Запруда из песка Громов Александр

30. Переселенные души

• Стремилась ввысь душа твоя —
• Родишься вновь с мечтою…

Владимир Высоцкий

– Может, коньяку? – участливо предложил Магазинер. – Или лучше водки? Ведь вы водку предпочитаете? Поверьте опытному человеку, такой разговор, как у нас с вами будет, не стоит вести совсем уж на трезвую голову.

– У вас тут и коньяк есть? – пробормотал я.

– Соврал. Коньяка нет. И водки нет. Есть медицинский спирт и красное сухое вино.

– Тогда вино. – Я и без спирта чувствовал себя достаточно оглушенным. – Нет, стойте! Вино потом. Как к вам попал этот чужой? Почему он здесь, а не…

– Терпение, – прервал меня Магазинер. – Постойте тут две минуты. Я сейчас вернусь.

Пыхтящим дирижаблем он выплыл из помещения. А я остался торчать на галерее с полным сумбуром в голове и потому злящийся, но кое о чем догадывающийся и оттого злящийся еще сильнее. Наверное, я выкинул бы какую-нибудь штуку, о которой потом крепко пожалел бы, если бы только злился, а не был ошарашен и, что греха таить, отчасти восхищен. Это надо же такому случиться – чужой в распоряжении людей! Я глядел сквозь стекло на его раскуроченную обшивку, на вывернутые наружу инопланетные потроха, и гадал, где у чужого естественная плоть, а где техногенное не пойми что. Странная тварь… Уж точно не земная и, пожалуй, не имитация. Нет, безусловно, не имитация. Настоящий чужой. Вот, значит, ты каков, приятель… Пленен нами и ни жив, ни мертв. В полной власти существ, которые по своему развитию не сильно отличаются от бабуинов – с твоей, понятно, точки зрения. А наша точка зрения тебя, вероятно, не волнует? Понимаю… Но все же ты влип, гость издалека. Ты, а не мы. Кто попал в лапы к бабуинам, доля того незавидна. И мы аккуратнейшим образом довыпотрошим тебя, сколько бы времени и сил это ни отняло, и постигнем тебя, и поймем, что ты такое, и употребим добытое знание к нашей, бабуиньей пользе…

Так думал я, пока дрожь не прошла по моему хребту сверху донизу. Такое бывает в кошмарном сне, когда при попытке бежать от страшной опасности не можешь шевельнуть ни одним мускулом – и вот тогда становится по-настоящему страшно, так страшно, как наяву и не бывает. Наяву ведь совсем другой страх – мобилизующий, а не наоборот. Во всяком случае, у меня именно так, а как у вас – не знаю. Со страху я могу начудить, но уж точно не впаду в постыдный столбняк. Кролик я вам перед удавом? Лягушка перед ужом? Черта с два и хрена лысого!

Так думал я о себе – и ошибался. Я оцепенел, и страх вползал в меня, как медленный яд, проникая в каждую клетку, не торопясь, смакуя свою работу. Не я собирался изучать чужого – чужой изучал меня, рассматривая подробно снаружи и изнутри. Мертв он был или жив, но он заинтересовался мною, и от этого меня бросило сначала в озноб, потом в жар.

Выдержит ли стекло, спасет ли? Я думал только об этом и понимал, конечно, что меня отделяет от чужого не простое стекло, а толстая многослойная склейка с полимерными прослойками, способная выдержать таранный удар бронетранспортера, – но что такое бронетранспортер по сравнению с этим? Смешно и говорить о бронетранспортере…

И вдруг отпустило – за секунду до того, как на галерее вновь появился Магазинер. Поглядел на меня, поморгал, все понял, покивал сочувственно, привычным движением отер углы рта и осведомился:

– Все-таки вина или спирта?

Я уже взял себя в руки. Лишь голос внезапно осип.

– Все-таки вина. – Я прочистил горло. Стало легче. – А… где?

– Пойдемте, – пригласил Магазинер. – Здесь не очень удобно. Вы в порядке?

– В полном, – процедил я сквозь зубы. Последняя волна озноба пробежала по хребту и сгинула. Я мысленно прикрикнул на косную плоть, чтобы вела себя прилично. – А что должно было со мной случиться?

– То же, что и с другими. Вы вспотели. И глаза… Я не раз видел такие глаза. А вы хорошо держались… Один раз случился сердечный приступ – ничего, откачали. Карл утверждает, что рано или поздно кто-нибудь обмочится или еще того хуже. Но не предлагать же гостям надевать памперсы, прежде чем входить? Не поймут. Можно, правда, предварительно накачивать их транквилизаторами, как вы полагаете?..

Ведя меня за собой, он продолжал болтать какую-то чушь, и я был благодарен ему за это, а еще больше – за то, что он не оглядывался. Я тайком провел рукой по лбу и стряхнул с ладони пот. Да-с, испугали меня по-крупному, куда там вульгарному страху смерти!

Стыдно.

Через ту же чудовищную дверь мы покинули галерею, и Магазинер повел меня куда-то вбок. По соседству объявилась уютная комнатка с диваном и креслами, а на столике оказалось красное сухое вино и фрукты в вазе. Мой гид тут же наполнил бокалы – самые простецкие на вид и, кажется, не очень хорошо вымытые. Плевать.

– Получаем в качестве радиофага, – с усмешкой сказал он, кивнув на бутылку, – вполне законным путем. Мы тут числимся как персонал могильника. Толку от вина, конечно, чуть, но приятно… Попробуйте, Фрол Ионович, вино хорошее. Турецкое, с острова Бозджаада, это бывший Тенедос…

– Они же мусульмане, – механически пробормотал я.

– Ну так делать вино и пить его – разные вещи, – резонно ответил Магазинер. – Ну-с, ваше здоровье! М-м… Каковы ощущения? Неплохой букет, верно? Интересные тона… Теперь к делу. – Недопитый бокал он поставил на столик. – Итак. У вас куча вопросов. У меня куча ответов. Но мне кажется, будет лучше, если сначала я введу вас в курс дела, а уж потом мы устроим, так сказать, вечер вопросов и ответов. Согласны?

Я кивнул. А он облизнул губы и приготовил платочек.

