Тайна замка Роксфорд-Холл Харвуд Джон
— Мне думается, я задавался вопросом, не действовали ли Роксфорды, заранее договорившись между собой… Я хочу сказать, что их отчуждение было лишь видимостью, чтобы заманить в ловушку миссис Брайант с целью вытянуть у нее побольше денег. Если так, то между ними, скорее всего, произошел разрыв… вероятно, Элинор Роксфорд возревновала мужа к миссис Брайант…
— Уверяю вас, что все это — ложные измышления, — горячо возразила я.
— Мисс Лэнгтон, — произнес он после небольшой паузы, — мне кажется, вы знаете больше, чем… Вы уверены, что вам больше нечего сказать мне такого, что могло бы помочь оправданию моего отца?
— Совершенно уверена, мистер Риз. Давайте просто скажем, что у меня есть собственные резоны желать, чтобы Тайна была разгадана. — В последние несколько минут во мне зародилось огромное желание пройти по следам Нелл Роксфорд и увидеть Холл собственными глазами. — А это исследование, — спросила я, — сколько времени оно может занять, как вы полагаете?
— Судя по тому, что говорит Рафаэл, группе может понадобиться пробыть там лишь одни сутки, от силы — двое.
— Но Холл обветшал, в нем никто не живет уже более двадцати лет: как возможно сколько-нибудь удобно устроить там такую группу? Сколько их будет?
— Около полудюжины — это самое большее: все они уже ветераны профессии, мисс Лэнгтон, и привезут все с собой: походные кровати, провизию, спиртовые нагреватели и все такое… Как вы думаете, ваш дядюшка согласится поехать вместе с нами?
— Нет, мистер Риз. Я бы с удовольствием — хотя «удовольствие» вряд ли подходящее здесь слово — сама поехала, чтобы присутствовать на эксперименте, но не знаю, как я смогу присоединиться к группе мужчин без chaperone,[36] а у меня нет подруги, которая захотела бы меня сопровождать.
— Мисс Лэнгтон, если это единственное затруднение, клянусь вам моей жизнью, что стану оберегать вас, как свою собственную сестру.
— Вам придется убеждать в этом не меня, а моего дядю, сэр… Расскажите мне о вашей сестре.
— Гвинет только что исполнился двадцать один год; она примерно вашего роста, мисс Лэнгтон, только не темноволосая, а блондинка. Очень любит читать романы, играет и поет, точно ангел.
— Тогда она на меня не похожа: я едва могу сыграть одну-две ноты, а пою так, что это, скорее, сочли бы Божьей карой. Как вы думаете, ей не могли бы разрешить поехать вместе с группой?
По его лицу пробежала тень.
— Боюсь, нет, мисс Лэнгтон. Видите ли, моя мать не одобряет моего стремления ворошить старые сплетни, как она это называет; она так и не простила моего отца за то, что он разрушил нашу семью (опять-таки ее слова) и испортил виды на будущее моей сестры.
— Это вряд ли поможет успокоить моего дядю, — сказала я, — но я спрошу его и посмотрю, что он скажет. А тем временем, мистер Риз, я надеюсь, что все, о чем мы сегодня с вами говорили, останется в строгом секрете. Я напишу вам в ближайшее время.
Вставая с кресла, чтобы попрощаться, я вдруг осознала, что дрожу от усталости — а может быть, от того, чему я только что дала ход.
Я, конечно, могла бы не повиноваться дяде, но мне не хотелось вызвать долгую размолвку между нами, и я не решалась даже намекнуть ему, что я, по-видимому, могу оказаться Кларой Роксфорд, тем более что от часа к часу я и сама не могла бы сказать, насколько мне в это верится. Точно так же не могла я говорить с ним и о смерти Джона Монтегю, часто занимавшей мои мысли: временами я думала о нем, как если бы он был мне давним и доверенным другом, порой же сердилась на него за предательство. Но потом я вспоминала, как плохо он выглядел в тот день, и мучилась вопросом: а не держался ли он до последнего одной лишь силой воли, пока не смог удовлетворить требования собственной совести? И помимо всего прочего, я знала, что смогу жить в мире с его памятью — и с самой собою, — лишь если приму факел, переданный им в мои руки.
Мой дядя был существом достаточно богемным, чтобы не считать отсутствие chaperone непреодолимым препятствием, однако он часто и громогласно сожалел о том, что мистер Монтегю вообще прислал мне все эти бумаги, и мне стоило упорной борьбы с самой собой не пойти ему на уступки. Лишь после того, как он познакомился с Эдвином Ризом (который обедал у нас неделю спустя после первого визита и сумел ему понравиться), дядя, хотя и неохотно, все же дал свое согласие.
Эдвин — мы вскоре стали называть друг друга просто по имени, как хорошие знакомые, — приходил ко мне трижды в течение прошедших двух недель под тем предлогом, что нам необходимо обсудить подготовку к исследованию, запланированному на первую неделю марта, но я все-таки чувствовала в нем более личную заинтересованность. Сила моей реакции на историю Нелл Роксфорд заставила меня осознать, что с тех пор, как я поселилась вместе с дядей, я действительно ничего не желала и никто не был мне нужен. Моим единственным стремлением было НЕ чувствовать: никогда больше НЕ страдать от той боли, которая была вызвана чувством безграничной вины и смертельного страха, снедавшими меня после маминой смерти. Наша жизнь с дядей устраивала меня потому, что он желал лишь одного: душевного и физического комфорта, дававшего ему возможность спокойно работать. Я была очень привязана к миссис Тременхир и ее детям, отогревалась в душевном тепле их семейного дома, и тем не менее что-то во мне оставалось невосприимчивым к их искренней ко мне привязанности. Я даже не чувствовала этого отсутствия чувств в самой себе, словно утратила всякое желание есть, но ухитрялась как-то выживать и без этого.
Теперь я снова проснулась и чувствовала взгляды Эдвина украдкой, видела, как меняется цвет его лица, когда мы встречаемся глазами, замечала его попытки набраться смелости и заговорить; все приближало ту сцену, которая — как говорилось в столь многих романах — станет решающим моментом в моем существовании. Эдвин был хорош собой, добр, он обладал поистине женской деликатностью чувств. Я ощущала уверенность, что мне не могут понравиться ни его мать, ни его сестра — нисколько не более, чем могу понравиться им я. Однако из всех молодых людей, с кем мне приходилось встречаться, Эдвин казался мне самым привлекательным. Между его визитами я проводила значительную часть времени в размышлениях о Тайне, снова и снова просматривая записи и дневники в поисках ключа к разгадке, пока мне не пришло в голову хотя бы написать Аде Вудворд, если мне удастся отыскать, где она живет. Нелл писала, что они с Адой больше не так близки, как раньше; а еще она утверждала, что не может просить Джорджа и Аду принять ее: это было до смерти Магнуса. Но ведь прежде они были такими близкими друзьями — с самого детства, и, вероятно, если Аде пришлось бы прочесть дневники, она смогла бы разглядеть в них что-то такое, что пропустила я. Хотя я ничего не говорила об этом Эдвину, мне представлялось, что единственной частью бумаг, которую во что бы то ни стало следовало сохранить в тайне, была последняя часть рассказа Джона Монтегю, и то лишь потому, что — с моей точки зрения — она могла укрепить всеобщее впечатление о Нелл как о потерявшей рассудок женщине-убийце. В конце концов я решила переписать для Эдвина и Вернона Рафаэла из записей Джона Монтегю его рассказ о первой встрече с Магнусом — вплоть до исчезновения Корнелиуса, и отрицать существование каких-либо других документов. Если бы речь шла только об Эдвине, я могла бы показать ему и все остальное, но я не очень верила в его осмотрительность.
В дядиной библиотеке я отыскала затрепанный экземпляр Церковного справочника Крокфорда за 1877 год и там нашла достопочт. Джорджа Артура Вудворда, проживающего в г. Уитби (Йоркшир), в доме № 7 по Сент-Майкл-клоуз, у храма Св. Михаила. Другого Джорджа Вудворда в справочнике не значилось, однако я не была вполне уверена, что он тот самый Вудворд, поэтому написала по указанному адресу письмо миссис Дж. А. Вудворд, спросив, не та ли она Ада Вудворд, знакомая Элинор Анвин, которую я так стремлюсь разыскать (я писала так, будто мне ничего не известно о Роксфордской Тайне), и если так, то не согласится ли она переписываться со мной. Но прошла неделя, потом две, ответа не было, и я не чувствовала себя способной написать туда еще раз. Оставалась еще только одна возможность — горничная Люси, которой Нелл доверяла, к которой чувствовала расположение. Но ведь я не знала даже ее фамилии, только что ее семья жила в Шропшире, и было это двадцать лет тому назад. Так что мне не оставалось ничего иного, как предаваться размышлениям и считать дни до наступления шестого марта.
— Леди и джентльмены, не желаете ли вы занять свои места? Мы почти готовы начать.
По стенам заметались тени, когда Вернон Рафаэл поднял повыше свой фонарь и повел нас к рядку стульев, установленных, как кресла в театральном зале, — лицом к доспехам в противоположном конце помещения. В небольшом камине, недалеко от стульев, пылали угли. Хотя огонь здесь горел уже много часов, это произвело совсем мало впечатления на смертельный холод, царивший на галерее. Кроме горящего камина, единственным другим источником света служил канделябр, установленный справа от доспехов и несколько выше них. Еще выше пламя его свечей нечетко отражалось в черноте оконных стекол.
— Мисс Лэнгтон, прошу вас, займите стул поближе к огню.
Бледное лицо Вернона Рафаэла и его белоснежная манишка резко наклонились к полу, когда он поклонился, указывая мне мое место театрально широким взмахом руки. Он был в вечернем костюме, а плечи его обвивал длинный черный плащ. Эдвин подошел ко мне поближе и предложил опереться на его руку, но я отказалась, продемонстрировав ему, что мне нужны обе руки, чтобы справиться с собственным плащом. Наши шаги отдавались множественным эхом, словно нас было в группе человек двенадцать, а не пятеро.
Я устроилась у камина, как меня просили, а рядом со мной — Эдвин. По его левую руку сел профессор Чарнелл, маленький иссохший человечек с седой бородой, подвижный, словно обезьянка, а за ним — профессор Фортескью, краснолицый, свиноподобный человек с доверительной манерой общения и маленькими блестящими глазками. Последним вошел доктор Джеймс Давенант, который на миг дольше других задержался в дверях, обозревая галерею. В нашей группе он был выше всех ростом, худощав и держался очень прямо. Его черные с проседью волосы были зачесаны со лба назад, но нижнюю часть лица скрывали большая борода, усы и бакенбарды. Днем он носил темные очки: по словам Эдвина, он пострадал во время пожара, когда в юные годы путешествовал по Богемии, и его зрение было навсегда повреждено. В голосе его слышалась легкая хрипотца, будто он поправляется после простуды. Казалось, он большею частью предпочитает наблюдать и слушать, однако я обратила внимание, что все остальные участники группы считаются с его мнением. Как говорил мне Эдвин, он был тем единственным членом Общества, которым искренне восхищался Вернон Рафаэл. Он, помимо всего прочего, был выдающимся ученым-криминалистом и консультировал Скотленд-Ярд в нескольких сенсационных расследованиях, из которых самым недавним было дело об ужасающих убийствах в Уайтчепеле.
Вернон Рафаэл двинулся в противоположный конец галереи и остановился рядом с доспехами, где опустил на пол свой фонарь, закрыл ставни и повернулся лицом к аудитории. В колеблющемся свете свечей доспехи, казалось, раскачиваются взад и вперед, огненные блики ползли то вверх, то вниз по сверкающему лезвию меча. Я едва могла разглядеть провода, змеившиеся от постамента, мимо ног Вернона Рафаэла, под дверь, ведущую с галереи в библиотеку, к индукционной машине. Мы уже успели — по просьбе Рафаэла — осмотреть машину, которая, по его словам, после прошедших двадцати лет все еще была в абсолютно рабочем состоянии. Машина походила на огромную прялку из меди и полированного дерева, однако вместо одного колеса снабженную полудюжиной массивных стеклянных дисков, помещенных бок о бок. Сент-Джон Вайн, смуглый, молчаливый молодой человек с мрачным выражением лица, которого я почти и не видела в течение всего дня, сначала медленно повернул ручку, потом принялся вращать ее все быстрее и быстрее, пока диски не стали издавать неясные голубоватые блики света, в то время как Вернон Рафаэл двумя деревянными палочками держал провода, постепенно их сближая, пока между ними, со злобным треском и запахом горелого, не проскочила яростная голубая искра.
— Леди и джентльмены! — повторил он, словно его аудитория состояла не из пяти, а из пятидесяти человек. — Сейчас вы станете свидетелями того сеанса — психологического эксперимента, если вам угодно, — какой Магнус Роксфорд намеревался провести в субботний вечер тридцатого сентября тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Нам не приходится здесь строить догадки, поскольку, как нам известно из показаний Годвина Риза (тут он сделал как бы намек на поклон в сторону Эдвина), он совершенно точно описал, что намеревается сделать. Вы вполне можете задать вопрос, зачем нужно реконструировать событие, которое так никогда и не состоялось, но сейчас я могу лишь просить вас на краткий миг сдержать свое недоверие.
Если бы миссис Брайант не умерла в ночь двадцать девятого сентября — к этому сюжету мы обратимся несколько позже, — на сеансе присутствовали бы пять человек: Магнус и Элинор Роксфорд, миссис Брайант, Годвин Риз и покойный мистер Монтегю. Магнус Роксфорд, несомненно, попросил бы присутствующих взяться за руки, как это было принято. Элинор Роксфорд, как мы знаем, должна была сыграть (хотя и не желая того) роль медиума. Но Магнус также сказал, что, если никакой дух не материализуется, он велит своему слуге Болтону завести индукционную машину на полную мощность, а сам войдет внутрь доспехов — как собираюсь сейчас сделать я.
Мы просим вас наблюдать за происходящим молча, ничего не обсуждая друг с другом, с тем чтобы не влиять на восприятие сотоварищей-наблюдателей. Понадобится несколько минут, чтобы полностью зарядить доспехи: я уверен, что ваше долготерпение будет вознаграждено.
Одно последнее слово: эта демонстрация не лишена риска. Что бы ни случилось, вы не должны покидать свои места, пока мы не дадим вам знак, что это безопасно: от этого зависит ваша жизнь.
Он снова нам поклонился, повернулся, взвихрив вокруг себя широкий плащ, и схватился за рукоять меча. Несмотря на то что все остальные осмотрели доспехи еще при дневном свете (сама я не смогла заставить себя приблизиться к ним), на галерее послышался общий испуганный вздох, когда чудовищная фигура словно бросилась к Вернону Рафаэлу, а ее почерневшие пластины раскрылись, будто пасть, жаждущая его пожрать. Он шагнул внутрь оболочки, и его поглотила тьма.
Теперь на галерее не раздавалось ни звука, лишь потрескивание углей в камине и чуть слышное хриплое дыхание. Я вся дрожала, несмотря на то что жар камина грел мою щеку. Когда я плотнее закуталась в плащ, рядом со мной на своем стуле зашевелился Эдвин. Он снова стал называть меня — при других — «мисс Лэнгтон», за что я была ему признательна, однако его лицо не было способно что бы то ни было скрывать, и мне казалось, что по крайней мере Вернон Рафаэл прекрасно понимает его отношение ко мне.
Со своего укрытого от опасностей места у камина в гостиной моего дяди я воображала себя героиней экспедиции, ведомой зовом крови к той жизненно важной улике, которой пренебрегли все те мужчины, что тяжелой поступью прошли по всему Холлу, к звену той цепи, что приведет меня к Нелл. Но уже в поезде моя решимость обратилась в страх, свернувшийся холодным плотным узлом у меня под ложечкой. Мы с Эдвином выехали из Лондона утренним поездом, в одном купе с Верноном Рафаэлом и Сент-Джоном Вайном. Вернон Рафаэл вел себя безупречно, ни словом не упоминая об обстоятельствах, при которых мы с ним познакомились. Но новая встреча с ним вызвала в моей памяти тревожные воспоминания о том времени, когда я посещала Холборнское спиритическое общество, и о тех странных моментах, когда я вдруг слышала свой собственный голос и говорила, не более чем мои слушатели зная, что стану произносить дальше. Я была совершенно убеждена, что мистер Рафаэл не верит в существование духов: хотя он отказывался открыть нам свои планы, уверенность его облика и всего поведения говорила о том, что он прекрасно знает, что воспоследует из нашего предприятия. Однако воспоминания о Холборне расшевелили во мне неотступный страх, что — если что-то и правда дремлет в обветшалых стенах Холла — мое присутствие может это что-то пробудить.
Снег с дождем хлестал по платформе, когда мы сошли с поезда на станции Вудбридж. Эдвин быстро провел меня к ожидавшему нас экипажу, где я и сидела, страстно желая вновь оказаться на Элзуорти-Уок, пока на крышу со стуком грузили наши ящики. Деревья стояли голые; нигде не было видно ни цветка, даже ни одного нарцисса не встретилось нам по пути, когда мы с грохотом проезжали по городу, а затем выехали на плоский простор болотистой равнины, лишенной всех и всяческих красок. Порывы ветра сотрясали наш экипаж. Я смотрела в исполосованное дождем окно, пытаясь уловить хотя бы промельк моря, но небо лежало так низко, что болота и тучи слились в сплошную серую муть. Мужчины погрузились в молчание: по правде говоря, Сент-Джон Вайн едва ли произнес хоть слово с самого Лондона; но даже Вернон Рафаэл, казалось, был подавлен мрачностью окружающего пейзажа.
Монаший лес надвинулся на нас без всякого предупреждения, нависнув черной волной, неожиданно нахлынувшей из тумана, когда мы из серого света дня перешли в почти полную тьму, царившую под пологом елей. Шум ветра стих, слышалось лишь приглушенное погромыхивание колес, скребущий звук ветвей по стенкам экипажа да время от времени плеск воды, пролившейся с древесных крон над нами. Смутные очертания древесных стволов скользили мимо так близко, что я могла бы их коснуться. Минуты тянулись бесконечно, а узел под ложечкой затягивался все туже, пока наконец свет не вернулся к нам столь же неожиданно, как и исчез.
Описание Джона Монтегю не смогло подготовить меня ни к восприятию невероятных размеров Холла, ни к множеству его мансард с фронтонами, ни один из которых не совпадал с другими по уровню и, казалось, не был расположен под прямым углом. Не видно было ни одной прямой линии, все словно прогнулось, или просело, или треснуло; стены уже не были грязно-зелеными, они почернели от лишайников и плесени, а по земле у стен меж сорняков кучками валялись обломки каменной кладки.
— Вы полагаете, здесь безопасно, Риз? — спросил Вернон Рафаэл, когда мы стояли рядом с экипажем.
Нас обвевал ледяной воздух; высоко над нами виднелись верхушки бесчисленных громоотводов, содрогающиеся от ветра.
— Я вовсе в этом не уверен, — смущенно ответил Эдвин. — Если вода проникла внутрь — как это должно было произойти, — полы могли прогнить насквозь. На самом деле… Мисс Лэнгтон, я и в самом деле думаю… вам следует согласиться, чтобы этот же экипаж отвез вас назад, в Вудбридж: там есть отличный уединенный отель… или же вы могли бы сразу вернуться в Лондон…
Соблазн был велик, но я знала: поступи я так, я всю жизнь стану себя упрекать за это.
— Нет, — ответила я. — Я не просто слишком далеко уехала от Лондона, чтобы теперь вернуться: я слишком далеко зашла, чтобы отступить.
Они настояли, чтобы я подождала внизу, пока Эдвин не проверит полы; тем временем Рафаэл и Вайн отыскали подвал для хранения угля и разожгли камины на галерее, в библиотеке и в малой гостиной, которая когда-то, всего лишь несколько кратких часов, принадлежала миссис Брайант и где я собиралась спать — или пытаться спать — предстоящей ночью. Дымоходы страшно дымили из-за сильного ветра, едкий запах дыма смешивался со всепроникающими запахами плесени, сырости и гниения. Как только огонь в каминах разгорелся и все ящики были внесены наверх, Рафаэл и Вайн уединились на галерее, чтобы убедиться, что там нет тайных ходов или каких-то скрытых устройств; мне было слышно, как они то тихо, то громче постукивают по ту сторону стены, пока я, съежившись, сидела у камина в библиотеке, пытаясь преодолеть холод, от которого не могла избавиться со времени поездки в экипаже, и вдыхала сырой аммиачный запах плесневелой бумаги.
Эдвин произвел обход комнат на нашем этаже и объявил, что они достаточно безопасны для обитания, если только по коридорам отважатся ходить не более двух человек разом: отвратительные пятна на потолках и куски обвалившейся штукатурки вдоль коридорных стен заставляли предположить, что вода действительно просочилась в полы верхних этажей. Однако особенно его беспокоило состояние пола на галерее, непосредственно под доспехами: половицы в этом месте, предупредил он, слишком сильно ходят. Сейчас Эдвин медленно двигался по кабинету: я слышала, как он снимает с полок книги и открывает ящики стола. Вокруг меня кипела оживленная деятельность, и дом не казался слишком уж зловещим, так что, когда я смогла хоть чуть-чуть избавиться от тяжкого ощущения, что промерзла до костей, я выскользнула в коридор и пошла осмотреть комнату, в которой останавливалась Нелл.
Взломанная дверь так и осталась незапертой — открытая, она висела на петлях. Белье с кровати было снято, но, странным образом, на письменном столе под окном, рядом с высохшей бутылочкой из-под чернил, все еще лежала ручка с заржавевшим пером (ручка Нелл?). Из-под моих туфель поднимались облачка пыли, кода я шла через комнату к чулану — каморке, где спала Клара (или, может быть, я?). Низкая деревянная кроватка, тоже покрытая толстым слоем пыли, стояла посреди каморки. Помещение было даже меньше и гораздо темнее, чем я могла представить себе по описанию Нелл; оно не вызвало во мне ни малейшего шевеления памяти, ни проблеска узнавания. Вряд ли это удивительно, напомнила я себе, раз я даже не помню ничего о своем детстве до приезда в наш дом в Холборне. В каморке было крохотное окошко, всего в несколько квадратных дюймов величиной, сидящее глубоко в толще стены, оно не открывалось. Если закрыть дверь — на что у меня смелости не хватило, — комнатка погрузилась бы в почти непроглядную тьму. И я не смогла обнаружить там никакой вентиляции.
Идя сюда по коридору, я заглядывала в другие комнаты — все совершенно пустые, но большею частью гораздо просторнее, чем эти две, взятые вместе. Должно быть, Нелл настаивала на смежной комнате для Клары, но почему же она не потребовала чего-нибудь получше, когда увидела, чт для нее приготовили?
Когда мои глаза привыкли к тусклому свету, я разглядела, что в углу, противоположном двери, отвернут угол ковра. Подойдя поближе, я увидела отверстие в полу — одна из половиц, дюймов восьми-девяти длиною, вынута и лежит под кроваткой. Все здесь было покрыто густым слоем пыли. Я опустилась на колени и вгляделась внутрь отверстия, но было слишком темно, чтобы хоть что-то там разглядеть, а мне вовсе не хотелось просовывать туда руку. Это и есть, сообразила я, то «надежное место», которое нашла Нелл, чтобы спрятать там свой дневник.
Дневник я привезла с собой, и, поддавшись порыву, я прошла назад по тускло освещенному коридору, нервно оглядываясь вокруг при каждом его изгибе и повороте, a затем по лестничной площадке — к себе в комнату, чтобы его взять. Слабые постукивания доносились с галереи: если бы я не знала, кто их издает, я от страха пустилась бы бежать со всех ног. Меня снова трясло от холода; я добавила углей в камин в своей комнате и присела перед огнем, задумавшись над тем, смогу ли выдержать здесь целую ночь в одиночестве. А Нелл выдержала несколько — напомнила я себе — в гораздо более ужасных обстоятельствах: но ведь ей надо было оберегать Клару.
Однако почему же она оставила Клару спать в этой тесной, душной — безвоздушной! — келье? (Я вдруг осознала, что снова думаю о себе и о Кларе как о разных людях, по правде говоря, как о сестрах.) Не потому ли, что там между Кларой и бедой было целых две запертых двери? Такой ответ не казался мне вполне убедительным, но иного придумать я не могла; так что я вернулась в каморку и очень осторожно, понемногу вдвигая дневник внутрь, принялась просовывать его в отверстие в полу, пока не поняла, что он вполне может туда поместиться.
Доктор Риз в своих показаниях утверждал, что видел отверстие в полу, в углу детской, вскоре после того, как дверь была взломана. А это означает, что можно не сомневаться в том, что Нелл, скорее всего, оставила тайник открытым, когда ранним утром унесла Клару к своему сообщнику (сообщнице?). Ее дневник был обнаружен раскрытым на столе… а что, если она еще что-то взяла из тайника? Документы? Деньги? Драгоценности? Разве это не напомнило бы ей о том, что надо захватить и дневник, лежащий открытым у всех на виду?
Мои мысли прервал звук шагов, приближавшихся по коридору, и я услышала голос Эдвина, звавшего меня по имени. Я быстро сунула дневник под складки шали; Эдвин уже вошел в наружную комнату.
— Вам удалось что-нибудь найти? — спросила я.
— Нет, — ответил он уныло. — Рафаэл только что изгнал меня из библиотеки: он говорит, что они собираются опробовать индукционную машину. Они с Сент-Джоном Вайном ужасно скрытные, все держат в тайне. Я хотел помочь им найти убежище священника — тут обязательно должно быть что-нибудь вроде этого, но они пренебрегли моими услугами. Впрочем, вряд ли все это может иметь значение: потребовались бы недели или даже месяцы, чтобы отыскать в этом доме какие-нибудь документы; моя идея найти здесь что-то, чтобы обелить имя отца, представляется все более и более несбыточной мечтой. Тут всюду смертельный холод, я никогда в жизни так не мерз!
На этой мрачной ноте мы вышли из комнаты и направились в мою гостиную, где съели ланч из приготовленной мною дома большой плетеной корзины. Эдвин набил жерло камина углями так, что там скоро образовалась сплошная пылающая масса, но казалось, даже это пламя было не в силах улучшить его настроение, да и мое тоже: в этом замке, дал он понять, крылось нечто, помимо просто промерзших стен; не просто отсутствие живой жизни, но активная враждебность ей. Через некоторое время Эдвин ушел, чтобы продолжить поиски; я намеревалась вернуться в комнату Нелл, но вместо этого осталась сидеть, съежившись в ветхом, пахнущем плесенью кресле, пока не погрузилась в беспокойные сны, очнувшись от которых обнаружила, что в комнате уже темно и в мою дверь стучит Эдвин, предупреждая, что остальные члены группы наконец прибыли.
Я старалась не сводить глаз с доспехов, но пламя свечей отвлекало мое внимание. Я не ощущала никакого сквозняка, но то и дело огоньки свечей вдруг начинали колебаться в унисон, словно кто-то проходил по полу под ними. Жар камина заметно ослабевал. Любой звук: скрип стула, потрескивание углей, порой шуршание одежды — казался непрошеным вторжением в мертвую тишину, царившую на галерее. Сверкающее лезвие меча (который Рафаэл с Вайном, несомненно, тщательно начистили днем) тоже отвлекало на себя внимание от темной массы доспехов, вроде бы поглощавших весь свет, что на них падал.
Или почти весь, так как вдруг стала заметна желтая искорка… нет, две желтые искорки рядом друг с другом в передней части шлема. Они не были похожи на отражение света: они не колебались, когда колебалось пламя свечей, и чем дольше я вглядывалась, тем ярче они горели.
Резкий вздох подтвердил, что не только я, кто-то еще заметил эти искры. Мерцание шло явно изнутри доспехов, сквозь прорези в том месте, где должны были бы находиться глаза Вернона Рафаэла. Я взглянула на Эдвина и увидела на его лице отражение собственного ужаса.
Свет усиливался и менял цвет, темнея и становясь из желтого оранжевым, а затем красным, как кровь. Это были уже не искры, а яростное кроваво-красное сверкание. Пока свет вот так менялся, я вдруг осознала, что слышу тихое, низкое, вибрирующее жужжание, будто бы рядом с нами — целый рой пчел. Я не могла разобрать, откуда оно доносится. Эдвин схватил меня за руку и сделал движение, словно собираясь встать с места, но тут голос — голос доктора Давенанта, как мне показалось, — произнес тихо, но властно: «Не двигайтесь! Рискуете жизнью!»
Ослепительно-белый свет вдруг заполнил галерею, в ту же секунду за ним послышался удар грома, потрясший весь дом, и я оглохла и ослепла, в глазах замелькли сверкающие ромбовидные узоры, отделенные друг от друга тонкими, словно отлитыми из свинца, сверкающими нитями. Когда это послевидение растаяло, я обнаружила, что все огни погасли и, кроме слабого свечения камина сбоку от меня, на галерее царит полный мрак.
Затем из библиотеки послышались торопливые шаги. На пол упала полоса света — это резко распахнулась дверь библиотеки, и Сент-Джон Вайн, с фонарем в руке, бросился к доспехам и рванул рукоять меча. Пластины раскрылись, луч фонаря осветил доспехи, и тут все мы увидели, что внутри никого нет.
Все присутствующие двинулись вперед, но я так и сидела на своем стуле, опасаясь, как бы меня не подвели ноги. Зажгли побольше свечей; Сент-Джон Вайн шагал взад-вперед у доспехов, ломая руки и повторяя: «Я его предупреждал! Я же его предупреждал!» Потом он повернулся ко мне и, казалось, овладел собой.
— Еще есть шанс, — сказал он. — Вернон взял с меня обещание, что, если такое случится, мы попытаемся его вызвать. Мы должны попытаться это сделать. Мисс Лэнгтон, если вы вместе с джентльменами образуете круг, я приведу в действие индукционную машину. Он пожертвовал жизнью, чтобы доказать нам это, — мы не должны его подвести!
Я попыталась что-то произнести, но язык мой мне не повиновался. Эдвин помог мне встать на ноги, остальные тем временем переставили стулья кружком. Сент-Джон Вайн, с мертвенно-бледным лицом, держал фонарь, руководя их действиями. Все свидетели происшедшего выглядели потрясенными и испуганными, за исключением доктора Давенанта, чье лицо оставалось совершенно непроницаемым. Прежде чем я полностью осознала, что происходит, я обнаружила, что сижу между Эдвином по правую мою руку и профессором Чарнеллом — по левую. Я сидела спиной к камину, поэтому мне были видны доспехи, тогда как ни Эдвин, ни профессор Фортескью их видеть не могли.
Сент-Джон Вайн отошел от нас в другой конец галереи, оставив нас почти в полной темноте. Он закрыл передние пластины доспехов и погасил все свечи, кроме четырех, горевших в канделябре, который он водрузил на его прежнее место на полке.
— Соедините руки, — хрипло произнес он, — и сконцентрируйте все свое внимание на Верноне. Молитесь, если вам угодно; все, что угодно, — только бы его вернуть! — Он прошел в дверь библиотеки и плотно закрыл ее за собой.
Ладонь Эдвина была суха и холодна как лед; рука профессора Чарнелла походила на влажный пергамент. По другую сторону кружка я могла видеть сверкающие глаза доктора Давенанта и слабый отсвет пламени свечей у него на лбу; было слишком темно, чтобы разглядеть что-либо еще. Я вся застыла от пережитого потрясения и боялась, что вот-вот упаду в обморок, но тем не менее могла чувствовать нарастающую в кружке вибрацию — или это у всех нас просто дрожали руки?
Затем пламя всех четырех свечей одновременно дрогнуло и угасло, и мы снова погрузились в непроницаемый мрак. Кто-то — похоже, профессор Фортескью — бормотал «Отче наш». Он добрался уже до слов «избави нас от лукавого», когда в той стороне, где находились доспехи, возникло слабое свечение, туманный столб света, который на миг повис в пустоте, а затем раскрылся, словно у него развернулись крылья, став мерцающей фигурой; фигура отделилась от самих доспехов, теперь едва различимых за сиянием света, и заскользила по направлению к нам. Лица у нее не было, не было определенной формы, лишь прозрачная пелена света, плывущая над пустотой. Я не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть.
Тут я услышала звук открывающейся двери и приближающиеся шаги. Привидение, заструившись, остановилось.
— Вернон! — вскричал во тьме Сент-Джон Вайн. — Станешь ли ты говорить с нами?
— Мне не… позволено… остаться, — раздался голос, едва слышимый и неотчетливый, но вполне узнаваемый голос Вернона Рафаэла. — Но вы не… захотите ли пожать мне… руку… — Голос с каждым словом становился все слабее. — В знак дружбы?
Шаги приблизились; между мной и привидением возник едва различимый человеческий силуэт. Сияние взвихрилось, появилась светящаяся рука — однако ладони у нее не было, лишь пустой рукав, и, когда Сент-Джон Вайн попытался схватить эту руку, его собственная ладонь прошла сквозь этот рукав насквозь! С возгласом отчаяния он обеими руками обхватил привидение. На миг человек и дух слились воедино, затем их поглотила тьма, и больше я ничего не помню.
Я очнулась, ощущая на губах вкус бренди, свет фонаря сиял мне прямо в глаза. Рядом в камине потрескивали угли. Я обнаружила, что лежу на полу галереи, там, где упала, но под голову мне подложена подушка. «Мне приснился ужасный сон», — подумала я, отворачиваясь от резкого света. Эдвин стоял на коленях рядом со мною, за его плечом я увидела глядящего на меня Вернона Рафаэла.
— Мисс Лэнгтон, я должен принести вам свои смиреннейшие извинения: я действительно весьма сожалею. Я ни в коем случае не должен был подвергать вас такому тяжкому испытанию.
— Вот уж действительно — не должен! — сердито откликнулся Эдвин. — Если бы я имел хотя бы малейшее представление о том, какую игру вы затеваете, Рафаэл, я ни за что не позволил бы… то есть я хочу сказать… — Он умолк, смутившись, и предложил мне еще глоточек бренди.
— Не понимаю, — сказала я Вернону Рафаэлу. — Вы что, меня месмеризировали? Что, я во сне видела ту молнию?
— Нет, мисс Лэнгтон, — ответил он. — Все произошло именно так, как вы это восприняли, — только все это была иллюзия, демонстрация, если угодно, осуществленная Сент-Джоном Вайном и мною. Я планировал объяснить все после демонстрации, но вам теперь нужно отдохнуть. Я в самом деле весьма сожалею.
— Нет, — возразила я, вдруг осознав, что мои волосы и одежда в беспорядке. — Я уже полностью пришла в себя и не смогла бы спать, не услышав ваших объяснений.
Наверху на стенах горели лампы, но у пола, где я лежала, было почти совсем темно. Я взялась за руку Эдвина и с трудом встала на ноги.
— Ну, если вы в этом уверены, — произнес Вернон Рафаэл с явным облегчением.
— А где же все остальные? — спросила я.
— В библиотеке, — ответил Эдвин. — Я подумал, вы захотите…
С чувством благодарности за его такт, да и за темноту на галерее я привела в порядок волосы и отряхнула плащ от пыли, а Вернон Рафаэл тем временем пошел позвать остальных членов группы.
