5-я волна Янси Рик

58

Чашка ничего этого не видела. Она сидит, уткнувшись лбом в колени. Велю Кремню за ней присматривать. Меня беспокоит, как дела у Рингер и Кекса. Кремень смотрит в ответ так, словно готов убить голыми руками.

— Ты здесь командуешь, ты и присматривай, — огрызается он.

Дамбо счищает с пальцев кровь Умпы, вернее, кровь Кенни.

— Я присмотрю, сержант, — спокойно говорит он, но руки у него трясутся.

— Сержант. — Кремень зло сплевывает. — Вот именно. — Что дальше, сержант?

Я не отвечаю и ползу к стене. Рингер стоит на коленях и смотрит на противоположное здание. Рядом сидит на корточках Кекс, он вопросительно оглядывается на меня, но я делаю вид, что не замечаю этого, и сажусь рядом с Рингер.

— Умпа больше не кричит, — говорит Рингер, не прекращая высматривать.

— Его звали Кенни.

Рингер кивает. Она сразу все понимает, а вот Кексу на это требуется время. Через минуту он отодвигается подальше от нас, упирается руками в бетон и делает судорожный вдох.

— Ты все сделал правильно, Зомби, — говорит Рингер. — Если бы ты этого не сделал, мы бы все сейчас превратились в Кенни.

Звучит очень даже неплохо. Я смотрю на профиль Рингер и удивляюсь тому, что Вош решил прикрепить полоски сержанта к моему воротнику. Комендант повысил в звании не того рядового.

— Как там? — спрашиваю я.

Рингер кивает в сторону здания, где засел снайпер:

— Да все по-прежнему.

Я медленно приподнимаюсь со своего места. В затухающем пламени от взорвавшегося бензобака осматриваю фасад здания напротив: разбитые окна, облупившаяся белая штукатурка, крыша на этаж выше нашего уровня. Дальше какой-то смутный силуэт, похоже, водонапорная башня, но это все, что я вижу.

— Где? — шепотом спрашиваю я.

— Наверное, снова нырнул. Он как поплавок, все время вверх-вниз, вверх-вниз.

— Он там один?

— Я видела только одного.

— Он светится?

Рингер качает головой:

— Нет, Зомби. Он не опознается как инвазированный.

— Может, это не он стрелял…

— Я видела его оружие, — перебивает Рингер. — Снайперская винтовка.

Но тогда почему у него нет зеленой подсветки? Те, на улице, подсвечивались, а они были ближе, чем этот. А потом, я думаю, что не важно, зеленым он светится или фиолетовым, или вообще не светится. Он пытается нас убить, и мы не можем пойти дальше, пока его не обезвредим. А мы должны продвигаться, пока тот, убежавший, не привел подкрепление.

— А они умные ребята, — говорит Рингер, словно читая мои мысли. — Надеваешь маску человека, и люди перестают доверять друг другу. Выход один: убивай или убьют тебя.

— Он думает, что мы — это они?

— Или решил, что это не имеет значения. По-другому не выжить.

— Но он стрелял в нас, а не в тех троих, что были перед ним. Почему выбрал не легкие мишени, а ту, по которой нереально попасть?

У Рингер, как и у меня, нет ответа на этот вопрос. Только в отличие от меня она не ставит его на первое место в списке проблем.

— По-другому не выжить, — делая ударение на каждом слове, повторяет она.

Я смотрю на Кекса, он смотрит на меня и ждет, какое я приму решение. Решать тут нечего.

— Можешь снять его отсюда? — спрашиваю я Рингер.

Та качает головой:

— Слишком далеко. Я только что выдала нашу позицию.

Я перемещаюсь ближе к Кексу.

— Останешься здесь. Через десять минут откроешься, чтобы отвлечь его, пока мы переходим на ту сторону.

Глядит на меня наивными, доверчивыми глазами.

— Знаешь, рядовой, вообще-то принято отвечать, когда получаешь приказ от командира.

Кекс кивает.

Я предпринимаю еще одну попытку:

— Отвечают: есть, сэр.

Он снова кивает.

— Отвечают вслух. Не кивком, а словами.

Еще один кивок.

Ладно, я хотя бы попытался.

Когда мы с Рингер возвращаемся к остальным, тело Умпы уже убрано. Его спрятали в какую-то машину. Идея Кремня. Нечто похожее он предлагает всем нам.

— Этот паркинг — отличное укрытие. Я хочу сказать, мы можем пересидеть в машинах, пока нас отсюда не заберут.

— Кремень, в этой группе решения принимает один человек, — говорю ему.

— Ага, и нам что от этого? А, я знаю. Давайте спросим Умпу.

— Кремень, — говорит Рингер, — расслабься. Зомби прав.

— Ага, пока вы вдвоем не попадете в засаду. Тогда ты скажешь, что он ошибся.

— Тогда ты станешь за главного и будешь командовать, — жестко говорю я и обращаюсь к Дамбо: — Присмотришь за Чашкой.

Конечно, если нам удастся оторвать ее от Рингер. Чашка снова прилипла к ее ноге.

— Не вернемся через тридцать минут — значит не вернемся вообще.

59

Бензовоз сгорел до покрышек. Мы садимся на корточки у пешеходного входа в паркинг. Улица подсвечена оранжевым светом догорающего огня.

— Вон там мы войдем, — говорю я. — Третье от левого угла окно. Выломано практически полностью, видишь?

Рингер кивает с отсутствующим видом. Ее мысли заняты чем-то другим. Она все время теребит монокуляр, то опустит его на глаз, то снова поднимет. Уверенность, которую эта девушка демонстрировала перед ребятами, испарилась.

— Попасть было нереально… — бормочет она и поворачивается ко мне: — Как понять, когда становишься Дороти?

Я трясу головой. Откуда такие мысли?

— Ты не становишься Дороти, — говорю я и для убедительности хлопаю ее по руке.

— Почему ты так в этом уверен?

У Рингер бегают глаза, словно она ищет подсказку. Вот так же у Танка бегали глаза перед тем, как он сорвался.

— Сумасшедшие не считают себя сумасшедшими. Они считают, что рассуждают очень даже здраво.

Я вижу в глазах Рингер отчаяние, это совсем на нее не похоже.

— Ты не сумасшедшая. Можешь мне поверить.

Неправильно выбрал слово.

— С какой стати я должна тебе верить?

Впервые я слышу в голосе Рингер какие-то эмоции.

— Почему я должна тебе доверять, и почему ты должен доверять мне? Откуда ты знаешь, Зомби, что я не из них?

Наконец-то простой вопрос.

— Потому что нас обследовали и мы прошли отбор. И мы не светимся, когда смотрим друг на друга через монокуляры.

Рингер очень долго глядит на меня, а потом бормочет под нос:

— Господи, как жаль, что ты не играешь в шахматы.

Наши десять минут истекли. Кекс открывает огонь по крыше противоположного здания. Снайпер тут же отвечает. Мы стартуем. Только сбегем с тротуара на дорогу, пули прошивают асфальт перед нами. Мы разделяемся: Рингер вправо, я влево. Слышу свист пули, и кажется, проходит целый месяц, прежде чем она разрывает рукав моей куртки. Еле сдерживаюсь, чтобы не начать ответный огонь. — За месяцы тренировок у меня выработался инстинкт — стрелять в того, кто стреляет в меня. Я запрыгиваю на тротуар, еще два шага, и прижимаюсь к холодной стене. Здесь он меня не достанет. И в этот момент я вижу, как Рингер поскальзывается на небольшом обледеневшем участке дороги и падает лицом вперед, к тротуару.

Она машет мне рукой: «Уходи!»

