Запруда из песка Громов Александр
– Ладно, – согласился я, зная, что наш разговор еще далеко не окончен. – Просто не люблю, когда меня разыгрывают втемную.
– А кто любит? Я люблю? Думаете, мне это понравилось, когда… Но я реагировал спокойнее и конструктивнее. Ваш темперамент – ваш злейший враг, Фрол Ионович. А что надо делать с врагами?
– Понял, понял, – пробормотал я. – Приношу извинения. Каюсь.
– Лжете, – с удовольствием сказал Магазинер. – Лапшу вешаете, чтобы я размяк. Ничего вы не каетесь. Нет у вас такой привычки. Ваш тип – атакующий слон, а слоны, знаете ли, не каются… Ну ладно. Есть еще вопросы?
Хоть не носорог, подумал я. Слон – это как-то менее обидно. Животное головастое, умное, и если уж атакует, значит, достали…
А вслух сказал:
– Для чего вы прилетели на Луну? Ради Семигранника или меня?
Он пожал плечами:
– Не понимаю, почему одно дело должно быть помехой для другого. И ради Семигранника, и ради вас.
– Но Семигранник был, конечно, важнее?
– Как вы догадались? – пошутил он.
– Об этом позже. Вам знакомо устройство этого корабля?
– Ну, скажем так, в общих чертах. Думаю, вы знаете о корабле примерно столько же, сколько я. Что вы задумали?
– Ничего смертельного, – успокоил я его, – только конфиденциальную беседу. Земля или экипаж могут нас слушать?
– Зачем? – спросил он, поразмыслив немного. – Хотя теоретически, повторяю, теоретически это возможно. Знаете, сеансы связи и телеметрия это одно, а полный контроль… кто знает?
– Не слетать ли нам в грузовой отсек? – предложил я. – Полагаю, там-то микрофонов нет.
– Вы думаете? – спросил Магазинер, однако поплыл за мной. Приятно и удобно быть пассажиром. Будь мы членами экипажа, нам пришлось бы перед конфиденцией пообрывать с себя уйму датчиков.
Крышка люка не воспротивилась первой же моей попытке открыть ее и даже не подумала запросить код доступа. Самая обыкновенная, очень порядочная круглая крышка на петлях. Какие секреты могут быть в грузовом отсеке, от кого их прятать?
Но секреты были. Меня ждал сюрприз: все три «паука» были тут, среди прочего принайтовленного к полу и переборкам «железа». Их даже не попытались замаскировать, следовательно, не видели большой беды в том, что я могу увидеть их. Или, во всяком случае, считались с такой возможностью. Интересно!
Я изобразил большее удивление, чем испытал:
– Это как понять?!
– Что вас удивляет? – пробубнил из-за моей спины Магазинер. – Полевые испытания изделия признаны не вполне успешными, техника отправляется изготовителю на доработку. Хотите видеть официальное заключение и прочие бумаги?
Я помотал головой. Уж что-что, а составленные должным образом бумаги наверняка имелись. Но те двое, что вместе со мной или после меня готовы были вложить в «пауков» свои Слепки, – они-то теперь как?
Остались на бобах, вот как.
И остались на Луне ждать следующего рейса.
С точки зрения Магазинера и тех, кто за ним стоит, – наверное, не произошло ничего страшного: поскучают ребята несколько дней и вернутся на Землю со следующей оказией. Еще и расширят кругозор, да и на станции от них польза будет, там вечно не хватает рабочих рук… Но я понимал, что они должны были чувствовать, и не хотел знать, какие эпитеты они подобрали для Магазинера и меня.
Но то, что меня везли внеочередным рейсом, а их нет, наводило на мысли. Вряд ли дело было только в том, что у меня, видите ли, голова. А у них что, кочан? Дураков в 334-м отделе я не встречал, да и посредственности там не кишели.
– Значит, до Семигранника мы теперь доберемся нескоро? – спросил я.
– Не так скоро, как нам хотелось, – вздохнул Магазинер. – Но уж поверьте, доберемся обязательно. В конструкцию «пауков» надо внести некоторые изменения и, вероятно, приспособить или даже разработать с нуля еще кое-какую технику…
– Способную проникать в трещины, разломы и прочие дыры? – зло ухмыльнулся я. – Ну-ну. Инженеры будут в восторге от такой задачи. Авось лет через пять выкатят на испытания прототип, а лет через десять и готовую модель. И все это время у меня за спиной люди будут шушукаться: «Гляди, вон идет тот портач, из-за которого…» – ну и так далее. Тем временем прилетит и шмякнется о Землю еще один астероид, и я окажусь единственным виновником того, что мы упустили шанс вовремя узнать о чужих хоть что-то…
– А, – сказал Магазинер, – вот вы о чем. Понимаю. Но, во-первых, информация о Семиграннике доступна лишь узкому кругу лиц, расширять каковой мы пока отнюдь не намерены, а во-вторых, кто и в чем станет вас винить? «Пауком» мог управлять и более… гм… дисциплинированный Слепок. С тем же результатом. Я и сам при необходимости могу подтвердить, что вы не коснулись Семигранника. Да и запись имеется. Кто мог быть заранее уверен в том, что артефакт чужих, пролежавший на Луне невесть сколько времени, отреагирует на приближение к нему…
– Думаю, вы были уверены в этом.
– Простите?
Он вытаращил глаза, потом несколько раз моргнул. Н-да, хороший актер из него не получился бы – кое-какая школа чувствовалась, а природный талант к лицедейству отсутствовал. Хотя я поверил бы ему, если бы не знал то, что знал… В грузовом отсеке корабля вовсе не было жарко, однако я почувствовал, что на моем лбу вот-вот выступят капельки пота. У Магазинера они уже выступили – значит, я бил в точку – настолько же уязвимую, насколько опасную. Наступал момент истины.
– Вы забыли, что в теле «паука» имеются капсулы для забора подпочвенных газов и портативный масс-спектрограф, – сказал я. – Когда Семигранник подпрыгнул и завалился в ту трещину, я засосал немного газа, отфильтровал пыль и провел экспресс-анализ. После чего раздумал кончать с собой. Ознакомить вас с результатами анализа или не надо?
– К чему этот вопрос? – осведомился Магазинер. Он неплохо владел собой и, по обыкновению, воспользовался платочком, чтобы утереть пот и подобрать слюни. – Разумеется, ознакомьте.
– Что ж, пожалуйста. Качественный и количественный состав собранных газов в точности соответствует газам, образующимся при сгорании твердого топлива марки РТТ-12-4а. Это я выяснил уже после возвращения. Для справки: «паук» летает на топливе другой марки. И сразу все стало ясно. Семигранник – не артефакт чужих, а продукт технологий Экипажа, не самых даже продвинутых. Проще говоря – фальшивка. Песни Оссиана, Бигфут и Туринская плащаница в одном флаконе. Если бы я успел взять анализ металла обшивки «артефакта», то наверняка оказалось бы, что Семигранник сработан из титанового сплава какой-нибудь ходовой марки. Нет? А мой вопрос… вопрос мой к тому, что обо всем этом вы знали заранее. Уверен. Сопоставлять я худо-бедно умею, а из сопоставлений мне иногда случается делать выводы. Вывод первый: Семигранник был оставлен на Луне не чужими, а людьми. Вывод второй: он нарочно был оставлен в труднодоступном месте и чрезвычайно вовремя получил команду провалиться в расселину. Вывод третий: не знаю, какое на самом деле вы носите звание, но точно не майорское, и вряд ли имеете отношение к Академии наук. Наконец, вывод четвертый: я вам все еще нужен, в противном случае вы легко нашли бы способ нейтрализовать меня. Вы не глупы и должны были понимать, что очень скоро я приду примерно к таким выводам. Логично или нет?
– Песни Оссиана – это, кажется, знаменитая литературная фальшивка? – задумчиво спросил Магазинер.
– Одна из известнейших мистификаций. Странно, что вы не знаете.
– Да нет, когда-то я знал, да вот, представьте, забыл. Впрочем, это не имеет сейчас никакого значения. Оставим Оссиана в покое. Значение – и вообще, и в разрезе вашей личной судьбы – имеет другое: в общем и целом вы вели себя правильно.
– Самовольно отправившись за артефактом? – удивился я.
– Нет. Ваше самовольство привело лишь к некоторому ускорению событий – довольно нежелательному, надо признать, однако в целом не экстраординарному. Я надеялся, что мне удастся водить вас за нос дней пять-десять, а если повезет, то и до следующей лунной фазы. Торопливость здесь вредна. Я рассчитывал, что к моменту обнаружения вами – именно вами, а не теми двумя… – Магазинер сделал пренебрежительный жест, – истинной природы находки, вы достигнете нужной психологической кондиции для того, чтобы услышать от меня то, о чем я хочу вам рассказать…
Становилось все интереснее и интереснее.
– Прежде всего: кто вы? – довольно нахально, тем более что это нахальство, возможно, могло обойтись мне очень дорого, перебил я. – Конечно, вы не из Академии. Само собой. Ширма. А триста тридцать четвертый отдел – тоже ширма?
Магазинер затрясся, как желе, подавился и заперхал, отмахиваясь от меня платочком. Я не сразу понял, что он хохочет от души.
– Академия – ширма? – наконец сумел проговорить он, все еще трясясь. – Хотите, я пришлю вам список моих работ по структурной лингвистике и чистой математике?
– Все равно. – Я был непреклонен. – Ширма, не ширма – это, в конце концов, лишь вопрос терминологии. Полуширма, четвертьширма… Академия для вас не главное, так?
– Ну-у… предположим.
– А отдел? Верю, что от него есть какая-то польза, но ведь и он, наверное, прикрытие?
– Господи, – сказал Магазинер, изобразив потрясение. – Да с чего вы взяли?
– Мне так кажется. Возможно, у меня слишком длинный язык… Что ж, вы имеете полную возможность отделаться от болтуна навсегда. Я представляю, что стоит на кону…
– И что же?
– Нет никакого артефакта чужих, – сказал я. – Это фальшивка, пыль в глаза. Алиенологи борются такими методами за существование триста тридцать четвертого отдела? Допускаю. Каждому хочется хорошо кушать и пользоваться уважением. А может быть, игра идет и глубже, и шире? Может, и самих чужих нет, а есть лишь возможности Экипажа, о которых Экипаж не знает? Какой по счету Семигранник вам или вашим коллегам удалось аккуратненько опустить на Луну поперек той расселины, да еще так, чтобы он держался на соплях? Пятый? Десятый?
– Первый.
– Я так и думал. Необыкновенное – рядом. Если в распоряжении ваших коллег имеются такие возможности, то, возможно, и астероиды…
– Стойте! – прервал меня Магазинер. – Остановитесь. Достаточно ли вам моего слова: чужие действительно существуют?
– Нет.
Он вздохнул.
– И все же вам придется на время удовлетвориться моими заверениями. Чужие существуют. Мы не одни во Вселенной. Мы знаем это твердо. И вы узнаете… когда увидите все сами.
28. Чтение
Александр Грибоедов
- Читай не так, как пономарь,
- А с чувством, с толком, с расстановкой.
Пассажиры, как и грузы, делятся на две основные разновидности: срочные и не очень. Фрола и двух его сокурсников, следующих на летнюю практику в Тянь-Шаньскую астрофизическую обсерваторию, причислили к несрочным. На вторые сутки пути, когда в вагоне сломался кондиционер, Фрол уверился: тот, кто определил его в пассажиры малой скорости, отказав в авиабилете, – бездушный чинуша, сукин сын и личный враг.
Поезд шел через казахские степи. Полвека назад сказали бы – летел, как на крыльях, пожирая пространство. Но как бы он ни спешил, все равно не мог остудить о воздух свои раскаленные бока. Где ж это видано – остужать горячее горячим? А солнце, еще не добравшееся до верхней точки, уже жгло вовсю, обещая превратить в сущий кошмар всю вторую половину дня и часть ночи в придачу.
– Плюс тридцать три, – констатировал рыжий лопоухий Феоктист Петров по прозвищу Коллайдер. – Два градуса за час прибавилось. Сходить, что ли, к проводнику?
Никто не отозвался. Хочешь – иди, ругайся, грози, обещай подать законную жалобу, а толку не будет. Сломавшийся вчера кондиционер проводник все равно не починит, и никто его не починит до тех пор, пока вагон, докатив до конечного пункта следования, не попадет в лапы ремонтников. Так что проводник будет извиняться, просить не писать жалоб и клясться, что врубил вентиляцию на полную катушку, а больше что он в силах сделать? Ничего. И поломка-то, наверное, ерундовая – а в просьбе троих студентов-физиков позволить им покопаться в кондиционере отказал категорически. И снова откажет. Правильно, в общем-то…
– Посчитать, что ли, сколько градусов будет тут к вечеру? – неуверенно проговорил Коллайдер.
– Ну и посчитай, – сказал ему Фрол. – Уравнения теплопередачи тебе напомнить? Нет? Тогда считай. Параметры сам сообразишь. Солнечную постоянную не забыл еще?
– Сам такой, – лениво отозвался Коллайдер.
Даже не обиделся. Типичный северянин одобряет жару в бане, если поблизости есть бассейн с ледяной водой или, еще лучше, прорубь, а при медленном томлении в духовом шкафу являет собой жалкое зрелище. Шевелиться – лень. Идти ругаться с проводником – лень. Считать – тоже лень. Думать – лень.
И чем думать? Ватой, что замещает северянину перегретые мозги?
– Сходи в соседний вагон, – подал с верхней полки голос Питирим Елисеев, иначе – Тиря. – Там прохладно.
– Одеваться лень, – со стоном отозвался Коллайдер.
Все трое валялись на полках нагишом. Простыни под ними взмокли от пота. Ехали втроем, четвертого пассажира в купе не было.
– Мне отец рассказывал, – сказал после длинной паузы Тиря, – что когда-то были такие вагоны, что можно было окно открыть. Неплохо было бы…
Коллайдер только промычал жалостливо.
Фрол оторвался от толстой монографии «Нестационарные процессы в космических средах» профессора Минькина и молвил:
– Есть способ.
– Окно открыть? – оживился Тиря. – Разбить, что ли?
– Не окно открыть, – пояснил Фрол. – Есть способ не чувствовать жары.
– Да ну! И какой же?
– Читать.
Тиря фыркнул. Коллайдер попытался глумливо хохотнуть, но смог лишь застонать.
– Ты вроде и так всю дорогу Минькина читаешь…
– Объясняю для непонятливых, – терпеливо сказал Фрол. – Есть такая древняя хохма: писатель роняет портфель, в нем стеклянно звякает. Он смущается и говорит: «Ах, рукописи упали!» Вот я и предлагаю почитать рукописи.
– А! – прозрел Тиря. – Так бы и сказал. А поможет?
– Смотря сколько прочесть, – авторитетно заявил Фрол. – Нам нужно довести себя до той кондиции, когда отключатся тепловые рецепторы. Одной рукописи на троих точно не хватит. Две – еще туда-сюда. Для начала. У вас есть?
Конечно, у них было. Может ли студент быть трезвенником в компании себе подобных? Может, если он желторотый первокурсник. Во всех остальных случаях студент, не запасшийся на дальнюю дорогу спиртным, – это нонсенс. Так было в Сорбонне во времена Крестовых походов, так было в Германии XVIII века, так было всегда и везде. В веселом городе Марбурге горожане относились в целом терпимо к пьяным выходкам буршей, понимая, может быть: кто в юности не перебесился, тот опасен. Пусть пьют, пусть бесятся, пусть дуэлируют, пусть даже гоняются со шпагой за кредиторами, как это делал Виноградов, – лишь бы не покушались на основы. Экипаж к буйству относился строже, но пить не мешал.
Коллайдер пошуровал в сумке и достал бутылку водки. Тиря покопался наверху и выудил еще одну.
– Теплая, – со страдальческой гримасой признался он.
– И это все? – саркастически молвил Фрол. – Больше нету?
– У меня нет.
– У меня тоже.
– Дилетанты, – сказал Фрол. – Я взял три и то думал: не хватит. Теперь вижу: точно не хватит… Тиря, слез бы ты, а? И закусь тащи, если есть.
Он тоже выудил свои «рукописи» и банку маринованных подосиновиков – мамин гостинец. На столике в купе стало тесно.
– Все разные, – присмотревшись к бутылкам, раздумчиво произнес Коллайдер. – С которой начнем чтение? С этой вот?
– Давай с этой. Разливай.
– Теплая… Грибы сразу открой, а то как бы обратно не полезло.
– У меня минералка есть…
Беззвучно чокнулись пластмассовыми кружками, выпили.
– М-м…
– Дай грибка.
– Как называется? – Фрол повернул к себе «рукопись». – «Слеза Севера», гм. Ну что ж, думаю, что выскажу общее мнение: перед нами молодой, подающий надежды автор. Рекомендовать.
Коллайдер и Тиря заржали.
– Повторим?
– Не, давай другую рукопись. Устроим творческое состязание.
Вторая пошла куда хуже. Тиря присосался к минералке, Коллайдер зажал обеими руками рот и содрогался, пытаясь обуздать рвотные позывы.
– Графоман, – с отвращением вынес вердикт Фрол. – Уберите.
Выдержали паузу, а перед третьей «рукописью» еще раз вернулись к «Слезе» и вновь одобрили литературное дарование писателя. Спустя полчаса никто уже не жаловался на жару. Пот на разгоряченных телах высох и больше не появлялся.
А еще через час, когда две «рукописи» были уже прочитаны от корки до корки и начата третья, в купе разгорелся диспут. Спорщики не хватали друг друга за грудки только потому, что не за что было схватить.
– Тихо, Фрол! – тщетно призывал Коллайдер. – Хорош орать на весь вагон. Ну что Минькин? Скажешь, идеей Тири попользовался? Попользовался. И моими идеями пользовался, и ссылки не давал. А на что ссылку-то давать? Была бы хоть статья в приличном журнале, а то студенческие экзерсисы, тяп-ляп… Кто о них слыхал? И потом, кто Минькин, а кто мы? У тебя ведь он ничего не тащил, верно я говорю?
– Попробовал бы он!.. – рычал Фрол.
– Глупо, – убеждал Коллайдер, а Тиря, поддакивая, кивал всем торсом, как метроном, и временами останавливал волевым усилием инерцию туловища, дабы не своротить столик. – Ну глупо же. Ты ему помоги чуток, и он тебе впоследствии поможет. В сущности, он неплохой мужик, и карьеру под ним сделать хорошо…
– А я не шлюха, чтобы под кем-то карьеру делать! – выплевывал слова Фрол, вращая красными глазами. – Сука ваш Минькин, и ведет себя по-сучьи… И вы оба не лучше! Оба суки! На, получи!..
Тиря, оказывается, не вполне начитался – успел повиснуть на руке, и только потому кулак Фрола не впечатался в переносицу Коллайдера. Какое-то время все трое шумно возились в проходе между полками.
Нет, они не подрались, и Фрол, успокоившись, признал, что был не прав по форме, но не по сути. Приходил проводник, обещал вызвать полицию, но не вызвал.
Поезд шел через казахские степи. Три голых дегустатора продолжали знакомство с «рукописями». Последней в ход пошла та, графоманская, и надо же – показалась приемлемой. Фрол пил, прилипал иногда носом к окну, любопытствуя, не показались ли вдали горы, и даже поддерживал разговор, не касавшийся уже темы профессора-плагиатора. Он понял: эти двое не стоили его внимания. Неплохие мозги при заурядной личности – это бывает. Тысячу раз он видел таких мнивших о себе, что они ловкачи, и всякий раз они проигрывали в финале. Лебезя перед Шумахером или Таубертом, они часто добивались благополучия, а на что оно? Пожертвовать интересным делом и интересной жизнью, чтобы дураки завидовали? Умный-то не позавидует… Стань таким, как они, и начнешь бояться лишиться после какой-нибудь оплошности всего, чего достиг: денег, положения в обществе, власти – и страх сожрет тебя. Кто боязлив, тот не живет по-настоящему. В прошлой жизни Михайло не раз расправлялся с такого рода людишками кулаками, шпагой или острым словцом – теперь не желал тратить на них времени. Они неистребимы, они всегда будут. И пес с ними до тех пор, пока не мешают.
Все-таки помешали. То ли кто-то из «читателей рукописей» донес Минькину, то ли сам Минькин не пожелал терпеть возле себя такого фрукта, как Фрол Пяткин, но только об аспирантуре речь даже не шла. В приличных обсерваториях и институтах не было вакансий. Знакомый рекомендовал его в свою контору младшим научным сотрудником. После серьезной проверки Фрол получил допуск и был взят в проект «Клещ» в качестве математика…
Не то! Не то! Где поиск внедренных в Экипаж агентов, а где божественная космология! Неся службу добросовестно, временами удивляя начальство оригинальными идеями, Фрол мечтал совсем о другом.
И знал: прямые дороги – не для него. Хочется, а не выйдет.
А для кого они, прямые дороги? И куда приведут?
29. Чужой
Памела Дэвисон выразилась кратко: «Конечно, это касается всех. Поэтому лучше сделать вид, что это никого не касается».
Александр Щербаков
Сразу было видно, что по этой железнодорожной колее поезда ходят нечасто, но все же иногда это случается. Рабочая сторона головок рельсов не блестела на неярком осеннем солнце, но и не рыжела нетронутой ржавой коркой, старые шпалы пока еще не нуждались в срочной замене, стыки не разболтались, а пожухлым сорнякам, там и сям укоренившимся на щебне, и подобравшимся к невысокой насыпи кустам не светило в перспективе ничего хорошего. За этой однопуткой следили явно лучше, чем за любой другой веткой, где нет регулярного движения, а есть лишь эпизодическое.
«Есть высокая гора, в ней глубокая нора» – моментально пришли мне на ум известные строки, когда я увидел сопку. Большая, но в общем обыкновенная, не самая высокая в этой части Северного Урала и не самая живописная, меньшей частью голая, а большей – поросшая хвойным лесом, она ничем не выделялась среди десятков ей подобных. Горушка как горушка, не кочка, но и не Эверест. Зато в сопке выделялась нора, куда уходила железнодорожная колея. Довольно крутой в этом месте склон, скалящий кое-где гранитные зубы, был снабжен у подножия неким подобием бетонного тамбура – надо полагать, в виде страховки от обвалов, и солидная монументальность сего сооружения напоминала о фортах Кенигсберга и бункерах тиранов прошлого века. Особенно впечатляли стальные ворота – думаю, их не пробил бы и тяжелый локомотив, несущийся полным ходом. Догадываться о причинах такой капитальности не было нужды – огромный трехлепестковый знак радиационной опасности говорил сам за себя. Это был уже не первый знак на нашем пути – первый украшал ворота, ведущие в запретную зону, где дотошная охрана продержала нас перед колючкой битых полчаса.
Закрытый объект номер такой-то – сколько их разбросано по всем отсекам Корабля! Тысячи, наверное. Они безобразны на вид, они опасны, они находятся в зримом диссонансе с дружелюбной, светлой, празднично-рабочей атмосферой Экипажа, и они, увы, неизбежны, как все на свете свалки и выгребные ямы. К счастью, наша планета все еще достаточно велика, чтобы разделять в пространстве места для жизни людей и места для хранения отходов цивилизации. Горы. Пустыни. Тундра. Подальше от человеческих муравейников, поглубже в землю. Одно нехорошо: если очередной астероид свалится как раз на такое вот хранилище радиоактивных отходов, как здесь, будет беда. От космических ударов подобной силы нет пассивной защиты. Не спасут ни горы, ни глубокие шахты.
Хорошо еще, что после примерно десятого астероидного удара Экипаж отказался от АЭС! Их начали понемногу закрывать, начав, как водится, с самых старых и менее защищенных, однако и новым, буквально только что вступившим в строй, не дали выработать весь ресурс. Тем не менее предпоследняя АЭС была закрыта лишь полгода назад, а последняя, как я знал, еще работала. То ли стратегия расчетного риска оправдала себя, то ли чужие – что похоже на правду – и впрямь тщательно дозировали воздействие на Экипаж, но ядерного Армагеддона не случилось.
А могильники остались – куда ж их девать? Лишь перестали возникать новые и наполняться старые. Термоядерная энергетика не производит радиоактивной грязи; даже если астероид угодит точно в реактор, то и тогда не произойдет ничего глобального.
Автомотриса плавно затормозила перед воротами. Прошло несколько минут – нас изучали. Потом неизвестно откуда перед нами появились крепкие вооруженные ребята в касках и бронежилетах, очень серьезные и неулыбчивые. Последовала тщательная проверка документов. Магазинер по-свойски поздоровался со старшим в команде – тот не ответил. Тогда Магазинер подмигнул мне: смекайте, мол, Фрол Ионович. Я и без его подмаргиваний видел, что объект серьезный. Без сомнения, Моше Хаимович бывал здесь не раз и наверняка знал этого цербера при входе в подземное царство, а он и ухом не повел. Правильно. Похоже, служба здесь была поставлена как надо, с немецкой дотошностью и самурайским пониманием долга. Все-таки Экипаж научил кое-чему российских раздолбаев. Да что их – он приучил к дисциплине даже те народы, что всю свою историю, длинную или короткую, и ведать не ведали о таком понятии!
Потому как… А впрочем, разве надо объяснять почему?
Вначале я немного недоумевал: для чего Магазинер привез меня в радиоактивный могильник? Потом сообразил: нет в Корабле лучшего места, чтобы спрятать что-либо. Только могильник нужен заполненный, давно уже не принимающий новых грузов и почти заброшенный на вид, но на деле ухоженный, контролируемый и тщательно охраняемый. Этот явно таким и был.
Не сказав ничего, цербер забрал одну бумажку, остальные документы вернул нам и исчез. Минуты через две стальная плита воротины медленно поползла вбок, распахнув черный зев, слабо подсвеченный настенными лампочками. Автомотриса малым ходом заехала внутрь. Тектонический гул заставил меня обернуться – это плита ехала назад, перекрывая нам путь на воздух. Когда она встала на место, послышался гул спереди – отъезжала вторая плита. Так же медленно и важно, как первая.
Процедура проверки документов повторилась. Магазинера пропустили так, а меня заставили сунуть палец в папиллярный идентификатор и сфотографировали сетчатку. Я бы не особо удивился требованию пройти ДНК-анализ. Все это время дизель автомотрисы работал, извергая сизый выхлоп, однако воздух в подземелье оставался приемлемым – вентиляция работала как надо. Убедившись, наконец, что я – это я, а не подделка, караульный офицер показал знаком, что можно вновь надеть респираторы, и козырнул, будто муху от виска отгонял.
– Проезжайте, – тявкнул он.
Иногда мне приходят на ум ненужные вопросы без готовых ответов. Вот и сейчас я задумался: а какие чувства и мысли должны были шевельнуться в этом немолодом уже служаке при виде меня? Новый человек на объекте, не то что давно знакомый Магазинер, причем всего-навсего в обер-лейтенантском чине… Странно? Возможно. Интересно знать, чему его учили: не обращать внимания на странности – или, напротив, обращать и настораживаться? Или когда как, в зависимости от ситуации? Но каким образом он определяет, когда надо утроить внимание, а когда можно оставить его на привычном, штатном уровне? Инстинкты подсказывают? Тогда чем он лучше сторожевой собаки, этот одноглавый цербер?
