Разлюбил – будешь наказан! Крицкая Ирина
Я миллионерша. Смотрите – у меня полная сумка денег. Получила зарплату. Мне досталась целая куча синеньких, зелененьких и красненьких пачек. Точно даже и не знаю, сколько, кажется, миллионов семь. Инфляция – сумма меняется каждый месяц.
В редакции тишина. Все смылись на банкет, в ту же администрацию, что и при коммунизме, к тем же господам, в те же кабинеты, только под другими табличками. Начальнику финотдела пятьдесят пять. Наверняка сейчас наш редактор положил голову к нему на грудь и поет: «Иван Кузьмич! Отец родной!» И это правильно. Тираж газеты упал с тридцати тысяч до пяти. Зато у нас ремонт и премии, в том числе и мне. К вашему сведению, я получила столько же, сколько директор в моей школе.
На столе в фойе нашей редакции стоит бесхозная машинка, почти антиквариат, с черными блестящими клавишами. Все старье выкинули, когда на компьютеры перешли, а эта осталась, для антуража. Иногда на ней работает мой отец, приносит информуху по старой памяти. Терпеть не могу, когда он приходит. Бывшие коллеги сразу пялятся на него со страхом и сожалением. «Пропала собака» или «А ведь какой был мужчина»… Что я про него вспомнила? Просто глянула на машинку.
Так вот, получила я свои денежки, и рука моя потянулась к телефону.
– Привет, – я всегда попадаю на Антона, иногда только его мама сообщает мне голосом телеграфистки: «Антон ушел на полиграфкомбинат».
– Я ждал… – Он отвечает и повиливает хвостом.
– Ура! Каникулы! Надо встречаться.
– Наконец-то ты это сказала! Я к тебе еду.
– А давай лучше в Москву, – пришла мне в голову редкая светлая мысль, – там живет моя тетя.
– Хорошо! Время сэкономим. Как я рад! Сейчас побегу за билетом. Я тебе телеграмму отправлю, когда возьму.
– Телефон московский запиши, на всякий случай. – Я продиктовала ему номер Марь Ляксевны.
– Давай. Я буду ждать тебя на Ярославском вокзале. Там есть памятник Ленину.
Как все просто, оказывается! Осталось найти билеты до Москвы. Именно найти. Все билеты, которых на нашей станции и так мало, скупали челноки, эти танки с сумками, которые мотались за товаром в «Лужу». Да, и главное: ничего не спрашивать у мамы, надо просто скомандовать: «Едем!».
Моей маме нельзя давать время на раздумье. Однажды она подумала и не поехала в Театр на Таганке. Всю жизнь мечтала попасть, и вот, пожалуйста, – к ним на работу присылают несколько билетов. Она два дня собиралась, а на третий сказала: «Нет. Как это вдруг вот так вот я поеду на Таганку?! Всю жизнь мечтать, а потом так просто взять и поехать?» А нечего было мечтать! Она в своих мечтах все премьеры отсмотрела. Зачем ей после этого куда-то ехать?
Билетов нет! Билетов нет у кассирши, нет из-под полы, и с черного хода, по записочке от редактора, тоже нет.
– Что делать? – спросила мама неизвестно у кого.
– На электричках. С пересадками, – ответил ей неизвестно кто.
Высокий мужчина, лет сорока, очочки такие изящные, а сумарь большой капроновый, как у всех челноков.
– А что такого, – говорит, – я так езжу постоянно.
Мы отправились в компании этого интеллигентного дяденьки. Он был одним из торгашей, промышлял всякой дрянью.
– Очень удобно, между прочим, – он присел у окошка, – сухое мороженое – товар легкий, езжу раз в две недели. Все на себе. Жить можно. На заводе не платят ничего. Сначала хоть металлом зарплату давали… Вообще-то я конструктор по профессии, – сообщил он, ни грамма не стесняясь.
А что стесняться! Весь город знал, что наш завод литейного оборудования накрылся медным тазом. Но не сразу. Сначала его обанкротили, чтобы растащить на мелкие кусочки.
– Понятно… – вздохнула мама, – сухое мороженое! Это что ж за гадость такая?