– Вот и замечательно. То, что вы увидели только что, не подделка. Полагаю, вы это уже и сами прекрасно поняли. Объект, который вы видели, был найден в две тысячи двадцатом в горах Маоке, Новая Гвинея. Помните землетрясение в том районе, случившееся несколько раньше? Нет? Ну, не важно… Еще и до землетрясения у местных жителей бытовала легенда о горе Великого Злого Духа, разумеется, категорически запретной. Гора как гора, ничего особенного, не очень высокая, покрытая характерными для Новой Гвинеи «туманными лесами». Любопытная подробность: тамошние аборигены, вполне себе полудикие, еще хранившие в хижинах дедовские боевые трофеи в виде сушеных голов противников, независимо от племенной принадлежности не претендовали на владение ею, хотя из-за других территорий резались за милую душу. После землетрясения же аборигены будто с ума посходили, жители ближайших к горе деревень покинули свои жилища и ушли куда глаза глядят. Ну, ясно: Великий Злой Дух проснулся! Вся штука, однако, в том, что дыма без огня, как правило, не бывает. В две тысячи двадцатом туда отправилась комплексная австралийская экспедиция, профинансированная на частные средства. Доктор Джосайя Стентон, богач, филантроп, плейбой, немного мистик и автор странных идей, никогда не считался в среде ученых серьезным человеком, но перед его памятью я всегда готов снять шляпу. Он оплатил все расходы и лично возглавил экспедицию. Найти проводника из местных, естественно, не удалось. Экспедиция долго добиралась до места и еще дольше взбиралась на гору. Приступы беспричинного страха неизвестно перед чем отмечали все участники экспедиции. К их чести, они не переругались и не смылись с горы. Они поднялись на вершину – и ничего, представьте себе, не нашли. Однако при спуске – а спускались они другим путем – была найдена пещера. Вход в нее, некогда малозаметный, после вызванного землетрясением оползня обнажился. Стентон первым проник в ту пещеру… и обнаружил там то, что вы только что видели. Только вы это видели в состоянии слегка разобранном, а он – в целом. Стентон сразу понял, с чем он имеет дело… Вы допили? Налейте еще себе и мне. Впрочем, мне не надо, у меня есть.

Я налил и жадно выпил, не дожидаясь приглашения.

– Так вот, – продолжал Магазинер. – Чего стоило вывезти находку и как Стентон сумел обстряпать дело, чтобы скрыть ее от мировой общественности, я сейчас рассказывать не буду. Это долго, потому что там вышел целый детектив со стрельбой, подкупами и упавшими в море вертолетами. Главное – он вывез чужого и хорошо спрятал. Несколько человек из числа участников экспедиции приняли его сторону, других пришлось…

– Устранить? – понимающе кивнул я.

– Купить. Понимаю, вам это в диковину, но ведь в те времена не было ни Экипажа, ни Устава, ни всех этих строгостей, ни идеи служения в качестве высшей моральной ценности… Кого-то купили, кого-то шантажировали, потребовав в качестве платы полное молчание, по отношению к третьим применили оба средства… Для человека богатого и влиятельного – проблема решаемая. Насколько мне известно, один из посвященных болтунов или упрямцев попал в психушку и молол там чушь про инопланетянина. Его вылечили, он усвоил урок. Впрочем, это частности, позднее вы будете иметь возможность ознакомиться с ними подробно, если пожелаете. Сейчас я буду краток. У себя в Австралии в горах Нового Южного Уэльса Стентон построил лабораторию на принадлежавшем ему участке земли. Внешне она смахивала на частную астрономическую обсерваторию с куполами и телескопами, была видна издалека, решительно ни у кого не вызывала нездорового любопытства и даже порой принимала экскурсантов. Для отвода глаз на ней и в самом деле проводились кое-какие астрономические наблюдения…

– Я слыхал об этой обсерватории, – перебил я. – Кажется, она существует до сих пор.

– Помолчите немножко. Настоящие исследования проводились в подземной штольне под обсерваторией. В каком-то смысле эти исследования тоже можно назвать астрономическими: ведь чужой – явно пришелец из иных звездных систем. При той осторожности, которая необходима при работе с таким объектом, для получения самых первичных сведений о нем потребовались долгие годы…

– Я думаю! – вырвалось у меня.

– Правда? – прищурился Магазинер. – Вы лучше подумайте о безвестных исследователях, которые занимались изучением чужого. Биологи, физики, химики всех профилей, инженеры, астрономы и так далее. Никто из них не имел шанса опубликовать результаты своей работы ни при жизни, ни после смерти, и каждый знал об этом. Стентон привлекал к работе только тех, кто доказал на деле: поиск истины для него важнее мирской славы и даже личной свободы. Найти таких специалистов, причем высокого класса, оказалось чрезвычайно трудной задачей, но Стентон справился и с ней. Скажите, а вы – в предположении, что жили бы в то время – согласились бы поработать в таких условиях? Наверное, нет?

– Не знаю. – Я и впрямь не знал ответа.

– А я думаю, что нет, не согласились бы. Ведь Стентон не раскрыл бы вам предмет исследования до тех пор, пока вы не дали бы согласие молчать, а вы его не дали бы. Он предлагал хорошее жалованье, и я знаю, куда вы посоветовали бы ему засунуть то жалованье. Коты в мешке не для вас, Фрол Ионович. Нет, я вас ни в чем не упрекаю, боже упаси. Кто не честолюбец? Среди ученых таких особей столь же мало, как золотых крупинок в песке, но Стентон их нашел. Вы удивлены?

В ответ я пробурчал что-то невнятное и налил себе еще. Вообще-то я был крепко удивлен, и это следовало запить.

– Ваше здоровье! – Магазинер тоже отпил немного. – Скоро оно вам пригодится. Вы ведь не сердечник? Это хорошо. Шучу, шучу. Я отлично знаю, что вы не сердечник, поскольку за вашим здоровьем те, кого это касается, следили весьма пристально. Не буду, однако, забегать вперед… Джосайя Стентон обладал природным талантом привлекать людей. Он создал чрезвычайно работоспособную команду и принял все меры безопасности против утечек. Один раз это все же случилось… Стентона потревожили люди из контрразведки. Они нашли действующую частную обсерваторию и штольню в горе, используемую как винный склад. И никакой тайной лаборатории, никаких следов чужого, никаких зацепок на предмет раскручивания дела всерьез, как спецслужбы это умеют… Сотрудник-ренегат попал впросак. Вы удивлены? Я – нет. Ученым лучше не играть в такие игры, они в них чисто дети. К тому времени Стентон уже знал, на что способен чужой, и не отдал бы его за все блага земные. Кстати, внешнее наблюдение за обсерваторией Стентона не выявило никаких перевозок мало-мальски громоздких грузов, если не считать зеркала двухметрового телескопа, отправленного на переполировку. Чужой был перемещен иным способом – тем, который был скрыт в нем самом и которым команда Стентона научилась управлять…

– И которым Семигранник на Луне был положен аккурат поперек расселины? – зло усмехнулся я.

– А вы схватываете на лету, – похвалил Магазинер. – Да, тем самым. И тем же самым способом, каким на Землю были обрушены все известные вам астероиды. Вы ведь уже догадались об этом некоторое время назад – и не проломили мне голову. Ценю. Прекрасно понимаю, чего это вам стоило, учитывая ваш наследственный характер… Михайло Васильевич.

Я не поперхнулся вином только потому, что не поверил ушам. Подл человек! Магазинер выбрал крайне подходящий момент, чтобы огорошить меня так, как еще никто на свете не огорошивал. Его счастье, что я не выкашлял вино ему в лицо.

А потом мне все-таки пришлось поверить, что я не ослышался: Магазинер назвал меня так, как уже три столетия никто не называл.

Я сделал вид, будто не вполне расслышал.

Поставил бокал на столик.

Изобразил на лице усиленную работу мысли.

Удивленно похлопал глазами и спросил:

– Простите?

– Михайло Васильевич, – повторил Магазинер. – Впрочем, если «Фрол Ионович» для вас привычнее, я готов и впредь звать вас Фролом Ионовичем даже в приватной беседе. Не изображайте непонимание, мне известно о вас больше, чем вы думаете. Я ведь тоже не Моше Хаимович Магазинер, если уж на то пошло. Мы оба в некотором роде живем вторую жизнь, хотя и в ином теле… – Тут он оглядел необъятное свое брюхо, отер платочком рот и шумно вздохнул. – Мне досталось не самое удачное тело, у вас лучше. Хм. Да. Выпейте еще, помогает… Полагаю, вы долгое время считали, что выдуманная древними индусами гипотеза о переселении душ не так уж неверна. Это естественно. Не умея подступиться к этой проблеме со стороны физики, вы отказались исследовать проблему, так сказать, метафизически и не превратились в ревностного адепта какой-нибудь из восточных религий, с чем я вас искренне поздравляю. А разгадка между тем проста: в памяти чужого группа Стентона обнаружила сведения о нескольких миллиардах человеческих особей, практически обо всех землянах, родившихся позднее конца семнадцатого столетия. Нечто вроде ментальной матрицы каждого индивидуума, от Гумбольдта и Эйнштейна до анацефала из племени батутси, скончавшегося спустя час после рождения, от королевы Виктории до неграмотного пеона из Боливии. Всех без исключения. Более того, наш гость продолжает накапливать данные о ныне живущих землянах. Как? Не спрашивайте, над этой загадкой мы бьемся уже не одно десятилетие… Как обычно: понять не можем, зато можем использовать. Выделить эти данные и выборочно проанализировать их – только на это ушло несколько лет. Не меньше – на понимание, что делать со всей этой колоссальной информацией. Создание аппаратуры для вложения ментоматрицы из памяти чужого в мозг ныне живущего человека, как ни странно, оказалось не самой трудной задачей… Вы следите за мыслью?

Еще бы я не следил!

– Мы не злоупотребляли «переселением душ», – продолжил Магазинер. – Я был двадцать четвертым по счету, вы – сорок восьмым. Вы не находите, что это довольно-таки забавно: ровно вдвое? Нет? Понимаю. Вам сейчас не до шуток. Общее число «переселенных» не достигает и семи десятков, зато какие это люди! Эйнштейн и Пригожин, Пастер и Беббидж, Гумбольдт и Дарвин, Максвелл и Герц, а еще Гаусс, Лагранж, Чебышев, Бор, Кондратьев, Лаплас, Беккерель, Фридман, Вернадский и так далее, и так далее… Лучшие умы человечества – хотя, не скрою, и среди них мы ведем отбор. В частности, по поводу вашей кандидатуры, Михайло Васильевич, возникло немало споров, и вопрос в конце концов решился вполне дурацким методом – общим голосованием. Кандидатура Ломоносова прошла с перевесом всего в два голоса. Возможно, вам будет приятно услышать, что я голосовал «за». Далее – поиск, и очень тщательный, подходящей кандидатуры для внедрения ментоматрицы. И вот некий подросток, довольно обыкновенный перворанговый рядовой Перспективного Резерва, к удивлению врачей, заболевает ни с того ни с сего японским энцефалитом… Продолжать?

Вместо слов из моего горла вырвалось лишь какое-то бульканье. Я судорожно кивнул.

– Болезнь была необходимостью. Беспамятство – обязательное условие. С одной стороны, оно помогло вам не сойти с ума, с другой – ваш бред, ваши «видения» не слишком насторожили тех медиков, кто не был посвящен в суть дела. Что до меня, то мне в свое время устроили хороший электрический удар – и я два дня провалялся без сознания. Нет нужды рассказывать вам о моих последующих впечатлениях – вы испытали их на себе. Да-да, я тоже начал с того, что уверовал в переселение душ…

Я хлобыстнул вина прямо из бутылки – хоть чуть-чуть промочить пересохшее горло.

– Кто вы?

– Мы с вами никогда не встречались в так называемой прошлой жизни, – ответил Магазинер, – хотя были знакомы по переписке. Помнится, я похвально отзывался о ваших работах, а потом, во время моего второго приезда в Россию, учил математике вашего племянника Головина.

Забыв, что собирался хлебнуть еще, я высипел:

– Леонард Эйлер??!

– К вашим услугам, Михайло Васильевич, – улыбаясь, сказал он.

31. Почему я?!

Он менял кожу, а орал так, будто ее сдирали.

Станислав Ежи Лец

Сон? Явь? Галлюцинация?

Я оторвал голову от подушки и вспомнил: все было. И чужой, и рассказы о команде научных фанатиков Стентона, и Моше Хаимович Магазинер, который был Леонардом Эйлером и по большей части им остался. С ума сойти. Сколько в Магазинере Магазинера? Кто он такой, этот Магазинер? Еврейский мальчик с довольно-таки дурацкой фамилией, означающей примерно «лавочник», был отобран из миллионов мальчишек десяти-тринадцати лет, признан достойным носить в себе память и личность великого математика и употреблен на странные дела. Спросить бы его: хочет ли он такой участи? Так ведь не спросили…

Позлившись немного, я остыл. Фрола Пяткина тоже не спрашивали, понравится ли ему таскать в себе всю жизнь память Михайлы Ломоносова. Если спросили бы – Фрол наверняка отказался бы с испугу. Ну и дурак. Разве жизнь его с таким грузом внутри не стала гораздо интереснее? Кто он такой, этот Фрол? Заурядный член Экипажа, еще не факт, что вышел бы в офицеры, а если бы и вышел, то, скорее всего, тянул бы лямку, занимаясь какой-нибудь рутиной, как миллионы и миллионы обыкновенных людей. Интересную работу поручают тем, для кого рутина – семечки, кто дает понять, что ему тесно в обыденности. Фрол? Он не дал бы понять это, слишком уж был инертен и мечтателен – хорошее свойство при избытке энергии и никчемное при ее недостатке. Фрол был особью бета – ею в лучшем случае и остался бы навсегда. Чего хорошего? И потом, разве Фрол окончательно исчез? Ничего подобного – он всего лишь стушевался и отошел в уголок, сразу спасовав перед интеллектом и темпераментом Михайлы. Но остался цел где-то там, на задворках сознания. Об убийстве личности нет и речи.

Так в чем же суть моих претензий?

Только в одном: не спросили ни Фрола, ни Михайлу.

Но Михайло согласился бы с радостью, а Фрола можно было и не спрашивать.

Придя таким образом к общему знаменателю, я повеселел и принялся одеваться в настроении не самом лучшем, но приемлемом, а главное, рабочем. Умываясь и одеваясь, я посмеивался над собой: оказывается, я не очень-то наблюдателен! Что в облике Магазинера сильнее всего бросается в глаза? Его нездоровая толщина и вечные слюни в углах рта. А вот тому, что он щурит правый глаз, я не придал значения, хотя не раз замечал, конечно. Ведь Леонард Эйлер ничего не видел правым глазом, он частично ослеп еще молодым, перетрудив зрение за ночными вычислениями при свечке, и на всю жизнь сохранил привычку щурить правый глаз! И эта привычка осталась у него в новой жизни, перейдя в новое тело. Похоже, с мальчиком Мотей произошло то же, что со мной: имплантированная личность великого ученого оттеснила личность Моти куда-то на задворки…

А кто бы усомнился, что так и будет?

Нет, не то… Я вспомнил свои мальчишеские ощущения, вспомнил и вчерашние слова Магазинера. «Ментоматрица – это не характеристики личности в чистом виде, а только память, – говорил он. – Груз прожитых лет, набор воспоминаний, причем субъективных, пропущенных через сито, определяемое психологией конкретного человека, набор его мыслей и жизненных установок. Это ни в коем случае не та «душа», о переселениях которой говорят некоторые религии. Но можно в какой-то степени уподобить ментоматрицу семени растения или кристаллику-затравке в насыщенном растворе…»

Он был прав. «В какой-то степени»? В очень большой степени! В огромной! Одной лишь памятью Михайло одолел Фрола, Леонард – Моше. Но одолел не до конца. Произошло то, что происходит со страной, завоеванной более сильным соседом, когда сосед собирается не вырезать, а лишь пригнуть побежденных. Те пригибаются – и начинают исподволь, сами того не замечая, влиять на победителя, проходит время, и – гляньте-ка! – победитель уже не тот, что был прежде. Можно это обнаружить, хорошенько вглядевшись в себя. Когда это в прошлой жизни я мог посмеяться над собой?! Не страдал Михайло этим недугом, точнее – страдал его отсутствием. И во всех неудачах, в любом самом слабом щелчке по самолюбию винил, разумеется, козни недругов. Что, откровенно говоря, не было конструктивным подходом.

Зато порой и получали от меня недруги кулаком, пером или словом – любо-дорого вспомнить!

Посмеиваясь, я окончательно проснулся, вспомнил вчерашнее и сразу посерьезнел, сообразив, что меня ждет. Захотелось одновременно продолжить разговор с Магазинером и посидеть, подумать. Я предпочел второе, и было отчего.

Ждал меня выбор. Самый главный выбор в моей жизни.

Взрастивший меня Экипаж был в конечном счете творением Джосайи Стентона и его команды. Насылаемые на Землю астероиды висели на их совести.

Собранные Стентоном умы не сумели до конца понять, что же такое чужой, – эта работа досталась по наследству их преемникам. Магазинер сказал, что исследования в лучшем случае займут еще лет сто, и я ему верил. Щадящие методы не самые быстрые, а подвергать вивисекции могущественное инопланетное существо, заведомо зная, что оно не мертво, – слуга покорный. Не настолько я враг себе и другим людям. Но парни Стентона в совершенстве научились использовать две особенности чужого: накопленный им колоссальный массив человеческих ментоматриц и умение мгновенно перемещать в пространстве физические тела немалой (по нашим понятиям) массы.

Вру, есть еще третье: они научились без проблем находить в космосе астероидную мелочь подходящего калибра и создали «банк» подходящих снарядов.

Не обязательно понимать, если можно пользоваться – эту максиму человечество переняло еще от волосатых архантропов и использовало всегда. Команда Стентона не была исключением.

Сначала они потренировались с совсем мелкими – декаметрового размера – астероидами на Луне, потом на Марсе и Юноне. Первые два импакта наблюдались, был небольшой научный ажиотаж. Год спустя первые шесть астероидов врезались в пустынные районы Земли…

– Идею выдвинул Стентон, – говорил мне вчера Магазинер. – К двадцатым годам нашего века стало ясно, что локальные конфликты будут множиться и дальше, пока не перерастут в масштабную войну, в которой кто-нибудь обязательно применит ядерное оружие. Прогнозы и расчеты вероятностей сейчас не так уж важны. Кто начнет – это ведь мелочь в сравнении с последствиями. Варианты развития событий в мире были просчитаны, и команда Стентона приняла решение. Голосованием, как ни странно. Интересно, а как голосовали бы вы?

– Что стало с теми, кто голосовал против? – проигнорировал я вопрос.

– Выбыли из команды с частичной амнезией и приличным счетом в банке. Уж кем-кем, а злодеем Стентон не был. Собственно, выбыли всего-навсего двое пацифистов, а больше тридцати человек проголосовали за то, чтобы убить сотни людей и миллионы в перспективе, но не допустить гибели миллиардов. Обстановка требовала. Вы голосовали бы иначе?

– Допустим, был просчитан наиболее вероятный сценарий, – сказал я, вновь уклонившись от ответа. – А если бы реализовался менее вероятный и никакой глобальной войны не произошло, что тогда? Неудобный вопрос, верно? Думаю, Стентон и его теплая компашка уклонялись от него, как только могли. Ну, правильно – того, что не случилось, не существует…

– Вот вы и ошиблись, – с милой улыбкой перебил Магазинер. – Был просчитан далеко не один сценарий. Что сказать о менее вероятных? Ничего хорошего, кроме того, что глобальный конфликт начался бы позже на несколько лет, в самом лучшем случае десятилетий. Это принципиально? Хм, по-видимому, вы не очень сильны в истории последних доэкипажных лет…

Это я-то не очень силен?!

Вчера я набычился и ничего не ответил Магазинеру: был оглушен не столько турецким вином, сколько реальностью, свалившейся на меня, как куль с дерьмом. Но сегодня, слегка очухавшись, я уже понимал, что Магазинер сказал чистую правду. Я ведь интересовался личностью усредненного, так сказать, землянина начала века, докапываясь до типичных представителей самых разных национальностей и социальных групп, – а без такого интереса, по-моему, вообще не бывает историка. Мне было чему удивиться. Потрясающий эгоизм в смеси с потрясающим легкомыслием и потрясающим же невежеством типичного землянина той эпохи удивил бы ныне любого члена Экипажа. Да, такие людишки не спасли бы планету даже из примитивного чувства самосохранения – слишком уж были тупы, самонадеянны и полны идей, не имевших ничего общего с интересами человечества. Взрывоопасная смесь.

Я начал понимать преступников, а кто бы усомнился в том, что Стентон и его платные соратники – преступники? Сколько жизней прервалось по их вине?

Да, но сколько было спасено?

Неучтенное количество. Целая цивилизация. Хотя и преобразованная в Экипаж, скованная тисками Устава, вызывающая бешенство у поборников обезьяньих свобод…

Но разве было бы лучше дать ей погибнуть во внутренних распрях? Во младенчестве? Не говорите мне чепухи о том, что наша цивилизация, мол, стара. Младенцу время кажется бесконечным, это нормально.

Я сел на всклокоченную постель и некоторое время смотрел на стену, увешанную репродукциями экзотических земных пейзажей. В это подземелье по соседству с ядерным могильником подавался хороший, озонированный воздух, и бытовые условия для работников и гостей вроде меня поддерживались на вполне терпимом уровне. Даже избыточном для того, кто увлечен настоящим делом. Топчан, сортир и бутерброд – что мне еще надо?

Разве что кофе. А водку – потом.

Хотелось работать, и вместе с тем я ощущал серьезный психологический раздрай. То, что творили ребятишки Стентона, называлось просто, емко и исчерпывающе: преступление. Причем такое, за которое полагается вешать по приговору международного трибунала. Кто там будет разбираться с их мотивацией, кому это надо?

Но ведь Власть – если она Власть – не может не совершать преступлений, не умеет она этого! Хорошо еще, если преступления совершаются во имя благой цели. Черчилль, по-видимому, знал о предстоящей бомбардировке Ковентри, но не усилил там ПВО, чтобы немцы не заподозрили англичан в том, что те читают их шифрограммы. Рузвельт, похоже, был в курсе планов японцев атаковать Перл-Харбор, но не предпринял никаких шагов – и обеспечил горячее желание миллионов американцев ввязаться в мировую войну, из которой, по сути, только Америка вышла победительницей. Масса других случаев. Простейший пример: уничтожив террористов вместе с заложниками, показать сукиным сынам, что их попытка шантажа Власти смехотворна, поскольку Власть в грош не ставит жизни лояльных граждан. И тем самым предотвратить более масштабные захваты.

Власть всегда совершает преступления – либо своими действиями, либо бездействием. И первое часто предпочтительнее, как ни отвратно это звучит.

Нельзя сказать, что меня успокоили эти соображения. Одно дело – понимать и оправдывать каких-то там небожителей, и совсем другое – оказаться рядом с ними, а в потенциале – одним из них. В том, что меня вербуют, я нисколько не сомневался. Работа со мной началась еще до того, как мальчишке, намеренно зараженному японским энцефалитом, подсадили ментоматрицу Ломоносова. Сначала они отобрали подходящего кандидата, протестировали его втихую, решили, что годен… Затем устроили так, что мальчишка ничего не понимал и находился в месте, удобном для процедуры подсадки. Никто, конечно, и не подумал спросить Фрола Пяткина, желает ли он себе такой участи…

Участь была хороша. Бесило то, что со мной обошлись, как с морской свинкой. И слабо утешало то, что обойтись со мной по-человечески просто не могли, раз уж я был выбран.

Впрочем, это я еще пережил бы. Ну рявкнул бы разок на Магазинера, хоть он и Эйлер, позлился бы и успокоился. А вот причисление к избранным подействовало на меня куда сильнее, чем память Ломоносова на Фрола Пяткина. Ничего себе избранный – решать, кому жить, а кому умереть ради общего блага! Спасибо, не хочу.

Никогда я не сомневался в том, что Экипаж полезен, что он – спасение. Я и сейчас не усомнился в этом. Единственное, что унижало меня прежде, – вмешательство чужих с неизвестными целями, и я мечтал о том, чтобы когда-нибудь навалять чужим как следует. Во имя справедливости, во имя отмщения, во имя гордости человеческой – называйте как хотите. И внезапно открылась мне правда: мстить некому. Не летаргическому же пришельцу, всего-навсего собиравшему о нас информацию! Совсем не чужие вмешались в земные дела – это сделали земляне. Их цели стали мне известны – благородные цели! Их методы, наверное, не могли быть другими.

Вот только тошно мне отчего-то. Тошно!

Стать, как они, убийцей во благо?

Или наотрез отказаться, потерять память об этой норе в горе, а заодно, видимо, и память Михайлы Ломоносова – мою память! Что останется? Фрол Пяткин в чистом виде? Да кому он нужен!

Я живо представил себе мое будущее в случае отказа. Допустим, Магазинер сказал правду и меня не убьют. Меня просто чем-то накачают, подвергнут всяким там ментопроцедурам, вывезут отсюда и оставят где-нибудь на улице какого-нибудь города. Довольно скоро я попаду в местный госпиталь, меня станут лечить и вылечат… Фрола Пяткина. И это буду уже не я. Активность мозга упадет, интеллект скукожится до среднего, зато характер, наверное, заметно улучшится, к удовольствию коллег и жены. Стану как все. Служба – от и до, и домой – с радостью, и сын каждый день будет видеть отца. Чем плохо? Начну выезжать на рыбалку и по грибы, заведу себе какое-нибудь хобби вроде коллекционирования старых открыток и, в сущности, неплохо проживу жизнь, если только не попаду под машину, поезд или астероид. В положенное время выйду в Бесперспективный Резерв в чине майора или даже подполковника, буду нянчить внуков и гулять в парке, собачку себе заведу, шпица какого-нибудь…

Что, Михайло, противно?

Замолкни, Фрол!

Фрол, конечно же, заткнулся. Даже он, наверное, в глубине души не очень-то хотел себе подобной участи. Кто откажется от знания, каким бы страшным оно ни было? Только трус, обыватель или страус – все трое вне поля моих интересов. Я не откажусь. А значит, приму еще не сделанное предложение. Несмотря на. Магазинер знал, с кем имеет дело!

Тут кто-то постучал в дверь. Ну вот, легок на помине.

– Можно! – прорычал я. – Не заперто.

Как будто мне было чем запереть лишенную замка дверь!

Но вместо Магазинера в дверь просунул голову тот мужик, что давеча копался в неких электронных потрохах. Карл, кажется? Точно, Карл.

– Проснулись? – не то осведомился, не то констатировал он. – Пора. Мы ждем.

И скрылся раньше, чем я успел ответить. Ждут они, видите ли! Еще небось и неудовольствие выкажут: пришлось, мол, ждать, пока барин проснется…

В той комнатке, где Магазинер вчера поил меня вином, теперь находились трое: он, Карл и еще какой-то паренек субтильного телосложения. Они завтракали. Перед каждым имела место тарелка с разведенной из пакетика кашей, а посередине стола возвышалась кофеварка. Имели место также электрический чайник, сахарница, пластиковые кружки, ваза с печеньем и несколько коробочек фруктового йогурта. Негусто… Кухни у них тут, конечно, нет, чтобы не расширять число посвященных за счет повара и судомойки, – отсюда и одноразовая посуда, и концентраты. Спартанский стиль. Наверное, они не живут тут подолгу, а работают вахтенным методом…

– Водки нет? – спросил я.

Магазинер покачал головой и выудил откуда-то початую бутылку вина. Две таких я вылакал вчера, а эту не допил.

– Опохмеляться вредно, – наставительно заметил он.

Один стул был свободен и предназначался для меня. Нашлась и пластмассовая посуда. Подсев к столу, я молча начал сооружать себе кашу. Все молчали. Я налил одному себе и выпил.

– Это не опохмел. Это средство, чтобы не свихнуться.

Магазинер только руками развел, адресуясь главным образом к Карлу и субтильному пареньку: привыкайте, мол, перед вами тот еще фрукт. А вслух сказал:

– Пора познакомиться. Прошу любить и жаловать, Фрол Ионович Пяткин, он же Михайло Васильевич Ломоносов. Меня вы знаете: Моше Хаимович Магазинер, в прошлой жизни Леонард Эйлер. Сидящий слева от вас – Карл Йозеф Шварцбах, он же Генрих Рудольф Герц. Сидящий справа – Емельян Сергеевич Дьячков, он же Владимир Козьмич Зворыкин. Оба – главные наши специалисты по неживой, так сказать, части чужого, если не считать Фарадея, Беббиджа, Винера, Резерфорда, Вуда и Котельникова. Их сейчас здесь нет.

Ну точно, подумал я, кивая мировым знаменитостям в ответ на их приветливые кивки, – у них тут вахтовая система.

– Вижу тревогу на вашем лице, – рассмеялся Магазинер. – Не беспокойтесь, вас мы не собираемся использовать в качестве электронщика, вы ведь этому специально не учились. Вы ешьте, ешьте. Разговор впереди, я лишь хотел познакомить вас. Попробуйте кофе, он просто замечательный, хоть и из кофеварки…

Еще один указчик…

Не скажу, что мое лицо светилось радостью, когда я набивал рот сперва кашей, а потом йогуртом. Впрочем, кофе в самом деле оказался пристойным.

Пока я поглощал завтрак, эти трое увлеклись малопонятным техническим разговором. Сначала я слушал, пытаясь хоть что-нибудь понять, уловил несколько терминов из теории информации, однако не смог связать их во что-то осмысленное и перестал прислушиваться. Мне и без того было о чем подумать.

Интересно, считают ли они меня уже своим? Технический разговор в моем присутствии не в счет, он не показатель доверия – они ведь ничем не рискуют, амнезия всегда на страже их секретов. А любопытно, смогу ли вырваться из этой норы в горе, если опрокину на Эйлера стол, дам Герцу кофеваркой по кумполу и нокаутирую Зворыкина? Крайне сомнительно: у них тут очень непросто, и система охраны наверняка с сюрпризами. Даже если прорвусь во внешний туннель, далеко не убегу. Но теоретически эту возможность не мешало бы исследовать…

И тут я понял, что ничего исследовать не буду. Какими бы чудовищными вещами ни занималась эта милая компашка мировых звезд науки, надо быть полным идиотом, чтобы не присоединиться к ней хотя бы для того, чтобы глубже войти в курс дела. Хотелось ли мне глубже войти в курс? Вопрос недоумка. Кто бы на моем месте упустил такую возможность!

– Вы поели? – осведомился Магазинер, прервав разговор и переглянувшись со своими подельниками. – Думаю, у вас осталось еще немало вопросов. Можете задавать их, мы попытаемся ответить.

«Немало вопросов»? О, как скромен он был в своих предположениях! «Немало»! У меня просто голова пухла от вопросов. Наверное, следовало бы выстроить их в разумную последовательность, так я узнал бы больше за меньшее время, но какой-то бес подхватил то, что плавало на самой поверхности и осведомился моим голосом:

– Почему именно я? В смысле, почему для подсадки была выбрана ментоматрица Ломоносова? Он ведь много ошибался, за все брался и ничего не доделал. Если вам нужна энциклопедичность, взяли бы Леонардо, если напористость ума – Декарта, если разум холодноватый и глубокий – Эразма Роттердамского… ну и так далее…

Герц и Эйлер усмехнулись. Зворыкин фыркнул.

– А ограничение по времени? Самый конец семнадцатого века, забыли? Положим, Декарт в жизни был сложным типом, но от Леонардо мы точно не отказались бы… если бы память чужого содержала его ментоматрицу. Ее там просто нет. – Магазинер развел пухлыми руками и отер рот. – Приходится работать с теми, кто нам доступен. У вас же, Михайло Васильевич, наличествуют и энциклопедичность, и активность ума, и редкая преданность науке. Странно, что вы задали этот вопрос, хотя… я догадываюсь, какой следующий вопрос из него вытекает. Почему ментоматрица великого русского ученого была использована нами столь поздно? Ведь если бы вы оказались в числе первого десятка, это было бы воспринято вами как должное, не так ли? Почему, наконец, ваша кандидатура прошла незначительным большинством? Сознайтесь, это вас интересует в первую очередь?

На последних фразах глаза его бегло обшарили поверхность стола – какой из имевшихся на ней предметов мог полететь ему в голову? Опасаться стоило: давно меня так не унижали. Мне понадобилась вся моя выдержка, чтобы удержать себя в рамках. Срочно мобилизованный на помощь Фрол Пяткин также внес лепту – в итоге я всего-навсего кивнул, стиснув зубы и, кажется, побледнев от ярости.

– Охотно отвечу, – сказал Магазинер. – На то есть две причины. Первая, незначительная, состоит в том, что далеко не все соратники и последователи Стентона считают вас мировой величиной. Есть и те, кто полагает вас ученым крупного, но все же национального масштаба. Уж простите им их ошибки. Вторая причина серьезнее: ваш характер. Положа руку на сердце, скажите, Михайло Васильевич: часто ли вам удавалось успешно работать в коллективе равных вам людей, не позволявших гнуть себя? Практически никогда. Зато ваши безобразные скандалы, ваше неукротимое желание главенствовать, ваше необузданное тщеславие не раз ссорили вас с достойными уважения коллегами и сильно мешали в работе не только им, но и вам, а пристрастие к спиртному только усугубляло недостатки вашей натуры. Стоит ли удивляться тому, что кандидатура Ломоносова несколько раз рассматривалась и отклонялась?

«Это Эйлер, это Эйлер», – мысленно бормотал я напоминание, словно какую-то мантру. Обиднее его слов я ничего не слышал ни в той жизни, ни в этой, хотя много находилось охотников уязвить Ломоносова побольнее. Но то изгалялись злопыхатели и враги – этот был друг и говорил чистую правду. Будто ковырял пальцем в ране.

– Зато вы молоды, так что нет худа без добра, – с улыбкой продолжал Магазинер. – Обо мне, как видите, вспомнили раньше, а что проку? До старости мне гораздо ближе, чем вам, если я еще доживу до нее при таком-то пузе… Вот и все мое преимущество… Простите, я не нашел способа ответить на ваш вопрос, не задев вас за живое. Могу немного добавить, надеясь, что это вас как-нибудь примирит с действительностью. Вы написали трактат «О сохранении и размножении российского народа» и намеревались, насколько мы знаем, сочинить целую книгу, куда сей трактат вошел бы лишь в качестве первой главы. Это и послужило в конце концов решающим аргументом в пользу вашей кандидатуры. При прочих равных мы, как правило, отдаем предпочтение тем, кто при жизни не замыкался в границах чистой науки, ибо, согласитесь, ответственность на нас лежит колоссальная, ни на ком еще в мировой истории не лежала такая ответственность перед человечеством, как на нас…

Шлепая толстыми губами и держа наготове платочек, он сказал еще несколько выспренних и банальных фраз. Утешил, называется!

32. От кнута до пряника

Слушай и молчи.

Лукиан Самосатский

Реальность помогает нам с грехом пополам создавать кусочек идеала.

Анатоль Франс

Когда твои большие дела, потребовавшие многих лет каторжной работы, остаются неоцененными, а главный приз ты получаешь благодаря пустячку, то поневоле чувствуешь себя оплеванным, причем в такой ситуации и сделать-то толком ничего не можешь. Приходится изображать удовольствие, раскланиваться, ковырять паркет (или что там) носком ботинка и так далее, словом, лицемерить на всю катушку. У меня это всегда получалось неважно. Говорят, встречаются извращенцы, испытывающие удовольствие от нравственных страданий, но таких больных я отправлял бы прямиком в стационар. Одним словом, Магазинер врезал мне крепко, и не будь он Эйлером, кто знает, чем бы кончилось дело. Не оценить основные мои труды, а заметить то, что мог бы накропать любой журналист, обладающий элементарной наблюдательностью и примитивным здравым смыслом, – каково?! К тому же тот трактат не был даже напечатан…

– Извините, я пойду, – прервав молчание, сказал Дьячков-Зворыкин. – Работа ждет.

– Пожалуй, и я тоже, – молвил, вставая, Шварцбах-Герц. – Заходите потом к нам, Фрол Ионович, посмотрите нашу технику. Физика физикой, биохимия биохимией, а без электроники мы бы ничего в чужом не поняли. Мы и сейчас еще… Но знаете, каждый год открываем что-нибудь новое. Увлекательнейшее поле для исследований, доложу я вам, впрочем, вы сами увидите…

– Нам пора, Карл, – напомнил Дьячков, демонстративно взглянув на часы.

– И то правда. Пора.

Они вышли, а я вдруг обнаружил, что со стола исчезла недопитая бутылка. Наверное, Магазинер незаметно прибрал ее, дабы не вводить меня в соблазн. Я решил, что лучше сдохну, чем унижусь до выклянчивания у него спиртного. Терпеть? Кто сказал, что я не могу терпеть? Я могу! Вдобавок контузия, вызванная свалившейся на меня новой информацией, уже прошла, а сегодняшний бокал произвел в голове прояснение. К чему я был готов – не знаю. Но к чему-то готов.

– Итак, – продолжил Магазинер, – вы поняли, чем мы занимаемся. Весь вопрос состоит в том, захотите ли вы присоединиться к нам добровольно и с полным пониманием как наших целей и задач, так и лежащей на нас ответственности. Мы – кнут для человечества, часто жестокий, но совершенно необходимый ему. Вы изучали историю различных человеческих обществ доэкипажных времен. Вы знаете Экипаж. Что лучше?

Детский вопрос. Всякому, если он не сумасшедший, ясно, что Экипаж лучше. Детям это известно с пеленок. Взрослые, пройдя путь сомнений, обычно приходят к тому же выводу. Но я пробурчал:

– Никто не доказал мне, что, не будь вас, человечество не смогло бы создать что-нибудь пристойное…

– Не смогло бы, – жестко ответил Магазинер, – и вы это знаете. Вам просто хочется увидеть более убедительные доказательства, чем те, что ежедневно были у вас перед глазами. Пожалуйста. Существуют математические модели развития человеческой цивилизации в предположении, что мы не вмешались бы. Подавляющее их большинство предсказывает крах, разница лишь в сроках и конкретных сценариях. Единичные модели с весьма экзотическими вводными – не предсказывают. Вам часто удавалось выиграть в лотерею?

– Я в нее не играю.

– Разумно. Вот и мы не стали играть в такую лотерею, где вероятность выигрыша крайне мала, а проигрыш означает гибель или вырождение человечества. Мы просто вмешались. Желаете ознакомиться с результатами моделирования? Пожалуйста. Хотите осудить нас? Валяйте.

Я помотал головой – не очень, впрочем, уверенно.

– Думаю, судить вас будут другие, если эта ваша авантюра…

Магазинер так весь и заколыхался медузой – ему вдруг стало ужасно весело.

– Другие – это кто? – осведомился он, отсмеявшись. – Экипаж? Ему не доложат. Капитанский Совет? Да, он имеет право выносить негласные судебные решения, но и он нас судить не станет. Если информация просочится, нас постараются просто-напросто уничтожить – быстро, решительно и всех без исключения. Одновременно попытаются завладеть чужим или уничтожить его, если завладеть не получится. Гм… между прочим, я совсем не уверен, что чужой, в каком бы состоянии он ни был, безропотно позволит убить себя. Какие могут возникнуть последствия – сами попробуйте вообразить. Если мы с его помощью успешно перемещаем астероиды массой в полмиллиарда тонн, а он и ухом не ведет, то что случится, когда начнет действовать он? Вот о чем подумайте.

Я подумал и содрогнулся. Луна, падающая на Землю, и Земля, падающая на Солнце, а над всем этим апокалипсисом – чужепланетный полуорганизм-полумашина, даже не торжествующий победу, а просто стряхнувший с себя докучную букашку… Способен ли чужой на такое? Возможно, нет, а возможно, и да. Но кто по доброй воле станет проверять?

Вчера Магазинер битый час рассказывал мне о чужом. Конечно, он всего лишь проводил ликбез, пичкая меня выжимками, однако на первый раз мне хватило. Откуда прибыл к нам чужой, оставалось неясным, вероятно, очень издалека, и не был он гуманоидом, и бесчисленные поколения его предков никогда не были гуманоидами. Эта цивилизация развивалась на планете, полностью или почти полностью покрытой водой. Никакие кистеперые рыбы не выползали на тамошние отмели – незачем им было выползать, а скорее всего, и некуда. Какие существа, резвясь в толще воды в течение сотен миллионов лет, могли развить в себе хотя бы подобие разума? Магазинер показал мне рисунок с изображением гипотетического предка чужих – страшное и странное существо, напоминающее одновременно дельфина и головоногого моллюска. А может, до появления разума чужим пришлось пройти путь длиной не в сотни миллионов, а в миллиарды лет?

Очень может быть. В земных океанах разум так и не развился, и, наверное, неспроста…

Ум за разум заходил. Как эти двоякодышащие существа учились пользоваться огнем, как развивали, скажем, металлургию? Строили на дне заполненные воздухом купола? Пускали по волнам надувные плоты с домнами? А главное, как они дошли до мысли такой – создать технологическую цивилизацию? Жизнь в воде этому, мягко говоря, не способствует – награда сомнительна, а трудности слишком велики, любой разум должен спасовать перед ними.

Значит, не любой…

Уже из этих соображений следовало, что цивилизация чужих очень древняя, и тут я полностью и безоговорочно согласился с Магазинером. Колоссально долгий путь должна была пройти она, прежде чем от поверхности океана с натугой оторвался первый летательный аппарат, прежде чем был выведен на орбиту первый искусственный спутник, прежде чем аборигены видоизменили себя, буквально слив пилота с кораблем и создав тем самым космическую расу, прежде чем они научились такому, о чем люди даже не задумывались…

Кто он, наш чужой? Соглядатай? Разведчик? Агент влияния – влияния, которого мы не замечаем по толстокожести своей? Исследователь? Свободный путешественник? Изгой?

Вопрос висел без ответа уже которое десятилетие. Чужой пребывал в странном состоянии, не имеющем аналогов в земной биологии, и не протестовал против осторожного использования его арсенала. Вероятно, он понимал, что чужие существа используют его, и не возражал: пусть, мол, балуются. Таскать с места на место сравнительно небольшие космические тела, перемещать самого чужого, осторожно исследовать его, пользоваться собранной им базой данных о людях Земли – это дозволялось. Никто пока не знал, что случится, если люди захотят большего.

А они захотят?

Не исключено и даже вероятно. Я сам захочу. Но то, что эта милая гоп-компания гениев за полвека работ над чужим умудрилась не уничтожить по неосторожности Корабль и Экипаж, вызывало невольное уважение.

– Проясните мне еще один момент, – сказал я. – Вы говорили, что вам пришлось посвятить меня в тайну чужого несколько раньше, чем планировалось. А как планировалось? Надеюсь, это не секрет?

– Отнюдь. Вас интересует подробная методика работы с непосвященными или можно изложить кратко?

– Давайте кратко.

– Хорошо. С момента подсадки ментоматрицы мы не выпускали вас из виду. Главное, что нам нужно было выяснить: не взяла ли верх личность Фрола Пяткина в борьбе с личностью Михайлы Ломоносова. Такое изредка случается, но с вами этого не произошло. Далее, мы отслеживали ваш жизненный и профессиональный путь…

– Генерал Марченко и группа Сорокина – ваша работа? – напрямик спросил я.

– Я ведь вам объяснял уже, помните? Тогда, на Луне…

– Тогда вы много врали. Теперь я хочу узнать правду. Руководство Северо-Евразийского отсека действительно решило создать самостоятельную группу экспертов по проблеме чужих – или это тоже ваша работа?

– Не наша.

– Допустим. Триста тридцать четвертый отдел – не фикция?

– Ни в коей мере. Это одно из подразделений, созданных Капитанским Советом для работы по проблеме чужих. В некотором роде – наши прямые противники.

– Верю. Дороговато бы обошлась такая фикция… Идем дальше. Кто-то устроил так, что я был приглашен в группу Сорокина. Кто-то дал мне лестные рекомендации и убедил Марченко в моей полезности. Кто? Вы?

– Скажем так: я тоже приложил к этому руку, – ответил Магазинер. – А потом убедил кое-кого, что ваше место не среди доморощенных изыскателей, а в триста тридцать четвертом отделе. Разве вы недовольны?

– Не о моем удовольствии речь, – желчно отрезал я. – Вы готовили меня. Понимаю. Передо мной стояла задача проникнуться глубиной проблемы, и я проникся. Я ломал голову над причинами астероидных ударов, а вы мне подыгрывали. Я мечтал о том, чтобы когда-нибудь надавать чужим по морде, а вы, наверное, хихикали за моей спиной в рукав. Все эти дурацкие командировки на импакты… Ладно, я не злюсь. Почему согласно вашему плану я должен был узнать правду не сейчас, а несколько позже? «Несколько» – это вообще сколько?

– Несколько месяцев. Командировки были полезны – вы теперь знаете, что происходит, когда в Землю врезается астероид. Лично видели. Кроме того, вы изучали Экипаж во всем его разнообразии. Ведь вам вместе с нами придется теперь определять его судьбу. Должны же вы были ознакомиться с объектом управления? Вам еще предстоят не очень-то приятные командировки в места лишения свободы, лечебно-трудовые лагеря, спецшколы для асоциальных детей, места с минимальным влиянием Экипажа… – Магазинер загибал толстые пальцы. – Лучше было бы вам ознакомиться с данными объектами до, а не после, но кто ж мог предположить, что вы окажетесь… таким прытким? Я имею в виду поведение вашего Слепка на Луне. – Он ухмыльнулся и подмигнул. – Наконец, большую роль сыграло то обстоятельство, что у вас теперь есть не только жена, но и сын…

Вот оно! Добрались до главного.

Я не сомневался в том, что Семигранник был призван сыграть двоякую роль. Во-первых, подготовить меня и еще разок протестировать. Во-вторых, в случае моего отказа от сотрудничества и неуспеха амнезии – подстраховка. В этом случае о Семиграннике было бы доложено на самый верх, может быть, лично Капитану, а равно и о том, что бесценный артефакт был потерян из-за вопиющей недисциплинированности некоего Фрола Пяткина… Кто стал бы слушать, что он там бормочет, пытаясь выгородить себя?

Но главное – сын…

Спокойно, Фрол, спокойно… Спокойно, Михайло! Держи удар.

– А я думал, что вы не скажете об этом сейчас, – титаническим усилием придавив бурю ярости, медленно процедил я сквозь зубы.

– А когда же? – Брови Магазинера поползли вверх, а прищуренный правый глаз раскрылся так же широко, как и левый.

– Позже. Когда я проявлю неуступчивость и придется на меня надавить. Чем, спрашивается? Смерти я вовсе не жажду, но и не особенно боюсь. Значит, семья… особенно сын. Почему бы не шантажировать строптивца для пользы дела, а? Что для вас одна женщина и один ребенок, когда лишь в одной Джакарте вы убили миллионы?..

Проклятый темперамент! Хуже неизлечимой болезни. Я вдруг обнаружил, что уже не сижу, а стою, пытаясь нависнуть над Магазинером и толкая стол, мешающий мне это сделать. Еще десять секунд, и я окончательно потерял бы контроль над собой.

– А ну-ка сядьте, – совершенно другим голосом скомандовал мне Магазинер. – Сядьте, говорю. Налейте себе кофе. Мы в любом случае не тронем ни вашу жену, ни вашего сына, ни ваших родителей, ни друзей. Это то немногое, что я могу твердо обещать. Ваша нелояльность повлечет иные последствия – более печальные для нас, чем для вас. Нам нужны только добровольцы, несогласных мы не держим…

– Выпускаете с амнезией?

– Это решается коллективно. В конце концов, интересно вам и дальше быть Ломоносовым и работать с нами – давайте работать. Хочется остаться только Пяткиным – как угодно, это ваш выбор. Но я знаю, что вы выберете.

– Так уж и знаете?

– Знаю, – твердо сказал он. – Вы еще не забыли, кто я на самом деле? Ну так вот: я убежден, что вы примете нашу сторону даже в том случае, если я пообещаю выпустить вас отсюда с неповрежденной памятью. Все равно вы окажетесь среди нас. И никому не сболтнете о том, что видели и слышали.

– Неужели?

– Да.

– Значит, убеждены? Тогда пообещайте выпустить меня отсюда с неповрежденной памятью.