей надежды, – сказала она.
– Все, пацаны и телки, разбиваем понт, – сказала она.
– Минуту на прощание с Алисой, – сказала она.
Встала, пошатываясь, нажала на кнопку в шлеме. Засветились космодвери.
– Алиса, – сказал, волнуясь, Коля.
– Да дружок, – сказала Алиса, улыбаясь бездонными глазами.
– Я хотел спросить… – сказал он.
– Спрашивай дружок, – сказала она.
– Понимаешь, будущее… – сказал он.
– Там где я был, там же было все это… – сказал он.
– Космозоо, бесплатные бутерброды, авиатакси, – сказал он.
– Ну и, дружок? – сказала Алиса, улыбаясь.
– Но ведь ни о чем таком Громозека не сказала! – сказал Коля.
– Понимаешь, Коля, – сказала Алиса задумчиво.
– То, что ты видел это… как бы объяснить…. – сказала она.
– Это была страна первого мира, – сказала она.
–… А что в будущем будет много миров? – сказала Коля.
– Дружок, конечно, и все они будут на одной планете и в одно время, – сказала Алиса.
– Много миров в одном мире, – сказала она.
– Сечешь? – сказала она.
– Комсмозоо, погода на заказ, бутерброды даром и авиатакси… все это в первом мире, – сказала она.
– Горящие танки, путаны, пальяники в заднице… во втором мире, – сказала она.
– Что-то мне не хочется во второй мир, – сказал Коля.
– Эх, дружок, есть ведь еще и третий и даже четверый… – сказала Алиса.
– Вот, Володя Лорченков, – сказала она, кивнув на смуглого крепыша, который утешал плачущую Таню, поглаживая, ее, почему-то, по ягодицам.
– У него отец офицер, они поедут в Молдавию на годик, а потом вдруг бамц, и начнется Будущее, – сказала она.
– И все космодвери закроются, – сказала она.
– Так Володя очутится в четвертом мире, – сказала она.
– А ты останешься всего лишь во втором, – сказала она.
– Так что не жалуйся, москвичок, – сказала она и поцеловала Колю в нос.
…Отошла к Громозеке, встала рядом с ней, помахала рукой… Оглянулась. Двери не открывались. Ничего не происходило. Сказала:
– Ребята, а кто-то на что-то нажимал? – сказала она.
– Ребята? – сказала она.
– Ребята? – сказала она.
– Ребята!!! – взвизгнула она.
– Громозека, лох, пали на ха…! – крикнула она.
– Тащи бластер наркоман гребаный…. – прохрипела она.
–… ебята мы же ообра вам суки на ха мля жеааааа – промычала она.
Ребята молчали. Улыбался глава кружка авиамоделей Петя, сообразивший, какую кнопку жать. Дико щерился Арончик, стащивший бластер у задремавшей Громозеки. Нервно похохатывали девочки. Все они, навалившись на Алису и Громозеку, вязали их, затыкая рты гостям из будущего своими шелковыми пионерскими галстуками.
…уходили ребята из подвала на рассвете.
Покачивалась в углу Громозека, которую повесили всего за час благодаря отличным знаниям Геры в физике и механике – пришлось применить системы рычагов, чтобы вздернуть массивную женщину. Кучкой тряпья чернела в углу Алиса. Ну, бывшая Алиса, которой Гера, быстро смотавшийся домой за паяльником, засунул его глубко-преглубоко. Ее – как и Громозеку – ребята пытали всю ночь по очереди. Мстили за будущее которого – как орала ошалевшая от боли Алиса, когда ей жгли ноги, – все равно нельзя избежать. Но это не имело значения, объяснил Коля Наумов.
Глумились они над гостями из будущего не за правду. Наоборот, за ложь.
И, убив Алису и Громозеку под утро, ребята вышли на улицу, уже Зная.
Мирно светили не погасшие еще фонари пустынной Москвы. Шаркали дворники. Громыхали первые трамваи. Улыбались ребятам улыбками Никиты Михалкова первые прохожие, спешившие с ночной смены домой. Пело в проснувшихся квартирах радио. Улыбались с плакатов вожди. Но ребята знали, что эти тишина, мир и покой – просто декорации. За которыми их ждут горящий танк, паяльник, аборты, жилищный вопрос и бегство от алкоголизма или расчлененки в удаленный монастырь. Потому лица их были суровы, движения собраны. Разошлись они, закопав в парке на ВДНХ капсулу с посланием к будущим поколениям.
Там было написано:
«гребаный ваш рот, ваши бутерброды и космозоо, да долбись все пропадом кто ж знал что так получится. ты человек будущего который читаешь эти строки, знай – мы пишем эти строки из глубокого, – как задница, в которую можно засунуть самый большой паяльник, – подполья. нам нами светят кремлевские звезды но мы уже знаем знаем знаем все. веди вини вици как было написано на стене кровавого тирана валтасара который гулял и пил всю ночь накануне штурма и падения константинополя. так и мы поем шлягер миллион на ха алых роз, пока на наш аквариум надвигаются волны – неукротимые как желание девчонок класса пойти путанить – будущего. гребанного будущего в котором мы все сгорим в гребанном танке. гребанном будущем которое будет таким страшным что мы будем с ностальгией вспоминать это гребанное настоящее. мы пишем эти строки впервые осознав кто мы есть – кучка испуганных детей на плоту посреди Океана. конечно мы говорим не о нашем 6—м Б средней школы номер 765 города Москва. мы говорим обо всех жителях нашей страны. мы осознали что попали в штиль и никуда не движемся и это ужасно но сейчас двинет шторм и это будет еще ужаснее. люди будущего любитесь вы в рот за все то что сделаете с собой и нами. нас ждут гребаный рак гребаные разводы гребаные аборты гребаные беспорядки гребаный дефицит гребаный голод гребаный дом-2 гребаные побои мужа гребаные измены жен. за что за что за что за что. а если ты хочешь найти Алиса и Громозеку то ищи их в подвале – ты читаешь эти строки в 2020 году и срок давности по убийству давно прошел хахаха. знай мы отомстим тебе. мы сколотили первую бригаду москвы. мы назовемся ореховские потому что орех имеет форму мозга а главное в любом деле даже в бандитизме это интеллект. мы сожжем твой живот утюгом, отобьем твои пятки дубиной, вынесем твои мозги пистолетом гребанный ты человек будущего. мы дадим тебе просраться за все. потому что мы Знаем. жди нас, жди с ужасом и страхом – с какими мы узнали о том, что ждет нас. но даже это мы говорим с ужасом. ведь человек будущего это мы сами. но мы разгрызем гребаную пуповину времени. пока человек будущего. чао чмоки».
…перечитав письмо, Коля задумчиво кивнул. Налил Володьке и Наташке. Со всего класса осталось их трое. Громозека не то, чтобы соврала. Просто – как понимали теперь ребята, – пожалела и не сказала все. И сейчас, в 2020 году, сидя на кухне московской квартирки Коли, – откуда он старался не выходить, чтобы не попасть на перо таджикам, владевшим безраздельно Арбатом, – ребята понимали это.
– Может мы бы их и не замочили бы, – сказал молдаванин Володька с румынским акцентом.
– Эх ребята да чего париться, – сказала Наташа.
– Я вот «Оливье» настрогала, диск Пугачевой послушаем… – сказала она.
– И то верно, – сказал Коля.
– Нет смысла жалеть о прошлом из будущего, – сказал он.
– И уж тем более, о будущем из прошлого, – сказал он.
Ребята кивнули и выпили по первой. Покривились. Дальше пошло легче. К вечеру Володя и Коля подрались. К полуночи отрахали Наташу по очереди, а за полночь рискнули выйти купить еще и, когда вернулись, трахнули Наташу сразу вдвоем. Глубокой ночью заснули, тревожно вздрагивая во сне, прижимаясь каждый своему боку Наташи. Бормотали, дергались во сне губы. Как все мужчины, были слишком уставшими.
Бедные мои, бедные, бедные, думала Наташа. Прижимала мужские головы к потяжелевшим грудям. Смотрела в потолок безучастными глазами каменной скифской Мадонны.
Не было в них ни прошлого, ни будущего.
Было только то, что есть.
Братаны
Иван и Джику познакомились на аэродроме в Баграме.
Песок хрустел на зубах бойцов, в воздухе летали пыль, осколки мин, и рваные клочья тел. Командование советской группировки войск в Афганистане засыпало страну пушечным мясом. Мясо сбрасывали в контейнерах из картона, чтобы они рассыпалось уже в воздухе. Грузовые самолеты барражировали над пропахшими солнцем долинами и лугами Афганистана, клевали горы огненными укусами ракет «Град» и противопехотных мин. Разбрасывали бомбы из хвостовых отделов вертолетов бортовые стрелки. На бортах работали хвостовые стрелки. Так было надо. Врага путали. Коршунами взлетали над искрящимися долинами Панджшера сталинские соколы. Зорко оглядывали окрестности летчики, осторожно ступали по пыльным трактам старинной страны минеры и разведчики.