– Да, гадость страшная, – весело подтвердил бизнесмен, – но пока берут. Не видел народ ничего.
Конструктор всю ночь гонял нас по электричкам. Сказал, что слушает мои передачи. Мама с ним хохотала. Я пыталась уснуть. На Павелецком он с нами попрощался и поскакал в «Лужу», а мы бегом на Ярославский.
И где тут памятник Ленину? Не вижу. В упор не вижу Ленина. Я обошла весь вокзал – ни Антона, ни Ленина не нашла. Мама стояла на улице у входа и спрашивала у высоких темноволосых парней: «Вы, случайно, не Антон?»
– Ты что! – Я потянула ее за руку. – Как ты их отбираешь? По каким признакам?
– Не знаю… Они так подозрительно косились на меня…
– Едем к Машке, – командую, – может, он не смог. Я ему позвоню.
– А вдруг что-то случилось? – Мама начала драматизировать. – Какой ужас! Мы выманили из дома чужого ребенка!
«Ванну и чай! Ванну и чай!» – стонала я всю дорогу до Машкиной квартиры. Жмем звонок, открывается дверь и… Я вздрогнула от неожиданности. Антон! Встречает нас в Машкиной прихожей.
Нет, с порога мы друг на друга не кидаемся. Он взял у нас сумки и смотрит. Быстренько сверяет меня со своими воспоминаниями. Узнает, узнает, узнает – сейчас узнает.
Снимаю кроссовки и тоже наблюдаю за ним краем глаза. Антон изменился. Вырос еще больше, похудел, щеки совсем пропали, даже скулы заострились, глаза блестят, нос вытянулся, читается природная склонность к выкрутасам и свежий легкий драйв.
– Ну, что же вы такие растерянные? – зачем-то спросила мама и, одумавшись, прошмыгнула в ванную.
Даже если представить, что это не Антон, что это новый какой-то мальчик, он мне все равно нравится. Я бы опять его выбрала. Подойдет. Он обнял меня – так, чтобы руки укрывали всю мою спину, и, как обычно, слегка приврал:
– Ты… точно такая же…
Тогда я его и вспомнила. У меня проблемы со зрительной памятью. Помню только на ощупь, на запах и на вкус.
Так… Передо мной сидит живой Антон. Ест бутерброд с сыром. Бутерброд, который я сама только что ему сделала. Еще и болтает с моей мамой. И мне кажется, что так было всегда. В этом нет ничего чудесного – так и надо. Да! Так как раз и надо.
– Тетя у вас такая простая, – удивился он на нашу Машку, – я позвонил на всякий случай, спросить, вдруг вы не приедете, а она говорит: «Я на работу опаздываю, давай скорее ко мне».
– А что ты дома сказал? – Мама очень волновалась.
– Санаторий «Елочка», репортаж о летнем отдыхе, командировка на неделю, – он склонил голову набок и хитро улыбнулся.
– Авантюрист… – она ответила с настороженным восхищеньем.
В дверь позвонили. Вся красная, проскакавши по лестнице, не дожидаясь лифта, в прихожей появилась Машка.
– Ой! Девки! – она завизжала. – А я слышу по телефону: «Антон от Сони». Ну, думаю, Сонькин Антон-то, музыкант. Гляжу – не тот. Ха-ха-ха! «О! – грю. – Ты вроде бы поплотнее был, ага, и пониже». А он улыбается: «Я другой Антон». Ну, думаю, мало ли, другой – значит, другой. А надо мной на работе все девчонки смеются. Заведующая грит: «Скорее беги! Запустила чужого мужика в квартиру, сейчас он тебя обчистит». Сколько аферистов поразвелось! Ой… – Она притормозила. – Подставила я тебя, Сонька?
Марь Ляксевна изобразила притворное беспокойство.
– Ерунда, – улыбнулся Антон и посмотрел на меня, сладко посмотрел.
Какой другой Антон? Не было никакого другого. Только он! Он один. Надо быстрее смотаться от теток. В зал, в кресло, целоваться.
– О-е-ей… – притворным голоском пропела Машка, – не помешаю?
