Кукурузный мёд (сборник) Лорченков Владимир

После этого курсанты, замершие на дне этого, – как называл его инструктор, – Мертвого моря, слышали плеск. Будто что-то тяжелое падало на поверхность выгребной ямы… Все становилось понятно, а у курсанта Биешу сработал рефлекс действовать по звуку, который вырабатывается у всякого, кто живет в тренировочном лагере диверсантов. Поэтому он вскочил с торжествующим криком и пронзил присевшего над ямой инструктора тяжелым копьем из стали. Так организация потеряла двух человек. Копье вылезло у инструктора из глотки, а курсант Биешу захлебнулся, потому что начал кричать еще до того, как всплыл на поверхность…. Парней похоронили на пригорке, и установили над ними красивый железный крест.

– Мы никогда не забудем тех, кто пал во время подготовки к Великому Мщению, – сказал идеолог лагеря.

– Их подвиг приравнивается к гибели в бою, – сказал он.

– А теперь споем, – негромко сказал он.

Ребята взяли друг друга за руки и запели.

– Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой, – пели они.

– Но высокая в небе звезда, – выводили они под яркими звездами Молдавии.

– Зовет меня в путь, – плакали они, обнявшись.

– Группа крови-и-и, на рукаве, – пели они, обнявшись еще крепче, по-товарищески.

– Мой порядковый номер на рукаве, – целовали они друг друга в щеки по-дружески.

– Помоги мне остаться в бою, – скулили они, и некоторые уже начинали лапать друг друга.

Кто знает, чем бы кончились поминки, если бы не инструктор по Русской Ментальности, которого недолюбливал весь лагерь. Во-первых, он был русский, но кто лучше русского мог бы рассказать об устройстве этого мерзкого народа?!. Во-вторых, он был пьяный, и это была такая же постоянная величина как то, что он был русский.

То есть, пьяным и русским инструктор Лоринков был всегда.

– Что это вы делаете, гомосеки?! – крикнул он.

– Прекратите, немедленно, – рявкнул он.

– Отставить! – скомандовал он.

Курсанты смущенно отстранились друг от друга вытирая щеки и губы. Инструктор, пошатываясь, оглядел могильные холмики и отлил на них – как он сам позже утверждал, по старинному русскому обычаю, – и велел курсантам бежать кросс в 40 километров. Инструктору никто не перечил, потому что руководство лагеря возлагало на него большие надежды. Правительство Молдавии было уверено, что именно ренегат Лоринков широко распахнет перед диверсантами дверь в загадочную русскую душу. И именно благодаря этому парни, будучи незамеченными и не вызывая вопросов, сумеют совершить то, к чему их долго готовили в лагере диверсантов…

– Русская душа, – говорил задумчиво Лоринков, поиграв на флейте у костра.

– Я сказал русская душа, – сказал он.

Курсанты виновато отняли руки от ушей. Слушать флейту в исполнении Лоринкова было невыносимо, но он увидел такой эпизод в каком-то американском фильме, и с тех пор играл на флейте у костра перед каждой лекцией.

– Многие считают, что русская душа это такая химера, – сказал Лоринков.

– Ну зверь такой с крыльями летучей мыши и мордочкой еврейской художницы Лены Хейдиз, которая обожала рисовать картины о химере русской души, – сказал Лоринков.

– Что, животные, не понимаете культурных пластов? – спросил он.

– Кретины, – сказал он.

– Чмолоты, – сказал он с гордостью, потому что считал себя единственным уцелевшим носителем русского языка, знающим как правильно произносить «чмо» во множественном числе.

– Эль кретинос, – добавил он, потому что учил испанский.

Курсанты Молдавии – страны, отменившей среднее образование еще двадцать лет назад, – виновато молчали. К тому же, – как им объяснили, – что учитель просто обязан унижать ученика, издеваться над ним, бить его, оскорблять… По крайней мере, такое Лоринков тоже видел в каком-то американском фильме.

– Но вернемся к загадочной русской душе, – вернулся к загадочной русской душе инструктор Лоринков.

– По мнению интеллигенции, во многом породившей химеру русской души, эта самая душа есть не что иное, как химера, – объяснял он.

– Что есть это утверждение? – сказал Лоринков.

– Оно само есть не больше, чем химера, – говорил Лоринков.

– Такая же, как интеллигенция, ее породившая, – сказал он.

– Иными словами, мы видим перед собой иллюзорную картинку, на которой уродливая химера с пейсами держит в руках картинку с химерой в валенках, и смеется над ней, – сказал Лоринков.

– И все они – и в валенках и с пейсами, – не больше, чем химеры нашего воображения, – сказал он.

– Понятно? – спросил он.

– Вопрос, – поднял руку студент Василика.

– Слушаю, – сказал Лоринков и отыграл сет на флейте.

– Что такое валенки и пейсы? – спросил Василика.

– Это такие же никчемные псевдо-национальные атрибуты, как твоя сраная кушма (высокая молдавская шапка – прим. авт.), – сказал Лоринков.

– Моя кушма…. да что вы о ней знае… – сказал обидевшийся Василика.

– Сто раз до реки и обратно, – сказал Лоринков.

Группа поднялась и потрусила к реке. Василика, поправляя высокую кушму, шептал проклятия в адрес мудилы-инструктора. Ведь у парня не было ничего дороже, чем эта шапка. Она досталась ему от отца, погибшего в Приднестровье. Василика зажмурил глаза и заплакал. Так он и бежал, пока его не поймал патруль пограничников и не вернул в лагерь, где Василику по ошибке приняли за дезертира и посадили на ночь на дно тренажера «яма даймё».

Сидя в яме, Василика вспомнил отца…

* * *

– Руки на стену! – крикнул большой усатый казак.

Маленький Василика, дрожа, встал к стене и положил руки на стену. Рядом стоял его отец, простой учитель Тудорика Ридманеску. В Бендерах его все уважали и любили, особенно после того, как он возглавил местное отделение национального фронта за освобождение МССР от русской сволоты. Тех, кто не любил и не уважал Тудорику, находили утром на улице мертвыми и обгоревшими. Так что простой учитель – скромный, образованный, воспитанный, – стал настоящим объектом поклонения в Бендерах. Когда началась война с Приднестровьем, Тудорика отошел от дел, потому что не хотел, чтобы на улице утром мертвым и обгоревшим нашли уже его. Но мальчик Василика – ему только исполнилось шесть лет, – знал, что по ночам папа отправляет шифровки в Кишинев.

– Кишинев, Кишинев, я Розалия, – говорил отец в, почему-то, сливной бачок.

– Розалия, ты что, баба? – спрашивал Кишинев.

– Я маскируюсь, – отвечала Розалия, ну, в смысле Тудорика.

– Сегодня в город прибыло пополнение в составе… – говорил он в бачок.

– На вооружении присутствуют образцы… – докладывал он.

Время от времени Тудорика смывал бачок. Ну, для конспирации. Из-за этого Кишинев нервничал и все равно называл Тудорику козлом. Маленький Василика гордился отцом… Война шла к своему логическому завершению – молдаване должны были проиграть, как обычно, – когда шпиона предал кто-то из местных. И в квартиру ввалились пьяные казаки…

– Руки на стену! – крикнули они.

– Ну что, Розалия-Тудорика, – сказали они.

– Пришло твое время, гнида, – сказали они.

– Я не понимаю, о чем вы, – сказал отец Василики, подмигивая сыну.

– Мы в курсе, что канализационная труба связывает твой унитаз с Кишиневом, – сказали казаки.

– Сейчас мы тебя расстреляем за шпионаж, – сказали они.

– Шпионаж это когда за границей, а я у себя дома! – крикнул Розалия-Тудорика.

– Валите в Чечню! – крикнул он.

– Мы что, кретины?! – крикнули казаки в ответ,

– В Чечне убивают! – крикнули они.

– Здесь, впрочем, тоже, – крикнули они.

Нажали на курки. Словно в замедленной съемке замерший от ужаса мальчик видел, как пули вылетают из стволов автоматов, и, со злорадными русскими ухмылками, летят в его отца. Тудорика в последнем прыжке прикрыл тело сына, и упал, растерзанный пулями.

– Тратататата, – стучали автоматы казаков.

– Пидо-до-до-до-ры-ры-ры-ры… – в такт выстрелам пытался оскорбить врага перед смертью Тудорика.

Когда отец умер и казаки ушли, маленький Василика выполз из-под тела Тудорики и заплакал.

– Не плачь, сынок, – сказал отец.

– Отец?! – сказал Василика.

– Все ок, мы, молдаване, и после смерти разговариваем, – сказал Тудорика.

– По крайней мере, так писал в своем мистическом рассказе проклятый писатель Лоринков, которого мы ненавидим за то, что он пишет книги про молдаван, не получив на это лицензию, – сказал Тудорика, и Василика впервые услышал эту фамилию.

– Сынок, я хочу поделиться с тобой секретами, которые должен знать каждый мужчина, причем узнать от отца, – сказал Тудорика.

– Ключи от холодильника в гараже, а ключ от гаража под ковриком, – сказал скуповатый Тудорика первый секрет.

– Если пустить под одеялом газы, и потом нырнуть с головой, становится смешно, как от веселящего газа, – сказал он второй секрет.

– Никогда не пей дома сам, а то блеванешь и захлебнешься, – был третий секрет.

– Не рой яму ближнему, если можно прикончить его со спины, – сказал Тудорика.

– А сейчас прощай, – сказал он.

– Отец, отец, ОТЕЦ!!!! – закричал Василика.

Но теперь Розалия – Тудорчика был точно мертв. Василика похоронил его на краю города, причем копал могилу руками, и поставил на могиле дощечку с надписью «Розалия-Тудорика».

В городе сразу появилась легенда о прекрасном пастухе Тудорике и юной пастушке Розалии, которые сосались и лапались в поле, когда их накрыла ракета «Град». И влюбленных похоронили в одной могиле… Кто пустил ракету «Град», зависело от симпатий рассказчика: молдаване утверждали, что это была казацкая ракета, а приднестровцы – что кишиневская. Но все в глубине души понимали, что казаки не могли пустить ракету.

Ракету, – в отличие от маскарадной шашки и фальшивого «георгиевского ордена», – из рессоры не выточишь…

* * *

…в Кишиневе Василика с молодой матерью, вдовой Тудорики, скитался по съемным квартирам. Жизнь быстро расставила все на свои места. Это в Приднестровье они были герои и любимцы кишиневской публики, а в Кишиневе Василику с мамой считали лимитой, шпыняли, обижали и гнали отовсюду. Несмотря на все старания вдовы, им не дали квартиру, не дали пенсию, не дали места в школе, и не дали медальку. Им дали только понять, и дали понять, что их место там, откуда покойный отец Василики передавал шифровки в Кимшинев.

Единственное место, где им помогли, оказался троллейбусный парк Кишинева.

– Вдова героя приднестровской войны? – сказал начальник парка, молдавский румын и глава ячейки Народного фронта Михай Киртака.

…для мамы Василики сделали послабление. После успешно пройденного испытания сексом ук директора она получила резиновые тапки, халат, и удостоверение. Так Василика и вырос, в троллейбусе, где днем сидел в углу и зубрил уроки, а ночью спал на сдвоенных сидениях рядом с поседевшей мамкой. Мальчишка все запомнил….

Василика ненавидел русских, «зайцев», и все отделения народного фронта.

Поэтому, когда парню, попавшему в армию, предложили пойти в лагерь диверсантов, и работать потом на территории России, Василика согласился не раздумывая.

* * *

На выпускном инструктор Лоринков прослезился, и пригласил курсантов – осталось всего двенадцать парней, – к себе в палатку. Там пахло, почему-то, брагой, и в углу булькал какой-то аппарат, похожий на самовар.

– Братцы, – сказал Лоринков.

– Простите если что не так, я вас хоть и третировал, но ничего против не имел, – сказал Лоринков.

– Вот так, – сказал он и разрыдался.

Парни не удивились. После года лекций Лоринкова они знали, что такова особенность русской души. Они бы не удивились, если бы Лоринков пристрелил кого-то из них, отлил на труп, а потом каялся и убивался на могиле целый месяц. Собственно, с одним из курсантов Лоринков так и поступил…. Взяв себя в руки, инструктор нацедил из «самовара» какой-то жидкости, видимо, чая, и сказал.

– Ребятушки, мля буду.

– Сейчас я готов ответить на все ваши вопросы, – сказал он.

– И вам за это ничего не будет, – сказал он.

– Как вы, русский, оказались с нами? – спросил Петрика.

Лоринков путано объяснил.

– Я русский, но руских нет, – сказал он.

– Я человек-фантом, – сказал он.

– Современные русские считают себя русскими, – сказал он.

– Но педераст-москвич, выбравшийся на Неглинку, или как там называется их река, подрочить в рубахе с вышивкой и с выкриками «о Злата о Перун!» имеет такое же отношение к днепровским славянам…, – сказал он.

–… как житель Израиля из Жмеринки, решивший что он еврей и отращивающий пейсы и мучающийся в жарком халате – к древнему гордому племени, проведшему геноцид на Сионском полуострове семь тысяч лет назад, – сказал он.

– То есть, никакого, – сказал он.

– Русский, еврей, француз… нынче все это бренд, – сказал он.

– Всех русских перебили в 17—м году, а редких оставшихся добили в 89—м, – сказал он.

– Остались только гении или сумасшедшие типа меня, – сказал он.

– Никого не осталось, – сказал он.

– Или, вот, к примеру, евреи, – сказал он.

– Никаких евреев уже нет, – сказал он.

– Всех евреев уничтожили в концлагерях Второй Мировой, – сказал он.

– Те, кто сейчас объявляют себя евреями, не больше чем хитрожопые туристы, которые хотят урвать апельсиновую рощу на берегу Мертвого моря на основании дальнего родства с еврейской прапрабабушкой, – сказал он.

– Потому что только таких праправнуков при Гитлере и не уничтожали, потому что они, по сути, и не были евреями, – сказал он.

– А что-что, а уничтожали при Гитлере профессионально, – сказал он.

– Французов повывели в конце 20 века, – продолжал Лоринков, прихлебывая «чай» из блюдца.

– Те, кто остались, такие же евреи, русские и французы, как Пушкин – негр, – сказал он.

– То есть, никакие, – сказал он.

– Люди придумывают себе национальность, – сказал он.

После чего, пошатываясь, встал, надел мундир, и сказал торжественно:

– И только молдаване…

– Только молдаване имеют право называться молдаванами, – сказал он сурово.

– Вы и правда народ! – сказал он.

– В отличие от лживых идей о «русской душе» или «еврейском Законе», потерпевших полный крах, – сказал он.

–… ваши кумовство, клановость и повальное воровство сплотили вас, и дали возможность сохраниться как этнической единице, как народу! – сказал он.

После этого Лоринков угостил ребят пряниками.

– Вопросы есть? – спросил он.

– Спрашивайте о самом важном, мы больше не увидимся, – сказал он.

– Вы правда верите в то, что мы, молдаване, исключительный народ? – спросил Петрика.

– Нет, но вы платите мне за такие утверждения зарплату, – сказал Лоринков.

– На севере действительно бывает снега по пояс? – спросил Ионика.

– До самого до хера, – сказал Лоринков и показал.

– Русские правда пьют водку литрами? – спросил Сашика.

– Нет, конечно, – сказал Лоринков, выпил еще чаю, выдохнул и рассмеялся,

– В чем сущность русской души? – спросил Андрика.

– В ее невероятной вместительности, – сказал Лоринков.

– Что русские любят больше всего? – спросил Афанасика.

– Русских почти не осталось, так что можешь не париться, – сказал Лоринков.

– Так кто вы по национальности? – спросил Дорин.

– Такие вопросы задают только нацмены, – сказал Лоринков.

– Но для вас – болгарин, – сказал он.

– Болгарин херов, – сказал он и рассмеялся.

– Почему вы пьете чай из блюдца? – спросил Василика.

Лоринков ответил:

– Так догоняет быстрее, братан.

* * *

После этого инструктор пожал всем руки, выпил половину самовара и, почему-то, блеванув, – видимо чай был чересчур крепким, подумали курсанты, – завалился спать. С уважением глядя на трехцветную ленту цвета русского флага на его лбу и бумажки с изречениями из «Велесовой книги», заплетенные в бороду, курсанты погасили свет. Выстроились в шеренгу, отдав честь, вернулись в столовую, где их уже ждал премьер-министр Фелат.

– Братцы, – сказал он.

– Вот вам по ордену, и мои поздравления с окончанием курсов, – сказал он.

– Кто мечтает отомстить русским за все? – сказал он.

– Москва запретила ввоз нашего вина в который раз, – сказал он.

– Надо бы и за это отомстить, – сказал он.

– Скоро 9 мая и русские опять станут звать нас к себе на Парад Победы, – сказал он.

– Двое наших парней, надев пояса смертников, подъедут на боевой молдавской повозке к трибуне с первыми лицами и взорвут себя, – сказал он.

– Кто хочет? – сказал он.

– Похоже на подставу, – сказал кто-то.

– А потом наши вдовы будут сосать в троллейбусном парке за то, чтобы им дали угол в общаге, – сказал кто-то.

– Не болтай лишнего Василика, – сказал премьер.

– Я буду на трибуне, – бесстрастно сказал Фелат.

– Я умру с вами, пацаны, – сказал он.

Василика заплакал и сделал шаг вперед. С ним пошел и Петрика.

– Ну и чудесно, – сказал Фелат.

Хлопнул в ладоши и остальных курсантов расстреляли.

* * *

… —… перь на Красную площадь выезжает офицер войск Туркмении Оглу-буль! – сказал диктор.

– А теперь по площади идет сводный батальон СС дружественной нам Эстонии! – сказал диктор.

– Части независимой Украины в форме вспомогательных частей третьего рейха! – сказал диктор.

– Батальон Израильских войск, во главе с сержантом Хейдиз, выколовшей себе глаз в честь Моше Даяна, – сказал голос.

– И вот-вот на площадь выедет боевая повозка «каруца» из Молдавии с военнослужащими молдавской армии в форме румынских частей! – сказал голос.

– Да, все они воевали против нас, и мы им наклали, – сказал голос.

– Но мы все равно демонстрируем загадку русской души, заставляя их приезжать на каждый День Победы так, словно они тоже кого-то победили, – сказал диктор.

– Итак, боевая повозка типа «каруца», – сказал голос.

Петрика и Василика обнялись. Наконец-то я отомщу за отца, подумал Василика. Наконец-то мои мигрени прекратятся, подумал Петрика. Парни подняли голову, дернули за вожжи, и лошади трусцой, – словно грустный одышливый Басилашвили в фильме про осень и марафон, – побежали по булыжнику Красной площади…

…на трибуне президент Путин и премьер Медведев играли в крестики нолики, эстонский премьер пил кофе, китаец и француз тискали немку, и только президент Туркмении цокал языком, восторженно глядя на Парад.

– Молдаван, поди сюда, – сказал Медведев.

– Да, ваше сия… коллега, – сказал Фелат.

– Вина-то привез? – спросил Медведев.

– Вы же запретили, – сказал Фелат.

– Да, – сказал Медведев.

– Но ты все равно же должен привезти, – сказал он.

– Вот такие мы загадочные, – сказал Медведев.

Фелат достал из сумки три пластиковые бутылки с вином. Разлил по стаканчикам. Вспомнил некстати лекции Лоринкова насчет русской души. А ведь прав, стервец, подумал Фелат. Президенты чокнулись. Звона не было, стаканчики были дешевые, пластиковые…

– За Победу! – сказал Медведев.

– За нашу победу! – сказал значительно Фелат.

– Ты прям как Штирлиц, – сказал Путин.

– А как Штирлиц только я, – сказал он.

– Ты все понял? – сказал он.

– Я все понял, – сказал Фелат и отдал бумажник.

Президенты выпили В это время боевая повозка с молдавским флагом вдруг нарушила строй. Лошади встали на дыбы. Понеслись прямо к трибуне. Закричала охрана. Засуетились журналисты. Защелкали выстрелы. Фелат глубоко вдохнул, посмотрел в небо, а потом на часы, потому что хотел знать точное время происшествия. Часов не было… Пока Фелат вспомнил, что давно уже перевесил часы с левой руки на правую, – чтобы быть похожим на Путина, – его пристрелил кто-то из охраны Обамы.

Повозка была уже в паре метров, и люди, визжа, метались по трибуне…

Потом на Красной площади расцвел громадный оранжевый шар. На то, что было внизу, смотреть стало не интересно. Шар опал… За ним наверху расцветали знамена и радуги. Заиграла печальная, пронзительная, – словно скулеж брошенной девушки, плачущей в одиночестве, – труба. Погасло небо и в почерневшей атмосфере зажглись, то там, то здесь, звезды.

И над осиротевшим без Солнца миром грустно запела свою ночную песнь Луна.

* * *

…Глядя на полную Луну в окне поезда, бывший смертник Петрика закрыл дверь в купе, и спрятал пистолет под подушку. Снял с себя жилет смертника, который был, на самом деле, бронежилетом. Вынул из пакета одну из бутылок с вином, подобранную в суматохе на усыпанной телами и обрывками тел трибуне. Отвинтил горлышко. Выпил половину и закурил. Выстрелил в сунувшегося в купе проводника, сбросил тело в окно и уже наверняка закрыл дверь.

– Не предатель, не трус, но сверхчеловек, – прошептал он, вспомнив лекции Лоринкова о русских сверхлюдях.

– Смерть смертию поправ, – прошептал он со слезами на глазах.

– Яко Иисус, – выпил он вина еще.

Надел наушники и включил плеер.

– Весь мир следил за тем, как мы уходим, – пронзительно запела любимая певица диверсанта, Мара.

– Как вспарывали стены самолеты, – подвывал Петрика кумиру.