Дхана и иные миры Прудковский Андрей

— Роза, Роза! Я вижу какие-то чудные картины. Вот ты едешь на огромном муравье, как на коне. А вот ты превращаешься в волка, как оборотень.

— Эх, Деллочка, Деллочка, — это я над тобою так шучу. Свои фантазии тебе передаю. А ты, Деллочка, принимаешь мою выдумку за правду! Ну а что нас ждёт в будущем?

— Я, Розочка, вижу нас вместе. Ты должна уйти с табором!

— Опять ошибаешься, Деллочка! Не я должна уйти с табором, а ты должна остаться здесь со мною и покинуть табор.

— Что ты говоришь, Розочка! Это никак невозможно. Без меня, без моего дара — настанет хаос. Не будет удачи табору, если в нём нет хоть одной настоящей гадалки.

— Да вон, твоя подруга, — уже гадает!

— Ээа! — …, морочить голову прохожему — это не гадать. Это мы все умеем. А гадалка — только я одна в таборе!

— Что ж не воспитала себе смену?

— Такая уж моя удача! Но ты-то, Розочка, — ведь гадаешь не хуже, я вижу! Пошли с нами!

— Нет, Деллочка, мои пути здесь!

— А, вижу! Бубновый король! Сильный! Верный! Но ты пиковая дама — бубны не твоя масть!

— Это уж, Деллочка, моя забота, а место моё здесь! Сюда вернётся мой милый!

— Ну, Бог с тобой, Розочка! Будь счастлива, если сумеешь! Может и впрямь твоя сила настолько больше моей, что и не могу я тебе ничего сказать ни о твоём прошлом, ни о будущем! Только знай, что ждут тебя испытания, где потребуется вся твоя сила!

— Эх, Деллочка, Деллочка, — так ведь и тебя тоже ждут испытания! А ты и не видишь!

— Так уж устроено! На других гадать можно, а про себя — ничего не получается!! Прощай, Розочка! Помни меня!

— Прощай, Деллочка! Будет трудно, приходи ко мне! Будешь нянькой моим детям!

Я знала, что когда-нибудь Делла вернётся, но когда?

Была в это время у меня и ещё одна забавная встреча. Прислали нам из города на поправку одного — шизофреника в психиатрическое отделение. Мама Валя сказала мне: «Побеседуй с ним. У него такой интересный бред!» Его звали Александр и он воображал, что встречался с инопланетянами. Впрочем, когда я с ним встретилась, то увидела, что над ним так основательно поработали, что он не только в инопланетянах не был уверен, а даже не уверен был в том, что его действительно зовут Александром. При попытках контакта с ним, он демонстративно молчал и отказывался отвечать на вопросы. Но мне с моей способностью читать мысли было с ним просто. И выяснила я преудивительные вещи. Оказывается, Александр был капитаном космического корабля, который привёз на Землю моего отца Ра. Постепенно Александр стал мне доверять, и мне удалось заставить его описать то знаменательное космическое путешествие.

Подумать только, почти двадцать лет человек провёл в секретных психушках только из-за того, что его мнение было чем-то невыгодно тем или иным спецслужбам! Психика его была, конечно, непоправимо расшатана, и мы с полным основанием приписали его к госпиталю в качестве «вечного пациента». Но со временем ему становилось всё лучше и лучше. Особенно помогли прогулки со мною по окрестным садам. Единственно, он огорчался, что у него нет теперь никакого дела, которому он был бы предан. Со временем нашлось и это дело, но об этом далее…

А потом пошли неприятности у мамы Вали. Правительство отменило дотации на содержание больных в госпитале.

— Как же я буду их кормить! — вздыхала мама Валя.

— Может, нам помогут окрестные фермеры, а мы их будем бесплатно лечить.

— Не помогут! Им тоже с этого года повысили налог до половины всего урожая.

— Но ведь половина-то — остаётся!

— Ничего-то ты не понимаешь! Для того чтобы сдать налог, фермер должен продать, то, что вырастил. А продать-то не так просто. Оставшаяся половина эта идёт в карман перекупщиков. Так что фермеры сейчас продают свою землю и уезжают.

— Ну, а если мы купим эту землю, то сможем выращивать урожай и кормить больных.

— Нет, не сможем. Нет у нас денег, чтобы покупать землю, нет у нас денег, чтобы платить работникам, которые будут обрабатывать её.

— А если мы предложим фермерам продать нам землю за нулевую цену. Но пусть они продолжают жить на своей земле, только отдают нам половину своего урожая. Перед государством — они будут нашими работниками, а оставшаяся половина урожая — будет их зарплатой. Так выйдет?!

— Ой, девочка! Кажется, ты нас спасла! Так должно выйти! Больница имеет право на подсобное хозяйство, которое не облагается налогом!

Всё вышло, как мы задумали. Больные были сыты, а фермеры довольные остались жить в своих родных домах. Так я впервые помогла маме в её трудной работе.

Второй раз мне удалось помочь маме Вале, когда возникла проблема с прикормом детей в яслях. Ведь у нас не было больше денег, чтобы покупать в городе детские смеси, как раньше. Но эта проблема была мне, как женщине Дханы прекрасно знакома. Я сделала состав из четырёх жидкостей, как это делали женщины Дханы, и напоила им всех грудничков в яслях.

— Теперь, — сказала я маме Вале, — можете кормить их чем угодно, они усвоят любую пищу, лишь бы её не надо было жевать. Мама Валя очень удивилась, когда это оказалось и в самом деле так, и попросила объяснить ей, как я это сделала. Я ей всё рассказала. Она была в восторге, и тотчас отдала моё «лекарство» в лабораторию на исследование. Что уж они там с ним делали, — я не знаю, но в результате через год наладили производство жидкости для новорождённых и стали продавать её в другие больницы, где были похожие трудности с питанием детей.

У мамы Вали было и ещё одно горе, о котором она никому не говорила, — не было известий от Радека. С первоначального адреса пришёл ответ, что курсант Котлованов убыл в госпиталь, причём ничего не сообщалось о том, чем он болен. С трудом узнав адрес госпиталя, где лежал Радек, мама Валя получила сообщение, что Радек переведён по адресу такому-то. Но с данного адреса ответили кратко, что новобранец Котлованов убыл, без объяснения куда и почему. С тех пор прошёл уже год, и не было никакого средства узнать, что с Радеком, жив ли он? И вдруг пришла телеграмма: прилетаю такого-то, встречайте, Радек.

Я как раз дошила своё красное платье. Была жаркая солнечная погода, которая иногда бывает в конце апреля перед майским похолоданием. Я набросила лёгкую мохеровую шаль поверх платья и вместе с мамой Валей отправилась в город на аэродром. Долго ждали самолёт, который опаздывал на два часа, затем вглядывались в поток приезжих, но Радека всё не было… Вот и прошёл последний… Ещё постояли минут пять… Видно, произошла какая-то ошибка. Уже собираясь уходить, мы увидели вдали на поле каталку, на которой везли раненого или больного. Солдат, который вёз каталку и был наш долгожданный Радек. Мама бросилась к нему на шею, а мой взор был прикован к тому, кто лежал на каталке… Неужели! Пётр! Я узнала его черты. Тихо подошла и тихо покатила каталку дальше. Он смотрел на меня и молчал. Слова были не нужны. Я смотрела и смотрела в его прозрачные серые глаза с чёрными точечками зрачков. А вокруг нас вращался мир. Подплыла площадь с санитарной машиной, затем за окном помчалась дорога, в конце которой из-за поворота вынырнул наш родной больничный посёлок…

И опять я жила полной жизнью: переживала, надеялась, одна операция, затем другая. Каждую свободную минуту я проводила у его кровати. Слова нам так и не понадобились: достаточно было ему подумать, и я видела его мысли, как цветной нескончаемый фильм. По моим глазам, улыбкам, слезам он видел на моём лице отражение своих мыслей.

Через два месяца он впервые встал на ноги, после этого выздоровление пошло семимильными шагами. Он мечтал о будущей прогулке и я тоже. Впереди было счастье, а за ним неизвестность. Я знала, что он обязан скоро вернуться к месту своей службы, так что на счастье мне полагалось лишь несколько дней. Но счастье нельзя мерить днями!

Но вот и настал наш день. Я была в своём красном платье, он — в парадном чёрном мундире с золотым орденом на груди. Мы прошли по всему нашему посёлку, поели мороженого, посидели в кафе, зашли в кинотеатр, но что там показывали, — не помню: весь сеанс мы целовались. К вечеру мы очутились на танцплощадке. О танец — слияние мыслей и движений, с ним и с музыкой! Наверное, все смотрели на нас, так слаженно и легко мы танцевали в тот вечер. Он был неутомим, я — тоже. Мы ушли не раньше, чем замолкла музыка.

А потом была моя комната. Я скинула пыльное, усталое платье и закрыла глаза. Он целовал меня сначала в губы, затем всё ниже и ниже. Каждый поцелуй расцветал на моём теле, как красная роза. Одна, другая…, но вот что было странно. Перед моими закрытыми глазами одна за одной вспыхивали розы его поцелуев, но цвет этих роз становился всё темнее по мере того, как поцелуи его спускались ниже. Последний поцелуй вспыхнул совсем чёрной розой, — и я очнулась. Это что-то значит! Я должна разобраться!

— Пётр! Одевай меня обратно!

— Я тебя обидел?!

— Нет! Дело не в этом! Одевай меня и продолжай целовать! Я должна нечто понять!

Я опять закрыла глаза и расслабилась. Внутренне я улыбалась. Пусть-ка попробует правильно одеть все мои женские причиндалы, которые он так легко и легкомысленно с меня сорвал. По мере его стараний поцелуи его становились всё светлее, последний, совсем розовый поцелуй в губы, в глаза…

— Хорошо справился!

— Но у нас всего пару дней, а там я уезжаю.

— Ничего, мы успеем! Я должна родить тебе дочку! Я её видела во сне! А сейчас оставь меня одну! Я должна понять,… здесь есть некая странность…, которую я, быть может, пойму этой ночью.

Он ушёл, а я легла и с опаской стала ждать сон. И сон пришёл. Я увидела красивый южный город.

— Что это за город? — спросила я.

И голос сна ответил мне название города.

Я видела вокзал, поезд и его. Улыбки, смех, дружеские объятия с теми, кого он оставил там на юге. Я с ревностью смотрела на их счастливые лица. Эта была его жизнь, в которой мне не было места!

Тем временем все погрузились в автобус. И вот мимо понеслись слепые улицы восточного города, затем сады, виноградники, пустыня. Затем река, мост…

А вот после моста я вздрогнула от ослепительной вспышки и проснулась. С трудом мне удалось опять уснуть. Опять я увидела реку, мост и разбитый автобус на краю дороги. Он лежал рядом с дымящимся колесом и не двигался, а рядом лежали все его друзья…

Следующий день я вспоминаю, как самый ужасный день моей жизни. С вершины блаженства я провалилась в какую-то чёрную мрачную яму. Я даже не хотела его видеть! Я отпросилась с работы и молча билась о стены своей ненавистной комнаты. А ночью опять приснился этот ужасный сон.

На следующий день я опять не хотела его видеть, но он выломал дверь моей комнаты.

— Я уезжаю послезавтра. У меня уже куплен билет.

— На поезд?!

— Да! Ты читаешь мои мысли?

— Нет! Но ты не поедешь на поезде! Сдай железнодорожный билет, полетишь позже, но только не на поезде! Возьми билет на самолёт. Так мы выгадаем ещё три дня вместе.

Пётр был ошеломлён моим напором, но, подумав, — согласился.

— Это мне будет стоить бутылки коньяка, — смеясь, сказал он загадочную фразу, и почему-то я увидела в его глазах лицо моего брата Радека.

А потом мы опять целый день гуляли вместе, но к ночи я его прогнала. Мне нужно было видеть очередной сон. И он пришёл, мой третий вещий сон!

Он пришёл в гуле самолётных моторов, в сутолоке нашего городского аэродрома. Вот я последний раз целую его в губы. Вот я стою за оградой и смотрю, как медленно разбегается огромная машина и вдруг уходит в прозрачную синеву. Во сне многое можно, и я раскрываю руки и лечу, лечу вслед за любимым… И вдруг — удар! И я оказываюсь на полу довольно далеко от кровати. Неужели я во сне летала по комнате?

Потирая ушибленное колено, ложусь опять. Отключаюсь от себя и думаю только о нём. И опять приходит сон. Только теперь меня нет, а я вижу только его. Он печально смотрит в окно на проплывающие облака. Но вот, облака уплывают вверх, самолёт снижается и тут… удар! Все пассажиры катятся по проходу. Ещё один удар! Огонь! И опять я вижу знакомый мост, берег реки, дорогу, только вместо автобуса — разбитый самолёт, и моего милого, неподвижно лежащего среди дымящихся обломков.

Я опять в ужасе проснулась. Что же делать?!

— Радогаст! Радогаст! — позвала я в полном отчаянии.

— Да, моя маленькая девочка.

— Я уже не маленькая, и уже не девочка. И у меня вполне взрослые проблемы.

Я рассказала Радогасту о своей любви и о своих пророческих снах.

— Ничем не могу помочь. — ответил мне Радогаст. — Несмотря на все мои сверхвозможности, я ведь не волшебник. Если Бог решает пресечь путь человека, а твой случай, похоже, именно такой, то я ничего не могу с этим сделать.

— Но зачем Богу убивать моего любимого?

— Я не знаю точно, но могу предположить. Ведь он у тебя профессиональный военный — иными словами, профессиональный убийца. Каждая душа, если она не совсем пропащая, имеет некую меру грехов, превышать которую Бог не позволяет. Если мера превышена, то человека весьма сложно спасти от неминуемой смерти.

С этими словами Радогаст отключился. В ярости я набросилась на своё красное платье и разорвала его в клочья. Это меня немного успокоило. Скоро придёт Пётр, а я опять не готова его видеть. Куда же мне деться? Машинально, я надела своё скромное рабочее платье. Куда-то надо идти. Но на работе я уже оформила недельный отпуск — там делать нечего. Ноги сами понесли меня в церковь. Как же я давно здесь не была. Было раннее утро, ещё никого не было, только незнакомый мне батюшка ходил вдоль стен и стряхивал с икон невидимую мне пыль. Я поставила свечку перед иконой Божьей Матери и застыла в скорбном молчании…

Очнулась я от пения хора. Оказывается, уже шла служба, а я, не замечая ничего, наверное, несколько часов простояла перед иконой со своей немой просьбой. Я вдруг почувствовала, что печаль моя прошла и что не всё ещё потеряно. Служба шла к концу, а я всё более и более переполнялась уверенностью. Вышла из церкви я в самом деятельном настроении.

Прежде всего, — в госпиталь — обсудить свою проблему с мамой Валей. Нашла я её с трудом — в хирургическом отделении. У неё опять были проблемы, на этот раз с ремонтом и заменой хирургического инструмента.

— Мама, — сказала я, — ты ведь уже поняла, что на город нам надеяться не следует. Надо устраивать мастерские здесь в посёлке.

— Откуда же мы здесь возьмём специалистов?

— Один у тебя уже есть — в психиатрическом отделении. Помнишь пациента Александра, ведь перед тем, как стать космонавтом, он несколько лет работал слесарем, да не где-нибудь, а в космических мастерских.

— Ох, Роза, Роза, что бы я без тебя делала?!

— Мама, но у меня тоже проблемы и решить их можешь только ты.

Я не стала рассказывать маме о своих снах, а только сказала, что хотела бы на некоторое время задержать в госпитале моего любимого. Я попросила маму Валю ещё раз осмотреть Петра и постараться найти причины, чтобы задержать его в больнице.

— Ну, Роза! Ты ради любви готова на любой подлог! Это нехорошо! Я, конечно, ещё раз осмотрю твоего Петра, но если ничего не найду, то даже своей властью я ничего сделать не смогу. Ведь сейчас все документы о выписке у него на руках и ему не требуется моё разрешение, чтобы уехать.

— Сделай, что можешь. Попробуй хотя бы убедить его задержаться на несколько дней!

Мама Валя в этот же день осмотрела Петра и вернулась домой сильно встревоженная.

— Знаешь, — сказала она, — дела у твоего Петра оказались весьма неважными. Оказывается, ты вместе с ним ходила на танцы, а у него ещё раны на ногах только начали заживать. Это ж надо додуматься, после такой тяжёлой операции — целую ночь танцевать!! О чём вы, молодёжь, думаете!!

— Что случилось, мама?

— Ну что! Разошлись швы у твоего любимого. И как он терпит боли?! Если бы сейчас я его отпустила, то он гарантированно остался бы без ног. Ему теперь предстоит повторная операция. Я его убедила, что уезжать сейчас ему никак нельзя.

— Ах, мама, мама, — ты нас спасла! — Плача и смеясь одновременно, я кинулась на грудь маме Вале.

— Вот глупая! Ведь он ноги может потерять, а ты смеёшься. Вот дура, дура!

Той же ночью я радостная уснула и увидела свой четвёртый сон. Приснилась мне незнакомая комната, вся заваленная какими-то железками. Посреди сидел мой милый, поседевший, с морщинками у глаз, но такой же весёлый и мною любимый. А вокруг него! … мал мала меньше — целая стая детишек. И почему-то я знаю, что всё это мои дети. И все кричат расскажи, расскажи! И Пётр начинает свой рассказ:

«И вот лечу я на вертолёте, а снизу летят ракеты и все нацелены в наш вертолёт. А вертолёт, знаете ли, не самолёт — скорости не те, но всё же уворачиваемся, от одной, другой, а третью — сбили ракетой воздух-воздух. Четвёртую — всё же пропустили. Всё, — говорю я пилоту, — уже горим, пора прыгать. А огонь всё сильнее… Прыгнули мы, а комбинезоны на нас горят, парашюты горят. Я упал в реку — тем и спасся, а пилот угодил на берег и погиб. Что теперь делать? Ноги сломаны, вся кожа обожжена, а вокруг боевики. Ну, пополз. Полз, полз и приполз к своим. Потом — госпиталь, вот тут я и встретил вашу маму.»

Это был мой сон!!! Я так ждала именно его. Я посчитала своих детей. Их было восемь и всех их я во сне знала и любила, — семь девочек: Полина, Валентина, Раиса, Дарья, Лидия, Мария, младшая — Любочка, и ещё — мальчик, мой любимый сынок Петенька. Спокойная и счастливая, я уплыла в страну обычных снов.

А потом пошли тревожные дни. Операции у моего Пети следовали одна за другой, но облегчения они не приносили. Уж очень ослаблен организм предыдущими операциями, — говорили врачи. Я не спала ночей, проводя их рядом с кроватью любимого. Всё было напрасно. Швы не желали заживать, кровоснабжение ног нарушилось, стали возникать язвы, затем началась гангрена. Через год моему Петеньке ампутировали обе ноги. Он сильно осунулся и замкнулся, даже мыслей его я теперь не могла уловить. Я мечтала, что вот он выпишется, переедет ко мне, и мы заживём одной семьёю. Я буду за ним ухаживать…

Действительность оказалось иной. Пётр выписался, сел в свою новую коляску и уехал, не говоря мне ни слова, на территорию больничного склада. Там он устроился работать сторожем. Встречаться со мною он теперь отказывался, ссылаясь на занятость. Опять я была в полном отчаянии. Я долго не знала, кто же теперь может мне помочь. И тут вспомнила про Александра. Ему как раз требовались помощники во вновь организуемой слесарной мастерской. Я попросила его привлечь Петра. Всё удалось, как я задумала. Пётр легко согласился работать в мастерской и ещё выписал себе с востока какого-то Ахмеда, которого все звали почему-то Тимой. Так вот, этот Ахмед-Тима оказался самым фантастическим слесарем на свете. Он мог всё!!! Это мне сам Александр сказал, но где он выучился такому волшебному искусству, — никто не знал.

Постепенно, Пётр стал со мной разговаривать, когда я заходила в мастерскую. А однажды мы даже пошли гулять и заглянули вместе на службу в церковь.

— Ну что? — спросил он, — Ты всё ещё хочешь за меня замуж?

— Да! — ответила я.

— Ну, давай, что ли, поговорим с батюшкой. Пусть всё будет как надо.

И всё прошло как надо! Я была в простеньком белом платье и в белой же косыночке. Мы венчались, а затем он поднял меня на руки, посадил на колени и мы быстро помчались с горки на его коляске. Я визжала и боялась упасть, но он держал крепко. Оказывается, весь последний месяц они с Тимой переоборудовали коляску так, чтобы на ней можно было более-менее безопасно кататься с гор.

А потом, наконец, была моя ночь и мой любимый!! Как же непохож он был на того, кто был здесь полтора года назад. Сейчас он просто боялся ко мне прикоснуться. Я сама разделась и раздела его.

— Но, как же теперь…? — Спросил он.

— Закрой глаза, — сказала я, — и почувствуй, что ты летишь. Наша Земля добрая, она готова нам помочь. Ведь сила тяготения — это просто проявление любви нашей планеты. Попроси её отпустить — и она, я уверена, тебя отпустит. Он мягко перекатился на меня и…, я почувствовала, становился всё легче, легче… Это было что-то волшебное. Это не имело ничего общего с тем понятием секса, которым нас потчуют романы и фильмы. Я ощущала, что нас трое: я, он и вся наша планета. И главной в этом действе была как раз планета, а не мы. Она нас взяла на руки, как мать, и понесла всё выше и выше к Богу с просьбой дать нам на воспитание новую молодую душу. Звёздочкой покатилась по небосводу душа и вошла в нас, и стало нас уже четверо!.

— Это наша дочка Полина, — сказала я и открыла глаза.

Мы с Петей, обнявшись, парили высоко в воздухе, почти под потолком. Я боялась, — вот он откроет глаза, испугается, и мы вместе полетим вниз и разобьёмся. Поэтому я тихонько ему сказала:

— А теперь попроси, Петенька, Землю опять прижать нас к своей груди.

Это сработало. Мы медленно опустились на пол.

— Неужели мы, в самом деле, летали? — Вот был первый вопрос моего Пети.

— Конечно, летали! — ответила я. — Ведь говорила же я, что Земля готова нас отпустить в полёт, стоит лишь попросить.

— Почему же все не летают?

— Наверное, не догадываются попросить!

Мы перебрались на кровать и заснули обнявшись.

Утро встретило нас улыбками солнца и шуршанием жёлтых листьев на дорожках. Мы пошли — поехали в парк. Там была горка, на которой он тренировался, и он меня покатал с горки на своей коляске. Мы неслись вниз, лавируя, как слаломисты, влево и вправо, а затем вверх, смеясь, я толкала его коляску, несмотря на его протесты, что он и сам может. А потом он спросил:

— Вот некоторые говорят, что ты цыганка, что ты приёмная дочь Валентины Александровны, а Радек как-то обмолвился, что ты и в самом деле его родная сестра.

— Это наполовину, правда. Матери у нас с Радеком разные, а отец — один. Но говорить об этом я пока не могу! Это не мои тайны! Когда будет можно, я всё тебе расскажу. Обещаю!

— А почему ты не говоришь про Любу, ведь она тоже сестра Радека.

— Давай не будем об этом, это тоже тайна и тоже не моя, спроси лучше о чём-либо другом.

— Ну, тогда, можешь ли ты, как Радек, превращаться в какое-нибудь животное? Я, например, видел, как Радек превращается в кота.

— Могу, но никогда не буду этого делать, особенно у тебя на глазах. Я не хочу, чтобы ты запомнил мой облик преображённым в морду зверя, пусть даже это будет вполне симпатичная собачка.

Потом мы опять гуляли, а потом опять пошли на танцы. Танцевать с безногим на коляске, — это я вам скажу нечто! Мы всех растолкали и распугали на танцплощадке, но что-то всё же у нас получилось! Затем мы оставили запуганную танцплощадку и укатили в ночь. Пред нами был весь мир, и мы были его властители!

А потом началась война.

Радек Рексович о своей предвоенной жизни.

Гудят моторы самолёта и несут нас обоих всё ближе и ближе к дому. Петруха молча страдает, так как раны на ногах у него опять открылись. Моя же рана в плече почти утихла и только по ночам ноет, когда пытаюсь повернуться не на тот бок. Но всё кончается, вот самолёт идёт на посадку. С трудом выгружаем тяжеленного Петруху из самолёта и кладём на каталку. На это уходит время, и мы оказываемся на поле, когда поток прибывших уже схлынул. За оградой взлётного поля вижу только две женские фигурки. Одна из них — в ядовито-красном платье. За время войны я отвык от ярких и кричащих одежд. Как бы сказала Любочка, такой цвет явно говорит о несъедобности или даже ядовитости его обладателя. Где-то сейчас она, придёт ли нас встречать? Подходим ближе и, о ужас, красная змеиная фигурка оказывается моей сестрой Розой. Но как же она изменилась! А рядом, рядом мама Валя. Она бросается мне в объятия.

— А где Любочка? — был мой первый вопрос.

— Любочка всё учится. Недавно возвратилась из Австралии, где повышала квалификацию, через месяц у неё защита диссертации.

— Почему ж она нас не встречает? Ведь она здесь, в городе!

— Я не стала её беспокоить. Ведь у ней последние дни перед защитой, а ещё так много надо успеть! Ох, мама, мама! Ну как вы не понимаете!

Они, видите ли всё за неё решили и ничего ей не сказали о моём приезде. Оглядываюсь на Розу, а она, тем временем, уже успела откатить каталку и втихомолку целует моего Петруху. А он, дурачина, ей улыбается! Я прямо всей своей кожей ощущал весь яд её поцелуев. Кого мы вырастили в своей семье? Какое инопланетное чудовище?! Надо будет с Петрухой серьёзно поговорить!

Но поговорить мне с ним удалось нескоро. Его сразу забрали на срочную операцию, а я отбыл в город, чтобы найти Любочку и, если надо, хоть чем-то ей помочь.

Месяц пролетел, как сон. Мы с Любочкой, как брат и сестра поселились в одной комнате, но отношения у нас сразу установились гораздо более близкие, впрочем, остальным об этом знать было незачем. Я помогал ей чертить плакаты, рисовал иллюстрации. Она, как и мечтала, занималась большими хищными птицами, диссертация её была посвящена физиологии грифов.

— Знаешь, — сказала она мне как-то, — я изучала полёт различных птиц и выяснила, что именно грифы тратят на полёт наименьшее количество энергии. Ведь за падалью не надо охотиться, надо только быть терпеливым и ждать знака, когда соседний гриф начнёт падать вниз. Мы с тобой обязательно научимся летать как грифы!

Затем была защита диссертации, банкет, шутки и смех её друзей по учёбе. Особенно понравилась всем шутка, что мужа она теперь будет выбирать только среди настоящих грифов. Я смеялся вместе со всеми и думал, что шутка эта, пожалуй, недалека от истины. Вот только военные мне не позволят долго гулять на воле и опять отправят на передовую. Но я ошибался! Меня не только никуда не отправили, но и строго приказали не отлучаться далеко от города и, даже, выделили небольшое содержание.

На выходные поехали с Любочкой домой. Вот тут мне и удалось поговорить с Петрухой. Его уже выписали, но ходил он смурной.

— Ничего не понимаю, — сказал он мне, — она меня любит, но гонит каждую ночь. А мне ведь уже скоро ехать, вот и билет уже купил.

Я сразу почувствовал вокруг него сильное напряжение неведомых мне сил. Неужели он не понимает, что существо, которое называется моей сестрой и которое его любит, так просто не отпустит его от себя. Та, которая с помощью магии сумела проникнуть на космический корабль и прилететь на другую планету, которая так легко адаптировалась к непривычной для неё жизни! Что для такого существа какие-то железнодорожные билеты!

— Ты не поедешь на этом поезде!

— Спорим, на бутылку коньяка! Принесёшь на вокзал, когда будешь меня провожать!

— Спорим!

Через пару дней он принёс мне бутылку и виновато сказал.

— Знаешь, я решил лететь на самолёте. Это и быстрее, и удобнее…

— И на самолёте ты не полетишь! — ответил я ему.

— Полечу! У меня и билет уже куплен!

— Да не полетишь! Но на коньяк больше не будем спорить. Давай поспорим всерьёз! Если ты и через год отсюда не уедешь, то отдашь мне свою снайперскую винтовку. Я знаю, она у тебя разобранная в вещах припрятана.

— Ты не знаешь, чего просишь! Эта винтовка мне особенно дорога! Но так и быть, от тебя я потребую не меньшего. Если через год ты меня здесь не застанешь, то обещай мне пойти служить в мой полк. Ребята мои тебя полюбили, говорят мне, что ты наш талисман. Пока ты был с нами, — ни одного не убили!

— Согласен! — Сказал я. — А что же такого особенного в твоей винтовке, кроме её малого веса.

— Хорошо, расскажу тебе некую историю, которую до сих пор никому не рассказывал.

Дело было в городе N-ске, где я тогда служил после окончания военной академии. Служил я в военном городке, а чем мы там занимались, к делу отношения не имеет. Но вот рядом с городком — был оружейный завод, оттуда мы получали разное оружие, проверяли его и отправляли по месту назначения.

Так вот, иду я как-то вечером с гулянки и вдруг слышу какой-то шум. Кто-то вроде мычит или ругается. Захожу за угол, а там двое вяжут третьего.

— Эй, вы! — кричу, — Это что же вы делаете?

А один из придурков, что вязал, вынимает в ответ из кармана свою пушку. Эти гражданские киллеры привыкли, что при виде пистолета все в ужасе застывают и ждут пока их прикончат. Я же ждать не собирался, — качнулся вправо, затем влево, как нас учили. Пистолет у горе-киллера так и запрыгал, то влево, то вправо. А потом он и вовсе нажал на курок и разбил окно соседнего дома. Вот тут-то я до него и добрался. Второй от удивления разинул рот, я и его успокоил. Снял с головы мешок у спасённого и развязал его. Но спасённый тоже повёл себя очень странно. Прежде всего, он схватил с земли пистолет и пристрелил обоих своих обидчиков, затем отдал пистолет мне.

— Ну ты и злопамятный, — только и сказал я. — Они же тебя не убивали, а только упаковать хотели.

— Меня-то они, может, и не хотели убивать, а вот тебя они запомнили и убили бы обязательно! Идём!

И потащил он меня, прежде всего на городскую свалку. Подлез под старый мусорный ящик и достал свёрток. Вот, думаю, сумасшедший мне на голову свалился.

— А теперь, — говорит, — веди меня куда угодно и прячь где угодно, но чтобы гражданские крысы меня не нашли, а я тебя уж отблагодарю!

— Ну, пошли, что ли. А как мне тебя звать?

— Зови, хоть Тимофеем, а настоящего имени тебе всё равно знать незачем, да и мне его тоже следует позабыть.

И повёл я своего спасённого в казарму. Там мы сожгли его старую одежду, и нарядили его солдатом. В общей массе солдат никто на него внимания не обращал, а тех, что поближе, я предупредил, что дело серьёзное, чтоб не болтали.

Рассказал мне Тима забавнейшую историю. Работал он на оружейном заводе и занимался изготовлением винтовок. Раз прошла весть, что организуется всегосударственный конкурс лёгкого огнестрельного оружия. И оружие, победившее в конкурсе, будет принято на вооружение в армии. И конкурс этот будет проводиться прямо на полигоне рядом с заводом. И загорелся Тима идеей сделать свою винтовку и выставить её на конкурс. Тем более, что его друзья обеспечивали организацию всего этого дела.

Задумка у него одна была, и очень простая, почему ствол ружья обязательно должен быть цилиндрическим, а не сужающимся на конус. Были у него и некие соображения по расчёту оптимального конуса, была на заводе и ионная пушка, которую можно было приспособить для вытачивания ствола такой фантастической формы. К его ружью и пули должны быть особые — переменного калибра, со сминающейся юбочкой. За начальный калибр он взял стандарт 7.5 мм., а конечный калибр пули не превышал 5 мм..

Перед самыми испытаниями готов был действующий образец винтовки. Стараниями друзей под соответствующим шифром его винтовка была внесена в реестр состязания. Тут-то и обнаружилось, что конкуренцию его винтовке составить некому. У остальных винтовок начальная скорость пули не превышает 600 м/сек., а скорость пули его винтовки более 1300 м/сек, разброс пуль у остальных винтовок около 30 угловых секунд, а у его винтовки не превышает 5-и. На расстоянии 100 метров его винтовка пробивала 20-и миллиметровую броню, а остальные винтовки не могли пробить и 10-и миллиметровую. Одним словом, победило его изделие по всем параметрам.

Всё бы было хорошо, если бы не было так плохо! За разработку изделия был положен приз в три сотни тысяч долларов и заказ для армии на пару миллиардов долларов. Одиннадцать научных институтов сражались для получения этого заказа, а выиграл его простой слесарь. Сразу же, как узнали, кто победитель, к нему пошли предложения работать под крышей того или иного института, либо продать права на своё изобретение тому или другому институту, или вовсе некому неведомому лицу. Тима понял, что дело худо, разобрал свой станок, оборудованный ионной пушкой, затем выкрал с помощью друзей своё изделие и спрятал его на свалке, а сам собрался пуститься в бега, но не успел.

В общем, вывез я Тимофея вместе с нашими солдатами из этого городка. Уже и дороги все были перекрыты милицией, но военных — не остановили, только проверили личности шоферов.

После N — ска направлялась наша часть на восток. Там купил Тимофей документы на имя какого-то Ахмеда и остался жить и работать. А винтовку эту призовую он мне подарил. Да ещё периодически он мне подбрасывал партии патронов, так как стандартные для неё не годились.

Я поставил на эту винтовку оптический прицел и так и не расставался с нею всю свою военную компанию. Много раз она мне жизнь спасала. Скоро и боевики научились меня отличать. Как увидят где моё рваное ухо, так и слышу, — перекликаются: «Йек-гуш! Йек-гуш!» — и ни одного уже не увидишь, даже на расстоянии в два километра.

На следующий день мы с Любой опять уехали в город. После защиты диссертации Люба стала работать научным сотрудником при зоопарке, а меня устроила там же лаборантом. Целые дни мы проводили в созерцании клеток с грифами, изучали их обычаи, язык, мысли, а вечерами пробовали по очереди превращаться, пока в нашей маленькой комнатёнке. Иногда мы перезванивались по телефону с мамой Валей. Как я и предсказывал, мой Петруха так никуда и не уехал. У него опять было очень плохо с ногами, а через полгода мама Валя уже говорила о близкой ампутации. У меня при этом возникало совершенно необъяснимое раздражение против моей сестрицы Розы, как будто именно она была виновата во всех бедах моего друга.

Через год мы с Любой приехали в отпуск в наш дом, к маме Вале. Я опять увидел Петруху — уже без ног работал сторожем на складе. Он сильно изменился: ни шуток, ни лишних разговоров. Сразу вытащил свой заветный свёрток с ружьём, но я не взял. Сказал:

— Пусть побудет пока у тебя, в городе ведь его не спрячешь!

Он согласился и убрал свёрток.

— Как Роза? — спросил я.

— Не знаю, — ответил он, — мы теперь не встречаемся. — Потом помолчал немного и сказал:

— Знаешь, все мои ребята погибли! А я жив! Никому, кроме тебя, я об этом не рассказывал.

— Таково уж военное счастье.

— Ты был нашим талисманом. Не стало тебя, — вернулась смерть и забрала всех, кого щадила последние годы.

Он опять замолк. Я понял, что это надолго. Молча посидел с ним минут десять, выпил чаю и ушёл.

Всё лето мы провели дома. Уходили с Любой в дальние поля и продолжали наши эксперименты. Скоро мы уже уверенно превращались в двух грифов и опробовали простейший полёт, планируя с горки в низину.

Петруху я больше не видел, уж больно тяжело мне далась последняя встреча. Я слышал, что он уже не охраняет склад, а работает в слесарной мастерской при госпитале.

В конце августа мы с Любой вернулись в город. И тут — неожиданная телеграмма: Петруха и Роза решили пожениться. Мы с Любой так и не поехали на свадьбу. Я всё ещё ощущал некое противление такому развитию событий, не мог представить эту свадьбу, как мне казалось, со слезами на глазах, с безногим инвалидом. А Любочка просто не могла отлучиться, на неё повесили заведование всей секцией хищных птиц.

Думали выбраться на недельку в октябре, но в октябре уже была война. Из города никого не выпускали. Странная это была война. Никакой мобилизации, зато охрана и колючая проволока вокруг города. Всех в город пускают и никого без разрешения не выпускают.

Теперь я передаю перо Любе, так как только она может написать об этом, самом трагическом этапе жизни нашей семьи.