Тигр, светло горящий Шевалье Трейси
Во время последовавшей паузы, сделанной Астлеем, чтобы его слова лучше дошли до слушателей, раздраженные взгляды и ворчание уступили место скорбным выражениям лиц и тишине, нарушаемой лишь всхлипами со скамейки, на которой сидели представительницы костюмерного цеха.
Томас Келлавей в удивлении оглянулся. О революции во Франции в лондонских пабах говорили, конечно, больше, чем в «Пяти колоколах» Пидлтрентхайда, но он никак не думал, что это может коснуться лично его. Он бросил взгляд на Джема, которому только-только исполнилось тринадцать. Его сын еще был слишком молод, чтобы стать пушечным мясом, но вполне взросл для того, чтобы опасаться армейских вербовщиков. Как-то раз Келлавей собственными глазами видел действия вербовщика в одном из ламбетских пабов: тот уговорил легковерного юнца, пообещав несколько пинт пива задарма, после чего силой отвел его в ближайшую казарму. Томас подумал, что Томми в первую очередь стал бы объектом внимания вербовщиков. Он должен был бы беспокоиться о Томми, а не о Джеме. Но, с другой стороны, будь Томми жив и представляй интерес для вербовщиков, они по-прежнему были бы дружным, любящим семейством, в безопасности обитающим в Пидл-Вэлли, вдали от путей вербовщиков. Томас и не думал о такой напасти, когда вместе с женой принимал решение перебраться в Лондон.
— Я прибег к измерению количеством нашей публики, — продолжил Филип Астлей, и Келлавей отогнал волновавшие его мысли и стал слушать. — Актеры всегда должны быть чувствительны к настроениям зрителей. Чувствительны, мои друзья. Я прекрасно осознаю, что хотя публика и желает быть в курсе событий, происходящих в мире, но в амфитеатр они приходят, чтобы забыться — чтобы посмеяться и насладиться небывалыми чудесами, которые происходят у них на глазах, чтобы на один вечер выкинуть из головы заботы и опасности мира. Этот мир, — он обвел зал рукой, охватывая арену, сцену, места для зрителей в партере и на балконе, — становится их миром.
Еще до поступления сегодняшних ужасных новостей я пришел к выводу, что наша нынешняя программа слишком много внимания уделяет военным зрелищам. Великолепный и реалистический показ того, как солдаты разбивают лагерь в Багшотских полях,[43] и празднования в связи с заключением мира в Ист-Индийском военном дивертисменте, — мы не без основания гордимся этими постановками. Но может быть, мои друзья, с учетом нынешнего состояния дел во Франции они чрезмерны — в особенности для наших зрительниц. Мы должны подумать об их чувствительной душе. Я видел, как многие представительницы слабого пола содрогаются и отворачивают головы, чтобы не видеть этих представлений. Больше вам скажу: на прошлой неделе три дамы упали в обморок!
— Это случилось от жары! — пробормотал плотник, стоявший рядом с Томасом Келлавеем, хотя и сделал это достаточно тихо, чтобы не услышал Филип Астлей.
— Итак, мальчики и девочки, мы заменим Багшотское представление на новое — я его уже сочинил. Это будет продолжение приключений Арлекина, которого мой сын играл в начале сезона, а называться представление будет «Арлекин в Ирландии».
Труппа негодующе зароптала. Представления цирка собирали полный зал, и после некоторых изменений в программе установился устраивающий всех заведенный порядок, и все предполагали, что так оно и будет продолжаться до начала октября, когда заканчивается сезон. Они устали от перемен и вполне довольствовались ежедневными повторами, не требовавшими освоения нового, а новое всегда для них было связано с большим объемом дополнительной работы. Для начала наверняка будут отменены укороченные субботы.
Плотники направились на сцену, чтобы подготовиться к немедленному возведению декораций. Томас последовал за ними неспешным шагом. Хотя он и плотничал в цирке уже три месяца, по его характеру работать вместе с таким большим числом других людей временами становилось нелегко, и он иногда тосковал по своей тихой мастерской в Дорсетшире или Геркулес-комплексе, где шум производили только он и его семья. Тут же перед глазами постоянно мелькали исполнители, музыканты, лошади, поставщики древесины, одежды, овса, сена, носились туда-сюда мальчишки по бесконечным поручениям Филипа Астлея, торчали зеваки, создающие неразбериху. Но больше всего шума было от самого Филипа, который выкрикивал приказания, спорил с сыном о программе, или с миссис Коннел о продаже билетов, или с Джоном Фоксом обо всем остальном.
В его новом положении Томасу Келлавею пришлось привыкать не только к шуму. Его работа здесь была совершенно непохожа на изготовление стульев, и иногда ему даже хотелось сказать Астлею, что он не отвечает предъявляемым к нему требованиям, и признаться, что принял он это предложение, только чтобы доставить удовольствие жене, которая просто заболела цирком.
Томас был мастером по стульям, эта профессия требовала терпения, верной руки и глаза, чтобы дерево принимало нужную форму. Делая то, чего хотел Филип Астлей, нужно было обращаться с деревом совершенно по-иному. Предполагать, что Томас Келлавей сможет делать эту работу, было то же самое, что просить пивовара поменяться местами с прачкой на том только основании, что оба они пользуются водой. Мастер по стульям понимал важнейшую роль выбора породы дерева для каждой отдельной детали — без этого невозможно было сделать прочный, удобный, надежный стул. Томас знал толк в вязе и ясене, тисе, каштане, орехе. Он знал, что лучше всего выглядит и сохраняется сиденье из вяза; ножки и валики — из тиса, если его удавалось достать; ясень хорош для обруча спинки и подлокотников. Он чувствовал, до какой степени можно выгибать ясень, чтобы тот не треснул, он знал, с какой силой нужно долбить вязовую доску теслом, придавая ей форму сиденья. Он любил дерево, потому что всю свою жизнь использовал его. Но для декораций использовалась самая дешевая, низкосортная древесина: сучковатый дуб, бывшие в употреблении обрезки березы, даже обожженная древесина, оставшаяся на местах пожарищ. Томасу приходилось преодолевать отвращение, прикасаясь к ней.