Я пытался понять, какие мысли могут шевелиться в голове такого вот служивого, и не преуспел. Человек-функция, только и всего. Много их вокруг, людей-функций. Вне службы они, может, и люди, хотя трудно в это поверить. Смеются, любят, растят детей, ходят в гости к друзьям – это я понимаю. Но о чем они думают? И довольны ли таким существованием?
Я бы на его месте озверел или спился. Но я был на своем месте, а он – на своем. Я всегда дрался за то, чтобы сделать мою жизнь интересной и насыщенной до предела, и сейчас продолжаю заниматься тем же, мне мало того, что у меня есть, я хочу развернуться шире – а он, выходит, не хочет? Сам замкнул себя в капсуле и не рвется наружу, потому что ему и в капсуле уютно? Ему достаточно простых желаний? Наверное. Зато он добросовестно исполняет свою функцию и тем ценен. А не виновен ли Экипаж в том, что число таких людей-функций мало-помалу увеличивается?
А, ерунда. Помнится, такие мысли иной раз приходили ко мне и в восемнадцатом столетии, когда на глаза мне попадались извозчики, дворники, базарные торговцы и тому подобный люд. Зачем они? Чего ради живут? Ха-ха. Бессмысленный вопрос. А зачем организму стволовые клетки?
Клетка ли человек – вот вопрос. Похоже, все-таки нет, раз он чувствует, страдает, радуется, обдумывает что-то. А Экипаж может применить его только как человека-функцию, ему, Экипажу, не интересны ни тонкие, ни толстые движения души данной человекоединицы. Ему важно, чтобы деталь правильно лязгала. А как иначе?
Я не знал как. Знал только, что Экипаж накормил, одел и приставил к делу всех, кто того хотел. И это уже много, даже чрезвычайно много, если сравнить с ушедшими в прошлое эпохами. Когда это на Земле люди не мерли с голоду? Теперь не мрут. А только-то и надо – понять, что наша планета есть общий Корабль, проникнуться этим и подчинить свою жизнь простым правилам…
Но прянично-карамельной утопии все равно не вышло. И не могло выйти. Все на свете утопии придуманы для ангелов, не для людей…
Автомотрису мотало на стрелках. Их было много: от главного туннеля то и дело ответвлялись штольни, уходящие в глубь горы черт знает куда и, разумеется, снабженные при въезде трехлепестковыми знаками, а иногда и предупреждающими надписями страшноватого содержания. Где-то там, наверное, хранились твердые ядерные отходы, залитые в стекло, и отходы жидкие в забетонированных бочках. Водитель (или машинист?) автомотрисы, по-видимому, не испытывал желания разогнаться как следует. Электронные дозиметры показывали повышенный, хотя и не страшный фон. По стенам змеились толстые кабели. Пахло сыростью, стылым камнем, креозотом и еще чем-то чужим, не свойственным ни природе, ни железной дороге. Наверное, подспудным ощущением опасности. Некоторые уверяли меня, будто чувствуют запах радиации, что, конечно, отборная чушь. Запах страха они чувствуют – своего и чужого.
Потом и мы свернули в боковую штольню, миновав светящиеся буквы «Стой! Опасная зона. Без спецкостюма не входить», и вскоре автомотриса затормозила перед очередной стальной воротиной. Выглядела она так, будто ее не открывали лет десять, если не двадцать, а с укрепленного тюбингами потолка свисали каменные сосульки. Где-то капало.
– Слезайте, Фрол Ионович, – весело, но гугниво возвестил из-под респиратора Магазинер. – Приехали.
Когда ничего не понимаешь, лучше помолчать, и я молчал. Когда хочешь узнать что-то, опять-таки лучше молчать. Во избежание. Я и так уже знал слишком много.
Что ж, если те, кто стоит за Магазинером, кто бы они ни были, собрались меня устранить, то надо признать: способ они выбрали экзотический, но верный. Кто сюда сунется, кто узнает, что со мной сталось? Вариант первый: я просто исчезну бесследно. Вариант второй: со мной случится несчастье, скорее всего – схвачу «по собственной неосторожности» фатальную дозу облучения, рентген этак восемьсот, и на несколько оставшихся мне дней буду помещен в закрытую клинику без доступа посторонних. Персонал таких клиник обычно не болтлив, да и любые мои слова вполне сойдут за бред умирающего… Нет, лучше первый вариант – сразу и без мучений. Жаль, что выбираю здесь не я.
И все-таки в глубине души я верил Магазинеру. Он обещал показать мне нечто такое, о чем отказался разговаривать и в корабле, и после посадки, и в Звездном. Сначала зрелище, потом слова. Похоже, мое будущее зависело от моей реакции на то и другое.
Или он не сомневался в моей реакции?
Во всяком случае, он не устранил меня до этой поездки. А ведь наверняка имел такую возможность.
Автомотриса выпустила облако вонючего дыма и неспешно застучала по стыкам назад. Мы остались ждать. Я нигде не мог найти ни камер наружного наблюдения, ни какого-либо пульта связи. В этом осклизлом туннеле был бы уместен висящий на стене ржавый железный ящик с допотопными лампочными индикаторами, тумблерами и эбонитовой телефонной трубкой внутри. Но стены были голы – не считая, понятно, многолетней грязи и плесени.
– И долго нам придется ждать? – спросил я, когда мерный стук колес автомотрисы затих вдали. Срывавшиеся со сталактитов капли начинали действовать мне на нервы. Кап-кап-кап – мелко частило в одном месте, а в другом солидно бухало: кап! кап! Чтобы отвлечься, я попытался сообразить, какого состава сталактиты должны здесь расти – халцедон, кальцит или что-то иное? – и пришел к выводу, что, наверное, кальцит. Как давно существует этот туннель? Ну, лет сто, никак не больше. Халцедоновые сталактиты длиной в карандаш вряд ли успели бы вырасти, а кальцит – он скороспелый…
– Не нервничайте, Фрол Ионович, – был мне ответ. Ха! Как будто я дама в положении! И вообще это дурацкая привычка – говорить человеку, например, «не злитесь», когда он скрежещет зубами и готов всех на куски порвать. Успокоится он от этих слов? Как бы не так. Успокоитель первый же получит в морду.
Кап. Кап. Кап. Кап-кап-кап. Кап. Кап.
Постепенно я свыкся с капелью – без нее, наверное, начал бы чувствовать себя идиотом. Мы торчали у ворот уже минут пять. Наконец что-то протяжно скрипнуло, однако воротина так и не сдвинулась с места. Зато в стене позади нас открылась дверь – я и не заметил ее, настолько она не бросалась в глаза. От неожиданности я вздрогнул, чему Магазинер обрадовался:
– Попались? Все попадаются. Уж извините, не предупредил. Не мог отказать себе в маленьком удовольствии посмотреть на вашу реакцию. Некоторые аж подпрыгивают от неожиданности. Пойдемте. И еще раз извините.
Последнюю фразу он добавил не зря – без сомнения, давно понял, что шутить со мной бывает накладно. Я промолчал, тем более что он уже протискивал свою тушу в дверь. Что-то не было похоже на то, что меня хотят убить. Вряд ли над приговоренными станут подшучивать таким образом – скорее, с ними будут либо подчеркнуто деловиты, либо чрезвычайно любезны и на словах очень щедры. Хотя… что я знаю о людях, которых представляет Магазинер?
Мне известен лишь он, и, наверное, известен хуже, чем я ему. Конечно, и это уже кое-что, но все же прискорбно мало…
Дверь захлопнулась за мной автоматически. Узкий, облицованный скучным белым кафелем коридор шел сначала перпендикулярно туннелю, потом свернул направо под прямым углом. Нигде ни одного человека. И – еще одна дверь впереди, на сей раз порядочная дверь, то есть снабженная папиллятором и идентификатором рисунка сетчатки. Магазинер сначала приложил свой палец к датчику и вытаращил глаз в объектив, затем велел мне сделать то же самое. Видимо, в памяти управляющего компьютера уже сидели мои данные, иначе Магазинер не смог бы войти в дверь в моем сопровождении.
Пуф! Дверь ушмыгнула вбок и скрылась в стене с такой скоростью, что я невольно поежился. Если она умеет с такой же прытью вставать на место, то храни боже тех, кто вздумает торчать у нее на пути, – расчленит надвое. Гильотина, а не дверь.
За дверью были другие запахи. Чуть-чуть озона, чуть-чуть синтетиков – и ни сырости, ни плесени. Что-то тихонько гудело. Еще ощущалось, что отсюда начинается обитаемая территория, где-то поблизости были люди. Не знаю, по какой причине, но это всегда чувствуется.
Лаборатория – вот что скрывалось в толще горы поблизости от ядерных отходов, подальше от любопытных глаз досужих зевак, журналистов и пинкертонов всех мастей и рангов. Возможно, не одна, а целый комплекс лабораторий. Не имея никакого представления об их профиле, я уже по запаху мог сказать, что здесь занимаются наукой. Меня не обманешь.
Магазинер наконец-то стащил с физиономии респиратор, и я последовал его примеру. Переваливаясь, как утка, и отдуваясь, он завел меня в некое помещение. Довольно обширное, с высокими потолками, ярко освещенное, оно и было по виду типичной лабораторией. Приборы, приборы… Некоторые были мне знакомы, другие нет, третьи напоминали рабочие макеты, собранные в одном экземпляре, а четвертые вообще смахивали на что-то медицинское. Чем тут занимаются – биофизикой пополам с биохимией, что ли? Тогда при чем тут чужие? Почему темнит Магазинер, и что такого удивительного, собственно говоря, я должен увидеть, прежде чем услышать? Еще можно было понять его нежелание объясниться начистоту в корабле, можно было простить его трехдневное отсутствие после приземления (медицина взяла-таки его в свои лапы, а я метался по Звездному, как ненормальный, и места себе не находил), но после всего-то? Неужели я не способен воспринимать членораздельную человеческую речь, обязательно мне надо показать что-то, мордой ткнуть и дать пощупать?
Нет, я не против, я только за. Но разве одно другому помеха?
Тут я заметил, что мы в лаборатории не одни. Из-за громоздкого кожуха какого-то самодельного динозавра вылез человек в белом халате. В руках он имел отвертку, а за ухом – карандаш. По потным прядям на лбу, а главное, по глазам заметно было, что трудится он уже много часов, причем без заметного успеха, и слегка ошалел.
– Привет, Карл! – обратился к нему Магазинер на эсперанто.
– Гутен таг, – пробормотал в ответ ошалевший и, взглянув на меня, продолжил на немецком: – Это тот человек?
– Тот самый. Кстати, он понимает язык Гете и Шиллера.
Карл вынул из-за уха карандаш и принялся меланхолично жевать его.
– Забыл, – задумчиво произнес он, ненадолго прервав это занятие. – Значит, все-таки экспресс-вариант?
– Значит, все-таки да. Объект свободен?
Карл кивнул. Мыслями он был уже не с нами.
– А у тебя что, – спросил Магазинер, – не клеится? Опять затык?
Карл снова кивнул. На его месте я вышел бы погулять, чуток развеяться, да только куда же отсюда выйдешь привести мозги в порядок? Не то местечко, чтобы запросто выйти. Где работаешь, там и приводи.
– Так мы пройдем? – полувопросительно сказал Магазинер.
Третий кивок – и Карл скрылся за кожухом агрегата. Мы для него больше не существовали.
– Что это вы все головой вертите, Фрол Ионович? – полюбопытствовал Магазинер, когда мы прошли в соседнее помещение.
В его тоне чувствовалась ирония, он меня подкалывал, но я ответил прямодушно:
– Неужели ни одного живого охранника?
– Господи, да зачем? – удивился он. – Охранники охраняют ядерный могильник, а он охраняет нас лучше самых надежных охранных систем. Хотя охранные системы и у нас есть, кое-что вы видели. В остальном мы обходимся своими силами. Сводим, так сказать, к минимуму человеческий фактор. Слышали поговорку «что знают двое, то знает свинья»?
– Конечно. Но нас тут уже трое, а всего, наверное…
– Гораздо больше, – подхватил он. – Да. Но вы поймете, почему нельзя иначе, и поймете скоро. Обещаю. Мы уже почти пришли.
– А экспресс-вариант, о котором вы говорили, это что? Насчет меня?
Магазинер вздохнул.
– Зачем вы спрашиваете, раз сами догадались? Да, при нормальном развитии событий вы должны были увидеть… то, что увидите, не сейчас, а несколько позже. Но теперь уж ничего не попишешь. Об этом мы поговорим позже, если пожелаете.
Я желал немедленно, но он уже подвел меня к очередной двери. Эта дверь была всем дверям дверь, я таких прежде не встречал. Особой подозрительностью и страстью к выпытыванию личных идентификационных данных она не отличалась, а вот монументальностью – да. Думаю, ни один золотой запас прежних стран Земли не хранился под защитой такой двери, не говоря уже о противоатомных бункерах лидеров оных стран, секретных биолабораториях и тому подобных помещениях. Эти-то что здесь хранят?
Мы очутились в круглом зале. Вся центральная его часть была отгорожена от нас цилиндрическим барьером из стекла, наверняка очень толстого и прочного. Кольцевая зона между стенами зала и стеклом представляла собой этакую обзорную галерею, какие бывают вокруг громоздких, но тонких механизмов, предназначенных не столько для работы, сколько для экскурсий. А за стеклом я увидел нечто.
Не спрашивайте меня, на что оно было похоже. Ни на что. Я искал и не мог найти в воображении никаких аналогов, чтобы иметь возможность ограничиться двумя-тремя словами. Когда-то оно, вероятно, напоминало – во всяком случае, снаружи – некую конструкцию метров шести длиной и около трех шириной, очень функциональную по виду и совершенно незнакомых очертаний. Но в ней хорошо покопались, и то, что снаружи выглядело изделием, внутри оказалось смесью механизмов, живых тканей и каких-то растущих вверх сосулек и ветвистых образований, смахивающих то ли на мертвые растения, то ли на причудливые сталагмиты. Приглядевшись, я понял, что «растения» не вполне мертвы – они едва заметно шевелились, по их «ветвям» то и дело пробегали непонятные волны, и эта пульсация удивительно неприятно действовала на нервы. Будь я чисто художественной натурой – отвернулся бы с отвращением.
Но я смотрел. Кого не привлекает странное, с тем я и знаться не желаю. Я смотрел и уже понимал: это не может быть продуктом земных технологий. Многочисленные прозрачные шланги с побулькивающими в них растворами, кабели, щупы и прочее, подведенное к этому, было земным, а само это – нет. А Магазинер молчал, ожидая, когда я насмотрюсь вдоволь, и, конечно, пребывал в уверенности, что я сам начну задавать вопросы.
Он не ошибся.
– Это и есть чужой? – спросил я. – Или это корабль, биозонд?
– Чужой, – ответил Моше Хаимович. – Единственный чужой, о котором мы точно знаем: он существует. Странное существо: полуорганизм-полумашина. Сам себе космический корабль, сам себе кто угодно.
– Мертвый, конечно?
– Нет.
Наверное, никто не удивлялся так сильно с того времени, как Галилей навел на небо трубу и обнаружил, что Млечный Путь состоит из бесчисленных звезд, а на Солнце есть пятна.
– Неужели живой?!
– Тоже нет. Он не мертв, но и не жив. Ближайший, хотя и очень приблизительный аналог такого состояния у человека – летаргический сон, только не надо здесь увлекаться аналогиями. У этого существа не может быть летаргического сна в нашем понимании. Тут что-то совершенно иное. Мы еще далеки от понимания – что именно, хотя занимаемся его изучением уже шестой десяток лет…
– Сколько-сколько?!
– Вы не ослышались, – кивнул Магазинер. – Именно столько. Больше полувека. Еще с доэкипажных времен. Этот чужой – тот еще орешек. Если бы мы могли анатомировать его… но это, знаете ли, может оказаться крайне опасным занятием. Не только для нас – для всей планеты. К тому же мы ни в коем случае не можем позволить себе умертвить объект – это было бы чрезмерной расточительностью, не говоря уже о риске общепланетного масштаба и некоторых других соображениях. Сами понимаете, при таких условиях изучение идет медленно. Кое-чего мы достигли, но… – Он развел руками. – Впрочем, если вы о практическом применении, то могу сказать, что, изучая чужого, мы нашли шестнадцать новых вирофагов. Три из них после небольшой модификации были внедрены в медицину. Кроме того…
– Два вопроса, – перебил я Моше Хаимовича. – Можно?
Он усмехнулся:
– К чему спрашивать? Вы ведь зададите их и без позволения… Валяйте.
– Вопрос первый: кем было санкционировано изучение чужого? Кто вообще в курсе? Капитанский Совет? Лично Капитан?
Читать бесплатно другие книги:
