5-я волна Янси Рик
— На какое задание их не выпускают?
Эван отводит взгляд.
— Ты видела.
Тот мальчишка в солдатской форме, вооруженный винтовкой с него ростом. Тот, которому Эван перерезал горло возле лагеря беженцев в лесу. Теперь мне действительно надо глотнуть воды. Я подхожу к Эвану. Он замирает. Я наклоняюсь и беру у него фляжку с водой. Делаю четыре больших глотка, но во рту все равно сухо.
— Сэм и есть Пятая волна, — говорю я.
После этих слов у меня появляется неприятный привкус во рту. Я снова пью.
Эван кивает:
— Если Сэмми прошел обследование, он жив и… — Он замолкает на секунду, чтобы подобрать подходящие слова: — И проходит процесс обработки.
— Ты имеешь в виду промывку мозгов.
— Я бы сказал, ему прививают другой взгляд на происходящее. Идея заключается в том, что инопланетяне используют тела людей, а мы, люди, нашли способ их обнаруживать. И если ты можешь их обнаружить, значит, ты можешь…
Я не даю ему договорить:
— Это все выдумки. Тела людей используете вы.
Эван качает головой:
— Но не так, как думает Сэмми.
— Что это значит? Или вы их используете, или не используете.
— Сэмми считает нас чем-то вроде инвазии, паразитами, которые проникли в мозг человека и…
— Забавно, Эван, именно так я вашего брата и представляю. — Я просто не могу сдержаться: — Паразиты.
Эван поднимает руку. Я не бью его по руке и не убегаю. Тогда он осторожно берет меня за запястье и усаживает на землю. Сердце выскакивает из груди, холод собачий, а я чувствую, что вспотела. Что дальше?
Эван смотрит мне в глаза.
— Жил один мальчик, настоящий мальчик, его звали Эван Уокер, — говорит он. — Как у любого ребенка, у него были родители, еще были братья и младшая сестра. Меня поместили в него перед его рождением. Его мама спала. Мы оба спали. Тринадцать лет я спал внутри Эвана Уокера. Он учился садиться в кроватке, есть твердую пищу, ходить, говорить, бегать и кататься на велосипеде, а я все это время был внутри его и ждал, когда придет время проснуться. По всей Земле тысячи иных спят в тысячах Эванов Уокеров. Некоторые из нас уже разбужены, чтобы в нужное время сделать то, что следует сделать.
Я киваю и сама не понимаю, с чем соглашаюсь. Его поместили в тело человека? Что, черт возьми, это значит?
— Четвертая волна, — пытается подсказать мне Эван. — Глушители. Подходящее для нас название. Мы скрывались внутри человеческих тел, внутри человеческих жизней и ничем не выдавали свое присутствие. Нам ни к чему было притворяться вами. Мы были вами. Эван не умер, когда я проснулся. Он… растворился во мне.
Эван замечает, что мне страшно. Он всегда все замечает. Протягивает ко мне руку, я отшатываюсь.
— Так кто же ты, Эван? — шепотом спрашиваю я. — Где ты? Говоришь, что тебя… — Мысли у меня в голове скачут с бешеной скоростью. — Поместили? Куда тебя поместили?
— Ну, может, поместили — не то слово. Тут больше подходит «загрузили». Меня загрузили в мозг Эвана, когда он находился в процессе развития.
Я мотаю головой. Для существа, которое опережает меня в развитии на тысячи лет, он слишком долго формулирует ответ на простой вопрос.
— Какой ты? На кого ты похож?
Эван хмурится.
— Ты знаешь, какой я.
— Да нет же! О господи, иногда ты такой…
«Осторожнее, Кэсси, не увлекайся. Помни о том, что сейчас важно».
— До того, как ты стал Эваном. На что ты был похож, прежде чем появился у нас?
— Ни на что. У нас не было тел десятки тысяч лет. Мы вынуждены были расстаться с ними, когда покидали свою родину.
— Опять врешь. На кого ты был похож? На жабу, на бородавочника, на слизня? Все живые существа на что-нибудь похожи.
— Мы — чистое сознание. У нас нет плоти. Мы покинули свои тела и загрузили наше сознание в бортовой компьютер корабля-носителя. Только так мы могли отправиться в путь. — Эван накрывает мой кулак ладонями. — Это Эван. Аналогия не идеальная, потому что нельзя сказать, где заканчиваюсь я и начинается он. — Он улыбается. — Не очень-то хорошо у меня получается, да? Хочешь, покажу тебе, какой я?
Матерь Божья!
— Нет. Да. Что ты имеешь в виду?
Я представляю, как он стягивает с себя лицо на манер персонажа из фильма ужасов.
— Ты меня куда-то поместишь?
Эван смеется:
— Ну, в некотором роде. Я покажу, если хочешь увидеть.
Естественно, я хочу увидеть. И конечно, я не хочу увидеть. Может ли это приблизить меня к Сэмми? Но дело тут не только в Сэмми. Если Эван покажет себя, я пойму, наверное, почему он спас меня, когда должен был убить. Почему обнимал темными ночами, не давал сойти с ума.
Он улыбается — должно быть, рад, что я не пытаюсь выцарапать ему глаза и не смеюсь, что, возможно, было бы для него больнее. Моя рука в его большой ладони, как сердце розы в бутоне перед дождем.
— Что я должна делать? — спрашиваю шепотом.
Он отпускает мою руку и тянется к лицу. Я вздрагиваю.
— Я никогда не причиню тебе боль, Кэсси.
Я вздыхаю. Киваю. Еще один вздох.
— Закрой глаза.
Он легко, как бабочка крыльями, прикасается к моим векам.
— Расслабься. Дыши глубже. Освободи сознание. Если этого не сделаешь, я не смогу войти. Ты хочешь, чтобы я вошел, Кэсси?
«Да. Нет. О господи, как далеко я должна зайти, чтобы выполнить свое обещание?»
— Я хочу, чтобы ты вошел, — шепчу я.
Я думала, это начнется у меня в голове, но все совсем не так. Приятное тепло распространяется по всему телу. Оно исходит из моего сердца; кости, плоть, кожа растворяются в нем. Тепло заливает Землю, преодолевает границы Вселенной. Оно везде, и оно — все. Мое тело и все, что вне моего тела, сливаются с ним. А потом я чувствую его. Он тоже там, вместе со мной; нас ничто не разделяет, нет такой точки, где заканчивается он и начинаюсь я. Я открываюсь, как цветок навстречу дождю. Мучительно долго и в то же время головокружительно быстро. Я растворяюсь в тепле, растворяюсь в нем. Здесь не на что смотреть, его нельзя описать, он просто есть.
72
Как только я открываю глаза, сразу начинаю рыдать. Просто ничего не могу с собой сделать. Никогда в жизни мне не было так одиноко.
— Наверное, все произошло слишком быстро, — говорит Эван.
Он прижимает меня к себе и гладит по голове, а я не сопротивляюсь. Я опустошена, я растеряна, я осталась совсем одна, у меня нет ни капли сил, все, что я могу, — это позволить ему обнимать себя.
— Прости, что обманывал, — шепчет он, прикасаясь губами к моим волосам.
Снова со всех сторон подкрадывается холод. Теперь у меня есть только память о тепле.
— Наверное, невыносимо жить взаперти. — Я прижимаю ладонь к груди Эвана и чувствую, как стучит его сердце.
— Мне не кажется, что я взаперти, — отвечает он. — Скорее есть ощущение, что мне дали свободу.
— Свободу?
— Да, свободу, возможность снова что-то чувствовать. Вот это, например.
Эван целует меня, и другое тепло разливается по моему телу.
Я лежу в объятиях врага. Что со мной такое? Эти существа сжигали нас заживо, давили, топили, морили; они выкачали из человечества всю кровь. И вот я распускаю нюни с одним из них! Я открыла ему дверь в свою душу. Я разделила с ним нечто более дорогое, чем свое тело.
Сэмми. Все это я делаю ради него. Хороший ответ, только сложноват. Правда проще.
— Ты сказал, что проиграл в споре о том, как поступить с человеческой заразой. А ты что предлагал?
— Сосуществование. — Эван разговаривает со мной, но обращается к звездам над нами. — Нас не так уж много, Кэсси. Всего несколько сот тысяч. Мы можем загрузиться в ваше сознание и жить новой жизнью. И никто никогда об этом не узнает. Не многие согласились с таким решением. Большинство посчитало, что притворяться людьми — это ниже нашего достоинства. И есть опасность вскоре стать такими же, как вы.
— А кому-то хотелось превратиться в человека?
— Мне — нет, — признается Эван и добавляет: — Пока я не стал человеком.
— Это когда… когда ты «проснулся» в Эване?
Он качает головой и просто, как будто это самый очевидный ответ, говорит:
— Когда я проснулся в тебе, Кэсси. Я не был до конца человеком, пока не увидел себя в твоих глазах.
После этих слов в его настоящих человеческих глазах появляются настоящие человеческие слезы. Наступает моя очередь утешить его. Моя очередь увидеть себя в его глазах.
Кто-то может сказать, что я не первая упала в объятия врага.
Но я человек, а кто Эван? Человек и иной. И то и то. Ни то ни другое. Любовь ко мне дала ему свободу.
Но Эван смотрит на это иначе. Он сдается.
— Я сделаю все, что ты скажешь, Кэсси, — говорит Эван; от слез его глаза блестят ярче, чем звезды. — Я понимаю, почему ты приняла такое решение. Если ты пойдешь в лагерь, я тоже пойду, и тысяча глушителей меня не остановит.
Он с такой страстью шепчет эти слова мне на ухо, словно делится самой большой тайной во всем мире. Возможно, это и есть самая большая тайна во всем мире.
— Это безнадежно. Это глупо. Это самоубийство. Но любовь — оружие, против которого они бессильны. Они знают, как ты думаешь, но они не знают, как ты чувствуешь.
«Не мы. Они».
Эван переступил через порог, а он не дурак. Он понимает, что обратной дороги не будет.
73
В наш последний день перед расставанием мы спим под эстакадой, как двое бездомных; впрочем, мы и есть бездомные. Один спит, другой на посту. Когда наступает моя очередь караулить, Эван без всяких колебаний возвращает мне оружие и мгновенно засыпает. Его не волнует, что я могу убежать или пустить ему пулю в висок. А впрочем, поди угадай, что его волнует, а что нет. Иные думают не так, как мы, вот в чем наша проблема. Вот почему я с самого начала поверила Эвану, а он знал, что поверю. Глушители убивают людей; Эван не стал меня убивать. Следовательно, Эван не может быть глушителем. Понимаете? Это логика. Хм, человеческая логика.
В сумерках мы доедаем съестные припасы, потом поднимаемся по насыпи и укрываемся в лесу у обочины тридцать пятого шоссе. Эван говорит, что автобусы курсируют только по ночам и услышать их приближение будет просто — звук мотора разносится на мили, потому что других звуков здесь просто нет. Сначала появится свет фар, потом рычание двигателей, а потом автобусы промчатся мимо, как большие желтые гоночные машины. Шоссе давно очистили, так что скорость движения не ограничена. Эван не знает, остановятся они или нет. Может, задержатся лишь на минуту, чтобы кто-нибудь из охраны смог пустить пулю мне в лоб. А может, вообще не появятся.
— Ты говорил, в лагерь до сих пор свозят детей, — напоминаю я. — Почему автобусы могут не появиться?
Эван отвечает, а сам наблюдает за шоссе:
— Однажды «спасенные» в лагере поймут, что их обманывают, или выжившие за забором догадаются. Когда это произойдет, база будет закрыта, — Эван кашляет, — или та ее часть, где производится очистка.
— Что значит — закрыта?
— Так же, как был закрыт ваш лагерь беженцев.
Я обдумываю услышанное и тоже смотрю на шоссе.
— Хорошо, — говорю наконец, — тогда будем надеяться, что Вош еще не выдернул вилку из розетки.
Я беру пригоршню земли вперемешку с веточками и сухими листьями и размазываю все это по лицу. Следующую пригоршню втираю в волосы. Эван молча наблюдает.
— Теперь можешь настучать мне по голове, — говорю я. — Или вырубить меня и пойти в одиночку.
От меня пахнет землей, и я почему-то вспоминаю о том, как папа стоял на коленях в клумбе рядом с белой простыней.
Эван вскакивает на ноги. Секунду мне кажется, что он здорово обиделся: вот сейчас возьмет и правда настучит мне по голове. Вместо этого он обхватывает себя руками, как будто пытается согреться. А может, так он сдерживается от рукоприкладства.
— Это самоубийство, — решительно говорит он. — Мы оба так думаем, поэтому один из нас может об этом сказать. Пойду я — самоубийство, пойдешь ты — тоже. Мертвые или живые, мы проиграли.
Я достаю из-за пояса пистолет и кладу на землю у ног Эвана. Потом — М-16.
— Сохрани для меня, — говорю ему. — Когда вернусь, мне это понадобится. И кстати, кто-то ведь должен это сказать: ты глупо выглядишь в детских штанишках.
Я пододвигаю к себе рюкзак и достаю мишку. Его пачкать не обязательно, он и так потрепан дальше некуда.
— Ты хоть слышала, что я сказал? — резко спрашивает Эван.
— Проблема в том, что ты сам себя не слышишь, — отвечаю я. — Попасть на базу можно только одним способом — так, как попал туда Сэмми. Поэтому я иду одна, а ты помолчи. Скажешь что-нибудь — получишь оплеуху.
Я поднимаюсь на ноги, и в этот момент происходит нечто странное. Когда я выпрямляюсь, Эван как будто становится меньше.
— Я вытащу оттуда младшего брата, и есть только один способ сделать это.
Эван смотрит на меня и кивает. Он был во мне. Там не было места, где заканчивался он и начиналась я. Он знает, что я ему скажу: «Я сделаю это одна».
74
Звезды. Они как яркие булавки над пустынным шоссе.
На шоссе девчонка. У девчонки лицо перепачкано в земле, а в спутанных волосах застряли веточки и сухие листья. Она стоит под звездами на пустынном шоссе и прижимает к груди потрепанного плюшевого мишку.
Сначала рычат двигатели, а потом темноту пронзают лучи фар. Свет все ярче, как будто в ночи рождаются две сверхновые звезды. Фары освещают девчонку, надвигаются на нее, но она не убегает и не прячется. Она дала обещание и должна его выполнить.
Водитель давно меня заметил, у него хватает времени остановиться. Скрипят тормоза, с шипением открывается дверь, и на асфальт спускается солдат. У него пистолет, но он в меня не целится. Я стою в свете фар, солдат смотрит на меня, я смотрю на солдата.
У него на руке белая повязка с красным крестом. На мундире именная нашивка — Паркер. Я помню это имя. Сердце стучит чуть быстрее. Вдруг он меня узнает? По идее, я давно мертва.
Как меня зовут? Лизбет. Я не ранена? Нет. Я одна? Да.
Паркер не спеша обходит вокруг меня. Он не замечает охотника, который наблюдает за этой сценкой из леса. Охотник держит Паркера на прицеле. Естественно, что Паркер этого не видит, потому что охотник в лесу — глушитель.
Паркер берет меня за руку и помогает подняться в автобус. Половина мест свободна. Пассажиры в основном дети. — Есть и взрослые, но они не имеют значения. Значение имеют только Паркер, водитель и солдат с нашивкой «Хадсон». Я усаживаюсь на заднее сиденье рядом с запасным выходом. На это же место забрался Сэмми, когда прижимал к стеклу ладошку и смотрел, как я уменьшаюсь в размерах, пока меня не поглотила поднявшаяся над дорогой пыль.
Паркер дает мне пакетик с мятым мармеладом и бутылку с водой. Я не хочу ни есть, ни пить, но все равно ем и пью. — Мармелад лежал у солдата в кармане, он теплый и липкий, — как бы меня не стошнило.
Автобус набирает скорость. У передней двери кто-то плачет. К плачу прибавляется шорох шин по асфальту, гудение двигателя и свист холодного ветра, задувающего в приоткрытые окна.
Паркер возвращается с серебристым диском в руке. Он прикладывает диск к моему лбу и говорит: это чтобы измерить температуру. Штуковина светится красным светом. Паркер заявляет, что я в порядке. Он спрашивает, как зовут моего мишку.
Я отвечаю, что Сэмми.
На горизонте появляется свет. Паркер говорит мне, что это лагерь «Приют». Там абсолютно безопасно. Больше не надо прятаться. Не надо убегать. Я киваю — я в безопасности.
Свет становится ярче, он просачивается сквозь ветровое стекло, а потом заливает весь автобус. Мы подъезжаем к воротам, громко звенит звонок, и створки разъезжаются. На сторожевой вышке маячит часовой.
