Мессия, пророк, аватар Ницман Орест

Иоанн только кивнул. Он молчал и долго смотрел на плававший в масле фитилек лампадки. Рови ждал, продолжит ли он свой рассказ. Наконец, не дожидаясь более, сам принялся рассказывать о себе, о своих скитаниях:

– Я ведь ушел из дому с караваном купцов. Мы прибыли в Индию, в ту ее часть, где самые высокие горы. Там я оставил караван… и одного очень хорошего человека. Он был мне все равно что настоящий отец… вместо этого ворчуна Ровоама. Звал я его – дядя Симеон. Потом, в горах, встретил я самого великого гуру. Жил у него… Да много было всего…

– Была ли у тебя женщина? – вдруг спросил Иоанн, спросил в упор, приблизив лицо к лицу Рови.

– Хм!.. – Тот замешкался и отпрянул вначале: «Говорить или не говорить?» И решил сознаться. – Была… Ее звали Сита… Она говорила, что будто бы зачала от меня, выполнив предназначенное ей богами… нет, природой.

– Почему же не богами?

– Природой, только природой! Богов нет. Их выдумали люди. Я понял это за пятнадцать лет странствий… Я шел туда, чтобы укрепиться в божественном, но убедился в обратном.

– Что ты, что ты! – Иоанн замахал руками. Тени от его рук зловеще летали по стенам.

– Да, у меня больше нет сомнений, Иоанн, брат мой. И я собираюсь здесь говорить людям правду о Вселенной, собираюсь раскрыть им глаза.

– Нет, так делать нельзя. – Иоанн взял Рови за руку, посмотрел ему в глаза, нахмурился. – Тебя схватят. Посадят в яму, как меня… Да и люди тебя не поймут. Они уже ждут прихода нового Божественного человека, нового Спасителя, мешиаха… И я тут многое сделал, многое подготовил: я проповедовал им, я крестил их священным знаком креста – знаком мешиаха. Вот так, как крещу сейчас тебя… И они верили мне… Но Спаситель-то не является. Меня сочли обманщиком, побили… Вот я и скрываюсь.

Он внезапно замолчал, пристально вглядываясь в лицо Рови. Они сидели друг против друга, светильник был между ними. Лица выглядели таинственно и страшно.

Иоанн не выпускал руки брата. Вдруг он сильно сжал ее и прошептал:

– Мне нужно тебе многое сказать. Давай встретимся завтра на рассвете. Уйдем из города, поговорим вдали от людей. Одни между небом и землей. Давай?.. А сейчас я ухожу.

Он резко поднялся и быстро вышел. Огонек светильника качнулся и погас. «Что пришло в голову этому странному человеку?» – подумал Рови. Он решил не зажигать светильник, побыть в полной темноте. Он размышлял о том впечатлении, какое произвел на него двоюродный брат – человек вполне обычной внешности и в то же время не такой, как многие. Но до Рови уже дошли рассказы о проповеднике почти разбойничьего облика, с дьявольской какой-то убежденностью предсказывавшем явление Спасителя. Во всяком случае, думал Рови, в нем определенно присутствует огромная внутренняя сила. Он на себе только что почувствовал силу его воли, когда молча, ничего не спрашивая, согласился на завтрашнюю встречу поутру за городскими воротами.

Сон не шел к нему, как ни старался он уснуть, отыскивая на жестком ложе удобное телу положение… «Да еще этот фанатичный взгляд темных глаз Иоанна, – продолжал он думать о брате. – Никак не отвязаться от их проникающего огня. А не дьявол ли Иоанн в человеческом обличье?» И тут же Рови, младший, устыдился своей нелепой мысли о старшем, Иоанне…

Под утро он все же ненадолго заснул. Проснувшись, увидел на столе миску с кислым козьим молоком. Значит, мать заходила к нему. Наверное, долго рассматривала его, спящего. Так делают все матери. Его тут же кольнула острая жалость к матери. «Бедная матушка», – подумал он. Да, сколько горя причинил он ей своим отсутствием. И как стойко она перенесла разлуку. Ах, зачем он оставил родной дом? Нужно ли это было ему?.. Ну хорошо, тогда он был еще мал, не мог, не умел понять родительских чувств, видел только себя. Но ведь, став старше, мог вернуться поскорее. Все было в его силах…

Рови вздохнул: «Теперь мне остается только раскаиваться. Таков мой удел. Если за проступком, за грехом следует раскаяние, это правильно. Не раскаявшийся в дурном деянии гибнет. Раскаяние – это и есть спасение… собственной совести».

Рови быстро собрался и, уверенный, что его никто не видит, потихоньку вышел из дому. Но мать была начеку. И она отправилась следом. Рови никогда не оглядывался по пути, всегда смотрел только вперед. Такая уж у него была привычка. Так что Нехама незаметно проследила за сыном до места его встречи с Иоанном.

