5-я волна Янси Рик

51

День выпуска.

Мы возвращаемся в казарму после завтрака. На койках нас ожидает новая форма. Она отглажена, накрахмалена и аккуратно сложена. А еще спецбонус, последние технологии пришельцев: оголовье с прозрачным диском размером с двадцатипятицентовик, который опускается на левый глаз. Если смотреть через такую линзу, инвазированные люди подсвечиваются. Так нам, во всяком случае, сказали.

Когда я чуть позднее в тот же день спросил техника, ответ был простым: «Нечистые светятся зеленым».

А когда я вежливо попросил у него демо, он рассмеялся: «Получишь демо в бою, солдат».

Впервые после приезда в лагерь «Приют» — и, скорее всего, в последний раз в своей жизни — мы снова дети. Вопим от радости, скачем по койкам, как победители, хлопаем друг друга по ладоням. Одна Рингер уходит в туалет, чтобы переодеться. Все остальные раздеваются, где стоят. Мы бросаем ненавистные синие комбинезоны прямо на пол, в одну кучу. У Чашки возникает гениальная идея поджечь их, — она бы так и сделала, если бы Дамбо в последнюю секунду не выбил у нее из руки горящую спичку.

Только один из нас остается без формы. Он сидит на своей койке в белом комбинезоне и качает ногами. Руки скрестил на груди, а нижнюю губу выставил на милю вперед. Я не забыл о нем. Я все понимаю. Переодевшись, сажусь рядом и хлопаю его по коленке:

— Придет и твой черед, рядовой. Пока побудешь здесь.

— Два года, Зомби.

— Ну и что? Представь, каким крутым ты станешь через два года. Ты нам всем фору дашь.

Наггетса после нашего назначения прикрепили к другой группе. Я пообещал ему, что, когда буду на базе, он сможет спать на соседней койке. Только я понятия не имею, когда вернусь и вернусь ли вообще. Наша миссия все еще секрет для всех. В чем она заключается, знает только центральное командование. Думаю, даже Резник не в курсе, куда нас отправят. Но мне на это плевать, главное — Резник останется здесь.

— Не вешай нос, солдат. Ты же должен за меня радоваться.

— Ты не вернешься, — говорит Наггетс, в его голосе столько злой уверенности, я даже не знаю, что ему ответить. — Я тебя больше никогда не увижу.

— Конечно, ты меня увидишь, Наггетс. Обещаю.

Малыш со всей силы бьет меня кулачком в грудь, туда, где сердце. Он бьет снова и снова. Я хватаю его за запястье. Тогда малыш колотит меня другой рукой. Я перехватываю и эту руку и приказываю угомониться.

— Не обещай, не обещай, не обещай! Ничего никогда-никогда не обещай! — кричит Наггетс, и его маленькое лицо искажает злоба.

— Эй, Наггетс, послушай. — Я прижимаю руки малыша к его груди и наклоняюсь, чтобы видеть глаза. — Есть вещи, которые не обещают. Их просто делают.

Я достаю из кармана медальон Сисси. Расстегиваю замок. — Я не делал этого с тех пор, как починил цепочку в палаточном городке у базы. Круг разомкнут. Я надеваю цепочку на шею Наггетсу и закрываю замок. Круг замкнут.

— Что бы ни случилось, я вернусь за тобой.

Через плечо Наггетса я вижу, как из туалета выходит Рингер, по пути она заправляет волосы под новенькое кепи. Я встаю по стойке «смирно» и отдаю честь.

— Рядовой Зомби готов к прохождению службы, командир группы!

— Мой единственный день славы, — говорит Рингер и тоже отдает честь. — Все знают, кто станет сержантом.

Я пожимаю плечами и скромно отвечаю:

— Слухами не интересуюсь.

— Ты дал обещание, хотя знаешь, что не сможешь его выполнить.

Она говорит это, как всегда, без эмоций. Плохо то, что она говорит это прямо перед Наггетсом.

— Уверен, что не хочешь научиться играть в шахматы, Зомби? У тебя бы неплохо получилось.

Смех в этот момент мне кажется самой безопасной реакцией, поэтому я смеюсь.

Дверь распахивается, и Дамбо орет:

— Сэр! Доброе утро, сэр!

Мы выбегаем в проход между койками и выстраиваемся в шеренгу. Сержант проходит вдоль строя — это, судя по всему, наша последняя утренняя проверка. Резник сдержан, насколько это возможно в его случае. Он не называет нас слизняками и дерьмом собачьим, но, как всегда, придирается к любой мелочи. Рубашка Кремня вылезла из-под ремня с одного боку. Кепи Умпы замялось. Сержант сбивает с воротника Чашки не видимую никому, кроме него, пылинку. Возле Чашки он задерживается и смотрит сверху вниз ей в глаза. Смотрит так серьезно, что со стороны это выглядит почти комично.

— Итак, рядовой. Ты готова умереть?

— Сэр, да, сэр! — как можно громче и воинственнее кричит Чашка.

Резник поворачивается ко всем остальным:

— А вы? Вы готовы?

— Сэр, да, сэр! — гремим мы в ответ.

Перед уходом Резник приказывает мне выйти из строя.

— Пойдешь со мной, рядовой. — Последний раз отдает честь новобранцам. — Увидимся на вечеринке, детки.

Когда я иду к выходу, Рингер смотрит на меня.

«Я же говорила», — читаю я в ее взгляде.

Сержант шагает через плац, я иду в двух шагах позади него. Новобранцы в синих комбинезонах заканчивают украшать платформу флажками, расставляют стулья для офицеров, раскатывают красную ковровую дорожку. Между казармами в дальней стороне плаца растянут баннер: «МЫ — ЧЕЛОВЕЧЕСТВО». Напротив него другой: «МЫ — ОДНО ЦЕЛОЕ».

В неприметном одноэтажном здании в западной части базы мы подходим к двери с табличкой «Вход только по спецпропускам». У рамки металлоискателя стоят вооруженные солдаты с каменными лицами. Затем мы спускаемся в лифте на четыре этажа под землю. Резник ничего не говорит и даже на меня не смотрит. Я нервно поправляю новенькую форму, мне понятно, куда мы направляемся, только непонятно зачем.

Выходим в длинный коридор, освещенный флуоресцентными лампами. Минуем еще один КПП. Снова вооруженные солдаты с непроницаемыми лицами. Резник останавливается напротив двери без таблички и проводит карточкой через считывающее устройство электронного замка. — Входим в небольшую комнату. Возле двери нас встречает офицер в звании лейтенанта, сопровождает по еще одному коридору в просторный кабинет. Мужчина за большим столом просматривает компьютерные распечатки.

Вош.

Он отпускает Резника и лейтенанта. Мы остаемся наедине.

— Вольно, рядовой.

Я расставляю ноги на ширину плеч и завожу руки за спину. Левая рука свободно держит запястье правой. Грудь вперед, смотрю прямо перед собой. Вош высший начальник. Я рядовой, новобранец в самом низком звании; я даже еще не настоящий солдат. Сердце колотится так, что вот-вот оторвет пуговицы от моей новенькой формы.

— Ну, Бен, как ты?

Вош тепло улыбается. Я даже не знаю, как отвечать на этот вопрос. Плюс ко всему я растерялся, оттого что он назвал меня Беном. Меня так долго звали Зомби, что я с трудом воспринимаю обращение «Бен».

Вош ждет ответа, и я не нахожу ничего лучше, чем брякнуть:

— Сэр! Рядовой готов умереть, сэр!

Вош, все еще улыбаясь, кивает, потом встает и обходит стол.

— Давай поговорим просто, как солдат с солдатом. Это ведь так и есть, ты теперь сержант Пэриш.

