Мессия, пророк, аватар Ницман Орест

Старец Ровоам и Нехама

Вечереет. Солнце уж совсем низко. Вот-вот оно коснется лилового гребня далеких гор; пронзенное их зубцами, оно на несколько мгновений растечется по гребню, подобно тронутому ножом яичному желтку на сковороде, и наконец исчезнет. Но свет еще будет исходить от закатившегося светила. Потом дальние горы сделаются черными, а холмистая равнина пред ними примет цвет остывающих в горне кузнеца углей. Быстро станет холодать. Уляжется пыль, поднятая вернувшимся с пастбищ стадом. И вот уж ночь опустится на кучку хижин на окраине города, землю накроет мрак, и случайный путник сможет найти дорогу в узких улочках лишь по кострам, что уже загораются там и тут.

У одного из таких костров, возле воротец, ведущих во дворик небольшого дома, сидит Ровоам. Он стар. Когда-то он пробовал вести счет своим годам, но безнадежно сбился, и теперь уж ему все равно, сколько лет он прожил на свете. Зато он знает: осталось совсем-совсем мало. Он очень стар. Впрочем, не настолько же, чтоб равнять свой возраст с долгожитием, скажем, праотца народа Аврома или даже Ицхака, того самого, от колена которого, как говорят, происходил человек, принятый в народе как Спаситель рода человеческого, да и он, сидящий у костра Ровоам, будто бы происходит тоже. Но почему же «будто бы»? Все это чистая правда о его происхождении от Ицхака. Так когда-то разъяснил ему не какой-нибудь болтун, а один уважаемый левит храма в Ершалаиме. С тех пор и он, Ровоам, стал гордиться почетным родством. Ах, как приятно тогда было думать об этом! Теперь-то совсем другое дело. Сознание высокого родства его больше не тешит. Наоборот, Ровоама теперь гложет тоска, потому что с продолжением его собственного рода, того рода, который начинается именно с него самого, вышло вовсе не так, как ему хотелось бы, как он себе воображал, когда был молод, или, иначе говоря, как это получалось у других.

А дело было так. Четырнадцать лет назад, на исходе десятого месяца по календарю римлян – о, этих незваных пришельцев, этих жестоких поработителей его, Ровоама, родной земли нельзя вспоминать без гнева и негодования! – итак, на исходе децембера Нехама, жена, родила мальчика. «Ну и что в этом особенного?» – может спросить всякий. Замужняя женщина когда-нибудь да обязательно должна родить. Для того и выдают замуж девиц, чтобы они приносили потомство главе семьи, продолжали его род, множили численность племени. А если, скажем, жена не может родить – такое ведь случается, – то либо ее нужно прогнать и взять в дом другую, либо пусть она останется, если любима, но рожать за нее будет одна из рабынь, зачав от хозяина, и обязательно при родах пусть устроится эта рабыня на коленях бесплодной жены. Тогда-то новорожденный и будет считаться законным ребенком… С ними же, то есть с Ровоамом и Нехамой, вышло недоразумение. О том и размышлял старец, сидя у костра.

Когда Ровоам взял в жены молодую девушку, он был уже стар и немощен и не мог бы лишить девственности свою супругу. Поэтому и отношения у них сложились как у отца с дочерью. «И зачем было тогда соглашаться на брак?» – спрашивал себя сейчас Ровоам, помешивая палкой угли. Ясно, это Нехама настояла на их союзе. Да ведь, если по правде, ему самому было жаль ее, сироту. Он хорошо знал ее родителей – Анну и Иохима, так рано умерших. Как-то однажды он при них обмолвился, что, мол, всегда готов помочь девушке и не оставит в беде дочь своих друзей, если что случится. Как поняли они тогда его слова – один Бог теперь знает…

Однако очень привязалась к нему сиротка. Ну как оттолкнешь это дитя?! «Все буду делать, как повелишь», – обещала девушка и так умоляюще и преданно смотрела ему в глаза, что Ровоам сдался наконец. Но он не раз предупреждал ее, что не будет у них такой жизни, как у мужа с женой, что он уже очень старый («Будто я не вижу», – смеялась Нехама), и плоть, мол, его слаба, и не может он спать с женщиной, а тем более лишить невинности девственницу, для чего, как известно, требуется немалая мужская сила. И все равно они стали мужем и женой. Народ глазел и удивлялся, за спинами новобрачных шептались. Что до Нехамы, то она вся светилась счастьем и крепко держала Ровоама за руку – теперь своего супруга и защитника. Быть замужем – это тебе не в девках сидеть, когда всякий бездельник и пьяница так и норовит привязаться.

После церемонии и скромного застолья они не легли вместе на циновку, как полагалось, а просидели всю ночь на плоской крыше домика, завернувшись в шерстяные одеяла. Говорили ли они что-то друг другу, Ровоам не помнит. Может быть, и говорили, а может быть, только молчали и глядели на звезды. Под утро Нехама пошла спать в дом, а Ровоам так и остался на крыше, продремав до рассвета.

Тогда было начало весны. А месяца через четыре, летом, Ровоам заметил, что жена будто бы беременна, но не подал виду. Да и усомнился он: «Может быть, ошибаюсь?» Однажды на вечерней трапезе, когда Нехама, подавая ему миску с чечевичной похлебкой, подошла очень близко и притулилась своим уже заметно округлившимся животом к его плечу, он, как ему показалось, даже ощутил шевеление плода в ее чреве. И тогда он спросил Нехаму, взяв ее за руку:

– И что там у тебя?

Она же отерла ладонью лоб и сказала просто:

– Там – наш ребенок.

Ровоам удерживал ее руку и не смотрел ей в лицо. Ему было нестерпимо стыдно и больно за нее, явную обманщицу.

И он с трудом вымолвил:

– С кем ты зачала его?

Она попыталась вырвать руку. Но у Ровоама было еще довольно сил, чтобы не выпустить маленькую ее ладошку.

Нехама нашлась с ответом:

– С тобой, Ровоам, муж мой законный.

Он задохнулся от такой неприкрытой лжи.

Ведь он же отчетливо помнил, что не познал своей жены-девственницы и, как он полагал, этого уже никогда не будет. Кровь прилила к вискам, тяжестью наполнила веки. Он так стиснул руку Нехамы, что она вскрикнула.

– Отвечай! – почти закричал Ровоам. – Кто оставил в твоем чреве семя, кто? Признавайся!

– Ты, ты! Кто ж еще?!

И много раз Нехама со слезами повторила эти свои «ты, ты». А бедняга Ровоам продолжал исступленно требовать: «Отвечай, признавайся!» И они так долго друг другу говорили – нет, выкрикивали! – все это, что оба вконец утомились и обессилели.