Она вошла, подставила табуреточку к своей знаменитой стенке, в которой хранились сокровища из военторга, открыла антресоли и кидает мне в руки шуршащий пакет. Объявляет свой коронный номер:
– Будем смотреть подарки!
Ничего себе мужененавистница! Красное платье и лаковые черные туфли на шпильках.
– Мама мия! Теть Маш! Я умираю!
– Давай меряй, меряй, – снисходительно улыбается Машка.
Антон вышел из комнаты, и тетки сразу начали шептаться.
– Ничего мальчишечка-то, – подмигнула Машка. – Стрижечка у него такая аккуратненькая. Глазенки-буравчики.
Мама кивала ей в ответ:
– Да, интересный, интересный… – и в кресло бух, ножка на ножку. – Ах! Мы в сказке! Маша, мы сбежали из своей разрухи!
Мама любит ездить к Машке. В ее крошечной квартире пахнет тонкими сладкими блинчиками и французскими духами. У нее в ванной висят полотенца для каждой части тела, и в прихожей на всю стену полки для туфель тридцать шестого размера.
– Антон, смотри! – Я открываю дверь.
Ну, я-то знала, как он умеет смотреть. А тетки в обморок попадали, когда у него глаза сверкнули. Такими глазами можно стог сена поджечь. Они смутились, шарахнулись на кухню и опять давай шептаться:
– Ничего себе мальчик! Где она таких раскапывает? Ох, и девки-то небось вокруг него вьются, в Костроме-то, в Костроме! – Они специально кривлялись и говорили «Кострома» через «о».
А что мне его девки? Двух я видела. Они сдавали вступительные экзамены в МГУ. Мы поехали к ним в общагу для абитуриентов.
– Паспорта оставляйте, – потребовала вахтерша.
– А у нас нет паспортов… Мы еще не получили… – улыбнулся Антон.
«А что у нас есть? Ничего у нас нет», – думала я, покручивая в руках маленький зонтик.
– Тогда не знаю, – отвернулась бабулька.
– А давайте мы вам зонтик в залог оставим… – предложил Антон.
Старушка согласилась, нашла в нашем зонтике какой-то смысл.
… – Можешь нас поздравить, – сказали ему две мыши, спокойно, по-семейному, не упали ниц, не кинулись целовать его руки. – Сочинение провалили. У обеих пара.
– Опять? Как же вы так… – пожалел их Антон.
– Ошибки! – Девушки нахохлились.
Многие журналисты пишут с ошибками. Мой тогдашний шеф писал тексты в одну строчку, без знаков препинания, с маленькой буквы, говорил: «некогда».
– Когда домой? – спросили они Антона.
– Я в субботу утром.
– Я вечером, – вдруг вырвалось у меня.
– Как, ты тоже уезжаешь?! – удивились ревнивые кузины. – Ты разве не в Москве живешь?
Мордочки у них расправились, бегущая строка пропищала: «А мы-то думали». Пришлось выложить сразу несколько козырей: закидываю ногу на ногу, покачиваю новыми туфлями, открываю декольте, бросаю волосы на плечо. Вот вам! Двоечницы!
Девушки поморщились и закрыли за нами дверь.
Мы шли по коридору общаги МГУ. Ни на секунду у меня не появилось ощущения, что мне предстоит еще когда-нибудь здесь появиться. В лифте Антон обнял меня изо всех сил и перестал дышать.
– Ты что? – я ему шепнула.
– Мне все не верится… Ты со мной…
30. Тигр спасает семью
Я собираю чемодан. Тигр летит в Буэнос-Айрес на международную выставку сельхозтехники. И с ним целая толпа с нашего завода. Вот он! Ловите его! Забегает на обед. Спешит. Не ест, а швыряет в себя еду, как уголь в пароходную топку. Он и сам сегодня как пароход, энергичный, возбужденный и вздыхает.
– Эх, мышь моя!
Да, он сказал «Эх, мышь моя» и сделал честные глаза. А в глазах интрига и едва заметное опасение.
– Эх, мышь моя! Я тебе должен рассказать: сегодня утром я спас нашу семью.
– Ничего себе!
Обожаю слушать его сказочки. Все равно про что, хоть про курс Доу-Джонса.
– Ты мне чемоданчик уже собрала? Да? Хорошо. Так вот, звонит мне шеф и говорит: «У нас в делегации ни одной девушки, бери свою красавицу», – Антон подкинул в себя порцию салата.
– Я бы поехала, но ребенок … – вечно лезу, не дослушав.
– Я ему говорю: нет, это исключено, у нее ребенок маленький, и муж не отпустит… И потом, жена меня не поймет…
Ах, да! Речь не обо мне. Шеф предложил ему взять нашу звезду, Олю.
– Конечно, я не пойму, – я не смогла сказать это легко и небрежно, – вдвоем с чужой озабоченной бабой в машине, в самолете, в гостинице…
Я сразу представила ее коленки рядом с его рукой, на моем законном переднем сиденье. Будет ему вместо меня кофеек из термоса наливать. Потом напьется с ним в Домодедове, потом в аргентинских полях будет кушать с ним гигантскую порцию асадо, вытирать ему губы салфеткой, сучка. Потом все потащатся смотреть танго… И с кучей совместно полученных свежих впечатлений, абсолютно бесплатных, от чего им будет особенно приятно, они еще восемнадцать часов будут пить в самолете.
– Ну! Я же знаю! – усмехнулся мой ангел. – Я все шефу объяснил. Я молодец?
Он быстро жует и ждет моей реакции.
– А что такое? – Я завела свою писклявую пластинку. – Почему мы такие взволнованные из-за этой ерунды?
– Стервоза ты все-таки. Я тебе по-честному спешил рассказать. Эх, Танюшка, – он улыбнулся дочке, – водки бы нам сейчас, да?
Она соглашается, кивает.
– Граммов сто пятьдесят… Все, я побежал. У меня дел еще…
Вовремя ушел. Еще чуть-чуть – и я начну мелочиться. У меня вопрос: зачем, скажите мне, однажды воскресным утром я своими собственными ручками перекидала на КамАЗ две тонны железа? Где моя почетная грамота? Где мой пистолет? Я больше никогда ни за что не зайду в его дурацкий офис!
Да, я сказала «не зайду в офис». Офис сам зашел ко мне. Сначала в розовых кустах подкрался Рома.
– Соньчик, как дела? Как дела, малыш? – набросился он на нас с Танькой.
Схватил ребенка и стал тренировать его вестибулярный аппарат.
– Ух! Полетели! Полетели! Полете-е-е-ели.
– Ты что, сегодня домой не едешь? – Я ему намекнула, чтобы оставил нас в покое.
– Еду, Соньчик, – Рома вздохнул. – Еду. Конечно. Собираюсь. Куда я денусь? Поеду домой. Правда, Танюшка? К детям, к жене. Потому что я должен. Я должен! А хочется лететь на крыльях!
– Нет у нас больше крыльев. Будем тянуть лямку.
– Ты думаешь? А жаль. Так хочется иногда снова испытать это легкое чувство влюбленности…
И эту ересь он капает на мозги моему мужу! Почти силой я забрала у него дочку, позвала Макса и пошла на парковку. У машины меня поджидала наша добрая кладовщица.
– Ты в город? Я с тобой.
Она прижала к груди ридикюль, сняла широкополую пляжную шляпу и погрузилась на заднее сиденье. На переднее влез мой ньюф. Машина осела.
Мы выезжаем, кладовщица подмигивает охраннику и кивает на такси, стоящее у наших ворот. За рулем сидит кто-то серенький, костлявенький и недовольный.
– За Олей муж приехал. Контролирует же ж. Утром-то что было! – закачалась толстуха.
– Что?
– А ты не знаешь? – Она изображает удивление и начинает спектакль.
– Откуда же мне…
– Я ж думала, тебе Антон рассказал…
Да, утром позвонил шеф и сказал: «Нужна девушка на выставку». Это слышали все, потому что директор взял трубку с Олиного телефона. Он спросил ее: «Ты сможешь поехать?» Она обрадовалась: «Как здорово! Но надо дома отпроситься». «Определись в течение часа», – сказал ей мой муж, и она набрала своего.
Разгон она получила сразу.
– От как же ж орал! Так орал! Мы и то ж все слышали, – накручивает кладовщица. – «С директором? Чи с ума сошла, чи нет? Домой не возвращайся!» А она-то ж так просила его, так просила. Говорит: «Я хочу развеяться, сменить обстановку. Новая страна. И все бесплатно!» Не разрешил. Так она ж и зарыдала вся. Говорит: «Дом – работа, дом – работа, как все надоело». Ото ж вся красная и побежала к твоему, в кабинет, а потом курить пошла.
– Странно, – говорю я, – что это у нее муж такой подозрительный…
– А ты бы своему разрешила? – В голосе нашей актрисы послышалось разочарование.
– Да… А что такого? Это работа…
– Ну, знаешь, девка-то она еще та… А мужики – это ж такие… – нужное слово она так и не подобрала. – Вон мой-то ж, пятьдесят стукнуло, а в гараже торчит аж до самой ночи. Чего ж ему там, в гараже? «То ж пиво», – говорит. А я нюхнула – какое ж там пиво? Там же ж водка и духи!
– Ну и что?
– Ох! Ты ж как спокойно относишься ко многим вещам. Я ж тебе просто завидую. – Кладовщица покачала головой и с обидой глянула в окно.
Да, спокойно… Спокойно! Сейчас припаркуемся, выйдем, пройдемся. Мы теперь тоже, как белые люди, на каблуках. На каблучищах!
Носок у меня соскочил с педальки, а тут и штырь в заборчике. Раз – и пулевое ранение. Ничего, буду ездить с простреленным крылом.
– Да ты ж не волнуйся так, Соня. Антону ничего не говори, а то ж он меня уволит, – заволновалась толстушка.
Она выпрыгнула из машины и поскакала в гаражи, шпионить.
Фу, Максик, фу! Как все это мелко. Мелко и скучно. Сейчас, Максик, мы сядем с тобой на скамеечку и опять будем думать о вечном. Я тебе расскажу, как мой Антон упал в обморок.
31. Сцена с удушением
Антон упал в обморок от страсти. Я вам говорю! Точно. От меня он рухнул.
Вечером, в метро, в час пик мы едем домой. Антон держится за поручни, обнимает меня свободной рукой. Моя ладонь у него под рубашкой, нос прижат ко второй пуговице. Иногда он меня целует. Нет, не так, как озабоченные тинейджеры. Терпеть не могу, когда они принародно обсасывают своих девок. Господа, у нас все красиво! Невзначай, просто так, потому что вдруг подумалось. Если Антон опустит лицо, его губы как раз попадают на мой лоб. В эти секунды он думает обо мне. Обо мне, точно вам говорю. Мой организм реагирует безошибочно. Стою рядом с ним, как под теплым душем. Взлетаю, как только он трогает губами мое лицо.
И вдруг его рука соскочила вниз. Он съехал на пол. Я не удержала – тяжелый. Упал и лежит с закрытыми глазами. Зову – не реагирует. Пробую поднять – бесполезно. Открылись двери. Какой-то мужчина вытащил его из вагона и посадил на скамью.
– Все нормально, парень? – спросил он с насмешкой.
Что смешного, сэр?
– Да… – Антон открыл глаза, щеки у него опять порозовели.
– Спасибо, – сказала я дядечке.
– Ну, гуляйте, дети, не падайте, – подмигнул он на прощанье.
– Спасибо, – улыбнулся Антон.
Когда он говорит «спасибо», кажется, сейчас из рубашки выпрыгнет. После такого спасибо его, наверное, во всех забегаловках бесплатно кормят.
Мы дошли последнюю остановку пешком. Он притворялся, что опять падает.
– Испугалась? – и сам меня подхватил.
– Да, испугалась. А что с тобой было?
– Проголодался, наверное…
Ничего он не проголодался! И когда тетки наконец-то собрались прошвырнуться, я думала только об одном: «уходите скорее, уходите, и не вздумайте меня тянуть за собой».