— Истинно говорится, что тот, кто посетит хоть один сеанс в доме медиума, сам напросится на обман. — Вернон Рафаэл стоял рядом с доспехами; мы — все остальные — собрались перед ним в полукруг. — Когда я впервые услышал об этом кабинете — а это фактически не что иное, как кабинет, — я заподозрил, что здесь должен быть скрыт еще какой-то трюк.
Он схватился за рукоять меча (я оказалась далеко не единственной в группе, кто отпрянул назад, когда пластины доспехов вдруг растворились), а Сент-Джон Вайн, стоявший чуть поодаль, сбоку от нас, провел лучом фонаря по доспехам.
— Хотя спина доспехов выглядит абсолютно цельной, она тем не менее тоже снабжена петлями. Загвоздка в том, что спина открывается только тогда, когда закрыты передние пластины, и лишь в том случае, если вот этот стопор, — он указал на головку рукояти под закованной в железную перчатку рукой, — находится в нужном положении. Таким вот образом… — Он снова вошел внутрь доспехов и закрыл пластины.
Сент-Джон Вайн придвинулся ближе и, казалось, споткнулся: луч фонаря скользнул по нашим лицам.
— Вот видите, — сказал Вернон Рафаэл, появляясь из-за доспехов, — нужно всего лишь на мгновение отвлечь зрителей. И разумеется, если свечи вдруг загадочно угаснут…
Сент-Джон Вайн быстро зашагал к библиотеке и закрыл за собою дверь. Через несколько секунд свечи в канделябре угасли, словно затушенные невидимой рукой.
— Обычный прием цирковых магов — или спиритов-медиумов, — пояснил Вернон Рафаэл, — осуществляется с помощью резиновых трубок. Зловещее сверкание изнутри доспехов такое же простое дело: потребовался только потайной фонарь, спрятанный у меня под плащом, да подходящий кусок цветного стекла… Ваше воображение дополнило все остальное.
— Но молния? — спросил Эдвин. — Как же вы сумели?..
— Порошок магния, дорогой друг, повальное увечение всех фотографов, хотя, конечно, не в таком количестве, с добавлением заряда черного пороха, подожженные длинным запальным фитилем из окна библиотеки. Нам повезло, что дымоходы так сильно дымили, не то бы вы почувствовали запах. А пока вы все были ослеплены…
Он отошел шага на два от доспехов, ведя одной ладонью по стене, к тому углу, где огромный камин выдавался на галерею, и скользнул за плесневелый гобелен, спускавшийся почти до пола. Послышался легкий скрип петель; Сент-Джон Вайн прошел от дверей библиотеки, откуда он наблюдал за происходящим, к камину и отвел гобелен в сторону, открыв совершенно гладкое пространство стенной панели. Он трижды легонько постучал по стене, узкая полоса панели сдвинулась, и Вернон Рафаэл ступил наружу.
— Я был уверен, мы обнаружим что-нибудь в этом роде, — сказал он. — Хотя я не хотел бы провести хоть сколько-нибудь долгое время в этой дыре. Каменная кладка здесь целых семь футов толщиной!
— Почему же вы не заручились моей помощью? — спросил Эдвин, явно уязвленный.
— Нам ведь хотелось, дорогой друг, чтобы и вы поддались общей иллюзии. А теперь, леди и джентльмены, если вы займете свои места, я представлю вам свое собственное объяснение Тайны Роксфорд-Холла, прежде чем мы отправимся ужинать.
Все еще оглушенная тем, что увидела и услышала, я была рада вернуться к теплу камина. Мои компаньоны выглядели такими же подавленными, как и я, то ли силой личности Вернона Рафаэла, то ли мрачной атмосферой галереи — мне трудно было судить.
— Настоящая тайна, по моему мнению, — начал Рафаэл, — это, скорее, смерть Корнелиуса, а не Магнуса Роксфорда. Совершенно ясно — если читать между строк записей Джона Монтегю, которые мисс Лэнгтон любезно разрешила мне просмотреть, — что Магнус убил собственного дядю; вопрос — каким образом?
— Простите, — произнес доктор Давенант, — но не могли бы вы объяснить тем из нас, кто не видел этих записей, как вы пришли к такому знаменательному выводу?
— С величайшим удовольствием, — ответил Вернон Рафаэл и кратко изложил содержание соответствующих абзацев, главным образом повествующих о том, как Магнус открыл секрет доспехов и как рассказал об этом в конторе Джона Монтегю в первый день их знакомства.
В результате этот разговор, — продолжал Рафаэл, — должен был убедить Джона Монтегю, что его клиент — практикующий алхимик да к тому же опасный безумец; иными словами, должен был подготовить его к неминуемой смерти Корнелиуса, вызванной оккультными средствами, как раз в то самое время, когда тот почти окончательно истощил остатки наследственного капитала. Но ведь Джон Монтегю никогда не встречался с Корнелиусом, он знал только о его репутации — репутации зловещего затворника. Поэтому он был предрасположен к тому, чтобы поверить истории, сочиненной для него Магнусом, включая и сообщение о якобы существующей враждебности Корнелиуса к своему племяннику и единственному наследнику.
Однако здесь рядом, в библиотеке, вы не отыщете ни одной работы по алхимии. Да, кстати говоря, и ни одного экземпляра трактата сэра Уильяма Сноу о грозах, вообще ни одной работы по этому сюжету. Джон Монтегю, когда прибыл сюда в ответ на вызов Дрейтона, нашел некоторое количество сожженных бумаг у Корнелиуса в камине. Но книги горят не так уж легко: вряд ли можно было бы таким вот образом избавиться от целого собрания. Я заверяю вас: такого собрания книг здесь никогда не существовало; как бы Корнелиус ни проводил свое время, его занятия не имели ничего общего с алхимией. Я утверждаю далее, что не существовало и рукописи Тритемиуса, за исключением отрывка, измышленного Магнусом специально для Джона Монтегю, и что своему дяде Магнус рассказал совершенно иную историю.
У нас нет резонов сомневаться в том, что Корнелиус Роксфорд и в самом деле до смерти боялся смерти, хотя бы потому, что замысел Магнуса не сработал бы, если бы это было не так. Вспомним также, что Магнус Роксфорд был человеком, который обладал великим даром убеждать, который был опытным и умелым месмеристом и при всем том, как я полагаю, поистине гениальным импровизатором. А теперь предположим, что он явился к своему дядюшке и сказал примерно такие слова: «Я только что узнал о замечательном новом изобретении, обладающем необычайной способностью продлевать жизнь, основанном на работах почившего профессора Фарадея; это изобретение вдобавок дает человеку абсолютную безопасность во время грозы. С вашего позволения, я оборудую старые доспехи, — к счастью, они как раз идеально подходят для этих целей». Один из экспертов-свидетелей на следствии по делу об убийстве Магнуса утверждал, как вы помните, что доспехи выполняли бы функцию Фарадеевой клетки, когда весь электрический заряд проходит по внешней оболочке устройства, оставляя того, кто внутри, совершенно невредимым. Коронер высмеял эту идею, однако для старого перепуганного человека, единственной связью которого с внешним миром служил его племянник, она могла прозвучать весьма правдоподобно.
При активном содействии своего дяди Магнус сконструировал мнимую «ловушку для смерти», такую, которая вполне соответствовала зловещей репутации Роксфорд-Холла. Смерть юного Феликса Роксфорда в тысяча семьсот девяносто пятом году и — позднее — исчезновение Томаса Роксфорда в тысяча восемьсот двадцать первом (я полагаю, что оба происшествия суть несчастные случаи, но нам никогда этого не узнать достоверно) Магнус удачно вплел в создаваемую им историю, без сомнения имея в виду употребить ее себе на пользу, когда Холл перейдет в его руки.
Но здесь была одна серьезная трудность. Молния могла ударить в Холл буквально на следующей неделе, однако могла не ударить ни разу и за все следующие десять лет. И не было гарантии, что Корнелиус на самом деле решится войти внутрь доспехов. Так что Магнус, подготовив Джона Монтегю к неминуемой кончине Корнелиуса, должен был теперь ее обеспечить. Я уверен, что его план состоял в том, чтобы уехать из своего лондонского дома якобы в отдаленную местность, скажем в Девон, как-то изменить внешность и пробраться в Холл. Попав в апартаменты дяди — тут я хочу вам напомнить, что мы можем полагаться лишь на слова Магнуса о том, каковы были их отношения, — он мог легко задушить старика, поместить его тело в доспехи и запустить «гром и молнию» из безопасного места в ближнем лесу.
Вы скажете — это рискованно, и я соглашусь с вами. Однако, как всякий истинный художник, Магнус был готов идти на риск, чтобы добиться желаемого эффекта. И тут — необычайное везение — сама судьба пришла ему на помощь: Джон Монтегю был так обеспокоен приближением грозы, что сообщил об этом Магнусу телеграммой, дав ему несколько лишних часов на подготовку.
Теперь уже не было нужды в искусственном ударе молнии: все, что Магнусу нужно было сделать, — это поместить тело Корнелиуса в доспехи и незаметно выскользнуть из Холла. Но почему же тело так и не было найдено? Даже если предположить, что молния и правда ударила в Холл, я не верю, что Корнелиус мог бесследно испариться с лица земли. Судьба самого Магнуса, постигшая его вскоре после этого, — лучшее тому доказательство. И я отказываюсь верить, что исчезновение Корнелиуса, происшедшее в нужный момент, словно по сигналу, — это простое совпадение. Да к тому же исчезновение Корнелиуса было явно не в интересах Магнуса: из-за этого события ему пришлось ожидать наследства два года, да и судебное разбирательство обошлось недешево.
Тут Вернон Рафаэл поднял руку, чтобы предупредить вопрос, который собирался задать ему профессор Чарнелл.
— С вашего позволения я хотел бы закончить изложение своих тезисов, прежде чем мы начнем обсуждение. Во время этого двухлетнего перерыва Магнус Роксфорд женился на молодой женщине, которая, как предполагалось, обладала даром ясновидения, то есть он обрел идеальную сообщницу для того мошенничества, какое замыслил осуществить.
До сих пор я слушала с глубочайшим вниманием, но последнее его утверждение внезапно заставило меня перестать его слушать. Я собралась было возразить, но сразу же поняла, что смогу сделать это, только если признаюсь в существовании дневника Нелл.
— Хотя показания Годвина Риза, Джона Монтегю и дворецкого Болтона заставили судей поверить, что Роксфорды некоторое время были отчуждены друг от друга, не исключено, что видимость отчуждения — во всяком случае поначалу — была результатом договоренности, существовавшей меж супругами. Цель — помочь Магнусу соблазнить миссис Брайант и, возможно, усилить эффект спиритического дара Элинор: если бы увидели, что она выступает в роли медиума против собственной воли, иллюзия стала бы еще более убедительной. Магнус сделал пробные шаги и очаровал миссис Брайант настолько, что смог получить у нее первоначальную сумму в десять тысяч фунтов, прежде чем на сцене появилась Элинор Роксфорд. Эти деньги, как вы знаете, он обратил в бриллианты — легко переносимое и столь же легко продаваемое имущество.
Я уверен, что его намерением было устроить сеанс примерно в том же духе, что сегодняшняя демонстрация. Дар Элинор Роксфорд отлично способствовал бы всему предприятию, и покойный отец миссис Брайант, несомненно, появился бы, всячески поощряя передачу всего ее имущества на нужды санатория Магнуса Роксфорда. Однако к тому времени, как вся компания прибыла в Холл, Элинор Роксфорд обратилась в противницу своего мужа. Возможно, она приревновала его к миссис Брайант, или, что также возможно, она и вправду, как предполагал кое-кто, собиралась бежать с любовником. В любом случае ее психическое состояние было явно недостаточно стабильным. Она рассорилась с матерью и сестрой, ее прежний жених погиб у Холла при загадочных обстоятельствах, и, судя по показаниям Годвина Риза, она в своем видении предвидела его смерть. Магнус отправил ее сюда, в Холл, с ребенком, с которым она никак не хотела расставаться, чтобы она смогла подготовиться к своей роли в задуманном мошенничестве…
И опять я открыла было рот, чтобы возразить ему, но снова передумала.
— …Должно быть, Магнус был очень уверен в своей власти над нею. Но его план рухнул из-за смерти миссис Брайант в первую же ночь после их приезда.
Вы, несомненно, припомните, что была найдена записка, адресованная миссис Брайант рукой Элинор Роксфорд, с приглашением выйти на галерею в полночь, чтобы там с ней встретиться. Здесь имеется несколько предположений. Вероятно, Элинор собиралась выдать замысел Магнуса или просто сорвать этот замысел, до умопомрачения перепугав миссис Брайант. Вы сами видите, с какой легкостью при помощи этого аппарата можно женщину со слабым сердцем напугать до смерти — в буквальном смысле слова. Разумеется, Магнус в результате задуманной им демонстрации рисковал убить курицу, несущую золотые яйца, но это был риск, на который ему необходимо было пойти, тем более что миссис Брайант явилась бы на сеанс, вполне ожидая увидеть что-то необычайное, тогда как на сей раз ее поразило нечто совершенно неожиданное.
Остальное не требует долгих рассуждений. Элинор Роксфорд удалось укрыться в своей комнате в то время, как во всем доме поднялась тревога. Вряд ли мне стоит напоминать вам, что существующее представление о безумии, — (это было сказано с поклоном в сторону доктора Давенанта), — в значительной степени ошибочно. Человек, а в нашем случае — женщина, в состоянии помрачения ума может совершать чудовищные преступления, периодами сохраняя ясное сознание и, по всей видимости, разумно мысля.
В эту же ночь Элинор Роксфорд нашла время, чтобы подготовить сцену своего исчезновения. Она спрятала дочь — или убила ее… Мне жаль огорчать вас, мисс Лэнгтон, но второй вариант наиболее вероятен. Оставшись одна, женщина имела больше шансов укрыться от последовавших затем поисков; у женщины с ребенком на руках вряд ли остался бы хоть один шанс для этого. Если только она не договорилась передать ребенка сообщнику; а договариваться об этом ей пришлось бы заранее, тогда зачем было сначала привозить девочку в Холл?
Я не подумала о таком аргументе против моей собственной теории, но с падающим от ужаса сердцем осознала всю силу его довода.
— Какой бы ни была судьба ребенка, Элинор Роксфорд удалось прятаться до тех пор, пока Магнус не остался в замке один. Она предстала перед ним с пистолетом в руке, забрала бриллианты, угрозами заставила поместиться в доспехи и заклинила механизм — все это становится ясным из показаний законника Монтегю. Возможно, она намеревалась запереть его всего лишь на время, необходимое ей, чтобы скрыться, или, возможно, у нее в конце концов сдали нервы, о чем свидетельствуют брошенный пистолет и оборванный подол ее платья, застрявший в доспехах. А затем — финальная ирония судьбы: через день или два молния действительно ударяет в Холл. Возможно, Магнус был к тому времени мертв: я очень на это надеюсь — подобной судьбы я не пожелал бы и своему злейшему врагу. Я не верю, что он мгновенно мог обратиться в пепел, как заключил коронер: молния поражала людей на открытом пространстве, и они оставались в живых. Больше похоже, что жар от вспышки молнии воспламенил на нем одежду и тело медленно выгорало, как бывает в результате самовозгорания, столь ярко описанного у Диккенса; только в этом случае возгорание произошло в замкнутом пространстве, и потому результат оказался более полным. Итак, леди и джентльмены, вот и вся история. Нам никогда не узнать, что произошло с Элинор Роксфорд и ее дочерью. Я подозреваю, что обе они лежат в какой-нибудь ненайденной шахте в Монашьем лесу.
Вернон Рафаэл поклонился, а мужчины ответили ему кратким рукоплесканием, в котором я участия не приняла. Пока он говорил, огонь в камине почти догорел, ноги у меня просто заледенели, обещанная разгадка Тайны обернулась ничем. Восхищение Магнусом Роксфордом звучало в его рассказе так ясно, что мне вдруг пришло в голову, что между Верноном Рафаэлом и Магнусом Роксфордом очень много общего.
Я подняла взгляд от пола и увидела, что все мужчины с нетерпением ждут, чтобы я поднялась с места. Мысль о том, что придется выслушивать их дебаты, вдруг показалась мне невыносимой; я не была голодна, пить мне тоже не хотелось, я просто страшно замерзла.
С трудом я поднялась на ноги, — казалось, галерея плывет вокруг меня, так что мне пришлось опереться на руку Эдвина. Сопровождаемые встревоженным шепотом, мы прошли по длинной галерее и вышли на еще более мрачную и холодную лестничную площадку, где Эдвин немедленно стал извиняться за мучения этого вечера.
— Это ведь мой собственный выбор — приехать сюда, — ответила я ему, — так что не будем говорить об этом.
Я чувствовала, как он жаждет хотя бы взгляда, хотя бы улыбки, какого-то знака близости, но не была способна откликнуться.
Кто-то успел разжечь камин у меня в комнате, и, как только я заперла за Эдвином дверь, я зажгла две пыльные свечи на каминной полке, подтащила складную кровать, насколько посмела, ближе к огню и, не снимая одежды, улеглась в постель, придвинув к себе стул с фонарем. Запах масла и разогретого железа чуть успокаивал, успокаивало и осознание, что Эдвин будет в смежной комнате, между мной и лестничной площадкой.
Тепло постепенно проникало в каждую мою жилку, и я начала понимать, что более всего — помимо тона Вернона Рафаэла — меня расстроило опасение, что он может оказаться прав насчет Нелл: ведь, в конце концов, он сделал свои выводы о том, что Магнус убил (или хотя бы намеревался убить) своего дядю на основании того, что я показала ему. Мне самой мысль о такой возможности никогда в голову не приходила, но эти выводы Вернона выглядели вполне обоснованно, тогда как его объяснение Роксфордской Тайны, кроме нескольких пунктов, было простым повторением отчета коронера.
Однако, если бы я показала ему остальные записи, они лишь укрепили бы его убежденность в том, что Нелл виновна.
И тем не менее было что-то такое в том, что он сказал, что-то, задевшее во мне некую струну, несмотря на то что на мою собственную теорию был вылит ушат холодной воды… Да, вот что: если бы Нелл пожелала отдать Клару своему сообщнику, зачем ей было сначала привозить девочку в Холл?
И зачем из всего множества комнат, какие она могла выбрать, она поместила Клару в этот тесный, темный, безвоздушный чулан?
Да затем, что при закрытых дверях никто не мог бы сказать, есть там ребенок или нет!
Я взяла дневник Нелл и записи Джона Монтегю о расследовании и при свете фонаря пробежала взглядом по страницам.
Не было ни одной записи о том, чтобы кто-то еще видел Клару в замке.
Я вернулась к первой странице дневника — дневника, который, как написала Нелл, она не осмелилась начать в Лондоне, опасаясь, что Магнус его найдет. И который она оставила открытым на письменном столе.
Она хотела, чтобы Магнус его нашел! Я обманулась: дневник оказался фикцией, и ничему из сказанного в нем верить было нельзя.
Нет, не совсем так. Все, что касалось неудачи их брака, ее отвращение к мужу, миссис Брайант, все, о чем Магнус мог знать, что он мог проверить, — все это должно было быть правдой, должно было его ранить, задеть за живое, чтобы он, нисколько не усомнившись, поверил и всему остальному.
Клары никогда не было в Холле. Кто-то — горничная Люси? — унес ее прочь, куда-то в безопасное место, а Нелл приехала в Роксфорд-Холл одна. Это, по-видимому, было самой рискованной частью плана — отнести «дитя» (вероятно, куклу, запеленатую в свивальники и одеяла) из экипажа в комнату. Неудивительно, что она так настаивала на том, что все станет делать сама.
Но зачем? В чем смысл такого обмана?
Чтобы все выглядело так, что проклятие Роксфорд-Холла снова оказало свое действие; что она сама и Клара исчезли, унесенные силами тьмы. Нелл придумала последнее «посещение», чтобы «предсказать» судьбу — свою и Клары.
Однако этот ее обман не имел успеха: Магнус просмотрел дневник и тотчас же организовал поиски.
Неужели Нелл решила, что, несмотря на весь его скептицизм, он все же верил в потусторонние силы? Или что другие поверят, даже если он усомнится? И смерть миссис Брайант нарушила ее собственный план?
А как же она намеревалась ускользнуть? Без Клары она могла и пешком уйти. И раз дневник был оставлен с тем, чтобы Магнус его нашел, у нее имелись все резоны уйти, как только забрезжит свет и она сможет видеть, куда ей идти в Монашьем лесу.
Как это Вернон Рафаэл сказал о Магнусе — «гений импровизации»?
Нелл была так погружена в создание иллюзий о себе самой, что и не задумалась о том, как ее дневник может быть использован против нее. Письмо Магнуса, адресованное мистеру Вейтчу, — то, что нашел Джон Монтегю, — оно ведь тоже было фикцией, как и обрывок платья Нелл, застрявший в доспехах. Нелл не возвращалась в Холл, и Магнус вовсе не погиб в замке.
Тогда чей же пепел обнаружили в доспехах?
Во всяком случае не пепел Нелл — доктор на расследовании сказал, что это останки мужчины примерно возраста Магнуса и его роста.
Чтобы провести убедительный сеанс, всякому медиуму нужен соучастник. Магнус сказал, что Болтон приведет в действие индукционную машину, однако машина оказалась простой бутафорией. И Магнус, несомненно, был слишком хитер, чтобы довериться Болтону.
Нет, соучастником был кто-то совсем чужой, человек, которого никто не видел, проведенный в Холл тайком, посреди ночи, и спрятанный в лабиринте комнат на верхнем этаже, куда никому не разрешалось заходить. Ему, по-видимому, хорошо заплатили, а он и не знал, чт поставлено на карту… Ему так и не пришлось выйти из замка живым.
Было что-то еще, о чем упоминал Джон Монтегю… Да, молния, которую видели жители Чалфорда, как им показалось, со стороны Монашьего леса, в ночь на воскресенье… Магнус сжег тело этого человека в доспехах и запустил «молнию» точно так же, как Вернон Рафаэл сегодня вечером.
Или же я не права насчет соучастника, и Магнус просто привез пепел с собой: в конце концов, он же был врач. Но в таком случае… Да в любом случае он заранее запланировал свое исчезновение.
Я снова просмотрела дневник Нелл — от конца к началу, проследив все упоминания о том, как Магнус уезжал из дому, отсутствуя по несколько дней и даже недель подряд. Магнус все время жил двойной жизнью.
И Нелл, должно быть, понимала, как только новость о страшной находке Джона Монтегю достигла ее ушей, что, если ее схватят, Магнус вполне может оказаться среди зрителей, явившихся посмотреть, как ее повесят за то, что она его убила.
Ум мой метался от одного заключения к другому с такой быстротой, что я сама не понимала, как далеко зашла в своих выводах. Из-за того что Нелл утверждала, что в Кларе нет ничего от Магнуса, я смогла отбросить эту мысль, представив Нелл своей настоящей матерью в полувоображенном мною мире, к которому реальные отношения были неприменимы. Теперь же меня обуял тошнотворный страх, что я и правда могу оказаться Кларой Роксфорд. Несмотря на две свечи и мерцание огня в камине, тени от мебели — в гостиной стояли два плесневелых кресла, несколько разномастных стульев и шкафчиков — были, по правде говоря, невероятно темными. Я провела лучом фонаря по комнате, вызвав к жизни новые тени — от отстающих обоев — на растрескавшемся, провисшем потолке, который словно еще больше выпучивался вниз, когда по нему скользил свет. А надолго ли еще хватит в фонаре масла?
Пересиливая неохоту, я встала с постели и загасила свечи на камине. Мне ведь нужно всего лишь выдержать несколько часов до рассвета, твердила я себе, а завтра вечером я уже вернусь домой, в безопасность и спокойствие Сент-Джонз-Вуда.
Но что потом? Предположим, что Магнус на самом деле жив. Разве не мой долг — уведомить полицию? Но ведь там меня не станут слушать, не более чем станет слушать Вернон Рафаэл, который все вывернет наизнанку, так что улики еще более убедительно укажут на Нелл. Единственный надежный способ доказать невиновность Нелл — во всяком случае единственный, какой я сама могла себе представить, — отыскать Магнуса Роксфорда. Это он сам, по всей видимости, увез бриллианты за границу и там продал: для того-то он и купил их прежде всего. Как столь многое в его плане, они должны были сослужить ему двойную службу — помочь исчезнуть и укрепить челюсти капкана, поставленного им для Нелл задолго до того, как Болтон увидел ее с Джоном Монтегю.
Вот почему, поняла я наконец, ее описание их встречи было таким беглым, небрежным. Зная, что Магнус прочтет дневник, Нелл хотела, насколько могла, избежать неприятностей для Джона Монтегю. Но любой человек принял бы это (как, видимо, принял это и сам Магнус) за желание скрыть постыдную связь.
Магнус так коварно сплел свою сеть, что малейшая улика оборачивалась двуликим Янусом. Во всяком случае хотя бы Эдвин сможет выслушать меня со вниманием и промолчит о дневнике Нелл, если я попрошу его хранить эту тайну. Но я опасалась, что даже он без надежных доказательств не сможет поверить, что Магнус не погиб тогда в доспехах.
Однако была еще одна возможность. Мне самой выследить Магнуса представлялось делом совершенно безнадежным, но я могла бы заставить его выслеживать меня… Например, если бы я «проговорилась», что обладаю доказательством его вины, обнаруженным мною здесь, в Холле… Особенно если бы распространился слух, что я — Клара Роксфорд… Но ведь это — безумие, и, если я стану размышлять об этом здесь, я и в самом деле сойду с ума. Я как можно ниже — насколько могла решиться! — привернула фитиль фонаря и, как мне казалось, много часов лежала без сна, а страх постепенно проникал во все уголки моего тела, пока я не погрузилась в изнеможенный сон. Проснулась я полузаледеневшая, при сером свете зари.
Два экипажа должны были вернуться за нами в одиннадцать часов, чтобы отвезти в Вудбридж: их кучера, как я поняла, отказались ночевать в Холле. Я совершила самые примитивные омовения в ледяной воде и оставалась в своей комнате как можно дольше, хотя делать мне там, после того как я упаковала свои вещи, было совершенно нечего — только мрачно размышлять и дрожать от холода. Несмотря на то что я сделала все возможное, чтобы прилично выглядеть, я чувствовала себя неопрятной и растрепанной, а потускневшее зеркало над каминной полкой никак не могло улучшить мое настроение.
В конце концов холод и голод заставили меня выйти во мрак лестничной площадки и направиться к библиотеке, где остальные члены группы завтракали чаем и подсушенными хлебцами у горящего камина. Мучительно стесняясь, я заверила всех, что совершенно оправилась от вчерашнегообморока и прекрасно спала всю ночь, затем позволила им усадить меня у огня, а Эдвин и Вернон Рафаэл принялись ухаживать за мной словно официанты, причем я сразу ощутила меж ними (по крайней мере со стороны Эдвина) некоторый антагонизм.
— Мне очень хотелось бы знать, мисс Лэнгтон, — сказал Вернон Рафаэл, когда я отказалась съесть еще что-нибудь, — каково ваше мнение о моем вчерашнем изложении. У меня создалось впечатление, что вы нашли его не вполне убедительным.
— Я… я нашла то, что вы сказали о Корнелиусе Роксфорде, весьма убедительным, — ответила я, надеясь, что он не станет расспрашивать меня дальше.
— Но?.. — настаивал он.
Эдвин бросил на него сердитый взгляд; я сознавала, что все остальные ждут моего ответа.
Если сейчас я не буду верна Нелл, подумала я, мне уже никогда не хватит смелости ее защищать.
— Я считаю, что Элинор Роксфорд невиновна, — сказала я. — Я думаю, что все видимые улики против нее были измышлены Магнусом Роксфордом, включая и пепел в доспехах. Я не верю, что он погиб. — Ропот потрясенных голосов прокатился по комнате. — Вы несомненно отбросите это как праздную дамскую фантазию…
— Скорее всего, я так бы и сделал, — сказал Вернон Рафаэл, — если бы вы не позволили мне увидеть те отрывки из рассказа Джона Монтегю. Какие еще свидетельства у вас имеются?
— Этого я не могу вам сказать, — ответила я, от всей души желая, чтобы мой голос не так сильно дрожал. — Я… обязалась хранить тайну.
— Но, мисс Лэнгтон, если вы обладаете свидетельствами, доказывающими правоту ваших слов, разве не ваш долг представить их публично?
— Они пока еще недостаточны для того, чтобы убедить суд или хотя бы кого-то, кто уверен, что Элинор Роксфорд виновна, — возразила я, чувствуя, что скольжу к самому краю пропасти.
— Однако они убедили вас, мисс Лэнгтон, — продолжал он настаивать. — Неужели вы не можете сказать нам почему?
— Я не могу больше отвечать на ваши вопросы, мистер Рафаэл, могу лишь сказать, что моим самым большим желанием стало увидеть, как будет доказано, что Элинор Роксфорд невиновна.
На миг все смущенно смолкли, а затем, словно по молчаливому сигналу, мужчины поднялись с мест и принялись собирать свои вещи.
Я снова ушла к себе в комнату, намереваясь оставаться там до той поры, когда прибудут экипажи, однако оказалось, что мне невыносимо такое заточение. После нескольких минут беспокойного хождения взад и вперед по гостиной я решила в последний раз взглянуть на ту комнату, которую занимала Нелл. Выходя на площадку, я заметила, как в тени лестницы на противоположной стороне открывается дверь кабинета и оттуда выходит высокий человек — доктор Давенант. Он посмотрел в сторону библиотеки, как бы желая убедиться, что за ним никто не следует, уверенным шагом прошел через площадку и исчез в коридоре, ведущем к спальням. К тому времени, как я подошла ко входу в коридор, звук его шагов уже стих. Останавливаясь у каждого поворота, чтобы прислушаться, я шла как можно бесшумнее, пока не увидела дверь в комнату Нелл. Из двери падал бледный свет, колеблясь на пыльном полу коридора, и — пока я смотрела — этот свет пересекла какая-то тень. Меня охватил суеверный страх, я повернулась, чтобы бежать, но нога моя оскользнулась на упавшей на пол штукатурке, и под ней громко скрипнула половица. Тень стала еще темнее и, казалось, поднялась по противоположной стене: передо мной появился доктор Давенант.
— Ах, мисс Лэнгтон! Простите, если я напугал вас… и взял на себя смелость обследовать ваш дом. Это, как я понимаю, та самая комната, которую занимала Элинор Роксфорд?
Сейчас на нем не было темных очков, и его глаза чуть поблескивали в свете, падавшем из открытой двери.
— Да, сэр, это ее комната.
Он сделал жест по направлению к открытой двери, словно приглашая меня что-то осмотреть, и отступил в сторону, чтобы дать мне пройти. Вежливость побудила меня подчиниться его приглашению вопреки инстинктивному нежеланию это делать, и мгновение спустя я стояла у письменного стола Нелл, а доктор Давенант оказался между мной и дверью.
— Что такое вы хотели показать мне, сэр? — спросила я, не в силах подавить страх, дрожью отдававшийся в моем голосе.
Выражение его лица трудно было прочесть из-за скрывавших его бороды и усов, но мне показалось, что я разглядела в глазах доктора искорки усмешки. Глаза его были такими темными, что радужки почти сливались со зрачками, — настолько они казались черны. Я подумала, что это, возможно, и есть результат причиненного ему увечья.
— Несколько минут тому назад я нашел ваши замечания весьма стимулирующими, побуждающими к действию, — сказал он, спокойно проигнорировав мой вопрос. Его голос показался мне более глубоким и звучным, чем я его помнила. — Вы сказали, как мне представляется, что обладаете доказательствами того, что скорее Магнус, а не Элинор Роксфорд является виновной стороной, однако вы связаны обязательством хранить тайну… Я не мог не задуматься над тем, кому же вы могли дать такое обязательство.
— Я не могу сказать вам это, сэр.
— Вот именно, мисс Лэнгтон. Только мне пришло в голову, что — если бы вам удалось отыскать Элинор Роксфорд — сохранение тайны было бы в высшей степени оправданно, поскольку ей по-прежнему грозит смертная казнь.
Он говорил вполне любезным, даже не очень серьезным тоном, но в его голосе звучало еще и что-то вроде насмешки. В раме двери он, казалось, высился надо мной, словно башня.
— Вы глубоко заблуждаетесь, сэр. — Я не решалась попросить его дать мне пройти, опасаясь, что он откажется.
— Понимаю. — Взгляд его переместился с моего лица к кроватке в ее унылом алькове. — А что, как вы полагаете, стало с ребенком?
Сердце у меня сжалось, и на миг язык прилип к гортани.
— Я не могу, сэр… Вы не должны заставлять меня. А теперь, прошу вас…
— Мисс Лэнгтон, выслушайте меня. Ваше желание доказать, что Элинор Роксфорд невиновна, весьма похвально, но предположим, что вы не правы. Женщина, способная убить своего ребенка, способна на что угодно.
— Но она не…
— Вы, кажется, вполне уверены в этом. Я заверяю вас, мисс Лэнгтон, что, утаивая важные сведения, вы подвергаете себя серьезной опасности. Если вы правы и Магнус Роксфорд жив и на свободе, у него есть прямой интерес заставить вас замолчать. То же относится и к Элинор Роксфорд, если она совершила все эти преступления. Спросите себя, мисс Лэнгтон, почему это Уайтчепелский убийца ухитрился избежать поимки, притом что его подкарауливают в Лондоне все и каждый? Не потому ли, что этот убийца на самом деле — женщина?
— Не можете же вы всерьез предполагать, сэр, — сказала я, отстраняясь от него как можно дальше, — что Элинор Роксфорд…
— Я этого не утверждаю, мисс Лэнгтон. Я говорю лишь, что женщина, убив один раз, может быть так же безжалостна, как любой мужчина, и способна еще более искусно обманывать тех, кто ее окружает. Вот почему я настоятельно прошу вас довериться кому-то — мне, например, как эксперту по оценке доказательств и улик при расследовании преступлений. Разумеется, все, что вы мне скажете, я буду считать сведениями строго конфиденциальными: более того, я буду счастлив явиться по вашему поручению в Скотленд-Ярд, и тогда ваше имя может вообще никак не фигурировать в этом деле. В интересах правосудия и справедливости, мисс Лэнгтон, а также вашей собственной безопасности я прошу вас довериться мне.
Голос его звучал теперь мягче, и, в то время как он говорил, взгляд его темных глаз был устремлен мне прямо в глаза. На миг мне показалось, что довериться ему будет самым разумным шагом на свете. Но даже закутанная в дорожный плащ, я вдруг ощутила, что меня опять начала бить дрожь, а доктор Давенант все еще стоял между мной и дверью.
— Благодарю вас, сэр, но теперь вам придется извинить меня; я обязательно… подумаю над тем, что вы мне сказали.
— Конечно, мисс Лэнгтон.
Он поклонился, шагнул назад, в коридор, и дал мне пройти.
Встревоженная этой встречей, я отправилась искать Эдвина и обнаружила его на галерее: он стоял в дальнем ее конце и с расстроенным видом разглядывал вход в убежище священника.
— Почему вы не сочли возможным довериться мне? — спросил он, когда я к нему подошла. — Неужели вы думали, что я тоже не поверю вам?
— Да нет, — ответила я. — Все это пришло мне в голову только вчера вечером.
— И вы не можете мне больше ничего сказать?
Я колебалась.