Первым успокоился Ровоам. Он поднялся из-за стола и, сгорбившись, вышел из дому. Он направился в степь, добрался до ручья, что бежал невдалеке, сел на камень и принялся размышлять…

Да, это было тогда, давно, целых пятнадцать лет назад. И сейчас, темной ночью, он тоже сидит на камне перед костром, ворошит угли и вспоминает прошлые времена… Нехама долго упрямилась и все уверяла, что он просто забыл, как у него однажды возникло желание, да такое, что он даже набросился на нее, словно верблюд во время гона, у него явились силы – и он познал ее, сделав женщиной. А она зачала во чреве от него и теперь носит под сердцем его ребенка. Его ребенка! «Ты забыл, мой милый супруг, – говорила тогда Нехама, – как мы вместе легли на циновку, нет, ты просто повалил меня и…» Тут она пустилась в подробности и, ничуть не стыдясь, рассказала о том, как все было. И надо же! Ровоам склонен был поверить ей и даже согласиться, что память его и в самом деле так ослабела, что он забыл самое главное. А может быть, он просто устал от ее объяснений и от своих вопросов к ней и готов был на все махнуть рукой. Все равно правды не узнать. Но странное дело, немного погодя Нехама стала рассказывать нечто совсем другое: о каком-то ангеле, будто бы явившемся ей во сне и сообщившем, что она, оставаясь девственницей, сама собой зачала и через положенное время родит младенца. Ну уж в такую небывальщину Ровоам верить ни за что не хотел. Он не тронулся умом, чтобы верить подобным выдумкам. Он, правда, слышал, будто тот, кто считался Спасителем и погиб на кресте, а потом воскрес и вознесся на небо, тоже был рожден девственницей. Но ведь такое, даже если и произошло однажды, больше не может повториться! Бог не допустил бы. И Ровоам, уж было успокоившийся и уверовавший в свое отцовство, вновь почувствовал возмущение и негодование против Нехамы. И тогда он не нашел ничего другого, как покинуть дом, и много дней и ночей скитался в одиночестве по окрестностям.

Он ушел не слишком далеко. Люди видели его то тут, то там, угрюмо шагавшего с длинным посохом в руке. Люди передавали Нехаме, что видели ее Ровоама. Некоторые спрашивали, в чем дело, что произошло между ними. Ведь они – такая хорошая пара. Нехама отмалчивалась либо вздыхала, скромно опустив глаза. Затворившись дома, она тихонько плакала.

Вернувшись, Ровоам почти перестал разговаривать с женой, хотя ему и было жалко ее. Она тоже не заговаривала с ним, ничего у него не просила и жила себе как хотела. Впрочем, при всем том свои обязанности по хозяйству она выполняла.

Так и шло до рождения младенца, которого они, к тому времени как бы помирившись, нарекли тоже именем Ровоам. Произошло это в малом городке Вифлееме, куда они зачем-то отправились. Кстати, – ему сейчас это пришло в голову, – когда-то в этот самый городок, по приказу тогдашнего кесаря, велено было сойтись всем людям Иудеи. Говорили, будто кесарь вздумал переписать поименно всех своих подданных. Там-то, рассказывали, и родился святой младенец, в котором увидели будущего Спасителя… Да, да, вспоминал Ровоам, тогда пошла именно такая молва в народе… И сколько уж лет прошло с той поры? Пожалуй, это было во времена его, Ровоама, молодости. Нет, как ни напрягал он свою память, а припомнить не мог…

И надо же было произойти такому совпадению: Нехама разрешилась от бремени в том же самом городишке… Но только не в хлеву, как мать того младенца, а на вполне приличном постоялом дворе. Это Ровоам помнит. Были тогда заплачены за постой хорошие деньги. И совсем чужие люди приходили к ним с подарками, посмотреть новорожденного. Кто еду какую-либо приносил, кто – что-то из одежды или посуду, кто – украшения или амулеты. Такой, видно, обычай был в городе. Впрочем, новорожденным всегда несут подарки, что ж тут удивительного?

В ответ на поздравления с первенцем Ровоам только пожимал плечами: все-таки он считал, что совсем тут ни при чем. Но тогда получалось из объяснений Нехамы, что зачатие было «божественным». В такое зачатие – ни с того ни с сего! – он все-таки не верил. Никак не верил! Ладно бы с тем, другим, со святым младенцем. Это еще куда ни шло. Но чтоб у его Нехамы такое… Нет и нет!.. Так и укрепилось в нем подозрение: Нехама изменила ему с неизвестным мужчиной. А что ж тут поделаешь, думал при этом старый Ровоам и… сочувствовал Нехаме – сам-то он не может быть супругом своей жене и, значит, обделяет ее тем необходимым, чего ждет и получает всякая жена от своего мужа. Правда, совесть тут же подсказывала ему, что измена, возможно, произошла на самом деле совсем незадолго до их брака, а значит, не могла считаться изменой. Однако обида и ревность все-таки не давали Ровоаму покоя. Он внимательно присматривался ко всякому мужчине из приходивших к ним за какой-нибудь надобностью. Наблюдал он и за Нехамой, надеясь, желая и страшась, что она каким-нибудь жестом, взглядом или действием себя выдаст. Ничего не удалось тогда выведать Ровоаму…

Теперь, у костра, мысли Ровоама устремились в ином направлении. Он вспоминал услышанное им от людей. Касалось оно того чудесного младенца, тоже родившегося в Вифлееме. Тогда будто бы прошел такой слух: царь Ирод заподозрил, что среди недавно родившихся в Вифлееме мальчиков есть его будущий соперник, претендент на трон. Кто-то, должно быть, нашептал царю такую нелепость. Правитель хотел жить и царствовать вечно и не собирался никому уступать власть, ибо в свое правление предавался наслаждениям, а человек не хочет расставаться с жизнью, потому что знает, что смерть отнимет у него наслаждения. И вот царь приказал отыскивать и умерщвлять всех новорожденных мальчиков. Наверняка среди убиенных будет и тот будущий претендент, рассуждал царь. Вот уж пришлось хлебнуть горя их родителям, думал Ровоам, глядя на огонь костра. И совсем забыл старый Ровоам, что вскоре они с Нехамой сильно обеднели и им пришлось из своей страны податься на заработки – и тоже, как и тому семейству, в Египет! С той лишь разницей, правда, что их с Нехамой никто не преследовал, как это было с тем несчастным святым семейством.

Под грузом хлопот по устройству далекого путешествия Ровоаму стало не до подозрений в неверности Нехамы. Да и уже в Египте, и позже, спустя несколько лет, когда Ровоам-младший, подрастая, радовал всех своей красотой, кротким нравом и смышленостью, Ровоам-старший будто забыл о прежней ревности. Вернее сказать, не то чтобы забыл совсем, окончательно. Нет, человек не может окончательно забыть подобные важные вещи. Просто переживания будто бы опустились на дно души и пребывали там до поры до времени, непотревоженные.