Пуля выбивает осколок из бордюра, и этот осколок по касательной задевает шею Рингер. Плевать мне на ее протесты. Я бросаюсь к Рингер, хватаю за руку и затаскиваю на тротуар. Пока я пячусь к стене, еще одна пуля пролетает рядом с моей головой.

У Рингер из шеи течет кровь, в отблесках огня она кажется черной.

Рингер жестами показывает: «Уходим, уходим».

Мы быстро идем вдоль стены к выбитому окну и ныряем внутрь здания.

На все ушло меньше двух минут, а такое ощущение, что два часа.

Там, куда мы залезли, раньше был дорогой бутик. Его, конечно, разграбили, и не один раз. Кругом пустые витрины, разломанные вешалки и жуткого вида безголовые манекены, а на стенах постеры с преувеличенно серьезными моделями. Над прилавком выдачи покупок табличка: «Распродажа».

Рингер выбирает угол, откуда видны все окна и дверь, которая ведет в вестибюль. Она держится за шею, по руке стекает кровь. Надо осмотреть рану, но девчонка не хочет, чтобы я этим занимался. Делаю усталое лицо: «Не глупи, я должен посмотреть». Рингер сдается. Рана поверхностная. Я нахожу на демонстрационном столе кашне, Рингер его комкает и прикладывает к шее. Потом кивает на мой разорванный рукав:

— Ты ранен?

Я отрицательно мотаю головой и сажусь рядом с ней на пол. Мы оба тяжело дышим, от адреналина кружится голова.

— Я, конечно, не судья, но снайпер из него хреновый.

— Три выстрела, три промаха. Для бейсбола было бы здорово.

— Он стрелял больше трех раз, намного больше, — напоминаю я Рингер.

Из множества попыток только одна удачная — задел ногу Чашки.

— Любитель.

— Вероятно, — говорю я.

— Вероятно, — передразнивает меня Рингер.

— Он не светится, и он не профессионал. Одиночка защищает свою территорию, может, прячется от тех, за кем мы пришли. До смерти напуган.

Я не добавляю: «Как все мы». С уверенностью могу сказать только об одном из нас.

Кекс продолжает отвлекать снайпера. Выстрелы, тишина, потом снова выстрелы. Снайпер ни один выстрел не оставляет без ответа.

— Ну, тогда это будет легко, — мрачно говорит Рингер.

Я даже растерялся.

— Рингер, он не светится. У нас нет разрешения на…

— У меня есть. — Рингер кладет винтовку на колени. — Вот оно.

— Хм. Я думал, наша миссия — спасти человечество.

Рингер оценивающе смотрит на меня глазом, который не закрыт монокуляром.

— Шахматы, Зомби. Защищаешься от хода, который еще не сделан. Это важно, что он не светится в наших монокулярах? А то, что он мазал, когда мог нас всех перестрелять? Если два варианта одинаково вероятны, но один исключает другой, какой выбрать? Какой имеет значение, а какой нет? На какой поставишь свою жизнь?

Я киваю, но не понимаю.

— Ты хочешь сказать, что он все-таки может быть инвазированным?

— Я хочу сказать, что для нас безопаснее думать, что он инвазированный.

Рингер достает из ножен боевой нож. Я вздрагиваю, вспомнив ее ремарки в духе Дороти. Почему она взялась за нож?

— Что же имеет значение? — задумчиво говорит Рингер.

Теперь она абсолютно спокойна, но от этого спокойствия становится страшно, оно как надвигающийся грозовой фронт или как вулкан перед извержением.

— Что для нас важно, Зомби? Я всегда легко просчитывала такие вещи. А после инопланетных атак стала просто мастером в этом деле. Что по-настоящему важно? Первой умерла мама. Это было плохо, но важным было то, что у меня еще оставались папа, брат и сестренка. Потом я их тоже потеряла; важным стало то, что у меня осталась я. Когда дело дошло до меня, важных пунктов в моей жизни стало значительно меньше. Еда, вода, жилище. Что еще нужно? Что еще имеет значение?

Это плохо, а дальше будет еще хуже. Я не представляю, куда Рингер зайдет с такими мыслями, но, если она сейчас станет Дороти, мне конец. Возможно, потом она прикончит и всех остальных ребят из группы. Надо вернуть ее в реальность. Лучший способ вернуть человека в реальность — прикоснуться к нему, но боюсь, если предприму такую попытку, она вспорет мне живот боевым ножом с десятидюймовым лезвием.

— Важно это или нет, Зомби? — Рингер с интересом смотрит на меня и вертит в руках нож. — То, что он стрелял в нас, а не в гадов, которые стояли прямо перед ним? Или то, что он, когда стрелял в нас, все время промахивался? — Рингер поворачивает нож, кончик клинка упирается в палец. — Насколько важно то, что после электромагнитного импульса у них все работает? А то, что они орудуют прямо под кораблем-носителем: свозят в лагерь выживших, убивают инвазированных, сотнями сжигают тела, готовят нас, вооружают и посылают убивать остальных? Попробуй сказать, что это не важно. Скажи мне, что все это мелочи, что они вовсе не они? Подскажи, на какой вариант мне поставить свою жизнь.

Я снова киваю, только на этот раз следую за ее мыслью по тропинке, которая уходит в темноту. Я опускаюсь рядом с Рингер на корточки и смотрю ей прямо в глаза:

— Я не знаю, кто этот парень и почему он там засел, и я ничего не знаю про электромагнитный импульс, но комендант сказал мне, почему нас оставили в покое. Они думают, что мы уже не опасны.

Рингер отбрасывает со лба челку и делает следующий ход:

— Откуда комендант знает, что они думают?

— «Страна чудес». Нам удалось создать профиль…

— «Страна чудес», — повторяет за мной Рингер и резко переводит взгляд на заснеженную улицу за окном, а потом снова смотрит на меня. — «Страна чудес» — программа пришельцев.

— Верно. — («Оставайся с ней, но постарайся аккуратно вернуть ее обратно».) — Так и есть, Рингер. Помнишь, после того как мы отбили базу, обнаружили там…

— А если бы не обнаружили? Зомби, если бы не обнаружили? — Рингер тычет ножом в мою сторону. — И то и другое одинаково вероятно, а вероятность имеет значение. Поверь мне, Зомби, я спец в таких вопросах. До сегодняшнего дня я играла в жмурки, пора перейти к шахматам. — Она перекидывает нож рукояткой вперед и протягивает мне: — Вырежи его из меня.

Я не знаю, что сказать, и тупо смотрю на нож в ее руке.

— Имплантат, Зомби. — Рингер бьет меня кулаком в грудь. — Мы должны от них избавиться. Ты извлечешь мой, а я твой.

Я даже закашлялся.

— Рингер, мы не можем это сделать. — Пытаюсь найти какой-нибудь аргумент, но самым веским оказывается вот этот: — Если не сможем вернуться к точке эвакуации, как нас найдут?

— Черт! Зомби, ты слышал хоть слово из того, что я тут наговорила? Что, если они — не мы? Что, если они — они? Что, если все это было обманом?

— Ой, Рингер, я тебя умоляю! Ты хоть понимаешь, что это сумасше… глупость? Инопланетяне спасают своих врагов, делают из них солдат и дают им оружие? Перестань, давай закроем эту тему, у нас есть работа. Может, тебе это и не нравится, но я твой командир…

— Ладно, — совершенно спокойно говорит Рингер.

Я разгорячился, а она, напротив, стала холодна как лед.

— Тогда я сделаю это сама.

Рингер наклоняет вперед голову и заносит руку с ножом над шеей. Я отбираю нож. С меня хватит.

— Встать, рядовой Рингер.

Я отбрасываю нож в темную часть комнаты. Меня всего трясет, и голос тоже дрожит.

— Хочешь просчитать все варианты — отлично. Сиди здес, пока я не вернусь. А еще лучше — прикончи меня прямо сейчас. Вдруг мои инопланетные хозяева придумали, как скрыть от тебя, что я инвазирован. А после того, как прикончишь, возвращайся к ребятам и их тоже всех перебей. Пусти пулю в голову Чашке. Почему нет? Она ведь тоже может быть врагом? Так пристрели ее! Это же единственный выход, да? Убивай всех, чтобы не убили тебя.

Рингер никак не реагирует, ни жестом, ни словом. Снег залетает в разбитое окно, свет от раскаленных обломков бензовоза подкрашивает снежинки темно-красным.

— Ты уверен, что не умеешь играть в шахматы? — спрашивает Рингер, потом кладет винтовку на колени и поглаживает указательным пальцем спусковой крючок. — Повернись ко мне спиной, Зомби.

Мы дошли до конца тропинки, и это тупик. У меня кончились хоть сколько-нибудь убедительные аргументы, поэтому я говорю первое, что приходит в голову:

— Меня зовут Бен.

Рингер даже не моргнула.

— Паршивое имя. Зомби лучше.

— А у тебя какое? — не отступаю я.

— Вот это — то, что не имеет значения. Это уже давно не важно, Зомби, — отвечает Рингер.

Она продолжает ласкать спусковой крючок, медленно так поглаживает; это повторяющееся движение действует на меня гипнотически, даже голова немного кружится. Я пытаюсь найти выход:

— Давай сделаем так: я вырезаю твой имплантат, а ты обещаешь не убивать меня.

Мне легче принять бой с дюжиной снайперов, чем с одной Рингер, которая превратилась в Дороти, а так она останется на моей стороне. Мысленно я вижу картинку: моя голова разлетается, как голова фанерной мишени на стрельбах.

Рингер вскидывает голову, уголок ее рта вздрагивает. Улыбка? Почти, но не совсем.

— Шах.

Мой ход — я дарю Рингер улыбку искренней доброты. Старая добрая улыбка Бена Пэриша, та самая, с помощью которой я мог получить все, что хотел. Ну, конечно, теоретически, — я ведь скромный парень.

— Шах значит «да»? Или это урок игры в шахматы?

Рингер откладывает винтовку в сторону и поворачивается ко мне спиной. Наклоняет голову. Убирает волосы с шеи.

— И то и другое.

С улицы доносятся выстрелы Кекса. Снайпер отвечает. Этот джемсейшен продолжается, пока я опускаюсь на колено за спиной у Рингер. Какая-то часть меня готова сделать так, как она просит, если это поможет мне — и всем ребятам из группы — остаться в живых. А другая часть тихо протестует: «Это же все равно что кормить мышей домашним печеньем! Что будет дальше? Она захочет устроить физический осмотр моих мозгов?»

— Расслабься, Зомби, — ровным голосом говорит Рингер, теперь она снова та Рингер, которую я знал. — Если эти имплантаты не наши, может, лучше не носить их под кожей? А если наши, когда вернемся, доктор Пэм имплантирует их обратно. Согласен?

— Шах и мат?

— Точно, — кивает Рингер.

Я достаю свой нож и ощупываю участок кожи под шрамом. У Рингер длинная красивая шея, и еще очень холодная. У меня дрожат руки.

«Сделай, как она хочет. Это, скорее всего, кончится трибуналом и ты всю оставшуюся жизнь будешь чистить картошку, но хотя бы останешься в живых».

— Только аккуратно, — шепотом говорит Рингер.

Я делаю глубокий вдох и провожу кончиком ножа вдоль шрама. Появляется алая капелька крови, она поразительно яркая на фоне ее перламутровой кожи. Рингер даже не вздрагивает, но я все равно спрашиваю:

— Не больно?

— Нет, даже приятно.

Я вынимаю имплантат. Чип в капельке крови примагнитился к острию ножа.