Мне надо! Ничего в жизни не понимаю, второй закон Ньютона не помню, но знаю точно – мне нужен этот мальчик, сегодня, сейчас же, именно он.
А Машка все начес себе лаком заливает:
– Ой, я на рынке сто лет не была. Схожу хоть на экскурсию…
Туфли свои напялила. Дверь закрылась. Лифт загудел.
– Часа на три, не меньше, – говорю.
Как посмотрел! Антон умеет превращаться: из ребенка в зверюгу, из зверя назад в ребенка.
– Иди ко мне.
Он подхватил меня на руки – и в спальню.
Ну что вы! Это был не секс. Вы еще скажите, что автографы наших солдат на Рейхстаге – наружная реклама. Это был не секс – это была победа. Время и расстояние лежат у наших ног. Мы – чудом уцелевшие солдаты, мы добровольцами ушли воевать. За любовь! Мы вырезаем на своем сердце: «Дошли!», «Антон и Соня 1992», «Мы победили!».
До сих пор не понимаю, как простые, земные и даже тяжелые вещи превращаются в волшебство. Как вода превращается в вино? Что особенного происходило на Машкином диване? Я стала расстегивать его рубашку, Антон сам ее быстро стащил через голову. Остановился, рассматривал меня и гладил пальцами осторожно. Застрял на лифчике, я помогла расстегнуть. Я оказалась мягкой и белой в контрасте с его смуглой кожей. Он меня изучал, лично меня, не наглядное пособие по женскому телу. Мне нравится, как он смотрит. Смотри на меня еще! Смотри, какая я! Смотри и трогай…
Ни в какие обмороки не падаю, ни на какое седьмое небо не поднимаюсь – я с Антоном, на земле, в его руках, как в норковом манто.
Это уже потом, когда мы отказались друг от друга, он насочинял, будто бы ухитрился куда-то всунуть мне какой-то передатчик или микрочип. И поэтому он всегда может узнать, где я, и угадывает, если я звоню или думаю о нем. И якобы где-то он раздобыл целую партию этих штучек, и после меня стал их вживлять всем своим девкам.
Врет он! Фокусник! На мне никакого микрочипа нет. Хоть и вздыхала про себя «Неужели! Неужели! Ах! Все как мне надо!», но я была в здравом уме и ясной памяти. Я прекрасно помнила, что в кармане джинсов у меня лежат презервативы. Бросаю пачку на постель, как гранату. Упаковка у него в руках не рвется.
– Ты знаешь, что с ним делать? – Он спросил, и глаза у него на секунду потемнели, любит, чтобы у него все сразу получалось.
Я откусила уголок зубами. Я не спешу. Мне надо все запомнить. И я запомнила. Могу собрать и разобрать с закрытыми глазами. Не понимаю только, как я могла забыть родинку на подбородке?
Что он там врет про свои микрочипы?! Я помню, как он смотрел на меня в последний момент, перед тем как наброситься и съесть, когда вдохнул, когда попробовал на вкус, дикими глазами, мужскими, звериными, пьяными… Его дыхание сорвалось в один глубокий выдох, из крика в стон. Ах! Как услышала – сразу поняла, что такое страсть. Моя страсть помещается в одно короткое слово: «Еще!». Хотя… может быть, тут он как раз и пришел в себя и подсунул мне этот микрочип? Да, был момент… Я лежала у него в руках, он все целовал, целовал… А потом кольнуло что-то резко, в районе сердца. Да нет… Не может быть… Не знаю…
Но я-то тоже, не будь дурой, успела застолбить – вонзила ему свой флаг, аккуратненько, между лопаток: «Я первая! Я одна!»
До нас дошло, что такое рядом. Рядом! Через полчаса придется рвать все по живому. Антон сгребает меня в охапку, чтоб никто не отнял. У него красные глаза, и губы прикусил, сейчас заплачет. И я сбешусь от этого жуткого коктейля из радости, нежности и микроинфаркта. Хочется орать всякие глупости: «Не уезжай! Давай убежим!» Я не ору. Я включаю радио в Машкином магнитофоне и небрежно заявляю:
– Ах! Не знаю, как мне жить теперь… Я даже не смогу и смотреть на других мальчишек…
Ой! Спасите! Он на меня набросился! В одну секунду. Всем телом. Руки сжимает у меня на шее. Мама! Он меня задушит!
– На каких мальчишек?! – Он зарычал.
А глазищи бешеные! Красота! Мужчина! Зверюга! Души меня, души! Еще!
Через секунду Антон опомнился и целует:
– Ты моя. И не думай ни про кого. Ты моя.
– Я знаю, – говорю, – знаю.
И тут какая-то сволочь на радио поставила грустную детскую песню. Что-то там про море… Ля-ля-ля… Про письма…
- Не посылай мне писем напрасных,
- Разве отправишь лето в конверте…
Антон услышал и заплакал. До сих пор такой: танк, а заплакать может над сущей ерундой. Я его гладила: «Не плачь. Не плачь… Что ты! Все будет хорошо… Никуда мы не денемся… Через год уже школу закончим». Глажу его по спине, глажу, а сама думаю: «Неужели забудет меня? Забудет. Вон какой эмоциональный. Сейчас начнет все усложнять. Запутается. Устанет. Да, и девки, конечно, набегут…»
– Я тебя люблю – это главное. – Он успокоился.
Подумал что-то там свое, пацановское – засиял. Спрятал презерватив в карман, застегнулся, волосы поправил.
– Ничего у меня причесочка?
– Отпад, – говорю и хлопаю его по заднице.
32. Вторая сцена с удушением
Зажралась я, сучка! Забыла, что такое сковородочка жареной картошки, один огурец на бутылку дешевой водки, драные колготки, комнатуха в хрущевке… Форель у меня на гриле! Зелень, перчик сладкий, вино и черное платье, бретелечки тонюсенькие.
Жду тигра. Хочу притвориться дурой, но дура я и есть. С порога раскололась.
– За тебя! – поднимаю бокал. – Как лихо ты спас наше семейное счастье!
– Божественно! – молодец, Антон пробует рыбку и не замечает провокации. – Ты мои вещички собрала? Ничего не забыла?
– Да. Собрала. Презервативы положила. А то ты стесняешься покупать.
– Крошка, какие презервативы? – Голодный он всегда начинает кричать. – Я весь в мыле! Работаю как лошадь! Хоть бы кто спасибо сказал! Мы вышли на новый уровень. И твой муж, между прочим, это все организовал. Вы совсем мой труд не уважаете!
– Спасибо. – Я понимаю, конечно, что сначала нужно покормить, но не могу остановиться. – Все тебя любят! Уважают тебя все! И сотрудница твоя рыдает принародно. Хочет работать с полной самоотдачей!
Тигр шевельнул правым ухом и мяукнул:
– Рыбка какая нежная…
– Нет, мне непонятно! – Я выжимаю лимон над его тарелкой. – Кто спас нашу семью? Ты или Олин муж?
Вилочка повисла в воздухе и отлетела в центр стола. Антон покраснел:
– Когда же я уволю эту хренову кладовщицу…
– А зачем увольнять нашу прекрасную кладовщицу? Можно просто снять бабу подальше от дома!
Он переключился на форель и сказал, понизив голос:
– Мне неприятна эта тема.
А надо было гаркнуть как следует. «Мне неприятна эта тема!!! Твою мать!» И кулаком по столу. Но он сказал, как на пресс-конференции, «без комментариев», и я продолжила метать в него дротики:
– Конечно, такой облом! И новая машина не помогла… И новый уровень…
– Я пришел домой отдохнуть. – Кусочки падали у него с вилки. – Спасибо! Успокоили!
– А зачем ты вообще мне тогда говорил про Олю? Не надо меня информировать! Я тебе про своих мужиков не рассказывала!
– А вот это вот правильно! Слишком долгий будет рассказ! – Он хохотнул, потом поглядел на бутылку вина, на рыбку, взял трагическую ноту и с чувством продолжил: – Мое сердце! Мои нервы, разбитые на работе! Вы думаете, деньги с неба валятся? Что ж мне так с семьей-то не повезло! Что ж я не геолог! Жил бы в палатке.
Читать бесплатно другие книги:
