Запруда из песка Громов Александр
Настасья родила в пять. Мальчика, как и было установлено задолго до. Три восемьсот. Пятьдесят четыре. Роды прошли без серьезных осложнений.
Явился заспанный сосед снизу – его разбудили мои прыжки и вопли.
В одиннадцать утра, успев привезти Настасье охапку роз и сладости, поглядев из-за стекла на моего сына, счастливый и одуревший от бессонницы и волнений, я начал думать, чем бы мне заняться, и, конечно, придумал. Сумка отяжелела, в ней звякало. Стоп!.. А с кем? Я попытался вызвонить кое-кого из старых приятелей, но безуспешно: все были на службе. Вот так всегда с теми, кто вечно торопится, – я себя имею в виду. Нет у них друзей, одни приятели, а приятель тем и отличается от друга, что не бросит все и не помчится, чтобы помочь тебе в важном деле. Что ж, прикажете пить в одиночку? Это моветон и алкоголизм.
Ладно! Когда нет соломинки, утопающий хватается и за хвоинку. Я позвонил Магазинеру. Лучше он, чем пустая квартира.
– Понял, – сказал он, не тратя лишних слов, но все же не удержав в горле смешок. – Буду через полчаса.
Деловой человек. Обошелся без глупых шуток.
Я вымыл посуду и накрыл на стол. В центре его ракетно возвышались коньяк, крымское сухое вино и текила, однако я всегда предпочитал обыкновенную русскую водку. В полевых условиях предпочтительнее глотнуть коньячку из фляжки, но уж если стол, то подавай мне водку под огурчик и пирожок. Еще лучше бы, конечно, глотнуть не водки, а настоящего хлебного вина двойной перегонки, пропущенного через древесный уголь и настоянного на смородиновых почках, ну да перебьюсь. За неимением гербовой пишут на чем угодно. Даже на манжетах, как английские аристократы.
Их можно понять. На подштанниках было бы труднее.
Искушение немедленно принять внутрь стопку-другую, не дождавшись собутыльника, беспокоило меня все сильнее. Чтобы отвлечься, я, мысленно взяв себя за шиворот, вернулся к прежней задаче и разобрал действия нашей группы в Южно-Американском отсеке – не упустили ли мы чего-то важного?
Вроде нет. Пожалуй, при моем уровне информированности я мог довольно твердо заявить: нет. Никаких особых странностей в событиях, сопровождавших Колумбийский импакт, я не отметил, если не считать того, что астероид грохнулся о Землю как раз в той местности, где шла, причем нормально развивалась, армейская операция. Случайность? Похоже, да. Недавний Васюганский импакт случился там, где никаких наркобаронов не существовало со времен палеолита, а последними вооруженными формированиями, не подчинявшимися верховной власти, были отряды красных партизан. Так что я успокоился на этот счет и стал думать дальше.
Не над той задачей, что дал мне генерал Марченко, – над другой.
Более увлекательной, более глобальной и уж наверняка более важной.
В том, что рано или поздно мы (в широком смысле «мы») поймем, за что нас колошматят, я нисколько не сомневался. Нужда заставит. Ну а если мы окажемся настолько тупыми, что будем не в состоянии докопаться до истинной причины, – чужие подскажут. Либо как-нибудь косвенно, либо вернутся к практике радиопосланий. Ведь не хотят же они, в самом деле, забомбить нашу цивилизацию до смерти? Ясно, не хотят. Если бы хотели, то уж давно забомбили бы. Им нетрудно.
Беря за основу наиболее популярную гипотезу и выражаясь несколько фигурально, им надо, чтобы дворовый бобик развился в более высоко организованное существо. Команды «апорт», «лежать» и прочие мы уже выполняем на «отлично». Теперь чужие хотят, чтобы бобик понимал, что от него требуется, без слов. Делай, скотина, качественный скачок!
Допустим, мы его сделаем. А дальше?
Умный бобик – все равно бобик и ценится за послушание больше, чем за ум. Робинзон был добр к Пятнице, но не уравнял его с собой в правах. Годимся ли мы на роль благодарного дикаря? На роль прирученного и выдрессированного дикаря, готового без лишних слов умереть за белого господина?
Кто-нибудь, может, и да, но я – определенно нет. За науку спасибо, за Экипаж – большое спасибо, но подчиняться чужим добровольно и радостно – это уж извините. Ну разве что чужие аргументированно докажут, что их цели совпадают с нашими.
До сих пор они как-то не очень обременяли себя доказательствами…
Но даже если наши цели и совпадают до четвертого знака после запятой – кем мы станем в галактической войне или какой-нибудь иной неприятности, из-за которой крупные игроки обратили на нас внимание? Это же вполне ясно – разменной монетой, больше ничем.
Скажу еще раз: я искренне и без всяких натяжек благодарен чужим за Экипаж. Человеческие джунгли наконец-то обрели структуру, определяемую чем-то большим, нежели выгода отдельных лиц, и люди стали больше походить на людей, чем на бесшерстных обезьян. Появилась твердая уверенность: мы не угробим сами себя. Выветрилась из голов зловредная, искусственно насажденная чепуха, будто бы личная свобода превыше всего. Превыше чего? Может быть, превыше безопасности для моей жены и сына? Это уж наверняка нет, хотя свобода, конечно, хорошая вещь. Вопрос в том, какая именно свобода мне нужна и какова цена за нее.
Не был бы я воспитан Экипажем, все равно считал бы: так и надо. Памятью о прежней жизни понял бы и уверовал: все идет правильно. Во всех иных вариантах мы не продвинулись бы так далеко, а потери наверняка были бы выше. Но если чужие полагают, что мы им должны, то их ждет разочарование. Лично я с удовольствием отдал бы им долг хорошеньким астероидом! Не трехсот-четырехсотметровым, а глыбиной размером этак с Эверест! Да в нервный центр их цивилизации! Нате, кушайте, благодетели! Получите подарок от благодарных воспитуемых! Вкусно?
Мечты, мечты… А в реальности придет время – и нас заставят делать то, что надо им, а не нам. Упремся – сделают нам больно.
Потом очень больно.
Потом нестерпимо.
И мы сломаемся. Сдадимся. Мы подчинимся, затаив обиду и злость, мы станем мечтать о мести – и будем служить чужим. Мечты и зубовный скрежет не наказуемы – наказуемо непослушание.
И где выход?
Если разобраться, выход был – очень далекий и не очень реальный, но был. Стать сильнее чужих. Готовиться исподволь, вертеться ужом, научиться обманывать «белого господина» – и рано или поздно навалять ему по полной программе. Скорее поздно, чем рано, учитывая разницу в технологиях, однако «поздно» – это все-таки не «никогда». Может быть, лет через сто-двести. Может, еще позже. Жаль, люди столько не живут, и не увидеть мне, чем кончится дело.
Но начать – можно.
Тут дверной звонок исполнил первые такты арии Хозе из оперы Бизе – пришел Магазинер. С коньяком и зачем-то с букетом георгин.
– Этим не закусывают, – сумел кое-как сострить я и пошел искать вазу. – А коньяк не нужен, у меня есть.
– Такой? – Магазинер самодовольно предъявил этикетку.
– Хуже, – был вынужден признать я. – Ладно, ставьте на стол, я сейчас.
Когда я вернулся, рядом с пузатой бутылкой лежал карманный магазинеров комп.
– Э, нет! – запротестовал я. – Этим тоже не закусывают. Долой.
– Понимаю, – с улыбкой сказал Магазинер. – Ладно, потом как-нибудь покажу, что я насчитал…
Ну не сволочь, а? Не успел он спрятать комп в карман, как я уже страстно желал узнать, что нового открыла миру его головоломная математика.
Ну, нет! Не время для нее и не место. Потом разберусь, какими выкладками он намерен осчастливить Сорокина. Возможно, придется потратить несколько дней, чтобы понять его расчеты, – в математике Магазинер сильнее меня, хоть я и не собираюсь признавать это вслух. Мое дело – эксперименты, пусть даже поставленные не мной, а Природой и к тому же в одном наблюдаемом эксперименте, какова наша Вселенная… Но сейчас мне просто надо выпить. Этого не традиция даже требует – организм. А ему виднее.
Первую – коньячку, так уж и быть. Но потом только водку.
Мы выпили за молодую мать, выпили и за сына. Потом – по настоянию Магазинера – за меня, молодого отца.
– Имя сыну вы уже нашли?
– Конечно. Иван.
– Ага. Иван Фролович, – раздумчиво произнес Магазинер, пошлепав зачем-то толстыми губами, как будто пробовал на вкус это имя собственное.
– Не нравится? – насторожился я.
– Ну почему сразу не нравится? Отторжения не вызывает, это точно, но, по-моему, к отчеству Фролович можно было подобрать что-нибудь более звучное. Фрол – короткое энергичное имя, но произведенное от него отчество… гм… что-то в нем не так, совсем чуть-чуть. Вы не находите?
– Это еще почему?
– Да так, – увернулся он. – Просто личное мнение.
– Моего сына будут звать только Ванькой, – упрямо сказал я.
– Пожалуйста, пожалуйста… – забормотал Магазинер. – Если уж вы с супругой вдвоем решили, то…
– Это я так решил.
– А согласия супруги не требуется? – хохотнул он.
Если бы любому из моих собутыльников пришла в голову опасная мысль читать мне нотации за рюмкой, ему наверняка вскоре пришлось бы крепко пожалеть о том. Смешок Магазинера спас его от возможного увечья – я не совсем лишен чувства юмора и вполне могу позволить гостю шутку и даже иронию. Просто не терплю, когда меня учат тому, чему я не хочу учиться. Я и от Экипажа с трудом это терпел.
– Не требуется, – подтвердил я.
Да, только Иван. Так звали моего сына, умершего во младенчестве в Марбурге, так назвала его без меня моя Лизанька. Иоганн. Не Генрих и не Фридрих – она выбрала имя, имеющее аналог в русском языке.
А я много позже в Петербурге в один и тот же день и даже в одну и ту же минуту узнал, что мой сын родился и что он умер.
Суеверия – глупость. Пусть выйдет в жизнь второй Иван, и неважно, что быть ему Фроловичем, а не Михайловичем. Пусть будет путь его прекрасен и долог. Сделаю, что смогу. Буду учить его собой, потому что учить как-то иначе – только время терять. Несомненно, я не ангел, но и наверняка не дьявол. Я имею право попробовать.
К счастью, Магазинер не стал развивать тему выбора имен и предложил новый тост – «за успех нашего безнадежного начинания», имея в виду, конечно, группу Сорокина и проблему чужих.
– Вы считаете его безнадежным? – спросил я, налив ему коньячку, а себе водки.
– А вы нет? Помнится, вы говорили…
– Забудьте о том, что я говорил когда-то, ясно? – довольно грубо перебил я его. – Слушайте то, что я скажу сейчас. На свете не так уж много безнадежного. Чего в мире полно, так это недоумков, лентяев и торопыг, а для них безнадежно все, что не тривиально, для чего еще не написаны инструкции… – Начав жестикулировать, я опрокинул на скатерть свою рюмку и несомненно сбил бы со стола бутылку, если бы Моше Хаимович не успел схватить ее и уберечь от печальной участи. – Вот черт… Кто-то не хочет, чтобы я пил…
– Кто, интересно? – усмехнулся Магазинер.
– Не знаю. Какая-нибудь сволочь. А я не глупею от водки и память не теряю. Верите?
– Не верю.
– Что-о?
– Не верю – знаю.
– А, ну это другое дело, – согласился я. – Тогда давайте выпьем за знание.
– А за веру?
– За веру в знание – сколько угодно! За веру в себя – тоже можно. Это хорошая штука, если к нему прилагается хоть сколько-нибудь сомнения в себе… Но за сомнение я пить не стану, чего за него пить?
– У вас рюмка пустая, – сказал Магазинер.
– Правда? Мы это исправим. Ну вот… я уже исправил. За знание! За истину!
– Соотношение Гейзенберга, теорема Геделя… – поддел меня Магазинер, правда, уже после того, как выпил и закусил. – Что есть истина?
Я ткнул вилкой в соленый огурец и попал.
– Перестаньте… Что можно узнать, то мы и узнаем… когда-нибудь. О большем не мечтаю. Хочу лишь узнать насчет чужих раньше, чем помру от старости.
– Вы мало закусываете, – проявил заботу Магазинер.
– Боюсь ожирения, – нетактично ответил я, но все-таки взял пирожок с капустой, водрузил на него ломоть ветчины и начал жевать.
Магазинер захохотал. Такого необидчивого человека не вдруг найдешь.
– Мне пришла в голову мысль, возможно, несколько парадоксальная, – сказал он, отсмеявшись. – Можно – пока чисто теоретически – допустить, что место и время Колумбийского импакта было выбрано чужими не случайно. Что там происходило? Довольно масштабная военно-полицейская операция против… против тех, кто не входит в состав Экипажа, скажем так. Вы считаете это случайностью?
Именно так я и считал, поэтому просто кивнул.
– А если нет? Понимаете, мы исходим из чистых предположени. Есть чужие, хотя мы не знаем, кто они и чужие ли на самом деле. Они преследуют какие-то цели на Земле, хотя нам они не доложили – какие именно. Считается, наконец, что их удары по Земле означают наказание – или указание – всему человечеству в целом, а не той его группе, которую накрыл импакт. И вот наконец-то астероид падает туда, где действительно что-то происходит…
– По-вашему, чужие спят и видят, как бы подсадить Экипаж на кокаин, так, что ли? – с глумливой ухмылкой перебил я. – Это противоречит базовой гипотезе.
– Зато не противоречит никакой известной истине, – парировал Магазинер. – Кстати, неизбирательность импактов – не более чем иллюзия. Первые-то шесть астероидов упали каждый на свой материк и как раз в те места, где могли причинить нам наименьший вред, что и произошло… Скажите, по-вашему, была надежда на то, что военная операция, в которой вам пришлось участвовать, завершится успехом?
– Вероятно, – ответил я. – Какой-то успех был бы, не полный, наверное, но хоть частный…
– И я так думаю, – кивнул Магазинер. – А кому импакт нанес больший урон – войскам Экипажа или боевикам наркобаронов?
– Понятия не имею. Думаю, никто пока этого не знает.
– Вот и я не знаю, в какую сторону сместился баланс сил в той части отсека… Зато думаю, что, может быть, излишняя строгость Экипажа не нравится чужим точно так же, как и чрезмерное снисхождение к безусловно виновным?.. Бред?
– Бред, – сказал я искренне. – Я не заметил там излишней строгости, это раз. Чужие не давали нам повода думать, что у них чувствительное сердце, это два. Не могу себе представить, какими рациональными соображениями они руководствовались, роняя астероид именно на Колумбийский суботсек, это три. У вас богатое воображение, Моше Хаимович.
– Это четыре, – хихикнул он. – Пожалуй, вы где-то правы… Обожаю это словосочетание: «где-то правы». Где-то, значит, и не правы. А ведь и верно, всегда так бывает…
Он трясся от смеха, как желе. И у желе, оказывается, бывают припадки, при которых оно ходит ходуном и не может успокоиться. Что показалось Магазинеру настолько смешным, я не понял и не стал вдаваться. Смешинка в рот попала, бывает.
А я вздохнул:
– Совсем забыл… Мне же еще отчет Сорокину писать. Нет-нет, сидите! Подождет Сорокин. До завтра – точно подождет. Кстати… Ваши расчеты имеют отношение к этой вашей новой гипотезе?
– Никакого. Насчет излишней нашей строгости как причине наказания – это мне только сейчас в голову пришло. Наверное, от выпитого… Да, а с отчетом не торопитесь. Нашу группу со дня на день расформируют.
Я опять пролил водку на скатерть. Ну что за манера говорить под руку такие вещи! Раньше сказать не мог?
Словно обухом по голове с размаху – бац! А я-то размечтался! Только-только ощутил настоящий азарт, нормальную здоровую злость, только-только заподозрил, что проблема-стена чуть-чуть прогнулась, когда я уперся в нее лбом, только-только осознал по-настоящему, насколько стена толста, и все-таки поверил в то, что для ее продавливания хватит моих мозгов и упрямства…
Вовремя кто-то пустил в ход обух, ничего не скажешь!
Я все-таки налил водки – одному себе – и молча хлопнул. Смотреть на меня со стороны, наверное, было жутко. Магазинер слегка отодвинулся.
– Думаю, вас возьмут в другое… гм… подразделение, занимающееся данной проблемой, – тем не менее продолжил он как ни в чем не бывало. – Имею основания полагать, что и меня возьмут тоже. Больше никого. Командование Северо-Евразийского отсека получило сверху указание не увлекаться самодеятельностью. Естественно, генерал Марченко прикроет проект. А вы готовьтесь к переезду на новое место службы.
– В Брюссель? – тупо спросил я, еще плохо соображая.
– Нет, зачем же Брюссель? Нас берут ради работы, а не показухи. Но – тс-с! Больше ни слова. По-настоящему еще ничего не решено, так что проявите терпение. И закусывайте, закусывайте!..
Я машинально ткнул вилкой в огурец – и промахнулся. Сейчас же, как назло, вякнул телефонный звонок. Звонила Настасья, причем с обидой: почему я ей не звоню?
Вышло гадко. Поняв по моему голосу, в каком я состоянии, жена психанула и дала отбой. А я, чтобы не психануть, выпил еще водки.
Черт! Ей же сейчас нельзя волноваться!
– Откуда вам все это известно? – спросил я Магазинера.
Он лишь руками развел и заулыбался – понимай, мол, как знаешь. То ли не желал раскрывать конфиденциальные источники, то ли выдавал соображения своего ума за сведения со стороны. Ладно, поживем – увидим.
Он сам наполнил коньяком свою рюмку.
– Давайте-ка, Фрол Ионович, выпьем еще раз за вашего сына. Не родись он, я бы вам ничего не сказал, честное слово…
– Почему? – не сразу сообразил я.
– Потому что без него вы вряд ли получили бы предложение поработать в той конторе, насчет которой я вам сделал намек. Ну-с, за ваше и его здоровье!
За здоровье-то я выпил, но лишь после выпитого понял расклад. Ходили слухи, давно ходили, еще в университете я их слышал: есть, мол, серьезнейшие и сверхсекретнейшие проекты, куда бездетных членов Экипажа просто не берут. Есть резон. Две выгоды сразу: и работник еще на одном крючке, и психология у него уже малость не та, ответственности побольше. У кого как, разумеется…
А у меня – да?
У меня – да, это точно. Несмотря на все мои коленца в обеих жизнях. Не знаю, смогут ли меня при необходимости сломать, надавив на жену и сына, но, надавив на них, надавят и на меня. Уверен. Знаю.
Вот она, обратная сторона семейных радостей! Получите и распишитесь. Кто еще вчера считал себя свободным ровно в той степени, какая ему необходима? Ты? Ну что ж, на вчерашний день ты был прав…
Почему самые простые мысли сплошь и рядом приходят в голову задним числом, да и то с подсказкой?
Конечно, Уставом не предусмотрена общесемейная ответственность – за исключением особых, чрезвычайных случаев. Так ведь и в дело меня зовут чрезвычайное!
Стоп, сказал я себе. Осади назад. Пока еще никуда не зовут. Пока это одни только слова. Плохо лишь то, что действительность научила меня относиться к словам Магазинера с определенным уважением.
Черт побери, рад ли я?
С одной стороны – рад до одури. С другой – страшно. Не за себя – что мне я? Но за Настасью, за Ивана – страшно. Бывает сладкая жуть, но ее сладость смазана хиной и ядом. Хотя… многим ли из допущенных к высшим секретам Экипажа, к святая святых довелось испытать на деле, что это такое – общесемейная ответственность?
Не знаю, скольким. Знаю, что в последние десятилетия – немногим. Иначе робкие и редкие шепотки стали бы громким, давящим со всех сторон неумолчным шепотом.
А главное, нет у меня пути назад. Откажусь – всю жизнь буду жалеть. И Настасье жизнь испорчу, я себя знаю. Значит, соглашусь. Ну конечно же, соглашусь! Но что если вопрос встанет так: твои знания и твои принципы – или твоя семья?
Что?
Знать бы, что тогда.
– А теперь за новые перспективы, а? – Магазинер уже стучал своей рюмкой о мою. – Кстати, строго между нами… Думаю, вам можно довериться. Словом… есть утечка. Не знаю, правда это или нет, но можно сделать кое-какие предположения. Кажется, что-то найдено. Какие-то следы, оставленные чужими, или, возможно, даже артефакты. Но – тс-с!..
– Где найдено?! – От неожиданности я чуть не протрезвел.
– На Луне. Всего в тысяче километров от «Аристотеля».
22. Отдел 334
Я сетую на то, что колода плохо перемешана, только до тех пор, пока мне не придет хорошая карта.
Джонатан Свифт
Звездный городок в ближнем Подмосковье, как ни странно, уцелел при Московском импакте. Ну не чудо ли?
Может, и чудо, а может, и не очень. В любом случае – определенный показатель. Если допустить, что, уничтожая Москву, чужие целились в Кремль как естественный центр города, то они промахнулись метров на восемьсот. Все равно, конечно, потрясающая точность, учитывая природу снаряда, но все же отклонение внушало некоторую надежду и здравую мысль, подкрепленную точными расчетами: чужие не всесильны. Они могут швырять в нас горами, но, по-видимому, бессильны уменьшить естественное рассеяние. Ха-ха! – с горечью крякнут многие. Велика ли разница, куда свалится гора – на Кремль или на Якиманку? Все равно ведь чужие уничтожили город, так какое значение имеют эти мелочи?
Имеют. Выполнить обещанное можно двояко: либо тяп-ляп, как обычно и делают, либо со скрупулезной точностью, от чего у получателя «гостинца» глаза на лоб. Великая точность нужна не сама по себе – она вызывает уважение, если не суеверный трепет. Одной мощи недостаточно. Небрежных господ могут бояться, но уважать не станут.
Москва с ее концентрической структурой позволила уточнить практические возможности чужих. Да, они могущественны и продвинуты, но не равны богам. А значит, надежда не погасла.
Отклонение астероида к югу имело еще одно следствие, менее существенное: умеренно пострадавший от импакта Звездный городок был все-таки не перенесен и не создан с нуля на новом месте, а частью реконструирован, частью отстроен заново. В то время как практически все население еще до удара покинуло пригороды мегаполиса и не вернулось впоследствии, в Звездном кипела жизнь. Я бывал в нем студентом и практикантом. Я приехал туда вновь.
Люди возводят стены; может быть, это получается у них лучше всего. А природные катаклизмы, другие люди или чужие, которые вовсе не люди, эти стены ломают. Но люди все равно строят стены и настилают кровли.
Моему приезду предшествовали два месяца суеты. Сорокина и Штейница я больше не видел, генерала Марченко тоже. Враньем будет сказать, что я скучал по ним. Я хотел дела, а от набранных с бору по сосенке групп редко бывает толк – вот так, сразу. Да и потом, со временем – еще как сказать… Тут нужен особый подход к подбору людей, а нет подхода – нет и группы. Есть я, да Магазинер, да балласт, да бестолковый скрипучий богомол в роли начальника, а это не группа. Это два человека, которым все мешают.
Словом, я был рад. Кажется, я вступил в такую полосу, когда человеку деятельному удается все подряд. К тому времени как Настасья с сыном вернулась домой, похорошевшая и торжествующая – настоящая молодая мать, – я разобрался с выкладками Магазинера, нашел в них ошибку и тоже восторжествовал, но только тайно. Знай наших! Фрол Пяткин не в дровах найден, у него прекрасная наследственность. Не лучший из математиков? Пусть так, зато универсальный ум и вообще голова!
Настасья, по-моему, здорово удивилась, когда я показал себя образцовым отцом, а я просто жил старой памятью и старался компенсировать то, что не смог дать тогда. Экипаж не требовал от меня великих дел, а денежное довольствие шло. Сорокин не давал о себе знать, и затребованный им отчет по Колумбийскому суботсеку я, конечно, не написал. Разок позвонил Моше Хаимович, но лишь для того, чтобы поинтересоваться, все ли у нас в порядке и не нужна ли какая помощь. Ваня не доставлял нам особых хлопот – ну просто идеальный здоровый младенец с хорошим аппетитом, нормальным стулом и не крикун. Знакомые с аналогичным опытом обещали, что это временное явление и крик начнется месяца через три, ну так и три месяца тишины – тоже немало! Хотите верьте, хотите нет, но подчас я даже имел время заняться любезной моей душе космологией и обмозговать кое-какие уравнения, выведенные мною еще до «Крота». Перерывы в работе иной раз бывают полезны: как взглянешь на свою работу свежим взглядом, так сразу видны все натяжки. Словом, это были плодотворные дни, полные настоящего дела, любви и согласия. Я отлично знаю, чего не хватает мужчинам, ревнующим жен к младенцам, – дела им не хватает! У кого оно есть, тот и женскую послеродовую депрессию переживет как мужчина, а не как невротик.
Я не высыпался, давая выспаться Настасье, и был счастлив, потому что не терял времени даром. Космология – это вам не экспериментальная физика или химия, космологу нужен лишь компьютер и к нему голова. А недосып был привычен и Михайле Васильевичу, не то что Фролу Ионовичу. Ничего не попишешь: как бы ни развивалось человечество, на какие высоты не взлетало бы, в сутках все равно будет двадцать четыре часа и ни минутой больше. Если времена изменились, то для меня лишь в одном: никто не требовал от меня виршей. Правда, еще до Эры Экипажа в науке уже можно было подняться высоко, не сочиняя высокоторжественных од коронованным бабам и мальчишкам. И ладно бы те оды всегда нравились адресатам!
А все-таки они здорово помогали. Стал бы Шувалов, а впоследствии Орлов покровительствовать мне, кабы не мои ямбы! Ага, жди. Что мои благодетели понимали в науке? Им нравились мои вирши, а что они не нравились Пушкину, так это его проблемы… Кстати, не очень-то он был и не прав.
Но к делу. В один прекрасный день мне пришел вызов, «и носило меня, как осенний листок». Брюссель, Харьков, Новосибирск, Осака, Канберра, Ванкувер… Настасья огорчилась, а я, не зная, где буду завтра и когда вернусь, посоветовал ей взять сына и пожить пока у моих родителей в Торжке – мама уж точно будет рада понянчить внука. Да и дышится там лучше.
Отдел 334 – так называлась контора, пославшая мне вызов. Даже я никогда не слыхал о ней прежде, что уж говорить о простых смертных. Отдел какого подразделения Экипажа? Неизвестно. Но начальник отдела отчитывался непосредственно перед первым заместителем Капитана и сам входил в Капитанский Совет. Начальника звали Николя Роже Карон, был он француз с узким коричневым лицом, смахивающим в профиль на циркулярную пилу с грубыми зубьями, и уделил моей персоне ровно одну минуту – так, между делом, и не в кабинете, а в коридоре. «Вы пройдете спецподготовку», – только и сказал он с мягким акцентом, а когда я, слегка оскорбившись, начал было перечислять, чему я уже обучен и на что годен, попросту повернулся ко мне спиной. Тот еще фрукт. Много о себе мнит, это точно. Уж я таких повидал! Прыщи на ровном месте.
– Не верьте первому впечатлению, – подмигнул мне мой куратор Ангел Станев, когда облаченная в выглаженный китель спина Карона удалилась на достаточное расстояние. – Вы еще измените свое мнение о нем. И он прав, вам необходимо пройти спецподготовку. Ну и вообще… войти в курс дела.
Против последнего я не возражал и мало-помалу успокоился. Но что они, черт побери, подразумевают под спецподготовкой? К чему это я не готов? Трудно предположить, чтобы отдел 334 занимался диверсионной деятельностью или чем-нибудь вроде этого. А если нет, то зачем называть подготовку специальной?
Но из замечания Ангела я вывел, что плохо владею своим лицом: что чувствую, то на нем и отражается. Если хороший спец подучит меня владеть идеомоторикой, я возражать не стану.
Представьте, угадал. Целую неделю со мной занимался именно психолог и – не поверите – учил скрывать эмоции. Тут-то я и понял, что ученья без мученья не бывает.
За непринужденной болтовней он мог внезапно влепить мне пощечину – и требовал, чтобы я не только не пытался переломать ему кости, ревя зверем на все здание, но и продолжал как ни в чем не бывало вести милую беседу. Были упражнения и похуже. Я зверел и изо всех сил пытался скрыть, как хочется мне отволочь психолога в уборную и расколотить его головой два-три унитаза. И самое противное: он не велся на мои то настойчивые, то осторожно-хитроумные попытки выяснить, для чего все это надо. Отшучивался, либо молчал, либо переводил разговор на другую тему. А на прощание сказал, вручив мне диск-монетку:
– Вот здесь записаны упражнения. Посвящайте им хотя бы полчаса в день, и тогда вам не придется проходить курс обучения повторно. Удачи.
Пусть меня поезд переедет, если я мечтал еще раз оказаться у него в качестве обучаемого!
С тренировкой памяти проблем не возникло – я оказался подходящим «сырьем». Никогда не жаловался на память и склерозом головного мозга не страдал. Существенного улучшения памяти после курса обучения я не заметил, но спец уверял, что оно есть.
Потом – нет, вы только представьте себе! – я подвергся курсу обучения мыслительным способностям. Это я-то! Если бы психолог не выдрессировал меня скрывать эмоции, ох, досталось бы тому спецу на орехи!
Но я ошибся. Эти ребята были фанатиками идеи усиления интеллекта человека путем электрической и химической стимуляции мозга – либо всего целиком, либо отдельных его участков, что получалось лучше. Никаких электродов мне не вживляли (я бы и не позволил, что я им, белая крыса?) – выяснилось, что эти методы суть каменный век. А вот сложные аппараты – как громоздкие, занимающие целые шкафы, так и миниатюрные, закрепляемые в волосах или на ушной раковине – были. Я выполнял тестовые задания и сильно удивился, обнаружив, что со стимуляцией справляюсь с ними быстрее, чем без нее. Другой бы пожал плечами: чему, мол, тут удивляться? Наверное, во мне сильны пережитки палеолита.
А что такое восемнадцатое столетие по сравнению с двадцать первым, как не палеолит, если, не отвлекаясь на социальщину, рассматривать лишь науку? Палеолит и есть, ну, от крайности, мезолит.
Я научился работать с электрическими стимуляторами и получил право выбрать себе один в постоянное пользование. Взял самый простой и маленький – «клипсу». Нацепишь ее на левое ухо – улучшишь способность к запоминанию больших массивов информации, нацепишь на правое – повысишь творческий потенциал. Батарейка на год непрерывной работы. И под волосами «клипсу» можно скрыть, поскольку цепляется она не на мочку, а выше. Удобно!
Ну, обо всем я вам рассказывать не буду – сами понимаете, что такое секретность. Подразделения 334-го отдела были разбросаны по всем отсекам, так что под конец я уже скрипел зубами, увидев аэровокзал или просто самолет в небе. Но спустя полтора месяца я осел в Звездном городке. В нем мне предстояло приобрести более серьезную подготовку, чем где бы то ни было.
Потому что меня намеревались включить в группу по изучению лунного артефакта.
– А что, доставить его на Землю – никак? – спросил я и получил исчерпывающие объяснения. Да, к артефакту придется лететь и разбираться с ним на месте. А для этого – пройти сокращенную программу подготовки космонавтов.
На лунной станции «Аристотель» не было сотрудников 334-го отдела. Их предстояло подготовить. Два человека из отдела уже месяц проходили программу подготовки.
Мне надлежало догнать их. Веселенькая задачка! Зато полная занятость и никаких выходных. И никаких посторонних мыслей – в теории.
На практике они были, и злые. Мне казалось, что я даром убиваю время. Хотел ли я на Луну? Пожалуй, да, но ведь для этого незачем перемещать туда мое тело, а раз так, то можно было смело отменить все физические тренинги и добрую половину психологических! Существует же технология копирования человеческой личности в электронную форму, и, конечно же, существует соответствующая машинерия!
Наземный космонавт – обидное прозвище. Попасть в их число никто особенно не стремится. Наверное, еще и поэтому, а не только из-за учета опыта реальной работы в космосе, в наземники попадают главным образом те, кто уже слетал хоть раз. Но не только. Забракованные по медицинским показателям кандидаты обычно имеют выбор: все-таки оказаться в космосе хотя бы в виде набора файлов, вбитых в компьютерные потроха, – или вообще отказаться от мысли когда-нибудь увидеть звезды такими, как они есть, а не сквозь атмосферную муть. Понятно, что они выбирают.
И я бы выбрал то же.
Слепок – электронная копия человеческого мозга, находящаяся в оперативной памяти бортового компьютера. Имея «глаза» и органы управления, пользуясь подсказками компьютера и собственным интеллектом, Слепок в ряде случаев прекрасно заменяет живого человека. Лишь полному дилетанту надо объяснять, насколько это выгодно. Громоздкие системы жизнеобеспечения – долой! Запасы пищи, воды, воздуха – долой! Слепок не ест, не пьет, не ходит по нужде и мало боится космических лучей. Уменьшается – и намного – стоимость аппаратов. Уменьшается и нагрузка на природу при их запуске.
Надежность же – увеличивается.
Я и раньше знал, что по меньшей мере часть аппаратов, запущенных в Главный пояс астероидов, пилотируется Слепками. Когда радиосигнал идет до ЦУПа десятки минут да столько же обратно, управлять аппаратом дистанционно – не самая простая задача. Давно решенная, она все же трудна. Место того, кто принимает решения, – в аппарате, а не на Земле.
Разумеется, время от времени проводятся сеансы связи а-ля беседа с alter ego. «Наземный космонавт» принимает через церебральный шлем всю информацию от Слепка, включая мысли и личные впечатления, и сам делится тем, что накопилось в его личности. Все это смахивает на шизофрению, но работает. Само собой разумеется, для связи наземников с их Слепками выделена широченная частотная полоса – иначе не перекачать за приемлемое время гигантские массивы информации. И без того сеансы связи порой тянутся долгие часы. Я присутствовал при этих посиделках под шлемом – скучное зрелище, – зато видел глаза наземников по окончании сеанса. Ну а если программа полета не подразумевает возвращения аппарата на Землю, то последний сеанс завершается командой на стирание Слепка. Гуманно?
Как сказать.
По мне ли это?
Я так и не решил для себя этот вопрос. Не стал и решать: меня-то готовили к настоящему полету. Один лишь раз я задумался над тем, что должен чувствовать Слепок, летящий в космической бесконечности совсем один, лишенный чувства голода, холода, жажды и многого другого, что свойственно человеку, но сохранивший человеческую суть, – и ужаснулся. Не столкновения с метеоритом он должен бояться, а выхода из строя систем связи и бесцельного дрейфа в пространстве вплоть до случайной гибели или отключения из-за физического износа. Многие годы существования в полном одиночестве – и ведь нет даже спасения в сумасшествии, поскольку Слепки не сходят с ума… Бр-р!
Я черствый человек и знаю это. Но с воображением у меня все в порядке, поэтому тут даже меня пробрало. На минуту, не больше. Слишком уж насыщенной оказалась программа подготовки, чтобы я мог позволить себе думать о ненужном. Насыщенной и мучительной. Одна центрифуга чего стоила. А бассейн в гидролаборатории с имитацией выхода в открытый космос и теми или иными работами снаружи корабля? Тоже не подарок. Учебный скафандр устроен так, что в воде притворяется, будто он настоящий в вакууме. Чтобы просто согнуть руку, надо приложить усилие в несколько десятков килограммов. Я не хлюпик, но и не силач-гиревик; после трех-четырех часов в бассейне меня можно было выжимать и вешать для просушки. Где уж тут сочувствовать наземникам и их Слепкам! Мне бы кто посочувствовал!
Здесь работали прекрасные люди, а у меня и времени-то не было пообщаться с кем-нибудь из них вне службы. Скорость! Быстрота и натиск. Плюс секретность высшего уровня.
Может быть, этот уровень и привел к тому, что вскоре мне присвоили старшего лейтенанта – буднично и деловито. Обмыть звездочки? С кем? И когда?!
Так и не обмыл, утешив себя тем, что уж майорские точно обмою. Вряд ли это время за горами. Странно и подумать, что когда-то между старлеем и майором втискивался капитанский чин, а полтора века назад – еще и штабс-капитанский. Эра Экипажа уменьшила число офицерских чинов, ликвидировав капитана, потому что Капитан – один. Капитан Корабля. С прописной буквы. Есть, конечно, еще капитаны торговых судов и всяческих сейнеров, но они же не офицеры…
Нам, трем субъектам из 334-го отдела, подвизавшимся в Звездном, преподаватели не задавали лишних вопросов. Мы не пересекались с ребятами из отряда подготовки космонавтов. Нас просто учили – сухо, деловито и так интенсивно, как только можно было. Многое казалось странным, нелепым, ненужным. Мы изучали лунный корабль наскоро, тяп-ляп, мы считались пассажирами, а не командой, а я считал, что и этого изучения много. Я поглощал горы информации, отрабатывал всевозможные нештатные ситуации и чувствовал, что при всей полезности практической космонавтики как науки зря теряю время. Его можно было потратить с большим толком.
Артефакт! Где-то там, к западу от кратера Анаксагор на невидимой с Земли стороне Луны в труднодоступной местности лежало нечто и ждало… кого? Больше всего я боялся, что кто-нибудь доберется до артефакта раньше меня, потому и учился прилежно, как образцовый школяр. Ради этой цели можно было и не то стерпеть.
Да и кто выходит из игры, когда идет хороша карта?
23. Лунное членистоногое
Если бы змей был запретным, Адам и его бы съел.
Марк Твен
И снова Южно-Американский отсек…
Космодром Куру – старейший из экваториальных. Это дыра. Она всегда была дырой, включая те времена, когда в ней пытались выращивать сахарный тростник и черные рабы, дуря головы плантаторам, осваивали капоэйру. От Куру совсем недалеко до Кайенны – бывшей, с позволения сказать, столицы Французской Гвианы и не менее страшного места для каторжников, чем Колыма. Местные старожилы уверяли меня, что в Куру еще довольно терпимый климат, – наверное, они бывали в местах и похуже. Я тоже сравнил – с Колумбией – и решил, что хрен редьки не слаще.
Когда французы построили в Куру космодром, дыра изменила облик с дикого на технократический, но все равно осталась гнилой дырой, откуда всякий был рад улизнуть, если только не имел денежных или карьерных видов. И, сотрясая стартовые столы, взмывали из Куру в горячее небо длинные сигары на столбах огня, выбрасывая в космос очередную титаново-углепластиковую каракатицу, битком набитую электроникой и сверхточной механикой…
При Экипаже космодром расширили и добавили инфраструктуры. Получилось тысяча двести квадратных километров, утыканных топливными заводами, стартовыми комплексами и всем прочим, что необходимо для того, чтобы забрасывать в космос «железо». Кое-где сохранились чахлые пальмы, отравленные ракетной химией, да еще пучки колючей жесткой травы на пустырях ни в какую не собирались сдаваться. Растительность изворачивалась, терпела и, наверное, мутировала понемногу, но сопротивлялась. Как и мы.
Несмотря на построенные космодромы в Кении и Новой Гвинее, никто не собирался закрывать Куру. Космические программы Экипажа можно было сравнить лишь с ракетной гонкой столетней давности между СССР и США. После долгих десятилетий расслабленной вялости и непонимания, «для чего все это нужно», человечество вновь рванулось в космос.
Чужие вынудили.
Не стану утверждать наверняка, что без их астероидных гостинцев мы так и кисли бы в сытом убожестве одних, голодной алчности других и без мечты о звездах. Тем более не стану утверждать обратного. Я не гадалка и ценю факты, а они таковы: запертому в Корабле Экипажу стало тесно.
Кто хочет защититься от обидчика, прячась в скорлупку, тот вновь и вновь будет обижен и унижен. Кто хочет защититься, отбивая удары, имеет слабый, микроскопический шанс. Лишь тот, кто лезет в драку и бьет сам, может на что-то рассчитывать – пусть чисто теоретически.
На победу?
Конечно, пока нет. Более того, если мы не станем всячески скрывать намерение когда-нибудь надавать чужим по морде, они столкнут с Землей не трехсот-четырехсотметровый астероид, а десятикилометровый – вот тогда попляшем. Этапу драки должен предшествовать этап накопления сил и – хочется надеяться – ума. Поэтому мы будем хитрить, юлить, изворачиваться, демонстрировать покорность, изображать дурачков – и готовиться. Чужие сами помогают нам в этом, не преследуя нас за космические программы. Они самонадеянны, и неспроста. Глядя на нас со стороны, трудно предположить, что мы умеем учиться.
А мы умеем. Иногда. Под внешним давлением. Чужие, похоже, забыли внести в уравнение себя, а ведь каждый прибор, вмешиваясь в природный процесс, влияет на результат измерения – что уж говорить о влиянии целенаправленном!
Что ж, если чужие настолько самонадеянны, то тем лучше для нас.
А уж если они оставили следы своего пребывания на Луне, вообразив, что мы еще сто лет до них не доберемся, то приходится считать их азартными и не слишком умными игроками. В том случае, конечно, если найденные там следы материальной культуры оставлены ими, а не кем-то еще. И в том случае, если они с какой-то целью не оставлены чужими специально для того, чтобы мы их нашли.
Тогда придется признать, что не такие уж они простаки, завороженные собственным могуществом.
Пока надлежало прояснить именно этот вопрос. И прежде всего изучить то, что оставлено.
Его в любом случае следовало изучить. Идее о том, что космические пришельцы могли оставить послание землянам на другой стороне Луны, исполнилось лет сто. Вряд ли те, кто методично забрасывал нас астероидами, стали бы оставлять нам такое послание, но факт есть факт: именно на другой стороне Луны было найдено нечто странное.
Нашел его дистанционно пилотируемый аппарат класса «Блоха» – четыре килограмма аппаратуры, ракетный движок и центнер твердого топлива. Такими «блохами» научники с «Аристотеля», расположенного близ Южного полюса, изучали ближние и дальние окрестности станции, начав, разумеется, с ближних.
Немало «блох» было потеряно – неизбежные технические сбои вели к авариям. Случалось, что спутник-ретранслятор уходил за горизонт прежде, чем выполнившую задание «блоху» удавалось посадить на специально расчищенную площадку возле лунной базы. Случалось, что «блохе» не хватало топлива на возвращение. А бывало, «блоху» разбивал о какую-нибудь лунную гору зазевавшийся оператор.
В тот раз так и случилось. Но за четыре секунды до столкновения с острым пиком, оседлавшим гребень безымянного хребта в окрестностях кратера Анаксагор, «блоха» передала не очень качественное изображение некоего тускло блестящего объекта, более яркого, чем лунный реголит и скалы.
Был он мал – всего два-три метра в поперечнике, и был он странен: правильный семиугольник. Только в сказках встречаются цветики-семицветики. Кристаллы – если предположить, что на лунной поверхности мог оказаться здоровеннейший кристалл – тоже бывают какими угодно, только не семигранными. В кристаллографии известна гексагональная сингония, но нет гептагональной. Щедрая на выдумку природа не изощрилась создать такое.
Имей Луна атмосферу, для разъяснения странной находки не потребовалось бы много времени: в тот же день слетали бы на вертушке – и порядок. Ипат Скворцов, самый отчаянный пилот Земли, Луны и окрестностей, не добившись разрешения начальства, презрев дисциплину и все инструкции, на свой страх и риск взлетел на спускаемом модуле, достиг места находки, заснял его и вернулся «на последнем крыле», истратив массу горючего в поисках места посадки вблизи артефакта, и все-таки не найдя его. Километров на десять вокруг находки не было ни одной ровной площадки. «Плюнуть некуда, чтобы плевок ровно лег!» – ругался Скворцов, игнорируя обещания начальства списать его на Землю как недисциплинированного разгильдяя.
Конечно, его никуда не списали: пилот-виртуоз всегда нужен. Этот Скворцов был человеком в моем вкусе. Осторожный и боязливый почитатель инструкций может сделать открытие, только если он окружен слепцами.
Первым делом со всего персонала «Аристотеля» взяли подписки о неразглашении. Капитанский Совет был настроен серьезно и меньше всего желал будоражить Экипаж опасными сенсациями. Но то, что оставлено чужими, должно быть добыто и тщательно изучено – тут ни у кого не было сомнений.
«Блохи» сновали над местом находки артефакта, как… блохи. Одна площадочка в конце концов нашлась – почти в четырех километрах к югу от нужной точки. Нашел ее все тот же Скворцов при анализе сделанных с высоты снимков. Компьютер нарисовал рельеф прилегающей местности – увы, никакой луноход не прошел бы там и сотни метров: одни скалы. Ни прямого пути, ни обходного.
Ах, если бы Луна имела атмосферу!
Инженерная задача: как заполучить Семигранник для исследования, используя только ту технику, что есть в наличии? На колесном транспорте не пробиться, а ракетная техника не предназначена ни для десантирования людей тросовым способом, ни для перетаскивания грузов на внешней подвеске.
Ответ: да, в общем-то, никак.