Но еще труднее было ему смириться с концепцией того, что он должен был делать. Мастеря стул, он знал, что это стул. Его изделие использовалось надлежащим образом. Иначе с какой стати стал бы он его делать? А декорации были совсем не тем, чем должны были казаться. Он сбивал доски в щиты, придавая им форму облака, красил белой краской и вешал на «небе», чтобы они казались облаками, тогда как на самом деле они не были никакими облаками. Он строил замки, которые не были замками, горы, которые не были горами, беседки, которые не были беседками. Единственное назначение того, что он делал теперь, состояло в том, чтобы быть похожим на что-то и создавать некую атмосферу. С расстояния оно, конечно, выглядело неплохо. Нередко публика, увидев творения плотников, когда поднимался занавес, раскрывала в восторге рты и хлопала, хотя вблизи все эти декорации являлись всего лишь сколоченными вместе кусками дерева, раскрашенными для пущего эффекта. Томас Келлавей был непривычен к вещам, которые хорошими казались только на расстоянии. Стулья требовали совсем другого подхода.
Но первые его недели у Астлея не стали той катастрофой, какой вполне могли бы стать. Томаса все это сильно удивляло, потому что он не привык к работе в команде. Когда он на следующий день, после того как Филип Астлей нанял его, впервые появился в амфитеатре, неся в сумке свои инструменты, его целый час никто даже и не замечал. Другие плотники были заняты сооружением сарая, чтобы уложить туда то, что осталось от сгоревшего фейерверочного цеха. Келлавей некоторое время смотрел на них, потом, увидев, что один из плотников поднялся на балкон, чтобы укрепить перила, взял гвозди, куски дерева, свою сумку с инструментом и принялся чинить то, что требовало починки в ложах. Когда он закончил, обретя при этом некоторую уверенность, то спустился к строящемуся сараю и тихо включился в работу вместе с остальными — то находя доску нужного размера, то гвозди, когда их не оказывалось под рукой, то подхватывая оторвавшуюся деталь, прежде чем она успевала упасть кому-нибудь на голову. К тому времени, когда в крышу была забита последняя доска, Томас Келлавей стал неотъемлемой частью бригады. Чтобы отметить его поступление на работу, в полдень плотники повели его в их любимый паб «Оружие коробейника» через дорогу от лесопилки, к северу от Вестминстерского моста. Все они, кроме Томаса, напились, поднимая кружки за своего усопшего старшего плотника Джона Онора. В конечном счете Келлавей оставил их в баре, а сам в одиночку отправился работать — сооружать деревянный вулкан, из жерла которого должны были извергаться фейерверки в представлении «Месть Юпитера».
С того дня Томас все лето молча и упорно трудился на благо цирка. Помалкивать было легче, потому что стоило ему открыть рот, как плотники начинали смеяться над его дорсетширским произношением.
Он начал разбирать свой инструмент.
— Джем, а где наша лобзиковая пила? — спросил он.
— Дома.
— Ну-ка, сбегай, принеси ее. Вот молодец.
Глава вторая
Когда, как сегодня, возникала нужда, Джем помогал отцу в амфитеатре. Иногда он вместе с другими цирковыми мальчишками выполнял различные поручения Филипа Астлея или Джона Фокса. Обычно они не выходили за пределы Ламбета или самого ближнего Саутуорка. В тех немногих случаях, когда ему поручали отправиться куда-то подальше — к печатнику у собора Святого Павла,[44] или к стряпчему у Темпла,[45] или к галантерейщику в Сент-Джеймс,[46] — Джем удостаивал этим поручением какого-нибудь другого мальчишку. Те все до одного были рады заработать лишний пенни, который приносило путешествие на другой берег.
Нередко Джем не знал того места, куда его посылали.
— Беги на лесопилку Николсона и скажи им, нам нужна еще партия березы того же размера, что вчерашняя, — говорил Джон Фокс, отворачивавшийся прежде, чем Джем успевал у него спросить, где же находится эта самая лесопилка. Вот в таких случаях ему очень не хватало Магги, которая в мгновение ока могла сказать ему, что лесопилка Николсона находится у моста Блэкфрайарс. Ему же приходилось спрашивать других мальчишек, дразнивших его и за невежество, и за произношение.
Джем не возражал, если его отправляли домой, напротив, даже радовался возможности убраться из амфитеатра.
Сентябрь всегда был для него месяцем, когда он проводил много времени под открытым небом — даже больше, чем летом, потому что погода часто стояла теплая, а не удушающе жаркая. Сентябрьский свет в Дорсетшире был великолепен — золотой отблеск низкого солнца, а не стоящее в зените июльское светило. После лихорадочной заготовки сена в августе, когда вся деревня постоянно пребывала в движении, приходил более спокойный сентябрь, когда можно было никуда не спешить и предаться размышлениям. Плоды в саду его матери уже созрели, а георгины, астры, розы были в полном цвету. С братьями и Мейси они объедались черной смородиной, пока пальцы и губы не приобретали ярко-лиловый цвет или не наступал Михайлов день в конце сентября, когда дьявол, как считалось, плевал на ягоды и те становились кислыми.
