Шпионы и все остальные Корецкий Данил
Пушистик сидит рядом в кресле, тянет через трубочку адскую смесь мандаринового сиропа и водки. Но при этом не пьянеет. Пушистик, несмотря на свой плюшевый вид, очень стоек к алкоголю. Поэтому ему можно верить.
– Точно, провокация! – соглашается Бруно.
Наполняющий комнату холодноватый синий свет телевизора напоминает о морских пучинах. Диктор с экрана смотрит прямо на Бруно, словно догадываясь, для кого предназначены эти слова.
– Изучение вопроса показало, что действительно права маленького народа бессовестно ущемляются и узурпируются. Речь идет уже о нарушениях совсем другого рода и другого, если так можно выразиться, гормона – «гормона совести». Именно так выразились авторы письма…
– Гормон совести! Во, дают! – негромко проговорил Бруно. – Так вроде нет такого гормона…
– …Письмо вызвало большой резонанс в обществе. Мы пригласили прокомментировать ситуацию председателя Высшего совета ПМЛ Григория Муромова и старшего научного сотрудника Института экспериментальной антропологии РАН кандидата биологических наук Зиновия Очерепко.
Камера нацелилась на гномью физиономию Муромова. В прищуренных глазках председателя тлели нехорошие огоньки.
– Как представитель маленького народа, я возмущен до глубины души! – заявил он. – Я давно предупреждал, что в партию надо принимать по медицинской справке! Если в справке сказано, что ты маленький человек, – добро пожаловать! Если нет, то иди мимо, записывайся в какую-нибудь другую партию! Меня не послушали, и вот что теперь получилось? Девяносто два процента членов ПМЛ – обычные люди, среднего и высокого роста, а в руководстве партии так встречаются и самые настоящие великаны! Что они знают о нуждах маленьких людей? Известно ли им, с какими трудностями сталкиваемся мы при приобретении одежды и обуви? При посадке в общественный транспорт? Конечно, не знают! Они не думают о маленьких людях, им наплевать на маленьких людей! Но что они тогда делают в нашей партии? И с этим пора кончать!..
– Ой, а кто это такой страшный? – спросила вошедшая в комнату Инга.
– Это дядька Мухомор! – ухмыльнулся Пушистик. – Молнии мечет, справку требует. Прикольный такой!
– Ха-ха-ха! – сказала Инга.
Ее носик перепачкан в белом порошке. В одной руке – высоченный бокал, похожий на вазу для цветов, в другой – какие-то бумаги. Из коридора доносился чей-то пьяный смех.
– Вы что, опять бардак устроили?! – рявкнул Бруно. – Что у тебя на носу?!
– Пудра…
– Знаю я твою пудру! А это что?
– Какие-то счета, – пожала плечиками Инга. – За аренду помещения, за свет… Еще налоги…
– С чего вдруг они это нам шлют? – угрюмо спросил Бруно. – Никогда не присылали, а вдруг – на тебе… Пуш, ты позвони куда надо, пусть разберутся…
– Почему опять я? – заныл Пушистик. – Пусть девки этим занимаются…
– Ах, девки?! – разозлилась Инга. – Как готовить – девки, как посуду мыть – девки, как трахать – девки, так еще и счета проверять! Что я вам – бухгалтер?
– А я бухгалтер? – возмутился Пушистик.
– Живо прекратите балаган! – Бруно взял пульт, захлопнул дверь и прибавил громкости.
– Вопрос поставлен очень своевременно, и ответить на него сложно, но если привлечь на помощь науку, то мы вполне сможем его разрешить, – вещал с экрана худой и высокий, ростом с двух Мухоморов, тип в старомодном пиджаке. Это вроде бы профессор неизвестно каких наук Зиновий Очерепко, который с одинаковой убежденностью то поддерживает, то опровергает существование снежного человека, летающих тарелок и тому подобных важных научных проблем. – Есть специальные исследования Всемирной организации здравоохранения, есть официальный документ, который устанавливает параметры так называемого усредненного хомо сапиенс…
– Он что, матерится? – удивился Пушистик. Но Бруно только отмахнулся – мол, не мешай!
– Наукой доказано, что обычный рост мужчины колеблется в пределах от ста тридцати до ста девяноста сантиметров. Все, что выше этих пределов, называется словом «гигантизм», а все, что ниже, – «карликовость»…
– Нету такого слова! – запальчиво перебил Муромов. – Это называется «компактность»!
– Хорошо, пусть будет «компактность», – быстро согласился Зиновий Очерепко и отодвинулся. – Так вот, нет смысла изобретать велосипед и взывать к «гормонам совести», когда в нашем распоряжении имеется документ, составленный авторитетнейшей международной организацией! Там все просто и понятно объяснено! Маленькими людьми, чье имя носит партия, могут называться только те, чей рост не превышает сто тридцать сантиметров. И всё! И никто больше!
– Ха-ха! – сказала Инга. – Я стопудово маленький человек! У меня сто девятнадцать сантиметров, еще со школы, с восьмого класса!
– А у меня сто двадцать шесть! – похвалился Пушистик. – Я круче!
Бруно мрачно взглянул на них, встал и вышел из комнаты.
Просторные комнаты офиса были заполнены знакомыми, смутно знакомыми и совсем не знакомыми ему людьми. Маленькими и большими. Вот Краюха и Поляк с какими-то кавказскими товарищами – бутылки, закуска, нарезанный огромными ломтями ананас, а между ними, в луже ананасного сока, увесистая пачка долларов. Эльза на пуфике в прихожей в одних ажурных чулках, прямо под развешенным на стене синим флагом ПМЛ – ее разбирает глупый ненатуральный смех, отвисшая грудь трясется. Зря она вспоминает старое: у больших один возраст, у маленьких – другой…
А вот задернутые шторы, спертый воздух, музыка, колышутся и дергаются тела – что-то вроде дискотеки или древнеримской оргии.
Бруно открыл свой кабинет, вошел, заперся изнутри. Стал выдвигать ящики стола, что-то искал. Книги, бумаги, опять книги, тетради с заметками. Вот почти пустая пачка с «кремлевскими таблетками»… Это последняя. Чтобы растянуть запас, он стал принимать одну пилюлю в два-три дня. Но все равно они скоро закончатся. Вот какой-то блокнот, вот вырванные листки с какими-то записями…
Он все скидывал на пол в кучу. В дальнем углу одного из ящиков нашел ученическую двадцатисантиметровую линейку. Взял карандаш. Подошел к стене, прислонился спиной и затылком, карандаш положил на темя и сделал отметку на обоях. Потом измерил расстояние от пола до отметки. Нахмурился. Измерил еще раз. Что-то высчитал сперва на пальцах, а потом на калькуляторе. Открыл дверь, проорал на всю квартиру:
– Пушистый! Топай сюда!
Пришел Пушистик. Бруно вручил ему карандаш и опять вытянулся у стенки.
– Отмеряй мой рост, Пуш, только точно, до миллиметра.
– Испугался, да? – Пушистик странно улыбнулся.
– Меряй давай, не болтай!
Потом Бруно сделал отвес из нитки и ключей, прочертил перпендикуляр от новой отметки до плинтуса и снова вымерял, старательно и бережно прикладывая линейку к стене, как школьник, выполняющий министерскую контрольную по геометрии.
– Сколько? – спросил Пушистик.
– Сто тридцать два, – сказал Бруно, подозрительно разглядывая линейку в руке. – Прошлый раз было сто тридцать один, когда я сам замерял. Линейка, что ли, глюченая? Или у тебя руки кривые?
– Если еще раз попробовать, будет уже сто тридцать три! – рассмеялся Пушистик. – Растешь не по дням, а по часам!
– А в табло хочешь? – поинтересовался Бруно. И тут же поймал себя на том, что сказал грубость. Давно с ним такого не случалось…
Когда они вернулись в гостиную, по телевизору показывали несчастного карлика с авоськой руке:
– …вынул из ящика повестку – аж пот прошиб, думал, в полицию или в суд… Пришел по адресу, а там вывеска: «Поселковое отделение ПМЛ», все как полагается. А за столом два вот таких лба сидят! – Карлик приподнялся на цыпочки и задрал вверх руку с авоськой. – Председатель, значит, и его первый заместитель! И они мне говорят: «Вот, мол, на всю округу ты единственный маломерок, а почему до сих пор не в партии?» Ну, и записали меня тут же, и членских взносов взяли сто рублей. Рожи откормленные такие, прямо трещат. Я говорю: «А что мне от этого будет?» Они засмеялись, говорят: «Если взносы платить будешь вовремя, так ничего не будет…»
– Тут какую-то шнягу показывают, – сказала Инга, не отрываясь от телевизора. – Маленькие жалуются, что их дылды притесняют, типа жить не дают. А еще Мухомор этот сказал, что будет перерегистрация всех членов партии и каждый должен справку принести из поликлиники, что у него рост какой надо и он не дылда…
– Я председатель партии! – рявкнул Бруно. – Я сказал, что никаких справок не будет, значит – не будет!
– Пра-альна! – обрадовалась Инга. Но тут же постаралась сделать сосредоточенное лицо. – Хотя… Лично мне по барабану. Я могу какую хочешь справку принести. У меня ведь правильный рост, да, мальчики?..
Она посмотрела на Бруно.
– А вы чего такие кислые?
– У Бруно сто тридцать два сантиметра, – траурным тоном сказал Пушистик.
Инга смерила взглядом Бруно. Шмыгнула носом:
– Вот, а он командует! А я его предупреждала. Это потому что он мясо жрет и больших толстых баб трахает. Я тоже заметила, что он какой-то не такой.
В своей прошлой безалаберной жизни Бруно уже намотал бы на кулак ее светлые кудри и всыпал по первое число. В новой роли политика ему приходилось сдерживаться. Но сейчас он подошел и хлестко влепил ладонью по маленькому заду лилипутки. Она заверещала.
– А сейчас свое мнение по этому важному вопросу выскажет известный политолог и публицист Святослав Майский! – торжественно объявил ведущий. – Он коснется и личностной характеристики председателя партии Бруно Аллегро, который оказался совсем не тем, за кого выдавал себя длительное время, вводя в заблуждение широкую общественность…
На экране появился старый знакомый Бруно. На этот раз он выглядел гораздо респектабельнее: длинные седые волосы забраны в косичку, а вместо потертого кожаного пиджака на нем был строгий черный костюм, явно с чужого плеча, белая рубашка и черный галстук.
– С этим человеком я встретился на передаче уважаемого Алфея Бабахова, – скорбно начал Майский. – Он сразу начал обзывать и оскорблять меня чучелом, обезьяной и другими словами, обещал избить и угрожал ножом… Господина Бабахова он потом действительно избил – очень ловко и умело, как избивают опытные уголовники. Уже позже я узнал, что он и есть уголовник…
Бруно в ярости выключил телевизор. Он ничего не понимал.
Вербовка 2
«Когда следующая встреча?»
«Завтра в 23–00».
Лернер сидел в кресле у окна. За окном ночь, подсвеченная огнями Арсенальная башня Кремля. Из-под полы шелкового халата выглядывали голые волосатые ноги. На коленях записная книжка.
Он написал: «ТЫ УВЕРЕНА, ЧТО ОН ТЕБЯ НЕ СДАСТ?»
Крупными буквами.
Бросил книжку Анне. Книжка шлепнулась прямо перед ее лицом.
Она лежала, вытянувшись, на ковре: черное «домашнее» кимоно, мокрые после душа волосы. Подбородок опирался на составленные пирамидкой кулачки. Достала одну руку, требовательно помахала пальцами. Тут же прилетел карандаш – давние партнеры понимали друг друга с полуслова. И с полужеста. Она быстро написала ответ и швырнула блокнот обратно.
«У нас разве может быть полная уверенность?»
Он прочел. Взял новый карандаш из стакана на столе.
«Ладно, вероятность. Исходя из его психотипа».
Она хмыкнула.
«60 на 40. Он твердокаменный служака и полный лох».
Книжка вернулась к ней без новой записи.
«Только подозрения на отца помешали ему сдать меня сразу же».
Лернер достал из кармана пузырек с лечебным спреем, прыснул себе в обе ноздри, шумно втянул носом воздух. У него насморк. В Москве у него всегда насморк, в любую погоду. Аллергия на что-то. Может быть, на опасность.
«Наверное, он и верный муж?»
Книжка полетела в Анну, как пейнтбольный шарик. Значит, Грант ревнует. Женщина поймала ее, даже не изменив расслабленной позы. Хорошая реакция.
«Увы. Если бы не аэрозоль „Сексивина“, сближающий контакт бы сорвался. Только я не могла прыснуть ему в нос, пришлось распылять под столом».
Лернер покрутил головой. Ему не понравилось это уточнение.
«Ты не могла упустить такую возможность, даже если бы пришлось свеситься с десятого этажа. Надеюсь, этот лох качественно тебя трахнул?»
Лернер – лощеный, утонченный, эрудированный Лернер превращался в обычную свинью, когда ревновал. И Анна всегда этим пользовалась.
Она хмыкнула.
«Интересуют подробности?»
На этот раз уже ему пришлось перехватывать книжку, летящую прямо в голову.
«Красочно распишешь в отчете. Чтобы подчеркнуть все сложности фиксации факта супружеской измены и показать виртуозность своей работы».
«В следующий раз ты можешь подставить свой зад и прослыть виртуозом».
Он посмотрел на часы, зевнул.
– Какие планы на завтра? – спросил вслух.
– Пойду в Сандуновские бани. Отмываться.
– Одна?
Она равнодушно кивнула.
– Там часто воруют вещи. Будь осторожна.
– Ладно.
Он немного подумал.
«Если все пройдет хорошо (в чем сильно сомневаюсь), с меня бутылка старого бордо».
– Пошли спать, – сказала она, поднимаясь. – Устала как макака.
– Как собака, – поправил педантичный Лернер.
– Именно как макака. Ручная макака. Которая весь день собирала бананы для своего хозяина.
– А после рабочего дня хозяин делает с макакой то, что я собираюсь проделать с тобой?
– Смотря какой хозяин, – ответила Анна. И добавила: – И смотря какая макака…
На полу в прихожей валялась ложка для обуви, которую утром забыл повесить на место. На кухонном столе – чашка с остатками кофе, открытый пакет молока. Следы утренних сборов. Дома все осталось как прежде. И все изменилось. Жизнь изменилась.
Пошатываясь, Евсеев прошел по квартире, включил свет во всех комнатах. Сел на диван в гостиной. Включил телевизор. Посмотрел с минуту, выключил. Спать не хотелось.
На телевизоре – цифровая фоторамка, где неспешно тасуются несколько снимков. Марина с Брутом в парке на Воробьевых горах. Артем купается в детской ванночке. Прошлогодний день рождения отца, все семейство Евсеевых в сборе.
Отец…
Евсеев покачал головой. Это невозможно.
Что он помнил?
В детсадовской раздевалке: подпирающий потолок сказочный великан одобрительно наблюдает за тем, как он натягивает шорты и застегивает сандалии. Это его отец. Другим мальчишкам родители активно помогают, торопят. Он одевается сам. Отец ему доверяет.
Другое. Как в шестнадцать лет напился «с горя» с одноклассником Ленькой – потому что у Леньки был пес, а у него нет. Как, вернувшись домой, плакал и блевал в туалете. Как отец терпеливо и бережно укладывал его в кровать, снимал с него туфли…
Еще. Как они фотографировались вдвоем, когда Юрий получил свою первую форму. Старый гэбист, подполковник в отставке, – и неоперившийся лейтенант…
А еще он советовался с отцом по делу Мигунова-Зенита. Хоть это строжайше запрещено всеми инструкциями. Советовался. Несколько раз.
Точно.
В который уже раз за эту ночь Евсеева прошиб холодный пот.
О чем они тогда говорили?
Вспомнил. Нашли флеш-карту с секретной информацией в цветочном горшке у Катранова, одного из подозреваемых. Отец убедил тогда его, что Катранов тут ни при чем и карту, скорее всего, подкинул настоящий шпион.
Нет, ерунда. Все правильно. Шпиона вычислили, им оказался Мигунов, и карту он в самом деле подбросил…
А если… Если и Катранов тоже?
И – концы в воду?
Когда отца вербанули? Может, еще давно, когда он работал и представлял оперативный интерес? Хотя чем интересна для них линия карателей?
Стоп.
Так можно сойти с ума.
…В кармане вдруг заворочался, запищал телефон. Это она, подумал Евсеев. Они. Взял трубку. Нет, номер отца. Еще хуже. Под ложечкой похолодело от недоброго предчувствия.
– Да, я слушаю.
Он уже знал, о чем пойдет речь.
– Здравствуй, сынок. Не спишь?
– Нет.
Голос у отца веселый, бодрый.
– Я знал, что не спишь. Тяжкие раздумья?
– Да, отец. Мне очень тяжело.
– Сначала всегда тяжело. Когда не знаешь, с кем ты. Но когда определишься, сразу легче.
– Я давно определился. Я давал присягу.
– Кому?
– Я служу этой стране, отец. Этой, никакой другой.
– Стране служишь? А мать? А я, Юр?
Голос в трубке дрогнул. Изменился. Теперь это был голос старика.
– Мы с матерью уже немолодые. И мы не привыкли жаловаться. Ты об этом никогда не думал.
– Почему ты так говоришь?
– Нам нужен спокойный тихий угол. Море. Солнце. Ты знаешь, что мать по ночам задыхается? А у меня на ночной тумбочке всегда лежит упаковка с нитроглицерином?
– Нет, я не знал.
– Нам нужны хорошие врачи. А скоро понадобятся и сиделки. Нужна здоровая еда, а не это…
– Что ты хочешь сказать, отец?
– Соглашайся. Не думай. Я давно там. Только благодаря этому мы и живы с матерью. Они… – Он понизил голос, зашептал в трубку: – Они бы убили нас. А потом подстроили бы так, чтобы нас объявили предателями… Как Мигунова.
Евсеев почувствовал, как шевелятся на голове волосы.
– Так Мигунов не…
– Нет. Ты посадил не того человека, сынок. Но так и было нужно. «Зенит» по-прежнему жив и здоров, работает, шлет информацию.
– И это он установил сканер на втором участке контроля?! – дошло до Евсеева.
Отец рассмеялся:
– А он его оттуда никогда и не снимал.
Пол стал уходить из-под ног. Голова закружилась. Евсеев резко взмахнул руками, удерживая равновесие…
Проснулся.
Он сидел на диване, из прихожей доносился шум. Хлопнула дверь.
– Ты не спишь, Юра?
Марина вошла в гостиную, взглянула с веселым удивлением. Евсеев тупо уставился на жену. В голове еще звучал голос отца.
Он с силой потер руками лицо. Встал.
Улыбка постепенно сползла с ее лица.
– Что-то случилось?
– Все нормально, – сказал он. – Который час?
– Половина третьего.
– Долго подают горячее…
Прошла в спальню. Ему было слышно, как вжикнула молния на платье, скрипнула дверца шкафа.
– Я не знала, что ты будешь меня ждать, пришла бы пораньше! – послышался ее голос. – Все равно пустой треп, ничего больше!
– Зачем в таком случае вообще ходила туда?
Снова появилась в дверях гостиной – в трусиках и лифчике.
– Я ведь объясняла. Мы просто…
– Всё. Хватит. Надоело. Пошли спать.
Он вышел из комнаты, чувствуя на себе ее удивленный взгляд. Глухое раздражение, кипевшее внутри, отзывалось во рту каким-то мерзким горьким привкусом. Он долго чистил зубы, умылся.
В какой-то момент в голове щелкнуло: «Она могла тогда подслушивать под дверями. Пока мать умывала Артема. Подошла на цыпочках, встала и слушала…»
Евсеев понял, что вряд ли уснет этой ночью.
Встал в начале шестого, оделся, вышел на улицу. Даже кофе не стал варить – боялся, что Марина проснется, надо будет говорить с ней о чем-то.
Машина стояла в конце двора. Стояла как-то криво, левым колесом на бордюре. Она была похожа на подгулявшего человека, который уснул, не дойдя до кровати.
Обошел ее, рассмотрел повреждения. Достал осколки из разбитого заднего фонаря. Бампер треснул в нескольких местах, тоже надо будет менять.
Всю ночь он обсасывал ситуацию, вспоминал и анализировал, строил предположения. Но ни к какому решению так и не пришел.
Зато теперь, когда сел за руль, решение пришло само – простое и ясное. Написать рапорт. Подробный. Ничего не утаивая. Такое ведь со всяким может случиться…
«Докладываю, что познакомился на улице с ранее неизвестной мне женщиной, с которой через полтора часа вступил в половую связь в машине, припаркованной возле „Якитории“… Она оказалась агентом ЦРУ, которая тут же осуществила вербовочный подход, используя совсекретную информацию, которую я разгласил своему отцу Евсееву Петру Даниловичу, за которого, впрочем, я ручаюсь…»
Да, действительно с каждым может случиться…
Но деваться некуда. Скрыть происшедшее – значит пособничать врагу!
Все утро, запершись в кабинете, Евсеев писал рапорт.
«…Далее она сообщила мне о секретных данных, касающихся текущей проверки каналов правительственной связи, воспроизведя информацию точно в тех выражениях и оборотах, которые я употреблял, обсуждая эту проблему со своим отцом, Евсеевым Петром Даниловичем…»
Дописав до этого места, он остановился. Долго думал, вычеркивал, исправлял.
После обеда переписал рапорт наново, без упоминания об отце.
Прочел, что получилось. Разорвал рапорт на мелкие клочки и спрятал в карман.
– Привет, Юр! А мы тут с Темкой круги нарезаем! Проходи, устраивайся!
Голос у Петра Даниловича запыхавшийся, довольный.
Лежа на полу, он изображал гоночную машину: нос – это ключ зажигания, согнутые колени – спинка сиденья, руки – что-то вроде руля или джойстика. При входе в очередной «вираж» он рычал и кряхтел, подражая реву двигателя. Артем сидел у него на животе, совершенно счастливый, тоже рычал и пускал слюни.
– Р-р-ррр! Ф-ф-ффф! Вж-жжж!
Брут сидел рядом, обеспокоенно наблюдая за обоими.
Клавдия Ивановна вышла к ним из кухни.
– Что старой, что малой, видишь…
– Вижу, – сказал Евсеев.
В его детстве шумные игры в доме не приветствовались. «Беситься – на улицу. А лучше сразу в сумасшедший дом», – приговаривала мать. Да и отец не поощрял кармагал. Другое дело – совместное чтение, конструктор… Телевизор на худой случай…
С появлением долгожданного внука, похоже, все изменилось. Старые принципы дали трещину.
– Что ж ты не предупредил, что приедешь?.. Подожди, сейчас соберу что-нибудь…
Мать открыла холодильник, зашуршала чем-то.
– Я не голоден, – сказал Евсеев. – Я за Артемом.
– Как это – за Артемом? – Клавдия Ивановна удивленно посмотрела на него из-за открытой дверцы. – Мы ведь договорились, что он побудет у нас до субботы…
– Не получится.
Дверца мягко захлопнулась.
– Почему?
– Долго объяснять.
Мать опустила глаза. Расстроилась. Но никаких вопросов задавать больше не стала.
– Ладно, – вздохнула, вытерла руки о фартук. – Пойду, помогу собраться.
– Подожди. Я хотел спросить тебя… – Евсеев понизил голос. – Позавчера, когда Артем на себя кашу развернул… Марина помогала тебе его мыть?
Читать бесплатно другие книги:
