Три блудных сына Марнов Сергей

Историческая повесть

Автор хотел взять за основу этой повести историю священномученика Киприана и святой мученицы Иустины – историю колдуна и христианской девушки, вступивших в смертельный поединок друг с другом. Поединок, где ставкой была живая человеческая душа. Погрузившись в исторические материалы третьего века от Рождества Христова, я с удивлением обнаружил, как же много было подобных историй! Появилось желание написать обо всех таких случаях, что невозможно; зато возможно эти случаи обобщить и соединить в одной повести.

В те времена волшебство, чародейство, черная магия были для людей вещами привычными, заурядными и любой римлянин шел к волшебнику, как мы ходим на прием к зубному врачу: не хочется, но ничего не поделаешь – надо! Существовали школы чародейства, повсюду промышляли «учителя» – бродячие колдуны и колдунишки, шарлатаны и бесноватые, обманщики и настоящие слуги ада. Волшебство было обычной и очень престижной профессией: «Я в волшебники пойду, пусть меня научат!».

Но были люди, в присутствии которых волшебство давало осечку, отказывалась работать самая надежная магия. Римляне их не любили и называли святотатцами – «сакрилегами». Сами себя эти люди называли христианами…

Священномученик Киприан и святая мученица Иустина, молите Бога о нас!

Господи, благослови!

1

– Катон, а как твое имя?[2] Мне надо знать, чтобы воспеть его в стихах…

Жирный Флакк сощурил свои маслянистые, глубоко посаженные глазки, отчего они почти исчезли, утонули в булках не очень чистых щек. Рука Флакка положила стило[3] на пюпитр и потянулась к лицу юноши.

– Ты так прекрасен, Катон! Сам Ганимед[4] в сравнении с тобой просто…

Описать ничтожество Ганимеда Флакк не успел, так как губы его были разбиты вдребезги кулаком Катона.

– За фто?! – изумился Флакк, отнимая окровавленную ладонь от стремительно опухающих губ.

Катон не ответил, так как был очень занят: он избивал Флакка. Сначала свалил его на мозаичный пол святилища ударом ноги в челюсть, а затем вооружился длинной крепкой палкой, при помощи которой дежурные жрецы, прикрепив тряпку, чистили особо высокие статуи и капители колонн.

Флакк верещал, пытаясь откатиться в угол, но юноша умелыми ударами возвращал его в исходное положение. Красивое, чисто выбритое лицо Катона оставалось холодным и бесстрастным, стального цвета глаза глядели презрительно и высокомерно.

– Встань и приведи себя в порядок, – приказал Катон, окончив экзекуцию. – Если бы ты, лопоухий трактирщик[5], хоть немного учился, то знал бы, что в семье Катонов из патрицианского[6] рода Порциев есть только одно мужское имя – Марк. Вот уже более пятисот лет! И никогда – запомни – никогда Катоны не были бабами. Мы не испакостили своего честного имени греческим развратом!

Послышались редкие, но звонкие аплодисменты. В нише святилища стоял жрец в полосатом длинном хитоне, подчеркивающем и без того немалый рост владельца. Черная длинная борода была завита мелкими кольцами, на голове сверкал драгоценными камнями золотой обруч. Катон и Флакк почтительно склонили головы.

– Неплохо, Катон, совсем неплохо! – одобрил жрец, выходя из ниши. – Сначала палкой, потом словами – да ты его просто раздавил, как червя!

Настоящий маг должен запомнить: люди – жалкие черви, которых мы топчем и давим! Мы – высшие существа, а люди нужны лишь постольку, поскольку они полезны нам! Пусть это и не так, но если маг думает иначе, ему место на рынке, среди фокусников. Ты выполнил задание?

– Да, великий Василид!

Катон протянул жрецу исписанный свиток, с виду очень старый, и несколько деревянных дощечек, покрытых воском.

– Так-так… – бормотал Василид, просматривая записи. – Гермес Трисмегист, Аполлоний Тианский, Александр Асклепий[7]… хорошо, хорошо… посмотрим, как усвоил.

– Но… велено было переписать, и только, – растерянно проговорил Катон.

– Настоящий маг всегда стремится расширить границы дозволенного! – наставительно сказал Василид и сделал вид, будто только что заметил Флакка:

– Ты еще здесь?! Убирайся в свою грязную нору, ползать с такими же червями, как ты! Маг никому не позволяет себя унижать, никому!

– Сжалься, великий! Отец убьет меня, он уже столько денег истратил…

– Я давно прогнал бы тебя; только деньги отца и удерживают. Хотя… владелец двадцати харчевен мог бы платить и побольше! Хорошо. Двадцать амфор вина – по амфоре с харчевни – и можешь оставаться. Думаю, не стоит напоминать, что вино должно быть хорошим.

– Благодарю, великий!

– Ты виноват, Флакк. Вступая в коллегию, ты давал клятву в период обучения воздерживаться от плотских утех. Вся твоя сила должна быть направлена к Фебу-Аполлону, а вожделение обращено в силу! Возненавидь Катона, и ты его испепелишь!

– Я ненавижу Катона!

Василид расхохотался и с довольным видом потер руки.

– Катон, мой мальчик, поздравляю: у тебя есть враг! Не поворачивайся к нему спиной.

Темная волна прошла по лицу Катона, отчего оно на миг стало настолько страшным, что даже у Василида забегали мурашки по спине, а Флакк сжался, как сушеная смоква.

– Враг – это хорошо, – сказал Катон, криво усмехнувшись, – без врагов жить скучно!

2

– Вытягиваем руку, плавно, без резких движений… сжимаем в кулак… раскрываем ладонь, но пальцы остаются полусогнутыми… чувствуем ладонью тепло, ласкаем это тепло… тепло превращается в жар, жар уже нестерпим… бросаем!!!

Огненный шар отделился от ладони Катона и полетел в сторону соломенной мишени. Мишень вспыхнула ярким белым светом и сгорела неестественно быстро. Раздался вопль, напоминающий поросячий визг: магический огонь прилип к руке Флакка, и теперь она пылала.

– Катон!!! Твои шуточки?! – закричал Василид. – Погаси немедленно!!!

Катон пожал плечами и, не глядя на Флакка, щелкнул пальцами. Огонь погас, и вопль сменился судорожными всхлипываниями.

– С ума сошел?! – бушевал Василид. – Без вина хочешь нас оставить?! Твои нищие аристократы не больно-то раскошеливаются!

Кричал маг, не глядя на ученика: последнее время он как-то опасался смотреть ему в глаза.

– Не бойся, великий Василид, без вина мы не останемся… (Слово «великий» Катон сказал с едва заметной иронией и повернулся к Флакку.)

Флакк дернулся и застыл, глаза его остекленели.

– Ты пойдешь к своему грязному, вонючему отцу и скажешь, чтобы прислал сорок амфор сладкого фалернского в святилище Феба-Аполлона. Великие пить хотят.

– Я пойду к своему грязному, вонючему отцу и скажу…

– Иди!

– Не останешься ты без вина, великий, – устало сказал Катон и вдруг зевнул, широко и шумно. – Скучно. Ты прав, Василид, – это черви, но давить их – тоже скучно.

3

Катон шел по улице, сопровождаемый любопытными, чуточку испуганными взглядами. Обрывки фраз, произнесенных сдавленным шепотом, доносились до его ушей:

– Мист![8] Посвященный мист Аполлона!

– Такой молодой, и уже мист?!

– Тише, тише… это же Катон.

– Марк Порций Катон? Потомок того самого?[9] Разрушителя Карфагена?

– Да тише ты! Порчи захотел? Щелкнет пальцами – и привет!

… Камень, жара и пыль – это Рим. Миллионный город, прожаренный солнцем, собирал толпы вокруг фонтанов, дающих лишь временное облегчение. Те, кто мог себе это позволить, устремлялись к общественным садам, где в тени и прохладе трактирщики раскинули свои навесы. Катон нашел уединенное местечко под таким навесом и устало сел на скамью, прислушиваясь к пустоте, медленно растущей в его груди. «Радость ушла… радость ушла… – билась в голове надоедливая мысль, а ей вторила другая: – Украли радость…»

Суетливый трактирщик подскочил и затараторил:

– Такая честь, такая честь… для тебя все бесплатно, заказывай что хочешь!

– Вина.

– Холодной воды? У меня ключевая, со льда…[10]

– Не надо.

Трактирщик не уходил. Опять! Одно и то же…

– У тебя есть конкурент, – уверенно заговорил Катон и обвел глазами окрестности. – Вон его шатер…

По мгновенной бледности трактирщика Катон понял, что попал в точку. Он продолжил, добавив в голос немного льда:

– Ты хочешь, чтобы он умер?

– Нет, нет, – замахал руками трактирщик, – этого совсем не нужно…

– Пожалуй, я пойду отдыхать к нему…

– Не надо, господин, – трактирщик стал совсем серым от страха, – здесь тебе будет спокойней…

– Проследи за этим. А если напьюсь… знаешь, куда меня отнести?

– Знаю, господин.

И Катон действительно напился.

4

При храме Аполлона тайно собирались жрецы разных храмов Рима, что было нарушением закона, запрещающего тайные собрания. Не исполнялся также и закон, согласно которому на любых собраниях должен присутствовать представитель Римского Народа. Впрочем, власти уже давно смотрели на такие нарушения сквозь пальцы.

Если бы представитель пришел, он увидел бы много любопытного. Рядом с почтенными служителями традиционных римских, греческих и некоторых восточных богов сидели непонятно откуда взявшиеся жрецы запрещенных культов Молоха, Беленоса, Луга[11] и других, за принадлежность к которым полагалась смерть.

Участников ночных собраний объединяла принадлежность к братству высших магов. Хотя название «брат» меньше всего подходило к членам этого странного сообщества, девиз которого можно было выразить так: «Каждый за себя, и все против одного». Только необходимость координировать усилия по воздействию на внешний мир заставляла их собираться вместе.

Маги бродили по святилищу, угощались около уставленных яствами столиков и ждали, когда капитул братства закончит свое отдельное заседание. Конечно, это было унизительно, и некоторые участники собрания открыто возмущались, но… как-то вяло. Капитул терпели потому, что каждый надеялся когда-нибудь в него войти и получить вожделенную возможность унижать остальных.

Капитул состоял из пяти магов и главы не имел: подчиниться одному для остальных было бы уж слишком… Говорили по очереди, решения принимали только единогласно.

Очередь говорить выпала старейшему магу капитула, друиду Вигеториксу, тайному служителю Беленоса. Впрочем, в миру Вигеторикса звали Паниск[12] и промышлял он торговлей мулами. Белоснежную бороду, непременную принадлежность друида, он при этом отвязывал.

– Так он и вправду так хорош, как о нем рассказывают? – спросил Вигеторикс.

– Да! – ответил Василид. – Он совсем не ошибается и никогда не прибегает к иллюзии. Здесь, между своими, мы можем признаться, что половина всех наших чудес – обыкновенные фокусы…

– Что уж там половина, – хмыкнул краснобородый пуниец[13] Гамилькар, жрец Молоха, – почти все!

– Это у кого как, за себя говори, – жеманно огрызнулся Анаксимен, завитой и надушенный жрец Асклепия[14].

– Хи-хи-хи, – тоненьким голосом засмеялся кастрат Апепи, жрец Исиды[15], – а кто говорящую змею публике показывал?!

– Ну и что? – обиделся Анаксимен. – Змея была настоящая! Почти…

– Братья, братья, не будем ссориться! – призвал магов к порядку Василид. – Все мы знаем, как это происходит. Сначала сила дается нам легко и чудеса почти всегда получаются; потом сила исчезает и приходят существа, которые ее давали. Они предлагают сделку… э… скажем так, посвящение, и сила возвращается, но уже под контролем… э… этих существ. Если… существа… нами довольны, то сила возрастает, а если нет – убывает. У всех ведь так?

Ответом ему было молчание, видимо, так было у всех.

– У Катона сила хлещет через край и не кончается! У него не бывает этих досадных «почти»! На моей памяти ничего подобного не случалось, а ведь я вырастил тридцать семь магов! – с жаром говорил Василид.

– Расскажи, какой он? – задумчиво попросил Паниск-Вигеторикс.

– Ну, он горд, высокомерен…

– Мы все такие! – отмахнулся Паниск. – Что его отличает от других магов?

Василид задумался, стараясь припомнить, потом неуверенно заговорил:

– Он не умеет лгать. Всегда доискивается правды. Справедлив даже с врагами…

– Девственник?

– По-моему, да… И еще: однополый эрос вызывает у него какое-то патологическое омерзение, не выносит даже намеков.

– Понятно, – Паниск с важностью помахал привязанной бородой. – Наш – только не обижайтесь на правду! – наш э… Хозяин стремится сам подчинить человека милым и естественным слабостям – удовольствиям, которые мы все так любим. Для Хозяина это дело чести, что-то вроде спорта. Второй ученик ведь не блещет успехами?

– Флакк? На уровне рыночного фокусника.

– И какой он, этот Флакк?

– Обычный человек, стремится взять от жизни все… довольно дрянной мальчишка, между нами.

– Вот видите! Хозяину просто неинтересно с ним возиться; он, так сказать, уже готовый результат. Вспомните, какие жертвы мы приносили во время… посвящения.

Присутствующие поморщились: воспоминания никому радости не доставили.

– Итак, – продолжил Паниск, – достопочтенный Василид предлагает провести досрочное посвящение своего ученика…

– Я против! – пискнул Апепи, которому за всю жизнь не удалось воспитать ни одного порядочного мага. – Пусть все идет своим чередом!

– Да, собственно, голосования и не нужно, – смущенно сказал Василид. – У меня был контакт…

Все разом поскучнели, задвигали креслами, только огненнобородый Гамилькар захохотал, грозя пальцем Василиду:

– Ну Василид, ну хитрец! Если бы мы все проголосовали за посвящение, получилось бы, что великий Василид великого мага вырастил! А у него, оказывается, контакт был! Хозяин приказал – говорить не о чем! Ха-ха-ха!

Василид притворился, что не обижен, и деловито сказал:

– Подготовьте все. Подходящая статуя у кого-нибудь есть?

– У меня, – откликнулся Анаксимен. – Новенькая, только из мастерской, в два человеческих роста. Аполлон, между прочим.

– По такому случаю, – с необычайной мягкостью в голосе сказал Паниск, – хорошо принести в жертву младенца. Или, на худой конец, девственницу. А?

– Указаний не было, а проявлять инициативу… сами знаете, – сухо сказал Василид.

Судя по мрачным физиономиям, знали все.

– С этим решили, – подвел итог Паниск. – Что у нас вторым вопросом? Засиделись мы, маги ждут.

– Подождут, – сурово отрезал Василид. – Второй вопрос их тоже касается. Второй вопрос – христианство. Мы все хорошо поработали, проводя в императоры Деция[16], на которого можно исподволь влиять, подталкивая к нужным решениям. Он сделает все, что мы захотим; надо только определиться, чего мы от него хотим.

– Как это «чего»?! – задохнулся от возмущения Гамилькар. – Истребить всех сакрилегов под корень, и все! Я всегда за простые решения!

– А я с самого начала возражал против кандидатуры Деция, – подал голос Апепи, – слишком уж он положительный, ну просто человек без недостатков! Сорвется, что будем делать?

– Убьем, – отмахнулся Василид. – Ты забыл, что это был не наш замысел – сделать инициатором гонений честного и энергичного человека, искренне радеющего о благе народа.

– А ведь они отвыкли от гонений, – усмехнулся Паниск. – Расслабились, разжирели… приняли в свои общины много случайных людей. Нет, Гамилькар, не надо «под корень». Или… Василид, нам позволено проявить инициативу?

– Приказано.

– Тогда я предлагаю никого, по возможности, не казнить. Никаких толп, скандирующих: «Христиан – львам!», никаких показательных убийств в духе старины Нерона! Пусть все будет просто и по-деловому; я бы даже сказал – буднично…

– Поясни, – заинтересовался Василид.

– Деций издаст эдикт, предписывающий всем, без исключения, жителям Империи продемонстрировать свою лояльность. Понимаете? – Паниск поднял палец, привлекая внимание к этой своей мысли. – Всем, а не только сакрилегам! Принести чисто символическую жертву гению императора, поклониться его изображению – все пристойно, культурно, без драматических отречений… Хорошо бы даже подчеркнуть казенный формализм этого акта.

– Справки! – тонкий голосок Апепи срывался от восторга. – Пусть им выдают справки![17]

– Эдикт ударит и по иудеям, – озабоченно сказал Гамилькар, – а они оказывали нам помощь в сборе сведений о сакрилегах… могут быть полезны и в будущем.

– Детали! – отмахнулся Паниск. – Решим по ходу. Ну… как последователи древней и разрешенной религии, иудеи получат право продемонстрировать свою лояльность при помощи денег. Это всего лишь предположение, уточним позже. Главное – получить как можно больше отрекшихся от этого… Распятого; каждый отступник прибавит нам сил и могущества. Сакрилеги за последнее время привыкли к безопасности и благополучию, многие из них – вполне здравомыслящие люди, как и мы. Поставим их перед выбором: горошина фимиама в огонь и справочка в руки – или разорение, тюрьма, муки, крушение всей привычной и уютной жизни.

– Паниск умен настолько, что отныне я буду называть его только Вигеториксом, даже наедине, – с важностью изрек Гамилькар. – Думаю, мы решили единогласно? Действуем, как предложил Вигеторикс?

Маги молчали.

5

В святилище храма Асклепия, в специально устроенной нише, установили новенькую статую Аполлона. Эти «боги» не враждовали между собой, поэтому их идолы вполне могли соседствовать; к тому же, пока новая статуя не прошла через ритуал отверзания уст и глаз[18], она самостоятельной силой не обладала.

Ровно в полночь окованные бронзой двери святилища раскрылись и в зал вошла небольшая процессия. Впереди, освещая себе путь факелами, шествовал капитул пяти магов, за ними четверо младших посвященных несли длинный закрытый ящик. Поставив свою ношу на пол, они поклонились магам и вышли. Двери закрылись, а факелы нашли свое место в специальных низких подставках перед статуей Аполлона; таким образом, статуя и стоящий перед ней алтарь оказались как бы в полукольце огня.

Василид и Гамилькар сняли крышку ящика, и все присутствующие запели древний гимн Аполлону, почему-то не на греческом, а на мертвом халдейском языке. Человек, лежащий в ящике, зашевелился и тихо выругался.

– Марк Порций Катон, готов ли ты принять от нас посвящение высшего мага? – пропел Апепи.

Катон встал из ящика и прошелся по залу, с вялым любопытством рассматривая убранство. Маги с упреком уставились на Василида: посвящаемый ломал весь древний ритуал.

– Катон!!! – прикрикнул Василид. – Веди себя, как положено при посвящении!

– А! – махнул рукой Катон. – Прости, великий. Надоело в ящике валяться, затекло все. Да, я готов принять посвящение. Давайте побыстрее перейдем к делу, а то есть хочется…

– Последнее говорить не стоило, – проворчал Василид. – Достаточно ясно высказанного согласия. Сначала мы должны открыть тебе великую тайну о природе нашего могущества, об источнике силы, из которого мы черпаем…

– Тоже мне, великая тайна! – рассмеялся Катон. – Силу дают нам мелкие служебные боги-гении, населяющие сопредельный мир.

– Откуда…

– Ты же сам говорил: «Настоящий маг всегда стремится расширить границы дозволенного» – я и расширил. Читал кое-что, экспериментировал и понял: человек, сам по себе, никакой магической силой не обладает и обладать не может. Никто! Сверхъестественными способностями наделены лишь коренные жители сверхъестественного; но сами по себе, без людей, и они бессильны. А еще они вечно голодные и злые! За помощь этих «богов» мы их кормим – собой. Давая могущество, гении съедают в нас жизнь. Первой исчезает способность радоваться обыкновенным вещам… да что я говорю? Вы и сами все прекрасно знаете. Это же вы меня посвящаете, а не я вас!

Маги потрясенно молчали. Наконец один из них, Анаксимен, прокашлялся и серьезно, безо всякой наигранности, спросил:

– И ты, зная цену, все-таки идешь на посвящение? Мы-то, в свое время, ничего не знали…

– Обратного пути, насколько я понимаю, нет? – Катон горько усмехнулся. – Жизнь – печальная штука, и конец ее для всех одинаков. Все уйдут к Орку[19]: и пастух, и маг, и сенатор; все станут бледными, унылыми тенями в царстве мертвых! Так пусть хоть здесь, на земле, я поиграю в могущество – все не так скучно. Посвящайте дальше, великие!

– Я отказываюсь в этом участвовать! – злобно завизжал Апепи. – Весь ритуал сломан!

– Так уходи, никто не держит, – ехидно сказал Гамилькар. – Посмотрим, что по этому поводу скажет Хозяин…

– Тихо! – зашипел Паниск и высокомерно возгласил: – У великих нет хозяев!

– Катон, мальчик мой, – смущенно заговорил Василид, – мы должны провести ритуал открывания уст и глаз новой статуе Аполлона, а потом представить тебя… ему. Он сам назначит испытание при посвящении, и ты выполнишь все точно и безукоризненно… понимаешь? Не возражая и не рассуждая! Готов?

– Нет!

– Что значит – «нет»? Обратного пути нет, ты сам сказал!

– Я сам проведу ритуал, а вы смотрите!

Катон подошел к статуе, полоснул себя ножом по левой ладони и помазал кровью алтарь. Затем протянул обе руки к Аполлону и выкрикнул звонко и повелительно:

– Аполлон! Сет! Молох! Баал-Зебуб! Люцифер!

Твоими именами заклинаю тебя: открой глаза – и смотри! Открой уста – и говори!

Ослепительное сиреневое пламя вспыхнуло на алтаре, со скрежетом открылись глаза, из которых ударили лучи белого света. Послышался низкий, рокочущий голос, от которого дрогнул пол святилища:

– Все, кроме Катона, – пошли вон!

Великие исчезли, будто просочились в щели между створками дверей, только Катон продолжал стоять перед жутким, ожившим идолом. Тишина, от которой вибрировали камни святилища, становилась все оглушительней и невыносимей. Ледяной холод сковал тело Катона, смертный ужас опутал его душу. Казалось, ни одного мгновения этого страха невозможно выдержать, хотелось вжаться в камни, забиться в какую-нибудь норку, раствориться…

– Поклонись! – пророкотал бас.

Даже мысли о неподчинении этому голосу не могло возникнуть; самым естественным, самым желанным движением для Катона было лечь на живот и ползти к подножию идола…

– Поклонись!!! – снова прогремел бас, и юноша со слабым удивлением понял, что не ползет на брюхе, а продолжает стоять.

– Non facio![20] – услышал он вдруг свой голос и ужаснулся собственной дерзости, но как-то… не до конца. Потом ему удалось перевести дух и сбросить напряжение; страх отступил, осталась только смертная, ледяная тоска.

Тишина совсем перестала звенеть, стала обычной тишиной; рокочущий голос, в котором поубавилось басовитости, произнес:

– Хорошо. Можешь не кланяться. Ты горд, я горд. Это было испытание…

Катон усмехнулся криво и устало сказал:

– Понимаю. Я тебе зачем-то нужен, только потому и жив до сих пор. Хватит пытаться меня согнуть, давай договариваться!

– Договариваться? – голос беса стал вкрадчивым. – Ну что же, давай. Могущество, долголетие, здоровье, слава… ну как? Подойдет?

– Подойдет. А взамен?

– Исполнение отдельных моих поручений, которые ты и так исполняешь. Я проведу тебя на самый верх, ты станешь величайшим из императоров… но будешь выполнять мои приказы.

– Конкретные приказы, не более трех.

– В год?

– За все время действия нашего договора. И никаких твоих обычных штучек: «Приказываю всю жизнь делать то-то и то-то!». Один приказ – одно дело, ограниченное по времени. Если прикажешь убивать детей или стать извращенцем – не сделаю. Non facio!

Существо, которое высшие маги называли Хозяином, досадливо проговорило:

– Трудно с тобой, Катон. Но я рад, что не ошибся в выборе. Пусть будет по-твоему Что-нибудь еще?

– Прикажи своим духам, чтобы перестали поедать меня изнутри, пусть служат бесплатно. Не хочу стать пустой оболочкой от человека, даже за могущество, долголетие и славу. И так уже…

– Принято! Легионы моих подданных будут служить тебе бесплатно, и я сам приду по первому же зову… но зови пореже, уважай старость. Я видел, как создавались звезды, как создавался этот мир, я…

– Договорились.

Катон подошел к алтарю и еще раз полоснул ножом по руке; кровь, пролившаяся на камень, тут же вспыхнула фиолетовым пламенем. И в этот момент ему вдруг показалось, что оживший истукан чем-то похож на Флакка, с наслаждением набивающего себе брюхо бараньими потрохами. Гадливость подступила к горлу и вытеснила последние остатки страха.

– Ешь, старый обжора, – буркнул Катон, повернулся к статуе спиной и пошел к выходу из святилища.

6

Самый молодой, но и самый могущественный из высших магов Марк Порций Катон принимал посетителей в специальной комнате при святилище Аполлона. Теперь он мог позволить себе виллу, да уже имел ее, но дома полагалось отдыхать и принимать многочисленных друзей, а не работать. Кроме того, политика требовала его постоянного присутствия в столице. Могучего и прославленного мага вскоре должны были представить императору Гаю Мессию Траяну Децию, благочестивому и благополучному Августу. Что же, прославленное в веках имя Марк Порций Катон уверенно и по праву прозвучит и во дворце, и в сенате!

– К тебе посетительница, великий! – раб-привратник отвесил глубокий поклон. – Вот, велела передать.

На стол, за которым сидел Катон, лег увесистый мешочек. Что там? Ага, золото… Мешочек полетел в специальный ящик, к своим собратьям. Богатство растет, растет. Скучно. Может быть, власть окажется веселее.

– Зови.

В комнату вошла красивая, но уже несколько перезрелая матрона в длинной столе[21], ниспадающей до пола. Она с изумлением уставилась на Катона.

– Но… ты так молод, великий… сможешь ли ты мне помочь?

Катон посмотрел на женщину особым, недавно обретенным зрением и тяжело вздохнул. Одно и то же, одно и то же!

– Муж надоел тебе еще до свадьбы, все дети – не от него. Ты привыкла покорять мужчин, потакать малейшей своей прихоти, и вдруг – неудача. Приглянулся смазливый мальчишка, ты вертишь перед ним хвостом, готова сама из тряпок вылезти, а он – ни в какую! Не нравишься ты ему, и все тут!

– Но я люблю его, люблю, люблю! – истерично разрыдалась женщина и упала в кресло, прикрыв лицо рукой. Впрочем, она умудрялась посматривать на Катона сквозь пальцы, и взгляд был вполне охотничий, изучающий.

– Давай, – сказал Катон и протянул к ней руку. – Что у тебя там?

Прядь волос, конечно! Катон прикрыл глаза и вступил в контакт.

– Ради него я готова на все, на все! – тараторила женщина. – Он просто не понимает, как я…

– Заткнись!

Женщина послушно замолчала и перестала плакать. Готово!

– Все, иди! Придет к тебе твой… сегодня же придет! – Катон специально употребил грубое слово, услышанное в тавернах: женщина была ему неприятна. Было немного жаль незнакомого парня, которого он только что швырнул в объятья этой ненасытной старой кошки, но ничего, со временем сбежит, если дураком не будет.

– Но…