Но за всем этим золотым сентябрьским изобилием чувствовался холодок умирания. Зелени вокруг было еще много, но в подлеске понемногу накапливались сухие листья и завядшие ветки. Цветы достигали своей максимальной яркости, но и быстро увядали.
Сентябрь в Лондоне был не таким золотым, как в Дорсетшире, но тоже великолепным. Джем, будь его воля, не торопился бы, но он знал, что если вовремя не принести лобзиковую пилу, то ждущий этого инструмента плотник отправится в паб, после чего будет не в состоянии работать, а это значит, что больше придется делать ему и его отцу. Поэтому он, не останавливаясь, чтобы насладиться солнышком, спешил проулками между амфитеатром Астлея и Геркулес-комплексом.
Мисс Пелхам кружила по своему палисаднику перед домом, размахивая секатором, а солнышко освещало ее выцветшее желтое платье. Из дома № 13 от мистера Блейка выходил человек, которого Джем не видел прежде, хотя лицо его показалось мальчику знакомым. Мужчина шел, чуть наклонившись вперед и держа руки за спиной. Походка у него была неторопливая, широкий лоб бороздили морщины. И только когда мисс Пелхам прошипела: «Это брат мистера Блейка», Джем увидел фамильное сходство.
— Их мать умерла, — шепотом продолжила хозяйка, — так что, Джем, вы со своей семейкой не должны шуметь. Ты меня слышишь? Мистер Блейк не должен слышать, как вы там стучите, забиваете гвозди и двигаете что-то. Не забудь сказать родителям.
— Хорошо, мисс Пелхам, — сказал Джем, глядя на брата мистера Блейка, идущего вдоль Геркулес-комплекса.
«Наверное, это Роберт, — подумал он, — тот самый, которого несколько раз упоминал мистер Блейк».
Мисс Пелхам свирепо набросилась с секатором на свою живую изгородь.
— Похороны завтра днем, так что не мешайтесь тут.
— А что, процессия пойдет отсюда?
— Нет-нет, из-за реки. Ее похоронят на Банхилл-филдс.[47] Но вы все равно не путайтесь у мистера Блейка под ногами. Ему это ни к чему, чтобы в такой скорбный час у него шастали ты или эта девчонка.
Вообще-то говоря, Джем все лето не видел мистера Блейка и почти не видел Магги. Ему казалось, целый год прошел с того времени, как Магги пряталась у Блейков и их жизнь так неожиданно изменилась.
Оттого удивление его было тем сильнее, когда несколько минут спустя Джем увидел ее — надо же! — именно в саду Блейков. Он выглянул из заднего окна, чтобы посмотреть, нет ли его матери в огороде владельца цирка. Она и в самом деле была там — показывала племяннице Астлея, как подвязывать помидоры к воткнутым в землю жердочкам, чтобы не повредить стебель.
Томас Келлавей набрался смелости и спросил Филипа Астлея, нельзя ли его жене устроить пару грядок на его земле, а в обмен та будет помогать племяннице импресарио, которая, казалось, репу не может отличить от брюквы. Анна Келлавей, узнав, что мистер Астлей не возражает, обрадовалась сверх всякой меры. И пусть стояла уже середина июня и сажать что-либо было слишком поздно, Анна умудрилась посеять немного позднего салата, редиски, а еще лука и капусты.
Джем, держа лобзиковую пилу в руке, уже собрался было развернуться и идти вниз, когда его внимание привлекла какая-то вспышка в летнем домике Блейков. Поначалу он испугался, что это повтор уже виденного им несколько месяцев назад. До сих пор воспоминание об этом вгоняло его в краску. Потом заметил выпроставшуюся из сумерек дверного проема руку и, чуть позже, знакомый башмак. Постепенно он разглядел неподвижную фигуру Магги, которая, вероятно, спала там.
Больше у Блейков никого не было, правда, в своем заднем саду орудовала мисс Пелхам, подрезая розовые кусты. Джем помедлил несколько секунд и поспешил вниз, мимо Геркулес-комплекса в проулок, ведущий к Геркулес-холлу, а оттуда в конце налево, огибая стены, ограждающие сады сзади. Анна Келлавей все еще занималась помидорами, и Джем незаметно прошел мимо. Он добрался до задней стены сада Блейков, где в высокой траве был спрятан старый ящик, оставшийся с тех времен, когда Магги две недели перебиралась здесь туда-сюда через стену, избегая ходить через дом Блейков. Джем остановился у ящика, глядя в спину своей матери. Потом резко вспрыгнул на стену и перевалился на другую сторону.
Быстро пробираясь через заросли сада, Джем приближался к Магги так, чтобы летний домик оставался между ним и окнами Блейков. Оказавшись рядом, он увидел ее плечи и грудь, двигающиеся в такт дыханию. Джем оглянулся, а когда убедился, что Блейков поблизости нет, сел и уставился на спящую Магги. Щеки у нее разрумянились, а на руке было какое-то желтоватое пятно.
После пожара Магги исчезла. Джем с отцом с утра до ночи работал у Астлея. Магги приходила в свой горчичный цех в шесть утра, а уходила оттуда поздно вечером — и так шесть дней в неделю. По воскресеньям, когда Келлавей были в церкви, Магги все еще спала. Иногда она спала все воскресенье без просыпу. В этом случае Джем не видел ее и всю следующую неделю.
Если она все же просыпалась днем в воскресенье, то они встречались у стены в поле Астлея и вместе шли к реке — иногда мимо Ламбетского дворца, а иногда переходили через Вестминстерский мост. Бывало, они не делали даже этого — просто сидели у стены. Джем видел, как с каждой неделей Магги теряет свою живость — с каждым очередным воскресеньем она выглядела все более изможденной, худой, ее плавные очертания, привлекавшие его прежде, делались угловатыми. Линии на ее ладонях, пальцы, пазухи под ногтями — все было желтым. Тонкая пыль въелась в кожу, осела на щеках, шее, руках. Смыть ее полностью было невозможно, желтый призрак оставался с нею. Ее темные волосы потускнели от скопившейся горчичной пыли. Поначалу Магги каждый день смывала ее, но скоро сдалась — мытье отнимало время, которое она могла потратить на сон. Да и зачем отмывать волосы, если следующим утром они снова покроются горчичной пылью?
Она стала реже улыбаться. Стала меньше говорить. Джем вдруг обнаруживал, что разговор ведет именно он. Большую часть времени он развлекал ее рассказами о том, что происходит у Астлеев — о споре между Филипом и мистером Джоханотом по поводу непристойностей в «Песне пирожника», которая с восторгом встречалась публикой каждый раз, когда мистер Джоханот исполнял ее. Об исчезновении одной из костюмерш, которую потом нашли в парке Воксхолл — пьяную и брюхатую. О том представлении, когда вырывавшиеся из вулкана Юпитера фейерверки обрушили его. Магги нравились эти истории, и она требовала все новых и новых.
Джем страдал, гляд на нее. Он хотел протянуть руку и пройтись пальцами по горчичной пыли на ее руке.
Наконец он прошептал ее имя. Магги, вскрикнув, села.
— Что? Что случилось?
Она смотрела вокруг безумными глазами.
— Ш-ш-ш, — попытался Джем успокоить Магги, проклиная себя за то, что напугал ее. — Тут мисс Пелхам рядом. Я увидел тебя из нашего окна и подумал… просто захотел узнать, все ли у тебя в порядке.
Магги потерла лицо, приходя в себя.
— Конечно в порядке. Почему нет?
— Да так. Просто… а разве ты не должна быть на работе?
— А, ты об этом.
Она вздохнула — вздох прозвучал слишком по-взрослому, такого Джем ни разу не слышал от нее прежде, — провела пальцами по спутанным кудрям.
— Очень устала. Пошла туда сегодня утром, а потом в обед убежала. Мне нужно только немного поспать. У тебя с собой есть что-нибудь поесть?
— Нет. А ты что — на работе не поела?
Магги сплела пальцы и потянулась так, что плечи у нее выгнулись.
— Не-а. Удрала, когда удалось. Бог с ним, поем позднее.
Они немного посидели молча, слыша, как щелкает секатор мисс Пелхам. Джем то и дело бросал взгляды на руку Магги, которую она положила себе на колено.
— На что ты смотришь? — спросила она вдруг.
— Ни на что.
— Нет, смотришь.
— Я просто подумал — какой у нее вкус.
Он кивнул на желтое пятно.
— У горчицы? Как у горчицы, дурачок. Что, может, хочешь лизнуть?
Магги, дразня его, протянула руку.
Джем покраснел, и Магги попыталась использовать свое преимущество.
— Ну, — пробормотала она. — Давай, попробуй.
Хотя ему и хотелось, Джем ни за что бы в этом не признался. Он помедлил, потом наклонился и провел кончиком языка по горчичной пыли. Мягкие волоски на ее руке щекотали его. Вкус ее руки вызвал у него головокружение — такой теплый, мускусный, но уже через секунду во рту взорвался горький вкус горчицы. У Джема защипало в горле, и он закашлялся. Магги рассмеялась — ему так не хватало ее смеха все эти дни. Он откинулся назад, пристыженный и возбужденный, и даже не заметил, как встали дыбом волоски на руке Магги.
— Ты слышала — у мистера Блейка умерла мать, — сказал он, пытаясь вернуться на твердую почву.
Магги вздрогнула, снова обхватила руками колени.
— Правда? Бедный мистер Блейк.
— Похороны будут завтра. Мисс Пелхам сказала — на Банхилл-филдс.
— Да? Я была там как-то раз с папой. Нам нужно пойти! Завтра воскресенье — мы не работаем.
Джем искоса посмотрел на свою подружку.
— Мы туда не можем пойти — мы ее даже не знали.
— Это не имеет значения. Ты ведь там никогда не был?
— Где?
— За собором Святого Павла у Смитфилда.[48] В старой части Лондона.
— Не помню, чтобы был там.
— А ты хоть на том-то берегу когда-нибудь был?
— Конечно был. Помнишь — мы ходили в Вестминстерское аббатство?
— И это все? Ты живешь здесь уже полгода, а на том берегу только раз и побывал?
— Три раза, — поправил ее Джем. — Один раз я опять заходил а аббатство. А другой — пересек Темзу по мосту Блэкфрайарс.
Он не сказал Магги, что мост-то он пересек, но на другой берег так и не сошел — стоял, смотрел, как бурлит Лондон, и не смог заставить себя шагнуть туда.
— Сходи — тебе понравится, — настаивала Магги.
— Что — так же, как за городом?
— Ха! Это же разные вещи.
Выражение сомнения не исчезало с лица Джема, и Магги добавила:
— Идем. Это же будет настоящее приключение. Мы пойдем за мистером Блейком — нам ведь всегда этого хотелось. Чего ты боишься?
Она говорила совсем как прежняя Магги, и Джем ответил:
— Ну ладно. Идет.
Глава третья
Джем ни родителям, ни Мейси не сказал, куда собирается. Мать запретила бы ему ходить так далеко в Лондон, а Мейси попыталась бы увязаться за ним. Обычно Джем не возражал, если Мейси была с ним и Магги. Но в этот день он нервничал и не хотел брать на себя груз ответственности еще и за сестру. Поэтому он просто сказал, что идет прогуляться, но почувствовал умоляющий взгляд Мейси.
Может быть потому, что Магги удалось урвать немного дополнительного сна предыдущим днем, она была живее, чем все прежние воскресенья. Она вымылась, не забыла и про волосы, а потому, если не считать морщинок на руках, кожа ее была почти нормального цвета. Магги надела чистое платье, завязала на шее ярко-синий платок и даже нацепила чуть помятую соломенную шляпку с широкими полями, украшенную лентой цвета морской волны. Фигура у нее тоже изменилась: талия и грудь стали резче очерченными, и Джем впервые понял, что она носит корсет.
Она, рассмеявшись, взяла Джема за руку.
— Ну что, идем в город? — сказала она, задирая нос.
— Ты хорошо выглядишь.
Магги улыбнулась и разгладила свое платье — такой жест он часто замечал у Мейси, но для Магги он явно был внове, поскольку никак не повлиял на складки и морщинки под мышками и на талии. Джем подавил в себе желание провести руками по ее бокам и сжать талию.
Он опустил глаза на свои залатанные пыльные штаны, грубую рубашку и простой коричневый кафтан, который когда-то принадлежал его брату Сэму. Ему не пришло в голову надеть свою лучшую одежду, в которой он ходил в церковь. Помимо того, что он опасался порвать или испачкать ее в городе, ему бы еще пришлось объяснять родителям, для чего он так наряжается.
— Мне что — нужно было лучше одеться? — спросил он.
— Это не имеет значения. Просто я люблю одеваться, когда подворачивается случай. Соседи надо мной смеются, если я так одеваюсь здесь. Идем, давай поскорее к Блейкам. Я за их домом приглядываю, но оттуда пока никто не выходил.
Они решили ждать напротив дома № 13 Геркулес-комплекса за низкой живой изгородью, которая отделяла поле по другую сторону от дороги. День был не такой солнечный, как предыдущий, все еще теплый, но подернутый дымкой и душный. Они лежали в траве и время от времени один из них поднимался, чтобы посмотреть — не появился ли мистер Блейк. Они увидели, как из дома с подружкой вышла мисс Пелхам, направившаяся в Аполо-гарденс[49] по дороге к Вестминстерскому мосту. Она нередко уходила в те края по воскресеньям попить ячменную воду[50] и посмотреть выставку цветов. Они узнали Джона Астлея, поскакавшего куда-то на своем коне. Потом из номера № 12 вышли Томас и Анна Келлавей с Мейси и прошли мимо них в направлении Темзы.
Вскоре дверь номера тринадцать открылась, и из нее вышли мистер и миссис Блейк, они повернули на Ройял-роуд, чтобы проулками добраться до Вестминстерского моста. Одеты они были, как всегда: мистер Блейк в белой рубашке, черных штанах, шерстяных чулках, подвязанных под коленями, черном фраке и черной широкополой шляпе, похожей на квакерскую. На миссис Блейк было темно-коричневое платье с белой шейной косынкой, помятый чепец и темно-синяя шаль. По их виду можно было решить, что они отправляются на воскресную прогулку, а никак не на похороны. Вот только шли они чуть быстрее обычного. Никто из них не выглядел печальным или расстроенным. Разве что лицо миссис Блейк было каким-то пустоватым, а глаза мистера Блейка твердо устремлены к горизонту. Поскольку вид у них был вполне обыденный, то никто ничего им не сказал и не снял шляпу, что люди наверняка бы сделали, знай они о потере Блейками близкого человека.
Магги и Джем перебрались через изгородь и пошли следом. Поначалу они держались на почтительном расстоянии, а перейдя через Вестминстерский мост, дети подошли к Блейкам достаточно близко, чтобы слышать их разговор. Но те не разговаривали, только мистер Блейк мурлыкал что-то себе под нос, а время от времени принимался напевать отрывки песен высоким голосом.
Магги ткнула Джема локтем под бок.
— Это не псалмы, хотя в такой день, наверное, если что и петь, так псалмы. Кажется, это песни из той его книги. Из «Песен неведения».
— Наверное.
Джем меньше внимания обращал на Блейков, а больше — на окружающую обстановку. Они миновали Вестминстер-холл[51] и аббатство, где толпились люди в ожидании то ли начала одной службы, то ли окончания другой, и теперь двигались дальше по той же дороге, которая вскоре вышла в какое-то зеленое пространство, засаженное деревьями. В центре был виден длинный узкий водоем.
Джем остановился посмотреть. Люди прогуливались по усыпанным гравием дорожкам. На них были изящные одежды — в Ламбете он таких и не видел. Женщины щеголяли вычурными платьями. Широкие юбки были из яркой материи — канареечной, бордовой, небесно-голубой, золотой, иногда в полоску, с вышивкой или украшениями из рюшей. Нижние юбки имели замысловатую оторочку. Волосы дам были собраны на голове в некие высокие конструкции, напоминавшие башни, и увенчаны громадными матерчатыми творениями. У Джема язык не поворачивался назвать их шляпами; в таких уборах женщины были похожи на корабли со слишком высокими палубными надстройками — казалось, дунет ветер и легко их опрокинет. В таких нарядах не очень-то поработаешь.
Но еще больше удивляли его одеяния мужчин, потому что они были ближе к тому, что носил сам Джем. В них очевидно просматривалась тенденция к простоте, но это явно была не рабочая одежда. Джем посмотрел на проходившего мимо человека. На нем был фрак из коричневого и золотого шелка с изящным разрезом внизу, открывавшим брюки из такого же материала, кремовая с золотом жилетка и рубашка с оборками на шее и манжетах. Мужчина носил белые, чистые чулки, а серебряные пряжки на башмаках сверкали. Если бы Джем или его отец надели такие одежды, то гвозди прорвали бы шелк, в оборки набилась бы стружка, чулки испачкались бы и разорвались, а серебряные пряжки вмиг были бы украдены.
Среди так хорошо одетых людей Джем испытывал еще большую неловкость за свои залатанные брюки и потрепанный кафтан. Здесь смешными казались даже попытки Магги приодеться — ее помятая соломенная шляпка, неглаженный шейный платок. Она тоже почувствовала это, потому что еще раз разгладила на себе платье, словно предлагая прохожим полюбоваться. Когда она подняла руки, чтобы поправить шляпу, ее корсет заскрипел.
— Как называется это место? — спросил Джем.
— Сент-Джеймский парк. Видишь — вон там дворец, по дворцу и парк назван.
Она показала на длинное здание красного кирпича в дальней части парка с зубчатыми башнями у входа и часами в форме многогранника, висящими между ними. Часы показывали половину третьего.
— Давай скорее, а то отстанем от Блейков.
Джем не прочь был задержаться, чтобы эта картина запечатлелась в его мозгу. Шикарные костюмы; носилки на плечах облаченных в красное слуг; кормящие уточек и гоняющие обручи дети, одетые почти с такой же пышностью, как и их родители; молочницы, выкрикивающие: «Леди, купите молочка! Сэр, а вот молочко!» и тут же выдаивающие тонкими струйками молоко из вымени привязанных коров.
Но они с Магги поспешили за Блейками, которые направлялись на север, огибая парк с востока. Дети вышли на широкий проспект, засаженный четырьмя рядами вязов и идущий мимо дворца.
— Это Молл,[52] — объяснила Магги.
В самом его начале они свернули в узкий проулок и по нему вышли на улицу, сплошь занятую театрами и магазинами.
— Они пойдут по Хеймаркет,[53] — сказала Магги. — Лучше мне взять тебя под руку.
— Почему? — удивился Джем, хотя и ничуть не возражал.
Магги усмехнулась.
— Мы не можем позволить лондонским девчонкам воспользоваться простотой деревенского паренька.
Минуту спустя он понял, что она имела в виду. Они шли по широкой улице, а женщины приветственно кивали ему, окликали, тогда как раньше никто не обращал на него внимания. Эти женщины были одеты иначе, чем в Сент-Джеймском парке: на них были более дешевые броские платья с глубоким вырезом, волосы собраны в пучок под шляпками с перьями. Они были не такими грубыми, как та шлюха, с которой он столкнулся на Вестминстерском мосту, но это, возможно, объяснялось тем, что сейчас стоял день и они не были пьяны.
— Ай, какой милый парень, — сказала одна, идущая под руку с другой. — Откуда же ты?
— Из Дорсетшира, — ответил Джем.
Магги дернула его за руку.
— Не разговаривай с ней! — прошипела она. — Она так в тебя вцепится — в жизни не расхлебаешься!
На другой шлюхе было цветастое платье и такого же материала шляпка, которая могла бы выглядеть элегантной, если бы не демонстративно лихой залом.
— Значит, из Дорсетшира? — сказала она. — Я тут знаю пару девчонок из Дорсетшира. Хочешь познакомлю? Или ты предпочитаешь лондонок?
— Оставьте его, — пробормотала Магги.
— А ты что — уже прибрала его к рукам? — спросила цветастая, хватая Магги за подбородок. — Ой, не думаю, что она даст тебе то, что могу я.
Магги резким движением головы высвободила подбородок и отпустила руку Джема. Шлюхи рассмеялись и отправились на поиски более перспективного клиента, а Магги и Джем, смущенные, не сказав ни слова, поспешили дальше. Дымка стала гуще, и солнце почти исчезло, появляясь лишь время от времени.
К счастью, Хеймаркет была короткой улицей, и вскоре они вышли на более спокойные, узкие улочки, образованные теснящимися зданиями, от которых вокруг царили сумерки. Хотя дома здесь стояли почти вплотную, они не были ветхими, а люди на улицах выглядели немного благополучнее, чем ламбетские соседи Джема и Магги.
— Где мы? — спросил Джем.
Магги обошла лошадиную кучу.
— В Сохо.[54]
— И Банхилл-филдс тут рядом?
— Нет, дотуда еще далеко. Они сначала идут в дом его матери, чтобы забрать ее. Ой, они остановились. Смотри.
Блейки стучали в дверь магазина, в витрине которого была выставлена черная материя.
— Джеймс Блейк, галантерейщик, — вслух прочел Джем табличку над магазином.
Дверь открылась, и Блейки вошли внутрь. Мистер Блейк повернулся, закрывая за собой дверь, и Джему показалось что он скользнул по ним взглядом, но вряд ли смог узнать. Тем не менее дети отошли назад так, чтобы их нельзя было увидеть из магазина.
У дверей не стояло экипажей, и после того как Блейки скрылись внутри, никакого движения там не происходило. Некоторое время Магги и Джем пооколачивались у дверей каких-то конюшен чуть поодаль, но вскоре стали привлекать любопытные взгляды прохожих и обитателей соседних домов. Тогда Магги отделилась и пошла в сторону галантерейного магазина.
— Ты что надумала? — вполголоса спросил Джем, догнав ее.
— Мы не можем тут ждать — на нас все смотрят. Мы пройдем подальше и будем смотреть, когда появится катафалк.
Они прошли мимо витрин магазина, пересекли несколько улиц и скоро оказались на площади, название которой сообщила им цветочница, — Голден-сквер.[55] В сравнении с другими лондонскими площадями эта не отличалась особым изяществом, но фасады домов были шире и света здесь было больше, чем на соседних улицах. Сама площадь была огорожена железной оградой, а потому Магги и Джем обогнули ее с внешней стороны, поглядывая на статую Георга II[56] в центре.
— Почему они так со мной? — спросил Джем на ходу.
— Кто и что?
— Женщины на Хеймаркет-стрит. Почему они приставали ко мне? Они что, не видят, что я еще слишком молод для… этого?
Магги прыснула.
— Может, мальчишки в Лондоне начинают раньше.
Джем покраснел и пожалел, что задал этот вопрос, в особенности еще и потому, что Магги нравилось поддразнивать его на сей счет. Она так улыбалась, что он споткнулся.
— Давай назад, — пробормотал он.
Когда они вернулись, перед магазином стояла телега, а дверь была распахнута. Соседи стали открывать свои двери и выходить на улицу, а Джем с Магги затесались в толпу. Мистер Блейк появился с гробовщиками и двумя братьями — одного из них Джем видел днем раньше у Геркулес-комплекса. Следом из дома вышла миссис Блейк, а с ней еще одна женщина с таким же высоким лбом и приплюснутым носом, как у мужчин Блейков, — вероятно, сестра. Когда гроб вынесли из дверей и поставили на телегу, собравшиеся склонили головы, а мужчины сняли шляпы.
Двое гробовщиков забрались на облучок и легонько стеганули лошадей вожжами — те медленно тронулись. Семья пошла пешком впереди, за ними — соседи. Процессия двигалась по улице, пока та не сузилась. Здесь соседи остановились и стояли до тех пор, пока телега не свернула на еще более узкую улочку и не исчезла из виду.
Джем остановился.
— Может, вернемся в Ламбет, — предложил он, глотая слюну, чтобы избавиться от комка, подступившего к горлу.
Увидев гроб и снимающих шляпы соседей, он вспомнил похороны своего брата — тогда соседи стояли в дверях своих домов, склонив головы, а телега с гробом двигалась по дороге в сторону кладбища, откуда доносились звуки единственного колокола пидлтрентхайдской церкви. Люди не скрывали слез, потому что все любили Томми, и Джему было непросто проделать весь путь от дома до церкви под взглядами соседей. И хотя теперь он все реже вспоминал брата, случались моменты, когда его захлестывали воспоминания. Никто из Келлавеев и в Лондоне не смог забыть Томми. Иногда ночами Джем слышал, как плачет мать.
Но Магги не остановилась с Джемом, а побежала по улице. На повороте, за которым исчезла процессия, она остановилась и сделала знак рукой. Поколебавшись немного, Джем пошел за ней.
Глава четвертая
Скоро они оказались на Сохо-сквер,[57] которая была чуть больше Голден-сквер, но с такой же железной оградой, газонами, усыпанными гравием дорожками и статуей Карла II[58] на пьедестале в центре. В отличие от Голден-сквер, эта площадь была открыта для публики, и, пока похоронная процессия объезжала ее с севера, Джем и Магги прошли напрямую, смешавшись с другими лондонцами, которые искали здесь свежего воздуха и света. Но воздух здесь был тяжелее, чем в Ламбете, и наполнен запахами, неизбежными, когда люди обитают в тесноте: угольных жаровен, квашений, проплесневевшей одежды, вареной капусты и жареной рыбы.
Небо теперь полностью заволокло тучами, так что вся сентябрьская позолота исчезла, а вместо нее повисла хмарь, напомнившая Джему бесконечные ноябрьские вечера. Казалось, что наступил вечер, и у него возникло ощущение, будто он уже много часов как покинул Ламбет, но при этом не слышал, чтобы часы пробили четыре.
— Держи, — сказала Магги, засовывая ему в руку кусок коврижки, которую только что купила у торговца, державшего поднос со своим товаром на голове.
— Спасибо.
Испытывая чувство вины, Джем вонзил зубы в жесткий, пряный ломоть. Он ничего не мог купить, потому что не взял с собой ни гроша, боясь, что деньги у него украдут.
На другой стороне площади они снова пристроились в хвост процессии, а миновав еще несколько поворотов, прошли мимо квадратной церкви с высокой башней наверху. Магги передернуло.
— Сент-Джайлс,[59] — только и сказала она, словно одного этого было достаточно, чтобы вызвать у Джема соответствующие ассоциации, и никаких других объяснений не требовалось.
Он знал, что Святой Джайлс — покровитель бездомных и отверженных, а по виду окружающих зданий было ясно, что церковь свое название носит вполне заслуженно. Джем отмечал грязь на узких улочках, издалека чувствовал их запах, видел печать отверженности на лицах вокруг него. Они уже не в первый раз попадал в лондонские трущобы. Они с Магги ходили по многим проулкам Ламбета на берегу Темзы, недалеко от того места, где она теперь работала в горчичном цеху, и Джем был потрясен, увидев, в каких сырых, темных развалинах живут люди. Тогда, как и теперь, его сердце защемило от тоски по Дорсетширу. Он хотел остановить проходящего мимо них человека в рубище, с впалым грязным лицом и сказать ему, чтобы тот бежал из Лондона не останавливаясь, пока не увидит прекрасных зеленых складчатых холмов, залитых солнцем, где прошло детство Джема.
Но он не сделал этого. Джем следовал за Магги, которая спешила за Блейками. Они не заметили, как мистер Блейк повернул голову, чтобы окинуть взглядом эти убогие кварталы.
Там, где в Лондоне были трущобы, были и шлюхи. Сент-Джайлс кишел шлюхами. Им хватало приличия не приставать ни к кому из участников похоронной процессии. Но Джем шел от скорбящих на порядочном расстоянии и на нем не было траурных одеяний, а потому эти женщины смотрели на него как на законного клиента. Они начали окликать его. Даже не имеющий никакого опыта общения с подобными женщинами Джем видел, что шлюхи Сент-Джайлса пребывали куда как в более отчаянном положении, чем их лучше одетые и обеспеченные сестры на Хеймаркете. Лица у здешних были худые и испещренные оспинами, зубы либо сгнили, либо вообще отсутствовали, кожа пожелтела, глаза стали красными от пьянства или изнеможения. Смотреть на них мальчику было невыносимо, и он ускорил шаг, решив, что лучше уж догнать Блейков. Но сзади он слышал голоса:
— Сэр, сэр. — Шлюхи ускоряли шаг, дергали его за рукава. — Получите удовольствие, сэр. Дайте нам шесть пенсов, сэр. Вам понравится.
Говорили они почти все с ирландским акцентом, как и большинство обитателей Сент-Джайлса, но были здесь и другие — из Ланкашира, Корнуолла, Шотландии. Он услышал и напевный дорсетширский говорок. Даже брань Магги не могла их отвадить.
Джем подошел так близко к похоронной процессии, преследуемый этой стаей гусынь, галдящих и хватающих его за локти, что один из братьев мистера Блейка — Джем полагал, что его-то, вероятно, и зовут Роберт, — повернулся и нахмурился, глядя на шлюх, которые наконец-то отстали от Джема.
— Мы подошли к Хай-Холборн,[60] — сообщила Магги, когда улица стала расширяться.
Она вдруг остановилась. Джем тоже.
— Что случилось?
— Ш-ш-ш-ш. Я слушаю.
Ему казалось, что он не слышит ничего, кроме обычных лондонских звуков: грохочут проезжающие по улицам повозки, торговец выкрикивает: «Ситцевые кружева, полпенни за штуку, длинные и прочные». Другой человек наигрывает печальную мелодию на свистульке, прерывая ее криками: «Подайте пенни бедняку, и я сменю мелодию на веселую!» Пара ссорится из-за кружки пива. К этим звукам он привык за шесть месяцев жизни в Ламбете.
Но потом и он услышал голос иного тембра — дорсетширский голос:
— Джем! Джем! Вернись!
Джем развернулся, вглядываясь в уличную толпу.
— Вон она, — сказала Магги и бросилась к белому чепцу с рюшами.
Мейси стояла у лотка, с которого продавались моллюски. Рядом с ней была девочка небольшого роста, с копной соломенного цвета волос. На бледном худом лице выделялись два крупных пятна румян и алый мазок на губах — представление юной девицы о том, как пользоваться косметикой. Глаза у нее были прищуренные и красные, словно она плакала. Девочка поминутно оглядывалась, будто в любую минуту откуда угодно ожидала удара.
На ней не было блузки — только кожаный корсет, темный и засаленный от старости. Грязные нижние юбки сверху были прикрыты красным атласом, от которого была оторвана полоска, и этой лентой повязаны волосы.
— Джем! Джем! — кричала Мейси, пробираясь к нему. — Это же Рози Вайтман. Ты что — не узнал ее? Рози, это Джем.
Джем не обратил бы внимания на эту девчонку, но когда она посмотрела на него своими покрасневшими глазами, он узнал — под румянами, под грязью и глупыми попытками выглядеть соблазнительно — лицо девочки, с которой он ловил угрей в речушке Пидл, у родителей которой из-за нее сгорел сарай.
— Привет, Джем, — сказала она, и он увидел знакомую щербинку между зубами.
— Господи Иисусе, ты что — знаешь эту девчонку? — удивилась Магги.
— Она из нашей деревни, — ответила Мейси.
— А тебе-то, мисс Пидл, какого ляда здесь надо?
На лице у Мейси появилось такое хитрое выражение, какое только можно было представить себе у девочки в чепце с рюшами.
— Понимаешь, я следила за вами. Я видела, что вы отправились за Блейками, и сказала родителям, будто у меня болит голова, а сама пошла за вами. Все время шла следом, — гордо добавила она.
— У тебя есть для нас пенни, Джем? — спросила Рози.
— Извини, Рози, — у меня при себе нет никаких денег.
— Тогда дай ей свой пряник, — приказала Мейси.
Джем протянул остатки коврижки Рози, которая тут же вонзила в нее зубы.
— Черт возьми! Мы потеряем Блейков, — пробормотала Магги и повернулась в сторону процессии.
Если по глухим улочкам телега двигалась медленно, то теперь на широкой дороге она набирала скорость. Ее едва было видно среди других повозок на Хай-Холборн.
— Побегу посмотрю, в какую сторону они направляются, — жди здесь, я за тобой вернусь.
Магги исчезла в толпе. Рози оглянулась, словно чтобы напомнить себе, где находится.
— Я тут работаю, — сказала она с набитым ртом.
Читать бесплатно другие книги:
