Разлюбил – будешь наказан! Крицкая Ирина
Все теперь, отсеялся. Прощай, Титяк!
Пять минут я слушаю сводку о какой-то левой бабе. Пять минут в разгар сезона. Смотрю на своего мужа – жду, когда он замолчит и улыбнется. У меня же ж юбка новая! В красных розочках! Пусть улыбнется, гад! Пусть формально, пусть не от души, а мне эта ваша искренность до фени. Пару раз через силу улыбнется, потом, глядишь, и рефлекс появится.
Нет, это не лицемерие, это первое правило королей: увидел жену – улыбайся. А не захочешь напрягаться, помни: ведь придет, придет тот день, когда я отправлюсь делать репортаж с чемпионата по греко-римской борьбе…
– Все, – пан директор вытирает руки салфеткой, сминает ее в шарик и прицельно бросает в центр стола, – все, я побежал. У меня дел еще херова туча.
Пусть уходит. Пусть проваливает! Все равно ничего интересного сегодня не случится. Он вернется уставший. Я приползу из детской и упаду в кровать без сил. Он начнет отламывать от меня по кусочку, молча, лениво, без смака, как жевал сегодняшний ужин. Потом еще допытываться вздумает:
– Где страсть? Где твоя страсть?
Намекает, чтоб я вколола ему что-нибудь остренькое, потому что и сам засыпает.
А что я могу ему вколоть? Сейчас? Когда на ходу отключаюсь? Мне совсем не до фристайлов, я могу исполнить только обязательную программу.
Главное – ни в коем случае нельзя лежать на спине, а то уснешь. Нажимаем только на самые важные кнопочки. На периферийные не отвлекаемся, сил уже нет. Опять, да, опять, а куда деваться, включаем автопилот. Кружочек прокатились, бомбы на город сбросили – и можно отрубиться с чистой совестью. Но совесть отчего-то не чиста.
Мой утонченный муж встал с кровати. Тяжело шагнул, открыл шкаф. Что-то ищет. Нет, не носки. Трусы или майку? Посмотрел на себя в зеркало. Вздохнул:
– Я толстею. Я ужасно толстею.
О! Он еще тот эстет. Он ревнивец и охотник. А сейчас его лучшие опции в отключке. Мы смотрим друг на друга с такими мордами, как будто гамбургеров на ночь нажрались.
Тигр упал на свою половину кровати, завернулся в свое одеяло и решил меня пристрелить, чтоб не мучилась.
– Нам срочно нужно машины поменять, – говорит, – мне и менеджерам.
– Да? Я думала, у тебя хорошая машина…
– Ты что, не видела, на чем клиенты приезжают?
Люди, скажите, кто это? Кто лежит рядом со мной? Скажите этому человеку, чтобы потом он у меня не спрашивал: «Зачем тебе любовники?» Как не врезать ему? За его нежные слова. Я сейчас врежу.
– Раньше у тебя не было таких примитивных комплексов, – говорю.
Это мой дротик, я знаю, директор терпеть не может слово «комплексы».
– При чем тут комплексы!
Он сразу обиделся и откатился на нейтральную полосу. «Комплексы» всегда безошибочно действует, как противный укус комара.
– И вообще… Мы купим машины на деньги фирмы, можешь не волноваться, – кидает он в меня камушек. – Машина – это имидж, это наша реклама. Мы вышли на новый уровень…
– Да… да… уровень… понимаю… не соответствую… – Я засыпаю, укатившись за пограничные столбы.
А какие надежды у меня были на эту спальню! Захотела покрасить ее в розовый. Малярши перепутали и погнали зеленым, а я им: «Перекрашивайте, сучки!» Думала, он будет швырять меня в подушки, набросится, покусает, отлупит ремнем… Я ошиблась, ошиблась с цветом.
Так, все! Хватит ныть. Надо срочно подумать о чем-нибудь приятном.
11. Перекресток
Да! Мы все-таки пересеклись. Все случилось само собой – как и положено. Мы с Антоном тут ни при чем.
Выборы президента устроили в открытом кинотеатре. Впереди белый экран, перед ним деревянные лавочки, на сцене прозрачная коробка, в ней – голоса избирателей, все как у людей. Тут же в офисных креслах сидят кандидаты и ждут, кто из них победит. И Антон, конечно, там. Опять серьезный. Не цветет, не излучает, не раскрывается. Что-то ему не хватает… Меня! Конечно, меня. Я опять гляжу на него из толпы.
– Девчонки, – толкаю я своих соседок. – Что ж вы не видите, какой вон там вон мальчик обаятельный?
– Кто? – встрепенулись.
– Вон! На сцене, черненький…
– А… Ничего так… Прикольный пупс, – они мне отвечают.
– Какой он пупс? Это легкая склонность к полноте. Ему идет.
Опрокинули урну. Посчитали бумажки. Хохлушки завизжали от радости – киевский крендель победил. На сцену вышли неизвестные барды, затянули забубень. Нет, думаю, я такие напевы не вынесу, пойду лучше на песочек, прогуляюсь. И вообще, мне уже надоело в этом царстве малой прессы. Я хочу в свою личную кровать, в свою личную комнату, свой личный стаканчик мороженого и вишневый компот из своих личных вишен.
Выйти из кинотеатра я не успела. По рядам ко мне пробирался голодный телевизионщик.
Как и положено режиссеру, господин Полуянов срежиссировал себе романчик с юной нимфой и стал повсюду выслеживать меня. У входа в столовую, на скамейке у моего домика, на пляже, на тропинках… И вот сейчас поймал. Сел рядом. Недовольный, без парфюма, растрепанный.
– Я бегаю за тобой, как мальчик! – сказал он так громко, что некоторые перестали смотреть на сцену и навострили ушки.
Я не хочу с ним разговаривать. Не собираюсь я ему объяснять, что мне пятнадцать лет. Ухожу, перешагиваю чужие кроссовки, поднимаюсь на склон, выбегаю по горе на аллейку. Полуянов догнал меня в зарослях и взял за руку.
– Мне ничего не нужно от тебя, – говорил он быстро и нервно. – Только смотри на меня. Улыбайся мне по утрам. Это же так легко… всего лишь выпить со мной чашку кофе…
– Все! – Я дернулась слишком резко, поскользнулась и села на отрытую трубу теплотрассы.
Горячо! Я вскочила. Даже смешно стало: голой попой на утюг – так мне и надо, бесстыднице.
– Не обожглась? – Он потянулся ко мне, проверить, что там под юбкой, не обожглась ли, но опомнился, отдернул руки и быстро зашипел: – Ах да! Я знаю, в чем дело. Может быть, ты думаешь: «У тебя, дяденька, уже лысина появилась…» Может быть, я просто не нравлюсь тебе?!
Хватит! Я вырвалась от него и побежала вниз, на аллейку. Пригорок был усыпан сосновыми иголками. Босоножки скользили. Полуянов выскочил за мной на асфальт. Здесь ему пришлось притормозить, а я, наоборот, сделала несколько быстрых шагов, потому что по дорожке шел Антон.
У него был шанс отвернуться, не заметить меня и спокойно пройти мимо, но он замедлил шаги.
Антон вышел прошвырнуться после этих игрушечных выборов один, в спонтанном направлении, по большой аллее, заранее никого не предупреждая. И на мою узкую тропинку повернул случайно.
– Привет, – он сказал и посмотрел мне за спину.
– Гуляешь? – Я спросила и показала глазами, как тяжела моя жизнь.
– Да… – Он ответил, глядя на отступившего мэтра. – Пойдешь со мной?
Я пошла.
Антон спросил своим настоящим голосом, мягким, уже почти совсем взрослым, со смешным северным «о».
– Что это он за тобой бегает?
– Да, ерунда… – говорю. – Хочет, чтобы я ему по утрам улыбалась…
– Ничего себе! Я думал, у вас чисто деловые отношения. Я сначала хотел к нему на спецкурс записаться, но потом смотрю, там народу слишком много…
– Только не говори, что ты тоже мечтаешь работать в Москве, в какой-нибудь крутой телекомпании.
– Нет, – ответил Антон, – у себя, в Костроме. Вообще-то я собираюсь поступать на истфак. Мне нравится история…
– Мне тоже нравится, – брякнула я, не подумавши.
– Да? А мы сейчас проверим. – Он прищурился. – В каком году было Ледовое побоище?
Детский сад! В такую жару, на Черном море, я должна вспомнить Ледовое побоище!
– Так, понятно… – Он поглядывал хитренько сверху вниз. – А Куликовская битва?
Я сама была в шоке! Не думала, что у меня такая проблема с цифрами и датами.
– Забыла, – я призналась, – забыла Куликовскую!