Шел второй год войны в Афганистане.
Рядовой Советской Армии Иван Сидоров, лежа в низине Пянджа, мечтал о глотке ледяной воды, холодной, как Манька поутру. Да и ночью тоже не радовала, подумал с досадой Иван, и сплюнул. Это была ошибка. С плевком ушли последние запасы воды в организме. Иван понял, что конец близок. Тем более, что подкрепления явно не намечалось, боеприпасы, конечно, закончились, и его – само собой, – бросили в долине одного, прикрывать проход нашей колонны.
– Вот тебе автомат «Калашникова» и учебная граната, боец, – сказал сурово прапорщик Охраменко.
– Служу Советскому Союзу! – нервно выкрикнул Иван, и отдал честь.
– Держись, пока сможешь. А там прибудет тебе подкрепление, – пообещал прапорщик.
– Служу Советскому Союзу, – крикнул Иван.
– Жене, детям, что передать? – спросил прапорщик.
– Служу Советскому Союзу! – крикнул Иван.
Тут только Охраменко понял, что рядовой Иванов оглох. Глухого не жалко, подумал Охраменко. В это время застрекозила, спускаясь с неба, махина вертолета «Черная Акула», перевозившего наших бойцов над степями Афганистана, и показалось запыленное, улыбчивое лицо пилота. Рукой он показывал, что можно залезать в вертолет по веревке, сканатившейся с вертолета огромедной плетью. Охраменко поплевал на руки и полез. В это время навстречу ему по веревке пополз какой-то рядовой, явно новобранец.
– А ты куда? – спросил его, ласково щурясь, батяня Охраменко.
– Я это… подкрепление! – отрапортовал боец, отдав честь одной рукой, и повиснув на другой.
– Не положено, – посуровел батяня Охраменко.
– Вот приказ, – дрожащим от обиды голосом сказал боец, поправил пенсне, и протянул прапорщику приказ.
Действительно, в приказе было написано, что боец С. Петров высылается в Панджшерское ущелье, вместе с бойцом Ивановым сдерживать наступление 5—тысячной группировки отборных наемников из Пакистана. Прапорщик вздохнул.
– На, боец, – сказал он, и протянул очкарику медальку «50 лет Военно-Вооруженным Силам СССР».
– Это талисман, – сказал Охраменко.
Крепко, по-мужски, – что удивительно, так как Охраменко был женщиной, вольнонаемницей из контингента советских граждан в Афганистане, – пожал руку бойцу и полез наверх. Не долез… За пару метров до вожделенного люка борта, чернеющего жадной пастью, схватился за сердце, коротко вскрикнул.
– Остеохондроз, – коротко бросил полковой врач, лезший за прапорщиком.
– Дай-ка, боец, – сказал он, и после короткой и ожесточенной борьбы вырвал талисман из руки рядового.
Раздался взрыв. Это дух, прищуривший глаз сокола с пакистанской равнины, сумел достать вертолет стрелой, с привязанным к ней пучком гранаты. На долину посыпались осколки вертолета, обломки тел. Голова Охраменко, вертясь словно фугас, прошептала:
– В Афганистане, в черном тюльпане…
– В пыльном Баграме, та-та-ра-та-та, – подпел разорванный в молекулы врач.
– На-на-на-на, – стали подпевать остальные мертвые ребята.
Тут-то Иван и сплюнул. И понял, что ему конец, потому что воды в его организме больше не осталось. Или «нетути», как говорила его мамка с Ярославщины, простая русская женщина, учительница английского языка и литературы Дора Яковлевна Шмуль.
Политрук, сука, погиб вместе с бортом, так что Иван, не боясь никого, кроме Бога, перекрестился широко, встал повыше… Расставил ноги поупорчивее, и стал поливать очередями свинца цепи муравьино ползущих к нему наемников. Неумолимо ползли они, сжирая за собой километры Пянджской долины. Те из них, кто не держал в руках тесак отрезать урусу голову, аплодировали и бросали в рядового бумажные цветы.
Ведь Иван погибал, как солдат.
