Разлюбил – будешь наказан! Крицкая Ирина
– Время еще есть.
– А давай я тебе минут через пять перезвоню, – Антон заговорил, как менеджер по работе с клиентами, – сейчас я уточню кое-что…
Нет, ну что вы смеетесь? Вы сами попробуйте вот так вот, через двенадцать лет позвонить кому-нибудь, кого вы на последний поезд провожали, а я на вас посмотрю. Через костер прыгали по детству? В прорубь? Нет? Ну, попрыгайте!
Дефилирую мимо. Отвернулась. Антон смотрит на меня! Спиной чувствую, смотрит. Пусть глядит, не узнает все равно в этом ракурсе. А девушка несет ему второй графинчик.
А пусть бухает! Сто лет мне не нужен этот замотанный суровый мужик. И тот мальчик, которым он раньше был, мне и подавно не нужен. Что магнитит меня? Есть в зале врачи? Поставьте диагноз. А я вам сейчас сама скажу. Он, Антон Дмитровский, к моему заболеванию прямого отношения не имеет. Он для меня, как сквозняк для радикулита. Понятно?
Наш дипломатичный Ромочка подсуетился. В микрофон объявили: «Для наших гостей из Италии звучит эта песня!» И музыканты запели:
Ла ша тэ ми канта-а-а-а-а-ре…
– Софи. – Тони хочет танцевать, он спросил моего мужа: – Антон? Можно?
– Забирай, – тигр махнул рукой и пригласил маленькую костлявенькую переводчицу.
Я танцую с мафиозо и слежу за зеленой спиной. Антон снова поднял рюмку, зашвырнул грибочек с вилки в рот и звонит. Нет, не мне! Сказал пару слов и запихнул телефон в задний карман. Нет, достал… Нет, опять запихнул.
– Софи, белиссимо… – Тони ведет меня к столу, я улыбаюсь ему и смотрю на Антона.
Он курит. Мнет сигарету в пепельнице и снова достает телефон. И снова закуривает. И опять бросает телефон.
И я достаю сигарету. И вторую достаю. Тони щелкает и щелкает зажигалкой. А я стучу и стучу каблуком. И Рома запевает:
– Однажды утром в 1994 году…
– У-у-у! – заорали все на такой заход.
– …я просыпаюсь без денег, без работы, без жены, со страшной головной болью в съемной халупе и думаю: «А не повеситься ли мне?»
– Браво, Рома! – Я закричала.
Антон вздрогнул. Обернулся. Шарит по залу глазами. Нет, меня не видно, я прячусь за пиджак Тони.
– Захожу на кухню. Тараканов море – кушать нечего. Из последних сил хватаю себя за шкирку, наскребаю какую-то мелочь, спускаюсь в магазин. Полки – под ноль, только соль пирамидками. Помните, пачки так друг на друга пирамидкой складывали?
– Да, помним, помним, – народ отвечает.
И я киваю со всеми, да, да, помним мы, помним мы эти пустые полки. Эти похабные пирамидки… Я тоже просыпалась в такой же халупе, с тараканами, и тоже выползала на кухню. И точно так же думала: с какого Дону я прошлой ночью решила попробовать эфедрин внутривенно? Как я могла! Одним шприцем по кругу! У меня сессия! У меня в десять интервью! Меня мама ждет на выходные! А я стою на чужой ухлюстанной кухне с абсолютно реальным чувством пребывания в городской канализации. Грязь, холод, дикий сушняк и пустота. Бермудский треугольник вместо сердца. Спасите меня кто-нибудь!
Пью, пью, пью – ни сушняк, ни ужас не проходят. И вдруг – конверты. На столе лежат чистые почтовые конверты и несколько неотправленных писем в Ереван. Я беру один… Нет, не я беру, рука сама автоматически потянулась и написала на нем адрес. Нужно было за что-нибудь схватиться, и я нацарапала: «Антон, мне страшно».
А у него там веселуха! И программа своя на местном телевидении, и универ, и девушки, рядом с домом, все королевы поголовно. С некоторыми у него просто секс, с некоторыми безудержный секс, а в некоторых он влюбляется, да еще как! А иногда просто хряпнет стопарик, заграбастает в охапку новую нимфу и рассуждает: «Какая разница, кто сегодня будет моей королевой? Все равно я ее вылеплю, выстругаю, создам»…
– …денег хватило на чекушку и пачку соли, – сообщил Рома. – Сначала я наливаю себе сто грамм. Потом достаю кофемолку и превращаю эту соль в белый порошок.
– Зачем? – удивляется народ.
– Нафига, Ромка? – все зашумели.
А я на стульчике ерзаю, рыбку с лимончиком ем. Когда это кончится? Антон еще держит в руке телефон. Чего, ну чего ты его держишь? Хрястни его об пол! К чертям собачьим! И беги! Беги ко мне! Смотри – я красивая, молодая, пьяная – иди, не бойся!
– Короче, рассыпал я этот порошок в пакетики грамм по десять. Напечатал этикетки, – Рома поправил бабочку и поднял руку. – А теперь, внимание! Что было написано на этикетке?
– Героин, – шумят парни.
– Гербалайф, – девушки.
– Сто баксов за правильную версию, – банкует Рома.
– Виагра! – откровенничает жертва гормонального взрыва Натыкач.
– Двести баксов! – Рома поднимает ставку.
– Ну, хватит! Колись уже! – шумят ему.
Ну, какая мне разница, что он там на своих этикетках написал! Смотрите – две шалавы подошли к Антону и бухнулись рядом, как старые знакомые. Проститутки, даже не буду их вам рисовать, маленькие, страшненькие, на трассе таких много. Девки чокаются с Антоном. Он развесил лапы у них на плечах. Как он мне нравится! Как все правильно делает!
– «Мгновенная смерть»! – объявил Рома. – Средство от тараканов! Новинка. Московский институт.
Все закричали «Супер!», захлопали, даже Тони заморгал блестящими глазами. Только муж мой курил и покачивал ботинком, он уже знал наизусть все эти притчи.
– Переводи, переводи, – сказал он Сабрине, – русские народные сказки.
– Набиваю этой солью чемоданчик, – Рома потирает ручки, – еду в колхоз. Быстренько собираем народ в клубе. – Он откашлялся. – «Я – представитель московского завода ЗИЛ. Всем, кто покупает новое запатентованное средство от тараканов, – холодильники со скидкой!»
– Ой, Рома! – Оля засмеялась. – Моя свекровь на такое купилась!
– Да! Народ – попер! Я даже посадил местную даму фамилии записывать. Ага, в тетрадочку. Какой у меня был навар! И главное – я в ритм вошел, вешаться передумал.
– За оптимизм! Давайте выпьем за оптимизм! – завизжала Оля. – За нашу вечную молодость! И не-у-вя-да-ющую ааааааааа красоту! – Натыкач ее совсем защекотал.
Выпьем, выпьем, подождите. Вот Антон отодвинул девушку. Встал и направился к музыкантам. Шустер! Музычку ему подавай. Он повис на стойке с микрофоном, и солист замолчал. Сразу вылезли грубые хаханьки, визгливые хиханьки, по кафелю заскрежетали металлические ножки…
К нашему столику подходит бармен и что-то нашептывает парням. Господин Натыкач с интересом его слушает, а потом отвечает писклявым тенором на весь зал:
– Возитесь вы с ними сами за такие деньги!
Пьяные дамы с соседнего столика захохотали ему в ответ.
– Рома, – мой муж усмехнулся и положил себе еврейский салатик. – Ну а теперь признайся, тебя ни разу не раскололи?
– Да ты что! – обижается Рома. – Народ у нас доверчивый, как скажешь «из Москвы», сразу падают ниц.
И тут через зал прогремело:
– Ну спойте мне эту песню!
Это он, мой пьяный ньюф. Затребовал музыку и теперь возвращается к своему столику. Даже интересно, что он там заказал. Сейчас еще разочек с Олей чокнемся, и пойду к нему. Антон, скажу, гони ты всех своих шалав – я к тебе пришла!
Что там клавишник пробует, не пойму…
- Мы расстаемся – ну и прекрасно.
- Ты промолчала, я не ответил…
Это же его несчастная песня! Да, он любит сантименты! Вспомнил меня!
– Соньчик, пойдем? – Муж зовет меня танцевать. – Пошли, пошли. Ты что грустная такая?
– Ничего я не грустная, – говорю, – песня дурацкая…
- Не посылай мне писем напрасных,
- Разве отправишь лето в конверте…
– Соньчик, – он наклонился ко мне близко-близко, – не изменяй мне. Я обижусь.
– Тихо, – говорю, – я песню слушаю. – И выглядываю из-за плеча, смотрю на широкую зеленую спину.
Как он близко! Я даже сережку в ухе разглядела. Казаков, небось, у себя в роду нашел. Повернулся! Посмотрел в мою сторону, в середину зала. Нет, опять не увидел меня в темноте. Смотрит и не видит. Взгляд испуганный, озябший, так бывает, когда человек выныривает из своих снов, начинает искать их и щурится на свет.
Все! Дождалась! Дотанцевалась. Солист еще дотягивает про «лето в конверте», а девушка уже принесла Антону счет в маленькой шахматной коробке. Он встал, махнул своим на прощанье и направился к выходу. Бесхозные прошмандовки потащились за ним.
Наши мальчики распустили галстуки и пошли играть в бильярд. Натыкач и Оля смылись в номера. Рома поймал инженера с немецкого завода комбайнов и пил, пил, пил, пил его кровь. Зал начал расползаться, а меня, как всегда с печали, потянуло на стриптиз. Я крутила голыми плечами перед носом у Антонио и несла ему русскую пьяную пургу:
– Не облизывайся, Тони. Это все не твое… Нет, нет, нет, не твое… А у него, ты представляешь, Тони? У него сейчас знаешь что? Ха-ха-ха!!! У него безудержный секс! Ха-ха-ха! Безудержный! У тебя такой был? Без-у-держ-ный секс, понимаешь? Толку от него никакого. Хочешь пить, а тебе голову моют, и моют, и моют…
В общем, я ни в чем не виновата. Просто Антонио услышал слово «секс». И мы пошли в номер выпить за отмену эмбарго на ввоз импортной сельхозтехники.
Ну, может, я и заорала разочек. Перевожу дыханье и слышу за стеной такие же экстазные крики, в соседнем номере кто-то отчаянно отрывался. Я прислушалась и начала одеваться. Тони чмокнул меня в нос. Я прижала палец к губам и прошептала ему: «Тони, ты красивый!»
Закрываю дверь и вижу пастушек, которых увел Антон. Мы с ними нос к носу столкнулись в коридоре. Стоим и смотрим друг на друга, думаем об одном и том же: вот кто орал через стенку!
Эти сучки выложили на ресепшн синюю купюрку и говорят:
– Пусть поспит, ему с утра на работу.
– Вы че? Девки? – администраторша скривила малиновые губы.
– А нам пофиг! – говорят. – У нас сегодня профессиональный праздник.
Девушки шагнули к лифту, но я быстренько двери закрыла, уехала одна. Не хватало мне еще семь этажей слушать их впечатления.
45. Водка
Утро, начало девятого, бар внизу еще закрыт. А пить очень хочется. И кофеечку. Волосы мокрые, знобит, и я бегу, ищу заведение. Нет, никаких мыслишек у меня в голове волнительных, но… все-таки обидно. Он что, не понимает? Жизнь пройдет, и мы не встретимся. Я не успею сказать и спросить про самое главное. А мне надо! Мне надо вынырнуть на поверхность и глотнуть кислорода. Я засыпаю в сугробе белом, что не ясно?
Я иду вдоль длинного здания, дергаю двери мелких кафешек. Вот тут открыто, кажется…
– Открыто у вас? – спрашиваю и к стойке сразу.
Все, сдаюсь! Не буду из себя пионерку строить, я знаю, вы меня насквозь видите. Там он, Антон. Сидит, мерзавец, и ржет еще с барменшей.
– Все, – слышу его голос, – я теперь старый и больной. Песок сыпется.
Понятно, какие у него шуточки? Подхожу, улыбаюсь, а ручки мои сами тянутся выше, выше к его сонной артерии. Ага! Испугался! И на лбу бегущая строка: «Тревога! Воздушная тревога!»
– Слава богу, ты здесь, – говорит, – а то я вчера подумал – мерещится.
Я сажусь к нему за столик и вздыхаю:
– Как ты мне надоел!
– Я хотел тебе вчера позвонить… Очень хотел. Вот сегодня, как раз сейчас, подумал, а ты вдруг здесь…
– Эспрессо, – я заказала, – апельсиновый сок и… – я посмотрела на пустую стопку у Антона, – и водку тоже.
– Соня… – Он откинулся на спинку и схватил меня за горло своими черными глазами. – Соня… Ты опять такая же.
– Ага… В баре, утром, с бодуна… Как алкоголики.
– Ничего смешного. Между прочим, мне еще работать сегодня.
Я сморщилась. Меня тошнит, когда я слышу: «Между прочим, мне еще работать сегодня». Это в двадцать лет мужчины про любовь говорят, или в пятьдесят, а в тридцать они все на своей карьере повернуты. Тридцать лет – самый противный мужской возраст. Силу уже почувствовал, а мозгов по-прежнему не хватает, чтобы не воспринимать все свои подвиги всерьез. Но ничего, прощается, все понимаю, мне тоже снился микрофон, когда я бросила работать.
Рюмки стукнулись. Первый раз вместе пьем, да еще в девять утра. Я подцепила огурчик у него с тарелки. Он улыбнулся и глядит на меня как художник, монтирует меня в свою картинку, как неожиданный фрагмент.
– Дай мне руку, хочу потрогать. – Я взяла его ладонь и сжала изо всех сил.
– Так, расскажи, что с тобой? С мужем все нормально? Что ты вдруг встрепенулась?
– Да, все хорошо, претензий нет.
– А то я уж подумал…
– Нет, все нормально… – Я погладила его по щеке. – Представляешь, я твою родинку вот эту вот не помню.
– Она тогда меньше была.
Антон курит и смотрит на меня, на осеннюю улицу за окном. Пальцы у него крупные, ладонь широкая, мягкая, сигарета кажется игрушечной. Вот она – патология: наблюдаю, как мужик курит, и не могу оторваться. Плечи раскинул, локоть лежит на столе, на рубашке две пуговицы расстегнуты, шерсть черная торчит, нижняя губа выдвигается вперед, выпускает дым…
– Ох ты! – Он стряхнул пепел себе на джинсы.
– Не прожег?
– Ничего, ерунда. У тебя платочка нет?
– Нет… у меня его никогда нет. – Я забрала салфетки с соседнего столика.
– А я хочешь, угадаю, за кого ты замуж вышла? Я, между прочим, помню одно твое письмо. – Он передразнил меня: – «Новый год я встречала у своего друга, его тоже зовут Антон. Это он подарил мне щенка»… Да? Угадал?
– Да, тоже Антон, – я улыбнулась.
– Нашла поближе, – он усмехнулся, – у тебя всегда есть второй Антон.
– Целых два теперь. У меня и сын Антон.
– Да?
– Нет, не из-за тебя. Просто имя нравится. Я к нему привыкла.
– А у меня рыжий мальчишка, представляешь, получился.
– Так тебе и надо.
Я засмеялась на нервной почве, а у него глаза к небу пошли, облизнулся. Это значит, сейчас начнутся комплименты.
– У тебя появилась такая женская красота… – я же говорила! – Увидел твои фотографии – мне так приятно стало… Правда. Для меня картинка вообще очень много значит.
В кармане у Антона запел телефон. Та самая музыка была, под которую мы на море просыпались.
– Да. Помню, – отвечает, – я все помню… Да, я уже у себя.
– Песенка прикольная, – я ему подмигнула.
– Давай я тебе закачаю. – Он перекидывает мне нашу латино и соображает вслух. – У меня дела сейчас… Часика через два я освобожусь… Вернусь сюда… Позвоню…
– Да, я могу сказать, что к Машке еду…
Я тоже вслух думаю, дура, про себя думать нужно! Получилось некрасиво. Как будто пьешь из двух стаканчиков одновременно и проливаешь себе на платье.
– Посмотрю на тебя еще чуть-чуть… – Антон вздохнул, кивнул барменше.
Он крутит в руках пустую стопку и рассматривает меня. Я взяла сигарету.
– Нет, не надо звонить… – вырвалось у меня вместе с дымом. – Зачем? Ты устанешь, испугаешься, и некогда тебе… и… дурак ты вообще… Да. Но потом, когда я уеду, опять будешь ловить в толпе рыжих девок… Да, будешь. И от черных собак будешь шарахаться.
– Х-ха… – Он погладил себя по губам. – А ты своему олигарху истерики будешь закатывать. Душить его будешь, к кровати привязывать… И кота своего Антоном назовешь. Ты еще хомяка Антоном назови.
– А ты скоро начнешь шлындать по своим мастер-классам и снимать там юных девок!
– Да, угадала, я уже начал. Прошлым летом нашел девчонку с веснушками, такая же рыжая… нос длинный…
– Ага, будешь малолеток кадрить, а потом писать в свой журнальчик про синдром Гумберта, про то, что раньше люди в семнадцать лет женились – и ничего, песенки себе в телефон слезливые будешь закачивать…
Я противным голосом процитировала его посты: «Он с нежной грустью вспоминал маленькую станцию, такую маленькую, что поезда там почти не останавливались…»
– Ты думаешь, я тебя вспоминал? Мне нужны были те ощущения, те чувства, которые я испытал… с тобой. Да, с тобой. Но я не тебя искал – то свое состояние…
– Ха! А кто его провоцировал?
– Ты, Соня, ты. Но дело не в тебе. И не во мне. Это была какая-то удачная комбинация… Биология, не знаю, психология, возраст такой, и чистота… Да, чистота и не знаю что еще… Все сошлось в точку, поэтому и был эффект.
Антон говорил осторожно, боялся сделать резкое движение, а сам все терзал стаканчик, нажимал на него пальцами, так что они стали белыми.
– Но больше ведь не повторилось… – Я выкинула трубочку из стакана.
– Да, не повторилось…
– Врешь?
– Нет. Я не вру. Я никогда тебе не врал.
– Врал! Ни шагу без брехни! Ты меня не любил ни грамма!
– Я не врал. И не вру. Я любил…
– А вчера?
– Соня… Понимаешь, у меня сейчас все сложно…
– Сейчас! У тебя всегда все сложно. И всегда у тебя все будет сложно!
– Я хотел тебе позвонить, правда, очень хотел… Но не смог.
– Почему?
– Тебе объяснить?
– Объясни.
Антон поднялся.
– Иди ко мне, – сказал, – объясню.
Я совсем не самодостаточный человек. Позор! Я считаю себя живой, только когда отражаюсь в других глазах. Когда Антон глядит на меня, я чувствую себя очень живой. Да, но его личной заслуги тут нет, он просто специальный реагент для меня, и все. Напустил, небось, феромонов, аферист. Поцеловали ее, она и закайфовала, шалава. Господи, неужели это все суета? Неужели это все мирское? И опять забудется? И покажется смешным? И уже никогда не повторится?
Антон отпустил мои губы и целовал меня в лоб, долго-долго теплым ветерочком.
– Знаешь… – Он улыбнулся. – Мне все время не хватало… чего-то… Я все думал, чего?
– Да, мне тоже… очень не хватало… чего-то…
Мой нос опять у него на груди, у расстегнутой рубашки, на второй пуговице. И в ушки шепот:
– Спасибо… Спасибо, Соня.
– За что?
– Спасибо, что ты есть.
Хотела сказать «пожалуйста», но зазвонил мой телефон, новой летней песенкой.
– Соньчик, ты где? – Это муж, как всегда вовремя. – Мне переобуться нужно срочно. Я подыхаю в этих ботинках. И переодеться. Я брюки себе прожег. Чем, чем! Пепел стряхнул. Подготовь мне все, я спешу.
– Сейчас, – говорю, – иду.
Мы вышли на улицу. Нам осталось пройти вместе пять минут. Прошвырнулись бы еще, но маршруты разные. Надо, чтобы кто-то их свел, а сами мы ни-ни. Нам идти через сквер ВДНХ, и по аллее к метро, в тот комплекс, где у Антона студия, и от меня гостиница. И дальше у каждого своя траектория.
На первом этаже, в фойе нас ждали двое финансистов. Мой муж и жена Антона. Мой кот сидел в кресле у низкого столика. Ноги вытянул свои измученные и смотрит исподлобья. Напротив стояла красавица, держала на вешалке белую рубашку. Когда она повернулась, стало видно ее живот, месяцев на восемь.
Секунду все стреляли друг в друга острыми глазами и дружно делали вид, что никто никого не узнал. Красавица подхватила Антона за руку и повела на выход. Он на секунду обернулся. Хотел улыбнуться, но… сорвалось. Взгляд его был суетливый и нервный, как будто он что-то забыл.
Мы поднимаемся в лифте. Муж мой ругается молча, я огрызаюсь вслух:
– Что? Что не так? Что я сделала такого? Я сейчас уеду! Прямо сейчас собираюсь и еду домой!
Он открыл наш номер и сделал шаг вперед. Но что-то вспомнил, вернулся и демонстративно пропустил меня вперед. Стянул тесные ботинки и со злостью распинал их в разные стороны.
Р.S
Я вернулась домой. Охранник открыл ворота, поздоровался, но в ответ не улыбался. Я тогда сразу поняла – что-то случилось, что-то неприятное случилось, пока меня не было.
Посмотрела в сторону виноградной беседки, оттуда всегда выбегал наш пес. Я ждала, когда он подойдет, накинется на меня всей своей тушей, но Максика не было.
– Пропал, – мне сказали, – два дня уже нету.
– Как вышел?
– Не знаем… Думали, думали…
Максика искали все. В нашей конторе к нему привыкли. Он любил сидеть в офисе, со мной ему было скучновато, а в офисе у него было общество, там его гладили за ушком и говорили ему комплименты. Он лежал в торговом зале под кондиционером, вилял хвостом и беседовал на своем собачьем языке. Иногда это было очень весело. Когда Оля тормозила, клиент тихонечко зевал – и Максик смачно зевал во всю глотку.
Рома за один вечер успел объехать весь поселок. Он заходил в каждый двор и спрашивал, не видел ли кто большого водолаза. Да что во двор… Ромочка не стеснялся, если слышал собачий лай, проходил смотреть будки и вольеры. Здесь почти у всех большие собаки, в каждом коттедже живет овчарка, алабай или кавказец, и все они гавкали хриплым басом, как Максик. Но Макса в чужих дворах не было. Кто-то видел его на улице, чьи-то дети встретили его на дороге, в какой-то двор он заходил… Мы не нашли.
Я развесила объявления «Пропала большая черная собака». Облепила все ближайшие супермаркеты, объехала придорожные кафешки и заправки. Я была так расстроена, что грешила даже на дешевые шашлычные.
Мы повесили запросы на всех городских форумах. Люди отвечали, говорили, что видели Максика в разных районах, на другом конце города. Мы ездили туда, смотрели все собачьи выгулы, но Макса не нашли. Куда он мог подеваться? Кому могла понадобиться взрослая крупная собака?
Прошел сентябрь, но Макс не появился. Я убрала из кухни его большие миски и спрятала подальше все поводки и ошейники. Я перестала его ждать. Решила для себя: «Скорее всего, Макса сбила машина». Наша дорога выходит на большую развязку, и там все летят, жмут на море последнюю сотню, никто не успеет притормозить, даже если захочет.
С Максом я попрощалась, но уже не ревела как в детстве, теперь я взрослая тетя и больше не плачу из-за собачки. Только иногда на улицах мне мерещился черный пес. Издалека я замечала силуэт, подъезжала ближе… В основном это были кавказцы.
Однажды весной, когда я была уверена, что уже забыла Макса, мне снова померещилось. Я увидела ньюфа у набережной, собаку выгуливала женщина. Мне показалась знакомой ленивая тяжелая походка этого пса. Я проезжала мимо по шоссе и сразу не смогла остановиться. Бросила машину метров за сто и побежала.
Рванула наперерез через поле, где мальчишки играли в футбол. Женщина с собакой уходили вниз, на реку. Я позвала, заорала им вслед: «Максик!» Собака повернулась, женщина пошла быстрее, я догоняла. Поближе стало понятно, что это не Макс. И размером меньше, и морда другая, я уже поняла – не Макс, но все равно подошла и еще повторяла: «Максик… Максик…» Женщина улыбнулась. Сказала мне: «Это Мона». Я отдышалась и начала ей рассказывать, что в августе потеряла собаку и до сих пор никак не могу найти своего ньюфа.
Читать бесплатно другие книги:
