Спасти СССР! «Попаданец» в пенсне Белоусов Валерий

21 августа 1991 года. Один час двадцать семь минут. Октябрьская площадь, здание МВД СССР

Командующий Внутренними Войсками МВД генерал Борис Всеволодович Громов был нагло пьян.

То, что русский офицер может употребить — это не новость… Ещё незабвенный поручик Павлоградского гусарского полка Ржевский говаривал: «Русский офицер обязан быть с утра бесстрашен, беззаветно храбр, до синевы выбрит и слегка пьян…»

Так вот, Громов был слегка выбрит… Всё остальное у него было с точностью до наоборот…

Министр Пуго поднял на Громова водянистые, ничего не выражающие прибалтийские глаза и задал ему прямой вопрос, на который сам боялся получить такой же прямой ответ:

— Вы-ы-ы путете выполнять мои прика-а-ассы?

Громов, развалившийся в кресле напротив министра, изрыгнул облако скверного перегара (спирт «Рояль», не менее полулитра) и ответствовал:

— Никак нет. А ты пошто мне приказываешь, самозванец?

Пуго поджал тонкие губы:

— По Дисциплинарному Уста-а-аву органов внутренних дел-д-л рап-п-потники милиции обязаны точно выполня-ять т-треп-пования присяги, уставов, приказов начальников. И в Законе РСФСР «О милиции» скааасанно, что сотрудники милиции подчиняются только непосредственным и прямым начальникам… мой приказ исходит от министра внутренних дел П-п-пу-у-уго…

Громов громко икнул и хрипло засмеялся:

— Как-как? П-пуго? Пук-пук-пук… пердун ты, а не министр! Из тебя командир, как из говна пуля!

— А из меня? — негромкий вежливый голос просто катапультировал Громова из кресла.

Вдруг сразу Борису Всеволодовичу вспомнилось родное училище и зубная щётка, которой тупой разгильдяй, курсант Громов пидарасил до зеркального блеска сортир…

Хмель как рукой сняло…

Дрожа губами, вытянувши руки по швам, Громов внимал — казалось бы, такому домашнему, ни капли не строевому голосу…

Но человеку с ТАКИМИ глазами надо было подчиняться. Громов хорошо почувствовал, кто в этой стае вожак.

Когда Пуго владел собой, то говорил без всякого акцента…

— Основная проблема — вовсе не уличная преступность или нарождающиеся банды.

Масштабы правонарушений возрастают именно в тех сферах народного хозяйства, которые непосредственно связаны с удовлетворением первейших жизненных потребностей советских людей.

Прежде всего, это относится к предприятиям и организациям, осуществляющим хранение, транспортировку и реализацию продуктов и товаров народного потребления.

Источники преступлений — разрыв хозяйственных связей и развал общесоюзного рынка, попытки многих местных органов регулировать рынок внеэкономическими методами, срыв поставок и завоза товаров в розничную сеть… Рост спекуляции принял угрожающий характер. А про внешнеэкономическую деятельность кооперативов, совместных предприятий я уж и молчу… один вывоз титановых лопат в Японию чего стоит!

— И как с этим боретесь?

— Никак. Фактическая либерализация уголовного наказания за малозначимые экономические преступления судами сейчас перенесена на преступления тяжкие… В прошлом году из более чем шести тысяч злостных нарушителей правил торговли и хищений социалистической собственности в крупном и особо крупном размере к лишению свободы судами приговорено семь человек…

— С чем это связано?

— Наверное, отстаёт работа законодательных органов… плохо работают!

— Или наоборот, работают очень хорошо. Выполняют социальный заказ… Рэкет есть — а закона о рэкете нет. Ладно. Не грустите. На нет — и суда нет… Есть только особое совещание! Ха. Ха. Ха.

Круглосуточный буфет в здании МВД.

Читатель никогда не бывал в милицейском буфете? То же самое, что буфет в депо, только вместо черной железнодорожной формы — серая милицейская, вместо огромных гаечных ключей у ножки стола стоят «Огрызки», они же «Ксюхи» — автоматы АКС-74У (совершенно ублюдочного вида), вместо свистков маневрового локомотива и лязга сцепок доносится неразборчивое бормотание раций…

А так — всё то же самое… Подавальщицы в когда-то белых фартуках, с опухшими печальными глазами вечных разведёнок, которых до пенсии называют «девушка», кофейный напиток в огромной нечищеной алюминиевой кастрюле, куда уборщица периодически подливает из мятого ведра кипяточка, посиневшие варёные яйца на тарелочке с плевком майонеза…

И разговоры:

— Представляешь, дырочка ма-аа-аленькая, никто и не заметил. А как стали в милицейском морге шкерить — глядь, а там заточка из спицы до самой сердечной сумки дошла…

…Да он сначала жену табуреткой по башке, затем тёщу, а потом и сам повесился — видимо, от радости, что он наконец-то стал свободен…

…Я ей и говорю — не волнуйтесь, гражданка, мы всех насильников по горячим следам задержим — а она мне резонно отвечает, что зачем же ей сразу всех — лучше второго или хотя бы третьего…

…Рассадил он, значит, покойников по кругу, карты на столе разложил, вроде как играют, и когда его сменщик-санитар в секционную вошёл, хлоп тузом по столу: «Черви — козыри!!!» Тот и брык — инфаркт…

— Слушай, у тебя деньги есть? Займи мне червонец. До завтра. А там я пойду с участковыми в коммерческих ларьках прописку у продавцов проверять, так тебе сразу долг и отдам…

— Товарищи офицеры! — В буфет вошёл Пуго в сопровождении невысокого, лысеющего мужчины средних лет…[59]

Вообще, у начальства БЫЛ свой буфет, однако новый министр отдал его помещение под комнату психологической разгрузки — с аквариумом и цветочками… Чудит барин! — подумали тогда лихие оперА…

Увидев высшее начальство, боящаяся в этой жизни только ОБХСС и КРУ буфетчица тем не менее подтянулась и изобразила, сверкнув золотым зубом, приветливую улыбку:

— Что будем кушать? Есть рыбка, филе ангела… есть мяско — шницель Гордо Блюю…

Берия согнулся в пароксизме беззвучного хохота…

Мягко, но решительно, отклонив настойчивое до неприличия желание увядшей пергидролевой блондинки увлечь их за особый столик (отличавшийся тем, что на нём была постелена белая скатерть и стояла пластмассовая вазочка с двумя ромашками), два министра, попросив разрешения у вскочивших со стульев милиционеров, присели за столик угловой…

Берия, настойчиво пытаясь угрызть шницель с таким забавным названием, не сводил своих чуть близоруких карих глаз со своего визави…

Напротив Лаврентия Павловича сидел довольно еще молодой, но сильно умученный службой милиционер, с посеревшим, мятым, как его форменная рубашка, покрытая подозрительными пятнами, лицом, заросшим двухдневной щетиной.

Лейтенант милиции поднял на Берию покрасневшие глаза с набрякшими веками и дерзко спросил:

— Чему обязан таким вниманием?

Лаврентий Павлович взглянул было ему прямо в зрачки — но ломать чужую сильную, но чем-то смятенную волю не стал. Милиционер ему явно понравился:

— Вот, думаю — как гражданину уважать сотрудника Органов, ежели он, милиционер, сам себя не уважает? Форма у вас мятая, нечищена… Да и что это за форма? Тряпка какая-то… Вот в моё время… то есть в пятидесятые — одели мы милицию в форму довоенных (! — Лаврентий Павлович имел в виду, до Великой Войны, которая Империалистическая) городовых. Мундир хорошего сукна, шапка барашковая. Идет себе по улице такой барбос, и все на него любуются…

— Не знаю, как вас называть…

— Да зовите просто — товарищ комиссар! (шутка — Лаврентий Павлович не просто комиссар, а Генеральный Комиссар ГБ.)

— А-х-х… то-о-ова-а-арищ…

— Что, не любите товарищей?

— Я бы их зубами грыз. Вот я только «с адреса». Представьте, приехала тюха семнадцати лет из деревни в МИМО поступать… Ну, местные студенты, това-а-арищи, её пригласили на квартиру, напоили, поимели во все щели да и удавили…

Потом подвесили, вызвали наряд — ах, ах… расстроилась бедная, что не прошла по конкурсу, руки на себя наложила… А я смотрю, у ней за ухом — пряжка от ремня, значит, на стрингуляцонной полосе должен быть синяк. А его-то и нет! Значит, душили её не ремнём, а его уж потом накинули!

Стал их колоть — да приехавший прокурорский мне в наглую — ты что, дурак? Ведь это детки та-а-аких това-а-аарищей… Так ведь и закроют дело, за отсутствием события!

Берия чуть усмехнулся:

— Ну, теперь — это вряд ли…

— Вашими бы устами да водку пить… Но я не про то. Уважение? Я за два последних года имел пять поощрений и ни одного взыскания, характеризовался сослуживцами и руководством положительно, спиртные напитки не принимал. Уважают меня? Какое нахер уважение, когда я седьмой год с малыми детьми в милицейской общаге, в Капотне… Где сортир один на весь этаж, где крысы по комнате бегают, детей за пальцы кусают…

Берия обернулся к Пуго:

— Товарищ министр, а у вас квартира есть?

— Та-а-а, е-еесть…

— Дети у вас взрослые?

— Та-а-а…

— Вот, мне кажется, будет правильно — чтобы вы, пока жилищный вопрос у товарища… как вас? Иванов? Иванова решаете, с ним поменялись бы. Он поживёт со своими малыми детьми в вашей квартире, а вы — в его общежитии. Поближе к рядовому и младшему начальствующему составу…

…Когда министры (вернее, один настоящий министр и бледная немочная тень) ушли, растерянный Иванов на вопрос товарищей, кто это был — отвечал задумчиво: — Хрен его маму знает… но думаю, что новый Хозяин! — Потом подумал и добавил:

— Только вот… Премии теперь мне вовек не видать — сожрёт за это меня начальство с потрохами… и не простит такого Пуго! Да и ладно… Прижал бы только Хозяин тех субчиков из МИМО! Век ему благодарен буду.

21 августа 1991 года. Два часа тридцать минут. Азербайджанская ССР, Нагорный Карабах

«Мы в Нагорном Карабахе, в хищном городе Шуше», — писал поэт в далёких уже двадцатых годах…

Вот и говори после этого, что поэты не обладают чувствительностью сейсмографов, предчувствуя грядущие бури…

— Хрен его знает, кому она понадобилась… — Пожилой тридцатипятилетний капитан Логинов печально улыбнулся, блеснув в свете дребезжащих ламп дневного света, бессонно горящих под потолком междугородного переговорного узла, белым металлом съеденных в Хабаровском крае (вода там не очень) передних зубов… — Наверное, все же кому-то понадобилась!

— Кому, кому она понадобилась?!

— Если бы она никому не понадобилась, то её не спёрли бы, — разумно резонировал мудрый авиатехник. — Она ведь, ГШ-23, пушка чисто авиационная! Хотя стрелять, конечно, и с машины может, с помощью авиационного аккумулятора.

— Но кто?

— Элементарно, Ватсон. Пушку с ероплана так просто не снять, это надо уметь… техники у нас всё русские, на такую подлость по отношению к машине не способны, тупые прапора-айзеры могут только тушёнку тырить, значит, либо ты, либо я. Я пушку не крал.

Собеседник Логинова, выпускник Даугавпилсского авиационного радиотехнического, Артурас Вилкас, которого в части за глаза звали Ложкасом и не очень любили — за имманентную тупость и лень, возмущённо набычился:

— Я тоже не брал…

— Ну, правильно… значит, она сама ушла.

Двери переговорного пункта распахнулись и в помещение, громко топая, ввалились несколько очень плохо выбритых молодых людей, из тех, кого на московских рынках относят к неведомой этнографам кавказской национальности…

Увидев двух советских офицеров, они приветливо заулыбались белозубыми, ослепительными, волчьими оскалами и стали охватывать их с обоих флангов…

Более молодой и стремительный Вилкас рванул с места и бросился было к дверям — но запнулся о подставленную ему ногу в чувяке, грянулся об пол и завизжал как заяц… Его фуражка отлетела в угол, где её весело, как футбольный мяч, пнул один из азербайджанцев.

Капитан Логинов, кряхтя и придерживаясь за ноющую радикулитом поясницу, с трудом приподнялся…

Эх, ведь не хотел, не хотел ведь идти! Кого послушался, Ложкаса? «Ночью звонить дешевле…» ага. Сэкономили. Как раз на недорогой букетик хватит, из тех, что на могилку ложат (ложат! — именно так выражался капитан Логинов)…

Логинов сунул руку в карман форменных брюк и решительно вытащил оттуда личное оружие — скорострельную автоматическую, заточенную до бритвенной остроты шлицевую отвертку… Конечно, лучше бы было взять с собой стальную вилку — два удара, восемь дырок.

Увидев, что находится у Логинова в руках, джыгыты весело засмеялись…

Один из них схватил Вилкаса за волосы, приподнял голову, приставил к горлу клинок.

— Вай, рэзать будим? Э, а можэт, ти армянин, а? Тогда ми тэбя просто виебем.

Вилкас, не помня себя от страха, визжал не переставая…

Логинов усилием воли подавил приступ смертной тоски и ровным, командирским голосом скомандовал:

— А-атставить!!

От его командного рыка азербайджанец машинально принял стойку «смирно» — видимо, сработал вколоченный в него в Советской Армии рефлекс, причём рефлекс «деды» вколачивали в его тупую баранью башку табуреткой… Голова Вилкаса с костяным стуком упала на пол.

Остальные воины ислама закатились от смеха…

Покрасневший от стыда моджахед с досадой пнул Артураса…

— Ой, не бейте… я же за вас! Я вам пушку продал!!

— Ах, сукин кот, значит, всё же ты пушку спёр? — возмутился Логинов.

— Нет, не я! Я не хотел, меня заставили… — заблекотал Ложкис.

Логинов подскочил к Вилкасу и уже со своей стороны крепко пнул его под бока.

Моджахед, которому, видимо, понравилась эта забава, снова было занёс ногу для пинка — но тут ему под подбородок упёрлась логиновская отвёртка:

— Пошел нах! Никто не имеет права бить нашу сволочь, кроме нас самих!

Моджахеды глухо заворчали, блеснули ножи…

«Тут мне и кирдык! — умиротворённо подумал Логинов. — Зачем же я „шило“ не допил? Оставил на завтра, дурак… А завтра уж и не будет!»

В этот миг дверь переговорного пункта слетела с петель:

— ЛЕЖАТЬ!!! ВСЕ НА ПОЛ!! МАТЬ, МАТЬ, МАТЬ!!

— Э, зачэм ти про мою маму так гавары… ой, ой, ой!!!

Ворвавшиеся солдаты с красными погонами внутренних войск были не настроены на долгие беседы…

Некоторое время раздавались чавкающие звуки ударов по сырому, сопровождающиеся кхеканием, которое издают рубящие вековые сосны лесорубы…

Схватив Вилкаса — обосравшегося, судя по запаху, — за шиворот, Логинов выволок его на улицу и тут же было вновь не заскочил внутрь почты.

Потому что по улице, в свете редких фонарей, бежала, как спринтеры на Олимпиаде, черная толпа айзеров…

За ними молча, размахивая сапёрными лопатками, гнались вэвэшники и быстро айзеров догоняли.

— Что случилось?! В лесу кто-то сдох?! — спросил Вселенную поражённый в самое сердце благостностью сей картины Логинов…

— Никак нет, — ответствовал ему утирающий с лица кровавый пот сержант, — просто, говорят, из Москвы нам сам Громов позвонил. И ДАЛ СООТВЕТСТВУЮЩУЮ КОМАНДУ!

21 августа 1991 года. Три часа ночи. Октябрьская площадь, здание МВД СССР

Самое глухое и таинственное время… В этот час священный индийский бык, стоявший полночи в стойле, наконец ложится, подогнув под себя мощные ноги, и засыпает, протянув изо рта ниточку тягучей слюны…

В этот час в больницах, скомкав белеющими пальцами покрывала, умирают те, кому уже не суждено увидеть новый рассвет…

В этот час закрыто метро, и в подземных языческих дворцах с пентаграммами притушены огни, и ушли в парк последние трамваи…

И вся Москва спит. Вполглаза…

Берия, с трудом распахнув тяжёлую министерскую бронзовую дверь, вышел во внутренний двор…

Слева от двери заснувшим мастодонтом чернел милицейский бронетранспортёр, у высоких колёс которого вспыхивали и тут же пропадали оранжевые и малиновые огоньки сигарет омоновцев.

Справа стояла лавочка, чуть влажная от ночной росы.

На неё Лаврентий Павлович и присел…

Он любил посидеть в одиночестве, подумать… днём на это катастрофически не хватало времени. Вот так и жизнь прошла, а он и не заметил…

Сын, Серго… в честь Мироныча назвал, да… уже взрослый, мужчина… узнает ли он его? И-эх-х…

Лицо Берии, никому не видимое в темноте, исказилось болезненной гримасой. Проклятые сволочи…

Украли мою жизнь. Да что жизнь. Страну мою украли!

Лаврентий Павлович обхватил голову руками и от нестерпимой душевной боли глухо застонал…

— Что, плохо вам? — Чуть хрипловатый, заботливый женский голос заставил вынырнуть его из чёрной бездны отчаяния.

Берия оторвал руки от лица…

Перед ним, сжимая в руке большую клеёнчатую сумку, стояла давешняя буфетчица.

— Вы… не сможете со мной минуточку посидеть? — робко спросил он её.

— Да не вопрос… — с готовностью ответила женщина. И тут же рядышком присела, — я тут совсем рядом живу, на Шаболовке… Дома у меня всё равно никого нет, кроме кота Васьки, да и он, поди, опять в форточку на блядки удрал… — женщина повозилась, усаживаясь поудобнее, при этом лавочка предательски под ней скрипнула, а в её сумке что-то обещающе звякнуло и булькнуло…

— А вы его кастрируйте, чтобы он не убегал! — предложил Берия.

— Да вы что? Моего Васю? Ни за какие коврижки… у него и так жизнь поломатая, вроде как у меня. И пусть в доме хоть один мужик будет… Слушайте, что это мы так сидим… Вы со мной будете? по маленькой? вот, давайте я газеточку постелю, и стаканчик поставлю, и закусочка, вот котлеточка, теплая ещё… Ну, будем?

— За присутствующих здесь дам! — по-гусарски поднял стаканчик Лаврентий Павлович.

— Ха-ха… ой, не в то горло пошло… а знаете, как дамы класс… классификацируются? На дам, на не дам, и на дам, но не вам…

— А вы к какой себя категории относите? — с интересом спросил её собеседник, загадочно посверкивая своим пенсне.

— На дам! может, даже и вам… ещё по одной?

— Не откажусь… это что за напиток, интересно?

— Да так… Жидкое и горит. Скажите чего-нибудь…

— За то, чтобы вас любили…

— Эх, да кому… а вы, извиняюсь…

— Вдовец, — коротко ответил Берия.

— Правда?! — радостно вскрикнула буфетчица.

И тут же виновато осеклась. — Ой, простите, я не хотела, дура я, ну простите…

— Да ничего… скажите, а вам не надоело?

— Что именно?

— Ну, вот эта ваша жизнь… не думайте, я вас не осуждаю и даже уважаю. Вижу, что женщина вы самостоятельная, взрослая, рассудительная…

— Ой, да ну вас… — застеснялась собеседница.

— Нет-нет… ну так скажите мне: что вы в этом буфете делаете?!

— Да работаю я там… нет. Не так. Я там живу. Конечно… обрыдло мне всё. До смертной тоски обрыдло, верите, нет? И место неплохое, и посетители, ребята хорошие… но жить — жить-то когда я начну, а?! Одно и то же, одно и то же… база, санэпидемстанция, пожарный, ревизор… и каждому дай! Хорошо, что у меня возраст уже… сейчас всё больше деньгами берут, а по первости кто только меня в подсобке не нагибал… эх, разбередили вы меня… может, ещё по капельке?

— Наливайте…

— Давайте на… «ты»? Ничего, не обижу вас? Вы вот какой мужчина видный, министра нашего построили…

— Да ладно тебе… звать как?

— Татьяной крестили…

— Ну, Танюша, за тебя…

— Зачем же за меня? Давайте за вас, то есть за… тебя, да?

— Так что мы пьём-то?!

— Не угадаешь… это мне ребята из ОБХСС, из Еревана подогнали, с винзавода, пятидесятилетний коньячок, в продаже его не бывает…

— Да, чувствуется… помню, я только Черчиллю такой отправлял…

— Это какому Черчиллю? Мяснику, что ли, с Ленинградского рынка?

— Ага, угадала… слушай, Таня… вот я намедни тут гадость одну ел, называется…

— Шаверма?

— Да нет… этот, гамбургер…

— Ну, и я его ела… булка да котлета, делов-то…

— Ну, так вот и я про то же… А потом я себе думаю. Они ведь, подлецы, не булку с котлетой продают. Они Америку нам свою всучивают… и музыка там у них, и всё не по-нашему… вот народ туда и ломится, не за котлетой, а чтобы жизнь иную увидеть… А чем мы хуже?

— Да, чем?

— Мы — не хуже. Мы, русские, лучше! Вот, взять и открыть свой ресторан, кооперативный — в русском стиле, чтобы и украинский борщ, и грузинский шашлык, и сибирские пельмени… да всё с пылу с жару… а?

— Здорово! Я бы туда работать пошла… только… Хех, да кто же за это возьмётся?

— Да ты и возмёшься…

— Шутишь…

— Вез шуток.

— А деньги где на это взять?

— А ну-ка, пойдём-пойдём… да брось ты эту лабуду! Коньяк только возьми, ага… Дежурный! Какой в столице самый крутой банк? А ну-ка, соедини… быть не может, чтобы там сейчас никого не было… Это кто? Как вас зовут? Давид Исаакович, а фамилия ваша как? Трактовенко? Так вы украинец? Нет? А кто тогда? А, ну тогда извините… а должность ваша какая? Директор по экономике и коммерческой деятельности? И чего вы в три часа ночи на работе делаете?

Как это все разбежались? Вот сволочи… А вы отчего вместе с ними не разбежались?

Жаба душит? Думаю, она вас будет душить гораздо сильнее в должности Председателя Правления банка, ага… Да уж какие шутки в три часа ночи… слушайте сюда, товарищ директор.

К вам завтра поутру придёт гражданка — как? Сидорова, Татьяна Батьковна, вы с ней поговорите на предмет открытия коммерческого ресторана на Пушкинской площади, напротив Макдоналдса… что значит мэр Попов? Где этот мэр вообще? Забейте на мэра большой и толстый… да, думаю, пары миллионов хватит, какие ещё проценты?

Слушайте, вас там точно жаба душит… дадите беспроцентный, под мою гарантию… кто говорит? Берия говорит, Лаврентий Павлович…. алло? Трубку бросил, да… ничего, Таня, я завтра поутру с тобой сам к нему съезжу… ты что?! Сдурела?

Женщина, вся в слезах, стоя на коленях, всё пыталась поймать своими пухлыми губами его с испугом выдергиваемую руку…

(Маленькое отступление… «Просьба одна. Про берию и буфетчицу не надо. Ну не втему както оно пошло. На первого секретаря райкома еще как то так тянет. Но для менистра несколько мелковато», — пишет мне Взыскательный Читатель. Орфография и лексика соблюдены, да…

Мелковато для министра? Ну-ну…

Рассказывают, что однажды Лаврентий Павлович, проходя коридором Лубянки, увидел очень печального командира-пограничника… Время тогда было архитрудное, сентябрь проклятого сорок первого года…

И у русского человека весёлое лицо было бы увидеть как-то даже странно…

Берия в эти безумные дни спал по три часа в сутки… но, тем не менее, он остановился и спросил о причине горя. История оказалась по тем временам обычная до банальности. Семья командира эвакуировалась из Карелии, под Петрозаводском поезд разбомбили…

Уцелел ли кто — неизвестно… Берия сочувственно покачал головой и пошёл себе дальше…

Через два (!) дня командира вызвали из Балашихи, где он в составе ОМСБОН НКВД готовился в заброске в немецкий тыл, в Главк. Начальник Главка, ничего не объясняя, направил в приёмную Наркома… глубокой ночью Берия принял вызванного, молча вручил ему записку с адресом и предписание — немедленно убыть на аэродром Чкаловский, откуда самолётом вылететь в Рыбинск.

Двое суток на устройство личных дел, а затем — снова прибыть в часть…

Как, каким немыслимым чудом в дикой, воистину чудовищной неразберихе эвакуации озадаченные Берией чекисты отыскали в засыпном бараке столицы ВолгоЛага — посёлка Переборы больных сыпным тифом жену и детей командира — так и осталось загадкой… но эту историю рассказал автору в 2002 году сам тогдашний начальник Рыбинского НКВД, ныне, к сожалению, покойный… Так что за подлинность автор ручается.

Вы можете себе представить, КАК потом относились к своему руководству и командир, и вся его семья, спасённая от верной смерти? И все, кто про эту историю узнали?

Да, Берия был министром… но прежде всего он был ЧЕЛОВЕКОМ. За это его и убили.)

(Уважаемый Валерий Иванович! — пишет мне Доброжелательный Читатель. Это про моего деда! Только семья эвакуировалась не из Карелии, а из Риги. Мне отец рассказывал, как их семьи сотрудников НКВД эвакуировали последним поездом. Как разбомбили эшелон, как они с матерью (моей бабушкой) шли пешком с младшей сестрой на руках по шпалам вместе с другими уцелевшими командирскими жёнами.

И эвакуировали их в Ашхабад, куда вдруг неожиданно прилетел (!) отец (мой дед). Этот эпизод был просто фантастическим — по тем временам не часто отцы с фронта могли навестить семью — и запомнился отцу на всю жизнь. Кстати, в результате этого 2-дневного визита у моего отца появился через 9 месяцев младший брат!)

21 августа 1991 года. Четыре часа утра. Москва, Красная площадь

Да не было никогда Лобное место — местом казней!

У нас, чай, не так, как у немцев, чтоб на торгу, где христиане хлебушком запасаются, кровь христианскую лили.

Для сей цели в Белокаменной было Болото — площадь за Москвой-рекой, там, где, по преданию, стоял некогда двор Малюты Скуратова: чёрный-чёрный терем, крытый чёрной-чёрной черепицей, из тесовых чёрных ворот которого на гнедых конях, одетые в чёрные рясы с накинутыми на буйные головы чёрными капюшонами, выезжали назгулы, то есть, извините, кромешники…

Спецназ Ивана Васильевича, который искоренял на святой Руси всякую измену да неправду…

(«А Новгород? А Псков?» — воскликнет либеральнейший Читатель. Ну что Псков… секта жидовствующих, то есть сторонников общечеловеческих европейских ценностей, например свального греха и человеческих жертвоприношений… да, там БЫЛА. Обычное дело, по суровым средневековым временам, и псковское разорение на альбигойские войны по размаху явно не тянет — да ведь и весь Синодик Ивана Грозного — и на четверть единой только Варфоломеевской ночи…)

Да, именно на Болоте, на деревянном особливом помосте, каты в красных шёлковых рубахах срубили буйну голову Степану Разину да Емельке Пугачёву… а как же утро стрелецкой казни? Вопросы к художнику, не ко мне… отчего он вместо стен Новодевичьего монастыря — Кремль изобразил. Имеет художник на то полное право. Он так видит!

Никогда на Лобном месте никого не «лобанили»… название происходит от Васильевского спуска, в начале которого и находится Лобное место, который в Средние века назывался «лбом» (распространённое название крутых спусков к реке в средневековой России).