Мессия, пророк, аватар Ницман Орест

Исход

«Пусть люди думают обо мне все, что хотят, – рассуждал Рови. – Пусть полагают меня воскресшим и вознесшимся на небо к Отцу Небесному, подобно тому, моему предшественнику. Пусть тешатся такой небылицей. Я же навсегда покину эту страну».

Он съел часть припасенной снеди, выпил вина. Прошелся немного взад-вперед. Его движения были еще неуверенными. И ему это не понравилось. «Нетвердо держусь на ногах, – подумал он, – будто пьяница». Но все-таки решил уходить.

Очень рано, едва забрезжило, он вышел, перешагнув через кого-то, спящего на пороге – «Хорошо же стерегут меня», – и взял путь на восток, навстречу восходящему светилу. Он шел, облаченный в белый хитон, почему-то светившийся в ранних сумерках. Встретились ему по дороге какие-то люди – то ли бродяги, то ли загулявшие еще с вечера крестьяне. Увидев его, повалились на колени и, протягивая к нему руки, просили: «Благослови!» Не отвечая, не задерживаясь, он прошел мимо и даже не повернул головы в их сторону. Только чуть приподнял правую руку. Им этого было достаточно, они пали ниц и в востороге распластались по земле. «Будут теперь рассказывать несусветное», – подумал Рови недовольно.

Даже медленная ходьба давалась ему нелегко. Он чувствовал сильную усталость и боль в ногах. Но желание отдохнуть все же превозмог. И только когда – часа через два – оказался в совершенно пустынной местности, разрешил себе привал, недолгий, как он думал. Он лег лицом к солнцу. Под голову подложил котомку. Там кое-что оставалось от принесенной Елиэзером еды. «Может быть, этого хватит на два-три дня».

На горизонте быстро светлело. Степь и холмы меняли окраску. И вдруг внезапно появилось солнце, будто вынырнуло, подобно поплавку рыбака, сделанному из куска пробковой коры, если его с усилием погрузить в воду, а потом отпустить. Такое сравнение почему-то пришло Рови на ум. Он улыбнулся и блаженно закрыл глаза…

А открыл он их, когда прошел целый день, солнце светило уже с запада и ощущалась вечерняя свежесть, предвестница холодной ночи. «Проспал», – подумал Рови, досадуя на себя. Но едва он сделал первые шаги, как, к своей радости, почувствовал необыкновенную легкость и уверенность в движениях. И тотчас же решил продолжать свой путь и ночью. Пусть медленно, но он должен идти.

«Дорогу осилит идущий…» Кто из путников не утешал себя этой простейшей истиной? Всякий путешественник, странник знает ее, иначе и не пускался бы в путь. Рови не путешествовал. Он бежал из своей страны – не понятый и не принятый ею. Теперь он всей душой, всеми помыслами устремился туда, где побывал в годы своей беспечной молодости, встречавшей каждого человека с открытым для дружбы и любви сердцем; он стремился туда, где люди тоже принимали его с ответными чувствами дружбы и любви. Он стремился в Гималаи, где высоки не только горы, но душевные помыслы людей…

На Вавилонской дороге он нагнал женщину. Кажется, он знал ее, но давно забыл. То было как бы в другой жизни, правильнее сказать – в другом ее периоде, до казни на страшной горе Голгофе. Он шел за ней и наконец вспомнил: женщина эта – блудница Мелхола, раскаявшаяся в своей распутной, неправедной жизни. Как-то ее хотели побить камнями. И он повторил сказанное однажды тем: «Кто не грешен, пусть первым из вас бросит в нее камень». Да, он разглядел и признал в ней человеческую душу. Мелхола-блудница омыла ему ноги… И вдруг он вспомнил все то, что казалось ему бредом, может быть – предсмертным: две женщины были рядом, когда его пеленали, чтобы потом опустить в могилу, – мать и грешница. Тогда и услышала мать его стон…

Мелхола-блудница шла себе и шла, не узнав Рови. Да и он-то узнал ее не сразу. Сбившийся на сторону платок не скрывал ее каштановых с золотистым отливом волос. А платье, слишком широкое и просторное – не платье, а балахон какой-то, – все-таки выдавало стройную фигуру молодой женщины. Вот только походка ее, как отметил про себя Рови, не так легка, как прежде.

Рови обрадовался встрече, что и говорить… Прежде всего потому, что дальше он пойдет уже не один-одинешенек. Когда-то он с удовольствием ходил один. Даже преданные друзья или ученики порой бывали ему в тягость. Он и теперь не нуждался в поддержке – словом ли, делом ли. И все-таки… Повстречался преданный друг, к тому же женщина. Как не обрадоваться? В самом деле, радость вдруг заполнила все его существо. Отброшены прежние мысли об аскетизме, о лишении себя обычных человеческих стремлений. «Хватит, с заблуждениями покончено навсегда», – решил он под влиянием минутного настроения.

Итак, нагнав бредущую вдоль обочины дороги, он обратился к ней следующим образом:

– Прекрасная незнакомка, доставь радость такому же, как ты, путнику. Это тебе ничего не будет стоить.

Говоря это, Рови надвинул на лицо капюшон, а голос изменил. Да его и так едва ли узнала бы эта женщина: бороды у него нет, былые кудри коротко острижены на римский манер, как у правящего императора Тиберия.

«Очередной приставала», – подумала Мелхола-грешница, но приостановилась и, слегка повернув голову, спросила:

– Что нужно тебе, прохожий?

– Позволь нести твою торбу…

– Сама справлюсь.

– Но ведь она тяжела, прекрасная незнакомка.

– Во-первых, она не тяжела… И каждый в жизни должен сам справляться с ношей.

– А что во-вторых?

– Что?

– Ты сказала «во-первых». Где же твое «во-вторых»?

– Во-вторых… ну да, то, что каждый должен сам…

– Понятно, милая.

Рови уже шагал рядом, приноравливаясь к ее походке, то есть не спеша.

– А скажи-ка, незнакомка, от кого ты слышала… про ношу жизни?

– Ни от кого.

– Сама придумала?.. Давай, давай-ка торбу. Все-таки она тяжелая.

Рови перекинул ее торбу через плечо, присоединив к своей.

Женщина вдруг рассмеялась:

– А что, если и сама придумала? Не веришь?

Рови отметил про себя, что она его уже не чурается. И это хорошо.

– Такие слова – про ношу жизни – я от кого-то слышал раньше, – сказал он. – Но не от тебя, это уж определенно.

Мелхола, понурив голову, молчала. Так они и шли рядом. Наконец Рови сказал:

– Где же ключ от замка, коим заперты уста твои, прекрасная?

– Я – Мелхола, – произнесла она негромко.

– Мелхола, – повторил он в задумчивости. – Знаешь, Мелхола, я отчетливо помню, что слышал те слова.

– Что это ты все о словах? – Она передернула плечами, будто сбрасывая надоевшую ношу. – Тот, кто это сказал, исчез, пропал… а может быть, и умер уже… Но он был лучший из людей.

Она опять задумалась и замолчала.

– Расскажи о нем, – через некоторое время попросил Рови.

Она не сразу решилась. Но все-таки начала:

– Я вела очень дурную жизнь. Распутную жизнь. Не могла отказаться от нее. И не только из-за денег… Такая жизнь и была моей тяжелой ношей. И тяжело было, и бросить жалко. Потом махнула на все рукой. Думала, мне на роду так написано. А он сказал: «Встань, падшая, и смело гляди людям в глаза, нет больше на тебе греха. И хотя каждый пусть несет по жизни свою ношу и не ропщет, тебя освобождаю от твоей…» Никто так со мной не говорил. А он – сказал. И я омыла ему ноги… И мыла бы всю жизнь. Я любила его больше самой себя… Но зло восторжествовало тогда. Его распяли на кресте… А потом он пропал. Говорят, будто он воскрес и снова ходил по земле девять дней. Кто его видел?.. Потом он вознесся на небо, к Богу – отцу своему… Ты слышал эту историю, незнакомец? Так уже было когда-то, говорят старики. Сейчас все точь-в-точь повторилось.

Больших усилий стоило Рови напустить на себя равнодушный вид. Он медлил с ответом. Проглотив возникший в горле комок, он наклонился, будто бы поправить сандалии, сорвал травинку и наконец бесстрастно сказал:

– Да, кое-что слышал. Говорят, этот человек считался Спасителем, мешиахом? Но знаешь, Мелхола, половина, если не больше, тут выдумки. Так всегда: людям очень нравится сочинять. Есть такие любители. Такое расскажут… тебе о тебе же самом. Только удивляйся.

– Интересно с тобой разговаривать, путник, – сказала Мелхола очень дружелюбно. – Скажи мне, незнакомец, а ты смог бы увидеть в женщине человека, даже в такой, как я?

– Ну вот, ты меня уже испытываешь. Зачем тебе?

Она пожала плечами. А Рови пустился в рассуждения:

– Нам с тобой, я думаю, придется долго вместе шагать по этой дороге. Кстати, ты, наверное, идешь… куда-нибудь подальше от этой нашей страны, на восток держишь путь, правильно? Я тоже ухожу из Иудеи, тоже подальше, куда глаза глядят. И может быть, мы пройдем вместе большой путь… и я смогу ответить тебе на твой вопрос… на все твои вопросы. Но не сейчас, не сразу. Поняла ты меня, Мелхола?

Последние слова Рови невольно произнес своим обычным голосом. Мелхола бросила на него быстрый взгляд, но ничего не сказала.

Они уходили все дальше. День клонился к закату. Солнце опустилось низко, освещая и пригревая им спины. Надо подумать о ночлеге. А что ж думать-то? Вавилонская дорога – не какая-нибудь тропа, а оживленный тракт. Туда-сюда снуют торговые люди из разных стран, военные отряды, оберегаемые многочисленной охраной послы, государственные чиновники… Много на дороге и простых путников: кто пешком, кто на верблюде или осле, а иные на лошадях.

Дорога содержится в образцовом порядке. Ее регулярно разравнивают, чинят мосты и мостики, не дают обвалиться обочинам. Ну и конечно, вдоль дороги предприимчивыми людьми построены маленькие гостиницы, постоялые дворы, почтовые станции. Разумеется, везде надо платить. Но случается, принимают и таких путников, у кого ни гроша за душой. Да еще и подкрепиться дадут куском лепешки или миской похлебки. А почему бы не дать? Ведь много еды остается, все равно выбрасывать.

На такой постоялый двор и забрели Рови и его спутница Мелхола. Тут они попали в несколько щекотливое положение. Увидев мужчину и женщину вместе, хозяин не спросил, кем они друг другу приходятся, и по своему усмотрению, решив, что они супруги, отвел им на ночь небольшую комнатку, лучше сказать – каморку, где вдвоем и повернуться-то негде. Зато он предложил целый кувшин молока и краюху хлеба. Теплым оказался хлеб – видно, недавно испечен. В каморке на стене был укреплен тусклый светильник. Он почти ничего не освещал, так что Рови не опасался быть узнанным Мелхолой. Но света все же было достаточно, чтобы не пронести мимо рта еду. В каморке стояли два топчана, отделенные друг от друга узким – не более локтя шириной – проходом. Окошко на торцевой стене пропускало слабый свет сумерек. Скоро оно вовсе почернело: за окном была ночь, очень холодная в этих местах.

Мелхола сильно проголодалась, и Рови уступил ей свою долю хлеба и молока, сказав только:

– Оставь мне чуть-чуть – пару глотков и корочку.

Они сидели на топчанах друг против друга, невольно касаясь коленями. Свет лампадки падал на лицо Мелхолы, лицо Рови оставалось в тени. Он наблюдал, как она ела, то и дело отбрасывая рукой, державшей хлеб, ниспадающую прядь шелковистых вьющихся волос. И он любовался ею, уже не скрывая своего восхищения. Очень голодна была Мелхола, ела жадно, не стесняясь спутника, и почти ничего не оставила ему. А он, откинувшись назад, упираясь в стену затылком, все наблюдал и наблюдал за нею.

– Ой, забыла о тебе, – спохватилась Мелхола и виновато улыбнулась. Даже в такой темноте он увидел, как хороши ее зубы. – Вот, возьми хоть этот кусочек.

– Не нужно. Доедай. Я не голоден.

– Как хочешь, – легко согласилась она и доела остаток.

И тут Мелхола задала сразу два вопроса:

– Как твое имя? – И сразу же: – Что, мы так и будем здесь спать… рядом?

Рови молча глядел ей в лицо. Занятый своими мыслями, он будто не расслышал ее слов.

Она повторила:

– Как же тебя зовут, скажи?

Он встрепенулся:

– Мм… Мое имя – Натха.

Хорошо, что оно вспомнилось ему – это имя. Очень кстати.

– Вот странно, – сказала Мелхола, – это не наше имя, не иудейское.

– Знаешь, давай-ка лучше спать. Я устал.

Он тотчас лег, повернулся лицом к стене и мгновенно заснул.

К Мелхоле сон не шел. Она все думала, думала… Если бы у нее спросили – о чем? – не смогла бы объяснить. Мысли, образы, картины, слова, возгласы, взгляды, ощущения – все пережитое за последнее время – перемешались в ее сознании. И все-таки вполне ясным и понятным фоном всей этой мешанины был он – случайный ее попутчик. В мыслях женщины сплелись два образа: тот, казненный, снятый с креста и унесенный в могильный грот, и этот – шагавший рядом с ней по дороге, назвавшийся чуждым слуху именем Натха. Нет, она не узнала в спутнике того, первого. Но подумала, что манера говорить у обоих одна и та же. В ней еще не родилось подозрение, а лишь возникло любопытство: в чем и почему они похожи? Убедившись, что спутник крепко спит, она осторожно сняла со стены светильник, близко поднесла к лицу спящего и долго всматривалась в его черты. Она вызывала в памяти того, кто первым увидел в ней душу, кто простил ей грешную плотскую жизнь, и сопоставляла его образ с лицом спящего. То ей оба лица казались очень похожими, то она решительно отвергала какое-либо сходство. Она опять легла, но заснула только под утро. В оконце уже светлело, а лампадка тускнела и тускнела.

Рови пробудился, огляделся вокруг, еще не понимая, где находится. Потом вспомнил и погасил лампадку. Мелхола спала сладко и крепко, подложив под голову руку, обнажившуюся до локтя. Рови всматривался в черты лица женщины. И он признался себе, что ему все нравится в ней: и рисунок бровей, и чистый широкий лоб, и овал лица, выпуклые веки с длинными ресницами, чуть вздернутый нос, изгиб полноватых губ – все, все… И лежала она как-то очень ладно, доверчиво – на боку, подтянув к животу колени. Словом, он разглядывал ее и не мог наглядеться. Он вдруг подумал: а что, если она, проснувшись, захочет уйти и не разрешит ему пойти с ней? Или направится обратно, куда ему дороги нет? И он понял, что был бы в отчаянии, если бы пришлось потерять Мелхолу. Это было бы равносильно повторному распятию, решил он в запальчивости.

И чтобы не терзать себя больше, Рови тихонько вышел. Он отыскал во дворе хозяина:

– Послушай, добрый человек, не дашь ли ты нам, то есть мне и… – Ах, будь что будет, решил Рови и продолжал: – Мне и моей жене чем-нибудь подкрепиться?

– Понимаю, понимаю, – сказал хозяин, хитренько улыбнувшись, – за ночь вы очень проголодались. Что ж, дело молодое.

Рови сделал вид, что не понял намеков.

– Да, сделай доброе дело еще разок, милый человек, – сказал он. – Когда-нибудь отплачу тебе, уж поверь.

Что ж, хозяин поверил и повторил вчерашнее угощение – кувшин молока и краюшку хлеба, но на этот раз уже не свежеиспеченного.

И вот Рови входит в каморку. В руках кувшин и хлеб. Мелхола, кажется, еще спит. Он садится рядом на ее топчан, держит на коленях еду и ждет пробуждения. Вдруг она резко поднимается и… весело смеется.

Нет, такого он никак не ожидал. Он поставил кувшин на пол и поспешно накинул капюшон, чтобы скрыть лицо.

– Зачем? – смеется Мелхола. – Я все равно смотрела на тебя исподтишка. Вот так, гляди! – Она приспустила веки. – Так что я тебя хорошо разглядела, Натха. А ты думал… – Огорчение, наверное, так явственно отразилось на его лице, что Мелхола пожалела его: – Не сердись, Натха. Что я сделала плохого? Давай лучше будем завтракать. Ты уже позаботился о еде. Спасибо тебе.

– Ах, Мелхола! – Он скинул капюшон, а сам подумал: «Не узнала, ну и хорошо». И даже повеселел.

Вот они снова на Вавилонской дороге. Идут и разговаривают, разговаривают… Сколько дней, недель или месяцев будет продолжаться их путь, никто не знает. Да и не думают они наперед. Сейчас им хорошо друг с другом, рядом.

Мало-помалу – намеренно или непроизвольно – Рови перестал изменять голос. Впервые заговорив своим обычным голосом, он вначале спохватился, глянул на Мелхолу: заметила ли она? Как будто бы нет, не заметила перемены. А может быть, и не придала ей значения. С этой минуты он уже не боялся говорить голосом, данным ему от природы. Ему казалось, что в этом смысле он Мелхоле не напоминал себя прежнего. С внешностью было сложнее. Отрастала борода, длиннее стали кудри – возвращался его прежний облик. Но и к этому Мелхола, казалось, оставалась безразличной.

Окончательно отбросив опасения, Рови почувствовал себя свободно и раскованно. Он сделался разговорчив и даже болтлив, как он отметил про себя. «Ну и что ж? – думал он. – Зачем мне скрывать свои чувства? Так приятно делиться ими с любимой женщиной». И он то и дело обращал внимание спутницы то на красоты природы вокруг, то на встречавшиеся на пути колесницы, караваны верблюдов, то на небесную игру облаков… Да мало ли о чем можно поговорить с близким человеком по дороге?

Прошло уж, пожалуй, недель пять или шесть. Рови и Мелхола преодолели обе великие реки Тигр и Евфрат, стремившиеся к морю будто рука об руку, как братья или возлюбленные. И вот вступили странники в пределы Персидского царства.

Оба так привыкли друг к другу, что были как брат и сестра. А братские отношения многое упрощают в жизни повседневной. Останавливаясь на ночлег на постоялых дворах, они уверенно выдавали себя за брата и сестру. Да и никому не было дела до того, правда это или нет.

И все же пришел день, когда их отношения резко изменились. Первый шаг сделала Мелхола.

Вавилонская дорога – здесь она уже называлась Великим шелковым путем – шла теперь вдоль берега моря, по верху высокого обрыва. К воде можно было спуститься по крутым тропинкам. Извилистые, они терялись в кустах, между камней и неглубоких овражков, промытых весенними ручьями, и наконец выводили к песчаным пляжам, усыпанным мелкой галькой.

Места эти были пустынны. Расстояния между почтовыми станциями увеличились, гостиницы попадались все реже. Путникам приходилось ускорять шаг, чтобы до темноты успеть добраться до ближайшего ночлега, либо, если опаздывали, устраиваться спать под открытым небом.

В один из дней так и получилось у Рови с Мелхолой.

Солнце уже коснулось горизонта на спокойной глади залива, а путникам еще шагать и шагать.

– Натха, мы никуда не успеем добраться засветло, – сказала Мелхола. – Переночуем там, внизу, у воды.

И они начали спускаться по узкой тропке. Вдруг Мелхола остановилась и преградила Рови путь. Она повернулась к нему и взглянула прямо ему в лицо, освещенное закатным солнцем.

– Я знаю, кто ты, – сказала она. – Ты всю дорогу боялся, что я тебя узнаю. Почему ты боялся?

Он опешил. Отчего-то ему сделалось дурно. Может быть, от мысли, что она сейчас уйдет от него, оставит одного?.. Нет, не на дороге, а в этой жизни, на этой земле… Совсем одного…

А Мелхола велела ему опустить котомку. Он послушался. И тогда она подошла совсем близко, положила руки ему на плечи и всем телом прильнула к нему:

– Ты знал, что я тебя всегда любила, Ровоам, мой Рови, мой спаситель? Еще тогда, когда мыла тебе ноги. Тогда ты не мог принять мою любовь. Не мог, хотя, может быть, и желал. Так? Да? Рови, какое счастье, что ессеи вернули тебя к жизни. Если бы не вернули, я убила бы себя. Когда я узнала, что ты жив, я и решила оставить нашу страну, чтобы никогда не встречать тебя, потому что знала: ты меня забыл. А теперь… поцелуй меня, мой Рови. Я никому тебя не отдам. Ты – мой спаситель и мой любимый… Поцелуй же меня…

Да, вот такое произошло событие. И оно должно было произойти, оно было неизбежно…

Они целовались жадно, будто желая выпить друг из друга все жизненные соки. В коротких паузах, когда их уста не сливались, Рови успевал говорить Мелхоле и о своей любви, которая родилась в нем не до Голгофы, но в начале путешествия, когда он нагнал ее, свою грешницу, еле бредущую по пыльному Вавилонскому тракту. Но тут же, говоря это, он поправлял себя: нет, нет, он и до Голгофы уже полюбил ее, как только увидел в ее прекрасных глазах отчаянное желание вымолить прощение за прошлую греховную жизнь. Он полюбил ее именно тогда, но не признался в этом себе…

Спустившись почти к самой кромке воды, они устроили себе ложе для ночлега, скрытое в густом кустарнике и окруженное камнями-валунами. Они провели ночь в объятиях друг друга, так и не уснув до рассвета. Их любовный шепот покрывал ровный шум морского прибоя…

Все дальше и дальше на восток шли они, потеряв счет дням. А для чего им считать дни? Ведь они вместе, и они счастливы. Они обрели друг друга и теперь неразлучны. Даже идут они всегда рука об руку, а приходя на почтовую станцию или постоялый двор, и тут не выпускают рук друг друга. Люди оглядываются им вслед. «Странная парочка», – говорят одни и пожимают плечами. «Вот так парочка!» – восхищаются и завидуют другие. Что ж? Правильно, им можно завидовать, они теперь – муж и жена.

– Мы с тобой пойдем в те места, – говорил Рови, – где я, пятнадцатилетний мальчишка, встретил великого гуру Натху. Жив ли он еще? Старенький был человечек. Забавный такой. А как ловко взбирался по лесенке в свою пещеру! О, тебе бы посмотреть. У меня-то плоховато получалось. Но все-таки и я научился.

Рови рассказывал Мелхоле о своих странствиях. Конечно, говорил и о трех друзьях – Наане, Нале и Више. Он изображал их манеру двигаться, подражал голосам.

– Ты у меня еще и комедиант, милый Рови-Натха… Люблю тебя.

Мелхола не стеснялась прохожих, обнимала и целовала Рови всякий раз, когда ей этого хотелось.

– Я называю тебя Рови-Натха. Ты заметил?

– Да. И мне приятно.

Они болтали о всякой всячине. Но будто сговорились не вспоминать те страшные дни, когда Рови попал в лапы римского наместника. Иногда он вспоминал мать. Ровоама-старшего… нет, о нем не вспоминал. А может быть, и вспоминал, но Мелхоле не говорил.

Как-то пришли они в город Нишапур. Здесь Великий шелковый путь раздваивался. Начинались две дороги. Одна вела через Герат в Кандагар – там когда-то Рови расстался с афганскими купцами, возвращаясь из странствий домой. И он не хотел идти туда с Мелхолой. Он предложил повернуть на север, в сторону Бухары. Этот путь скорее приведет их в страну Великих гор, где они и найдут гуру Натху, если он жив, конечно.

Между тем уже приближалась осень. Жара спала. Это как раз и хорошо. Но вот начнутся дожди, и это будет совсем не кстати.

Мелхола закапризничала. Теперь по самому пустячному поводу она плакала. Рови готов был нести ее на руках, так жалел ее, плачущую. Он всерьез подумывал, не отложить ли поиски гуру Натхи до весны или даже вообще бросить все и… повернуть обратно, домой. Нередко он теперь вспоминал родину, ее людей, обычаи. Вспоминал и свое подвижничество и его ужасное завершение. С ним ли это все происходило? Не верилось. А если и с ним, то он тогда был совсем-совсем другой человек. От прежних своих настроений он сейчас очень далек. Не хочет он больше наблюдать и изучать чужую жизнь с ее обычаями, не хочет и наставлять кого-то на путь истины. Для себя он открыл некоторую часть всеобщей истины и довольствуется этим вполне. Многое себе он доказал, убеждения менять не станет. Так он решил жить в дальнейшем. А вот Мелхола, размышлял он, держится за прошлое, думает о прошлом. И она, пожалуй, права, когда пеняет ему, что он, мол, оторвался от своего народа, от обычаев его. Где-то слышала она, как кто-то сказал, будто забывший прошлое лишается будущего. И еще она как-то спросила:

– Какой сегодня день, знаешь?

– Нет, не слежу я за днями, милая. Не веду им счет. Я счастлив с тобой. Какое дело мне до того, первый день недели сегодня или последний?

– Плохо это, Рови… А я считаю дни и знаю, что сегодня как раз десятый день месяца тишрей, а значит, сегодня наш праздник Иом-кипур, самый святой из наших праздничных дней.

– Так сегодня день искупления?! Неужели? Ты не ошиблась?

– Хм!.. Не ошиблась ли я? А заметил ли ты, что я ничего не ем? Ты предлагаешь мне, а я отказываюсь… Или тебе все равно?

При этих последних словах Мелхола заплакала.

– Но я думал, ты нездорова, оттого и не ешь. Мне тоже не хочется. И не плачь… Это надрывает мне сердце.

Рови вспомнил, что в праздник Иом-кипур до вечера пищу принимать запрещено. Пусть Мелхола делает что хочет, а он этим предписаниям больше не следует.

Мелхола вытерла слезы и улыбнулась. Такой она ему всегда нравилась.

– Помнишь, Рови-Натха, что в этот день решается судьба каждого человека. Там, на небе, имя человека запишут либо в книгу жизни, либо в книгу смерти. Смотря по тому, сколько у него грехов. Я боюсь, Рови. Я была очень грешна. И с тобой мы тоже грешим. В грехе живем. Нас никто не сочетал. Мы сами… Боюсь.

– Оставь это, Мелхола. Нас сочетала любовь, а не какой-то разжиревший человек, наделенный полномочиями. А кто он такой, этот сочетатель? Священник? И что с того? Был как все, выучился догмам и стал священником… Ах, я не буду снова все это разъяснять. Устал убеждать, растолковывать… Отправимся спать.

На ночлег их пустил хозяин усадьбы, что встретилась по дороге. Завтра Рови будет весь день приводить в порядок двор и сильно запущенный персиковый сад. Так они условились с хозяином. Подобным образом Рови зарабатывал и раньше, на всем пути, то на пропитание, то на ночлег или отдых, когда Мелхола особенно уставала.

Утром Рови принялся за работу. Мелхола еще спала. Первым делом он подмел двор. Потом перешел в сад и стал обрезать засохшие ветви деревьев. Посмотреть со стороны – Рови не узнать: чтобы защитить от солнца голову, он обмотал ее платком; длинный свой хитон он превратил в штаны, пропустив подол между ногами, подтянув вверх и закрепив на поясе веревкой.

Проснулся хозяин и пришел посмотреть, как идут дела.

– Здравствуй, работник.

Хозяин был человек дружелюбный.

– Мир дому твоему, хозяин.

Оба они не назвали друг другу своих имен. Владелец усадьбы сам накануне предложил так.

Видя, как споро работает Рови, хозяин проникся к нему уважением и захотел поговорить. Вместе с Рови он переходил от дерева к дереву и что-то рассказывал. Рови плохо слушал. Но вот хозяин сказал такое, от чего у Рови дрогнуло сердце.

– Вот ты, работник, идешь оттуда, с запада. И ничего ты не знаешь. А вот купцы тут часто проезжают… Шел оттуда китайский караван, там они продавали шелк… Мне, к примеру, он и вовсе не нужен… Да, так вот купцы те говорили, что в стране Израиля совершилось будто бы великое злодеяние. Там мучили и казнили одного праведного человека. Он был вроде Божественный человек, но перевоплотился в простого смертного, чтобы ходить среди людей, делать им добро и учить их добру…

– Как же казнили того человека? – спросил Рови как можно более равнодушным тоном. Он почувствовал вдруг гнетущую слабость во всем теле и еле держался на ногах.

– В том-то и дело, – почему-то обрадовался хозяин. – Как римляне казнят, знаешь? – И он пустился в разъяснения: – Делают деревянный крест и приколачивают к нему человека, распинают его…

– Что-то я устал, хозяин, – тихо произнес Рови. – Можно отдохнуть?

– Посиди, посиди, работник. Не возражаю. Ты так споро трудишься. Таких, как ты, я очень мало встречал. Хороший ты работник… Ну так вот, главное-то еще впереди. Распяли, значит, того человека. Потом, когда он испустил дух, сняли с креста и отнесли в гробницу. А потом он исчез. Думают: воскрес он, что ли? Был-то он, значит, не простой человек, каким казался… Самое-то интересное вот в чем. Такое же дело было и раньше: тогда вообще тот человек воскрес и вознесся на небо. Теперь он у них вроде как Бог… У некоторых… Не знаю, правду говорят или врут?

– Не знаю… не верится как-то, – с сомнением произнес Рови.

– Что ты, работник? – продолжал хозяин, очень довольный своим рассказом. – Слушай дальше… Оказывается, этого… ну, кто исчез из могилы, подговорил его же брат. Предстань, мол, перед людьми и выдай себя за Спасителя, за пророка как бы.

– Ну и что же тот брат, что стало с ним? Тебе известно? – Рови старался сохранить спокойствие.

– И брата казнил царь… В общем, дела там у вас творятся, не дай бог.

Рови сидел на куче сучьев и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. В голове его было смятение. Ясно одно: «Только бы Мелхола в эту минуту не появилась здесь, в саду». И он сказал хозяину, что сейчас вернется, только посмотрит, как там жена.

С трудом поднялся он и ушел, покачиваясь, теряя равновесие.

Мелхола к этому времени уже проснулась и вела разговор с хозяйкой. Тогда Рови вернулся в сад. Хозяина там уже не было.

Еще одну ночь провели они в усадьбе, а поутру отправились дальше. По дороге Рови не хотелось разговаривать. Мелхола, напротив, была очень весела и говорлива. От вчерашней ее плаксивости не осталось и следа. Но скоро она оставила попытки разговорить, расшевелить Рови. «Очень устал он от работы в саду», – решила она и примолкла.

До середины дня из головы Рови не выходил вчерашний рассказ хозяина. В полдень Рови приказал себе больше не думать о прошлом. Приказал и перестал. Он умел так делать. Теперь его мысли обратились к Мелхоле. Почему сегодня с утра она была так весела и беспечна? Ответа он не находил. Только лишь к вечеру, когда они, не найдя человеческого жилья, устроились на ночлег близ дороги под нависшей скалой и лежали обнявшись, согревая друг друга, Мелхола шепотом рассказала о разговоре с хозяйкой. Мелхола не сама к ней пришла. Та поманила ее к себе, когда Рови работал в саду. «У тебя будет ребенок, – сказала хозяйка. – Давай, я посмотрю тебя». И потом сказала: «Месяца через четыре. К зиме родишь. Знаю, что говорю».

– Так я рада, милый мой Рови-Натха, – шептала Мелхола. – Мы придем с тобой в тот город… Как его там?…

– Мы идем в Кашгар. И оттуда отправимся на поиски гуру Натхи.

– Ну вот, там, в Кашгаре, я и рожу тебе сына… или девочку. Хочешь?.. Рожу и останусь в городе. А ты пойдешь искать твоего гуру без меня. Мне уже будет не интересен твой гуру. Ведь я буду с ребенком.

Рови не был готов принять ребенка в свое сердце. Стать отцом – что это такое? Он ведь странник, не оседлый человек. Может быть, и хорошее это состояние – отцовство? Сознаешь, что от тебя отделилась частичка тебя самого, продолжение твое. Твои черты эта частичка унаследует, продлит и твои дни. Но для него ли, для Рови, это все? Он пока не в силах разобраться. Не хочется при этом и радость Мелхолы встречать холодком равнодушия. Пришлось ему тут слукавить. Он горячо зашептал ей в лицо:

– Прекрасно! Мы с тобой скоро станем родителями нового маленького существа. Нельзя не быть счастливым, Мелхола, когда рядом с тобой дышит и сопит малыш.

– Правда? И ты так думаешь?

Ей казалось, что она открыла неизвестные стороны его души. И она гордилась своим открытием.

Ночь выдалась теплая, несмотря на осеннее время. Но Рови спалось плохо. Он размышлял. Совсем неясно, как и что будет с ними впредь. Когда-то, прежде, он один или с друзьями странствовал, не задумываясь о предстоящем. Легкое это было время. Теперь все будет иначе. А как?

Вместе с солнцем, заглянувшим под навес скалы, проснулась Мелхола.

– Как хорошо-то, милый мой Рови! – сказала она, потягиваясь. – Знаешь, что я подумала? Когда у нас родится ребенок, мы построим дом в городе… Как он зовется, не помню…

– Город Кашгар.