* * *
Почувствовал слева от себя шевеление, Иван, крепко держа в руках автомат, умудрился протянуть руку еще и к груди. Там, под нательным крестиком, пряталась его Последняя Граната.
– Братан, ты что! – с облегчением услышал Иван фразу на русском.
– Я же свой, советский, – сказал голос.
Появившаяся из-за плеча Ивана рука осторожно вдавила чеку на место. Граната, разлетевшаяся было на осколки, сжалась и запульсировала горячим сердцем советского воина.
– Ложись, – велел Иван бойцу, и сам прилег.
– Рядовой Джику Мындреску! – отрапортовал вновь прибывший.
– Жидовского племени, что ли? – грассируя, спросил Иван.
– Молдаванин! – ответил Джику.
– Чепрага, виноград, – кивнул Иван.
– Так точно, – расплылся в улыбку, Джику.
– А эти черненькие, кто? – спросил он Ивана.
– Черные аисты, – сказал Иван название отряда наемников.
В тот же момент Джику сорвался с места и побежал к людям в черном с криком «братаны, налейте!». Иван вспомнил урок истории и учителя, строго выговаривавшего через бородку, что Польша и Румыния всегда были политическими проститутками, что здорово отразилось на менталитете их населения. Поднял ружье, сдавил цевье, тщательно прицелился в приклад. Затаил зверем дыхание. Обжег сталь взмахом гигантских, не по чину, ресниц. Решительно нажал ствол. Тра-та-та, пропел автомат победную песню гения советской инженерной мысли, самородка Калашникова. Пуля, прошившая насквозь два полка духов, вернулась к Джику и пронзила тому сердце. Иван взял лезвие, которым брился каждую субботу и полез за Джику, отрезать на память ухо.
– За что ты меня так, братан? – спросил Джику.
– Как перебежчика, – ответил Иван, и пояснил, – мы русские, перебежчиков не любим.
– Три миллиона власовцев, – напомнил Джику.
– Начну с языка, – подумал вслух Иван.
– Я же свой, не перебежчик, – крепко сжал зубы Джику.
– А чего бежал к этим? – кивнул Иван на деликатно остановившихся в своем стремительном беге духов.
Те тактично ждали. Кто-то присел помыть в реке ноги, кто-то достал мангал, и звонил в доставку. Джику недоуменно сказал:
– Это же наши!
– Какие они тебе наши? – удивился Иван с духами.
– Они же черные аисты, а это же коньяк такой у нас, в Молдавии, – удивился еще больше Джику.
– Я думал, у вас «Белый Аист», – сказал Иван, и «духи», раскупоривавшие коньяк, который подвез на «Жигулях» какой-то мужчина с грузинским акцентом, согласно закивали.
– Черный тоже есть, – сказал Джику растерянно…
– Братушка, – сказал Иван и заплакал.
– Я же тебя… Я же думал… За врага…
– За перебежчика принял… – заплакал Иван, неловко покрутив в реке отрезанное ухо Джику.
– Это ничего, – сказал Джику, – вот победим, война кончится и приедем ко мне в Молдавию жить, я тебя таким вином угощу…
Ребята поцеловались. Потом еще и еще… Кто знает, чем бы это кончилось, если бы не духи, которые, пообедав, стали проявлять нетерпение.
– Шайтан-рус, – кричали они, порыгивая после коньяка, газировки и лежалого маринованного мяса, – или твоя воюй, или наша ехать скорее в Пакистан танцевать автобус с туриста вокруг.
– Давай решай рус, – кричали они.
– Пропадем ни за грош, – сказал Иван.
Но подумал, что русские не сдаются. Так что выковырял зубами пулю из сердца Джику, наспех зашил дыру серой – цвета хаки – ниткой, и стал лихорадочно соображать. Духи встали в цепь, чтобы их было удобнее выкашивать, и пошли. Над ними зависла громадина вертолета с надписью «США». Оттуда высунулась по пояс плоскогрудая баба с длинными волосами до пояса.
– Парни, я русский диссидент Сева Новгородцев, – прокричала баба в газету, свернутую в трубку.
– Я пришел дать вам волю! – крикнул он.
– Бросайте этого жирного козла Брежнева и идите к нам., пить кока-колу и трахать Джейн Фонду, – крикнула баба.
– А она трахается, эта ваша Фонда? – тревожно сказал Иван.
– Кока-кола, – сказал с отвращением Джику.
– Русские не сдаются, – с огорчением сказал Иван.
Читать бесплатно другие книги:
