Кукурузный мёд (сборник) Лорченков Владимир

Кажется, она звучала так.

– Драгоценный мой! Брынза не бывает зелёного цвета! Это вас кто-то обманул.

Что это значит, и какое отношение имеет к истории слепого, Саша так до сих пор и не понял.

На балу у Залупашки

– Залупашка, сюда!

– Залупашка, туда!

– Залупашка, воды и булавок!

– Залупашка, а теперь фату!

– Залупашка, ноги в руки и бегом!

И когда бедняжка Залупашка, приняв буквально идиому, перекочевавшую в молдавский язык из русского в ходе многовекового гнета, разрушенного ветром национал-освободительных движений лишь в конце 20 века, – как красиво говаривал учитель Лупу, – взяла ноги в руки и попробовала идти, смеялась вся деревня. Хохотали до слез все, а особенно мамаша Залупашка и две ее сестрицы. Конечно, не родные они были девчонке: настоящая мать Залупашки, Вера Павличенку, давно уже работала в Италии горничной, выносила горшки из-под какой-то старой итальянской дебилки, да присылала домой каждый месяц по триста евро. За это отец Залупашки не гнал ее из дому, кормил – пусть плохо и нерегулярно, – и давал приют. Да, это была его родная дочь, но толку в ней не было никакого. Ведь Залупашка была дурочкой. Разговаривала она плохо. Скорее, мычала. Да, грудь у ней была тяжелая, наливная, но ноги – толстыми и короткими. Это, в принципе, не портило ее обычную для сельской местности фигуру, но Залупашка была обычно так грязна и замарана, что трогать ее брезговали даже изголодавшиеся по бабам – те ошивались в Европах да Подмосковьях – молдавские мужики. Девушке было пятнадцать лет, она пасла сельскую скотину – и колхозную, и частную, да еще и стада зажиточного фермера Плахотнюка, – и была очень несчастна. Как это часто бывает с детьми от родственных браков, – отец Залупашки был троюродным братом ее матери, что для молдавской деревни дело нормальное, – она немножко приволакивала ногу. Но, конечно, мечтала о принце. Ведь Залупашка была девушкой. А всякая девушка, – даже если она приволакивает ногу, и пасет скот, – мечтает, что рано или поздно компанию ей составит настоящий принц. Залупашка так и мечтала.

– Вот поведу я отару овец на пастбище, – думала она, потому что думать у ней выходило складнее, чем говорить.

– А навстречу мне Он, – думала она.

– Красивый, стройный, как Фэт-Фрумос, – воображала Залупашка.

– Обязательно в костюме и чтобы очки были, – думала она.

– Ну, конечно, без недостатков, – соглашалась про себя Залупашка.

– Пусть… ну, пусть, к примеру, он приволакивает ногу, как я, – придумывала Залупашка недостаток для своего принца.

– И вот он подходит ко мне, волоча ногу, берет меня за руку, и мы идем вместе пасти овец, приволакивая каждый свою ногу, – мечтала Залупашка.

– Отныне вместе и навсегда, – обрекала она себя и принца на бессмертие.

История была такой красивой и от нее так сладко щемило сердце, что Залупашка думала даже записать ее. Да вот, беда. Писать девушка так и не научилась, потому что ее со второго класса забирали со школы в поле. Табак убирать, кукурузу сеять, еду готовить. А когда в доме появилась новая женщина – злая ведьма Аурика Патрунджел, – житься бедной Залупашке не стало. У новой жены отца были свои дочери, так что несчастной Залупашке доставались одни ошметки, да объедки. Мучилась она страшно. Недоедала, мерзла, плакала… Работала за троих. Поэтому сельчане и прозвали ее как киноактрису О. Орлову из одноименного фильма про такую же девушку – Залупашка…

А на самом деле звали ее Настика.

* * *

– Залупашка, ну ты и дура! – отхохотавшись, сказал учитель Лупу.

– Руки в ноги это такой словесный оборот, – сказал он, поправив очки.

– Это, буквально, идиома, – сказал он важно.

– Перекочевала она в молдавский язык из русского в ходе многовекового гнета, – продолжил учитель Лупу.

–… разрушенного ветром национал-освободительных движений лишь в конце 20 века! – воскликнул он.

Все, кто были в комнате, помолчали, как на похоронах или торжественной паузе в честь жертв советских репрессий – БАМов всяких, целины… Потом продолжили наряжать невесту. В комнате были одни женщины. Ну, не считая учителя Лупу. Но тот был настолько самовлюбленным, – знали все в селе, – что при нем можно было свободно раздеваться. Все равно учителя Лупу возбуждал только один человек на свете. И это был учитель Лупу. Поэтому подружки невесты легко и непринужденно одевали счастливицу прямо при учителе. Тем более, что тот всегда много и забавно болтал, скрашивая времяпровождение в ожидании вечерней свадьбы, танцев, и драки… Залупашка, всхлипнув, встала и потерла бок.

– Принеси обувь, – зло сказала ей мачеха Патрунджел.

Выдавали замуж ее старшую дочь, так что Аурика нервничала. Отобьют ли новобрачные кредит, который взяли под свадьбу в банке столицы, беспокоилась Аурика. Кредит так и назывался «Свадебный». Процент был небольшой – всего – то сорок годовых…

Залупашка принесла сапожки. Красивые, ярко-розовые, в блестках. Они удачно гармонировали с поясом – семицветным, присыпанном позолотой, маленькими зеркальными бусами и даже булавками (искали все, что блестит). Ну и само платье – шикарное, турецкое, с открытой грудью, открытой спиной, открытым задом и слегка прикрытым лобком, – вызывало в молдавской деревне настоящие волны самоубийств среди незамужних девушек. Все невесты села хотели такое платье. А вот хер вам на воротник, думала Аурика злорадно. Ведь платье это ей прислала из Турции дальняя родственница, которая трудилась там в министерстве контрразведки и секретных материалов. Так она писала, по крайней мере, в редких открытках на родину. По английски министерство называлось «Official Brothel of Izmir». Такие оттиски, по крайней мере, стояли на конвертах…

В комнате что-то хлопнуло, и Аурика отвлеклась от завистливых мыслей о судьбе родственницы. Что там? Ну, конечно, Залупашка! Идиотка разбила вазу… Внезапно все напряжение, скопившееся в Аурике за месяцы подготовке к свадьбе дочери, хлынуло из нее диким криком.

– Как же достала ты меня, тварь ты поганая! – кричала Аурика падчерице.

– Лопни твои глаза, – говорила Аурика, избивая девчонку.

– Разрази тебя гром, паскудница вшивая, – говорила она.

– Сдохни и разорвись пополам! – восклицала она.

Комната, замерев, слушала. Собак и Залупашку били и ругали часто. Но сегодня Аурика блистала. Учитель Лупу, поправив очки, объяснял тем, кто поближе, что молдаване не ругались матом и не пили водки, пока в Бессарабию не пришли русские. После этого пить водку и ругаться матом в стране стали даже евреи…

– Вот такая муйня, – добавлял учитель Лупу.

* * *

–… Бум, бумц, бумц, бумц! – играла веселая музыка оркестра, приглашенного из города.

Залупашка с тоской поглядела во двор, где топтались люди. В декабре земля померзла, но из-за того, что топтали ее сотни ног, постепенно двор превратился в месиво. На грязь бросили доски, и сельчане старались танцевать на них. Раздавались радостные протяжные крики, какими в Молдавии приветствуют свадьбы и указы о назначениях в государственном аппарате. Взлетали в небо шапки. Люди танцевали хороводы и просто медляки. Праздник был в самом разгаре.

– А сейчас – сказал солист, – подарок для невесты и жениха…

– Медляк «Видели ночь гуляли всю ночь до утра» – сказал он.

– Музыка народная, слова народные, а вовсе не этого русского козла, корейца Цоя, – сказал он.

– Дамы приглашают кавалеров, – сказал он.

– Не стесняемся, – сказал он.

– Смелее, – сказал он.

Залупашка, глядя, как толкутся посреди двора пары, почувствовала на щеке тепло. Плачу, поняла она. Где же мой принц, подумала она. Солист взял в руки гитару и сделал соло. Получалось классно, но на «Ионике» было лучше… Да и шапочка у солиста была какая-то… цыганская. А молдаване не любили цыган, и это было взаимно. Так что, знала Залупашка, и солиста, и всю его группу с каким-то дурацким названием – что-то вроде «Дуб, зуб», – после праздника изобьют и отправят в Кишинев в одних трусах. Но это потом. А пока праздник был в разгаре и все веселились.

Залупашка грустно отошла от забора и оглядела холодный двор. Сюда ее выгнали по приказу мачехи, и запретили приходить на свадьбу. А она ведь так хотела побывать там, где весело. Но, видно, не судьба, подумала Залупашка. Понурилась и пошла в заброшенный дом, спать. В уголке бросила старое одеяло на пол, улеглась… Не спалось.

– А вот если бы сейчас появился мой принц… – подумала Залупашка и почувствовала, что щекам снова стало тепло и мокро.

– Опять плачу, – подумала Залупашка и решила тихо по-бабьи повыть.

– Ой мля, – сказал вдруг кто-то.

Щелкнула зажигалка. Залупашка увидела, что над ней стоит, расстегнувшись, какой-то мужик в костюме и долбоебской меховой шапке, которую русские почему-то называют ушанкой. Хотя даже долбоебам понятно, что шапку надевают на голову, а не на уши. Русские долбоебы, подумала Залупашка, вспомнив уроки учителя Лупу, и вдруг поняла, отчего на щеках у нее стало мокро и сыро.

– Девушка? – сказал удивленно мужик.

– Принц? – удивленно сказала Залупашка.

– Лоринков, – сказал мужик.

– Владимир Лоринков, – сказал он.

Икнул, и застегнулся.

* * *

Спустя полчаса Залупашка, – которую новый знакомый лапал на одеяле, – знала о нем все. Его звали Лоринков, он работал в Кишиневе Самым Главным По Всему, и время от времени исполнял обязанности президента Земного шара, и с ним дружили певцы Саручану и Павел Стратан. В общем, он был звезда мирового масштаба, а сюда приехал к родственникам на выходные. Перепил вина, встал ночью помочиться, забрел по ошибке в заброшенный дом по соседству. И, надо же, в углу, куда он собрался сделать свои малые дела, спала Залупашка…

– Это судьба, – сказал новый знакомый Залупашки, тиская девушку.

Та, хихикая, рассказывала Лоринкову о себе и своих бедах. Мужичок лишь качал головой да возмущенно вздыхал.

– Гребанные молдаване! – восклицал он.

– Лишь бы использовать человека, – говорил он, поднимая Залупашке подол.

– Никакого внимания к личности, – говорил он, залезая на Залупашку.

Дурочка глупо улыбалась и, если бы дело происходило днем, то красные пятна на ее шее и груди были бы видны экипажам самолетов, летевших над Молдавией. Поплыла Залупашка. Бедная дурочка, на которую ни один мужчина ни разу в жизни не взглянул, спрашивала:

– Значит, мы поженимся завтра?

– Конечно, – пыхтел мужик, даже не снявший ушанки.

– Оп-па, – говорил мужик.

– М-м-м-м, – говорила Залупашка.

– Ты, главное, – шептал ей в ушко мужик, – слушай, что я говорю, потому что я волшебник.

– И я, значит, расскажу тебе, как получить принца, – говорил мужик.

– Но сначала мы должны кое-что сделать, – говорил он.

Замычал, и слил прямо в Залупашку.

– Ничего, в первый раз не залетишь, – сказал он, отдуваясь, Залупашке, которая и так не понимала, в чем дело.

Потом потискал девчонку еще, залез на нее еще пару разков, и, наконец, отвалился.

…Жирную и противную пиявку напоминал сам себе нигилист Лоринков, прятавшийся в этой деревне из-за того, что его объявила в розыск Служба информации и безопасности Молдовы. За дело искали подонка. Мразь и ублюдок, этот кишиневский журналист клеветал на молдаван и все молдавское, – за жалкие подачки из Москвы, – и, наконец, доклеветался. Ну, в смысле, дофизделся. Лоринкова объявили в розыск, дали заочно 25 лет строго режима, и принялись искать. Хорошо хоть, искали его так, как делали все в Молдавии, подумал Лоринков. В смысле, через жопу и спустя рукава. Так что он подался в деревню к дальним родственникам, и спал у них в пристройке. Даже скучать начал, а тут – такая удача! И, как всегда, когда он получал свое, пресыщенный Лоринков предался рефлексии и угрызениям совести. Ишь, насосался крови девчонкиной, подумал он, и уже потерял к ней интерес.

Свинья и анти-молдавская скотина я, подумал он.

Правы, сто тысяч раз правы были газета «Независимая Молдова» и клуб Независимых Писателей Молдовы, в официальном заявлении назвавшие меня «бездарным эпигоном, ничтожеством и бесталанным ублюдком, в отличие от настоящих русских писателей Молдовы лидиимищенкониколаясавостинаконстантинасеменовскоголидиилатьевой, валентиныткачёвойюригрековасергеяузунаолесирудягинойрудольфа ольшевскогоолегапанфилеленышатохиной и многих-многих других», – подумал Лоринков.

Суровую, но справедливую оценку вынесли мне члены Союза Русско-Молдавских Интеллектуалов, в своем печатном органе «Орган» вынесшие мне такую оценку»… недоносок, не стоящий ничего против выдающихся классиков Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова, Булгакова, Шолохова, Шукшина…» – подумал он.

Наконец, права оказалась газета «Независимость Молдовы», в передовице гневно писавшая, что… «раскаленным колом встал в заднем проходе независимой Молдовы и ее любящих сыновей и дочерей этот… ренегат, мразь и ублюдок Лоринков»

– А в рот берешь? – спросил ненавистник Молдовы ее несчастную дочь, Залупашку.

Да и залетит ведь девчонка, подумал он.

И тогда куда бежать, куда прятаться, подумал он. Не жениться же тут, в глуши этой гребанной. Уж лучше на эшафот в Кишиневе…

Стал лихорадочно соображать, как выкрутиться. Когда Залупашка, неумело перебирая его хозяйство губами, словно крестьянка руками – подмерзшие виноградные ягоды, придумал на ходу Лоринков метафору, – расстаралась и вошла во вкус, подонка осенило. Схватив деревенскую дурочку за волосы, он издал торжествующий крик. Страшно со стороны выглядел Лоринков. С ушанкой на круглой голове монголоидного типа, с ухмылкой на торжествующей русской харе, он насиловал Залупашку в рот, словно гребанная Рашка – свободную и независимую Молдову.

Плакали звезды…

* * *

– А теперь для родителей – песня группы «Норок», – сказал солист.

Толпа захлопала, все хлынули от столов во двор. Залупашка глядела в дыру в заборе, чувствуя в ногах приятные слабость и тепло. Как хорошо, однако, все объяснил ей этот… фей. Так он, по крайней мере, представился Залупашке. Пошурудил в ней волшебной палочкой и рассказал, как стать самой популярной на этот удивительном празднике.

– Гица, Гица, – жарко прошептала в дыру Залупашка.

К забору подошел Гица, самый красивый и статный парень на селе. Росту он был 167 сантиметров, косая пядь в плечах, и, говорили, служить он станет в отборных войсках карабинеров.

– А? – сказал Гице неуверенно забору.

– Гица, это я, Марчика, – сказала Залупашка.

– Марчика? – скзаал Гица, оживившись.

Марчика была самой красивой девушкой села. Конечно же, она давно уехала в бордель в Албании.

– Марчика, прилетела сегодня, а в город на такси, – сказала Залупашка, как учил ее фей.

– Сюрприз хочу сделать, – сказала она.

– Гица, я всегда любила тебя и люблю, – сказала она.

– Хочу тебя, сил моих нет, – сказала она.

– Да нет же, не здесь, – сказала она.

Гице, смущенный, застегнулся и перестал дрочить.

– Иди к забору за домом, где никого нет, встань у дыры, – велела Залупашка.

– А почему через дыру? – сказал Гица.

– Мне неловко, я столько лет тебя не видела, может я не красивая уже, – сказала Залупашка, повторяя заученный текст.

– Да нет, что ты, – сказал Гица, – я тебя с детства люб…

– Или через дырку в забор, или никак, – сказала Залупашка жестко.

…Спустя несколько минут Гице, сверкая оголенными поджарыми ягодицами, – белевшими в ночи как два маленьких круглых привидения, – двигал бедрами у забора. Залупашка, стоявшая с обратной стороны забора, позволила завершить все до конца. Все равно в первый день не залетишь, вспомнила она слова фея.

Следующим был Петря, самый крутой, но уже женатый, мужик на селе.

За ним еще и еще… Постепенно к забору за домом, где играли свадьбу, потянулась очередь молчаливых мужчин. Залупашка потеряла счет оргазмам.

– Марчика прилетела осчастливить село, – передавали друг другу на ухо мужчины.

И тогда очередной из них вставал из-за стола, поправлял решительно воротник рубашки, и шел. Возвращался раскрасневшийся, чуть растрепанный и удивительно счастливый. Так Залупашка обслужила все село.

И уже последнему, кто совал в нее через забор под утро, Залупашка, как велел фей, сказала:

– Передай всем, что я не Марчика…

* * *

Наутро мужчины села держали совет.

– В селе завелась блядь, – сказал мрачно Петря.

– Но какая ммм, узкая, – сказал Гица.

– Такая ли блядь? – сказал старик Георге.

Все призадумались. Времена нынче свободные, девушка – кто бы она не была – подарила мужчинам села чистое, беспримесное блаженство…

– Так или иначе, мы должны знать, кто она! – сказал Гица.

– Верно!! – хором согласились остальные.

– Но как? – спросил Петря.

– Есть одна книжка… – краснея, сказал старик Георге.

Он был морщинистый и черный, как молдавский орех. Поэтому краснел Георге редко и, скорее, чернел еще больше. Все удивились.

– Дело в том, что в одной сказке, – сказал старик.

– Ну там что-то подобное было… – сказал он.

– Конечно, в молдавской сказке, настоящей молдавской, а не отвратительной оккупационной русской, – сказал он, поймав вопросительный взгляд учителя Лупу, который по совместительству работал стукачом,

– В общем, там девушку нашли по утерянному лаптю, – сказал он.

– Но у нас нет лаптя, – сказал кто-то.

– Но у нас есть воспоминания… о… о ее… о дыр… – сказал дед Георге.

– Достаточно, мы поняли тебя, – сказал Петря.

– В общем, если мы трахнем по очереди всех баб села, то выясним, какая из них вчера приняла нас у забора, – сказал Гица.

– Отлично! – воскликнул он. – Вперед!

– Но, получается… – сказал Петря растерянно.

– Получается, мы все здесь должны перетрахаться? – сказал он.

Дед Георге вздохнул.

– Можно подумать, можно подумать, – сказал он.

– Да вы и так здесь все уже перетрахались, – сказал дед Георге.

Все потупились.

Дед Георге был прав.

* * *

…Когда отгремели грохоты оргазмов каждой бабы села, которую покрыли все мужики – попробовать обязался каждый, чтобы не вышло ошибки, – мужчины снова собрались на сход. На утоптанном снегу околицы стояли они, суровые и немногочисленные, как волчья стая. Даже учителя Лупу заставили участвовать в поисках. Лица молдавских крестьян – суровые, изможденные, благородные, с намеком на происхождение от древних римлян, – были мрачны.

– Все не то, – сказал, еле ворочая языком, Петря.

– Были и узкие, да не те, – согласился Гица.

– Хорошо поработали, но результата нет, – согласился дед Георге.

– А всех ли мы перетрахали? – сказал кто-то.

Пересчитали еще раз. Действительно, перетрахали всех женщин, включая невесту, которая сама просила не делать для себя исключения.

– Неужели это был какой-то мужик? – сказал кто-то неуверенно.

Ответом было общее молчание. Верить в такой кошмар не хотелось никому. Внезапно молчание нарушило мычание коров.

– Му-му, – мычали коровы.

– Господи, опять Залупашка – вздохнул кто-то.

– Вот идиотка, – сказал кто-то.

И правда, только такая дебилка, как Залупашка, могла выгнать коров на выпас в декабре, когда везде лежит снег…

Коровы брели мимо мужиков, а Залупашка, кутаясь в старый тулупчик, шла за ними с хворостиной. Грязная, чумазая… Не подпрыгни ее налитые сиськи из-за кочки, на которую ступила девушка, может, Гица бы и не заметил ничего. Но Гица заметил. Он, семнадцатилетний, и самый молодой мужчина села, все еще хотел трахаться, в отличие от изможденных старших коллег.

– Слушайте, а… Залупашка? – сказал он мужикам.

– Это чмо? – сказал Петря.

– Гице, ты не натрахался? – сказал он.

– Иди подрочи, – сказал он.

– Ха-ха, – посмеялись все.

Но задумались. Для чистоты эксперимента…

– Вообще-то, – поправил очки учитель Лупу, – следуя элементарной европейской логике и методу исключения…

– Залупашка, – окрикнул дед Георге.

– Ась? – обернулась счастливая Залупашка.

Мужчины обступили девушку и дурочка почувствовала на себе десятки рук. Девушку бросили на тулупы, которые расстелили прямо на снегу. Стали проверять ее, так сказать туфельку – как выразился стыдливо учитель Лупу, – причем, ради экономии времени, со всех сторон и одновременно.

– Хорошо как, – думала Залупашка.

– Не обманул фей, – думала Залупашка.

Внезапно тучи на миг разошлись и среди них выглянуло любопытное Солнце.

Светило словно заглядывало: что там, в Молдавии, нынче?

А творились там такие любопытные вещи, что Солнце светило до самого вечера.

* * *

Спустя девять месяцев Залупашка родила тройню.

Здоровые, крепкие, малыши радовали мать и отца, в роли которого выступали все мужчины села. Залупашка теперь жила в богатом доме, и забот не знала. Еду ей готовили лучшие стряпухи деревни, убирались ее сестры, а мамаша униженно умоляла простить за прошлые оскорбления. Залупашка простила. Она вообще незлобливая была. И фея она убила не потому, что злилась на что – наоборот, все случилось, как он и сказал, за исключением «залететь» – а потому что священник велел.

– Это не фей, а суть есть волхв, – сказал батюшка Паисий, утираясь, после исповеди.

– А волхвов уничтожали в старину так, – говорил он, наяривая Залупашку по новой, п тому что оторваться от нее ну никакой возможности не представлялось.

– Запирали в срубах и сжигали! – говорил он.

Так что Залупашка вечером заперла двери дома, где хоронился от властей фей, забила окна и подожгла. Фей матерился и кричал, что отец Паисий просто ревнует, но разве же Залупашке постигнуть мужские разговоры? Что велели, то и сделала. А потом вернулась домой, где ее уже ждал Петря. А на утро пришел Гица. В обед – дед Георгий. И так все мужики села – мужья Залупашки – по очереди. И женщины на Залупашку из-за этого вовсе не дулись, ведь мужчины возвращались от нее счастливые, веселый да ласковые.

В общем, из-за Залупашки расцвело все село.

И сама Залупашка, конечно, тоже расцвела, словно подсолнух летом.

Иногда ночами она вставала, и, не веря своему счастью, глядела на малышей, спящих в своей колыбельке. Выглядывала в окно. Глядела, как молодой месяц серебрит снежок на поле за селом. Любовалась играм зайчишек неразумных, скакавших по полю этому. Глядела, как из-за снега, облепившего деревья, с хрустом отламываются толстые сучья. А тонкие, подрожав и согнувшись, – чуть не до земли, – осыпают с себя снег и возвращаются на место, как ни в чем не бывало.

– Мягкость побеждает силу, – думала она.

– Главный принцип басурманского спорта дзюдо, – шептала она слова, сказанные ей по этому поводу учителем Лупу.

–… Придуманного молдаванами и украденного японскими козлами, – повторяла она слова Лупу.

Задергивала шторы и возвращалась в постель. Потягивалась сладко. Погружалась в великое безмолвие ночи Молдавии. Часто во сне приходил к ней фей, он же волхв, Лоринков. Жалобно матерился, показывал ожоги, срывал с головы горящую, искрящуюся ушанку… Тогда Залупашка переворачивалась на другой бок и засыпала крепче. Успевала подумать, что утром надо растопить печь пожарче.

Покойники, они к перемене погоды снятся.

Золотой ящер

С говорящей ящеркой Ансельм Круду, студент 2 курса факультета политологии Молдавского Государственного Университета – шестая группа, пятый поток, румынский язык обучения, номер зачетки 67686598—АП, – познакомился во время практики. Стояла летняя жара, над Кишиневом плыли облака цвета лебяжьего пуха… Ансельм, не лишенный честолюбивых замыслов относительно литературного будущего, так и написал в блокноте.

  • Летняя жара над Кишиневом…
  • Тополиный пух лебяжьей шеей…
  • Медленно плывет на синем небе…
  • Оборачиваясь лишь к полоске ДнЕстра…
  • Чтобы сожалеть о водной глади, лишь..,
  • Чтобы ее взглядом мля погладить…

Перечитал. Недурно. Оставалось подумать, что сделать с Днестром так, чтобы переместить ударение с «е» на «а» и вычеркнуть «мля», добавленную для сохранения размера. Но это можно сделать вечером, в общежитии. А сейчас Ансельм нес вахту в приемной Либерально-Демократической Партии Молдовы. Самая популярная среди демократических, эта партия набирала силу, что символизировали листья дуба и желуди на партийной эмблеме. Конкуренты поговаривали, что желуди это намек на то, что либерал-демократы считают избирателя свиньей – которая все сожрет, – но конкуренты были конкретно не правы.

– Да гомики они все, – сказал глава партии, премьер-министр Филат.

– В рот мы их… – сказал он.

– Чмошники и упыри сраные, – сказал он.

– А ты кто такой, упырь? – сказал он Ансельму, вставшему при появлении босса в приемной по стойке смирно.

– Студент, политолог, прохожу практику, – сказал Ансельм Круду, – Ансельм Круду я.

– Хорошо, – сказал премьер, и спросил, – а почему имя такое… гомосячье…

– Никак нет, – сказал Ансельм, – немецкое.

– А у немцев что, гомиков нет? – спросил премьер подозрительно.

– Очевидно, есть… – сказал растерянно Ансельм.

– А ты откуда знаешь? – спросил премьер еще более подозрительно.

– Ну, я предполагаю… – еще больше растерялся Ансельм.

– А с чего вдруг тебе дело до таких вещей… чтоб их Предполагать? – сказал премьер.

– Я… не… эт… ка… – совсем растерялся Ансельм.

– Саечка за испуг, – сказал Филат и похлопал Ансельма по щеке.

Страницы: «« ... 1314151617181920 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Сегодня мы знаем о войне 1812 года, кажется, всё. О ней написано множество исторических исследований...
Меня зовут Теодосия, и мне 11 лет. Мои мама и папа – египтологи и работают в лондонском Музее легенд...
Бег и ходьба – самые естественные спортивные занятия для человека, они позволяют в любых условиях и ...
Сегодня, когда мир переживает бум на йогу, растет интерес и к ее «старшей сестре» – аюрведе, древнеи...
Все, кто уже использовал советы Анастасии, или наладили свою жизнь, или сделали ее значительно лучше...
Книга посвящена памяти скончавшегося в 2003 году архипастыря Русской Православной Церкви митрополита...