– Позор. Это уже стыдно не знать. В тыща… триста…
Антон ждал, пока я вспомню, а я иду и думаю: «Какие мальчики серьезные бывают, а мне лишь бы только хвостом вилять»… Нет! Вспомнила!
– Восьмидесятом.
– Так… – Антон снисходительно улыбнулся и опять притворился серьезным. Смеялся надо мной, артист. – А скажи-ка… – Он начал опять, но вдруг подобрел. – Ладно, – говорит, – хватит, не буду тебя мучить. Ты на пирсе не была? Пойдем.
Взял меня под ручку. И тут же смутился:
– Так идти удобнее.
Пирс – условная цель. Час туда, час обратно, чтобы идти рядом поздним вечером, под белыми фонарями, похожими на старые одуванчики. У моего домика Антон спросил:
– Хочешь, завтра опять погуляем? – Этот вопрос он тащил уже метров сто.
– Хочу. – Я ответила и убежала к себе, чтобы в темноте улыбнуться.
Все! Гора с плеч! Теперь все как надо. Так и должно быть в этом мире: небо, море, земля и посередине мы с Антоном, гуляем.
12. Сарафан
Хочу, хочу сейчас прошвырнуться с ним за ручку, вдоль волны… Не получится. Каждое утро у меня променад с коляской. В этом железобетонном царстве есть маленький оазис. Кусок газона вдоль дорожки за домом, фиолетовые ирисы, арка из плетистых роз и беседка с виноградом.
Сегодня я не просто нюхаю цветочки. Из своего укрытия, сквозь лозу, через листья, я наблюдаю, как одна за другой на базу заезжают новые блестящие машины сотрудников. А это кто ж там из такси выходит? Голливуд? Или Большой театр?
Сарафан – цвет морской волны, летящий, с открытой спиной, желтая сумка через плечо – и она почесала! Не на работу двигает барышня – на охоту. Меня не обманешь, сама так умею, как пантера перед прыжком.
Жаль, сейчас я не пантера. Я белая мышь в майке с надписью «Одна на трассе». Опускаю темные очки и лечу на эти сладкие духи. Ах! Что там директор?! Мне самой хочется провести языком по ее загорелой сильной спине. И Максик мой, предатель, уже обслюнявил ей коленки.
– Ко мне! – Я кричу. – Ко мне, песья морда!
Колобком сто двадцать на сто двадцать прикатилась наша веселая кладовщица. Начинает сразу с доклада:
– Муж ее привез. Он у нее в такси работает. Устроиться ж нигде не может. Ревнивый. Звонит же ж ей все время. Чи проверяет? А она ж со всеми мужиками глазки строит. И с клиентами ж со всеми. А Натыкач ото ж этот, так и крутится у нас. Каждый день заезжает, каждый день! С твоим… не очень… Не замечала. Но бегает ото ж к нему все время. Все ж так и бегает. Чи по компьютеру спрашивает, чи кофе носит? Морожено ему привозит… Подрастаете? – Добрая тетя наклонилась в коляску и тут же потеряла к нам всякий интерес. – Кажись, клиент, я побежала.
И я побежала. Домой. Рвать на тряпки все свои безобразные майки.
До обеда меня крутило. Потом уснула дочка, и, позор мне, я не выдержала – кинулась проверять. Как там мой деловой партнер возле нового сарафана себя чувствует? Гляну разочек. Интересно посмотреть, как в моем муже просыпается мужчина, я не могу такое пропустить. Мне это любопытно как журналисту.
Резко открываю дверь – и вот они! Мой муж и Красота. Одни в пустом зале. Стоят – благоухают. Почему так близко?! Ой, вздрогнули! Антон отступил в сторону. Ее голое плечо, кокетливо поведенное, еще продолжало траекторию… Любезности прервались на вздохе. Улыбнулись смущенно, друг другу, не мне. У нее ресницы опустились и язычок по губам пробежал. Антон посмотрел на меня с сожалением. Рыбка сорвалась! У него было только одно алиби – факсовый листок, который он прихватил у Оли со стола.
«Шалава!» – говорю я про себя и прохожу в его кабинет.
По пути заглядываю в открытые двери. Да, офис совершенно пустой. Все разъехались. Я беру пачку пустых бланков и начинаю подписывать. У меня осталась почетная обязанность – подделывать подписи генерального.
– Какой красивый сарафанчик! – Я давлю на стерженек. – Просто невозможно работать.
– Да… – улыбается мой тигр. – Во мне борются муж и мужчина…
– Зачем же им бороться? – Я выписываю размашистый автограф. – Один другому не мешает.
– Опять ты… – Он спохватился. – У меня работы вагон! Мне некогда отвлекаться на ерунду.
– Да? А что же вы, Антон Сергеич, не барским делом занимаетесь? Сами изволите факсы принимать? Скажи ей, пусть научится нажимать на зеленую кнопочку.
Антон перестал улыбаться и раздраженно гавкнул на меня:
– Ты еще будешь мне указывать, что делать персоналу?! – Ну, точно! Так огрызаются молодые кобели, когда к ним в миску лезут.
– Это итальянцы прислали. – Он объяснил про факс. – Мне в Милан лететь. Собери, кстати, вещички.
– Мне плевать на твой персонал. – Ручка и бланки сами полетели в сторону. – Я тебя ненавижу! Ты мне надоел!
– Ты специально пришла, чтобы спровоцировать меня и выпить моей крови!
Антон еще держался из последних сил, но смотрел на меня с презрением. Холод и раздражение – больше ничего не осталось от моего галантного кота.
– Я тебя ненавижу! – понесло меня. – И жить с тобой не собираюсь!
– Давай, давай! К маме! К ма-ме.
Ага! «К маме» – его обычная страшилка. На десятый год уже не действует.
Минуты две я колола Олю кинжалом, как пирожок из песка. У себя в спальне, в подушках. Пришел сын, принес маленькую, пришлось остановиться. В конце дня, когда сотрудники разъезжались по домам, я, как параноик, снова шпионила из своей башни. Мне нужно было выяснить, уедет Оля в пять или задержится.
Красавица спустилась к воротам. И сразу поехали вниз боковые стекла, мальчики хором предложили подвезти. Она выбрала самую крутую тачку – домой ее повез Натыкач. Мой муж тоже все это видел, он наблюдал за ней из своего окна, спрятался за мои веселые салатовые жалюзи и облизывался, мерзавец.
Ко мне он поднялся в полночь. Точнее, не ко мне, а к телевизору. Растянулся в зале в своем любимом кресле. Высокое кресло, тяжелое, раскидистое, в народе именуется трон. Я жмусь к нему поближе, на край. Он разливает вино, вдыхает аромат и задумчиво изрекает:
– Надо бы тебе активность повысить.
– Ой! У нас же мороженое есть! – Я вспомнила.
Мой муж обожает мороженое. А мне теперь сладкое нельзя. Я худею, готовлюсь к обороне Сталинграда. Отдаю ему две вазочки.
– И чем мы сегодня занимались? – Он приподнял подбородок и насмешливую правую бровь.
Опасный вопрос. Ночью, да еще при полной луне, я очень легко возбуждаюсь.
– Как обычно… – Я отодвинулась, пихаться начала. – Ты что, думаешь, у меня тут солярий?
– А что ты сразу в штыки? Я просто спрашиваю, как ты тут без меня, одна с нашими детьми… – Он уплетал фисташковый пломбир и оглядывался. – Где у нас пульт? Опять потеряли?
Он поставил вазочку и как-то странно посмотрел на меня, как на старый абажур, который жалко выбросить, а куда пристроить – непонятно.
– Надо бы тебе волосы перекрасить, – говорит. – Может, светлее попробовать…
– Светлее? Ты имеешь в виду блондинистый?
– Да… Можно. А еще… тебе не хочется линзы цветные? Классно смотрится.
– Как у Оли? – Я заворочалась, мне стало тесно на его троне.
– При чем тут Оля?
Он скорчил морду, и я опять не удержалась, спросила его:
– Объясни мне, что ты так мучаешься? Понравилась тебе девушка – пойди трахни ее и успокойся.
– Ты говоришь глупости и сама об этом знаешь… Пульта не вижу. – Он завертелся. – Где пульт?
– Почему глупости? Ты ей очень нравишься… Она таких мужиков и не встречала.
– Да? – Тигр шевельнул ушком и покраснел.
– Да. Я заметила, как она смотрела на тебя. – Я вытянула ножки вдоль трона, маловато он мне местечка оставил.
Антон допил вино, откинул голову, замечтался о своем, а потом и говорит:
– Крошка, пощелкай там по каналам… пожалуйста… – Я подошла к телику, пощелкала. – Вот, вот, футбольчик оставь…
Да пожалуйста! Под футбольчик я сразу отрубаюсь. Я бросила на пол свой несвоевременный пеньюар и напялила любимую мужскую майку 56-го размера с надписью «Ищу спонсора». Плевала я на ваш дресс-код!
Из своей тошнотворной розовой спальни я слушала, как эротично мой тигр орал на футболистов. Ну, заори, заори так на меня, противный! Я пыталась вспомнить, когда, в какой момент он первый раз поленился оторвать свою жопу и начал использовать меня как пульт от телевизора? Когда это случилось? Где я прохлопала? Не знаю… Не помню… Заказываю себе сладкий сон.
Пусть мне приснится море… Я валяюсь на песке… Пальцы гладят блестящую черную шерсть… Тяжелая лапа опускается мне на живот… И он облизывает мое лицо теплым языком…
13. Сотрясение
По вечерам Антон появляется на лестнице, возле моего домика, висит на перилах и ждет, когда я выйду. За спиной у него море, над головой у него облака, под ногами скрипучие деревянные ступеньки. Удивленные мартышки оглядываются: «Как это он тут очутился, такой пушистый?» Ко мне пришел! Только увидит меня – и его детская улыбка сразу превращается в хитрый охотничий прищур.
– Я уже тебя жду, – говорит.
И я гуляю! Гуляю со своим ньюфом! Меня заносит на бордюрчик, очень хочется ножки продемонстрировать. Антон глядит с одобрением, держит за руку, чтобы не упала. Территория лагеря не меньше, чем средний райцентр. Сейчас идем на стадион, это километр. Рот у нас не закрывается, сплошное «ля-ля-ля, хо-хо-хо». Знаю, много ржать нельзя, а то реветь придется, но уж очень смешно. Антон хвастается про свои светские делишки.
– Драки? – Я совсем не в теме. – Кошмар! Почему?
– Почему… – он важничает, – перешел из другой школы – все, ты чужой. Забивают с тобой стрелу после уроков, смотрят: сдрейфил или нет.
– А сколько тебе лет? – Мне захотелось уточнить.
Антон на секунду запнулся, глядя на меня, думал, сколько нужно прибавить.
– Шестнадцать, – сказал.
Приврал один год. Я притворилась, что не заметила.
Дорожка юлила через парк. Мы забрались далеко, фонари стали встречаться реже, светили тускло, исчезли клумбы и фонтанчики, аллейку обступили густые одичавшие кусты. Мы продолжали хохотать, и я ждала, когда же он меня поцелует. Сегодня? Или через пару дней? Вдруг за моей спиной послышалось что-то неразборчивое, слово похожее на «…жопа…». Кто сказал?
Мальчик, лет двенадцати, выехал из кустов на велосипеде. Был бы у меня мозг, я бы спросила себя, откуда здесь среди ночи невоспитанный ребенок-велосипедист? Пионер остановился рядом с нами и крутил рулем на месте, чтобы удержать равновесие.
– Не упади, – я ему сказала, и он тут же грохнулся на асфальт.
– Так тебе и надо. – Я хихикнула, и мы прошли дальше несколько шагов.
Через секунду из кустов появились веселые мальчишки, но уже гораздо старше и крупнее. Откуда их столько? Человек десять. Кинг-конг и соратники. Антон подошел к ним, а я осталась под фонарем. Командир размахнулся. Антон упал и несколько секунд лежал в траве. Когда он поднялся, я увидела его бледное лицо. Губы у него сжались, щеки застыли. Послышалось что-то похожее на «ты поял», и тимуровцы испарились.
Ах, как мне стало больно! Любая сволочь может вломиться в мою историю, и я ничего не смогу с этим поделать.
Антон медленно возвращался ко мне. Мрачный, с повисшими плечами. Все, думаю, сейчас скажет: «Спасибо тебе, Софочка, давно я по морде не получал, рядом с тобой только и посчастливилось».
Он присел на бордюр и обнял меня за плечи, первый раз обнял, случайно.
– Не плачь, – говорит.
– Все из-за меня…
– Ну что ты… обычные наезды. Кубанцам скучно, мы как раз подвернулись вовремя…
– Голова болит?
– Да… Сотрясение, наверно… небольшое… – Он вытер кровь. – Платочка нет?
– Нет… – У меня никогда нет с собой платка, я лахудра.
– Извини… – говорю. – Вечно я ляпну, а потом получаю.
– Ты тут ни при чем, – Антон вздохнул. – И потом, девушка вообще не должна извиняться.
Ничего себе! Он прямо одернул меня, я слушаю и на ум записываю: 1. Иметь при себе платок. 2. Никогда не извиняться.
– Успокойся, – он обнял меня за плечи, – не плачь только, не стоит из-за меня плакать. Сейчас все пройдет. – Его губы застыли в напряжении. – Неприятно, конечно… быть мальчиком для битья… Пойдем. Пора спать.
Мы возвращались медленно. Иногда он морщился, говорил, голова кружится, так что я уже всерьез испугалась. Вы что, не знаете? Сколько случаев было: удар, гематома – и через пару дней кровоизлияние в мозг. Погулял с девочкой!
Ничего! Сейчас я сотру этих уродов, как будто их и не было. Надо чем-то зажевать этот металлический привкус.
– Представляешь, – говорю, – мой папа до сих пор дерется на улице. Да! Один раз он сидел в кафе с друзьями (я не стала уточнять, в каком кафе и в какой раз). Рядом столик, там девчонка с пацаном. И еще копна рядом. Они к ней домотались – пацан убежал. Ха! А папаня заорал: «Мы пресса!» – и на них. Домой пришел драный. Мама в него чайником…
– Весело… А я своего отца не видел ни разу. Давно когда-то, в детстве, на улице стоял большой темный человек, не помню точно, кажется, в синей форме, или мне сейчас так кажется… Не помню ничего, размытый образ остался…
– Железнодорожная форма?
– Не знаю.
– А ты спрашивал у мамы?
– Спрашивал. Не говорит ничего. Они с бабушкой орут всегда, если я их достаю, «хам растет, весь в отца»… Да, – он резко переключился, – а тебе надо было убежать.
– Почему?
– Ты же девушка.
– Да? – я удивилась.
Первый раз в жизни я подумала, что я девушка. Вообще, это слово мне не нравится, слишком коровястое. «Девушка» – такая телушка в белых колготках. Первый раз я услышала в нем новый оттенок, как будто оказалась без одежды. Мне захотелось прислониться к Антону близко, совсем близко, ни с того ни с сего.
– Все, иди спать. – Он отпустил мои руки и проследил, как я захожу в свою хижину.
Спотыкаюсь в темноте о чужие шлепанцы. Скриплю дверями. Слышу вредный шепот: «Можно потише?!» Прыгаю под одеяло. Вытягиваю ножки. А волны шумят… шумят…
Кошмар! Я полночи вспоминала, как сто лет назад гуляла с мальчиком! Пора мне уже пить что-нибудь для мозга. Пойду в аптеку, куплю себе коньячку.
14. Фрикасе
Да какой тут коньячок! Жарища страшная. Дышать нечем. Кубанцы убирают урожай. Мой муж на передовой. Вон он, вижу его из своей башни, стоит на раскаленном асфальте, пытается перекричать моторы. В центре площадки раскорячился подъемный кран, на крюке, как большая игрушка, качается сеялка, и я понимаю – любви мне захотелось не вовремя.
Весь день воняет гарью и бензином. Тарахтит погрузчик. Въезжают-выезжают длинномеры всех мастей. Между ними, потрясая жирками, бегает наша горячая кладовщица с маленьким карандашиком в руке. Рабочие сбрасывают спецовки, и видно, как напрягаются их мускулы, когда они тянут за собой тележки.
В офисе, там, где под кондиционером благоухает наша красота, то и дело хлопают дверями потные мужики. Все как один в светлом легком хлопке, все одинаковым движением вытирают лицо, с выдохом здороваются, ищут глазами кулер и, как быки, пьют холодную воду.
Иногда они путают двери, их заносит ко мне в башню, и я вижу черную рожу с усами. Ой! – шарахается гарный хлопец, увидев меня в одном лифчике с младенцем на руках. Однажды было совсем весело. Казак прошастал в мою розовую спальню. Увидел меня в постели и протягивает документы. «Можно подписать?» – спрашивает, а глаза у него круглые-круглые. «Пожалуйста!» – говорю и ставлю ему автограф за шефа.
В разгар сезона мозги кипят у всех. Но и в эти трудные времена у нас в офисе не прекращается бесконечная неделя высокой моды. Наша звезда выкаблучивается. Как хорошо стучат ее каблуки по итальянской плитке! Мне слышно каждый шаг. А между прочим, кто эту плиточку выбирал? Я. А когда мастера ошиблись и начали класть другую, я сказала им: «Отдирайте, мерзавцы!» Сейчас включу пылесос. Пусть знают, кто в доме хозяин.
Опять стыжусь – примитивные у меня игрушки. Вот бабушка моя проблемы решала! В сорок первом она оказалась в Архангельске, пошла санитаркой в военный госпиталь. Какая-то сволочь вытащила у нее из кармана хлебные карточки. Я бы сразу взвыла. Но наша старуха, тогда ей было восемнадцать, придумала вариант. Взяла ребенка, не своего, между прочим, ребенка, тетку Машку на время подкинули, взяла и пошла на вокзал. Стала гадать там на картах. В жизни никогда не гадала, а приспичило – научилась. Морду ей никто не набил. Вопрос у всех был один: вернется или нет. Бабуля знала, что отвечать. Представляю, если бы я захныкала на том вокзале «Любовь прошла!»… Как прошла, так и вернется!
У меня сегодня подхалимский ужин. Звоню своему рабовладельцу. Отвечает Шерон Стоун:
– Щас, попробую соединить… – и трубку шварк.
Дожили! Без посредников с собственным мужем невозможно связаться. Набираю сотовый, отвлекаю, мешаю, да простится мне это.
– Ну что там у тебя?
Каким надменным тоном он умеет разговаривать! Интересно, он уже мечтает меня отравить?
– А ты придешь домой? – Я продолжаю косить под тихую лапочку.
Пришел! Пришел мой голодный гладиолус! Сбросил ботинки нога об ногу. Ищет шлепанцы. Может, сейчас поцелует? Нет. Снова нет. Он морщит нос и спрашивает:
– Почему у тебя грязь на пороге?
Нет, ну вы слышали? Откуда это у него? Это не его репертуар, это монолог завхоза. У меня всегда грязь на лестнице, и песок с детских ботинок, и собачья шерсть… И что?
В зале на полу в обнимку с Максиком, в его пушистых черных лапах, валяется наша маленькая дочка. Мой цветок поднимает ее на руки и заявляет:
– Ты всегда облегчаешь себе жизнь. Тебе плевать, что ребенок пыль собирает.
– Грешна, грешна, батюшка, облегчаю. Одна у меня жизнь-то, как не облегчать.
– Я знаю, в чем твоя проблема, – деловым тоном заявил Антон. – Сейчас я тебе продиктую…
– Диктуй! Диктатор! – Меня вдруг взбесила эта его оговорочка.
– Красавица моя! – это он дочке. Целует ее в щеку, прижимает к себе, сажает за стол в детский стульчик.
На меня даже не взглянули! Меня обнесли! Я – персонал. Официантка. Уборщица. Массажистка.
Зря я изгалялась с этим фрикасе – с таким же успехом он съел бы и собачий корм. Выбритый сегодня, стриженый, отглаженный, придраться не к чему – нехороший признак, значит, волнуется. Это попахивает аудиторской проверкой, ОБЭПом, клиентскими рекламациями или… Про «или» лучше не думать. Сегодня никакого «или» – я должна вернуть себе престол.
Господин директор бросил рубашку, пиво из холодильника достал и сел на трон. Надо ловить момент. Прыгаю к нему под бочок. Лезу целоваться по-взрослому. Он чмокает меня в щеку и отпихивается.
– Не мешай, не мешай, крошка…
Тигр смотрит новости с полей. Колхозники, как всегда, плачут: «Бензин нынче дорог» и просят дотации у государства. Тигр против дотаций.
– Какие, к херу, дотации! – Он сразу шумит. – Разворуют все ваши дотации и потом впаяют вам налоги! Надо конкурировать! Кон-ку-ри-ро-вать! Когда ж вы уже поймете…
– Давай я тебе массажик сделаю. – Начинаю разминать его плечи. – Какая шея твердая!
Если честно, я хочу спать. Я устала, у меня болит голова, вы в курсе, вы эту песню знаете. Меня все раздражает: и то, что я спать хочу, и то, что я ему делаю массаж, а главное, он опять на меня не смотрит. Ах, нет… счастьице улыбнулось. Обнял меня в рекламной паузе и спрашивает:
– Когда там у тебя день рожденья? Двадцать шестого или двадцать четвертого?
Антон всегда притворяется, что не помнит.
Читать бесплатно другие книги:
