5-я волна Янси Рик
Мы засыпаем «ложечками», как и несколько часов назад. Я вдруг просыпаюсь посреди ночи, в первую секунду мне кажется, что я снова в лесу, лежу в своем спальном мешке. Есть только я, плюшевый мишка и моя М-16… и какой-то незнакомец прижимается ко мне за спиной.
«Успокойся, Кэсси, все нормально. Это Эван, он спас тебе жизнь, он выходил тебя, и он готов рисковать своей жизнью ради того, чтобы ты выполнила какое-то глупое обещание. Эван — парень, который все замечает, — заметил тебя. Эван — простой фермер с теплыми, нежными, мягкими руками».
У меня подпрыгивает сердце. Разве у парня с фермы могут быть такие мягкие руки?
Я убираю его руку от моей груди. Эван тихо вздыхает. Теперь от его дыхания волосы у меня на затылке исполняют джигу по другому поводу. Я легонько касаюсь пальцами ладони Эвана. Гладкая, как попка младенца.
«Ладно, не паникуй. Он уже много месяцев не работал на ферме. Ты же видела, какие ухоженные у него ногти… Но могут ли мозоли так быстро сойти начисто после смены прежнего занятия на охоту в лесу?»
Охота в лесу…
Я немного наклоняю голову к груди и нюхаю его пальцы. Это все мое воспаленное воображение, или я действительно чувствую едкий металлический запах пороха? Когда он стрелял? Он сегодня не охотился, только ходил на могилу Лорэн.
Так я лежу до самого рассвета с открытыми глазами, чувствую спиной, как стучит его сердце, а мое в это время бьется об его ладонь.
«Хреновый ты, наверное, охотник. Редко с добычей приходишь».
«Вообще-то я очень хороший охотник».
«Просто не рожден убивать?»
«Я рожден делать то, что надо делать».
Для чего же ты рожден, Эван?
54
Следующий день превращается для меня в настоящую пытку.
Я понимаю, что не могу пойти против него в открытую. Это слишком рискованно. Что, если мои худшие предположения — правда? Что, если нет никакого Эвана Уокера, парня с фермы, а есть Эван Уокер — предатель или, что немыслимо (а это слово лучше всего характеризует вторжение пришельцев), Эван Уокер — глушитель? Я говорю себе, что последняя версия не лезет ни в какие ворота: глушитель не стал бы со мной нянчиться, тем более давать мне разные прозвища или нежничать со мной по ночам. Глушитель просто взял бы и «утихомирил» меня.
Если я сделаю первый шаг, обратной дороги не будет, скорее всего, игра на этом и закончится. Если Эван не тот, за кого себя выдает, сделав этот шаг, я не оставлю ему выбора. Не важно, какие у него резоны оставлять меня в живых. Думаю, после того как он поймет, что его раскусили, долго я не протяну.
«Не торопись. Спокойно все обдумай. Не лезь на рожон. — Салливан, действуй методично, это не твой стиль, но ты должна думать головой».
Итак, я притворяюсь, будто все нормально. Правда, за завтраком все-таки подвожу разговор к его жизни до Прибытия. Какой работой он занимался на ферме? Эван говорит, что любой. Водил трактор, заготавливал сено, кормил скот, ремонтировал технику, ставил ограду из колючей проволоки. Я смотрю на его руки, а сама придумываю ему оправдания. Самое лучшее: Эван всегда работал в перчатках. Только как бы его спросить об этом, и чтобы вопрос звучал естественно?
Знаешь, Эван, для парня, который вырос на ферме, у тебя очень нежные руки. Ты, наверное, все время работал в перчатках и пользовался лосьоном, не то что другие ребята? Ха-ха.
Эван не желает говорить о прошлом, его больше волнует будущее. Он хочет знать все детали предстоящей миссии, как будто мы должны каждый свой шаг нанести на карту и предусмотреть все случайности.
Что, если мы не дождемся весны и снова начнется буран? Вдруг на базе никого не окажется? Где мы тогда будем искать Сэмми? В какой момент следует остановиться и сказать: хватит, я сдаюсь?
— Я никогда не сдамся, — отвечаю я Эвану.
Жду наступления сумерек. Ждать спокойно я никогда не умела, и Эван замечает, что я нервничаю. Он с ружьем на плече стоит возле кухонной двери.
— Я пошел. Ты как, нормально?
Эван берет мое лицо в свои нежные ладони, а я смотрю в его теплые щенячьи глаза. Храбрая Кэсси, доверчивая Кэсси, Кэсси — поденка.
«Конечно, со мной все будет хорошо. Ты иди, подстрели пару людишек, а я пока нажарю попкорна».
Я закрываю за Эваном дверь и гляжу, как он легко сбегает с крыльца и быстро идет к лесу в западном направлении. Там, за лесом, шоссе, куда, как всем известно, сбегается всякая дичь: олени, зайцы, гомо сапиенс…
Я пробегаю через все комнаты. Четыре недели взаперти, как под домашним арестом. Надо бы немного осмотреться.
Что я нашла? Ничего. И много чего.
Семейные фотоальбомы. Вот младенец Эван в больнице, на голове у него полосатый чепчик для новорожденных. Эван-карапуз толкает перед собой пластмассовую газонокосилку. Пятилетний Эван верхом на лошадке. Десятилетний Эван на тракторе. Двенадцатилетний Эван в баскетбольной форме…
И другие члены семьи, включая Вэл. Ее я сразу узнала. Когда смотрю на лицо девочки, которая умерла у него на руках и одежду которой я теперь ношу, на меня снова наваливается смертная тоска, и я вдруг чувствую себя самым подлым существом на Земле. Фотографии «Семья на фоне рождественской елки», «Семья вокруг именинного торта», «Семья на прогулке в горах» говорят мне о том, что больше не будет ни рождественских елок, ни именинных тортов, ни прогулок всей семьей в горах, ни тысяч других самых обычных и привычных вещей. Каждая фотография как удар похоронного колокола, как таймер, отсчитывающий последние секунды нормального существования.
И она тоже есть на некоторых фотографиях. Лорэн. Высокая. Спортивная. А, да, еще блондинка. Естественно, она должна была быть блондинкой. Они были очень красивой парой. И почти на половине фотографий она не смотрит в камеру, она смотрит на него. Не так, как я смотрела бы на Бена Пэриша, вся в соплях от счастья. Лорэн на фотографиях смотрит на него сияющими от страсти глазами: «Этот? Этот — мой!»
Я откладываю альбомы в сторону. Паранойя постепенно отступает.
«Да, у него нежные руки, ну и что? Нежные руки — это приятно».
Чтобы согреть комнату и отогнать толпящиеся вокруг меня тени, я разжигаю огонь в камине.
«Да, после того, как он посещал могилу Лорэн, его пальцы пахли порохом, ну и что? Здесь повсюду дикие животные. Он не охотиться туда ходил, он ходил на ее могилу. Да, а на обратном пути ему пришлось пристрелить дикую собаку. С тех пор как Эван меня нашел, он постоянно обо мне заботится, думает о моей безопасности, все для меня делает».
Как ни стараюсь, ничего не помогает, не могу успокоиться. Что-то я упустила. Что-то важное. Хожу взад-вперед перед камином, в нем ревет огонь, но мне все равно зябко. Это как зуд, сколько ни чешешь, все без толку. Но что же все-таки я не заметила? Нутром чую, что, даже если переверну тут все вверх дном, не найду ничего криминального.
«Кэсси, ты не везде посмотрела. Он не ждет, что ты заглянешь еще в одно место, и ты туда пока не заглянула».
Я бегу в кухню. Времени у меня мало. Хватаю с крючка у двери тяжелую куртку и фонарик с буфета, засовываю за пояс «люгер» и выхожу из дома. Холод жуткий, небо чистое, звезды освещают двор. Я трусцой бегу к конюшне и стараюсь не думать о корабле-носителе, который завис в нескольких сотнях миль у меня над головой. Фонарик я включаю, только когда вхожу внутрь.
В конюшне пахнет старым навозом и заплесневелым сеном. По гнилым доскам у меня над головой снуют крысы. — Я освещаю стойла, земляной пол и сеновал. Не знаю точно, что ищу, но продолжаю искать. В любом ужастике конюшня — это место, где геройнаходит то, что не ожидал найти, и потом всегда об этом жалеет.
Я нахожу то, что не ожидала найти, под грудой истлевших одеял у задней стены конюшни. Что-то длинное и темное блестит в круге света. Я не дотрагиваюсь до этого, просто ногой откидываю одеяла.
Это моя М-16.
Я знаю, что винтовка моя. Луч фонарика освещает инициалы, которые я нацарапала на ложе, когда пряталась в лесу. «К. С.», то есть Кретинка Сумасшедшая.
Я потеряла винтовку на разделительной полосе, когда глушитель выстрелил из леса. Запаниковала и бросила ее там. Думала, что не смогу за ней вернуться, и вот она здесь, в конюшне Эвана. Кошмар возвращается.
«Кэсси, знаешь, как на войне определить, кто твой враг?»
Я пячусь от своей винтовки, пячусь от сигнала, который она мне посылает. Я пячусь до самой двери и все это время держу в луче света черный ствол.
У двери я поворачиваюсь и натыкаюсь на твердую как камень грудь Эвана.
55
— Кэсси? — Он хватает меня за руки, и только благодаря этому я не падаю назад. — Что ты здесь делаешь?
Эван заглядывает через мое плечо в конюшню.
— Мне показалось, тут был какой-то шум.
Глупо! Теперь он захочет проверить. Но это первое, что пришло мне в голову. Вечно так со мной, надо избавляться от этой привычки. Избавлюсь, если проживу дольше пяти минут. Сердце до того сильно грохочет в груди, что аж в ушах звенит.
— Тебе показалось? Кэсси, ты не должна ночью выходить из дома.
Я послушно киваю и заставляю себя посмотреть ему в глаза. Эван Уокер все подмечает.
— Знаю, это глупо, но тебя так долго не было.
— Я выслеживал оленя.
Прямо передо мной на фоне занавеса из звездного неба стоит тень с очертаниями Эвана, за плечом у него крупнокалиберная снайперская винтовка.
«Держу пари, именно этим ты и занимался».
— Давай пойдем в дом. Я совсем околела.
Эван не двигается. Он продолжает смотреть в конюшню.
— Я проверила, — как можно беззаботнее говорю я. — Это крысы.
— Крысы?
— Ну да, крысы.
— Ты услышала крыс? В конюшне? Из дома?
— Нет. Как я могла их услышать из дома? — В этот момент мне лучше было бы утомленно закатить глаза, а не хихикать, как дурочке. — Я вышла на крыльцо глотнуть свежего воздуха и услышала.
— Ты услышала крыс с крыльца?
— Это были очень большие крысы.
«А теперь — кокетливая улыбка!»
Я выдаю улыбку, которая, надеюсь, сойдет за кокетливую, беру Эвана под руку и тащу его в сторону дома. С тем же успехом я могла бы сдвинуть с места фонарный столб. Если он войдет в конюшню и увидит винтовку — все кончено. Какого черта я ее не прикрыла?
— Эван, все нормально. Просто я испугалась, вот и все.
— Хорошо.
Эван толкает дверь, дверь закрывается, и он одной рукой обнимает меня за плечи, словно хочет защитить. Он убирает руку, только когда мы подходим к двери в дом.
«Сейчас, Кэсси. Быстро отступаешь на шаг вправо, достаешь «люгер», крепко держишь двумя руками, колени слегка согнуты, нажимаешь плавно, не дергаешь. Давай».
Мы входим в теплую кухню. Возможность упущена.
— Я так понимаю, оленя ты не подстрелил, — как бы между делом замечаю я.
— Нет.
Эван прислоняет винтовку к стене и снимает куртку. Щеки у него раскраснелись от холода.
— Может, ты кого другого подстрелил, — говорю я. — Может, это я выстрел слышала.
Эван качает головой:
— Я вообще не стрелял.
Он дышит на руки. Я иду следом за ним в большую комнату, там он наклоняется у камина, чтобы погреть руки. Я стою за диваном в считаных футах от него.
Мой второй шанс убить Эвана. Попасть с такого расстояния не проблема. Вернее, это не было бы проблемой, если бы его голова походила на консервную банку из-под кукурузы со сливками. Я ведь раньше только по таким мишеням стреляла.
Достаю из-за пояса пистолет.
После того как я побывала в конюшне, у меня не так много вариантов. Столько же было, когда я лежала под машиной на шоссе: или прятаться, или выйти из укрытия. Если буду бездействовать и притворяться, что все отлично, толку не будет. Если я выстрелю ему в затылок, толк будет, то есть я его убью. Но после встречи с тем солдатом я решила, что больше никогда не убью невинного человека. Лучше показать руку сейчас, пока я держу в ней пистолет.
— Я должна тебе кое-что сказать, — говорю дрожащим голосом. — Я соврала про крыс.
— Ты нашла винтовку.
Это не вопрос. Теперь он стоит спиной к огню, лицо в тени, и я не могу его разглядеть. Но голос у него спокойный.
— Я нашел ее пару дней назад на шоссе. Вспомнил, как ты сказала, что выронила винтовку, когда убегала. Увидел инициалы и сразу понял: это твоя.
С минуту я молчу. Объяснение Эвана звучит вполне разумно. Только я не ожидала, что он вот так сразу заговорит на эту тему.
— Почему ты мне не сказал? — наконец спрашиваю я.
Эван пожимает плечами:
— Я собирался. Наверное, забыл. Кэсси, что ты делаешь с этим пистолетом?
«А, с пистолетом? Да вот собиралась отстрелить тебе башку. Подумала, что ты можешь быть глушителем, или предателем человечества, или еще кем-нибудь в этом роде. Ха-ха!»
Я следом за Эваном смотрю на пистолет и вдруг чувствую, что сейчас разрыдаюсь.
— Мы должны верить друг другу, — шепотом говорю я. — Ведь должны?
— Да, — соглашается Эван и делает шаг ко мне. — Мы верим.
— Но как… как ты заставляешь себя верить? — спрашиваю я.
Теперь он стоит рядом. Он не протягивает руку за пистолетом, он тянется ко мне взглядом. Я хочу, чтобы он поймал меня до того, как я окажусь слишком далеко от Эвана, которого я знала, от Эвана, который спас меня, чтобы спастись самому. Кроме него у меня никого нет. Он — крошечный кустик на уступе скалы, за который я уцепилась.
«Помоги мне, Эван. Не дай упасть. Не дай потерять то, что делает меня человеком».
— Ты не можешь заставить себя верить, — тихо отвечает Эван. — Но ты можешь позволить себе верить. Ты можешь разрешить себе доверять.
Я смотрю снизу вверх ему в глаза и киваю. У него такие теплые шоколадные глаза. Такие понимающие и грустные. Проклятье, почему он так красив? И черт возьми, почему я так остро это чувствую? И еще: я доверяю Эвану, Сэмми доверял солдату, когда взял его за руку и пошел в тот автобус. В чем разница? Странно, но, глядя в глаза Эвана, я вспоминаю глаза Сэмми. Я вижу в них то же самое желание услышать, что все будет хорошо. Иные ответили на этот вопрос категоричным «нет». Так что изменится, если мой ответ Эвану будет таким же?
— Я хочу верить. Я очень-очень хочу верить.
Не знаю, как это получилось, но мой пистолет уже у него в ладони.
Эван берет меня за руку и ведет к дивану. Потом кладет «люгер» на «Отчаянное желание любви» и опускается рядом со мной. Он садится слишком близко и упирается локтями в колени.
— Я не хочу уходить отсюда. — Эван трет ладони, как будто они еще не согрелись, но это не так, я только что держала его за руку. — Причин много. Так было, пока я не нашел тебя. — Он хлопает в ладоши, как будто от безысходности, но получается не очень хорошо. — Я знаю, ты не напрашивалась стать моим стимулом, чтобы продолжать… все это. Но после того, как я тебя нашел…
Эван поворачивается ко мне и берет мои руки в свои. Я вдруг чего-то пугаюсь. Он держит меня крепко, а в глазах стоят слезы. Как будто это я его кустик на скале.
— Я все неправильно понимал, — говорит он. — До того как тебя нашел, я думал, что единственный способ устоять — это найти то, ради чего будешь жить. Это не так. Чтобы устоять, надо найти то, ради чего ты готов умереть.
VIII. Дух мести
56
Мир пронзительно кричит.
Всего лишь ледяной ветер задувает через открытый люк в вертолете, но звучит это именно так. В разгар чумы, когда люди умирали сотнями каждый день, перепуганные обитатели палаточного городка иногда по ошибке бросали в костер тех, кто просто был без сознания. Ты не только слышал крики сгоравших заживо, ты физически получал удар в сердце.
Некоторые вещи нельзя оставить позади. Они не принадлежат прошлому, они принадлежат тебе.
Через окна вертолета видны разбросанные в темноте огни. На подлете к окраине города россыпь янтарно-желтых точек на чернильном фоне становится гуще. Это не погребальные костры. Эти огни загорелись от молний в летние грозы, осенний ветер перенес искры с пепелищ в другие сытные места. Вокруг полно пищи для огня. Мир будет гореть еще не один год. Он будет гореть, даже когда я стану ровесником своего отца, если, конечно, столько проживу.
Мы летим в десяти футах над верхушками деревьев, шум винтов глушится по какой-то стелс-технологии. К Дейтону подлетаем с севера. Легкий снег создает вокруг костров ореолы, они похожи на тусклые лампочки, которым нечего освещать.
Я отворачиваюсь от иллюминатора и вижу, что на меня через проход смотрит Рингер. Она поднимает два пальца. Я киваю. Две минуты до высадки. Опускаю оголовье так, чтобы монокуляр оказался перед левым глазом, и закрепляю ремешок.
Рингер показывает на Чашку, которая сидит рядом со мной. У Чашки все время соскальзывает монокуляр. Я затягиваю ремешок. Чашка показывает большой палец, а у меня к горлу подкатывает горький комок. Семь лет. О господи! Я наклоняюсь к девчонке и кричу ей в ухо:
— Держись рядом со мной, поняла?
Чашка улыбается, отрицательно трясет головой и показывает на Рингер:
«Буду с ней!»
Я смеюсь. Чашка молодец.
Теперь летим над рекой. «Блэк хоук» скользит всего в нескольких футах над водой. Рингер в тысячный раз проверяет свою винтовку. Рядом с ней Кремень нервно притоптывает и смотрит в пустоту.
Дамбо проводит инвентаризацию своей аптечки. Умпа наклонил голову, чтобы мы не заметили, как он засовывает в рот последний шоколадный батончик.
И наконец, Кекс. Сидит, опустив голову, руки скрестил на коленях. Резник сказал, что назвал этого мальчишку Кексом, потому что он мягкий и сладкий. Мне он не казался ни мягким, ни сладким, особенно на стрельбище. Рингер — лучшая из лучших, но я собственными глазами видел, как Кекс выбил шесть мишеней за шесть секунд.
«В том-то и дело, Зомби. Мишени. Вырезанные из фанеры фигуры людей. А когда он встретит реальных людей, будет ли стрелять так же метко? Любой из нас будет?»
В это трудно поверить. Мы передовой отряд. Семеро ребят, которые еще полгода назад были просто детьми. И мы должны нанести контрудар по тем, кто уничтожил семь миллиардов.
Рингер снова внимательно смотрит на меня. Вертолет идет на снижение. Рингер отстегивает ремни безопасности и шагает ко мне через проход. Она упирается руками мне в плечи и кричит прямо в лицо:
— Не забывай про круг! Мы не умрем!