И только в этот момент я замечаю, что подполковник держит в руке сержантские полоски. Значит, Рингер была права. Я снова встаю по стойке «смирно», а Вош прикрепляет парные знаки различия к моему воротнику. Потом он хлопает меня по плечу и сверлит холодными голубыми глазами.

Такой взгляд трудно выдержать. Когда на тебя так смотрят, возникает ощущение, что ты голый и совершенно незащищенный.

— Вы потеряли товарища, — говорит Вош.

— Да, сэр.

— Очень плохо.

— Да, сэр.

Полковник опирается задом о стол и скрещивает руки на груди.

— У него был отличный психологический профиль. Не такой хороший, как у тебя, но… Извлеки из этого случая урок, Бен. У каждого из нас есть предел прочности. Мы ведь все люди, согласен?

— Да, сэр.

Вош улыбается. Почему он улыбается? В подземном бункере холодно, но я начинаю потеть.

— Можешь задать вопрос, — говорит подполковник и взмахом руки предлагает начать.

— Сэр?

— Задай вопрос, который тебя сейчас волнует. Ты думаешь об этом с тех пор, как увидел тело Танка в ангаре ОУ. Ты не задал вопрос, когда возвращал старшему инструктору по строевой следящее устройство.

— Как он умер?

— Передозировка. Я не сомневаюсь, что именно так ты и подумал. Танк воспользовался моментом, когда сняли наблюдение, и покончил с собой. — Вош указывает на кресло рядом со мной. — Садись, Бен. Я хочу кое-что с тобой обсудить.

Я утопаю в кресле, потом пересаживаюсь на краешек, выпрямляю спину и поднимаю подбородок. В общем, если возможно сидеть по стойке «смирно», то я это делаю.

— У каждого из нас есть предел прочности. — Голубые глаза подполковника пригвождают меня к креслу. — Я расскажу тебе о своем. Две недели после начала Четвертой волны. Мы забираем выживших беженцев из лагеря в шести километрах отсюда. То есть не всех выживших, а только детей. Мы тогда еще не умели определять инвазированных, но уже точно знали: что бы с нами ни происходило, дети в это не вовлечены. Так как мы не могли определить, кто враг, а кто нет, командование приняло решение уничтожить всех старше пятнадцати лет.

Лицо Воша потемнело. Он отвел взгляд и так сильно вцепился в край стола, что аж костяшки пальцев побелели.

— Я хочу сказать, что это было мое решение. — Глубокий вдох. — Мы убили их, Бен. Посадили детей в автобусы, а всех оставшихся убили. После этого сожгли лагерь. Стерли его с лица земли.

Подполковник снова смотрит на меня. В это трудно поверить, но я вижу слезы в его глазах.

— Это был мой предел прочности. Потом, к своему ужасу, я понял, что попал в расставленный инопланетянами капкан. Я превратился в орудие врага. На каждого уничтоженного мной инвазированного пришлось три невинных человека. И я вынужден с этим жить, потому что я должен жить. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Подполковник оттолкнулся от стола и встал прямо. Слезы исчезли.

— Сержант Пэриш, сегодня мы выпускаем первые четыре группы из вашего батальона. Как командир победившего подразделения, ты первым получаешь задание. Две группы выводятся на периметр для охраны базы. Другие две десантируются на вражескую территорию.

Вош дает мне две минуты на то, чтобы я усвоил полученную информацию. Он берет со стола распечатки и кладет напротив меня. Там куча цифр, какие-то волнообразные линии и символы, которые мне абсолютно ни о чем не говорят.

— Я не надеюсь, что ты сумеешь прочитать, — говорит подполковник, — но, может, попробуешь угадать, что это?

— Полагаю, это означает ровно то, что должно означать, сэр, — отвечаю я.

— Это аналитика по инвазированным.

Я киваю. Какого черта я киваю? Ведь не собираюсь сказать: «Ах, да, подполковник, аналитика! Пожалуйста, продолжайте».

— Мы, естественно, пропустили все это через «Страну чудес», но не могли расшифровать карту размещения жертв… или клонов, или кто они там такие. Но так было до сегодняшнего дня. — Вош берет пачку распечаток. — Это, сержант Пэриш, отражение сознания пришельцев.

Я снова киваю. Только в этот раз киваю потому, что начинаю понимать.

— Вы знаете, как они думают?

— Именно! — Подполковник широко улыбается, как учитель лучшему ученику. — Ключ к победе — не стратегия и не тактика, и даже не разница в уровне технологий. Чтобы одержать верх в этой войне или в любой другой, надо понимать, как думает противник. Теперь мы понимаем.

Я сижу и жду, что он постепенно выдаст мне эту информацию.

— Большинство наших предположений оказались верными. Инопланетяне какое-то время за нами наблюдали. Инвазии подверглись ключевые фигуры по всему миру. После того как население Земли уменьшится до приемлемой для них цифры, «спящие агенты» дают сигнал для высадки и координируют действия десанта. Здесь, в лагере «Приют», мы знаем, какой будет атака, но у нас есть серьезные подозрения, что другим базам повезло меньше нашего.

Вош хлопает распечаткой себя по бедру. Я, наверное, вздрогнул, потому что он улыбается, как бы давая понять, что все в порядке.

— Треть выжившего населения. Они внедрены, чтобы уничтожить тех, кто остался после первых трех волн. Тебя. Меня. Ребят из твоей группы. Всех нас. Если в тебе, как в бедолаге Танке, живет страх прихода Пятой волны, забудь о нем. Никакой Пятой волны не будет. Они не собираются высаживаться на Землю, пока вся человеческая раса не будет уничтожена.

— Это поэтому они не…

— Не атакуют нас снова? Мы думаем, что да. Мы считаем, что их главная задача — законсервировать нашу планету для дальнейшей колонизации. Сейчас идет война на истощение. Наши ресурсы ограниченны. Раньше или позже они закончатся. Мы это понимаем. Они это понимают. Без поставок продовольствия, без возможности формировать реальные боевые части эта база и любые другие зачахнут и умрут. Как лоза, вырванная с корнем из земли.

Странно все это. Подполковник продолжает улыбаться, будто его заводит такой сценарий конца света.

— И что мы должны делать? — спрашиваю я.

— Единственное, на что мы способны, сержант. Мы примем бой.

Именно так он это и сказал. Ни сомнений, ни страха, ни безнадежности.

«Мы примем бой».

Вот почему Вош у нас высший начальник. Он стоит надо мной и улыбается, он излучает уверенность, его лицо, словно высеченное из мрамора лицо древней статуи, — благородное, мудрое, волевое. Он скала, о которую разобьются волны инопланетян. Он устоит, что бы ни случилось.

«Мы — человечество» — это слова на одном из баннеров.

Неправильно. Мы бледная тень человечества, его далекое эхо.

Полковник Вош — человечество, он пульс человечества, его сердце, которое никто не сможет победить. Если бы он сейчас приказал мне ради общего дела застрелиться, я бы ни секунды не раздумывал.

— Это возвращает нас к вашему заданию, — спокойно продолжает Вош. — Согласно результатам авиаразведки, в самом Дейтоне и вокруг него обнаружены значительные группировки инвазированных комбатантов. Группа, которой предстоит десантироваться в данную местность, в ближайшие четыре часа будет действовать самостоятельно, то есть без поддержки. Шансы выжить — один к четырем.

— И две группы останутся здесь, — говорю я, предварительно откашлявшись, чтобы ответ звучал четко.

Подполковник кивает. Его голубые глаза способны просверлить меня до спинного мозга.

— Тебе решать.

И снова эта едва заметная улыбка. Он знает, что я отвечу. Знал еще до того, как я вошел в его кабинет. Может, профиль, составленный «Страной чудес», дал ему подсказку, но я так не думаю. Он знает меня.

Я поднимаюсь из кресла и встаю по стойке «смирно».

И говорю Вошу то, что он и без меня знает.

52

В девять ноль-ноль весь батальон выстраивается на плацу. Море синих комбинезонов и четыре группы в новенькой форме в голове идеального строя. Тысяча новобранцев стоит лицом на восток, в направлении зари нового дня. — Все смотрят на поставленную вчера трибуну. Ледяной ветер хлопает флагами, но мы не чувствуем холода. Внутри нас горит огонь жарче того, который превратил Танка в пепел. Старшие офицеры центрального командования подходят к первой шеренге, к шеренге победителей, они жмут нам руки и поздравляют с отлично выполненной работой. Потом — личные поздравления от инструктора по строевой подготовке. У меня есть несколько заготовок на такой случай. Я мечтал, что, когда Резник будет жать мне руку, я скажу: «Спасибо, что превратили мою жизнь в ад!» «Сдохни. Просто сдохни, сукин сын!» Или вот, лучший, на мой взгляд, вариант, коротко и в точку: «Пошел ты…»

Но когда сержант отдает честь и протягивает мне руку, я торможу и едва успеваю ее схватить. Хочется и дать ему в морду, и обнять.

— Поздравляю, Бен, — говорит Резник.

Это обращение окончательно сбивает меня с толку — я даже не подозревал, что он знает мое имя. Сержант подмигивает мне и двигается дальше.

Пару коротких речей произносят офицеры, которых я раньше не видел. Потом нам представляют коменданта лагеря. Новобранцы ликуют. Мы бросаем вверх кепи и приветственно вскидываем кулаки. Стены казарм эхом отражают наши радостные вопли и делают их в два раза громче, отчего кажется, что и нас в два раза больше. Комендант Вош нарочито медленно подносит руку ко лбу. Он словно щелкает выключателем. Мгновенно наступает тишина, и мы тоже отдаем честь. Я слышу рядом тихое сопение. Нас переполняют эмоции. После всех событий, которые привели нас сюда, после всего, через что мы здесь прошли, после всей крови, всех смертей и пожаров, после того, как нам с помощью программы «Страна чудес» показали жуткое отражение нашего прошлого и заставили посмотреть в глаза не менее жуткому будущему в комнате казни, после месяцев тренировок, настолько зверских, что некоторые из нас прошли точку невозврата, мы наконец достигли нашей цели. Мы пережили смерть своего детства. Теперь мы солдаты, может быть, последние солдаты, способные принять бой, мы последняя надежда Земли, и нас объединяет дух мести.

Я не слышу ни слова из речи Воша. Я смотрю, как у него за спиной всходит солнце, оно как в рамке поднимается между двух башен электростанции, его свет отражает корабль-носитель — единственный изъян на безупречно чистом небе. У меня возникает уверенность, что я могу дотянуться до него, сорвать с орбиты, бросить под ноги и раздавить каблуком. Огонь в моей груди пылает все яростнее, он проникает в каждую клетку тела, расплавляет кости, испепеляет кожу — я превращаюсь в сверхновое солнце.

Я ошибся, решив, что Бен Пэриш умер в тот день, когда вышел из палаты выздоравливающих. Все это время я таскал его гниющий труп внутри себя. И вот теперь, когда я смотрю на одинокую фигуру человека, который зажег во мне этот огонь, останки Бена Пэриша превратились в прах и исчезли. Этот человек показал мне, где настоящее поле боя. Он опустошил меня, чтобы меня можно было наполнить. Он убил меня, чтобы я жил дальше. Я готов поклясться, что он сейчас смотрит на меня. Холодные как лед голубые глаза проникают мне в самую душу, и я догадываюсь, я знаю, о чем он сейчас думает.

«Мы одно целое. Мы братья, ты и я. Нас объединяют ненависть, коварство и дух мести».