Здесь мертвецы под сводом спят Брэдли Алан
До похорон Харриет оставалось лишь несколько часов. Нельзя терять ни секунды.
Я гуляла по Висто с таким видом, будто хочу просто бесцельно побродить.
В дальнем конце этой старой, заросшей растительностью лужайки Тристрам Таллис в синем комбинезоне, почти невидимый в облаке дыма, возился с двигателем «Голубого призрака». Он помахал в воздухе гаечным ключом.
– Если ты явилась за еще одним кружком, боюсь, тебе не повезло, – сказал он, когда я приблизилась к нему.
– «Она отворила кладезь бездны, – объявил громкий выразительный и довольно знакомый голос, – и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи».
С другой стороны аэроплана выскочил Адам Сауэрби. Я и не заметила, что он там.
– «…и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя».
Когда автор Откровения, кто бы он ни был, писал эти строки, он, без сомнения, думал о непослушных авиационных карбюраторах.
Адам вечно фонтанирует стихами и цитатами; они сочатся из него, как варенье из булочки.
– Пощади ребенка, – сказал Тристрам, словно меня тут нет.
Вся эта сцена производила впечатление сонной нереальности: мы втроем стоим на запущенной лужайке в дыму от чихающего двигателя аэроплана, и Адам несет стихотворную чепуху, от которой даже автор Книги Откровения, кто бы он ни был, упал бы на землю от смеха.
Только Тристрам казался относительно настоящим, хотя в своем мешковатом комбинезоне и с гаечным ключом в руках он напомнил мне придворного шута.
Кто же он такой? Помимо факта, что когда-то он приехал в Букшоу, чтобы купить «Голубого призрака», его заявления, что он сражался в Битве за Англию, и того, что миссис Мюллет души в нем не чает, я абсолютно ничего не знаю об этом человеке.
Он действительно тот, за кого себя выдает? Мой опыт говорит мне, что незнакомцы не всегда говорят о себе правду. Иногда они так легко сбрасывают с себя свою личность, словно это промокший плащ.
Я просто умирала от любопытства, желая спросить Адама о его раннем утреннем визите в Рукс-Энд, но рискнуть и затронуть эту тему в присутствии Тристрама может оказаться большой ошибкой.
Адам, словно читая мои мысли, хитро подмигнул мне за спиной пилота. Я сделала вид, что не замечаю.
Тристрам полез в кабину, и пропеллер с треском остановился.
– Вышла из строя свеча зажигания, – объявил он. – Ничего общего с карбюратором. Вот тебе и Откровение, Сауэрби.
Адам пожал плечами.
– Боюсь, Откровение Иоанна Богослова довольно скудно на тему искрящих свечей зажигания, если не считать его «громы и молнии» и «семь светильников» перед троном, предсказавшие роторный самолетный двигатель, хотя это не очень подходит, верно? У этой старушки четыре цилиндра, а не семь, и кроме того…
Я на него так посмотрела! Глупость во взрослом человеке, пусть даже легкомысленная, отвратительна.
Здесь что-то кроется. Я уверена. Почему в утро похорон двое гостей дома возятся с аэропланом на отдаленной лужайке и цитируют Откровение? В этом нет никакого смысла.
Был ли Тристрам Таллис тем высоким человеком, которого я мельком увидела в окне лаборатории на кинопленке? Или это был тот мужчина, которого столкнули под поезд?
А может быть, им не был никто из них, и я не могла спросить об этом. Один уже мертв, а второй – что ж, если он действительно тот самый, вряд ли выболтает правду простой девочке, пусть даже ей почти двенадцать лет.
И Адам Сауэрби. Все сводится к одному: что он делает в Бишоп-Лейси и на кого работает? Он просто частный детектив? Или друг семьи?
Пока я не узнаю ответы на эти вопросы, я не смогу доверять ни одному из них.
Как обычно, я сама по себе.
– Простите, – сказала я, – у меня много дел.
Я шла на юг в сторону декоративного озера до тех пор, пока меня не скрыла кирпичная стена огорода. Потом я медленно двигалась к востоку, огибая озеро, пока меня не скрыли деревья Изгородей. Потом через мостик к Канаве, и вскоре я уже взбиралась на Гуджер-хилл.
Если бы не крутые склоны Гуджер-хилла и Джека О’Лантерна, я бы взяла с собой «Глэдис». Я подумала о том, что она сидит одна дома, удивляясь, почему я о ней забыла. Хотя больше всего на свете «Глэдис» любит сломя голову нестись вниз по холмам, она терпеть не может, когда я качу ее вверх. Нас обеих это выводит из себя.
Вздохнув, я побрела к своей цели.
Расположенный посреди акров запущенной травы и старых буков Рукс-Энд – это чудовищное разрушающееся сырое здание, снаружи состоящее из бесчисленных фронтонов, а внутри – из бесконечных затхлых коридоров.
Грибная ферма для людей, – подумала я.
Я не впервые навещаю это место. Несколько раз в прошлом я считала необходимым проконсультироваться с доктором Киссингом и должна признать, что с нетерпением жду новой встречи с пожилым джентльменом.
Под моими ногами хрустел гравий, когда я шла по пустому двору к входной двери. Маловероятно, чтобы кто-то сейчас сидел за столом, подумала я и оказалась права.
Тот же самый серебряный колокольчик стоял рядом с той же самой заляпанной табличкой со словами: «Звоните, пжлст».
Я не потрудилась.
Откуда-то издалека доносился шум голосов и звон посуды. Воздух пах кислым – запах кислой капусты в разных вариациях, которую готовят ведрами.
Я знала, что найду доктора Киссинга там же, где всегда: в дальнем конце узкой застекленной террасы.
Когда я шла я по пустым помещениям, под моими ногами отвратительно шипел и хлопал пузырящийся линолеум.
Из-за высокой плетеной спинки знакомого инвалидного кресла к высокому темному потолку, извиваясь, поднималась серебристая струйка сигаретного дыма.
– Привет, Флавия, – сказал он, не оборачиваясь. И отложил шуршащий «Таймс».
Я быстро появилась в поле зрения доктора и вежливо клюнула его в обе щеки. Его кожа напоминала сухие хрустящие пергаментные свитки, обнаруженные в пещере на побережье Мертвого моря.
– Ты пришла из-за матери, – добавил он.
Я продолжала хранить молчание.
– Так и знал, что ты придешь, – произнес он.
Доктор Киссинг не из тех, кто ходит вокруг да около.
И я тоже.
– Мой отец приезжал сюда сегодня утром, – заговорила я. – Еще затемно.
Доктор Киссинг холодно взирал на меня из клубов дыма. В своем мышино-сером халате и бархатной курительной шапочке с кисточкой он вполне мог быть одним из тех невероятно древних восточных идолов, невозмутимо восседающих в испарениях благовоний, которых я видела на суперобложках триллеров в книжном магазине Фойла.
Если я хочу играть в эту игру, то вполне могу продемонстрировать свои козыри.
– Вместе с тетушкой Фелисити и Адамом Сауэрби, – добавила я.
– Да, они приезжали, – наконец дружелюбно ответил он.
– Я видела их автомобили во дворе.
– Неужели?
– Из «Голубого призрака». Самолета Харриет. Его владелец пригласил меня прокатиться.
Доктор Киссинг понимающе кивнул, затушив сигарету и потянувшись за следующей.
– Вы нас слышали?
– Звук двигателя «Джипси Мот», грохочущего, словно швейная машинка, в небесах над этой царской обителью, – одна из немногих неизменных опор в нашем меняющемся мире. Это происходило, полагаю, с без пяти минут шесть примерно до четверти седьмого.
Хоть что-нибудь может ускользнуть от этого престарелого кладезя информации?
– Прими мои глубокие соболезнования по поводу твоей матери, – сказал он с внезапной серьезностью и после секундной задумчивости продолжил: – Ты должна быть сегодня особенно храброй.
Он взглянул на меня старыми выцветшими глазами, и я поняла, что вот он, момент: мой единственный шанс сделать то, что я собираюсь, сказать то, за чем я пришла.
Доктор Киссинг велел мне быть храброй, и я буду храброй.
Я сделала глубокий вдох.
– Это вы Егерь, верно?
Со сводящей с ума медлительностью он затушил сигарету в переполненной пепельнице, хотя она была едва использованной, и тщательно выбрал следующую из плоского портсигара – не потому что нервничал, но потому что он контролировал ситуацию, контролировал полностью.
– Возьми вон тот стул, – сказал он, показывая на жуткий предмет мебели в углу.
Я передвинула эту штуку, издававшую нервирующие скрежещущие звуки, пока я ее волокла, и поставила между доктором Киссингом и окном.
С примерным видом села и ждала.
– Я расскажу тебе историю, – начал он. – Давай представим, что когда-то, много лет назад, где-то в Англии был древний ветхий дом священника, где собрались в полнейшей секретности величайшие мозги, которые только можно было найти во всей стране.
Я ухмыльнулась, представив, как ряды и ряды мозгов, каждый в своем стеклянном сосуде, аккуратно выстроились на полке в каком-то темном чулане.
– Это сказка? – уточнила я. – Или правдивая история?
– Закон о секретности даже спустя столько лет до сих пор имеет удивительно длинную и сильную руку. Так что это сказка.
– Моя сестра Даффи говорит, что так или иначе, но все сказки и мифы основаны на правде.
– Твоя сестра демонстрирует отличительные признаки леди и ученого, – заметил он. – Предрекаю, что она будет благоденствовать. Теперь же… Эти Мозги – Мозги с большой буквы, как я буду их называть, ибо они заслуживают не меньшего, – занимались расшифровкой кодов далекого императора.
– Император был злым? – поинтересовалась я.
– Конечно, как и все императоры в волшебных сказках. Злой император, видишь ли, очень опасен для демократии.
Я не поняла, но сделала вид, что понимаю.
– Давай предположим, что в течение многих лет наши широко раскинувшиеся следящие станции собирали и записывали все зашифрованные радиопередачи со всех кораблей императора во всех океанах и со всех самолетов в воздухе, но успехи были незначительными, удалось взломать всего пару кодов, а их было много.
– Вы говорите о Японии, не так ли? – Мы слушали удивительно похожий рассказ на «Би-Би-Си» во время одного из наших обязательных радиовечеров, к которым нас принудил отец. Кроме того, все знают, что из всех наших врагов, с которыми мы воевали за последнее время, император был только в Японии.
Доктор Киссинг проигнорировал мои слова и продолжил:
– Проблема заключалась вот в чем: как только мы взламывали код, император менял его.
– Откуда император знал, что код взломан?
– Ах, Флавия! Я счастлив, что возложенные на тебя надежды не оказались напрасными.
– Кто-то ему сообщал. Шпион!
Я возгордилась собой.
– Шпион, – эхом повторил доктор Киссинг. – Короткое неприятное слово с длинными и еще более неприятными последствиями.
Он выпустил маленький клуб дыма, за которым последовала длинная серо-синяя воронка, иллюстрируя свои слова.
– И что, если, – спросил он, – что, если этот шпион был одним из наших, одним из самых высокопоставленных среди нас, тем, к кому прислушивался король?
– Предательство! – сказала я, наверное, слишком громко.
– И правда, предательство. Но что мы будем с ним делать?
– Остановить его?
– Как?
Доктор Киссинг атаковал меня, словно кот мышь. Ответ на его вопрос казался очевидным, но я поймала себя на том, что не хочу облекать его в слова.
– Ну?
– Ну, убить его, наверное.
– Убить его. – Доктор Киссинг бесстрастно повторил мои слова. – Именно. Но «убить», как ты уже видела, как и «шпион» и «остановить» – просто слова, но у них есть чрезвычайно тревожные последствия.
– Ну хорошо, поймать его.
– Точно. Давай представим, что этот предатель из нашей сказки прочно укоренился в одном из далеких филиалов нашего министерства иностранных дел. Давай еще представим, что у него безупречные рекомендации. Что дальше?
Я долго и усердно думала, перед тем как ответить.
– Доставить его домой для правосудия, – наконец предложила я.
Отец рассказывал нам о правосудии во время лекций по средам, посвященным различным сторонам британского правительства, и я решила, что у меня неплохое знание предмета.
Я не была уверена, что мне так уж нравится мой вариант, но не могла придумать ничего лучше. Честно говоря, я начала немного уставать от вымышленной истории доктора Киссинга. Нет, не уставать, мне становилось неловко.
– Как она заканчивается, эта сказка?
Доктору Киссингу потребовалась целая вечность, чтобы ответить. Он снял очки, извлек безупречный белый носовой платок из кармана халата, с фанатичной тщательностью протер стекла, снова нацепил их и с выводящей из себя обстоятельностью выбрал еще одну сигарету из портсигара.
– Это… зависит от тебя, Флавия, – наконец произнес он.
Между нами повисло молчание, сначала оно было довольно уютным, но слишком быстро стало почти невыносимым.
Я встала и подошла к окну. Не могу поверить – я в точности как отец!
Надо хорошенько обдумать всю эту сказочную историю. Проводя химические эксперименты, я привыкла работать с гипотезами, но эта была за пределами моих возможностей. Слишком много переменных; слишком много допущений; слишком много значений, скрытых за завесой тайны.
Снаружи за окном посреди зеленого великолепия стояли буки. Сумасшедших женщин, которые танцевали среди них во время моего предыдущего визита, нигде не было видно.
Удобных поводов, чтобы отвлечься, нет. Мне надо встретить реальность лицом к лицу.
– Вы не ответили на мой вопрос, доктор Киссинг. Вы Егерь, верно?
– Нет, – ответил он неожиданно и печально и, может быть, даже несколько неохотно. – Нет-нет, я – нет.
– Тогда кто же?
Как бы я ни любила старого джентльмена, его уклончивость начала меня нервировать.
Почти не осознавая, что делает, доктор Киссинг поднес к губам сначала правый указательный палец, а потом левый.
Когда наконец он снова заговорил, его голос внезапно прозвучал старым, утомленным, и в первый раз за все время нашего знакомства я начала опасаться за его жизнь.
– Ты должна выяснить это сама, Флавия, – произнес он, и его голос был слабым и далеким, будто эхо от дуновения ветра. – Это ты тоже должна выяснить сама.
24
У восточного края декоративного озера меня встретил Дитер. Он был одет в черный костюм, производивший впечатление позаимствованного, потому что был ему немножко тесен.
– Вас все искали, – проинформировал он.
– Извините. Я нуждалась в продолжительной прогулке. Все – это кто?
– Ваш отец, тетушка Фелисити, Офелия и Дафна. – Дитер всегда настаивал на том, чтобы называть моих сестриц полными именами. – И миссис Мюллет.
Должна признать, что это и правда все, хотя втайне мне было приятно, что Доггер не интересовался моим местонахождением.
– Откуда вы знали, в какой стороне меня искать?
– Мистер Таллис и мистер Сауэрби сказали, что вы ушли в сторону Изгородей.
– Мистер Таллис и мистер Сауэрби – парочка чертовых деревенских сплетников!
Дитер рассмеялся. В обществе Дитера я могу быть самой собой, не опасаясь, что меня начнут поправлять, наказывать или донесут на меня.
– Что вы думаете о «Голубом призраке»? Тристрам катал меня сегодня утром. Вы не ревнуете?
Пилот люфтваффе, во время войны Дитер был сбит неподалеку от Бишоп-Лейси и, оказавшись в плену, вынужден работать на ферме Ингльби. Когда война закончилась, он решил остаться в Англии и теперь, шесть лет спустя, был помолвлен с моей сестрицей Фели. Если подумать, мир – очень странная и забавная штука.
– Прекрасный самолет, – признал он. – Но нет, я не ревную. Я свое отлетал.
– Как Фели, справляется? – Я редко о ней вспоминала в последнее время.
– Не ест, не спит. Думает только о музыке для похорон вашей матери.
– Бедолага вы, – пошутила я.
– Вы бы поговорили с ней, мисс Флавия. Это была бы такая любезность с вашей стороны.
Я? Поговорить с Фели? Что за нелепая мысль!
– Она вас уважает. Она вечно говорит о «моей замечательной сестренке».
– Ха! – В состоянии ошеломления я не слишком красноречива.
Уважает меня? Не могу поверить. Фели скорее сожрет лягушек под взбитыми сливками, чем прислушается хоть к чему-то, что я скажу.
Однако я не хотела потерять удобную возможность.
– Посмотрим, что можно сделать, – добавила я. – Мне казалось, что вы захотите сами ее утешить.
– Она нуждается не в утешении, – сказал Дитер, – а в женском плече. Вы понимаете, что я имею в виду?
Что ж, женское плечо – это женское плечо. Что тут непонятного.
Я кивнула.
– Но это будет нелегко, – не смогла сдержаться я.
– Да, – согласился Дитер. – Думаю, она ощущает утрату матери острее, чем…
– Чем мы с Даффи? – перебила я.
Дитер не стал отрицать.
– Она больше помнит, чем вы с Дафной, – ответил он. – Ей есть, по чему скорбеть.
Дитер попал точно в цель. Это один из поводов, почему я терпеть не могу свою сестрицу – хотя если остановиться и поразмыслить, то ревную я, не она.
– Бедняжка Фели, – произнесла я и умолкла.
– Ей будет лучше, когда мы поженимся, – продолжил Дитер. – Тогда она сможет уехать из Букшоу. Там так много призраков.
Призраков? Я никогда не размышляла об этом в таком ключе. Любой действительно уважающий себя призрак скорее умрет, чем поселится в Букшоу.
И я призадумалась. Когда мертвецы умирают, они возвращаются к жизни? Именно об этом воскрешение – о смерти мертвых?
Хотя я потерпела неудачу в своей попытке воскресить Харриет и вернуть ее в лоно семьи, меня вряд ли можно винить за это. Мой эксперимент прервали люди из министерства внутренних дел, и я знаю, что второго шанса у меня не будет. Харриет похоронят, и на этом все закончится.
Как печально, что мы так и не узнаем друг друга.
Это не просто печально, это, черт побери, ужасно.
Мы ненадолго остановились у угла стены из красного кирпича, окружавшей огород.
– Выше нос, – сказала я и, произнося эти слова, осознала, что примерно то же самое сказала Даффи. – Как поживают ваши учительские планы?
Больше всего в жизни, за исключением разве что руки моей сестрицы, Дитер хочет преподавать в Англии английскую литературу. Он с детства является преданным поклонником сестер Бронте и рвется поделиться своим энтузиазмом в классной комнате.
Он сразу же просиял.
– Вы умеете хранить тайны? – спросил он.
Я чуть не рассмеялась ему прямо в лицо. Из миллиардов людей, когда-либо топтавших лицо планеты Земля, никто – ни единый! – не умел так хорошо держать рот на замке, как Флавия де Люс.
Я перекрестила сердце и губы и сделала двумя пальцами знак победы.
– Клянусь на крови, – сказала я. Это клятва, известная немногим.
– Ваш отец замолвил за меня словечко в Грейминстере. Я должен начать преподавать там осенью.
Я обняла его. Не смогла удержаться. Я знала, что во время Пасхи Дитер уезжал на какое-то загадочное собеседование, но ничего больше не слышала.
– Яруууу! – прокричала я. – Замечательно! Поздравляю, Дитер!
– Но держи это при себе. Мы не хотим объявлять об этом до похорон.
Я сразу же обратила внимание на словечко «мы».
Я снова обняла его.
– Эй, мистер! Не бойтесь. Ваш секрет в безопасности.
Дитер одарил меня широкой улыбкой и предложил руку.
– Пойдемте? – предложил он. – Я объявлю всем, что вы нашлись.
Несмотря на чудесную погоду, внутри дома ощущалась зябкость, которую я не могла легко объяснить. Как будто мир вступил в новый ледниковый период: перемена, которая застала всех врасплох, погрузив в некую разновидность летаргии.
В вестибюле последние гости, пришедшие попрощаться с Харриет, потрясенно смотрели друг на друга, как будто внезапно потеряли способность узнавать своих соседей.
Царила неловкая тишина, прерываемая только шарканьем туфель по черно-белому мрамору и сдавленными всхлипываниями женщины, которую я никогда раньше не видела.
Я думаю, мы все осознали, что приближается время похорон Харриет.
День предстоит ужасный.
Я обнаружила Фели в гостиной, она сидела за роялем с белым лицом и краснющими глазами. Ее пальцы двигались по клавишам, но инструмент не издавал ни звука. Такое ощущение, будто у нее нет сил извлечь музыку из инструмента. Я постояла секунду-другую, пытаясь угадать по движению ее пальцев, что за беззвучную мелодию она играет.
Меньшее, что я могла сделать, – это начать разговор на культурной ноте.
– Мне так жаль, Фели, – произнесла я. – Понимаю, как тебе тяжело.
Ее голова медленно повернулась, и опухшие глаза неуверенно сосредоточили взгляд на мне.
– Правда? – спросила она. И после очень долгой паузы добавила: – Я рада.
Было совсем непохоже, что она радуется.
Обычно, хотя я никогда ей этого не говорю, моя сестра Фели поразительно красива. Ее волосы отливают золотистым блеском, голубые глаза ярко сверкают. Цвет лица – по крайней мере с тех пор как утихла вулканическая активность, – превращается в то, что киножурналы именуют «английским персиком со сливками».
Но сейчас, когда Фели сгорбилась за клавиатурой, я мельком уловила, как она будет выглядеть в старости, и картина оказалась неприятная. Даже пугающая.
Что еще хуже, меня охватила ошеломляющая волна жалости.
Я так хотела рассказать ей, что пыталась вернуть Харриет к жизни, чтобы мы все – она, отец, Даффи и я, а также Доггер и миссис Мюллет, – конечно же, жили вместе долго и счастливо.
На самом деле эта история была сродни сказке доктора Киссинга: полуправда, полувымысел. Но какая часть истории к чему относится?
Я больше не знала.
– Могу что-нибудь сделать? – спросила я, сражаясь с подводными течениями своего уставшего разума.
Я осознала, как мало пала и как сильно на меня это повлияло.
– Да, – ответила Фели, – есть. Сегодня днем не делай ничего такого, что может поставить нас в неловкое положение.
Как будто я бродяга у кухонной двери.
Думаю, больше всего меня ранило это «нас». Еще одно слово с длинными тенями: три простые буквы, «н», «а» и «с», превратившие меня из сестры в чужака.
– Тетушка Фелисити еще не говорила с тобой? – внезапно ее голос стал холодным, как лед.
– Говорила? На какую тему?
Фели повернулась обратно к клавиатуре, и ее руки извлекли из инструмента серию самых грубых, скрежущих, мучительных аккордов, которые только можно представить.
Я закрыла уши руками и выбежала из комнаты.
Читать бесплатно другие книги:
