Тайна замка Роксфорд-Холл Харвуд Джон

— Наверное, могу, — сказала я, — только не там, где нас смогут услышать другие. А чем вы заняты?

— Здесь что-то не так, — ответил он. — Внутри это убежище не больше, чем поставленный стоймя гроб: запертый в нем человек не мог бы выдержать дольше чем несколько часов, а ведь большинство таких тайных убежищ строились для того, чтобы можно было прятаться в них много дней, а то и недель кряду. Если бы только у меня было время… Но экипажи должны прибыть с минуты на минуту.

Я уже готова была предложить, чтобы мы с ним задержались здесь на некоторое время, когда решение было выхвачено из наших рук Сент-Джоном Вайном, явившимся сообщить, что прибыл только один из экипажей: у другого на полдороге из Вудбриджа сломалась оглобля. Мы спустились следом за ним вниз по лестнице и вышли на заросший сорной травой двор перед домом, где доктор Давенант — глаза его снова скрывались за темными очками — беседовал с Верноном Рафаэлом. Туман окутывал даже самые близкие к дому деревья; воздух был тих, но так холоден, что казалось, дыша, мы вдыхаем острые осколки льда. Разумеется, все хотели, чтобы я первой заняла одно из четырех мест в экипаже, но я отказалась, объяснив, что обещала мистеру Крейку поискать в Холле кое-какие семейные документы.

— Мистер Риз любезно предложил задержаться здесь со мной, — добавила я, чувствуя на себе саркастический взгляд Вернона Рафаэла. — Вы можете велеть кучеру вернуться за нами в три часа.

Сердце у меня упало, когда я сообразила, что кто-то еще из остальных членов группы тоже должен будет остаться в Холле, однако доктор Давенант разрешил это затруднение, заявив, что пойдет пешком. «Мне нужно размяться, — сказал он, — и вполне возможно, что я доберусь до Вудбриджа раньше вас всех».

Никто не стал его отговаривать, и через полчаса мы с Эдвином Ризом остались в Роксфорд-Холле одни.

Я уже решила рассказать Эдвину обо всем, кроме как о своем убеждении, что я могу оказаться Кларой Роксфорд; и, получив от него обещание хранить тайну, я принесла остальные записи, и мы с ним уселись перед камином в библиотеке. Я по-прежнему сомневалась, что когда-нибудь снова смогу согреться. Теперь, когда остальные члены группы покинули Холл, тишина в замке стала еще более гнетущей: мне было трудно говорить иначе как шепотом. Эдвин во время чтения задавал множество вопросов, и, когда мы стали обсуждать прочитанное, казалось, чем дальше, тем все горячее соглашался с моей теорией.

— Вам придется простить мне некоторые сомнения, — сказал он, когда мы принялись за импровизированный ланч из хлеба с сыром и мясных консервов, — ведь здесь много такого, о чем я никогда и подумать не мог! Но предположим, что вы правы и Магнус виновен во всех этих смертях, включая и смерть миссис Брайант. Тогда как же он приходил и уходил? Здесь должен быть какой-то тайный ход на галерею, ведь именно она — сердцевина всей дьявольщины, совершавшейся в Холле. Это убежище, обнаруженное Рафаэлом, может оказаться входом туда.

После того как мы покончили с едой, у нас оставался еще час до приезда экипажа; туман, как я с огорчением заметила, еще сгустился; мы вернулись на галерею, где Эдвин принялся рыться в жестяном сундучке, стоявшем в нише рядом с доспехами.

— Я попросил Вернона оставить это — на всякий случай… Смотрите-ка, он не сказал нам, что привез второй снаряд «грома-и-молнии», — произнес Эдвин, подняв из сундучка два сероватых цилиндра с двумя, как мне показалось, просмоленными шнурами, прикрепленными к их донышкам.

Он осторожно уложил их на место, достал деревянный молоток и принялся обследовать убежище. Несмотря на холод, я осталась понаблюдать, как он выстукивает, ощупывает каменную кладку, как пытается вывернуть то один кирпич, то другой. Эхо звучало ужасно громко. Древние Роксфорды, с потемневшими от вековой грязи и копоти лицами, сердито взирали на нас; свет из окон над ними шел тусклый, невыразительный, серый.

— Смысл таких убежищ в том, — сказал Эдвин, — что их строили, чтобы они могли выдержать прямое нападение: есть донесения, что стены здания могли быть наполовину разрушены, а беглец в убежище, на расстоянии всего одного фута от боевых топоров, бывал так и не обнаружен. Грубой силой можно лишь заклинить механизм, главное — найти, в чем там загвоздка.

Стены казались сплошными, сложенными из прочного кирпича, я не видела никаких щелей или отверстий.

— Почему вы думаете, что здесь можно что-то найти? — спросила я.

— Прежде всего по тому, как установлен этот саркофаг. С какой стати кому-то вздумалось поместить гробницу в камине?

— Потому что на самом деле это никакой не саркофаг.

— Вы можете быть вполне правы, хотя как раз об этом я не подумал: замков на нем десятки лет никто не касался — они сплошь заросли ржавчиной. Нет, но саркофаг — залог того, что никто не вздумает разжечь в камине огонь. А это означает, что там, в дымоходе, есть что-то, что надо оберечь.

Сейчас, применяя свой талант на деле, Эдвин стал совершенно другим человеком: уверенным, твердым, каким я никогда не видела его раньше. Он пользовался деревянным молотком и коротким металлическим стержнем и поочередно проверял каждый кирпич. Я жалела, что ничего не могу сделать, чтобы ему помочь: мне оставалось только дрожать от холода и тщетно пытаться избавиться от ощущения, что кто-то за мной наблюдает. Хотя Эдвин не так уж сильно ударял стержнем по кирпичам, каждый удар молотка будил множественное эхо, отдававшееся от стен ружейным залпом, а мне иногда казалось, что за этим эхо слышны чьи-то шаги. К тому же свет заметно тускнел, хотя не было еще и трех часов дня.

— Эврика! — вскричал вдруг Эдвин.

Он проверил уже всю внутреннюю стену и добрался до ее подножия: теперь он стоял на коленях на полу. Я смотрела, как он вынул один кирпич, просунул в отверстие руку (мне вовсе не хотелось бы самой сделать такое!) и после недолгих усилий вытащил оттуда исцарапанный деревянный стержень размером примерно со свечу.

— Как странно, — сказал он. — Это стопор. Его можно найти на месте, только если кто-то находится внутри. Мне пришлось взломать цемент — видите?

Я не очень поняла, что я должна видеть, но уловила нотку беспокойства в его голосе.

— Не думаете же вы… — начала я.

— Ни в коем случае.

Эдвин схватился за край отверстия, которое он проделал. Со скрипом и скрежетом небольшая секция каменной кладки отошла наружу, словно низкая, узкая дверца: облако пыли и песка выплыло на галерею и медленно осело вокруг нас.

— Что ж, — сказал Эдвин, откашливаясь, — здесь точно никого нет, во всяком случае никого живого.

Он зажег фонарь, и сквозь плавающую в воздухе пыль я разглядела узкую каменную лестницу, спиралью уходящую наверх, во тьму.

— Видите ли…

Его слова были прерваны шумом, раздавшимся откуда-то со стороны библиотеки. На миг мы замерли, прислушиваясь. Шум не повторился. Эдвин наклонился, подобрал с пола деревянный молоток и быстро прошел десять шагов до двери в библиотеку. Я последовала за ним, не желая оставаться одна.

В библиотеке никого не было, не было и видимого источника шума, пока я не заметила на полу рассыпавшиеся листы рукописи Джона Монтегю, которую я оставила лежать на растрескавшемся кожаном кресле. Теперь она вся рассыпалась по полу рядом с креслом, тут же валялись и дневники Нелл.

— Вероятно, сквозняк, — сказал Эдвин. Но воздух в библиотеке был совершенно неподвижен.

И что-то еще изменилось. Снаружи, где за окнами, всего ярдах в пятидесяти от дома, можно было видеть очертания деревьев, вообще ничего не удавалось разглядеть, ничего, кроме густого, волокнистого тумана, застилающего стекла.

— Сумеет ли кучер нас найти? — прошептала я.

— Не знаю, — ответил Эдвин. — Надо надеяться, туман рассеется до того, как стемнеет. А тем временем мы сможем выяснить, куда ведет эта лестница.

В последний раз оглядев библиотеку тревожным взглядом, он пошел впереди меня назад, на галерею. Когда он уже собрался было ступить в проем, меня вдруг охватила паника.

— А что, если вы окажетесь запертым в ловушке? — спросила я. — Я же не буду знать, как вас оттуда вызволить.

— Но мы не можем оба подняться туда, — сказал он. — Просто на всякий случай…

— Тогда поднимусь я, — сказала я. — Хотя бы недалеко наверх, пока вы стоите настороже. Правда: мне тогда будет не так страшно.

Я взяла фонарь из руки Эдвина — он отдал его не очень охотно — и шагнула за порог, в цилиндрической формы каморку не более трех футов шириной. Каменный пол покрывал густой слой пыли и песка. Я направила луч фонаря вверх, но смогла увидеть лишь винтовую лестницу, спиралью поднимающуюся во тьму.

— Мне придется подняться на несколько ступеней, — сказала я.

— Тогда, ради бога, будьте осторожны!

Пробуя ногой каждую ступеньку, я неловко поднималась наверх, боясь споткнуться о собственные юбки. От затхлого воздуха щипало глаза, стены были буквально задрапированы паутиной, но паутина выглядела старой и хрупкой, и ничто не шевелилось в ее сетях, когда я проводила по ним лучом фонаря. Вот так, наверное, пахнет в древних гробницах — в гробницах, простоявших запечатанными сотни лет, где даже пауки умерли голодной смертью.

Я завершила подъем по двум полным виткам спирали, когда лестница окончилась у узкой деревянной двери, вделанной в стену так, что образовался узкий выступ, на котором едва можно было стоять. Мои волосы касались каменного свода этого помещения. Я взглянула назад — вниз, куда уходила лестница, и у меня так закружилась голова, что пришлось схватиться за ручку двери, чтобы не упасть. Ручка повернулась под моей рукой, и дверь отворилась.

За нею оказалась комнатка или, скорее, келья, может быть, футов в шесть на семь величиной; потолок ее находился всего в нескольких дюймах над моей головой. Дверь открывалась внутрь и влево, едва оставляя место для стула с прямой спинкой и стола, придвинутого к противоположной стене. На пыльной поверхности стола я увидела графин, бокал для вина, два подсвечника, чернильный прибор с полудюжиной гусиных перьев, тоже густо покрытых пылью, а за ним — застекленный книжный шкаф из двух полок друг над другом, содержащий вроде бы около тридцати или сорока одинаковых томиков.

Казалось, в комнатке нет другой мебели, но, пока я стояла, задумчиво разглядывая письменный стол, я почувствовала, что, помимо моего фонаря, здесь есть еще какой-то источник освещения. Справа от меня по всей стене шли полдюжины тусклых, узких полосок света. Я сделала осторожный шаг вперед, ощутила у себя на лице ледяную струю воздуха и сообразила, что потайная комната и ее лестничный колодец встроены по ширине дымохода у его внешней стены, в которой и сделаны вентиляционные отверстия.

Еще три ступеньки — и я подошла к шкафу. Сквозь пыльное стекло я разглядела, что томики и правда одинаковые и что на корешках нет напечатанных названий. Это оказались переплетенные в кожу рукописные книги, обозначенные лишь годами написания и уставленные на полках в хронологическом порядке, начиная с 1828 года вплоть до 1866-го. Я поставила фонарь на стол, потянула за правую дверцу — после некоторых усилий она наконец открылась с громким скрежетом петель — и вытащила последний томик.

Это оказался ежедневник, написанный нечетким, дрожащим почерком, однако достаточно разборчивым, чтобы можно было прочесть.

5 января 1866 г.

Герцог и герцогиня Норфолкские уехали сегодня утром: завтра они должны вернуться в Чатсворт. Герцогиня сделала мне огромный компл., сказав, что гостеприимство Роксфорд-Холла превосходит все приемы, на которых она побывала в этом сезоне. Остается всего только восемнадцать гостей до прибытия лорда и леди Разерфорд в субботу. Погода по-прежнему не очень благоприятна, но джентльмены, что помоложе, продолжают выезжать верхом. Поговорил с Дрейтоном о шампанском…

Я продолжала читать запись за записью, подробно описывающие великолепные приемы в Холле, которые никак не могли иметь места. Роксфорд-Холл в воображении Корнелиуса Роксфорда — ибо кто же еще мог написать все это? — был окружен розариями, альпинариями, прудами, лужайками для игры в крокет и полями для стрельбы из лука, любовно ухоженными стараниями небольшой, но преданной армии садовников. Каждый вечер устраивались великолепные банкеты в Большом зале, на которых присутствовали сливки английского общества; группы охотников бродили по заветным уголкам Монашьего леса. Я просмотрела еще несколько томиков и увидела, что в них все то же самое — ежедневные записи о непрожитой великолепной жизни, тогда как реальный Холл все больше и больше приходил в упадок…

Голос Эдвина, приглушенный, но явно встревоженный, эхом отдавался от стен лестничного колодца. Когда я подходила к книжному шкафу, я не смотрела вокруг, но теперь, повернувшись, чтобы уйти, и приподняв фонарь, я увидела кучу старой одежды в углу за дверью.

Только это была не просто одежда — в одежде что-то лежало: что-то с иссохшими клешнями вместо рук и высохшей головой не крупнее, чем голова ребенка, на которой еще осталось несколько клочков седых волос. Рот, ноздри и глазницы были наглухо затянуты паутиной.

Кажется, я не упала в обморок, но следующее мое воспоминание — обнимающие меня руки Эдвина и его голос, не очень твердо произносящий успокоительные слова про то, что все хорошо.

— Мы не можем здесь больше оставаться, — произнесла я, высвобождаясь из его объятий. — Вдруг кто-нибудь нас здесь запрет?

— Здесь никого нет, даю вам слово. И — да, я думаю, это Корнелиус.

Я взяла последний томик дневника и, едва держась на ногах, стараясь не глядеть за дверь, на ужасную находку, последовала за Эдвином вниз по лестнице, а затем — в сравнительное тепло библиотеки. Туман за окнами был, как и прежде, непроницаем.

— Сейчас только половина четвертого, — сказал Эдвин. — Кучер еще может добраться до нас. — Однако в его голосе не слышно было уверенности, и сам он вряд ли верил своим словам.

— А если нет?

— У нас хватит еды и угля, чтобы продержаться до завтра; но надо надеяться, что в этом не будет необходимости.

Я подумала, что, если бы мне пришлось провести здесь ночь в полном одиночестве, я сошла бы с ума от страха. Эдвин подсыпал в камин остаток углей, сказав, что в подвале есть еще, и заставил огонь разгореться вовсю, а я стала рассказывать ему о том, что обнаружила наверху, при каждой паузе сознавая, что тишина вокруг нас прислушивается к моим словам.

— Значит, Вернон Рафаэл был прав в том, что Корнелиус вовсе не был алхимиком, — сказал Эдвин.

— А как насчет того, что его убил Магнус? — спросила я.

— Нет, я так не думаю. Как сказал Рафаэл, исчезновение Корнелиуса было не в интересах Магнуса. Он так трудился над тем, чтобы создать легенду о доспехах, почему же он не оставил труп в них? Знаете, я думаю, не умер ли Корнелиус от удара или сердечного приступа прямо там, наверху? Хотя это представляется очень странным совпадением… если только он не был до смерти напуган грозой. На самом-то деле… Магнус не мог знать о потайной комнате, иначе он нашел бы тело дяди и избавил бы себя от расходов на судебное разбирательство.

— Значит, Магнус ничего не знал о воображаемой жизни своего дяди, — сказала я. — Я никогда не думала, что мне будет жаль Корнелиуса, но ведь человек, которого описывает Джон Монтегю, — выдумка Магнуса. Вполне возможно, что на самом деле он был очень добр: ведь, в конце концов, он всю жизнь держал одних и тех же слуг.

— Может быть, и был, — откликнулся Эдвин, перелистывая страницы рукописной книги. — Только зачем было ему, Господи прости, укрываться в этой келье, чтобы писать все это?

— Затем… Затем, что гораздо легче, запершись там, наверху, представлять себе Холл таким, каким ему хотелось его видеть, — ответила я. — А еще потому, что он должен был держать это все в секрете… даже, каким-то образом, от себя самого. Бедный старик! Все, что мы узнаём о Магнусе, делает его в наших глазах все более зловещей фигурой.

— И, по вашим словам, мы даже не можем быть уверены, что он погиб. Корнелиус в дневнике его никогда не упоминает, а ведь он, кажется, вел свою воображаемую жизнь вплоть до дня своей смерти. Последняя запись от двадцатого мая тысяча восемьсот весемьдесят шестого года. «Лорд и леди Кавендиш ожидаются в пятницу», а это тот самый день, когда разразилась гроза. И все же это кажется слишком невероятным совпадением, если только… Дайте-ка мне еще раз взглянуть на рассказ Джона Монтегю о расследовании.

Да, вот оно: мистер Барретт о влиянии молний. «В одном случае человек лишился сознания, а когда пришел в себя, ушел с места происшествия, не сознавая, что его ударила молния». Вполне возможно, что случилось именно так: Корнелиус мог инстинктивно вернуться в свое тайное убежище и там умереть от отложенного шока или от контузии… А тем временем, боюсь, нам нужно подготовиться еще к одной ночи в Холле.

За окнами стало уже так темно, что даже тумана больше не было видно. Грязные, в дубовых панелях стены и ряды кожаных переплетов за дверцами шкафов, казалось, всасывают в себя жалкие остатки света. Эдвин встал и зажег две обгорелые свечи на каминной полке.

— Думаю, в сложившихся обстоятельствах нам придется спать в одной комнате — там, где вы провели прошлую ночь. У нас не хватит угля, чтобы всю ночь топить два камина, да и в любом случае…

— Да, — произнесла я, дрожа.

— Тогда прежде всего мне надо сделать вот что — до того как совсем стемнеет, надо принести угля из подвала. Нет-нет, — сказал он, увидев на моем лице ужас, — мне тоже это не очень нравится, но без угля мы тут заледенеем.

Он зажег фонарь, взял ведерко для угля и вышел на лестничную площадку, оставив двери приоткрытыми. Его шаги удалялись, половицы стонали при каждом шаге, постепенно переходя на приглушенное «скрип-скрип», «скрип-скрип», когда он стал спускаться по лестнице, пока и эти звуки совсем не смолкли: воцарилась мертвая тишина.

Мы еще раньше поставили два потрескавшихся кожаных кресла у камина, который своей дальней стенкой соприкасался с камином на галерее, примерно посредине смежной стены; ряды книг уходили от него в обе стороны. Ощущение, что за мною следят, все возрастало, пока в конце концов я не вскочила и не повернулась спиной к камину. Даже и теперь невозможно было видеть все четыре двери сразу. Я стояла, переводя взгляд с одной двери на другую, напрягая слух, чтобы расслышать хоть что-то за стуком собственного сердца. Моя двойная тень раскачивалась на двери в кабинет напротив меня, вроде бы независимо от моих собственных движений. Я подумала было о том, чтобы задуть свечи, но тогда я совсем не смогла бы видеть двери на площадку.

В школе меня научили отсчитывать секунды по ударам сердца. Мое сердце билось намного быстрее, чем размеренное тиканье часов, но я все равно принялась считать его удары. Только у меня никак не получалось — я досчитывала до двадцати или тридцати, отвлекалась на какой-нибудь воображаемый звук или движение и начинала счет снова. Так мне удалось выдержать какой-то неопределенный период времени, а тьма за окнами все сгущалась, а Эдвин все не возвращался.

Я поняла, что мне следует сделать: отыскать другой фонарь и спуститься к подвалу; Эдвин мог упасть и повредить щиколотку, или удариться головой, или… Только ведь я даже не знала, где он — этот подвал, и зубы мои уже стучали от страха.

Я подумала, что Эдвин оставил другой фонарь у входа в потайную комнату. Взяла с каминной полки один подсвечник и, прикрывая огонек свечи ладонью другой руки, двинулась к двери на галерею.

В окна над моей головой еще пробивалось слабое свечение сумерек, но мрак в конце галереи стал уже совершенно непроницаем, и пламя свечи мешало мне четко видеть вокруг. Между мною и входом в убежище черной глыбой высились неясные очертания доспехов; я инстинктивно обошла их, под моими ногами хрустел песок, но вот я разглядела лежащие на полу деревянный молоток и металлический стержень; однако фонаря там не было.

Тут я вспомнила, что, когда Эдвин помогал мне спускаться по лестнице из потайной комнаты, я несла дневник Корнелиуса, а не фонарь, а Эдвин освещал нам путь своим фонарем. Значит, мой все еще горит на столе в потайной комнате.

Меня покинули последние остатки сил, и я опустилась на пол, едва успев поставить рядом с собой подсвечник, не уронив его. Горячий воск обжег мне тыльную сторону ладони. «Ты должна встать, ты должна встать», — твердил мне внутренний голос, но мои члены не хотели ему повиноваться.

Я сидела, скорчившись на полу, в нескольких футах от камина, почти прямо перед саркофагом, который оказался как раз в кружке света от моей свечи. «Если не можешь встать — ползи», — сказал мне голос. Я снова попыталась встать на ноги, и в этот момент мне померещилось, что я слышу какой-то звук из камина. Я сжала зубы, чтобы они перестали стучать. Звук раздался снова — тяжелый, глухой скрежет, будто камень трется о камень. Казалось, этот звук доносится из-под пола передо мной.

Но вот скрежет прекратился; на несколько секунд воцарилась полная тишина, затем раздался чуть слышный скрип металла. Я задержала дыхание; огонек свечи неподвижно замер.

Крышка саркофага сэра Генри Роксфорда медленно поднималась.

Сердце мое сделало один ужасающей силы удар и совсем перестало биться. В следующую секунду, как мне показалось, я была уже по ту сторону двери в библиотеку, ключ гремел в скважине — я пыталась запереть дверь. В щель под дверью мне был виден огонек моей свечи. Потом другой, более сильный луч света заиграл у моих ног; раздались скрип, глухой удар и звук приближающихся шагов.

Я подумала было броситься вниз по лестнице, но у меня не было светильника, и пришелец, несомненно, меня настиг бы. Ручка двери загремела, дверь затряслась; шаги решительно двинулись прочь. Через несколько мгновений ОНО выйдет на лестничную площадку. У меня не хватит времени побежать и запереть все двери в том конце библиотеки. Я подумала об оружии, развешенном на стене галереи, — слишком высоко, мне не дотянуться. Жестяной сундучок, что оставил Вернон Рафаэл, — в нем может найтись что-нибудь, чем я смогу воспользоваться, чтобы защититься, если только мои трясущиеся руки смогут это удержать и если я не упаду в обморок.

Сероватые цилиндры, которые обнаружил там Эдвин. Я смогу зажечь их о свечу и швырнуть в того… кто бы или что бы меня ни преследовало. Скорее всего, я тогда тоже умру, но ведь, если ОНО меня схватит, я все равно умру, и гораздо более страшной смертью.

Шаги все еще удалялись. Я схватила ключ обеими безжизненными руками и повернула. Раздался скрежет, щелчок, но шаги не остановились. Я вытащила из скважины ключ и вышла назад, на галерею, как раз когда свет прошел через двойные двери в противоположном ее конце. Луч фонаря поиграл на стене напротив, затем шаги двинулись по лестничной площадке, половицы при каждом шаге громко скрипели. На миг я подумала, что меня, видимо, пощадят, но затем услышала скрип петель — мой преследователь вошел в библиотеку через другую дверь. Я попыталась было вставить ключ в скважину, но рука у меня так дрожала, что я не посмела коснуться металлом о металл.

Моя свеча все еще горела там, где я ее оставила. Вот и жестяной сундучок — всего в двух шагах от меня, частично скрытый тенью от доспехов. Шаги двигались по библиотеке; шаг, два, три — пауза. Свет мелькнул под дверью. Закусив губу, чтобы заглушить стон ужаса, я прокралась к сундучку и открыла крышку, но мне ничего не было видно внутри. Пальцы мои коснулись чего-то округлого, и я вытащила один из цилиндров. Но который это? Шаги снова зазвучали, только я не могла разобрать, в какую сторону они направляются.

Я двинулась к свече, чуть не упала, наступив на подол юбки. Опускаясь на колени — к огоньку, я поняла, что не имею понятия, как быстро будет гореть фитиль. Казалось, под моими ногами рушится вниз пол. «Если ты упадешь в обморок, ОНО тебя схватит!» — сказал голос. Лучше погибнуть сразу. Я поднесла кончик фитиля к огоньку свечи, и он загорелся слабой, красноватой, фыркающей искрой: она горела так медленно, что я почти не видела, как она движется.

Охвативший меня беспредельный ужас вдруг подсказал мне единственную возможность спастись. Я бросилась к доспехам, схватилась за рукоять меча и поместила цилиндр внутрь, за раскрывшиеся пластины. Затем, забрав ткань в кулак, я оторвала кусок от края платья и захлопнула пластины так, что кусок остался торчать между ними. Шаги остановились, затем быстро направились к двери. Я слепо бросилась во тьму, больно налетела на стену и едва успела бессильно съежиться, полускрывшись за плесневелым гобеленом, прежде чем луч фонаря мелькнул по полу, пробежал по открытому саркофагу и остановился на складках ткани, зажатой меж пластинами доспехов.

Фигура с фонарем вдвинулась в круг света от свечи и встала прямо перед доспехами. Не призрак — человек, высокий человек в длинном пальто.

— Мисс Лэнгтон? — произнес звучный, властный голос. — Я доктор Давенант. Я пришел, чтобы спасти вас.

Если бы я не слышала, как он вылезал из саркофага, думаю, я поверила бы ему.

— Мисс Лэнгтон? — повторил он. — Выходите. Вам нечего опасаться.

Затянутая в перчатку рука протянулась и схватила рукоять меча. Раскаленный добела свет вырвался из доспехов, и какой-то миг две пылающие фигуры стояли лицом к лицу, схватившись за руки. Затем доспехи накренились вперед, поглотив человека, и, рухнув, провалились сквозь пол.

Тьма вернулась с рвущим барабанные перепонки треском. Пол содрогнулся, подскочил; на миг наступила тишина, а затем раздался долгий глухой грохот, набиравший силу по мере приближения, пока не обрушился на меня с громоподобным рыком. Легкие мне забила удушающая пыль, меня сбило с ног, я покатилась, и катилась, катилась, не в силах остановиться, словно тряпичная кукла в бурю.

Во рту и горле — противный, какой-то шершавый вкус, на висок и щеку давит что-то тяжелое; я попыталась оттолкнуть эту тяжесть и обнаружила, что это — пол. Половицы, на которых я лежала, были покрыты мелкими колючими обломками.

Слабое, туманное мерцание возникло во тьме, где-то справа от меня. Я поползла к нему, не зная, что мне еще делать, отталкивая по пути какие-то осколки — вроде бы стекла. Наконец я разглядела, что это свет от свечи, которую я оставила горящей в библиотеке. Чувство страха меня покинуло, — наверное, я просто до конца истощила способность что бы то ни было чувствовать. Я поднялась на едва державшие меня ноги, пробралась по лестничной площадке к двери в библиотеку, взяла свечу и вернулась на галерею — то есть на то, что от галереи осталось.

В дальнем ее конце, там, где были саркофаг и камин, где стояли доспехи, в стене зияла огромная рваная дыра. Половина пола исчезла: половицы обрывались смешением иззубренных, в колючих щепках краев, менее чем в десяти футах от того места, где я лежала. Из черной ямы все еще медленно выплывала пыль.

Там, внизу — Эдвин! Эта мысль словно обдала меня ледяной водой, напрочь смыв оцепенение. Меня вдруг стала бить такая дрожь, что я едва могла удержаться на ногах. Хватаясь за перила, молясь о том, чтобы колеблющееся пламя свечи не угасло, я стала медленно спускаться по парадной лестнице. Чем ниже я спускалась, тем гуще становилась висевшая в воздухе пыль; из темноты слабым эхом доносились какие-то звуки, будто бы что-то скользило вниз, что-то сыпалось или капало, но большой холл перед входной дверью, как мне показалось, совершенно не изменился. Я поняла, что камин, по-видимому, обрушился в расположенную за холлом гостиную.

— Эдвин! — позвала я, дойдя до нижней ступеньки лестницы.

Ответа не последовало.

Я стала звать снова, все громче и громче, пока весь лестничный колодец не зазвенел от этого имени. Наконец из открытой двери, ведущей в заднюю часть дома, послышался совсем слабый звук: тук-тук, тук, тук-тук, тук. Стук становился все явственнее, громче, когда я шла, следуя ему, по сырому каменному коридору, окруженная извивающимися тенями, пока не добралась до грубой дощатой двери, низко вделанной в стену.

— Эдвин, это вы?

Изнутри раздался приглушенный возглас, и дверь слегка дрогнула. Я подняла задвижку и, ахнув, отпрянула от сгорбленного, почерневшего существа, выбравшегося оттуда с фонарем в окровавленной руке. И тут я поняла, что это существо — Эдвин.

— Констанс — слава богу! Что произошло? Грохот был такой, словно настал день Страшного суда.

— Да нет, камин провалился. А его вы видели?

— Видел? Кого?

— Магнуса. Должно быть, это он запер вас здесь.

— Констанс, вам что-то приснилось. Никто меня здесь не запирал. Я думал, что надежно подпер дверь, но она захлопнулась, а потом я никак не мог ее открыть.

— Нет, — возразила я. — Он был на галерее: явился через саркофаг, собирался меня убить. Я спрятала снаряд в доспехах, и его задавило насмерть.

— Констанс, — сказал он, вглядываясь в мое лицо в явном замешательстве, — вы пережили ужасный шок. Во всяком случае, нам нельзя дольше здесь оставаться: остальная часть дома может обрушиться в любой момент.

Он пошел впереди меня обратно в холл, распахнул дверь в гостиную и некоторое время стоял с раскрытым от ужаса ртом, глядя на хаос, царивший внутри комнаты.

— Не знаю, как нам лучше поступить, — сказал наконец он. — Мы не можем провести ночь вне дома — вы закоченеете до смерти. Думаю, нам придется рискнуть, — может быть, нового обвала и не случится. Ваша комната — на другой стороне дома, в ней должно быть достаточно безопасно. Я разломаю несколько стульев и разожгу камин.

Мы поднялись вверх по лестнице в мою комнату, смыли самую страшную грязь ледяной водой. Я снова попыталась рассказать Эдвину о том, что произошло, но он не желал меня слушать, пока не разжег из обломков стульев огонь в камине и пока я не отпила немного вина, закусив его кусочком бисквита, в то время как комната наполнялась запахом горящего лака.

— Итак, — спросил Эдвин, — вы спали, когда стена обвалилась?

— Нет! Я и не думала спать. Я вышла на галерею взять фонарь и увидела, что крышка саркофага стала открываться…

— Но это невозможно, я вас уверяю! Замки на нем сплошь заросли ржавчиной, они не открываются.

— Замки и не двигались. — Все вдруг предстало передо мной в неожиданно яркой вспышке памяти. — Поднялся лишь самый верх крышки, там, где по краю проходит металлическая полоса. Я услышала его шаги. У него был фонарь. Я взяла из жестяного сундучка на галерее цилиндр, подожгла фитиль и спрятала его в доспехах — видите, вот тут я оторвала от платья кусок ткани, чтобы он подумал, что я внутри. А потом… Он сказал, что он — доктор Давенант и пришел меня спасти…

Я резко остановилась, увидев выражение лица Эдвина: он пристально смотрел на порванную ткань, словно никогда раньше не видел женского платья. Его глаза встретили мой взгляд с неожиданным и пугающим пониманием.

— Давенант? — заикаясь, переспросил Эдвин. — Вы… вы взорвали Джеймса Давенанта?

— Да, только это был Магнус. Он хотел меня убить. Почему вы так смотрите на меня?

— Как вы не понимаете? Если полиция об этом узнает, вас могут обвинить в преднамеренном убийстве или, в лучшем случае, в убийстве по неосторожности…

— Но он проник сюда через саркофаг! Кто еще мог бы…

— Вам показалось, что через саркофаг. Просто у вас в голове помутилось от ужаса, свет был неверный: гораздо более вероятно, что вам только представилось, что крышка движется, а Давенант просто вошел через парадную дверь. Мы ведь оставили ее незапертой — для кучера.

— Мне ничего не представилось! Сегодня утром в комнате Нелл — я пошла туда следом за ним — он пытался меня месмеризировать. У него с глазами ничего не случилось, просто это глаза Магнуса Роксфорда. Он пытался выведать, какие у меня есть свидетельства против него. И как это могло быть возможно, чтобы он нашел обратную дорогу в таком тумане? Он оставался тут все время. Подождал, пока не уедут все остальные, и вернулся до того, как сгустился туман. Разве вы не помните? Мы же его слышали в библиотеке.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — раздумчиво произнес Эдвин. — Беда в том, что, даже если вы правы, вам никто не поверит. Если вы расскажете это полиции, вы в конце концов окажетесь в тюрьме или в сумасшедшем доме. Тогда как, если вы просто скажете, что были в библиотеке и вдруг раздался взрыв… Если они когда-нибудь отыщут Давенанта, они подумают, что это он его устроил.

— Но если Нелл жива… — начала я.

— Нелл, Нелл, Нелл! — вскричал он усталым и раздраженным тоном. — Вы что, не видите, в какую беду вас завело это наваждение? А если предположить, что Давенант ни в чем не повинен? Вы накидываете петлю на собственную шею! Да и, кроме того, нет ни единого, даже малейшего доказательства, позволяющего предположить, что Нелл жива. Почему вы так уверены в этом?

— Потому что я — Клара Роксфорд!

Наступило долгое, потрясенное молчание.

— У вас есть доказательства? — наконец спросил Эдвин. — Вы от нее что-нибудь получали?

— Нет. Но Джон Монтегю был убежден в этом… Из-за моего сходства с Нелл.

— А ваши родители? Они вам об этом говорили?..

— Нет, не говорили. Но мое сердце говорит мне об этом, точно так же как говорило сердце мистера Монтегю.

— Ну, Констанс, это же просто абсурд. Сходство ничего не доказывает. Вы с Нелл — дальние родственники, а сходство может возникать даже через несколько поколений. И Джон Монтегю, если припоминаете, сначала подумал, что Нелл выглядит точно как его покойная жена Фиби. Кто знает, может, его поразило ваше сходство с Фиби.

— Вы считаете меня сумасшедшей, — мрачно произнесла я.

— Не сумасшедшей, нет, но все это обернулось для вас таким напряжением…

— Это означает то же самое, только в более вежливой форме.

— Нет же! Просто я так хорошо отношусь к вам, что…

— Если бы вы хорошо ко мне относились, вы бы мне поверили, — возразила я, сознавая, что поступаю неразумно, но не имея сил сдержаться.

— Я отношусь к вам достаточно хорошо, чтобы рискнуть быть повешенным за соучастие в убийстве!

Его слова прозвучали странно, словно я уже когда-то их слышала.

— Неужели вы не видите, — вскричала я, — что это ровно то же самое, что произошло с Нелл? Я поймана в ту же ловушку! Подумают, что мы с ней дважды его убили… — Я смолкла, сжав кулаки так крепко, что ногти впились в ладони.

— Вам надо остановиться, — настойчиво произнес Эдвин. — Надо попытаться отдохнуть. Вот все, что вам следует запомнить: вы были в библиотеке, когда услышали взрыв. Это все, что вам известно. Пока вы храните молчание, вы будете в полной безопасности.

Он поднялся и поправил огонь в камине. Голова у меня кружилась от усталости, все тело болело, и, несмотря на то что леденящий страх снова расползался по моим жилам и нервам, я погрузилась в черную, без сновидений, пустоту.

Огонь в камине все еще потрескивал, когда я открыла глаза, и какой-то миг я думала, что ненадолго вздремнула, пока не увидела за окном свет дня. Туман рассеялся, Эдвина в комнате не было. Я поднялась, заперла дверь на засов и умылась как можно тщательнее, пытаясь утихомирить звучавший в душе голос: «Ты убила ни в чем не повинного человека».

Эдвина я обнаружила внизу, в развалинах гостиной: он разбирал ломаный кирпич. Он стоял спиной к двери и не слышал, как я вошла, так что некоторое время, оставаясь в тени дверного проема, я наблюдала, как он работает. Обломки лежали у дальней стены грудой в несколько футов высотой, скатывались на пол, валялись среди остатков расколотых стульев и шкафчиков. Эдвин стоял примерно на полпути к вершине, швыряя мелкие куски за спину, вытаскивая более крупные фрагменты и осторожно откладывая их в сторону. Дыхание облачками пара вылетало из его рта, смешиваясь с пылью, вихрящейся вокруг него. Вот он взялся за расщепленную балку и налег на нее всем своим весом: что-то соскользнуло, посыпалось с грохотом, и появилось нечто напоминающее по форме бочку, а следом — металлическая рука и плечо. Эдвин опустился рядом с ними на колени, и я разглядела, что его лицо бледно как смерть. Секундой позже он меня заметил:

— Не подходите!.. Да, это Давенант. Боюсь, он… Он обожжен, но вполне узнаваем. Я вопреки всему надеялся, что все это и правда вам приснилось. Уйдем отсюда — мы ничего не можем для него сделать, а экипаж прибудет сюда через час.

— Нам нужно прояснить для себя вот что, — сказал Эдвин, когда мы в последний раз поднимались по лестнице. — Лучше всего, я думаю, будет сказать им — я имею в виду полицию, — что вы находились в библиотеке, дожидаясь, чтобы я вернулся с углем… а это абсолютная правда… когда услышали шаги на галерее за смежной дверью. Через секунду раздался страшный взрыв; потом вы спустились вниз и отыскали меня, так что сегодня утром я решил проверить, не пострадал ли кто-нибудь, когда рухнула стена, и тут-то я его и нашел. Вы не знаете, как он пришел на галерею, что он там делал, как вызвал взрыв…

— Но это же сделает вас соучастником — вы сами вчера сказали.

— Нет, тут я был не прав. В конце концов, я же оказался заперт в подвале, так что даже не могу считаться свидетелем. Я знаю только то, что вы мне сказали, — то есть что вы услышали шаги, потом взрыв, и это все, что вам известно.

— Но если мы не… Если я не скажу им, что это Магнус, его похоронят как Давенанта, и Нелл никогда не освободится от обв…

— Констанс, ради всего святого! Неужели вам хочется оказаться на всю жизнь запертой в сумасшедшем доме? Если вы скажете полицейским хотя бы одно слово о Магнусе, я скажу им, что у вас горячечный бред от перенесенного шока. И как вы думаете — кому из нас они поверят?

— Значит, вы совсем не беспокоитесь о том, что мы, скорее всего, поступаем неправильно?

— Все, о чем я беспокоюсь, — ответил он, — это ваше спасение от самой себя, к тому же, вполне возможно, и от виселицы.

Когда в последний раз я глядела на Роксфорд-Холл, шел мелкий дождь, в стене замка зияла разверстая, иззубренная дыра, отсеченный кабель свернулся змеей на груде каменных обломков; но вскоре вокруг нас сомкнулась тьма Монашьего леса. Путь в Вудбридж прошел почти в полном молчании; холод все глубже вгрызался мне в кости. Я поднималась на крыльцо полицейского участка, застыв в полном безразличии к ожидавшей меня судьбе, однако полицейские, вместо того чтобы отвести меня в цепях в камеру, предоставили мне отдельную гостиную, усадили в кресло перед камином, напоили и накормили, пока Эдвин разговаривал с сержантом. Тот принял его версию случившегося без всяких вопросов. Через час мы уже ехали на поезде в Лондон, но путешествие оказалось окрашено в мрачные тона. Мы не решались говорить о том, что более всего занимало наши мысли, а попытки вести беседу ни о чем тонули в перестуке колес и клацанье рельсов, бесконечно повторявших: «Ты убила ни в чем не повинного человека…» — пока мне не стало казаться, что расставание принесет облегчение нам обоим.

Когда я появилась в прихожей дома на Элзуорти-Уок, реакция моего дяди, после того как он оправился от шока, вызванного моим неопрятным и растрепанным видом, была даже хуже, чем я опасалась.

— Оставшись в Холле одна с мистером Ризом, — холодно заявил он, — ты подвергла опасности свою жизнь, испортила себе репутацию — как ты полагаешь, что другие члены вашей группы теперь станут говорить о тебе? — и впуталась в дело о гибели этого Давенанта. Не может быть сомнений, что в нашу дверь скоро начнут барабанить газетчики. Что касается мистера Риза, изволь сообщить ему, что отныне он в этом доме persona non grata. Я считал, что ты имеешь хоть какое-то понятие о морали, но теперь вижу, что совершил прискорбную ошибку.

С этим я не могла не согласиться. Я укрылась в своей комнате, словно ребенок, которого сурово отчитали, и много часов лежала без сна, уставившись во тьму, пока не сдалась и не встала, зажгла свечу и принялась мерить шагами пол, испытывая мучения гораздо худшие, чем переживала после смерти матери. Если бы только я могла быть вполне уверена, думала я, что убила Магнуса, а не кого-то другого, я, по крайней мере, смогла бы заснуть; в ином случае я могла бы отдать себя в руки полиции — но ведь я не могу так сделать, не впутав в это преступление Эдвина. Снова и снова я проживала в уме те ужасающие минуты в Холле, но сомнения не переставали просачиваться в мои мысли. Что, если он и правда беспокоился о моей безопасности? Он и правда мог как-то отыскать дорогу к Холлу, несмотря на туман. Он мог случайно обнаружить туннель. Он мог не знать, что я где-то там прячусь, пока не увидел кусок ткани меж пластин доспехов…

Нет, единственной моей надеждой было найти кого-то, кто мог бы опознать Давенанта, подтвердив, что он на самом деле Магнус; и, поскольку ему удавалось целых двадцать лет обманывать все общество, это должен быть человек, который хорошо Магнуса знал. Если бы Джон Монтегю не утопился, с горечью подумала я, он бы меня спас. Однако был еще один человек, кроме самой Нелл, — Ада Вудворд, которая мне так и не ответила на письмо, хотя это вряд ли было так уж удивительно: известие, что Нелл подозревается не только в убийстве мужа, но и в убийстве собственного ребенка, должно было вызвать ужасающий шок. И к тому же они были отчуждены друг от друга еще до всего этого. Как это было сказано в дневнике Нелл? «Даже если бы я по-прежнему была близка с Адой, они с Джорджем не могли бы принять нас. И Клара, и я — законная собственность Магнуса, и он очень скоро потребовал бы нас вернуть».

Но ведь дневник был написан специально, чтобы Магнус его нашел! Мой мозг был так затуманен усталостью и отчаянием, что эта мысль поначалу показалась мне несущественной, и я несколько секунд стояла, бессмысленно вглядываясь в страничку дневника, прежде чем все ее значение обрушилось на меня и я наконец по-настоящему поняла, почему Ада Вудворд так и не ответила на мое письмо.

Шум гавани плыл ко мне снизу, когда я остановилась на самом верху Черч-лейн: крики матросов, хлопанье парусов, грохотанье колес, и над всем этим — немолчный крик чаек, пронзительный и печальный. Море за пирсом лежало плоское, серо-стальное; просоленный воздух нес дымные запахи смолы, рыбы, угля, порой они перемежались с гниловатым душком ила и водорослей. Каменные ступени шли дальше вверх по холму, к храму Св. Михаила и развалинам аббатства Уитби.

Никто не знал, где я: я оставила дяде записку, что ушла на целый день и не вернусь допоздна, и незаметно выскользнула из дому еще до того, как он спустился к завтраку. В поезде я то и дело задремывала, то погружаясь в кошмарные сновидения о Роксфорд-Холле, то выплывая из них, а в минуты бодрствования пыталась приучить себя к тому, что ждать мне от этого визита абсолютно нечего. Сент-Майкл-клоуз оказался кривым тупичком, ответвлявшимся от Черч-лейн и оканчивавшимся у дома № 7 — высокого, узкого, беленого коттеджа, стоящего ниже уровня улицы: к его входной двери спускались несколько ступеней. Мои самоувещевания оказались напрасны: во рту пересохло, сердце колотилось так, что было больно в груди. Я сошла по ступенькам, ухватилась за дверной молоток — тяжелое медное кольцо — и дважды стукнула в дверь.

Открыла мне худая, высокая пожилая женщина, которая в юности, очевидно, была просто поразительна. В ее каштановых волосах виднелись седые пряди, кожу лица иссекли и исчертили тонкие морщинки, под глазами легли тени, темные, как синяки, но сами глаза, большие и лучистые, казались еще более поразительными на этом изможденном лице.

— Я хотела бы поговорить с миссис Адой Вудворд, — дрожащим голосом произнесла я.

— Могу я спросить вас, кто вы? — Голос у нее был резкий, но не неприятный, с призвуком местного акцента.

— Я мисс Лэнгтон, — ответила я.

— Подождите здесь, — сказала женщина и закрыла передо мною дверь.

Я, вся дрожа, ждала, как мне показалось, целую вечность, пока дверь наконец не открылась снова.

— Миссис Вудворд нет дома.

— Прошу вас, — сказала я. — Я же специально приехала из Лондона, чтобы повидаться с ней… Чтобы передать ей вот это. — Я достала из сумки дневник Нелл, но домоправительница не отводила взгляда от моего лица.

— Тогда я передам ей это, когда она вернется, — пообещала она, протягивая руку.

— Простите, — ответила я, — но я обязалась передать это ей лично. Пожалуйста, я подожду на улице, если она выйдет и поговорит со мной.

— Ее нет дома, — повторила домоправительница.

В то время как она это говорила, за ее спиной, из двери в конце коридора, выглянула молодая женщина. Я уловила промельк золотисто-каштановых волос и живой, любопытный взгляд темных глаз, прежде чем дверь снова затворилась.

У начала ступеней была низкая каменная ограда, и я села на нее, решив, что никто, ни за что меня отсюда не прогонит. Через несколько минут уголком глаза я заметила, что в верхнем окне дрогнули занавеси.

Примерно через четверть часа дверь снова отворилась; из нее вышла другая женщина — такая же высокая, как домоправительница, но с более темными волосами, пронизанными нитями седины, поблескивавшими на свету. У нее были высокие скулы, сильный округлый подбородок, и, хотя ее лицо было не так изборождено, глубокие морщины пролегли вокруг ее глаз, которые она устремила на меня с явным неодобрением.

— Мисс Лэнгтон? — сурово спросила она. — Я миссис Вудворд. Чего вы от меня хотите?

— Я писала вам из Лондона несколько недель тому назад — вы не получили моего письма?

— Нет. Прошу, изложите ваше дело.

— Я получила в наследство Роксфорд-Холл, — сказала я. — От Огасты Роксфорд… Я родственница Роксфордов по линии Лавеллов. Джон Монтегю передал мне дневники Элинор Роксфорд…

— А что мне до этого?

— Прошу вас, поверьте мне, — произнесла я с отчаянием. — Я не собираюсь причинить вред ни вам, ни Нелл… Неужели вы меня не выслушаете?

Она молча смотрела на меня. Я решила, что все пропало.

— Поднимитесь выше по холму и подождите возле церкви, — сказала она наконец и скрылась в доме.

Я сделала, как мне было сказано, и стояла, ожидая, еще какое-то — довольно долгое — время посреди побитых годами и непогодой памятников; холодный ветер пытался сорвать с меня шляпку, чайки кричали, кружа надо мной. Но вот наконец на верхушке холма появилась закутанная в плащ фигура и зашагала ко мне по намокшей траве.

— Итак, — произнесла она по-прежнему сурово, — чего же вы от меня хотите?

— Я приехала сообщить вам, что Магнус Роксфорд мертв — погиб от моей руки два дня тому назад в Роксфорд-Холле. Под именем доктора Джеймса Давенанта. Он намеревался убить меня, и, защищаясь, я убила его. Но полиция не знает об этом: они думают, что произошел несчастный случай. Я здесь, чтобы спросить вас, не согласитесь ли вы приехать в Лондон и… опознать его как Магнуса.

Она глядела на меня с испуганным сочувствием:

— Мисс Лэнгтон, боюсь, вы не вполне здоровы. Вам следовало бы рассказать все это доктору или священнику, а не мне.

— Ваш муж священник…

— Мой муж умер десять лет назад.

— Мне очень жаль слышать это, — сказала я. — Но разве он не тот Джордж Вудворд, что был когда-то ректором храма Святой Марии в Чалфорде?

— Нет, вы ошиблись, — проговорила она, однако нотка отчаяния в ее голосе заставила меня продолжить:

— Если Магнус будет похоронен как Давенант, все общество всегда будет считать, что Нелл убила и его, и Клару. Живая или мертвая, она всегда будет носить на себе это пятно…

— Я помню этот процесс, — осторожно сказала женщина, — хотя он никакого отношения ко мне не имеет. И… предположим, что тот человек, которого вы, как вы говорите, убили, вовсе не Магнус Роксфорд, что тогда?

— Вы хотите сказать, — произнесла я со слезами отчаяния на глазах, — что, если вы приедете в Лондон и окажется, что он — не Магнус, это приведет полицию к Нелл, а вы не можете пойти на такой риск?

— Это вы так поняли, я не имела этого в виду, — ответила она, но ее тон смягчился.

— Есть еще одна вещь, — произнесла я нерешительно. — Джон Монтегю сказал мне — это было незадолго до его смерти, — что я очень сильно напоминаю ему Нелл… Вот я все думаю: не может ли быть, что я — Клара Роксфорд?