Увидеть Хозяина Мошков Кирилл

5. Встреча одноклассников

Честно сказать, когда мы воочию увидели фигуру командира ракеты, пробрало даже меня, а уж что до того, какие эмоции испытывал строгий и придирчивый Фродо, то я боялся себе это даже представить.

Командир стоял непосредственно у разверстого грузового шлюза своего корабля, терпеливо наблюдая за тем, как единственный робот-погрузчик, скрипя и треща своими гидравлическими сочленениями, медленно поднимает над собой и запихивает в чрево ракеты черные контейнеры, маркированные желтыми цифрами и буквами. Командир надежно подпирал стену шлюза плечом, изящно заложив одну ногу за другую, хотя изящество его позы то и дело нарушалось тем фактом, что ему непременно надо было подтягивать согнутую ногу на место, потому что она уползала, а опорная нога от этого подгибалась. Командир был до невозможности пьян. На голове его красовалась довольно засаленная парадная флотская фуражка, надвинутая на лоб настолько низко, что глаз командира при всем желании нельзя было рассмотреть – учитывая еще, что командир обладал длинной рыжей шевелюрой, которая многочисленными густыми прядями торчала из-под фуражки во все стороны, как листва кокосовой пальмы. Руки командира были глубоко засунуты в карманы рабочего подскафандрового комбинезона, поверх которого на командире красовался расстегнутый темно-синий китель парадной флотской формы – но слегка ободранный и без знаков различия. Китель был слишком длинен, и командир, вместо того, чтобы развести его полы в стороны, просто задрал их, так что они топорщились из-под засунутых в карманы рук. По мере нашего приближения командир все выше и выше задирал лохматую голову, чтобы иметь возможность разглядывать нас из-под низко надвинутого на самый нос козырька. Сказать что бы то ни было о возрасте или происхождении командира было весьма затруднительно – ну, за исключением того, что он принадлежал к европеоидной расе: подбородок и скулы его покрывала густая рыжая щетина, надежно скрывавшая возрастные признаки. Ну, правда, можно было еще сказать, что он обладает крупным, острым, угловатым, так называемым «волевым» подбородком и весьма крупным носом.

Чувствуя, что Фродо впал при виде этого выдающегося персонажа в ступор, я двинулся вперед.

– Здрасте. Нам нужно на Комп. Найдутся два места?

Командир задрал голову в предельное заднее положение, отчего опорная нога его вновь подогнулась, и он чрезмерно резким движением выпрямился. Его повело вперед, но он, не опуская головы, героическим усилием удержался, качаясь на каблуках неуставных остроносых кожаных сапог, и со звучным шлепком оперся на стену всей спиной – да еще, по случаю, затылком. Фуражка окончательно наехала ему на нос, но не упала.

– Два места на Комп?

Командир говорил низким и очень хриплым голосом с каким-то неуловимым акцентом. Распознать его возраст по-прежнему не представлялось возможным, равно как и происхождение (во всяком случае – мне, пока что плохо разбиравшемуся в акцентах, с которыми говорят на линке). Зато было понятно, что, хотя командир и пьян, говорит он достаточно отчетливо, видимо, вполне контролируя себя.

– Два места на Комп у меня есть, – возгласил командир, насмотревшись на меня и вновь опустив голову. Робот-погрузчик умостил в трюме последний контейнер, ухватился манипуляторами за что-то внутри ракеты, со скрипом подтянулся, вполз в трюм и проворно закрыл за собой люк. Командир, покачиваясь, стоял передо мной, все сильнее горбясь. Казалось, он засыпал.

– Командир, – напомнил я ему о своем существовании. – Сколько это будет стоить?

– Х-хык! – командир так сильно икнул, что мы с Фродо вздрогнули. Рыжая голова вскинулась, и под козырьком фуражки на мгновение блеснули глаза. – Два места на Комп у меня есть, говорю! А стоить… н-ну… а шут его знает… механику три кроны, мне шесть, ну и сколько там в Имперском Звездном берут на этом маршруте – еще по шесть с половиной крон с носа. Х-хык! Хреновое здесь пиво, вот что я вам скажу. Четыре года летаю на эту Клоаку, или как там ее, на эту Помойку, нет, с-собака, как ее, на этот Варвар… на этот Хрю-хрю… Тьфу-Тьфу… да ч-ч-черт, как его…

– Тартар, – мрачно сказал Фродо. Он любил точность.

– …на этот Тартар, да, спасибо, яркий, х-хык! – четыре, да, года я летаю на эти чертовы рудники, и все не могу понять, почему тут такое поганое, кислое, пьяное пиво, и почему он за него дерут, как за земной «Гиннесс»? Х-хык! Вот чего я не могу понять!

И командир мрачно, хрипло и раскатисто захохотал.

– Вы с Телема, верно? – спросил вдруг Фродо.

– Это верно, яркий. Я с Телема. С самой что ни на есть Телемской Тоскалузы. Знаю, акцент выдает. А на хрена, скажи мне, я буду акцент прятать? А?

– Вы вовсе не должны прятать акцент, – вежливо согласился Фродо. – Напротив. Я считаю, каждый человек должен быть тем, что он есть.

– Точно, – уважительно заключил командир, вновь опасно шатнувшись вперед и вновь героическим усилием обретая равновесие. – Тут ты, яркий, прав на сто шестнадцать процентов. С половиной.

И командир опять захохотал.

Я тем временем отсчитал деньги и протянул ему пачку имперских бумажек.

– Двести двадцать марок, командир, – напомнил я ему. Цену он назвал в кронах, но я уже знал, что старая имперская крона равнялась десяти нынешним маркам, поэтому словом «крона» обычно называли банкноту-десятку.

Командир предпринял героические усилия по вытаскиванию из карманов комбинезона хотя бы одной руки, в результате чего неожиданно вытащил обе и едва не упал. Впрочем, пачку десяток и двадцаток он взял у меня довольно точным движением, достаточно аккуратно согнул пополам и с первой попытки засунул в нагрудный карман кителя.

– Велькам або-р-р-рд! – возгласил он вдруг с такой энергией, что Фродо слегка отшатнулся. Я не сразу понял, что он по-английски произнес «welcome aboard»: его английский разительно отличался даже от того более чем странного языка, на котором со мной говорил Дик Лестер в первый день нашего знакомства.

– Thank you, captain, – вежливо ответил я.

Командир помотал головой, отчего снова закачался в нескольких направлениях сразу.

– Не, это я не по-английски, – прохрипел он. – Это я по-тоскалузски. На моем родном языке, понимаешь? По-тоскалузски надо так отвечать: танкъя, кэп! Ну-ка, повтори.

Спорить с командиром я не решился, и послушно повторил за ним:

– Танкъя, кэп.

– Во, – одобрил командир. – Только я не капитан. Я – шкипер. Шкипер Реостат Рыжий к вашим услугам, добрые сэры.

Он шутовски отдал честь, слегка промахнувшись: вместо того, чтобы приложить кончики пальцев к виску, как было принято в Имперском Звездном, он сильно хлопнул себя по фуражке, отчего та едва не слетела с головы, но шкипер Реостат Рыжий тут же ее выправил, воспользовавшись тем, что рука и так уже была рядом с головой.

– На борт! Все на борт! – хрипло заорал Реостат, повернувшись и неверным шагом устремляясь к подъемнику. – Подъемник на три персоны, второго рейса не будет, так что без опоздавших.

Не сразу попав в дверь подъемника, шкипер уткнулся лицом в небольшой приборный пульт, управлявший шлюзом. На экране в центре пульта мигали цифры, отмечавшие время до старта.

– О, пятьдесят минут до старта! – удивился он. – Чой-то так быстро? – он задом ввалился в подъемник. Мы осторожно вошли вслед за ним. – Х-хык! Ух, мерзкое же пиво… Не пейте пива на Тартаре, джентльмены, не пейте его там никогда… Не пейте пива летнюю порой, а пейте спирт… Впрочем, это я отвлекся… Все вошли? – он заглянул нам за спины так, как будто ожидал увидеть в пустом шлюзе толпу пассажиров. – Все. Лифт отправляется, следующая остановка – второй этаж. – Реостат хлопнул рукой по пусковой кнопке с такой силой, что подъемник содрогнулся. – Ну, а мне пора трезветь. Трезвей, старина Реостат! Трезвей, Рыжий! – заорал он так, что у меня заложило ближайшее к Реостатовой глотке правое ухо. – Чой-то не трезвеется. Вы не знаете, джентльмены, почему мне не трезвеется? – Подъемник, скрипя и треща, медленно полз вверх. – А! Знаю! Надо же мне было сначала таблеточку ливина принять! – Он покопался пальцами в нагрудном кармане. – Где тут у меня таблеточка ливина? Вот тут у меня таблеточка ливина… – Он жестом фокусника выхватил из кармана большую плоскую ярко-синюю таблетку и, вместо того, чтобы проглотить ее, зажмурился и резким шлепком прижал ее ко лбу.

Я вытаращил глаза. Таблетка зашипела. Из-под козырька шкиперской фуражки потянулся слабый синий дымок. Через несколько секунд таблетки уже не было видно, только на коже, быстро бледнея, синел ее отпечаток.

– М-м-м-м… – не открывая глаз, Реостат Рыжий передернулся с головы до ног, будто в мгновенной лихорадке. Подъемник встал. Распахнулся люк. Реостат резко развернулся и сделал несколько совершенно ровных и уверенных шагов в глубину открывшегося шлюза, затем лихим жестом сбил фуражку на затылок и обернулся к нам.

У шкипера были резкие, крупные черты совершенно трезвого лица, и он с хитрецой щурил ледяные, ярко-голубые глаза.

– Добро пожаловать на борт грузовой ракеты AL, бортовой номер R2, – сказал он хрипло, весело и без малейших признаков опьянения. – Джентльмены, прошу прощения, не знаю, как вас зовут – мне пора готовить машину к взлету. Пассажирский салон – уровнем выше, подняться можно вот здесь. Не позднее, чем за десять минут до старта, прошу занять кресла и надежно пристегнуться: у нас нет автономной гравикомпенсации, поэтому будут перегрузки при старте. Полет до Компа займет восемнадцать часов. Утром по абсолютному, часов в восемь, я приглашу вас разделить с экипажем завтрак.

Он отдал нам честь, на этот раз совершенно четко и даже щегольски, и повернулся.

В этот момент в шлюзе появился еще один член экипажа. Это был невысокий, толстенький человечек, совсем не старый, но заметно лысеющий. На нем был синий комбинезон механика-двигателиста, тоже безо всяких знаков различия. Он уставился на нас неприятным взглядом: у него были мутные, но неестественно быстро бегающие глаза.

– Что вытаращился? – негромко осведомился у него Реостат. – Пассажиры. Твой тридцатник я тебе сейчас отслюню. Давай, не торчи здесь. Иди машину раскочегаривай.

– Успеется, Рыжий, – кислым тенорком промямлил механик, продолжая переводить взгляд с меня на Фродо и обратно.

Реостат повернулся и ушел. Мы с Фродо, волоча свои вещи, стали подниматься по узенькой винтовой лестнице. Лысеющий механик все смотрел на нас из шлюза. Поднимаясь вторым, я видел, что он достал из кармана мультиком и стал набирать номер.

Я в тревоге сунул руку в карман куртки и взглянул на шар.

Шар был лилово-зеленым.

Я дернул Фродо за штанину и прошипел:

– Гляди скорее!

Шар медленно тускнел по мере того, как мы удалялись от механика. Я слышал, как он в шлюзе быстро и неразборчиво что-то говорит в мультиком сдавленным голосом.

– Это интересно, – задумчиво сказал Фродо. Сначала он, затем я вышли в узкий и тесный пассажирский салон. – Ах, как же мне это не нравится.

Неожиданно для меня он вытащил из-под своих просторных одежд пистолет.

– Посмотри, Майк. Я прихватил его на всякий случай еще из дома. Но я не умею им пользоваться.

– Дай-ка. – Я осмотрел пистолет. Это был именно пистолет в понятном мне смысле этого слова, а не многофункциональное устройство размером с кирпич, которым – под тем же названием – пользовался Ланселот. Оружие коротким стволом походило на дамское, хотя калибр его был вполне внушителен, а магазин, как показал внимательный осмотр, вмещал четырнадцать патронов. – Думаю, я-то им воспользоваться смогу. Вот только не рискованно ли его проносить через таможни и погранслужбу?

– Нет. А почему должно быть рискованно?

– В мое время пронести оружие на борт самолета было нельзя. Террористы использовали оружие для захвата самолетов.

– Ах, вот оно что… Нет, это невозможно – оружие оружием, но никто, кроме офицеров экипажа, попасть в рубку, ну или любое другое служебное помещение судна, не может, для этого надо иметь не пистолет, а кей.

– Что?

– Кей. Персональный кодирующий ключ-усилитель. Ну, это неважно. Главное, если оружие легальное, его можно возить с собой. А у меня на него есть разрешение.

– А… выстрел, разгерметизация?

Фродо удивленно посмотрел на меня.

– Как это? Разгерметизация корабля, ты имеешь в виду?

– Да.

Фродо покачал головой.

– Нет, что ты. Я не представляю, из какого оружия нужно выстрелить внутри корабля, чтобы вызвать его разгерметизацию. Корпуса кораблей кералитовые… это очень прочная субстанция, поверь мне.

– В мое время корпуса были металлические… а иллюминаторы из какого-то специального стекла, их было несложно разбить выстрелом…

Фродо пожал плечами.

– Ты забываешь, что прошло почти две тысячи лет. Да, конечно, развитие технологий шло нелинейно, были периоды упадка… Но столько времени… Нет, что ты, корабль нельзя повредить иначе, чем снаружи, боевым лучевиком, скажем. А изнутри… Разве что взрывчатка большой мощности… Но как раз это проносить нельзя, и на космодромах есть сканеры, реагирующие на взрывчатку…

– Ну, хорошо. Только давай я пока подержу пистолет у себя.

– Да, конечно.

Я засунул пистолет во внутренний карман куртки.

– Вот оборотная сторона ненасилия, – вдруг серьезно сказал Фродо. – Неспособность защитить себя.

Я защелкнул свой рюкзак в багажник над головой и сел.

– Ненасилие хорошо тогда, когда оно становится нормой поведения большинства. Иначе это просто покорность овцы на бойне.

– Да, возможно. – Фродо тоже отправил свой мешок в багажник. – Я все же предпочитаю думать иначе.

– Согласись, что у тебя была возможность всю жизнь думать иначе. У Святослава или Като, например, такой возможности никогда не было. Они живут в мире, где свою жизнь нужно постоянно защищать – во всяком случае, людям их общественного положения. Меч для них – орган тела, естественное продолжение руки. А разве они плохие люди?

– Они превосходные люди. Но они – исключение. Они оба – редкостные для своего времени люди. Я думаю, столь высокими моральными качествами в их время обладали немногие.

– Что, сейчас по-другому?

Фродо несколько секунд глядел на меня сквозь очки и вдруг признал:

– Да, пожалуй, что сейчас то же самое. Хороших людей, наверное, больше, чем в средние века, но ведь людей вообще стало намного больше.

– Внимание пассажирам, – раздался в интеркоме веселый хриплый голос Реостата, – прошу пристегнуться. Готовимся к взлету.

Мы принялись пристегиваться. Я вдруг заметил, что слева от моего кресла (и справа от кресла Фродо – мы сидели лицом к лицу) имеется широкий иллюминатор. Ну, не иллюминатор, а участок этой их нынешней прозрачной брони. Я помнил, что космодром находится под самой поверхностью планеты; теперь я видел, что верхние ярусы корабля были выше уровня поверхности – в паре метров ниже иллюминатора были видны слабо освещенные края стартового узла, а прямо перед нами расстилалось истыканное электрическими огнями широкое черное поле под испещренным яркими звездами бескрайним черным небом. Кругом были невысокие горы, едва заметные в слабом свете, а черное поле вокруг нашего стартового узла было в шахматном порядке усеяно другими стартовыми сооружениями – на наших глазах из одной освещенной трубы поднялось и кануло в звездное небо округлое тело какого-то грузовика, и свет в выпустившей его шахте погас.

Вблизи нашего стартового узла огней не было. И по черному полю, прямиком к нам, увеличиваясь в размерах, катилась какая-то освещенная изнутри машина, помигивавшая характерными полицейскими сине-красными огнями.

Фродо, смотревший туда же, куда и я, произнес:

– Похоже, это за нами.

И тут наша ракета дернулась, содрогнулась сверху донизу и глухо заревела. Из-под краев стартового колодца повалил, заволакивая все вокруг, освещенный снизу оранжевый пар. Я увидел, что полицейская машина, которая уже подъехала было к стартовому узлу настолько, что я мог разглядеть внутри неясные фигуры полицейских в боевых шлемах, резко развернулась и покатилась в обратном направлении. Мы почувствовали мощный толчок снизу, затем еще один, более сильный, и ракета, тяжко вибрируя, тронулась вверх. Нас медленно, но все тяжелее и тяжелее стало вдавливать в кресла. Открытая дверь отсека сорвалась с фиксаторов, прокатилась по роликам и тяжело ухнула, захлопываясь. Я увидел, что Фродо вцепился в подлокотники кресла и побледнел. Я с трудом перевел дыхание, с усилием удерживая голову в неудобном, чересчур широком подголовнике: ракета, глухо трясясь, мощно тянула вверх. Я скосил глаза к иллюминатору, из-за чего в глазах поплыли пятна. Поля и гор уже не было видно, внизу сверкали огни целого полушария, из-за массивной черной туши которого вставало зарево близкого солнца – видимо, свечение его фотосферы? Ракета кренилась, выходя на разгонную орбиту. Перегрузка быстро слабела и вдруг кончилась, на пару секунд возникло под ложечкой противное ощущение невесомости, и вдруг пришла нормальная сила тяжести: это ракета легла на траекторию разгона, и включился рабочий ход, создающий на борту гравитационную компенсацию.

– Ох елки же палки, – проскрипел я на родном языке, с трудом ворочая глазами. Фродо не отреагировал: похоже, перегрузка тоже далась ему нелегко.

Несколько минут я сидел в блаженной неподвижности, приходя в себя.

– Внимание пассажирам, – раздался в интеркоме голос Реостата – хриплый, но почему-то гораздо менее веселый, чем раньше. – Можно отстегнуться. Перепадов тяжести и резких маневров в ближайший час не ожидается.

Я открыл было рот, чтобы что-то сказать Фродо, но Таук предостерегающе поднял палец.

Интерком не был выключен; мы продолжали слышать попискивание и короткие гудки аппаратуры в рубке.

Затем голос механика – медленный мямлящий тенорок – произнес (видимо, продолжая начатый разговор):

– Ну и дурак. И как ты теперь в обратный рейс пойдешь? Тебе ж, дураку, приказали не взлетать.

– Поздно, говорю, приказали, – отозвался Реостат. Слышались щелчки и гудки – он, видимо, что-то делал на пульте управления. – У меня уже зажигание прошло. Приказывай тут, не приказывай…

– Мог заглушить двигатель.

– Ага, и потом еще полночи перегружаться. Говорю тебе, поздно. Надо было взлетать. И потом, что мне за хрен – полиция Тартара. Приписка у нас комповская, фрахт комповский. Разрешение на взлет диспетчерская дала – все, юрисдикция Тартара кончилась.

– Дурак, да не ты же им был нужен, – механик говорил все быстрее и быстрее, отчего голос его становился все выше и неприятнее. – Они же явно за этими двумя ехали.

Повисла пауза. Послышался такой звук, будто кто-то раздернул застежки-липучки. Затем механический голос произнес без выражения: «автопилот включен».

– А, ну и тем более, – раздался наконец голос Реостата. – Ну тем более! Я чо, своих пассажиров фараонам буду сдавать, да? Ну ты придума-ал! Они ж бабки заплатили. И тебе, между прочим – не пито, не едено, а тридцатка к зарплате. Понял? Я ваще рисковых мужиков люблю. Может, они это… тоже… по контрабанде. Я чо, своих сдам? Заложу своих, да, с-сука?

Судя по звуку, Реостат ухватил механика за комбинезон.

– Дурак ты. Сам не понимаешь, против чего попер, – проблеял механик. – Черт тебя… Уйду к едрене-маме от тебя! Увольняюсь к черту! Расчет дай! Я на Компе списываюсь с борта!

– Ну и вали. Топай, таракан позорный, вошь полицейская. Иди к фараонам своим поганым, пусть они тебя и кормят, и поят, и на ракете возят, и за пивом ты им бегать будешь, пока они свои черные дела делают. – Реостат явно нагнетал драматизм, все повышая тон, теперь уже почти до крика. – На тебе твои бабки! Одиннадцать крон, как в банке, наликом, безо всяких чеков! Вали отседова, коз-зел! Рожа твоя немытая! И чтоб я тебя тут больше не видел никогда!

Тут послышались недвусмысленные звуки борьбы, явственно завертелось от сильного толчка чье-то кресло, раздались одна за другой три мощные плюхи, механик проблеял отвратительно грязное ругательство, свистнула, откатываясь, дверь рубки, и мы услышали, как механик, топая, пронесся по винтовой лестнице мимо пассажирского салона вниз, в двигательный отсек. Внизу хлопнула дверь, и послышался характерный гул задраивающих отсек сервомоторов.

– С-с-сука, – прошипел в интеркоме Реостат. – Тоже мне, отыскался… юный активист имперского правопорядка. С-скотина.

Затем в динамиках щелкнуло, и больше мы ничего не слышали.

Мы переглянулись.

– Механик звонил куда-то, пока мы поднимались сюда, – выпалил я.

– Прислужник врага, – мрачно сказал Фродо. – Не повезло.

Отвязавшись от кресла, он сделал три шага к двери салона и тщательно запер ее на все три имеющихся замка.

– Ну что же, Майк. Пока у нас есть небольшой перерыв, пришла пора нам поговорить о деле.

Фродо сел напротив меня.

– Итак, прежде всего… чтобы тебе было понятно – время Галактики представляет собой не единый поток, а множество параллельных потоков. Например, ты – не из нашего прошлого: ты из потоков, параллельных нашему прошлому. Внутри одного потока можно перемещаться только в одном направлении – вперед, вместе со временем. Зато можно перемещаться назад вдоль параллельных потоков и затем возвращаться. Существуют технологии этого дела, велись исследования. Люди из потоков прошлого не раз перемещались в наше настоящее, затем их возвращали назад; и наоборот, наши исследователи уходили назад и возвращались вперед. Так что ты, Святослав и Като не одиноки: понятие «передвиженец» давно известно науке. Создается энергомасса… ну, подробностей я не смогу объяснить… короче, ты остался там, в прошлом, такой, какой ты есть – понимаешь? А вот этот, новый ты – это энергомасса. Она ничем не отличается от тебя-настоящего, кроме того, что она находится в далеком параллельном будущем потоке времени. Если понадобится вернуться в прошлое, физики-временники смогут, наверное, найти твой исходный поток и слить энергомассу с исходным организмом.

Так это не навсегда, подумал я. Я могу вернуться? Меня это известие так оглушило, что я с трудом понимал, что говорит Фродо.

– Есть еще вариант, когда создается биоклон исходного организма. От обычного клеточного клона он отличается тем, что полностью копирует взрослую личность, вместе с ее разумом и памятью. Биоклон гораздо дороже энергомассы, и его нельзя вернуть в прошлое. Насколько я знаю, биоклонов создавали тогда, когда пытались спасти от гибели в прошлом каких-нибудь несправедливо рано погибших гениев – это, правда, никогда толком не удавалось – или тогда, когда заброшенного в параллельное прошлое исследователя не удавалось по каким-то причинам вытащить самопереносом энергомассы.

Я не стал говорить Фродо, что ничего не понимаю. В конце концов, я уже с ходом дней разобрался со многими идеями и понятиями, которые я не мог понять в самом начале. Разберусь и в этом. Но… я могу вернуться?

– И еще есть третий вариант, – продолжал Фродо, поправив очки. – Из прошлого изымается сам исходный организм. Это страшно опасно и непредсказуемо, потому что почти наверняка ведет к необратимому изменению не только параллельного потока, но и нашего собственного потока времени. Я плохо знаю теорию хронотрансгрессии, поэтому боюсь, что не смогу объяснить более подробно. Во всяком случае, теоретически перенос исходного организма из параллельно-прошлого потока в наше настоящее возможен, но очень опасен, так как может привести к гибели или необратимому изменению личности этого перемещенца, и вот это-то приводит к катастрофе. Ну, должно приводить, по теории. Этого никто не делал, даже в Имперском Институте параллельных потоков времени, который два года назад разогнали после Хронодесанта… была такая авантюра в Империи – Хронодесант… впрочем, это я потом расскажу. Главное, ты пойми, что изъять из прошлого, пусть даже параллельного, какого-то человека – значит почти наверняка вызвать катастрофу в настоящем, необратимое изменение в ныне живущем человечестве, исчезновение целых генетических линий и тысяч живущих людей, если не миллионов.

– Это я могу себе представить, – пробормотал я. – Раздавили бабочку в мезозое…

– Да-да-да! – воскликнул Фродо. – Так в твое время уже был известен этот парадокс?

– Теоретически. В литературе. – Я не стал вдаваться в подробности.

– Замечательно: значит, тебе легче будет понять. Так вот, мы уже знаем, что несколько дней назад Хозяин переместил некий груз из Солнечной Системы через Космопорт в систему Толиман, пользуясь деятельной поддержкой своей человеческой агентуры. В Космопорте, у Лиана, который, как мне кажется, в иерархии Посвященных занимает не рядовое место, я совершенно точно узнал, что именно было перемещено. Точнее, кто. Хозяин сделал именно то, чего не решились сделать даже его подручные в Институте Времени – он похитил из прошлого людей!

– И теперь гибель или необратимое изменение личности этих людей вызовет в ныне существующем человечестве выпадение целых генетических линий и исчезновение множества ныне живущих, – пробормотал я, чтобы показать, что все понимаю. Впрочем, не могу сказать, чтобы меня сразу сильно поразила величественность злоумышления таинственного Хозяина, в которого, надо сказать, я до сих пор верил весьма условно – ну, за исключением того, что я был в Цитадели и совсем уж отрицать существование Врага не мог.

– Вот-вот. Я вижу, что тебе все-таки трудно понять, что конкретно произошло. Я думаю, если я объясню тебе, кто именно похищен, тебя это затронет сильнее.

– Я их знаю?

– Думаю, да. Их даже я знаю, а к тебе они гораздо ближе по времени, чем ко мне. Только я не стану называть их имена вслух. Нельзя. Это слишком большой риск.

– Напишешь?

– Нет, тоже опасно. Биотекст, вот что нам нужно. Я тебе сейчас дам свой блокнот и рид-сенсоры. Ты будешь читать «Последнего из бессмертных» отца Джирола, а в конце я сделаю приписку – четыре имени, имена тех, кого он похитил. Я думаю, когда ты закончишь чтение, ты все поймешь.

– Я смогу читать через рид-сенсоры? Этому надо как-то учиться?

– Да нет, не надо. Ну, наверное, я выставлю самую низкую скорость ввода – вряд ли ты сможешь читать таким быстрым потоком, как я, я все-таки пользуюсь этим способом с пяти лет, и мой отец им пользовался, и дед… Но я уверен, что ты сможешь воспринимать сигнал рид-сенсоров. Кстати, рекомендую, прежде чем начать читать – заснуть. Первый в жизни съем с рид-сенсоров, да еще во взрослом возрасте, лучше делать во сне. Откинь-ка кресло, пристегнись, а я приклею тебе рид-сенсоры. Ну и сам лягу спать. Утром все обсудим.

Мы спали плохо: ракета Реостата Рыжего явно была не самым комфортным транспортным средством в Галактике. Кресла были неудобные, старые и ободранные, из-под стенных панелей клочьями лез ядовито-желтый вонючий утеплитель, а малейшие изменения курса – которых при перелете между двумя соседними планетами, находившимися едва ли не в противоположных по отношению к звезде точках своих орбит, было довольно много – то и дело отзывались в салоне тошнотворными перепадами гравитации и надоедливым противным плюханьем воды в бачке маленького гальюна за пластиковой дверцей.

В восемь утра кто-то постучался в дверь нашего салона. Я с трудом разлепил запухшие глаза, осторожно отклеил от висков присоски рид-сенсоров, с кряхтением поднялся и подошел к двери, сжимая в кармане рукоять пистолета и одновременно косясь на зажатый в левой руке хрустальный шар. Шар нейтрально поблескивал, а на вопрос «кто там» с лестницы отозвался Реостат. Я открыл.

Шкипер был без фуражки; его длинные рыжие волосы были забраны в хвост, китель на нем отсутствовал, комбинезон выглядел почти новым, а на поясе обнаружилась кобура с каким-то весьма массивным толстоствольным оружием. Войдя в салон, он тщательно прикрыл за собой дверь.

– Слышали вчера? – осведомился Реостат. – Я специально оставил интерком. Каков тип, а? Два года у меня работал. Я подозревал, конечно, что он паскуда. Но чтобы настолько?

– Это ведь он позвонил в полицию, – отозвался Фродо, расстегивая ремни и вставая. – Вы догадались?

– Конечно, – фыркнул Реостат. – Он не только паскуда, он еще и дурак. Мультикомы у меня и у него от одной и той же телефонной компании на Компе. Как командир судна, его служебный пароль я знаю. Я залез в сеть этой компании, нашел его счет и ввел его служебный пароль. Ну конечно, этот идиот не удосужился закрыть свой телефонный счет каким-нибудь другим паролем – лень, видно… Так вот последний звонок он действительно сделал с борта моего корыта вчера вечером, за сорок пять минут до старта. И звонил он ни в какую не в полицию, звонил он в местное отделение Церкви Сатаны. Дружкам своим, значит. Он, механик-то мой, сатанист. Ну, а дружки, как видно, в полицию звякнули.

Реостат пристально взглянул мне в глаза. У него был очень, очень жесткий и сильный взгляд, совершенно не вязавшийся с его откровенно дворовыми повадками и внешним видом бродяги-хулигана. Только тут я понял, что он еще молод: вряд ли ему было больше тридцати.

Реостат смотрел мне в глаза долго, гораздо дольше, чем могли вынести те, с кем я встречался здесь до него – даже дольше и тверже, чем Фродо. Потом он все-таки отвел глаза, но не потому, что не смог больше выдерживать мое психократическое давление: он просто перевел взгляд на Фродо и уставился ему в глаза таким же твердым и испытующим взглядом.

Они смотрели друг на друга, наверное, с минуту.

– Так вот вы против кого идете, – сказал наконец Реостат неожиданно мягким и тихим голосом. – Против самого, значит…

Он глянул на меня.

– Да, друг, – сказал я ему. – В поганое ты впутался дело.

– Ну почему же поганое, – возразил Рыжий. – Я диаволу не поклоняюсь, и на имя его нечистое плюю.

С этими словами он перекрестился по-католически – кончиками пальцев, слева направо.

– Не боишься? – спросил я его.

– Честно? – Рыжий мягко усмехнулся. – Боюсь, вот ей-Богу. А что делать? Глаза боятся, а руки делают.

Фродо шагнул к шкиперу.

– Пойдешь с нами?

Реостат смотрел на Фродо только несколько секунд – твердо и без колебаний.

– Пойду, ежели за правое дело.

– Гляди, путь наш далек, а врага ты знаешь – враг наш страшен.

Реостат улыбнулся, голубые его глаза прищурились.

– Знаете что… Мне из-за вас теперь на Тартар дороги нет. Значит, с линии этой мне надо уходить. Ну так и что же? Можно подумать, я четыре года не ломал себе вот эту рыжую башку – как бы мне свалить с постылой дорожки, куда меня завело? Тому уж, наверное, неделя, как мне позвонил кто-то… – Тут мы с Фродо переглянулись. – Сбили меня с толку окончательно, я все ходил и думал, что ж мне делать-то с жизнью моей бестолковой? И вот надумал. Я пойду с вами, если вы идете против Сатаны.

Я поднял левую руку, сжав хрустальный шар между большим и указательным пальцами, и поднес сверкающую каплю ко лбу рыжего шкипера.

Шар залился оранжевым пламенем. Его свечение теплым огоньком отразилось в поднятых к нему льдистых глазах Реостата.

– Я так и думал, – сказал Фродо, и они с Реостатом крепко обнялись.

Я спрятал шар.

– Я сразу понял, что вы непростые ребята, – сказал мне шкипер, и мы с ним тоже обнялись. Плечи у него были худые, но твердые, как сталь. – Будем знакомы. Реостат Рыжий – это прозвище, конечно. Я – Роби Кригер. Правда, я этим именем редко пользуюсь. Под ним меня знают те, с кем мне мало хочется сталкиваться в этой жизни.

Мы назвали себя.

Реостат хлопнул по плечу сперва Фродо, потом меня.

– Я пойду в рубку, ребята. Мне лучше до посадки оттуда не выходить. А вам – отсюда. Вряд ли эта лысая паскуда к вам сюда полезет, но если полезет – бейте гада по башке, в крайнем случае. Я его на Компе сразу рассчитаю и выпру, чтоб он других каких делов не натворил. – Я заметил, что, пока Реостат говорил, так сказать, о высоком – речь его была совершенно чиста и правильна, а теперь в ней снова появился телемский сленг и заметный акцент. – После посадки поговорим, ага? А, да, забыл – там, в стене, контейнер – возьмите жратвы какой-нибудь… и вообще, все, что в контейнере – ваше, лопайте, сколько влезет, лететь еще до фига – почти одиннадцать часов… Ну, я побежал.

– Погоди, – остановил его Фродо уже в дверях, – я только хотел спросить… извини, вопрос странный, просто очень хочется знать: что ты оканчивал?

Реостат застыл, изумленно посмотрел на Фродо и вдруг улыбнулся открытой и ясной улыбкой, какую вообще-то трудно ожидать на таком хитром и жестком лице.

– Галактическое Императорское Высшее командное училище Звездного флота, – отчеканил он и сразу ушел.

Фродо удивленно смотрел ему вслед, пока ноги поднимающегося по лесенке шкипера не скрылись за верхним обрезом двери. Затем Таук захлопнул дверь и тщательно задраил ее.

– Ну и ну, – удивленно покрутил он головой. – Элита из элит – Императорское Высшее. Интересно, как получилось, что он водит эту калошу?

– Это мы успеем узнать, – отозвался я, открывая стенной шкаф, где Реостат держал пищевые рационы для пассажиров. – Главное, что он один из нас. Честно сказать, я удивлен этим. Я думал, нам все предстоит делать своими силами. – Я откинул крышку контейнера, внутри которого оказались одинаковые серебристые коробки с готовыми рационами. – А оказывается, что по всему нашему пути нас все время ждут новые и новые друзья.

– Ничего удивительного, – пожал плечами Фродо, пытавшийся оживить ободранную старую кофеварку. – Гораздо удивительнее, что собрались на Новой Голубой мы, первые шестеро. Ну, то есть, объяснить появление Дика и меня нетрудно. Да и Ланселота, на самом деле. А вот вы трое, передвиженцы… Видишь ли, очень не хочется рассуждать в категориях сверхъестественного…

– Ничего сверхъестественного, – возразил я, вскрывая две коробки, откуда пошёл довольно аппетитный пар: они при вскрытии сами разогревались. – Учитывая, кто похищен… молчу, молчу… но я прочитал… ты прав, нужен был Като, и Святослав был нужен… и даже, наверное, я. Давай поедим. Я зверски голоден. С этими переездами и перелетами я вообще только и делаю в этом прекрасном новом мире, что голодаю.

Перелет был очень утомителен. Постоянные перепады гравитации, сопровождавшие маневры Реостатовой калоши, вкупе с необходимостью безвылазно сидеть в неуютном пассажирском салоне и однообразной, хотя и сытной пищей, измотали нас вконец, тем более что спать в этих неудобных креслах, в окружении вонючих клочьев утеплителя и внезапно пробегающих по внутренней обшивке ледяных струек конденсата, брызги которого обязательно попадали на голову или за шиворот, было очень трудно, и от нескольких попыток заснуть, прерываемых внезапной невесомостью или холодными брызгами в лицо, лично я впал в мрачное оцепенение. Фродо в течение последних трех часов полета сидел в кресле почти неподвижно и читал на своем блокноте какую-то книгу. У меня же своего блокнота не было, а бумажных книг взять с собой мы не догадались (хотя в принципе они существовали: я видел в Залах Ожидания в Космопорте книжные лавки, где можно было купить или взят напрокат в дорогу книги – хоть на бумаге, хоть на компьютерных картах-флоппиках).

Наконец, в начале восьмого вечера Реостат состыковал свою ракету с одним из искусственных спутников, из которых состоял орбитальный транспортный узел Независимого Компа. Не успели мы отвязаться от кресел и выйти в шлюз, как в шлюзе раздалось шипение и глухой стук. Когда мы спустились, внешний люк шлюза был распахнут, шлюз пуст, и в маленьком холле снаружи, за шлюзом орбитальной станции, уже никого не было.

Сверху спустился Реостат. Глаза его потемнели и запали, щетина заметно разрослась.

– Что, уже сбежал? – спросил он вместо приветствия и тут же, стуча каблуками своих неуставных сапог, спустился в двигательный отсек.

Мы с Фродо переглянулись. Я показал Тауку шар. Шар был в целом нейтрален, но в направлении шлюза показывал отчетливую, хотя и постоянно слабеющую, зеленую тень. Впечатление было такое, будто кто-то, дающий характерную для слуг Врага зеленую реакцию, удалялся от шлюза вглубь станции. Удалиться, надо сказать, было куда: станция представляла собой огромный бублик почти километрового диаметра, насаженный на стометровую тумбу силовой установки.

С топотом поднялся снизу Реостат.

– Да, ушел, – констатировал он. – Все свое барахло уволок. И не только. С-собака! – он поднял перед нами пустую, вспоротую по всей длине пластиковую багажную сумку. – Я тут вез немного… ну, неважно… подрабатывал, в общем… Так он мало того что к себе перегрузил – еще и сумку мне загубил, шакал, а она тоже ведь две с полтиной стоила… уж не говоря о грузе, нда…

Реостат задумался.

– Так, ребята, – проговорил он после длинной паузы, в течение которой мы выжидательно смотрели на него. – У вас виза на Комп есть?

– Нет, – откликнулся Фродо.

– Ага. – Реостат подумал еще немного. – Ну, значит, так. Придется вам тогда еще пару часов у меня на борту поторчать. Я сейчас буду оформлять уход с линии. Потом нам с вами надо будет создать частную транспортную компанию: иначе как мы будем на грузовом корабле перемещаться? Ну, а потом мы двинем по вашим делам… у вас ведь есть план?

Мы переглянулись.

– Ну так, в общих чертах… – проговорил я, потому что Фродо молчал.

– Ну и лады, – легко сказал Реостат. – Если хотите, можете в рубке посидеть, там у меня есть виртотеатр, старенький, правда… Я пока корабль снаружи закрою. Я – в транспортное управление. Через полчасика вернусь.

И он ушел.

Кончилось тем, что на борту мы провели не два часа, а больше двенадцати – дело со снятием ракеты AL, бортовой номер R2, с грузовой линии Тартар-Комп затянулось. Ракету разгружали, приходила оценочная комиссия, Реостат долго ругался с этой комиссией на тему комиссионных, компенсаций, неустоек и амортизационных выплат, так что на борту мы и заночевали – правда, уже не в ободранном пассажирском салоне, а во вполне комфортабельной двухместной каюте, которая вообще-то предназначалась для суперкарго и штурмана. Суперкарго и штурмана в экипаже, тем временем, не имелось – должности эти, как и должности командира, навигатора, офицера по связи и судового врача, замещал лично шкипер Реостат Рыжий.

Утром Реостат вновь удалился на некоторое время, после чего принес на борт полный комплект судовых документов и выписку из решения комиссии, гласившую, что его отношения с транспортным управлением Независимого Компа полностью урегулированы и засим прекращены.

Сидя в его узкой, обшарпанной, но вполне функциональной и даже уютной ходовой рубке, мы основали частную транспортную компанию «Реостат Лимитед, Грузоперевозки». Реостат внес в качестве своей уставной доли корабль и (он долго советовался с компьютером, экзаменуя два своих весьма пострадавших после выплаты неустоек банковских счета) пятьдесят цехинов, или тысячу имперских марок – сумму довольно приличную. Мы с Фродо переглянулись и внесли, со своей стороны, десять тысяч имперских марок наличными, отсчитав их частью банкнотами, а частью – редкостными и оттого особо ценящимися монетами, чеканившимися восемь веков назад, непосредственно перед Смутными Войнами. Одна такая «двойная золотая гинея» по нынешнему курсу составляла восемьсот имперских марок, или две тысячи четыреста долларов Конфедерации, была изготовлена из массивного золота и платины (золотой обод вокруг платинового кружка) и весила граммов тридцать пять каждая. У нас их было десять (еще по пять взяли с собой те, кто ушел на другие планеты), и все их мы вложили в «Реостат Лимитед». При виде этих монет Реостат сказал «хо-хо» и, явно повеселев, заявил, что в ближайшие двадцать-тридцать перелетов у нас не будет проблем с космодромным обслуживанием, потому что, ежели платить за таковое обслуживание наличными, любой частный корабль обслужат в первую очередь – ну, после рейсовых судов, конечно.

Нашу свежесозданную компанию зарегистрировал имевшийся на транспортной станции «Снег V» частный нотариус. Молодой и явно скучающий на этом оживленном, но бедном событиями грузовом узле юрист был явно горд оказанным ему доверием, когда мы, заплатив ему сверх установленной платы два цехина, предложили взять на себя труд в свободное от основной работы время представлять интересы компании «Реостат Лимитед». Юноша – его звали Виргил Кассиан – немедленно заказал в соседней комнате, где помещался небольшой салон печати, полный комплект документов компании (включая личные идентифики и визитки для себя, Реостата и нас с Фродо), после чего мы вместе отправились в офицерскую столовую станции съесть ленч, по контрасту с унылыми рационами на борту ракеты показавшийся нам с Фродо просто замечательным. Я заметил, что среди посетителей столовой – здесь было несколько десятков флотских офицеров как с самой станции, так и с пристыкованных к ней судов – Реостат пользовался определенной известностью: при его появлении многие с разной степенью неформальности приветствовали его (в диапазоне от уставного отдания чести до возгласов «Рыжий, как оно?», разносившихся на всю столовую), а некоторые отворачивались – кто-то с неприязнью, а кто-то и явно в испуге.

Все время, пока мы ели и болтали, я не переставал следить за реакцией окружающих на Реостата – и на нас заодно. Бывший механик с Реостатовой ракеты не мог здесь появиться, не имея офицерского звания и не будучи приглашен никем из офицеров; но я подумал, что здесь у агентуры Хозяина могут быть и другие глаза и уши. Время от времени я поглядывал на хрустальный шар, который незаметно положил на стол так, чтобы он был прикрыт от окружающих либо моими руками, либо посудой. На шаре было много разных сигналов. Отражались оранжевыми тенями мы трое, розовой благожелательностью маячил Кассиан, мелькали желтые, красные, розовые, фиолетовые оттенки разных эмоций и ментальных потенциалов окружающих нас людей. Видел я и разные оттенки синего, означавшие неопределенную угрозу; видел и сполохи зелени, свидетельствовавшие о том, что на станции – если даже не в самой столовой – есть те, кто служит Хозяину, будь они живые существа или некробиотические сущности. Правда, все это было на уровне оттенков, легких отблесков, совершенно неопределенных и не говорящих о прямой опасности.

Когда мы уже ели десерт – мы решили позволить себе десерт – к нам приблизился азиатской наружности лейтенант в форме планетарного флота планеты Телем. Вежливо извинившись, он наклонился к Реостату и заговорил с ним по-тоскалузски. С трудом продираясь через грубый тоскалузский выговор и странные грамматические формы этого изрядно мутировавшего английского, я тем не менее вполне понял состоявшийся диалог.

– Говорят, Рыжий, ты ушел с тартарианской линии? – спросил лейтенант.

– Говорят, – сдержанно подтвердил Реостат, разделяя ложечкой разноцветные слои принесенной официантом воздушной кофейной массы.

– Кое-кто сильно обрадуется, Рыжий, – покачал головой лейтенант. – А кое-кто и огорчится.

– А ты знаешь, куда все они могут пойти? – поинтересовался Реостат.