Мальчик Ровоам – мать звала его Рови, – заметно выросший, с людьми всегда бывал приветлив и добродушен. Но, случалось, и резко осуждал людей за их проступки или неблаговидные дела. Такое странно было слышать от мальчика, казавшегося беззаботным и даже легкомысленным. Взрослым не нравилось его «умничанье», они смеялись над Рови, порицали его. Он же оставался тверд в оценках того дурного, что находил в людях, например лукавства, склонности к стяжательству, воровству, просто непорядочности и прочего. И был-то он на самом деле еще ребенком, но уже нажил себе недоброжелателей. А уж те постарались – заронили в сердце мальчика сомнения в своих родителях.

Вот Рови исполнилось четырнадцать лет. Семейство вернулось из Египта на родину. Мальчик посещал школу при храме – иошиву. Учился он жадно. Многое узнал из древних книг и преданий о Сотворении мира, о заповедях праотцов, о пророках, о правилах служения единому Богу – вездесущему и всевидящему, которого никто из смертных никогда не мог видеть и которого запрещалось называть по имени. Это не значило, что у Бога не было имени. Было. Учителя иногда шепотом и на ухо Рови произносили имя, опасливо озираясь по сторонам. Мальчик запомнил имя – Элоим. И тоже шепотом повторял его, вслушиваясь в странные звуки. При этом он тоже оглядывался: не услышал ли кто-нибудь запретное, а самое страшное – не услышал ли свое имя грозный и беспощадный Бог? То, что Бог был беспощаден и жестоко наказывал за проступки, Рови знал из рассказов учителей. Очень редко, говорили они, Бога удавалось задобрить жертвой или подношениями. И получалось тогда, думал Рови по простоте своей, что этот Бог совсем не любит людей. Зачем же тогда, возникал у мальчика естественный вопрос, Бог создал этот мир и всех людей?

Скоро Рови сам для себя подверг сомнению как запрет произносить Божье имя, так и вообще все, связанное с Богом. Пытливость и любознательность мальчика не знали границ. И учителя теряли терпение, растолковывая ему что-то, отвечая на вопросы, следовавшие один за другим. Узнавая о происхождении всего сущего на Земле, он попутно заинтересовался и своим собственным происхождением. Ему захотелось все разузнать об отце с матерью.

Пришел час, когда мальчик приступил к матери с расспросами. Как-то раз Нехама готовила тесто для лепешек. Молодыми, сильными руками месила она в широкой глиняной миске. Рови любовался движениями красивых материнских рук с закатанными выше локтя рукавами и вдруг сказал:

– Мать, я слышал от людей, будто старый Ровоам мне не отец.

Нехама замерла, руки остановились.

– Кто говорит такое?

– Ну… соседи, дядя Рувим, тетя Дебора… и другие.

– Отец он тебе, и все! – твердо сказала Нехама, и руки ее снова задвигались. – Не слушай никого, Рови. Врут они.

Мальчика не так-то просто сбить с толку. Он привык подвергать сомнению многое из того, что слышал от людей, в том числе и слово родительское.

– Дыма без огня не бывает, – совсем по-взрослому заявил мальчишка.

Мать удивилась:

– Что ты знаешь? – И прибавила, яростно терзая тесто: – Твой отец – Ровоам.

Но голос ее был совсем тихим.

– А тот ангел, что явился тебе во сне? – не унимался Рови.

– Кто сказал тебе про ангела? – возмутилась Нехама.

– Не сердись, мама… – Мальчик подошел ближе и тронул мать за плечо. – Ты же сама рассказывала про ангела: он явился к тебе во сне и объявил, что ты родишь меня… Так ведь?

Нехама постаралась сохранить спокойствие, хотя внутри у нее все кипело от негодования.

– Да, я говорила про ангела. Ну и что ж? Ангел и предупредил меня, что я рожу ребенка и… отец ребенка – Ровоам-старший. Каждую женщину предупреждает ангел, что у нее в животе зарождается ребенок. Так устроены все женщины. Приходит время, и они узнают, что… зачали свое дитя. И не спрашивай меня больше об этом.

– Мама, не обманывай меня, пожалуйста, – настойчиво продолжал сын, и в его глазах стояли слезы. – Пророк Моше не велел лгать. Ответь, мне очень нужно знать: вы с Ровоамом-старшим… ведь не делали то, что делают мужчина и женщина для того, чтобы у них родился ребенок? Скажи правду…

Ну это уж слишком. Мать не сдержалась. Одной рукой, вымазанной тестом, она поддернула сынку подбородок, а другой с размаху влепила пощечину. Мальчик отлетел в угол комнаты и упал на мешок с тряпьем.

В следующую секунду мать уже хлопотала над сыном, приговаривая:

– Прости, сынок! Прости, мой дорогой Рови. Ради Всевышнего, Всевидящего, Всеединого Бога… Прости меня, неразумную, глупую…

Рови встал, улыбнулся:

– Не надо так… про себя… Ты – лучшая, потому что ты – моя мама… Это я виноват, я довел тебя… Прости меня…

Нехама усадила его за стол, сама села напротив, взяла обе его руки в свои и, глядя в темные его глаза, тихо спросила:

– Кто же тебе наговорил обо мне и об отце твоем?

– Я же сказал, мама, тетя Дебора… Да я и сам видел.

– Что ты видел?

– Ну то, что делают вдвоем мужчина и женщина… Это, знаешь, очень противно. Я никогда не буду так… – Нехама не знала, что и сказать. А сын продолжал: – Мама, если я родился… не от отца, то, значит, я не такой, как другие? Ведь больше нет таких, кто… как я? Значит, во мне есть что-то такое, чего нет у других людей…

Рови смотрел вдаль, будто не видя перед собой материнского лица. Большие темные глаза его увлажнились. Он плакал.

– Рови, сынок… Не нужно больше обо всем этом говорить. – Нехама гладила его тонкую руку. – Забудем наш разговор, хорошо? Простим друг другу.

– Да, простим. А нам все простит тот, имени которого не произносят.

– И прошу тебя, сын мой… – Нехама вздохнула и сделалась очень серьезной. – Прошу тебя, считай Ровоама-старшего своим отцом. Несмотря ни на что.

– Конечно, мама, – совсем примирился Рови. – Ведь Ровоам-старший не посторонний в нашей семье. То есть я хочу сказать, он – мой отец…

Разговор с сыном Нехама слово в слово передала мужу. Тот задумался, потом объявил:

– Рови уже не ребенок, Нехама. С ним можно и нужно разговаривать как со взрослым. И я думаю, Нехама, он умнее нас с тобой… И еще я думаю, – помолчав, продолжал Ровоам, – он скоро отдалится от нас. Мы не сможем его вернуть, потому что его мир – не наш мир… Мир, в котором пребывает его душа, это совсем-совсем другой мир, непонятный нам… А его телесная оболочка, Нехама… что же… заботься о ней, как мать. Давай пищу, одежду… Но, повторяю, нам придется смириться: он отдалится от нас.

– Для матери даже взрослый сын – всегда ребенок, ее дитя, – сказала Нехама, вздохнув.

– Да, так, наверное. Хотя мужчине это труднее понять…

А Нехама подумала и еще раз вздохнула: «Ах, когда же ты был мужчиной?» Нехорошо подумала…

Сидит старый Ровоам перед костром, помешивает угли и вспоминает день за днем и далекое прошлое, и последние два года. Теперь Рови уже четырнадцать. Много было разговоров за прошедшие два года, с тех пор как двенадцатилетний подросток спросил мать об отце, о нем – старом Ровоаме. Оттого и выросло мало-помалу между ним и сыном полное отчуждение. Ни в чем не сходились они. Ровоам более и не пытался найти с сыном, как говорят, общий язык. Теперь они совсем чужие… Bсе же Ровоам беспокоится о Рови, не находит себе места, если сына долго нет дома, волнуется, сердится на жену, обвиняя ее в равнодушии к ребенку, упрекает ее: неправильно, мол, воспитывала, и теперь этот мальчишка ни во что не ставит отца и мать. «Это я-то неправильно воспитывала?» – думает Нехама с досадой. Но мужу не возражает, хотя – и он-то знает! – совершенно не согласна с ним. Попробуй Нехама возрази – тотчас беззлобное ворчание мужа обернется вспышкой беспричинного гнева… Беспричинного ли? Нет, причина есть, и всегда одна и та же. И скрыта она глубоко в душе Ровоама. Лежит там, будто злая хищная рыба на дне моря, выжидая, готовая в любой миг взвиться со своего места и броситься на добычу. До сих пор Ровоама мучает вопрос: кто же все-таки отец их ребенка? Неужели вправду загадочный святой дух, как говорят люди?.. Нет, нет и нет… В эту небылицу старый Ровоам никак не хочет верить, хоть режь… Даже если и возможно такое, то оно могло случиться только однажды, с матерью того святого младенца. А чтобы повториться еще раз… Нет уж, больше не повторится… Ишь чего выдумала Нехама!

«Как скоро прошла молодость, – размышлял Ровоам. – Да что там молодость! Жизнь прошла! А были силы, было веселье, была хорошая работа». Он плотничал – хм! как и тот, отец святого младенца, – а плотник везде нужен. В каждом доме его приветливо встречают, привечают. Ровоам усмехнулся. «Пожалуйста, сделай то, сделай это…» И он делал с радостью. Нравилось ему, играя мускулами, строгать доски из дорогого ливанского кедра, заострять топором колья, накрепко сколачивать ворота да калитки, делать домашнюю утварь – столы, лавки, топчаны… Бывало, дочки хозяев, у кого работал Ровоам, заглядывались на него. Одна как-то даже нарочно задела его горячим боком своим и обожгла красноречивым взглядом, когда он втаскивал в дом только что сработанную лежанку для отдыха. Нет, ни одна девушка не приглянулась ему. Да и не хотел он лишать себя свободы. Вольным ветром носило его от селения к селению, и он был счастлив и вполне доволен судьбой…

Ровоам глядел на тускнеющие угли.

– Нехама! – внезапно позвал он, да так громко, что и сам удивился своему голосу.

Имя жены он повторил трижды, пока та не услышала и не вышла к нему.

– Нехама, где Рови? Я видел его только утром. Он все вертелся возле купцов, что проходили по своим делам и как нарочно остановили верблюдов около наших ворот. Вот уж не пойму, зачем Всевышнему вздумалось направить купцов как раз к нашему дому. Зачем? Уж не для того ли, чтобы наш Рови разговаривал с этим народом, чтобы расспрашивал о разных городах и странах, где они сами побывали? Чтобы узнать обычаи неведомых племен? Зачем ему все это?

– Кому? Всевышнему?

– Нет, Нехама. Ничего ты не поняла. Ты не слушаешь меня… Пути Всевышнего неисповедимы… А я говорю про Рови. Зачем ему? Мальчик не по летам развит. Пора ему учиться и какому-нибудь ремеслу. Он же ведет бесполезные разговоры с прохожими да проезжими… Так где же наш Рови, Нехама? Почему ты молчишь? Почему не отвечаешь?

– Как могу я ответить, супруг мой, если ты запрещаешь мне прерывать тебя? Вот и жду, когда закончишь.

– Правильно. Я закончил. Что ответишь мне, жена?

– И я полна тревоги за сына. У меня тоже есть сердце. Не у тебя одного… И мое материнское сердце страдает, когда я долго не вижу своего ребенка.

– Ребенка? Он давно не ребенок. Помнишь, он поучал в храме почтенных старцев – и они все слушали его, разинув рты и кивая в знак согласия?.. Где же он? Я так беспокоюсь. Уже полночь, да?.. Вот и луна показалась. Если б она могла нам сказать, где наш сын. Она ведь все видит.

– Не знаю я ничего, Ровоам, – горестно вздохнула Нехама. – Не надрывай мне сердца… Давай-ка сядем рядышком и вместе будем думать о нем, о нашем мальчике, и ждать его возвращения… Хоть до утра. Нам не нужно ссориться, муж мой. Вместе нам будет легче, правда?

Вечный вопрос уж готов был сорваться с уст старого ворчуна Ровоама, но что-то удержало его. Он обнял жену за плечи, и так они просидели молча, пока не погасли угли.

Рови не появился и утром. Соседка Дебора видела его среди купцов. Они будто бы направлялись на восток. Купцы предложили мальчику прокатиться на верблюде. Он согласился. Ведь ему же еще не приходилось кататься верхом на верблюде. Так рассказывала Дебора.

– Да, он еще никогда не катался на верблюде, – вздохнула Нехама и утерла глаза передником.

Вернулся домой с базара Рувим, муж Деборы. И он тоже видел Рови сидящим на верблюде. Мальчик весело смеялся, как счастливец, и болтал с купцами. Он даже крикнул Рувиму, что ему очень нравится на верблюде, не то что на осле, вот немного покатается и вернется домой.

– Если захочет, – от себя прибавил Рувим. И еще сказал Рувим, этот не очень добрый человек: – Что ему теперь ваш дом? Этот твой Ровоам, Нехама, всегда угрюм и сердит… Он ведь не отец Рови, так я понимаю… Думаю, не вернется мальчишка домой.

Ничего не смогла сказать на это бедная Нехама, только смахнула опять набежавшие слезы и отвернулась, чтобы не разрыдаться.

Ждали еще несколько дней. Надеялись, вот вернется Рови, станет рассказывать матери и отцу, как интересно и весело провел он время в купеческом караване. Потом поняли: Рови сбежал. Видно, такова воля Бога. И смирились. Ах, только бы не случилось с мальчиком несчастья. Ровоам и Нехама молились о сыне в храме. Чтобы молитва дошла до Бога, принесли козленка, белого агнца. Ровоам хотел собственноручно заколоть его перед алтарем, но священник остановил жертвоприносящую руку и забрал козленка себе.

– Пусть пока поживет, – сказал священник.

– А услышит ли Бог наши молитвы? – усомнился недоверчивый Ровоам.

– Я позабочусь, непременно услышит, – заверил священник.

Месяца через два Нехама объявила мужу о своем желании навестить в городе Хевроне родную сестру Елишебу.

До Хеврона – расстояние порядочное – Нехаме пришлось идти пешком. Ровоам не позволил ей взять их ослицу, единственное животное, на котором можно и самим ездить, и тяжести перевозить. Ровоам не доверял жене: она легко могла оставить где-нибудь ослицу или не покормить ее как полагается; могла и поддаться на уговоры жуликов и продать скотину за какую-нибудь безделицу.

Нехама и не тужила. Любила она ходить пешком. Идти, глядеть по сторонам, размышлять сколько угодно, даже напевать что-нибудь веселое да бодрое… Любила ходить Нехама – ноги-то молодые.

И только здесь, в пустынной местности, она позволила себе думать о самом сокровенном, о чем никогда и никому не расскажет, даже если будет умирать и просить Бога отпустить ей грехи – все, кроме одного… Этот она унесет с собой в могилу, в вечную жизнь, которую обещают священники. Правда, за такой грех ее ожидает далеко не сладкая будущая вечная жизнь. Скорее всего, ей суждено мучиться в аду. Велик ее грех.

Впрочем, сейчас, легко шагая среди холмов, она совсем не считает грехом то, что с нею было пятнадцать лет назад. Она вспомнила того молодого сирийца и неожиданно для себя улыбнулась. Когда она впервые увидела его, возвращаясь домой с базара с тяжелой торбой, и он, смеясь, вдруг предложил ей свою помощь – такое было очень странно, потому что мужчины не помогали незнакомым женщинам, и вообще они занимались своими делами, а женщины своими, – так вот, тогда поняла она, что это тот единственный на свете мужчина, с кем она согласна лечь и зачать от него ребенка, потому что уже давно пришла пора ей стать матерью. Она чувствовала готовность всего своего существа, всей своей созревшей плоти родить и выкормить ребенка. О, это такое чувство! Оно совсем недоступно пониманию мужчины. Нехама завидовала другим женщинам. Многие были моложе ее, и у них уже были дети. Ее родная сестра Елишеба, наверное, уже год, как нянчит своего малыша, которого они с мужем нарекли Иоанном, что значит «Бог милует»… Такое же имя, вспомнила Нехама, носил и тот странный человек, который предсказал явление Спасителя… И еще ей вдруг подумалось о том, что у людей с одинаковыми именами и судьбы могут быть одинаковые… «А вообще-то, – подумала еще Нехама, – судьбы могут повторятся и у людей с непохожими именами…»

Ну так вот, тот сириец – она даже имени его не спросила – помог донести торбу и, увидев, что живет Нехама одна, попросился на ночлег. Он объяснил, что ему предстоит далекий путь и он считает, что Бог послал ему такую добрую девушку и, значит, она непременно разрешит ему переночевать в ее доме, чтобы с рассветом отправиться ему дальше по своим делам. Нехама поверила словам сирийца. Уж очень красив был мужчина. А она была уверена, что красивые люди – это обязательно и хорошие, и правдивые люди. Но Нехама все-таки знала, что неприлично принимать чужого одинокой девушке, сиротке. И она рассудила так: никто ее гостя не видел, а значит, если ничего неизвестно, то это и не проступок, не грех. Ах, будь что будет, решила она.

Нехама постелила ему в доме, а сама ушла спать на крышу. В полночь – ей почему-то не спалось – он поднялся наверх и лег к ней на циновку.

Рано утром, провожая гостя, Нехама ушла с ним далеко от дома. Он хотел снова овладеть ею прямо здесь, среди колючек, но она не далась, не позволила, как он ни умолял ее…

«Ах, красивый был сириец, – вспоминала Нехама по дороге. – Рови похож на него – лицом, глазами, стройным телом». Подумав так, Нехама остановилась и испуганно осмотрелась по сторонам. Никого не было рядом и далеко вокруг. Никто не подслушал и не угадал ее мыслей. «Нечего беспокоиться, Нехама, – сказала она себе. – Иди с миром дальше, никто еще, будь он хоть рядом или поблизости, не научился читать мысли другого человека…»

Потом ей припомнилось другое: Ровоам явился к ней в дом и спросил, не нужно ли в чем-нибудь помочь по хозяйству. И она обрадовалась ему. Ровоам жил по соседству, знал ее покойных родителей, после их смерти опекал сироту, часто навещал ее. И она привыкла к нему. И люди-то привыкли, знали, что не оставляет он девушку без присмотра. Однажды он стал вдруг жаловаться на свое одиночество. И она одинока, говорил он. «И неплохо бы, – сказал он наконец, – нам жить вместе». Ему, дескать, нужна хозяйка в доме, а Нехама, как ему известно, хозяйка очень хорошая. Вон как у нее в доме – все прибрано, все чисто и опрятно! «И потом, – тут Ровоам запнулся, но, вздохнув, продолжал: – Нехама, тебе нужен защитник, такой, кто назывался бы твоим мужем. И чтоб люди знали про это». Подумав немного, Нехама согласилась. Уже тогда она почувствовала, что зачала от сирийца. И это беспокоило ее, в том смысле, что она, еще не став женой Ровоама, как бы изменила ему. «Не отказать ли Ровоаму?» – думала она. Нет, это было бы неправильно: ведь ребенку нужен отец. И Ровоам будет считаться отцом ее ребенка. Так решила Нехама.

Сразу после бракосочетания Ровоам признался, что не сможет спать с ней, как полагается мужу с женой, потому что уже стар и немощен, да и вообще, даже в молодости не отличался способностями к такому делу, хотя и выглядел мужчиной хоть куда. Правда, он тут же и оговорился, что, пожалуй, раз-другой за несколько месяцев он смог бы лечь с ней на циновку.

Нехама тогда ничего не ответила Ровоаму на его признание, потому что этим замужеством ей было очень удобно скрыть свой грех…

Шагала теперь Нехама по дороге в Хеврон, к сестре, и вспоминала свою с Ровоамом жизнь, день за днем.

Вдали показался город. С каждым шагом он все ближе. Вот уж и городские ворота. «Дорогу осилит идущий», – говорят в народе. Она и осилила. В город Нехама вошла вместе с пастухами и их овечьим стадом.

Отыскала дом сестры, постучала в дощатую дверь каменной ограды. Cлужанка впустила гостью в небольшой двор с крошечным бассейном посредине. И вот из дома вышла женщина, поразительно похожая на Нехаму – это всякий бы отметил, – но постарше, родная сестрица Елишеба.

И Нехама вдруг разрыдалась.

– Что такое? Что? – Сестра усадила ее на скамью у воды. – Ну что с тобой, сестренка? Как там у вас дома?

Рыдая, Нехама едва выговорила одно лишь слово: Рови.

– Что – Рови?

Нехама наконец овладела собой и принялась подробно рассказывать. Сестра так внимательно слушала, так сочувствовала ее горю, что Нехама растрогалась и чуть было заодно не поведала о своем давнем тяжком грехе. Ей пришло в голову, что исчезновение сына – это наказание за тот самый грех с безвестным сирийцем. Вот ведь как Бог покарал ее… Да и за то еще, что придумала историю с ангелом. Люди рассказывали, что так уже было с Марией, женщиной, которая родила Спасителя. Прошло лет сорок с того дня, когда Спасителя казнили. История эта еще свежа в памяти людей, и многие могли бы поверить Нехаме, будто и ей являлся ангел.

Все же она вовремя спохватилась, не рассказала сестре. А ведь уж начала было: «Знаешь?..» Только произнесла сквозь слезы и – замерла на полуслове. От сестры не укрылось и это.

– Ну что, что у тебя? – подбадривала Елишеба, видя замешательство сестры. – Говори, продолжай.

– Да нет, ничего… Вспомнила… о твоем сыне… Да, да… Где твой Иоанн?.. Он ведь старше моего?

– Всего на полтора года… Он – в Ершалаиме. Там учится… Но… такой он странный, знаешь… Толкует все о Боге, о загробной жизни. Совсем не думает о нашей… Непрактичный – ужас! Витает в облаках… Боюсь, не тронулся ли умом. И все говорит о новом пришествии мешиаха-Спасителя… Уже другого… Тот, кто уже являлся народу и кого распяли на кресте много лет назад, говорит, ненастоящий был… А еще сын крестит людей.

– Как это?

– Не знаешь? Хм!.. Точно так же делал… ну, тот Иоанн, тезка нашего сына. Люди говорили, помнишь? Побрызгает на человека водой. Святая, говорит. Потом рукой так проведет в воздухе – слева направо и потом сверху вниз. Как бы крест очертит. Все, говорит, ты крещен. Веди теперь праведную жизнь, по заветам пророка Моше…

– Муж твой где? – прервала Нехама рассказ сестры, потому что совсем не разбиралась она ни в крещении, ни в делах Спасителя, который был казнен, как вспоминали некоторые, и будто бы воскрес, но потом вознесся на небо. Что уж об этом говорить?

– Кто его знает, муженька моего непутевого? – вздохнула Елишеба. – Где его только черти носят?.. Может быть, вино где-то пьет… Или работать нанялся… По нескольку дней, бывает, не является.

– Тогда побуду у тебя, сестра, – не то решила Нехама, не то попросила разрешения.

– Ну как же? И не спрашивай. Вместе-то все же лучше…

Вернулась домой Нехама через неделю. О сыне известий так и не было.

Рови-Натха

Караван купцов-иудеев уже в Индии, в земле Кашмир. Два месяца был в пути и вот достиг цели.

Для Рови время пролетело быстро. Купец Симеон в дороге опекал мальчика, берег пуще глаза своего, а обо всем, что встречали по пути, рассказывал подробно и обстоятельно.

– Ты не жалеешь, Рови, что сбежал от родителей? – нет-нет да и спросит купец.

– Что ты, дядя Симеон?! – изумлялся мальчик. – Там, дома, ну что я видел? Одно и то же каждый день, одно и то же. Надоело мне…

– Солнце тоже всегда встает в одной и той же стороне. И никому не надоедает. Наоборот, все радуются ему. А потому радуются, что в одном и том же месте появляется каждое утро… Правильно?

– Так то ж солнце, дядя Симеон! А здесь у нас – дорога. По дороге все меняется. Будто свиток пергамента разворачивается перед тобой. Так интересно… Ты называл реки, города… Я все запомнил: Евфрат, Тигр, Вавилон… Ну, и другие… – Мальчик морщил лоб, припоминая. – А скажи, дядя Симеон, – продолжал он, – почему так много разрушенных городов?

Подумав, Симеон отвечал в том духе, что, мол, людям не живется в мире друг с другом. Воюют между собой племена, народы. Одни верят в своих богов, а другие – в совсем иных. Спорят люди, переспорить друг друга не могут. Да и знают, что никогда не переспорят. Это очень сердит их. Как же не сердиться, если другой с тобой не соглашается? Тогда и берут в руки оружие, начинется драка… Вот оттого-то повсюду и развалины вместо городов.

– И я приметил, что везде люди враждуют, – вздыхал Рови. – А надо бы, чтоб друг друга любили. Так ведь? И пусть каждый верит во что хочет, и ему пусть не мешают. Так ведь?

– Ты вот мал еще, – рассуждал Симеон, – а думаешь как взрослый. И я скажу тебе, и ты поймешь: повсюду, где проходил наш караван, особенно же в наших землях – в Иудее, в Галилее, – люди рассказывают о Спасителе, о мешиахе. Говорят, он пострадал ради людей и был казнен римлянами. Те приняли его за бродягу. А он оказался будто бы Сыном Божьим да и вознесся на небо. Правда, сначала он воскрес на третий день после казни. А еще поговаривают, будто явится и другой мешиах. Он научит людей любить ближнего, помирит всех – и близких, и далеких. Помирит и с врагами. Больше всех его ждут бедняки. Они надеются, что он укажет на несправедливости сильных мира сего, раскроет всем глаза на грехи их. Мы, купцы, тоже ждем его, потому что и мы страдаем и нас притесняют. В Иудее, ты знаешь, хозяйничают римляне. По какому такому праву они пришли на нашу землю? Кто звал их?.. Люди боятся об этом и думать. А уж говорить и подавно… Раз того убили, то новый Спаситель уж скажет правду, не побоится.

– Когда его ждать? И как узнать, он ли явился, когда предстанет перед народом?

– А-а, вот тут вся загвоздка. Конечно, можно и не узнать. Он или не он? А вдруг обманщик? Таких уже много было… Ты прав, можно и ошибиться… Но люди говорят, что опять найдется человек, кто укажет на нового Спасителя. Вот, мол, люди, глядите: он пришел, Спаситель ваш, мешиах, а я – то есть тот человек, ну, который укажет всем на него, – я есть его предтеча, иначе сказать, идущий перед ним.

– Где ж найдется такой предтеча, дядя Симеон? И потом… ведь уже был предтеча. Его тоже казнили…

– Не знаю я всего. Ты уж меня пытаешь так, словно я сам чуть ли не тот Спаситель. Я – простой купец и хорошо знаю только свое дело торговое. – Симеон неожиданно рассмеялся и изрек: – Что слышал от людей, то и передаю. За что купил, за то продаю… Без прибыли.

И Рови рассмеялся:

– Значит, с убытком? Хороший ты человек, дядя Симеон. Легко и интересно с тобой.

Купец насупился, посуровел:

– Не знаю, мальчик… Не очень-то и хороший, раз увез тебя от родителей твоих. Грех на мне.

– Нет, нет! – замахал руками Рови. – Ты правильно сделал. По моей же просьбе… Помнишь, как я умолял вас всех не прогонять меня, взять с собой? Все молчали или смеялись надо мной. Один ты сказал: ладно, так и быть, возьму на себя грех, надо же ребенку показать мир. Твои это были слова, твои?

– Мои, Рови, не отказываюсь. Про грех я говорил. Ну ушел ты с нами… А не жалко ли мать, отца? Родители, наверное, все еще убиваются по тебе? Как бы весточку послать им, а?

– Пошлем весточку, дядя Симеон. И знаешь как? Я придумал. Если встретим караван, идущий в Иудею, то и пошлем весточку. Скажем, что я жив и здоров… Но возвращаться не хочу. Нужно мне мир посмотреть. Для чего, мол, вы думаете, я рожден?.. Так и передадим отцу с матерью.

И тут Рови надолго задумался. Он будто одеревенел весь. Как ни старался Симеон расшевелить, растолкать его, ничего не получалось. Мальчик глядел вдаль, в одну точку, сквозь все предметы, что были на пути его взгляда. Тело его не чувствовало ни прикосновений, ни толчков. Симеон испугался. Ждал, что будет. Отошел на несколько шагов и наблюдал.

Рови опомнился, словно очнулся от сна.

– Нет, не отец он мне, – еле слышно прошептал он.

– Что? – не понял Симеон.

– Ничего я не сказал.

– Сказал.

– Что я сказал?

– Про отца что-то… Кто тебе не отец?

– Да, не отец… Ровоам-старший… мой отец… то есть… муж моей матери.

– А кто же отец тебе?

– Мать говорила, будто она тоже зачала от Духа Святого. Я не верю. Кто такой – Святой Дух? Это ведь не человек?.. Про Спасителя говорили, будто и он от Святого Духа… Так разве может быть… во второй раз?

– Не знаешь про Святого Духа. А еще в школе учился.

– Учился… Святой Дух – это Божья ипостась. Я запомнил… Но может ли так быть, как говорит мать?

– Знаешь, Рови, я давно убедился в том, что разные там чудеса – это все выдумки, обман. Есть люди, которым нравится, чтобы их слушали раскрыв рты и развесив уши. И плетут себе такие обманщики все, что в голову взбредет.

– Знаю про обманщиков. Они пользуются невежеством людей, вот и стараются. – Мальчик нахмурился. – Ничего еще, если это обман безобидный. Сообразительные только посмеются над этим… Хуже, когда обману поддаются легковерные, которых обманщики ради корысти ведут за собой…

Симеон в который уж раз поразился, каким не по-детски серьезным может быть Рови. Внезапно Симеону пришла в голову догадка, каковую он тотчас запретил себе произносить вслух – даже прикрыл ладонью рот, чтобы не проговориться. Купец побледнел, уставился с испугом на мальчика, но все же не удержался и боязливо сказал:

– Послушай, Рови, я ведь вспомнил еще кое-что про Спасителя… Люди говорят, будто он был… зачат от Святого Духа и рожден девственницей. Но ведь другого Спасителя быть не может…

– Отчего же не может? – задумчиво отвечал Рови. – Ведь тот уже на небе… Значит, может явиться и следующий, и Он должен оставаться здесь, на земле, с людьми.

И тут вдруг Симеон быстренько упал на колени и впился глазами в лицо Рови. И тот уставился на купца, ничего не понимая и боясь вымолвить хоть слово. Но каждый думал об одном и том же. Симеон: «Уж не ты ли будущий Спаситель?» Рови: «Не мне ли предназначено объявить себя новым мешиахом, повторить деяния первого, который ушел на небо?»

Они долго молчали. Наконец, словно решившись, Рови тронул купца за плечо – мол, вставай – и сказал:

– Все-таки расскажу тебе, дядя Симеон, еще кое-что. Я много думал и догадался: все это чепуха – про Святого Духа, и, значит, мой настоящий отец просто какой-то другой мужчина. Вот и всё. Я уже взрослый, дядя Симеон, и все-все понимаю. Мать велела отцом считать Ровоама-старшего. Я согласился. Он – добрый человек. Он взял ее в жены, чтобы спасти от позора. Мне жаль его. И получается, что я – дитя греха, а вовсе не Святого Духа. Вот еще и поэтому я ушел из дому. Хочу увидеть мир, хочу узнать побольше людей, разобраться в жизни, может быть, понять, что же такое человеческая жизнь, как надо каждому прожить свое…

– Рови, – прервал его Симеон, – в Индии, здесь, где мы сейчас, есть мудрецы. Они много знают, учат людей жить праведно и достойно человека. Их называют «гуру», учитель. Мне с ними приходилось встречаться некогда, но хотелось бы у них поучиться. Я – купец, мое дело, сам знаешь, в чем состоит. А ты – свободен. Иди к ним, впитывай их мудрость. Но сразу не бери на веру, все сомнению подвергай и обдумывай хорошенько. Тогда и тебе откроется истина… Нет, много истин. Не одна же она… Словом, у тебя все впереди. Завидую тебе. Ты, я вижу, не из тех юношей, кто попусту растрачивает свои молодые годы, думая, будто жизнь бесконечна. Нет, она очень коротка. Уж поверь мне, Рови. Не мешало бы Всевышнему побольше отпустить нам земных лет. Не успеваем мы, люди, сделать все, что задумали.

– Дядя Симеон, – удивлялся Рови, – ты говоришь так занятно. Уж не гуру ли ты сам?

– Какой я тебе гуру? – вдруг рассердился Симеон. – Чего выдумал?… Пожалуй, хватит нам с тобой болтать. Спать пора…

Вот так и заканчивались их полуночные разговоры: Симеон ворчал, Рови виновато его успокаивал, и оба наконец устраивались на ночлег. Симеон скоро засыпал, похрапывая, а Рови не спалось, он лежал и глядел на звезды.

Целыми днями Симеон и другие купцы занимались своими торговыми делами, с утра и до вечера. Рови оставался на постоялом дворе, где и расположился караван. Мальчик присматривался к чужой жизни – к здешним людям, к их быту. Слушал непонятный говор, пробовал и сам объясняться с людьми, жестикулируя и повышая голос, будто так его лучше поймут. Иногда получалось: он понимал, понимали и его. Но чаще не понимал никто, все только смеялись, весело и дружелюбно. Купцы же немного знали местное наречие и объяснялись вполне сносно. От Симеона и Рови понемногу научился разговаривать с местными.

Вокруг нависали горы чудовищной высоты. В пасмурные дни их вершины терялись в облаках. На родине Рови таких гор не было. Что там горы Иудеи в сравнении с этими великанами, с Черным хребтом, как называли их местные жители, – так, лишь невысокие холмы. Самая высокая гора в родной стране Рови была Синай, куда однажды отправился пророк Моше Рабейну, чтоб узнать у Бога десять главных заповедей жизни. Да она была бы лишь «по пояс» любому из здешних исполинов. Казалось, что Черный хребет стоит совсем поблизости. Но нет. Когда купеческий караван двинулся к другому городу, в сторону гор, и шел уже много дней, до Черного хребта оставалось все так же далеко, как и в первый день пути. Или, может быть, это горы отступали?

– Почему они уходят от нас, дядя Симеон? – Рови прикинулся наивным.

– Не уходят они, мальчик, – поддался на хитрость Симеон. – Они такие огромные, что мы для них подобны улиткам, а наше передвижение незаметно… Говорят, в этих горах живет Бог.

– Какой такой Бог? – спросил Рови, и в его голосе послышалась строптивость. – Бог людей этой страны? И они верят в него?

– Нет, Бог один на земле, – уверенно отвечал Симеон, глядя вдаль, на горы.

– Как же так, дядя Симеон? – удивился Рови. – Ведь наш пророк Моше Рабейну разговаривал с Богом на горе Синай. Или там был другой Бог?.. Или Бог перебирается с места на место?

– Нет! Бог один, – настаивал Симеон. – И не спрашивай меня больше о Боге.

Симеон надолго замолкал, сердясь.

«Видно, не так много он знает», – думал Рови.

Через некоторое время Симеон уже не сердился и опять рассказывал:

– Возле тех гор и живут знаменитые гуру. Они учат людей правильной жизни… И праведной жизни.

– Разве это не одно и то же?

– Правильная жизнь, – как бы сам с собою рассуждал Симеон, – это жизнь по правилам. А кто дал эти правила? Конечно, Бог. Праведная жизнь есть жизнь по правде, в соответствии с правдой. Чьей правдой? Конечно же Божьей. Выходит, мальчик, это в самом деле одно и то же, потому что это жизнь по велению Бога, по Божьей воле.

– Вот видишь, дядя Симеон! – торжествовал Рови. – Я же говорил: одно и то же… И я хочу поучиться у гуру такой правильной и праведной жизни.

У Рови крепло тайное желание и намерение, придя к Черному хребту, оставить купцов и одному отправиться на поиски какого-нибудь гуру. Понятно, он ничего не сообщил Симеону об этом. Прежде он обычно делился с наставником всем, что было на душе, что приходило в голову. А тут – нет. Затаился, будто камень спрятал за пазуху.

Как задумал Рови, так и получилось. Но прежде чем его намерение осуществилось, по пути им повстречался караван купцов-иудеев, следовавший на родину. Прекрасная оказия! Рови и Симеон отправили весточку для Нехамы и Ровоама-старшего. Все, мол, в порядке, сын их жив и здоров, о родителях помнит и просит прощения за свой побег. Такая весть, полагал Рови, должна будет вполне успокоить родителей.

Встречный караван прошел, а путешествие к Черному хребту продолжалось. Когда наконец добрались до городка, что лежал у подножия хребта, и караван расположился на долгожданный отдых и ночлег, Рови поутру ушел куда глаза глядят…

А глаза его глядели на горы, которые теперь стеной стояли совсем близко, уходя вершинами в небеса. И казалось, будто эта скалистая стена вот-вот повалится и накроет собою у подножия и жалкие строения, и всех копошащихся там людей. Впрочем, утром это уже не пугало. Наоборот, открывшийся мир внушал Рови новую радость – радость полной свободы. Мальчик – пожалуй, уже юноша – легко шагал навстречу неведомым горам, где обитал Бог и жили-поживали мудрые учителя – гуру. На юноше длинная рубаха из белого домашнего полотна, подпоясанная веревкой; на ногах – сандалии; в руке палка или, вернее, сук, который он отломил от дерева; за спиной торба, а в ней несколько лепешек. Обрамленное черными кудрями лицо Рови светится любопытством, интересом ко всему на свете – чуть приоткрытые губы, большие карие глаза, раздувающиеся ноздри прямого, с горбинкой носа. Красивый мальчик, этот Рови. И как он легко шагает, будто едва касаются земли его стройные, мускулистые ноги! Любуются им встречные, провожают удивленными взглядами: откуда такой? А он улыбается всем, обнажая белые ровные зубы, и приветливо машет рукой.

Приближаясь к горам, Рови то и дело спрашивал у встречных, где ему найти гуру. «Какого гуру?» – отвечали ему вопросом на вопрос. «Не знаю, – говорил юноша и прибавлял: – Мне нужен гуру, который учит правильной и праведной жизни». – «Это одно и то же», – смеялись люди. «Сам знаю, – сердился Рови. Но, подумав, говорил: – Я хочу видеть самого умного и самого достойного гуру». Люди пожимали плечами и неопределенно указывали в сторону гор: мол, идти нужно туда. А один человек смутил иудейского юношу вопросом: «А сам-то ты кто и откуда?» Рови обиделся, только вскинул на незнакомца большие, полные влаги глаза, опустил голову и пошел дальше к своей цели, сказав только: «Пропусти меня».

И вот путь ему преградил быстрый широкий ручей. Брызгая и заливая берега, вода перепрыгивала через большие и малые камни, срывала с насиженных мест кусты и увлекала за собой. «Вода хорошо знает, куда стремится, – подумал Рови. – А вот моя цель представляется мне очень и очень туманной».

Большую цель – найти самого лучшего и мудрого гуру – сменила совсем маленькая: преодолеть бы ручей. Перешагивая с камня на камень, замочив сандалии, Рови выбрался на противоположный берег и здесь увидел перед собой в скалистой стене несколько пещер. К некоторым вели ступени, выбитые в камне. В другие вели лесенки, сплетенные из лиан или веревок.

«Вот и жилища гуру», – решил Рови. От волнения у него перехватило дыхание. Он стоял и не знал, какую же из пещер выбрать. Не знал он и как вызвать неведомого учителя, чтобы тот выглянул из пещеры. И как вообще здесь принято обращаться к гуру? А вдруг сразу многие откликнутся на его зов, выглянут из своих жилищ, покажутся ему? И ему придется выбирать…

Смелый Рови растерялся. Ничего не предпринимая, он просто ждал случая. И ему повезло. Из одной пещеры, куда вела плетеная лесенка, выглянул старичок с длинной седой бородой. Узкие глаза-щелочки глянули на юношу.

– Почтенный старик, – громко крикнул Рови, – ты – гуру?!

Слова вылетели из уст юноши будто сами собой, он и не ожидал, что так скажет – просто, сразу к делу и… так вызывающе. Старичок быстро-быстро закивал: мол, гуру, гуру.

– Поднимайся сюда, милый юноша, – пригласил старик. – Вижу, ты идешь издалека. Поднимайся. В моей пещере ты найдешь отдых.

– Я не устал, учитель, – сказал Рови, ставя ногу на нижнюю ступеньку лесенки.

Но двигаться по ней дальше оказалось делом не простым. Лесенка болталась из стороны в сторону, цепляясь за выступы камней. «Как же старик лазает?» – подумал юноша. И все-таки он сумел добраться до верха. А там и старик помог, протянув навстречу тонкую сухую руку…