Разлюбил – будешь наказан! Крицкая Ирина

15. Хочу целоваться!

Ворочаюсь. Уснуть не могу. Переползаю из розовой спальни в голубой зал. С подушками, с одеялом, с маленькой дочкой. Я задыхаюсь! Выключаю кондиционер. Открываю окно. Слушаю, как шумит поток машин. Поток, я вам точно говорю. Второй час ночи, народ все рулит, прут на море, страдальцы.

Синие шторы надуваются от ветра, как паруса. Тени от клеток похожи на морские канаты. Представим, что я на корабле. Это не огни автострады, это фонари на палубе. Пассажиры думают: «Это кто ж вон та вон, рыжая помпуха? Ото ж вот та? Да вон же ж мелкие при ней. Муж у ней чи золотопромышленник, чи нефтедобытчик?» И никто не знает, что в каюте, на самом дне чемодана я прячу свой старый пиратский флаг.

Бежать, бежать отсюда срочно! Спасаться! К Антону. Солнце еще высоко, а я уже иду к нему по аллейке, под каштанами, прячусь в тень. Слава богу, с ним ничего не случилось. Проснулся к обеду, искупался в море, выпил стакан компота – и голова не болит. Вытаскивает руки из карманов мне навстречу и цветет, радости не прячет. А это значит, что сегодня, по законам жанра, Антон начнет сокращать дистанцию. Посмотрим, посмотрим, как он это сделает.

Так… Объект меняет маршрут. Никаких аллеек, идем туда, где никого нет, вдоль берега, за желтый обкусанный утес, вверх по склону. Все заросло ежевикой. Колючки царапаются. Антон веселит меня байками про свою бабушку. Старушка явно прибабахнутая, в порыве гнева швырнула в него живым котом. Кот проходил мимо.

– Я даже номер сделал для концерта «Старушка и кот». Весело получилось. Все смеются! Не понимаю только до сих пор, почему все смеются… – кокетничает Антон и между делом добавляет: – Вообще-то я хочу стать режиссером.

– Снимать кино? – Мамочки, я падаю в обморок.

Детский сад! А я все жду, когда же он меня поцелует.

– Да, а что? Хочу свою телекомпанию. «Антон Дмитровский представляет». Почему «Уолт Дисней представляет» можно, а «Дмитровский представляет» нельзя?

Как смешно он говорит! Да еще окает все время! Мечтает о телекомпании, смотрите на него! Да знаешь ли ты, несчастный, сколько денег тебе потребуется! Какой наивный мальчик! И какой красивый… В этот момент, сейчас, когда говорит о приятном, срывает черные ягоды, прикусывает нижнюю губу и весело глядит на меня игривыми глазами.

– Что ты смеешься? – спрашивает и сам смеется.

– У тебя все губы синие. – И я смеюсь, мне хорошо, вот и смеюсь. – Ой! У меня тоже синие, да?

– Да…

Он притих. Посмотрел на меня, как на неизвестную зверушку. Подошел ближе. И вот, вот сейчас… сейчас…

– Давай поцелуемся, – говорит.

Ну, наконец-то!

– Давай. – Я поднимаю к нему лицо.

Он слегка дотронулся губами и остановился. Посмотрел с вопросом. Не понял: взят барьер или нет? Нет, конечно. На этом нельзя останавливаться. Сейчас я научу его целоваться. Боюсь, сама боюсь, но прыгаю с вышки – начинаю облизывать его нежные, еще совсем детские губы.

Открываем глаза. Я немножко боюсь, а вдруг он сейчас скажет «фигня» и сбросит меня с обрыва? Нет, не сбросил.

– Понравилось?

– Да, – отвечает и смотрит удивленно, а потом хвать меня – и к себе в охапку.

Молодец! Меня так и надо, сгребать в охапку, а то убегу.

Кругом тишина. Абсолютная тишина, звук кто-то выключил. Внизу море – глубокий синий цвет с зеленым пятном у берега. За спиной пушистый склон. И небо совсем низко, у нас в руках, неподвижное, как на картинке. Облако повисло в стороне. Так четко прорисовано… Если бы сама все это не видела, сказала бы – мультфильм.

Сфотографируйте кто-нибудь! Я хочу запомнить себя с этим мальчишкой, на этом склоне, в один-единственный момент, без времени, без контекста. В момент, который уже исчезает, тает уже сейчас, пока мы еще стоим рядом.

Таял, таял, но, видно, так и не растаял, если сейчас вы все это видите вместе со мной. Мы до сих пор там, на склоне, в зарослях ежевики, два красивых ребенка, стоим и целуемся. А вас завидки берут.

16. Подарочки

Всю ночь не спала. Страдала без любви! А кого волнует? С утра пораньше звонит мой узурпатор, срочно требует к себе. И опять нудным деловым тоном, как они быстро его осваивают, эти директора:

– Э-э-э… Спустись ко мне на минуту. Ролик монтируем, рекламный, хочу, чтобы ты посмотрела… На всякий случай.

Нет, ну а что я хочу? Чтобы через десять лет безраздельного правообладания мой законный муж все еще радовался, что ему выдали патент? Даже смешно, если он будет приходить домой и каждый вечер удивляться: «Как! Ты снова здесь?! Неужели! Какое счастье!»

Антон Сергеич, принципиально не глядя на меня, запускает видео на своем компьютере. Попробую вникнуть в суть.

– Да… нормально вроде бы все… колоски золотые… сеялки красные… музычка прикольная… – Как сейчас я далека от всего этого железа! И от монтажа, и от рекламы я тоже далека. – Мне нравится, – говорю, – покатит. – И замечаю на столе ведомости с зарплатой и, уж извините, сую туда нос.

– Это что, у нее такая ЗП? – Я смотрю, что он начислил нашей восходящей звезде.

– Да… – отвечает мой муж как ни в чем не бывало.

– Но у меня была в два раза меньше…

– Ну! Когда это было… Мы всем повышали.

– А это что? – Я читаю графу «Премия». – За что мы секретаршам такие премии выдаем?

– Я всем выдал премию, – отвечает он раздраженно. – Мы хорошо поработали в этом месяце.

Тут открывается дверь, и красота является с подносом. Принесла свой дурацкий кофе. В глазах у нее горит мигающий зеленый. Отирается, сучка, возле молодого красивого мужика и еще премию за это получит! Завалилась в прозрачной кофте! А вы говорите, у меня паранойя. Для кого она тут своим красным лифчиком отсвечивает?

– Спасибо, Оля, – кивает пока еще мой ангел… или тигр, теперь уж не знаю, – через пять минут выезжаем…

– Да. – Она развернулась и беспардонно застучала копытцами.

– Кстати, Соньчик, только что пригнали… Посмотри.

Антон открыл жалюзи и улыбнулся, сначала в окно на свою новую машину, потом украдкой покосился на дверь, точнее, на Олину задницу.

– Ну! Как тебе мой новый танк?

– Супер! – говорю, наученная горьким опытом. – Отпадная тачка! Офигеть, какой ты стал крутой!.. А почему мне столько не платили?

Извините… Я хотела сказать совсем другое… Я имела в виду «На мою задницу смотри!».

– Когда это кончится? – закричал Антон. – Может, ты тут за меня посидишь, а я наверх пойду?

– Что ты орешь? Ты пойди на свою красоту поори!

– Как меня уже это достало! – Он швырнул в меня связку ключей.

– И меня достало! Я уеду от тебя! – пропела я свой последний хит и опять хлопнула дверью.

Докатились! Да лет пять бы назад мы бы вместе в обморок рухнули от такой классной тачки. Сходили бы отметить куда-нибудь, катались бы всю ночь, и на заднем сиденье… Ох! А теперь… Я смотрю из своей башни, как мой муж выходит на парковку. Мужики его обступили. Как маленькие! Глазеют на новую игрушку. И Оля за ним, от бедра, на мое законное переднее сиденье прыгает. «В налоговую!» Вот как это теперь называется.

И я поеду. Заведу свой тарантас. Покатаюсь по городу. Помыкаюсь одна по миру. Сначала потрачу все деньги. Все до копейки на разную фигню спущу. А потом отвезу детей в зоопарк – «К жирафам!». И знать не хочу, когда он вернется.

Выдрипываюсь я обычно до вечера. И всегда возвращаюсь домой. А куда же еще мне с детьми и с такой огромной собакой возвращаться? Я не могу жить одна, я беззащитная, слабенькая, доверчивая, меня так легко обидеть. Тигр меня охраняет. Нет, это не он заточил меня в башню. Это я сама заточилась. Тигр ни в чем не виноват. Надо срочно мириться, у него же утром самолет.

Собираю мужу чемодан, бегаю со шваброй и время от времени поглядываю в окно. Нет, не вернулся еще. Разлюбил, и за это будет казнен. Хотя ужин на всякий случай надо приготовить. И грязь эту на лестнице наконец-то…

Моя маленькая дочка ползает под столом. Пробует собачий корм. Ей нравится. Ей хорошо, а мне плохо. Я срываю зло на сыне:

– Ну, убери ее! Ты видишь, она ест из собачьей миски, – говорю я противным директорским голосом и режу, режу, режу лук на тонкие колечки.

А чего орать? Корм отличный, тридцать процентов протеина, витамины – волноваться нечего. Ох, палец порезала! И телефон запел не вовремя. Держу окровавленную руку в полотенце и опять на сына:

– Телефон! Подай мне телефон, что, не слышишь? Где? Откуда я знаю! Ищи.

Это тигр, больше мне никто не звонит. Говорит неожиданно ангельским голосом:

– Крошка, ты дома? У меня для тебя сюрприз.

А сам уже подъезжает, уже сигналит. Я выхожу на балкон и вижу – за ним катится фургончик. Из него выскакивают два грузчика, вытаскивают большую длинную коробку. Антон улыбается мне снизу. Улыбается! Хоть и на какой-то звонок отвечает, а смотрит на меня, мне рукой машет! Что там в коробке? Неужели? Беговая дорожка! Моя тяжелая артиллерия!

– Это еще не все. – Он забегает на ступеньки в мою башню и достает из кармана…

Простите… Знаю, знаю, как неприлично хвалиться… но это была маленькая бархатная коробочка, а в ней… темно-синие камушки… в белом… Все-все-все, молчу. Молчу-молчу. Оказывается, я обожаю сапфиры!

Мама мия! Он меня целует! В губы! Сам! Без принуждения! Кажется, ему даже приятно.

– А ты думала, я уеду в твой день рожденья, оставлю тебя одну и без подарка? – улыбнулся мой ангел и улетел.

Улетел и давай названивать. Из Милана: «Крошка, ты лучше всех. Я без тебя не могу… Здесь такая обалденная пицца. А мясо фуфел, ты в сто раз вкуснее готовишь…» Из Болоньи: «Крошка! Мы тут у Антонио на заводе. Какой у него винный погреб! Я показал всем твои фотографии. Итальянцы оползли, у них такие страшные бабы…» Из Вероны: «Крошка! Я тут в замке у Джульетты в журнальчике расписался. Да есть тут специальный журнальчик. Пишешь имена – и любовь гарантирована. Титяк тоже расписался…»

Вижу, вижу, как вас затошнило от этой идиллии. Ничего не поделаешь – многим неприятно, когда у других все хорошо. Все, молчу. Понимаю вас прекрасно. Меня тоже иногда передергивает от чужого счастья.

17. Люблю!

Третий день собираюсь вам рассказать, как он сказал «люблю». Третий день собираюсь и не могу. Только сяду за комп – зависаю. Меня уносит на горячий песок, и я опять иду рядом с ним, забегаю босыми ногами в мягкую пену… А дети тянут за руки, то кормить, то играть, то уроки помочь… Я размешиваю мед в теплом молоке, а сама чувствую песок в летних шлепанцах. Уже пора бы сказку на ночь, а потом я свободна, и все вам расскажу, но… опять не получается. Обнимаю свою маленькую помпуху, буроблю ей: «Я снесу вам другое яичко, не золотое, а простое», закрываю глаза – и с концами… улетаю к нему, на пляж. Даже правое плечо становится теплее, как раньше, когда он был совсем близко. И море опять шумит в моей пустой бесстыжей голове.

Мы идем вдоль волны по мокрому песочку. Я оборачиваюсь посмотреть, как исчезают следы. Забежала по колено освежить ножки. Один шлепанец соскочил, его подхватило волной, еле успела поймать – сарафан мокрый.

Антон сегодня молчит. Наблюдает за мной. Его глаза похожи на два выстрела. Цветастая рубашка отлетает на ветру. Плечи разворачиваются изящно и легко. Пытается пристроить на нос темные очки. С местного рынка, от Ашота, кривые, само собой. Обхохочешься! Антон улыбнулся: «Мне с очками не везет», и снова серьезный-серьезный.

У воды лежит мертвое дерево, осталось после урагана. Живописное до ужаса, белый ствол и сучья корявые, как старушечьи пальцы. Тяжеленное, с места не сдвинешь, поэтому его и жечь не стали. Мы садимся на бревно и разглядываем темно-синий горизонт. Вдалеке волны совсем черные, а у берега светлеют до лазури, и мы следим за этим превращением.

Лицо у Антона застыло, как силиконовая маска. Значит, волнуется. А чего волноваться? Козе понятно, хочет сказать «люблю». Откуда я это знаю? А чего тут знать, мне тоже хочется сказать «люблю», но я молчу. Помалкиваю. Почему? Да потому что тогда придется рассказывать все. Все…

Что я, совсем дура, выкладывать ему, как всего две недели назад, у себя дома, я вылезла из душа в одном полотенце? Пошла в сад нарвать вишен, хотела посмотреть диснеевские мультики. Да, мультики, про Скруджа, кажется, тогда их только начали показывать на нашем телевидении.

Открылась калитка. Появился Антон, тот, другой, Антон Николаич Страхов. Прислонил велосипед к железному забору. Подошел. Целовал мои руки, красные от вишневого сока. Изобразил страданье:

– Ты пахнешь ягодами.

Вполне кинематографично, думаю, момент настал. Дверь моей спальни закрылась на крючок. Полотенце упало. Антон рассматривал открытую грудь: «Какая чистая… Разве такое бывает?» На этом романтизм закончился. Дальше он думал: «Только бы вставить». Волновался, как молодой хирург на первой операции.

Почему я ничего не чувствую? Это медосмотр? Или зачет по физкультуре? Или время неудачное?.. Самое нелюбимое время, между двумя и четырьмя часами. Солнце в зените, духота, пустота и вечно что-то в воздухе звенит. Ни погони, ни стрельбы, ни музыки…

Всем спасибо. Все свободны. Процедура закончена.

Я натягиваю майку. Молча выхожу в гостиную. Включаю телик. Антон сажает меня на свои плотные коленки и врет:

– Все так и должно быть! Это же прекрасно!

Смотрим мультики. На столе миска с вишней. Антон складывает косточки в пирамидку. Вздыхает, говорит удовлетворенно:

– Все, теперь я спокоен. Теперь ты меня никогда не забудешь.

Ну, не забыла. И что? Сидела на бревне и думала: «Как же все это теперь объяснить ему, совсем другому Антону? Я ему хочу сказать «люблю», только ему. Потому что он мой. Все чужие, а этот мой. Откуда я знаю? Оттуда!

И не говорите, что это все глупости. Знаю я, что вы мне сейчас пропоете. Возможна тысяча комбинаций… Понять, кто чей, вообще невозможно… Народу слишком много… Население планеты шесть миллиардов… И вообще все чужие… Кого подсунули, того и люби… Вы еще скажите, что все одинаковые… Я вам не верю, вы врете сейчас и сами это прекрасно знаете. Смеетесь тут надо мной, а только свое увидите – так сразу челюстью хлоп, ручищами хвать, с мясом не оторвешь.

Тише! Он сам, сам сейчас все скажет. Уже повернулся ко мне, в глаза посмотрел, ресницы опустил и…

– Ты меня любишь? – говорит.

Ничего себе! Я даже не поняла, спрашивает он или утверждает, хитренький какой.

В руке у меня теплый песок. Я рассыпаю его себе на ноги. Моя ладонь – песочные часы. Сейчас все высыплю и наберу еще пригоршню.

Антону надоело ждать. Он сам сказал, быстро, с легким удивлением:

– Я тебя люблю.

– И я тебя люблю! – Я рассыпаю песок ему на плечи и забываю обо всем, и уж тем более о диснеевских мультиках.

Мне показалось или и вправду целоваться стало вкуснее?

Так… прекратите смеяться! Да, говорим «люблю», а сами дети еще. Куда нам про любовь понимать, до пенсии далеко. Но если вы такие умные, то покажите мне хоть одну птицу, которая прокукарекает вам, что такое миграция. Или хотите, спросим у лосося: «Лосось, а что такое нерест?» Не хотите? Вот и ко мне не придирайтесь. Не говорите, что я там могла в пятнадцать лет о любви понимать. Я знаю точно: если очень хочешь сказать «люблю» – говори, не жмись. Скажешь «люблю» – и мир изменится.

Пляж по-прежнему пустой, бревно на месте, волны так же светлеют у берега, но мы не одни. Мы чувствуем: кто-то смотрит на нас… да, с облаков. Смотрит и моргает синими ресницами…

Так, все! Это была самая лиричная глава. Больше такого не повторится. Наш удел – бытовуха. Мне пора в магазин, за жратвой.

18. Последний поход

Смена обстановки – прекрасная вещь. И недолгое расставанье, конечно, тоже полезно. Но эффект от этих радостей длится не дольше недели.

В пятницу мой уссурийский тигр снова засиделся в своем кабинете. Устал. Потянулся. Заметил маяк на стене и позвонил:

– Крошка, ты дома? В магазин едешь? Давай вместе. Запарился тут – сил нет.

А я-то, глупая, и обрадовалась! Согласилась – захотелось покататься на его новой машине.

Я пожалела об этом сразу, еще на выходе из офиса, когда он забыл придержать дверь. Меня чуть не снесло с младенцем на руках. Но ничего – увернулась, не из Смольного института. Антон виновато улыбнулся: «Извини, Соньчик».

Что?! Извини, Соньчик? Он забыл меня в дверях! Чужую бабу он бы никогда не забыл, любую с улицы пропустил бы, не заснул. А меня забыл! Все! Любви конец!

А как я ждала вечер пятницы… Я больше всего люблю вечер пятницы, по старой офисной привычке, за его неясные перспективы и наивные фантазии по поводу выходных.

И вот стою теперь, смотрю на охлажденную курицу. Ха-ха-ха, как это романтично!

– Доставай список и пошли бегом, – командует директор.

– Кажется, я его забыла.

– М-м-маладец!

Обратите внимание: в последнее время у него для меня всегда готов диагноз.

Список нашелся в кармане сумки. С тех пор, как я связалась со своим экономистом, без списка даже в ванную не захожу.

– Иди прямо, – дает он установку, – по сторонам не оглядывайся.

На пути к мясу лежит куча хлама, там меня немножко повело в сторону. Как обычно, решила померить очки. А что такого? Я всегда меряю очки, у меня очки долго не живут. Я бросаю их на сиденье в машине, Максик на них садится, и дочка ломает.

– Мама, ты опять! – И сын туда же.

– Нет, только не в косметику. Это без меня. – Рабовладелец потянул меня за руку.

– Сейчас Танька взвоет, – подхватывает шмуль.

Отвлекаем дочку игрушками. Мой диктатор иногда вспоминает, что в детстве у него не было игрушек. Это на меня действует как пистолет. Только представлю его маленьким, со сломанными машинками – все, подпишу любые бумаги, соглашусь всю жизнь носить паранджу.

Антон Сергеич изучает катер с дистанционным управлением. Кому сейчас он нужен, этот катер… Все из него выросли, и сын, и папа.

Меня застукали с колготками. Держу в руках две пары. Да, сейчас, сейчас я выберу. Не надо только надо мной нудить!

– Что ты тут стала? Ты тратишь время на говно!

Антон выхватил пачки у меня из рук, швырнул в корзину. Мог бы просто швырнуть, и все, а он опять занудел:

– Наша жизнь превратилась в череду покупок. Мы живем между походами в магазин. Это ужасно!

Мы покатили за вином, и тут зазвучала музыка. Та самая песня, под которую я просыпалась весь август, тот август, на море. Только певица уже другая, ремикс какой-то. Стою напротив полки со своим мерло и слушаю.

Странно, почему я не купила себе эту музыку? Никогда не искала ее ни на диске, ни раньше, на кассетах. Можно прямо тут зайти и спросить… Но нет, не надо. Сейчас допоет – и все, больше не хочу.

– Что ты стоишь? – узурпатор подталкивает меня в спину. – О чем ты тут мечтаешь? Со своими мечтами ты умрешь пьяная в канаве!

– Я?… Я не знаю, сколько бутылок взять… две или три…

Он поставил в корзину две бутылки и сделал выговор:

– Когда ты уже научишься принимать решения?

– Я приняла одно решение! Я вышла за тебя замуж!

– Бокалы! – Он смотрит на стеллаж с посудой. – Сейчас бы опять забыли. Бокалов в доме нет! Журналисты херовы!

Касса на финише, а меня все еще бьют палками.

– Если бы мы тебя не остановили, ты просадила бы все деньги, – так мой муж оправдывает свое присутствие в моей жизни. Но я-то знаю правду:

– Вам просто нравится меня тыркать. Колхоз «Победа»! Вы все пьете мою кровь!

Думаете, тигра волнуют деньги, список, вино, колготки?.. Нет, это он все из-за той двери страдает, которую забыл мне открыть.

Скорее отсюда, прочь из этого обывательского ада! На парковку и домой.

Мы толкаем свою телегу, впереди крутит жиденькой попкой чья-то юная куртизанка – штаны в обтяг, все подробности предъявлены. Мы вместе следим, как перекатываются на ходу ее половинки. Интересно! Даже я прошла лишние шаги.

– Антон, нам сюда, – возвращаю его к нашей машине.

Уже стоим на светофоре, а меня все пилят:

– Ты точно такая же, как твоя бабушка. У вас свербит, пока все деньги не потратите.

– А что тебе моя бабушка? – Я огрызаюсь. – Царство ей небесное.

– Ничего. Молодец старушка! Продала дом – и за полгода все прогуляла. На курорты съездила… Весь юг объездила… Ве-е-есь юг. В ресторанах обедала. А потом всю жизнь без унитаза!

– Экономисты! – Я защищаюсь из последних сил. – Какие вы все скучные! Да с вами сдохнешь от тоски, а вы перешагнете – и дальше списочки свои поганые писать!

В сорок третьем моя бабушка стала зенитчицей. На передовой она быстро поняла: деньги надо тратить со смаком и побыстрее, пока в тебя не бабахнул снаряд.

Горит уже второй зеленый, а мы не двигаемся. Час пик, обычные пробки. Антон начинает дергаться.

– Да… – он зашмыгал носом, – стараешься тут, стараешься для семьи, а ей хоть бы что!

– Я тоже стараюсь для семьи! – Я всегда начинаю орать, когда мне говорят, что я не стараюсь для семьи. – Да я только для семьи и стараюсь!

– Все стараются для семьи по-разному. Некоторые старались в казино. Проигрывали там все деньги, пускали потом себе пулю в лоб, а семья садилась в долговую яму.

– А вот не надо загоняться! – Я, как обычно, говорю. – Полегче ко всему, полегче нужно относиться.

– Да! – издевается тигр. – Так говорят все, кто писает под чужую дверь. Прямо штаны надевают и говорят: «Ах, что ж вы так серьезно-то к жизни относитесь».

Мы застряли наглухо, все еще стоим. Я оглядываюсь по сторонам. В каждой машине кто-то с кем-то ругается. И те, кто едет в одиночку, тоже ругаются, по телефону. Кругом все нервные. Психически здоровые люди не поедут в магазин в пятницу вечером.

А я не просила! И нечего на меня так смотреть! И вообще, я пытаюсь улыбаться. Я глажу тигра по коленке и говорю настолько загадочно, насколько это возможно на мертвой трассе:

– Я чувствую, сегодня ты захотел со мной побеседовать?..

– Нет! – Тигр выезжает на тротуар. – Я хочу тебя задушить! А потом сжечь. А чего беседовать!

Это был наш последний поход в супермаркет. Я решила поставить точку. Больше никакого совместного хозяйства. У него первый этаж – у меня второй.

– Своими мелочными придирками, – я зашипела, – вы испортили мне целый вечер! Вы его украли из моей жизни!

«Испортили этот вечер» – мое любимое выражение. Можно завернуть и покруче вместо «испортили», если ситуация заслуживает. В этот раз «украли из моей жизни» снова подействовало. Стало тихо и скучно. Дочка заснула у меня на руках. Я попробовала еще раз прокрутить в голове свою летнюю песню, но мотив улетел. Опять забыла.

19. Хочу обниматься!

Хочу спать. Просто бухнуться в постель и закрыть глаза. Нет, никто не обнимет, не придет. У тигра перегружен мозг. Тигр хочет расслабиться. Для этого у него есть «Бойцовский клуб». А я в детской отрублюсь. Накрываю всех одеялом, спихиваю Максика с кровати и все пытаюсь вспомнить свою летнюю песенку. Ну надо же – никак. Вот ведь кажется, все только вчера было, и мы все еще рядом, сидим на ступеньках летнего кинотеатра, и я отчетливо вижу белый пустой экран…

…Я свернулась в комок на руках у Антона.

– Ты спать не хочешь? – спрашивает.

Еще бы! Вчера полночи гуляли.

– Нет, ты что! – говорю.

Как я могу спать, когда он на меня так смотрит? Умеет! Не глаза у него, а джакузи, нежит меня, купает, авантюрист.

– Хорошо, тогда я тебя никуда не отпущу. – Антон целует меня в нос.

Я достаю из кармана шоколадку и протягиваю ему, делаю вид, что она у меня тут случайно завалялась. Притащила из столовой, мышь, оставила на вечер. Антон подловил меня на этой детской нежности, подмигнул и достает точно такую же, мне:

– Думаешь, у меня нет?

Мы шуршим фольгой и смотрим на море. Солнце тонет в воде, как гранатовый ломтик. Сегодня смешали всю гамму от розовой до бордовой, оставили белые блики и побрызгали золотой пылью. Дворцовая роскошь! Дышать легко!

– А знаешь, – он чмокнул меня в лоб, – я мечтаю такой фильм снять… Ну… идея как положено: всех плохих в конце убивают… А герой совсем один против всех, из последних сил… Но главное – в конце все взрывается. Огонь, дым на заднем плане. И он живой выходит, а девушка красивая бежит к нему, вся в слезах…

Это он все на полном серьезе мне сообщает! Засмущался, когда про девушку сочинял. Он до сих пор такой, это не лечится. Когда Антон снимет свой фильм, там именно так все и будет – в конце он все взорвет.

– И еще музыка такая должна быть… ммм… сейчас… что-то вроде… Знаешь, у «Ласкового мая» есть: па-па-ба-пам! Па-па-бам па-па-пам!.. Девушка плачет, и титры пошли. «Ты просто был» называется, знаешь?

– Конечно, – я ухохатываюсь.

Любит, малыш, наивную музычку. Хочу его обнять изо всех сил. За то, что он «такой чистый мальчик!».

– Да, я петь не умею, – он улыбается вместе со мной, – мне медведь на ухо наступил.

Посмеялся – и сразу командует, у него всегда так, без рекламной паузы:

– Теперь ты рассказывай.

– Я?…

А что я? Я смотрю на Антона и вспоминаю сказку: «Я б для батюшки царя родила богатыря», на большее у меня мозгов до сих пор не хватает. Придется выдумывать.

– … Дом за городом… синий кабинет… пахнет кофе… окно в сад, свободный график… машина… желтые листья… дым… и я печатаю что-нибудь… про любовь…

Антон положил за щеку шоколадный квадратик и посмотрел на меня с неожиданным, совсем взрослым умилением. Когда он так глядит, я чувствую, как моя кровь обогащается кислородом.

Скомкал фольгу, зашвырнул в урну блестящий шарик. Посадил меня к себе на коленки, лицом к лицу. Теперь он сам учит меня целоваться. Страшный талант. С тех пор я никогда так вкусно не целовалась. В его руках я как вода, перетекаю из правой в левую. Если захочу, могу сейчас закрыть глаза – и услышу волны, почувствую его пальцы на спине и привкус молочного шоколада… Вроде бы ничего особенного: нос по щеке, дыханье на ушко, губы взасос… А получается коктейль из радости, нежности, свежести, волненья и самой первой страсти. Тонкой, едва уловимой, как изысканный парфюм. Рецептик известен, но попробуй повторить… Сколько раз я пыталась – не получается.

И даже потом, когда я забыла его запах, и руки, и голос уже не слышала, он вдруг выныривал в самый неподходящий момент. Валяюсь в чужой кровати и удивляюсь: откуда это внезапное ощущение его близости? «Да ну! – говорила я себе, – глупости! И как он вечно не вовремя вспоминается!» Но призрак не исчезал. Я разочарованно смотрела на чужие губы, отпихивала чужие лапы и противным директорским голосом говорила: «Пошел вон!»