Отойдя на приличное расстояние от города, Рови присел на камень. Нехама спряталась поблизости в кустарнике. И очень вовремя. К условленному месту уже спешил Иоанн, закутанный в плащ.

– Мир вашему дому, Рови, – едва слышно произнес он, подходя. Братья приобнялись, троекратно прикоснулись щека к щеке, уселись друг против друга на камнях. Рови молчал. Не хотел первым начинать разговор. Да и о чем говорить? С годами он сделался немногословен. Слово веско, когда кратко. Да и не он же предложил встретиться и потолковать.

Иоанн тоже молчал. Нехама теряла терпение. Хотелось ей подтолкнуть молчальников, поторопить с разговором, ради которого она так рисковала. Да и старый муж Ровоам может ее хватиться. Ей надо быть дома, а эти двое все молчат. Правда, тут же подумала она, по утрам старик обычно крепко спит, намаявшись за ночь бессонницей. Но кто знает, что придет ему в голову сегодня?

Ну наконец-то! Послышался голос Иоанна. Он начал негромко, но утренний ветерок дул как раз в сторону кустов, и Нехаме не пришлось напрягать слух.

– …ты вчера сказал, Рови, что разуверился в Божественном…

Рови отвечал:

– Искал я истоки, происхождение всего сущего. Искал в Боге. И понял: мироздание бесконечно, непостижимо. Чем больше мы открываем истин, тем дальше мы от овладения окончательной истиной.

– Но это и есть Бог, Рови, брат мой! И пути Господни неисповедимы.

Рови вдруг вспылил:

– Что значит неисповедимы?! – И сам же отвечал: – Это значит, что люди останавливаются в поисках истины. Труд поиска труден, это верно. Он скоро надоедает. И вот люди махнут рукой и скажут то, что сказал ты: «Ах, пути Господни неисповедимы». Как же иначе? Да ведь так проще – все свалить на Бога, которого они когда-то сами и выдумали… чтобы впредь им всегда было легче давать объяснения всему непонятному. Мы с тобой, Иоанн, учились у старых и мудрых учителей. Помнишь греческих богов? Они будто бы обитают на Олимпе. Это тоже высокая гора, как и Синай, где живет будто бы и наш с тобой Бог… Там, на вершине Олимпа, тоже всегда хмурятся тучи, сверкают молнии, гремит гром. Иногда оттуда идет поток лавы и сжигает землю окрест. Вот эллины и решили, что там живет их Зевс-Громовержец, да и все остальные – кто огонь высекает, кто железо кует, кто камни ворочает, кто рожает этим же богам детей, поощряет мужество героев. Много их там. Тесно им там, наверное. И хоть кто бы из людей раз поднялся на этот Олимп и, вернувшись, смело сказал, что там никаких богов нет… Боятся все…. А если бы и нашелся смельчак, ему не поверили бы. А может быть, и убили бы его… А какой внешний облик придали люди своим богам? Да такой же, как у них самих, – человеческий… – Рови глубоко вздохнул и продолжал: – Дальше… У нас, иудеев, в отличие от эллинов, Бог – один-одинешенек. Он все вершит сам. Он все может, все знает. И его не видно. И еще нельзя называть его по имени… Правильно, говорю я, как же называть то, чего не видно?.. Да, друг мой, все это тайны, которые пуще ока своего охраняют священники. На самом-то деле ничего нет. Пусто… Вот, например, пророк наш Моше Рабейну очень хорошо знал, что ничего нет на горе Синай, кроме туч, грохота вулкана, время от времени изрыгающего лаву, камни и пепел. Моше Рабейну, мудрый, сделал из всего этого такую тайну, напустил такого туману! И все для того, чтобы обуздать дикое свое племя, которое вело себя подобно скотам. Чтобы стадо превратить в народ, нужна тайна.

– А заповеди Моше Рабейну? – спросил изумленный речами брата Иоанн.

– Он был мудрейший человек, знавший жизнь. Сам он и высказал эти десять заповедей, он выстрадал их и внушал их людям будто бы от имени Бога. И был прав. Народу не нужна правда, ему нужны туман, тайна…

Иоанн качал головой, будто отвергая сказанное братом:

– Какой же ты стал, Рови…

– Ты ведь меня не знал ранее, Иоанн. Зачем же говоришь «стал»?

– А ты не боишься ходить по свету с такими мыслями?.. И обо всем том, что я услышал от тебя, и собирался ты говорить с людьми?

– Об этом, – кивнул Рови.

– Они тебе не поверят, не поймут тебя.

– Да, они не верят правде, к сожалению. Верят вымыслу. Там, в Индии, тоже было так… Но я намерен все-таки раскрывать людям глаза.

– Захотят ли они твоей правды?.. Тебя схватят и казнят.

– Все равно я буду учить людей праведной жизни. Заповеди Моше Рабейну буду внушать как мои собственные. Эти заповеди верны. Не от имени Бога буду внушать их, а от имени человеческого разума, от имени опыта жизни… Послушай-ка, Иоанн, наука уже многое узнала о природе, объяснила явления… ну, скажем, небесные. И нет теперь места на небе богам или ангелам. Многие люди уже понимают это. Стыдно, знаешь, в наше-то время верить небылицам и учить им детей наших. Стыдно и смешно…

– Хорошо, Рови, пусть так. Но не пришло еще время для твоего дела. Люди сейчас подавлены, растеряны, угнетены. Они ждут, когда им укажут выход из их унизительного положения. Их нужно спасать… и прежде всего от страха перед грядущим небытием, смертью. Пусть же умирают с верой в заботу Бога о них и надеждой на загробную жизнь. Человек с верой в прощение – если он неправедно жил – умирает легче, светлее. Дадим же ему это. Я много сил отдал, предвещая явление нового мешиаха. И мне верили, что он придет и укажет путь к спасению. Пусть даже не в этой их жизни, а потом. Я, как и ты, понимаю, что «потом» ничего нет. Лишь тлен и гниение вещества, разложение на составные части. В этом я откроюсь тебе, только тебе… Но людей-то утешает сознание будущего облегчения. Они делаются лучше, чище, что ли, иначе и относятся друг к другу. Видел бы ты их лица – умиротворенные, светлые. Им так необходима вера!.. Приходил уже сын человеческий, называвшийся и Сыном Божьим, и царем Иудейским. Он хотел нести людям спасение. Но был казнен лютой смертью тот человек. Считают, что вознесся он на небо и стал Господом. Но немногие верят в него, ты же знаешь. Он не дал людям спасения. И они хотят нового Спасителя, который будет помогать им в этой, земной жизни… здесь и сейчас… И я обещал приход такого Спасителя. Понимаешь? Пока люди верят мне… Помоги мне, Рови, брат мой… Нет, не мне прошу помочь, а им. Умоляю тебя… Да ты и сам живешь для того, чтобы помогать людям. Не так ли?

Рови размышлял, машинально перемешивая ногой песок впереди себя – то сгребая его в кучу, то разравнивая. За кустами, затаив дыхание, Нехама ждала ответа сына. Непросто ему принять решение, думала она. Нехама гордилась сыном: как хорошо он говорит, основательно думает и решает не торопясь. И вот она услышала его голос, немного охрипший, будто бы поперхнулся он. Да уж, поперхнешься тут, решила Нехама, от таких Иоанновых просьб…

– Что я должен делать, Иоанн? – спросил наконец Рови.

– Ты? Делать? – Иоанн заметно повеселел, оживился. – Ничего особенного. Ничего… Я уже все сделал, подготовил… А ты просто явишься народу, ну, толпе людей…

– И все?.. Тогда – где, как?

– Ты явишься народу будто мешиах, прибывший издалека. Мы с тобой это устроим. Я соберу людей, сперва немногих. Объявлю заранее, что Спаситель наконец явился на нашу землю. Народ я поведу за собой, подальше от города… ну хоть бы сюда, к оврагу. Мне, дескать, было видение, скажу я, что Спаситель вот-вот будет здесь, придет как раз этим путем. Ты же, облачившись в белые одежды, появишься, усталый, будто пришел к людям издалека, завершая долгий и нелегкий путь. Потом мы вместе спустимся к воде, и я проведу обряд крещения – и твоего, и всех, кто придет.

– Но это же обман! Никакой я не Спаситель. Я готов быть учителем людей, но…

– Учитель и Спаситель – это одно и то же, Рови. Умоляю, если ты не сделаешь это, я погиб. Меня найдут и как лжепророка забьют камнями, как у нас принято. В меня уже бросали камни. Едва спасся… И вот еще что… Ты – единственный, кто подходит к роли Спасителя во всех отношениях. Идет молва, будто твоя мать, а моя тетя Нехама, родила тебя, будучи девственницей. По предсказаниям пророков, такой мешиах и должен явиться народу вновь, уже в наше время.

– Иоанн, разговоры о моем чудесном рождении всего лишь слухи… Повторения того непорочного зачатия – ты знаешь, о чем я, – нельзя ожидать. От мудрецов я узнал, что при этом может родиться только младенец одного с матерью пола…

Нехама, услыхав слова сына, до крови закусила губу, чтобы не закричать, не выдать себя. Она решила, пока не поздно, пока ее не нашли братья, уйти подобру-поздорову. Она потихоньку отползла подальше, а затем, встав уже во весь рост, что есть силы помчалась к городским воротам. Ни Рови, ни Иоанн, занятые разговором, не заметили ее.

Между тем в душе Нехамы все ликовало: ее сын, ее родненький Рови, будет теперь мешиахом, новым, долгожданным Спасителем! Ровоаму она решила ничего не рассказывать. И вообще, дала себе слово надежно хранить тайну сына. Это и будет ее тяжелая ноша. Всякий человек несет по жизни свою ношу. Обязан нести. Находятся, правда, умники, которые хотят избегнуть тяжелой ноши жизни. Свысока глядят они на праведников, кто не только не отказывается от ноши, а, наоборот, еще большую тяжесть взваливает себе на плечи. Мнят те умники себя господами жизни. А чем они лучше других, в самом-то деле? Они просто ловкачи, хитрецы да проныры. Таких в народе не любят. Шустрые больно.

«Рови лучше всех, – подумала Нехама. – Он очень и очень отличается от обычных людей…» И вдруг Нехаме в голову пришло такое, что у нее даже подкосились ноги. Пришлось присесть на кочку. Что, если тот сириец был воплощением в человеке Святого Духа? И тогда-то рожденный как бы от Святого Духа Рови – самый настоящий Спаситель и есть? Нехама прямо оцепенела от этой мысли. Но внезапно оцепенение сменилось таким приливом сил, такой радостью, что она, словно юная девушка, помчалась домой вприпрыжку, не чуя под собой ног и не разбирая дороги. Собой она уже не владела. Разум отказал ей. Изменили ей и обычные ее рассудительность, спокойствие и неторопливость движений. Она ворвалась в дом, растормошила спящего мужа, закричав:

– Мешиах явился, вставай, вставай! И знаешь, кто это? Оказывается, Спаситель – это наш Рови!

– Не болтай, глупая женщина, – спокойно произнес недовольный Ровоам. – Кто это придумал? Сама же знаешь: нет пророка в своей стране… Ишь что выдумали…

– Как это нет? Есть! Не напрасно он так долго скитался вдали от нас, набираясь мудрости. Получается, он пришел со стороны. То есть он пророк вроде бы не наш. Понятно тебе, старый?!

– Что ты мелешь, Нехама?! – Ровоам был страшно недоволен, что его разбудили. Еще слишком раннее время, чтобы ему просыпаться. Прошли годочки, когда он поднимался ни свет ни заря. – Оставь меня в покое… Да и тебе не к лицу так вести себя. Ты уж старая женщина, а все у тебя дурь в голове.

Нехама заплакала. Да так горько, что Ровоам смягчился и принялся ее утешать.

– Хорошо, хорошо, – говорил он, стараясь быть нежным, – ты не старая еще. И пусть он приходит, этот твой мешиах. Пусть это будет даже наш Рови… Не плачь, не надрывай мне сердце. Я все же не бесчувственный чурбан.

Он встал с постели, ощупью добрался до стола, погладил жену по голове, присел рядом, приобняв ее.

– И когда же он явится? – совсем уж миролюбиво спросил Ровоам.

Нехама всхлипывала, утирала слезы передником, шмыгала носом.

– Еще не знаю… Но он уже идет, наш Спаситель, наш Рови. Гордись, муж мой, это наш сын. Он от колена Давидова. Как и ты сам, муж мой.

Знала она, какие душевные струны нужно задеть, чтобы растрогать его. И он тоже расчувствовался. Правда, слезы уже не потекли из его глаз, как когда-то, – слишком очерствела его душа. Печально он произнес:

– Ведь я не увижу его, Неха моя. Зачем же мне рассказывать о нем?..

Вдохновенный порыв Нехамы прошел, возбуждение от услышанного из-за кустов разговора улеглось. И хорошо. Она опомнилась, мысленно похвалила себя за то, что сумела не выдать тайны. А ведь так близка была к тому, чтобы все-все рассказать. Зато она почувствовала в себе какую-то новую силу – прямой результат преодоленного желания. И это ощущение собственной силы было совсем новым для нее.

Ровоама же вновь взяло сомнение.

– Постой-ка, жена, что ты мне такое наговорила? Ведь Рови уже вернулся, он дома. Как же он может быть мешиахом, если, как говорят, тот только еще приближается к нам? Тут что-то не то.

Нехама сообразила, что своей поспешностью все испортила. Нужно как-то выкручиваться. Отыграть назад, как говорили в городе мальчишки, целыми днями на пустырях гонявшие ногами шар, сплетеный из тряпок и кожаных лент. Такую игру привезли в Иудею римские солдаты-завоеватели…

– Ах, не знаю, муж мой, – отвечала Нехама. – Совсем я растерялась. Столько забот, столько забот… И потом, вот еще что: давно я не видела Елишебу. Как там она? И этот, ее муж, Шлёме непутевый…

О, Ровоаму только дай повод позлословить о Шлёме!

– И точно, непутевый, – подхватил старик обрадованно. – Вот именно, непутевый и есть. Очень хорошо ты сказала… Непутевый. Да, тебе-то повезло со мной. Разве нет? Не пью, не гуляю… Что скажешь?.. А к сестре можешь сходить. Хоть завтра. Я теперь не один. Наш сын дома. Так что иди, когда тебе нужно. Только ослицу не бери.

Бедный Ровоам! Забыл старик, что давным-давно нет у них той ослицы, которую он всегда так берег. Забыл.

– Пешком я, муж мой, как обычно, пешком. – Нехама усмехнулась. – Пожалуй, на днях и отправлюсь.

И ушла Нехама к сестре в Хеврон.

Уже там, в ее доме, Нехама дала волю своим чувствам. С радостью сообщила о возвращении сына. А когда Елишеба попросила рассказать, какой он теперь, ее Ровоам-младший, Рови, после пятнадцати-то лет отсутствия, – возмужалый, красивый – словом, взрослый? – Нехама намеками попыталась показать сестре, что все не так и просто. Сын, мол, ее, Нехамы, – это такой человек, что… Дальше она ничего не умела толком поведать. Открыть тайну уговора Рови с Иоанном она очень боялась. А по-другому не получалось. И тогда она, так же как в разговоре со старым Ровоамом, пожаловалась, что в голове у нее «такая путаница, такая путаница», что никому не пожелаешь, даже врагу. Да и забот у нее теперь полный рот, с тех пор как вернулся Рови. «Кое-как выкрутилась», – подумала про себя Нехама, гордая тем, что и теперь не выдала тайны.

– Очень рада за тебя, сестра, младшенькая моя. – Елишеба обняла ее, прижалась щекой к ее щеке. – Ты погостишь у меня или пойдешь обратно?

– Если разрешишь, денька на два останусь.

– Ах, Нехама, – вздохнула Елишеба, – совсем старые мы с тобой стали. Вон сыновья у нас какие… Молодцы. Женить бы их обоих надо…

В полночь явился Шлёме – пьяный и шумный. В темноте повалил несколько кувшинов, в сердцах стал пинать ногами все что ни попадя. Наконец ввалился в комнату. Елишеба только молча взглянула на него, так он и затих. Виновато присел на краешек скамьи. Видно, побаивался муж Елишебу.

– Говорят, все же объявился новый Спаситель, – ни с того ни с сего сказал Шлёме.

Обе женщины переглянулись и молча уставились на него.

– В народе говорят, – продолжал Шлёме. – Еще не видели, но говорят – уже идет. Уже близко… – Шлёме икнул. – Да я не верю. Вранье все, да и только. Не может быть второго. Тот, казненный, что на небо вознесся, должен быть единственным…

Он поднялся и, ворча, ушел спать на свою половину.

Елишеба и Нехама в задумчивости глядели то на лампадку с колеблющимся пламенем, то друг на друга. Каждая женщина грезила о своем сыне. Они будто забыли друг о друге…

Утром Нехама собралась в обратный путь.

Иоанну удалось упросить Рови. Нет, пожалуй, удалось и убедить. Да тот и сам ощутил в себе потребность и силы идти к людям, предстать перед ними в качестве учителя жизни, ну и… может быть, спасителя грешных душ, а также и душ невинных – от грешных поступков. Словом, вышло так, как братья и условились.

В предвечерний час, облачившись в белый хитон, подпоясав себя грубой веревкой, босой, Рови появился на краю оврага, неподалеку от городских ворот. Клонящееся к закату солнце эффектно высветлило его фигуру на фоне далеких фиолетовых гор и оранжевого песка. На дне оврага, у неглубокой речки, уже ждали люди. Их привел сюда Иоанн. Он и сам был среди них.

Рови медленно и с достоинством двигался вдоль оврага. Наступала решительная минута.

– Вот он, наш второй Спаситель! – воскликнул Иоанн, указывая на величаво проходившего по краю оврага брата. – Мне было видение, будто он придет сюда, – и вот он уже идет к нам. Смотрите, люди. Сбылись предсказания пророков. Это новый мешиах, снова рожденный девственницей, и тоже из рода царя Давида. Он пришел, он пришел. Слава ему! Глядите, люди, сейчас он примет здесь святое крещение, так же как тот, казненный нечестивыми римлянами Сын Божий. Я рассказывал вам о нем… Но это было давно. А теперь явился новый Спаситель. Смотрите, будьте свидетелями…

Не торопясь, с достоинством Рови спустился вниз, к речке, вошел в воду, не подбирая одежды. Люди почтительно и в благоговении отошли на расстояние и, замерев, во все глаза смотрели на диво. Иоанн тоже вошел в речку, пригоршней зачерпнул воду и плеснул в лицо Рови. Радугой сверкнули рассыпавшиеся капли. Затем Иоанн начертал в воздухе знак креста.

– Будь же и ты крещен, Спаситель наш! – торжественно пропел Иоанн. – Верши благое дело спасения душ человеческих, начатое предшественником… Будь крещен. Да будет так.

Теперь и Рови в свою очередь осенил толпу знаком креста и, поднявшись наверх, так же неспешно, как и прибыл, скрылся из виду. Иоанн не позволил последовать за ним, хотя некоторые и порывались…

Рови вернулся домой. Мать ожидала его с вечерней трапезой. Ровоам давно спал. Громкий храп его раздавался за стеной.

«Все-таки мерзко на душе, – подумал Рови. – Я совершил обман, разыграл фарс по наущению Иоанна, этого сумасшедшего фанатика».

– Мать, я оставляю наш дом, – объявил Рови. – Так нужно… мне и людям. Я буду недалеко, в нашей стране. Из Иудеи я не уйду. Утешься. Ты, возможно, услышишь обо мне. Да, много раз услышишь… Но домой, сюда, я больше не вернусь. Я не принадлежу ни себе, ни тебе. Итак, прощай, мать… Не рассказывай отцу – он не поймет.

Рови ушел. Наступившая ночь поглотила его.

Бедная Нехама! Опять потеряла сына. Обрела – и потеряла. Все годы жила она надеждой на его возвращение. И когда он вернулся, надеялась на поддержку. Думала, будет взрослый сын опорой в их с Ровоамом старости. Так ведь у других людей. Все матери так думают, и Нехама хотела жить как все… И вот ее Рови, ее мальчик, посвятил себя не ей, даже не себе самому, а каким-то чужим людям, коим несть числа.

Нехама ой как страдала! И понимала она: так теперь будет всегда. Не обрести ей покоя и счастья… Но странно, к страданию примешивалась и гордость. Материнская гордость за сына оставалась тайной Нехамы. Ни страданием, ни гордостью ни с кем она не делилась. А так как других чувств у нее не осталось, она сделалась замкнутой. Нелегко было вызвать ее даже на самый простой разговор. Соседка Дебора и так и сяк пыталась выведать у нее что-нибудь о сыне. Нехама отнекивалась, отвечала односложно – да, нет, – а то и просто отмалчивалась.

Она все делала молча. Не как прежде. Бывало раньше то и дело что-то приговаривала, шутила, даже напевала. Молча она теперь ухаживала и за Ровоамом. Сестру больше не навещала. О чем они могли бы говорить? О сыновьях? Ей не хотелось касаться Рови, а Иоанн ей не только не интересен – она винила его в уходе сына из дому. Вообще, она считала, что в ее жизни, в ее возрасте уже все сказано и нет нужды повторяться. «И все проходит», – как говаривал мудрый старец, царь Шломо, сын Давида Псалмопевца. И хорошо, что проходит. Старое должно освобождать место для нового. И ее Рови согласился бы с ней в этом суждении, она не сомневалась.

Мало-помалу до нее стали доходить известия о каких-то делах сына. Скоро она уже многое знала о нем. Оказывается, он не один ходит по стране. Есть у него ученики: десять или двенадцать. «Набрал, наверное, их столько по числу месяцев в году? – так она предположила. – Говорят, что и у того, распятого, тоже было столько учеников…» Подумав о сыне, Нехама ощутила укол ревности: почему он с ними, а не с ней, с матерью, самой близкой ему? «Наверное, какой-нибудь сброд – эти его ученики? Много бродяг и бездельников шатается по стране. Вот и прилепились к честному человеку. Слетелись, как мухи на мед. Не иначе корысть свою преследуют. А он и верит им…» Очень боялась мать, что предадут сына такие друзья – или как их там?

Еще слышала Нехама, будто и сын тоже творит невероятные чудеса. Исцеляет больных, например. Пытался даже оживить умершего, но у него это будто бы не получилось. Такие слухи Нехама подвергала сомнению. Нет, она просто считала их выдумками. Ей ли не знать, как рождаются в головах людей всякие фантазии? Тридцать с лишним лет назад, вспоминала Нехама, в ее юной глупой головке родилась мысль повторить прекрасную сказочку о зачатии от Святого Духа. И что же? Поверил ли кто-нибудь в то, что с ней произошло то же самое, что и с той женщиной, которая родила, как потом пошла молва, Сына Божьего? Ровоам не поверил. Другие поверили, потому что, во-первых, такое уже вроде было, а во-вторых, люди, как известно, охотно верят неправде, а истина их пугает. Не это ли говорил ее любимый сыночек Рови тогда… когда она подслушивала их с Иоанном, прячась за кустами?

Все же, когда она слышала на базаре или еще где-нибудь – у колодца, у храма, их маленького назаретского храма, – все новые и новые рассказы о делах Рови, ее прямо сжигало желание открыться, крикнуть всем: «Это мой сын, люди!» Она приказывала себе молчать. Разве поверили бы ей, расскажи она все как есть? Ведь она сказала бы правду.

Узнавая что-то о нем, о мешиахе, она понимала, как он отдаляется от нее. Она даже начинала сомневаться – ее ли это сын? Может быть, однажды, поздним вечером, в их с Ровоамом дом вошел вовсе не долгожданный Рови, а другой, чужой человек? Но нет, материнское сердце разве может обмануться? После разлуки вернулся к ним самый подлинный Рови. Сомнений быть не может. И Нехама еще и еще раз говорила себе: прочь сомнения, это твой сын.

Так и жила она, колеблясь между недоверием и убежденностью. Проходили дни, недели, месяцы. Теперь совсем занемог ее Ровоам. Он и передвигаться уже не мог без ее помощи. Да что там передвигаться. Гораздо хуже было другое. Подобное становилось уделом многих старых людей. Тело Ровоама не желало удерживать ни пищу, ни воду и немедленно исторгало все, что только что приняло. И вот когда однажды неожиданно явилась к Нехаме сестра Елишеба – сообщить о смерти ее несносного Шлёме – и они совсем немного поговорили об этом, сидя во дворе, Нехама, зайдя взглянуть на мужа, нашла и его мертвым. «Как это могло случиться так скоро, ума не приложу… Только что был человек, и вот уж нет его. Сегодня утром еще он попросил меня рассказать о Рови, что, мол, он делает сейчас здесь, в нашем доме… И я обещала ему…»

Нехама поплакала над мертвым супругом. Обе вдовы принялись готовить тело к погребению. Помогли им похоронить Ровоама и Дебора с Рувимом, соседи.

Елишеба решила не оставлять сестру. Поселилась у нее. Да и зачем ей было возвращаться в Хеврон? Вечерами они говорили… конечно же о своих сыновьях. Иоанн тоже шатался неизвестно где. Чем он занимается? Ведь мешиах уже явился людям. На вопросы сестры о Рови Нехама отвечала уклончиво и неопределенно: тоже, мол, где-то ходит и проповедует. То, что новый мешиах, о котором уже многие говорят, и ее племянник Рови – одно и то же лицо, Елишеба и предположить не могла.

И вот как-то Нехама все-таки не утерпела и открыла сестре тайну превращения сына в Спасителя душ человеческих. Все рассказала о подслушанном разговоре братьев. «Только вот жаль, – говорила она сестре, – не видела я самого явления его – то есть моего Рови – народу, о чем потом многие толковали, ну, которые были свидетелями». На Елишебу откровения сестры произвели сильное впечатление. У себя, в Хевроне, она видела мешиаха, правда издали, и, конечно, не могла узнать в нем племянника.

– Как же это было, сестра? – заволновалась Нехама. – Как он теперь выглядит, расскажи… Не видала его уже два года, можешь себе представить?

– Кое-что я разглядела… Но я смотрела на него как на чужого. Я и представить себе не могла, что это наш Рови… Знаешь, он красивый такой, твой сын. Статен, темноволос. Лицом бледен. Глаза изумительно горят. Бородка есть и усы. Ухоженный вроде. Следит за собой, видать.

– Может, у него есть женщина? Она и ухаживает за ним… Вот было бы хорошо-то, а?

– Что ты говоришь?! У Спасителя – женщина? Не должно так быть. Наивная ты, моя сестричка. Скажешь тоже…

– Почему не может быть? Не Бог же он, мой Рови… Вот, Ели, ты – мать и поймешь меня. Я спрашиваю себя: как же они обходятся – твой Иоанн, мой Рови – без ласк женских? Моему уже тридцать два, а Иоанну – больше. Тридцать четыре, наверное… Вдруг у обоих что-то… не так, как надо. Недуг, может быть?

– Вряд ли. Ты же помнишь своего сына маленьким. У него все было на месте, так ведь? То же и у моего. Нет… Одержимые идеей, они умерщвляют плоть свою, не поддаются искушениям.

– Вспомнила… Рови, когда был еще маленький, сказал мне, что никогда не будет делать то, что делают вместе мужчина и женщина, чтобы произвести на свет ребенка. Ему это противно, сказал. Он как-то видел это. Уж где – не знаю. Представляешь?

Елишеба рассмеялась:

– Ну вот и ответ, Нехама, на твои сомнения.

– Тогда он был мальчик. Теперь – мужчина. Нет, не понимаю.

Ушла домой к себе Елишеба лишь через месяц. Нехама проводила ее. На полпути к Хеврону сестры распрощались.

– Когда теперь увидимся, не знаю, – вздохнула Елишеба.

Они обнялись. Постояли в молчании. Нехама вернулась в пустой дом. Теперь у нее столько свободного времени! Никаких забот, делай, что душа пожелает. А что делать, что угодно душе? Нехама не знала. Раньше некогда было о себе подумать. И вот вокруг пустота. Ну, пожалуй, можно подумать о себе. А как это? И зачем? Нет, не умеет она так.

Целыми днями она теперь просто сидела перед домом, в своем маленьком дворике. Или же поднималась на плоскую крышу и ложилась там или сидела на корточках. Сверху видно далеко вокруг. Высоких домов нет, все одинаковые, низенькие. Унылая картина. Только вот вдали храм возвышается… Зато видны окрестности, далеко видны. Дорога, ведущая в Хеврон, тоже видна. Хорошо знакомая дорога…

И вот настал день, когда вот так же, с крыши, Нехама увидела бредущую по дороге женщину. Еле передвигала она ноги. Больная, что ли? А может быть, и пьяная? Совсем не годится так, если пьяная. «Грех так жить», – подумала про нее Нехама.

Женщина, видимо, знала, куда идет. А шла она прямо сюда, к дому. И вдруг Нехама поняла: да это же сестра Елишеба! Проворно спустилась Нехама вниз, выбежала навстречу, помогла ей, совсем обессиленной, войти в дом.

– Что с тобой, Ели? На тебе лица нет. Ты очень больна и все-таки смогла прийти ко мне?

– Ах, сестра… – только произнесла Елишеба, повалилась на лежанку, и силы оставили ее.

Нехама захлопотала над ней, привела в чувство.

– Я так устала, еле доплелась до тебя, – тихо говорила Елишеба. – Нет, не то хочу сказать… Вот… Знаешь? Мой Иоанн… его уже нет… Его, его…

– Что с ним?.. Нет, нет, ничего не говори, помолчи… – Нехама крепко обняла сестру. – Посидим так, молча. Успокойся. Не говори…

Елишеба дрожала всем телом, Нехама крепче и крепче прижимала ее к себе. «Как страшно, – думала она. – Что же случилось с Иоанном? Что? Нет, невозможно представить… Нельзя ее слушать… А вдруг? Вдруг и Рови тоже?.. Что?»

Понемногу Елишеба успокоилась. Объятия сестры, ее тепло придали ей сил. Наконец она глухо произнесла, обреченно поникнув головой:

– Иоанна убили.

Нехама прижала ладонь ко рту, чтоб не сорваться в крик – дикий, звериный. Сдержалась, слава богу…

В полном молчании сидели сестры, обнявшись, в слезах.

Вот Нехама сказала тихо:

– Почему, Ели, так тяжела наша жизнь? За что нам эти мучения? Видно, Бог не любит нас… Или нет его вообще… Так говорил мой Рови… Наверное, он прав?

И тут Елишеба принялась рассказывать о своем горе:

– Его схватили, когда он говорил людям о приближении мешиаха к Хеврону. Связали и повезли в Ершалаим, где царь. Посадили в ту самую яму. Сказали, будто он бродяга, вор и смутьян. Сказали, что он накликал приход нового мешиаха, объявил будто бы его царем Иудейским… Морили голодом. Потом привели и к царю…

Елишеба заплакала и никак не могла успокоиться.

– …наш царь, – продолжила наконец с усилием, – не пастырь народа, а тиран. Так все говорят. Он боится за свой трон и за богатство. Боится, что у него все отнимут… А мешиаха… твоего Рови народ называет новым царем Иудейским, как называли и того, кто явился народу, когда мы с тобой еще маленькие были… давно еще, в детстве нашем… – Елишеба всхлипывала, утирала слезы платком. – Моего Иоанна считали пособником твоего Рови… Вот и взяли его в оковы, моего сыночка… Царь, когда привели Иоанна, узнал его, вспомнил и не стал даже допрашивать. Подал знак… и все… Потом голову Иоанна поднесли царю… на блюде. Так хотела та блудница Шаломе, дочь вельможи царского… Иоанн мне рассказывал… Он, кажется, любил ее… Только теперь так велел царь… чтобы на блюде… Моего Иоанна больше нет… Ничего больше нет… И меня уже нет, сестренка… Даже тела его мне не отдали на погребение. Должно быть, бросили собакам…

Елишеба забормотала что-то совсем невнятное, легла на циновку прямо на пол. Через несколько мгновений она уже крепко спала. Нехама накрыла ее одеялом. Сама вышла во двор и села на скамейку. Мысли ее устремились к сыночку Рови.