Автобус останавливается возле ангара. В салон забирается толстый мужчина, он прыгучий, как все толстяки. Его зовут майор Боб. Он говорит, что нам не следует бояться. Мы в полной безопасности. Надо усвоить всего два правила. Первое: запомнить свой цвет. Второе: слушать и слушаться.
Я становлюсь в хвост своей группы, и мы идем следом за Паркером к боковой двери в ангар. Паркер хлопает Лизбет по плечу и желает ей удачи.
Я нахожу красный круг и сажусь на пол. Кругом солдаты. Но большинство солдат — дети, некоторые не намного старше Сэма. У них у всех монокуляры, и они все очень серьезные, особенно те, кто помладше. Самые маленькие — самые серьезные.
«Детьми легко манипулировать. Их можно убедить в чем угодно, от них можно добиться каких угодно действий, — объяснял мне Эван на инструктаже перед операцией. — При правильной подготовке нет ничего опаснее, чем десятилетний солдат».
Мой номер Т-62. «Т» значит Терминатор. Ха-ха.
Нас вызывают по номерам через динамики.
— Шестьдесят второй! Тэ шестьдесят два, пожалуйста, пройдите к красной двери! Номер шестьдесят два!
«Первая остановка — душевая комната».
За красной дверью меня встречает худая женщина в зеленом врачебном халате и брюках. Вся одежда, включая нижнее белье, отправляется в корзину с крышкой. Здесь любят детей, но не любят вшей и клещей. Вот душ, вот мыло. После душа надо надеть белый халат и дождаться, когда позовут.
Я сажаю мишку возле стены и голая становлюсь на холодный кафельный пол. Вода чуть теплая. У мыла резкий медицинский запах. Когда надеваю хлопчатобумажный халат, кожа у меня еще мокрая. Ткань липнет к телу и становится почти прозрачной. Я подбираю мишку и жду.
«Дальше предварительный отбор. Очень много вопросов. Вопросы будут часто повторяться. Это чтобы проверить твою историю. Сохраняй спокойствие. Сосредоточься».
Прохожу в следующую дверь. Забираюсь на смотровой стол. Новая медсестра. Эта толще и грубее первой. Она почти на меня не смотрит. Наверное, с тех пор как глушители захватили базу, она повидала тысячи таких, как я.
Мое полное имя? Элизабет Саманта Морган.
Сколько мне лет? Двенадцать.
Откуда я? Есть ли братья и сестры? Кто-нибудь из моих родственников еще жив? Где я побывала, после того как ушла из дома? Что случилось с моей ногой? Как меня подстрелили? Кто меня подстрелил? Знаю ли я, где укрываются другие выжившие? Как звали моих братьев и сестер? Как звали моих родителей? Как звали мою лучшую подругу? А теперь надо еще раз рассказать, что случилось с моей семьей.
Когда все это заканчивается, толстая медсестра хлопает меня по коленке и говорит, что мне нечего бояться. Я в полной безопасности.
Прижимаю мишку к груди и киваю.
В полной безопасности.
«Следующая остановка — физический осмотр. Потом имплантат. Надрез очень маленький. Она, скорее всего, заклеит его медицинским клеем».
Женщина, которая представилась как доктор Пэм, такая милая, что я невольно испытываю к ней симпатию. Доктор моей мечты — добрая, ласковая, терпеливая. Она не торопится, не кидается на меня и не начинает прямо с порога вставлять имплантат. Сначала она разговаривает. Хочет, чтобы я знала обо всем, что она собирается делать. Доктор Пэм показывает имплантат. Он как чип для домашних животных, только лучше! Теперь, если со мной что-нибудь случится, эти славные люди будут знать, где меня искать.
— Как зовут твоего плюшевого мишку?
— Сэмми.
— Ничего, если Сэмми посидит вот на этом стуле, пока мы будем вставлять имплантат?
Я переворачиваюсь на живот. Это глупо, но меня почему-то волнует то, что она может увидеть сквозь халат мой зад. Я напрягаюсь в ожидании, когда она всадит иглу.
«Как только прибор окажется внутри тебя, он активируется и подключится к «Стране чудес». С его помощью можно проследить за тобой или убить тебя».
Доктор Пэм спрашивает, что случилось с моей ногой. Какие-то плохие люди стреляли в меня. Здесь ничего подобного не произойдет, уверяет доктор Пэм. В лагере «Приют» нет плохих людей. Я в полной безопасности.
Имплантат вставлен. Такое чувство, будто мне на шею повесили камень весом двадцать фунтов. Пришло время последнего теста, говорит доктор Пэм. Это программа, захваченная у врага.
«Они называют ее «Страной чудес»».
Я хватаю со стула мишку и иду за доктором Пэм. Белые стены. Белый пол. Белый потолок. Белое кресло, как в кабинете у дантиста. Ремни на подлокотниках и на подставке для ног. Клавиатура и монитор. Доктор говорит, чтобы я села в кресло, а сама подходит к компьютеру.
— А что делает «Страна чудес»? — спрашиваю я.
— Ну, Лизбет, это сложновато, но если в двух словах, то она сделает виртуальную карту твоих когнитивных функций.
— Карту мозгов?
— Да, что-то вроде этого. Садись в кресло, милая. Это не займет много времени, и я обещаю, что больно не будет.
Я сажусь и прижимаю мишку к груди.
— О, нет, лапочка, Сэмми не может сидеть с тобой в этом кресле.
— Почему?
— Давая я его посажу вот тут, рядом с компьютером.
Я с недоверием смотрю на доктора, но она улыбается в ответ. Доктор Пэм такая добрая. Следует ей доверять, ведь она мне поверила.
Я протягиваю мишку, но так сильно нервничаю, что он выскальзывает из рук. Хочу поднять, но доктор Пэм говорит, чтобы я сидела спокойно, она сама поднимет мишку. А потом она наклоняется.
Я хватаю ее за голову двумя руками и бью о подлокотник. Удар такой сильный, что у меня запястья горят от боли. Доктор Пэм падает, я ее оглушила, но она еще в сознании. К тому моменту, когда ее колени касаются пола, я спрыгиваю с кресла и захожу ей за спину. В плане был удар карате по горлу, но она стоит на коленях спиной ко мне, так что приходится импровизировать. Я хватаю с подлокотника ремень и дважды оборачиваю его вокруг шеи доктора Пэм. Она поднимает руки, но уже слишком поздно. Я упираюсь ногой в кресло и тяну за концы ремня.
Секунды в ожидании, когда она потеряет сознание, — самые долгие секунды в моей жизни.
Доктор Пэм перестает сопротивляться, я сразу отпускаю ремень, и она падает ничком на пол. Я проверяю пульс.
«Я знаю, искушение будет велико, но ты не можешь убить ее. Все, кто работает на базе, подключены к системе слежения, которая находится в командном центре. Если ты ее убьешь, там начнется ад кромешный».
Я переворачиваю доктора Пэм на спину. У нее из носа течет кровь. Видно, сломала. Я завожу руку себе за голову. — Это самая противная часть, но выброс адреналина сделал свое дело. Я в эйфории — пока все идет отлично. Я смогу, у меня получится.
Срываю пластырь с шеи и растягиваю надрез за края. Когда он открывается, у меня возникает ощущение, будто в рану вставили горящую спичку. Сейчас бы пригодились пинцет и зеркало, но у меня их нет, поэтому выковыриваю приборчик ногтем. Получается лучше, чем я ожидала. После трех попыток штуковина застревает под ногтем, и я ее вытаскиваю целой и невредимой.
«Загрузка начинается через девяносто секунд. Таким образом, у тебя будет три, может, четыре минуты. Не больше пяти».
Сколько минут прошло? Две? Три? Я сажусь на колени рядом с доктором Пэм и засовываю имплантат как можно глубже ей в нос. Фу, гадость!
«Нет, ты не можешь поместить прибор ей в рот. Он должен находиться как можно ближе к мозгу. Мне жаль, но это так».
Тебе жаль, Эван?
Мой указательный палец в крови, моя кровь смешалась с кровью доктора Пэм.
Я подхожу к клавиатуре. Теперь действительно становится жутко.
«Номера Сэмми ты не знаешь, но можно попробовать перекрестные ссылки с его именем. Не подойдет один вариант, попробуй другой. Там должна быть функция поиска».
Кровь тонкой струйкой стекает по шее и дальше между лопаток. Меня трясет, и это мешает печатать, в результате я только со второй попытки правильно набираю в мигающем синем окне слово «поиск».
«Введите номер».
Ну вот, теперь нужен номер!
Ключ — Салливан.
«Ошибка ввода данных».
Я разрываюсь между желанием швырнуть монитор через всю комнату и запинать доктора Пэм до смерти. Ни то ни другое не поможет мне найти Сэма, но оба варианта наверняка принесут облегчение. Я нажимаю на кнопку «Выход». Всплывает синее окно, я печатаю «поиск по имени».
Слова исчезают. Исчезают в «Стране чудес». Синее окошко мигает и снова становится чистым.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. У меня кончается время.
«Если не сможешь найти его в системе, переходим к плану «Б»».
Мне не нравится план «Б». Мне нравится план «А». По плану «А» на карте сразу выскакивает место, где держат Сэмми, и я бегу прямо к нему. По плану «А» все просто и чисто. По плану «Б» — сложно и грязно.
Еще одна попытка. Пять секунд погоды не сделают.
Я набираю «Салливан».
На дисплее появляются помехи, потом на сером фоне неистово скачут цифры, они заполняют весь экран, как будто я дала команду оценить достоинства числа «Пи». В панике стучу наугад по клавишам, но ряды цифр продолжают свой бег по дисплею. Пять минут заканчиваются. План «Б» — дерьмо, но все-таки план.
Я ныряю в соседнюю комнату и нахожу там белые комбинезоны. Хватаю один с полки и сдуру пытаюсь натянуть, не сняв халат. Потом рычу от отчаяния и срываю халат. На секунду я остаюсь голая, и в эту секунду в дверь у меня за спиной может ворваться целая толпа глушителей. Так всегда бывает, когда действуешь по плану «Б». Комбинезон великоват, но лучше пусть будет велик, чем мал. Быстро застегиваю молнию и возвращаюсь в комнату «Страны чудес».
«Если не сможешь найти его в главном интерфейсе, есть вариант, что у врача где-то при себе портативный прибор. Они действуют по общему принципу, но ты должна быть очень осторожна. Одна функция у прибора — локатор, другая — дистанционный активатор взрывателя. Нажмешь не на ту кнопку и уже никогда не найдешь Сэмми, ты его убьешь».
Когда я врываюсь обратно в комнату, доктор Пэм уже сидит, в одной руке она держит мишку, а в другой серебристый предмет, похожий на мобильный телефон.
Как я уже говорила, план «Б» — полное дерьмо.
75
Шея доктора Пэм в том месте, где я душила, стала ярко-красной. Лицо перепачкано в крови. Но руки у нее не дрожат и в глазах уже нет былой теплоты. Большой палец доктора Пэм зависает над зеленой кнопкой под дисплеем с номерами.
— Не нажимайте, я ничего вам не сделаю. — Присаживаюсь на корточки и показываю ей пустые ладони. — Серьезно, вы же на самом деле не хотите нажимать на эту кнопку.
Она нажимает.
Резко откинув голову назад, она валится на спину. Ноги пару раз дергаются… Все, доктора Пэм больше нет.
Я поскорее вырываю мишку из мертвых пальцев и бегу обратно в комнату с комбинезонами, а оттуда в коридор. Эван не удосужился рассказать о том, сколько времени проходит с момента включения сирены до того, как охрана поднимется по тревоге, база закроется, нарушитель будет пойман и умрет под пытками. Думаю, это не займет много времени.
Бестолковый план «Б». Ненавижу его. Вот только мы с Эваном не придумали план «В».
«Сэмми будет в группе, где ребята старше его, так что я уверен: искать надо в казармах вокруг плаца».
Казармы вокруг плаца. Где это может быть? Может, спросить кого-нибудь из местных? Я-то знаю только один путь из этого здания — тот, по которому я сюда пришла: мимо мертвого тела, дальше старая толстая медсестра, потом молодая худая, и прямиком в объятия майора Боба.
В конце коридора вижу лифт с единственной кнопкой — кнопкой вызова. Экспресс в один конец, пункт назначения — подземный комплекс. Эван говорил, что там Сэмми и другим «новобранцам» показывали искусственные существа, «прикрепленные» к настоящему мозгу человека. Повсюду камеры слежения. Везде снуют глушители.
Из этого коридора только два выхода: дверь, откуда я вышла, и дверь справа от лифта.