5-я волна Янси Рик
Лагерь беженцев с погребальной ямой после моего побега нисколько не изменился. То есть его нет. Есть только грунтовая дорога через лес, она обрывается на голом участке площадью с милю. На этом участке и был когда-то лагерь беженцев. Земля под ногами твердая как сталь и абсолютно голая, не видно ни травинки, ни прелого листика. Понятно, что сейчас зима, но мне почему-то кажется, что эта сотворенная иными полянка и весной не превратится в зеленый луг.
— Вон там, — я показываю Эвану направо, — вроде стояли бараки. Сложно сказать, когда, кроме дороги, нет никаких ориентиров. А вон там был склад. В той стороне за складом — погребальная яма, а еще дальше — овраг.
Эван оглядывается по сторонам.
— От этого лагеря ничего не осталось. — Он топает ногой по твердой земле.
— Еще как осталось. Я осталась.
Эван вздыхает:
— Ты понимаешь, о чем я.
Эван пытается улыбнуться, но в последнее время его улыбка не очень-то на меня действует. После того как мы ушли от его горящего дома, он вообще ведет себя тихо. Эван опускается на колени, раскладывает на земле карту и, так как уже наступает вечер, светит фонариком в пункт, где мы сейчас находимся.
— Этой дороги на карте нет, но она должна пересекаться вот с этой. Может, где-то здесь? По дороге мы сможем выйти на шестьсот семьдесят пятое шоссе, а уже по нему напрямую к Райт-Паттерсону.
— Это далеко? — спрашиваю, глядя на карту через его плечо.
— Миль двадцать пять — тридцать. Еще один день, если поднажмем.
— Мы поднажмем.
Я сажусь рядом с Эваном, роюсь в его рюкзаке в поисках съестного. Нахожу мясо неизвестного происхождения в вощеной бумаге и парочку сухих печений. Предлагаю печенье Эвану, он отрицательно качает головой.
— Тебе надо поесть, — ворчу я. — Хватит уже волноваться.
Эван боится, что у нас закончатся припасы. У него, конечно, есть винтовка, но на этом этапе нашей миссии охота исключена. Мы должны двигаться тихо, хотя нельзя сказать, что тишину в этой местности ничто не нарушает. В первую ночь мы слышали стрельбу. Иногда это было эхо одного выстрела, иногда не только одного. Правда, всегда палили где-то вдалеке, так что пугаться не стоило. Может, это какой-нибудь одинокий охотник, вроде Эвана, а может, шайки бродячих бсоров. Тут не угадаешь. Это могли быть и глупые шестнадцатилетние девчонки с М-16, возомнившие себя последними представителями рода человеческого на этой планете.
Эван сдается и берет у меня печенье. Жует, задумчиво оглядывая выжженную в лесу поляну. Потом в сотый раз спрашивает:
— А что, если они теперь не пользуются школьными автобусами? Как мы туда попадем?
— Придумаем что-нибудь, — отвечает Кэсси Салливан, эксперт по стратегическому планированию.
Эван поворачивается ко мне:
— Профессиональные солдаты, «хамви», «Блэк хоуки». — И еще, как ты это назвала? Бомба «зеленый глаз»? Надо придумать что-нибудь действенное.
Эван убирает карту в карман, встает и поправляет винтовку на плече. Я чувствую, что его переполняют эмоции. Он вот-вот сорвется. Только я не знаю, как это будет выглядеть. Слезы? Крик? Смех?
Я сама на грани, готова реветь, орать и смеяться одновременно. Но причины у нас могут быть разные. Я решила, что буду ему доверять. Вот только кто-то недавно сказал: «Ты не можешь заставить себя верить». Так что надо спрятать все свои сомнения в коробочку, закопать ее поглубже и забыть, где это место. Проблема в том, что эта коробочка для меня как прыщик, который я чешу и все не могу начесаться.
— Надо уходить, — сухо говорит Эван и смотрит на небо: облака со вчерашнего дня не разошлись и звезд не видно. — Здесь негде укрыться.
А потом он вдруг резко поворачивает голову налево и застывает как статуя.
— В чем дело? — спрашиваю я.
Эван поднимает руку и мотает головой. Он вглядывается в темноту, а я почти ничего не вижу. И не слышу тоже. Но Эван охотник, а я нет.
— Проклятый фонарик, — бормочет он, потом наклоняется ко мне и шепчет прямо в ухо: — Что ближе, лес на той стороне дороги или овраг?
А я правда не знаю.
— Овраг, наверное.
Эван не колеблется ни секунды, он хватает меня за руку, и мы трусцой бежим в сторону оврага. Конечно, если я правильно помню направление. Бежим целую вечность. Эван помогает мне спуститься на каменистое дно, а потом прыгает сам.
— Эван?
Он прижимает палец к губам и затем подтягивается на руках, чтобы выглянуть за край оврага и оценить обстановку. Потом показывает мне на свой рюкзак. Я роюсь в его пожитках и нахожу то, что ему нужно, — бинокль. Тереблю Эвана за штанину: что происходит? Но он только отмахивается, а потом прижимает к ноге ладонь — четыре пальца вытянуты, большой поджат. Их четверо? Это он хочет сказать? Или это какой-то охотничий условный знак, четыре пальца означают что-нибудь вроде требования встать на карачки?
Эван не шевелится. Я жду, но ничего не происходит. Наконец он ужом сползает обратно и снова шепчет мне на ухо:
— Они идут вон туда.
Эван бросает взгляд на противоположный склон оврага, он гораздо круче нашего, но зато на той стороне лес. Вернее, то, что осталось от леса: раскуроченные пни и завалы из веток. Не ахти какое прикрытие, но уж точно лучше, чем овраг, откуда тебя, как рыбу из бочки, в любой момент могут выудить плохие парни. Эван закусывает губу, наверное, взвешивает наши шансы. Успеем добежать до леса или нас засекут раньше?
— Не высовывайся, — говорит он.
Эван снимает винтовку с плеча, находит опору на сыпучем склоне оврага и упирается локтями в твердую почву наверху. Я с винтовкой в обнимку стою прямо под ним. Был приказ не высовываться, но я не намерена, забившись в щель, ждать, когда все закончится.
Тишину сумерек разрывает звук выстрела. Отдача бьет Эвана в плечо, он теряет равновесие и падает. К счастью, внизу стоит идиотка, и это смягчает удар. К счастью для Эвана, а не для идиотки.
Эван скатывается с меня, рывком поднимает на ноги и тащит к противоположному склону оврага. Только вот трудно бежать, когда из тебя едва не выбили дух.
В овраг опускается сигнальная ракета и заливает все вокруг адским красным светом. Эван берет меня под руки и подбрасывает. Я вонзаю пальцы в мерзлую землю и яростно, как свихнувшийся велосипедист, работаю ногами, бью ими по склону. Толку от моих стараний мало, поэтому помогает только финальный толчок в зад, и я оказываюсь наверху.
Я разворачиваюсь, чтобы помочь Эвану, но он — смысла тихариться больше нет — кричит, чтобы я бежала. И тут на дно оврага у него за спиной падает какой-то предмет, похожий на маленький ананас.
— Граната! — кричу я.
Мой вопль дает Эвану секунду на поиск укрытия, только этой секунды явно недостаточно.
Граната взрывается, Эван отлетает в сторону, и в тот же момент на противоположном краю оврага появляется фигура в солдатской форме. Я палю из своей М-16 и ору как безумная. Фигура отступает, но я все равно продолжаю палить в то место, где она появилась. Едва ли этот солдат рассчитывал, что Кэсси Салливан примет его приглашение на вечеринку в стиле постапокалипсис.
Расстреливаю всю обойму, перезаряжаюсь. Выжидаю десять секунд и заставляю себя посмотреть вниз. Я не сомневаюсь в том, что увижу на дне оврага разодранное в клочья тело Эвана. И причина его гибели — я, ведь он решил, что ради меня стоит умереть. Ради девчонки, которая позволяла целовать себя, но никогда не целовала первой. Ради спасенной им девчонки, которая вместо благодарности постоянно язвила и обвиняла. Я знаю, что увижу, когда посмотрю вниз, но не вижу этого.
Эвана там нет.
Голос в голове, который отвечает за мою безопасность, кричит: «Беги!»
И я бегу.
Я перепрыгиваю через поваленные деревья и замерзшие кусты. Снова слышу очереди из скорострельного оружия.
Гранаты. Сигнальные ракеты. Штурмовые винтовки. Это не бсоры открыли на нас охоту. Это профессионалы.
Из адски красного света сигнальных ракет я ныряю в темноту, а потом налетаю на дерево. Удар сбивает меня с ног. Не знаю, как далеко я убежала, но, наверное, далеко, потому что я больше не вижу оврага и не слышу ничего, кроме стука собственного сердца.
Я прячусь за стволом упавшей сосны и жду, когда вернется дыхание, которое я потеряла еще в овраге. Жду, когда рядом упадет очередная сигнальная ракета или из подлеска выскочат глушители.
Вдалеке стреляет винтовка, я слышу чей-то визг и ответную очередь. Потом — тишина.
«Так, если стреляют не в меня, значит, стреляют в Эвана», — думаю я.
От этой мысли становится легче на душе, но тяжелее на совести. Он там один против профессиональных вояк, а я где? Прячусь за поваленным деревом, как соплюха трусливая.
Но как же Сэм? Я могу побежать обратно и вступить в бой, который, вероятнее всего, будет проигран, или остаться в укрытии, то есть в живых, и попробовать выполнить данное обещание.
Это мир или — или.
Еще один выстрел из винтовки. Еще один девчоночий крик.
Снова тишина.
Он убирает их по одному. Парень с фермы без боевого опыта против отряда профи. Их больше, они лучше вооружены, а он отстреливает их с тем же хладнокровием, что и глушитель, который истреблял людей на федеральной автостраде и который загнал меня под машину, а потом загадочным образом исчез.
Выстрел.
Крик.
Тишина.
Я не двигаюсь. Спряталась за стволом сосны и жду. Минут через десять этот ствол становится моим лучшим другом, я решаю назвать его Говардом. Говард — мое любимое бревнышко.
«Знаешь, когда я в первый раз увидел тебя в лесу, решил, что мишка твой».
Хруст веток и шорох сухих листьев. На фоне деревьев появляется черная тень. Тихий голос глушителя. Моего глушителя.
— Кэсси? Кэсси, все кончилось.
Я встаю на ноги и направляю винтовку прямо в лицо Эвана Уокера.
68
Эван моментально останавливается, но выражение растерянности с его лица исчезает не сразу.
— Кэсси, это я.
— Я знаю, что это ты. Только я не знаю, кто ты.
Сжимает зубы. Голос звучит напряженно. Злится? Разочарован? Не могу определить.
— Опусти винтовку, Кэсси.
— Кто ты, Эван? Если Эван — твое имя.
Усталая улыбка. Он опускается на колени, падает лицом вперед и замирает.
Я жду. Винтовка смотрит в его затылок. Эван не двигается. Я перепрыгиваю через Говарда и тихонько пинаю своего спасителя. Он все равно не шевелится. Я опускаюсь на колено рядом, упираю приклад винтовки в бедро и трогаю шею лежащего, чтобы проверить пульс. Жив. Штаны изодраны от пояса вниз. На ощупь мокрые. Я нюхаю свои пальцы — кровь.
Прислоняю свою винтовку к поваленному дереву и переворачиваю Эвана на спину. У него подрагивают веки. Он протягивает руку и касается моей щеки окровавленной ладонью.
— Кэсси. Кэсси от Кассиопея.
— Не начинай. — Я ногой отпихиваю его винтовку подальше. — Ты серьезно ранен?
— Думаю, очень серьезно.
— Сколько их было?
— Четверо.
— У них не было ни одного шанса, да?
Вздох. Эван смотрит на меня. Он может ничего не говорить, я все понимаю по глазам.
— Да, ни одного.
— Потому что ты не рожден убивать, но рожден делать то, что должен.
Я делаю вдох и задерживаю дыхание; он должен понимать, к чему я веду.
Эван не сразу, но все-таки кивает в ответ. Я вижу боль в его глазах и отворачиваюсь, чтобы он не заметил боль в моих.
«Ты начала это, Кэсси. Теперь нет дороги назад».
— И ты мастер в этом деле?
«Да в этом-то и проблема, Кэсси. А как насчет тебя? Для чего рождена ты?»
Он спас мне жизнь. И он же пытался ее отнять. Как такое может быть? Это нелогично.
Смогу ли я оставить его, истекающего кровью? Оставить, потому что он обманывал меня? Брошу его, ведь он никакой не милый Эван Уокер, охотник поневоле, горюющий сын, брат и влюбленный, а некто или нечто совсем далекое от человека? Достаточно ли этого, чтобы соблюсти первое правило и пустить пулю в этот красивый лоб?
«Ой, брось, кого ты хочешь обмануть?»
Я расстегиваю его рубашку и бормочу под нос:
— Надо снять одежду.
— Ты не представляешь, как долго я ждал, когда ты это скажешь.
Улыбка. Один уголок рта выше другого. Очень сексуально.
— Твое обаяние на меня не подействует. Можешь приподняться? Только чуть-чуть. Хорошо, теперь вот это.
Я даю Эвану две болеутоляющие таблетки из аптечки и бутылку с водой. Он послушно глотает.
Стягиваю с него рубашку. Он смотрит мне в лицо, но я прячу глаза. Пока снимаю с него ботинки, он расстегивает ремень, а потом и молнию. Приподнимает зад, но я не могу стащить с него штаны, они намокли от крови и прилипли к ногам.
— Срывай, — говорит Эван и переворачивается на живот.
Я стараюсь как могу, но мокрая ткань такая скользкая.
— Вот, попробуй этим.
Эван дает мне нож. Он в крови, но я не спрашиваю, откуда эта кровь.
Медленно, потому что боюсь его порезать, распарываю ткань от одной дырки к другой, а потом снимаю с него штаны, как кожуру с банана. Да, это очень точное сравнение — как кожуру с банана. Мне нужна сочная мякоть правды, но до нее не доберешься, пока не снимешь кожуру.
Раздев его до трусов, я спрашиваю:
— Осмотреть твой зад?
— Было бы интересно узнать твое мнение.
— Оставь свои убогие шуточки.
Я разрезаю с боков трусы. С задницей у него все плохо. Плохо в том смысле, что она вся изрешечена осколками. В остальном задница очень даже ничего.
Я стираю кровь марлей из аптечки и пытаюсь сдержать истерический смех. Надеюсь, желание хихикать вызвано стрессом, а не видом голой попы Эвана Уокера.
— Ничего себе! Настоящее решето.
— Постарайся остановить кровь, — задыхаясь на каждом слове, просит Эван.
Я обрабатываю раны как могу и спрашиваю:
— Можешь перевернуться на спину?
— Что-то не хочется.
— Мне надо осмотреть твой перед.
«О господи! Перед?»
— Перед у меня в порядке. Правда.
Я отстраняюсь от него и сажусь на землю. Придется поверить на слово.
— Расскажи, что там было.
— Я вытолкнул тебя наверх и побежал. Нашел пологий склон и выбрался из оврага. Обошел их с тыла. Остальное ты, конечно, слышала.
— Я слышала три выстрела. Ты говорил, что их четверо.
— Нож.
— Нож?
— Да. Это не моя кровь на нем.
— Ну, спасибо. — Я тру щеку, до которой он дотрагивался, и решаю, что пора расставить все по своим местам. — Ты глушитель, я права?
Тишина. Никаких шуточек.
— Ты человек? — шепотом спрашиваю я.
«Скажи, что человек, Эван. Только скажи так, как надо, чтобы у меня не осталось сомнений. Пожалуйста, Эван, мне правда нужно поверить твоим словам. Да, ты говорил, что нельзя заставить себя поверить… Но, черт, заставь поверить другого. Заставь поверить меня. Скажи это. Скажи, что ты человек».
— Кэсси?
— Ты человек?
— Конечно, я человек.
Глубоко вздыхаю. Он сказал это, но сказал не так, как надо. Я не вижу его лица, он уткнулся лбом в согнутый локоть. Может, он бы произнес это идеально, если бы смотрел на меня, и мне уже не пришлось бы думать обо всех этих ужасах.
Беру из аптечки стерильную салфетку и стираю с рук кровь не знаю кого.
— Если ты человек, зачем меня обманывал?
— Я не все время тебя обманывал.
— Угу, только тогда, когда это было важно.
— О важном я никогда не врал.
— Это ты убил тех троих на шоссе?
— Да.
Я даже вздрагиваю. Не ожидала такого ответа. Он мог сказать: «Шутишь? У тебя паранойя». Но вместо этого спокойно так отвечает: «Да». Как будто я спросила, не купался ли он когда-нибудь голышом.
Но следующий вопрос не сравнить с первым.
— Это ты выстрелил мне в ногу?
— Да.
От такого ответа я вздрагиваю до того сильно, что роняю кровавую салфетку.
— Эван, почему ты выстрелил мне в ногу?
— Потому что я не мог выстрелить тебе в голову.
«Ну, что ж, хотела — получила».
Я достаю «люгер» и пристраиваю его на коленях. Голова Эвана всего в одном футе. Но вот загадка: почему тот, у кого пистолет, дрожит, как лист на ветру, а тот, в кого целятся, абсолютно спокоен?
— Я ухожу, — говорю я. — А ты тут умрешь от потери крови, в точности как могла умереть я, когда ты оставил меня под той машиной на шоссе.
Я жду, что он скажет.
— Но ты не уходишь, — справедливо замечает он.
— Хочу услышать твой ответ.
— Все сложно.
— Нет, Эван, не сложно. Врать — сложно. Говорить правду — просто. Почему ты стрелял в людей на автостраде?
— Потому что боялся.
— Чего ты боялся?
— Боялся, что они — не люди.
Тут мне требуется передышка. Я достаю из своего рюкзака бутылку с водой, опираюсь на Говарда и делаю пару глотков.
— Ты перебил тех бедняг на шоссе и еще бог знает сколько народу, стрелял в меня… Я знаю, что ты не на охоту ходил по ночам, потому что уже знал о Четвертой волне. Я твой солдат с распятием.
Он кивает, уткнувшись лицом в локоть, и отвечает:
— Хорошо, как скажешь.
— Если ты хотел меня убить, почему не бросил там, в сугробе?
— Я не хотел тебя убивать.
— Оставил истекать кровью под машиной. Это значит — не хотел?
— Да, не хотел. Когда я убегал, ты стояла на ногах.
— Ты убежал? — Мне сложно представить такое. — Почему?
— Я испугался.
— Ты убил тех людей, потому что испугался, стрелял в меня, потому что испугался, убежал, потому что испугался.
— Наверное, у меня проблемы со страхом.
— А потом ты нашел меня и притащил на ферму. Выходил, угостил гамбургером, вымыл мне голову, научил стрелять и пошел со мной, чтобы… Чтобы что?
Он поворачивает голову и смотрит на меня одним глазом:
— Знаешь, Кэсси, вообще-то это не очень честно с твоей стороны.
У меня даже челюсть отвисает.
— Нечестно?
— Допрашивать человека, израненного осколками гранаты.
— Сам виноват. Ты напросился пойти со мной. — Тут у меня по спине пробегают мурашки. — Почему ты пошел со мной, Эван? Это хитрость какая-то? Ты меня используешь в каких-то своих целях?
— Операция по спасению Сэмми — твоя идея. Я пытался тебя отговорить. Даже хотел пойти сам, а тебе предлагал остаться.
Эван дрожит. Он голый, температура воздуха минус пятнадцать, не выше. Я накрываю его спину курткой, а остальное, как могу, джинсовой рубашкой.
— Прости меня, Кэсси.
— За что простить?
— За все.
Эван говорит невнятно, растягивает слова; наверное, это из-за таблеток.
Я крепко держу пистолет обеими руками, меня тоже трясет, только не от холода.
— Эван, я убила того солдата, потому что у меня не было выбора. Я не выслеживала людей, чтобы расправиться с ними. Я не сидела в засаде, чтобы застрелить любого, кто появится на шоссе, — застрелить, потому что он может оказаться инопланетянином. — Я говорю и киваю сама себе — мне все это и впрямь кажется самоочевидным. — Ты не можешь быть тем, за кого себя выдаешь, потому что тот, за кого ты себя выдаешь, не стал бы делать то, что делал ты!
Все, теперь ничто не важно, кроме правды. Еще важно не быть идиоткой. Важно не испытывать к нему никаких чувств, потому что, если я буду что-то к нему чувствовать, это помешает мне сделать то, что я должна сделать. Даже не просто помешает — станет непреодолимой преградой на моем пути. А если я хочу спасти брата, я должна преодолеть любые преграды.
— И что же дальше? — спрашиваю я.
— Утром надо будет вытащить осколки.
— Что случится после этой волны, Эван? Или ты — последняя?
Он лежит, уткнувшись лицом в согнутый локоть, смотрит на меня одним глазом и пытается покачать головой.
— Даже не знаю, как убедить тебя в…
Я приставляю ствол к его виску, рядом с глазом шоколадного цвета.
— Первая волна — отключение электричества; Вторая волна — цунами; Третья — эпидемия; Четвертая — глушители. Какой будет Пятая, Эван? Что нас ждет?
Эван не отвечает. Он отключился.
69
На рассвете Эван все еще спит как убитый, поэтому я хватаю винтовку и выхожу из леса, чтобы оценить его работу. Возможно, это не очень умно с моей стороны. Если наши ночные противники вызвали подмогу, я буду для них отличной мишенью, как в стрельбе по привязанным индейкам. Я неплохо стреляю, но я не Эван Уокер.
Хотя даже Эван Уокер — не Эван Уокер.