Быстро и плавно снижаемся к зоне высадки. «Блэк хоук» не садится, он висит в нескольких дюймах над промерзшей землей, пока моя группа выпрыгивает из люка. Я осматриваюсь и вижу, что Чашка борется с ремнями безопасности. Наконец она побеждает и прыгает вперед меня. Я десантируюсь последним. Пилот в кабине показывает через плечо большой палец. Я отвечаю тем же.
«Блэк хоук» взмывает в ночное небо и резко поворачивает на север, черный корпус постепенно сливается с тучами, исчезает.
Винты расчистили от снега небольшой участок в парке у реки. Но «Блэк хоук» улетел, а снег вернулся и теперь злобно кружит вокруг нас. После пронзительного воя ветра тишина в парке просто оглушает. Прямо перед нами возвышается огромная тень — памятник ветерану войны в Корее. Слева от памятника мост. В десяти кварталах за мостом — старое здание суда. Там инвазированные устроили целый арсенал автоматического оружия, у них есть гранатометы и даже «Стингеры FIM-92». Эти сведения с помощью «Страны чудес» вытащили из одного инвазированного, которого взяли в ходе операции «Малышка Бо Пип». Именно «стингеры» — причина нашего появления в Дейтоне. Ракетные удары ослабили нашу авиацию, поэтому крайне важно защитить то, что осталось.
У нас двойная цель: уничтожить или частично захватить арсенал противника и ликвидировать весь инвазированный персонал.
Нанести наибольший ущерб.
Рингер идет первой, у нее самый острый глаз в нашей группе. Мы проходим следом за ней мимо памятника солдату с суровым лицом на мост: Кремень, Дамбо, Умпа, Кекс и Чашка. Я прикрываю. Петляем между заглохшими машинами, которые проглядывают сквозь покрывало накопившегося за три сезона хлама. Окна разбиты, борта разрисованы граффити, все ценные детали сняты, но что теперь имеет ценность? Впереди меня бежит трусцой Чашка — вот она сейчас ценная. Это самый главный вывод, который я сделал для себя после Прибытия. Убивая нас, они продемонстрировали нам бессмысленность материальных ценностей. Где тот парень, которому принадлежала эта «БМВ»? Да там же, где хозяйка вот этой «KIA».
Мы останавливаемся у южного съезда с моста, всего в двух шагах от Паттерсон-бульвара. Укрываемся за внедорожником. Из-за снегопада дорога впереди просматривается только на полквартала. Быстро не управимся. Гляжу на часы. До эвакуации в парке четыре часа.
В двадцати ярдах от нас посреди перекрестка стоит бензовоз. Он перекрывает вид на левую сторону улицы. На той стороне четырехэтажное здание, я его не вижу, но на инструктаже мне сказали, что это самая выгодная точка наблюдения за мостом. Когда сбегаем с моста, я даю знак Рингер держаться правее, чтобы бензовоз оказался между нами и четырехэтажным домом.
Рингер резко тормозит у бампера и падает на землю. Группа следует ее примеру. Я по-пластунски подползаю к Рингер и шепотом спрашиваю:
— Что видишь?
— Трое на два часа.
Прищурившись, смотрю через монокуляр в сторону здания на противоположной стороне дороги. За кружевным занавесом снежинок видно, как три зеленых пятнышка дрожат над тротуаром и увеличиваются по мере приближения к перекрестку.
Первая мысль: «Твою мать, а ведь от этих линз есть прок».
Мысль вторая: «Твою мать, это гады, и они идут прямо на нас».
— Патруль? — спрашиваю я у Рингер.
Она пожимает плечами:
— Наверное, засекли вертолет и теперь идут проверить.
Рингер лежит на животе, держит их в прицеле и ждет команды. Зеленые пятнышки увеличиваются — они дошли до угла напротив. Под «маячками» на плечах еле видны их фигуры. Ощущение очень неприятное, как будто их головы горят радужным зеленым огнем.
«Пока рано. Если начнут переходить дорогу, отдашь приказ».
Рингер делает глубокий вдох и задерживает дыхание. Она терпеливо ждет моей команды, и похоже, что ждать она может хоть тысячу лет. Снег оседает ей на плечи, вплетается в ее черные волосы. Кончик носа Рингер становится ярко-красным. Минута все тянется и тянется. А что, если их не трое, а больше? Если мы выдадим себя, сюда из дюжины разных мест может повыскакивать еще сотня. Открыть огонь или ждать? Я закусываю нижнюю губу и пытаюсь взвесить все «за» и «против».
— Держу их в прицеле. — Рингер, наверное, неправильно поняла, почему я медлю.
Зеленые пятна останавливаются и собираются в кучку, как будто решили о чем-то переговорить. Понять, куда они смотрят, невозможно, но я уверен, что о нашем присутствии они не знают. Если бы они знали, где мы прячемся, они бы побежали на нас, открыли огонь или нашли бы себе укрытие, — в общем, перешли бы к действиям. У нас преимущество — элемент внезапности. И у нас есть Рингер. Даже если в первый раз она промахнется, второй выстрел попадет в цель. Дать команду не проблема.
Так что же меня останавливает?
Рингер, наверное, думает о том же, потому что, взглянув на меня, спрашивает:
— Зомби? Какие будут распоряжения?
Какие могут быть распоряжения? У нас приказ: уничтожить весь инвазированный персонал.
Но вот что подсказывает интуиция: «Не спеши отдавать команду. Выжди».
А я где-то посередине.
За долю секунды до того, как мы слышим выстрел мощной снайперской винтовки, на дороге в двух футах перед нами возникает фонтанчик из грязного снега и крошек асфальта. Это сразу решает стоящую передо мной проблему выбора. Команда вылетает, как будто ее выбивает из моих легких ледяной ветер:
— Огонь.
Пуля Рингер попадает в один из подпрыгивающих зеленых огоньков, и тот гаснет. Другой огонек устремляется вправо. Рингер поворачивает ствол в мою сторону. Я пригибаюсь, она стреляет, и второй огонек гаснет. Третий уменьшается в размерах — бежит туда, откуда пришел.
Я вскакиваю на ноги. Нельзя допустить, чтобы он поднял тревогу. Рингер хватает меня за запястье и рывком возвращает на землю.
— Черт! Рингер, что ты делаешь?
— Это ловушка. — Она показывает на шестидюймовую канавку в дорожном покрытии. — Ты что, не слышал? Это не они стреляли. Стреляли оттуда. — Рингер кивает в сторону здания на противоположной стороне улицы. — Слева. И, судя по траектории, с высоты, возможно, с крыши.
Я трясу головой. На крыше четвертый инвазированный? Как он узнал, что мы здесь, и почему не предупредил остальных? Мы прячемся за бензовозом, стало быть, он засек нас еще на мосту. Засек и не открывал огонь, пока мы не нашли укрытие и он не лишился возможности в нас попасть. В этом нет смыла.
— Я так понимаю, это то, что называют туманом войны, — продолжает Рингер, словно прочитав мои мысли.
Я киваю. Все слишком быстро становится слишком сложно.
— Как он нас увидел? — спрашиваю я.
Рингер качает головой:
— Наверное, у него прибор ночного видения.
— Тогда мы попали. — Я думаю о двух-трех тоннах бензина, за которыми мы прячемся. — Он взорвет бензовоз.
Рингер пожимает плечами:
— Пулей вряд ли, так только в кино бывает, Зомби.
Она смотрит на меня и ждет команды. Я оглядываюсь назад. Вся группа тоже ждет. Сквозь пелену снега я вижу темные глаза ребят. Чашка или замерзла как цуцик, или ее трясет от страха. Кремень хмурится, он один подает голос, чтобы я знал, о чем думают остальные:
— Мы в западне. Теперь надо уходить, так?
Хорошо бы, но равносильно самоубийству. Если нас не перестреляет снайпер с крыши, перестреляет подкрепление, которое должно вот-вот появиться.
Отступление — не выход. Наступление — не выход. Оставаться на месте — не выход. Выхода вообще нет.
Побежим — погибнем. Останемся — погибнем.
— Кстати, о приборах ночного видения, — зло ворчит Рингер. — Начальство могло бы подумать об этом, прежде чем нас сюда забрасывать. Мы как слепые котята.
Тут меня осеняет.
«Как слепые котята. Благослови тебя Бог, Рингер».
Я приказываю ребятам сгруппироваться вокруг меня.
— Следующий квартал, по правой стороне — офисное здание, сразу за ним — паркинг. — Во всяком случае, на карте он был. — Поднимаемся на третий уровень. Работаем парами: Кремень с Рингер, Кекс с Умпой, Дамбо с Чашкой.
— А ты? — спрашивает Рингер. — Кто твоя пара?
— Мне не нужна пара, — отвечаю. — Я тупой зомби.
Сейчас улыбнется. Как же, жди.
57
Я показываю в сторону набережной.
— До конца по тому тротуару, — приказываю Рингер. — И меня не ждите.
Рингер хмурится и качает головой. Я наклоняюсь к ней и говорю как можно серьезнее:
— Я-то думал, что поймал тебя на крючок с Зомби. Однажды я выбью из тебя улыбку, рядовой.
Совсем далеко до улыбки.
— Я так не думаю, сэр.
— Что-то имеешь против улыбок?
— Это первое, от чего я отучилась.
А потом снег и темнота проглатывают Рингер. За ней уходят все остальные. Я слышу, как поскуливает Чашка, а ее напарник Дамбо говорит:
— Кап, когда начнется, беги со всех ног, поняла?
Я опускаюсь на корточки возле топливного бака и берусь за крышку. Одновременно мысленно произношу молитву, которая противоречит всякому здравому смыслу. Я молюсь о том, чтобы бак был залит под завязку или, что лучше, наполовину, потому что дым послужит нам хорошим прикрытием. Цистерну я поджигать не рискую, а вот бак с несколькими галлонами дизельного топлива можно и взорвать. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Крышка бака примерзла, я бью по ней прикладом винтовки и кручу изо всех сил обеими руками. Наконец раздается хруст, и упрямица с приятным для моего слуха шипением откручивается. У меня будет десять секунд. Вести обратный отсчет или не вести? Нет, плевать на отсчет. Я выдергиваю чеку, бросаю гранату в бак и бегу вниз по склону. За спиной кружит снег, я цепляюсь за что-то ногой и остаток пути преодолеваю кувырком. Приземляюсь на спину и ударяюсь затылком о тротуар. Снег кружит у меня над головой, я чувствую запах реки, а потом слышу взрыв. Бензовоз подпрыгивает на два фута над дорогой, следом за ним в воздухе появляется огромный огненный шар — мини-вселенная из мерцающих крохотных солнц. Я встаю на ноги и, задыхаясь, бегу вверх по склону холма. — Ребят нигде не видно. Поравнявшись с бензовозом, чувствую жар левой щекой. Цистерна пока цела, граната в топливном баке не подожгла бензин. Бросить еще одну? Или бежать? Ослепленный взрывом топливного бака снайпер должен снять прибор ночного видения. Но ослеплен он ненадолго.
К тому моменту, когда взрывается цистерна, я успеваю преодолеть перекресток и вскочить на обочину. Взрыв бросает меня вперед, через тело первого убитого Рингер гада, и прямо сквозь стеклянные двери в офисное здание. Я слышу треск и надеюсь, что это двери, а не какие-то важные части моего скелета. Сверху обрушивается дождь из огромных металлических осколков. Куски взорвавшейся цистерны разлетаются на сотню ярдов вокруг. Я обхватываю голову руками и сжимаюсь в комок. Одновременно слышу чей-то крик. Жара адская, меня как будто солнце проглотило.
У меня за спиной разбивается стекло, но не от взрыва, — это пуля из крупнокалиберной винтовки.
«Полквартала до гаража. Беги, Зомби».
Читать бесплатно другие книги:
