Учебник рисования Кантор Максим

XIV

- Минуточку! - сказал в это время Ефим Шухман в отеле «Лютеция». Минуточку! Вопрос принципиальный. Можем ли мы, здесь сидящие, - мы, европейцы, - смириться с тем, что в мире существуют тиранические режимы? Я прошу внятного, определенного ответа!

- Почему мы с тобой, Ефим, должны решать за других, - сказал вольнолюбивый Махно. - Пусть сами разбираются.

- Требуется ответ: да или нет! - взвился Шухман. - Попрошу не увиливать!

- Я и отвечаю: это не наше дело.

- А я говорю, - кричал Шухман, - что это лицемерие! Ах, мы такие чистенькие, не хотим войны! Ах, мы боимся испачкаться в крови! Забыли, как шестьдесят лет назад такой же тиран - а его вовремя не остановили! - пришел к власти и стал душить и резать! Нашлись вот такие же чистоплюи! Мол, не будем связываться! - а он подчинил себе весь мир! Забыли?

- Где ты Гитлера увидел? - встревожился Бердяефф.

- При чем здесь Гитлер? - спросил Махно.

- При том, что задача свободного мира, - внушительно сказал Ефим Шухман, - наносить удар первому - не ждать, пока у нового Гитлера появятся ракеты. Мы, люди Запада, должны понимать, какая ответственность на нас лежит.

- Лично на мне, - сказал Махно, - нет такой ответственности.

- Где я Гитлера увидел? Я вам сейчас скажу где! Я покажу! Минуточку! - колумнист Шухман привстал. - Если бы вовремя не дали по рукам Милошевичу - появился бы Гитлер! Если бы не покончили с Чаушеску - появился бы Гитлер! Если бы не развалился Советский Союз - появился бы Гитлер! Если не остановить Саддама - появится Гитлер! Северная Корея - вот откуда надо ждать Гитлера! И задача Запада - остановить такого Гитлера.

- А я думал, - заметил Махно, - что Гитлер пришел как раз с Запада.

- Дешевая, низкопробная демагогия!

XV

- Все так сделано, чтобы быстро сломаться, правильно? - сказал Струев. - Компьютер покупаешь - через два года выходит из строя, картина больше не существует, а инсталляция рассыпается через пять минут, деньги не существуют, акции - просто бумага. Если я верно понимаю, для оборота капитала удобно, чтобы ничто не существовало долговечно, не так ли?

- В целом вы верно понимаете, - сказал Оскар, приятно улыбаясь, - хотя обратных примеров сколько угодно. Алмазы хранятся долгое время, переживут нас с вами, правда, при продаже часть стоимости вы теряете. Поезжайте в Антверпен, посмотрите на кварталы торговцев драгоценностями - высокие профессионалы! Однажды (я был молод) мне пришлось продавать там рубины. И все же, и все же - еврейские семьи не зря вывозили алмазы из Германии: это некая гарантия. Золото практически вечно, хотя, надо признать, постоянно теряет в цене. Хорошая недвижимость существует веками, и, если экономика страны не страдает в целом, это неплохое вложение. Из лучших эквивалентов богатства - назову природные ресурсы, они нужны всегда. Наш приятель, имею в виду барона, - кивнул Оскар Грише, - сделал неплохие деньги на нефти. Хотя о вечности и тут думать не приходится - нефть сгорает. Затем и нужен барону хороший советчик…

- А это вы, Оскар!

- Затем и нужен советчик, чтобы бренное переводить в вечное. Капитал претендует на вечность, а выражает себя в вещах недолговечных, здесь мы подходим к весьма щекотливому пункту развития капитализма. Лучшее вложение - скажу откровенно - это власть. Она не обесценится никогда. Пока у вас есть власть, вы можете употреблять любую валюту и обесценивать любые акции. Мир - единый организм, и хорош тот врач, который занимается им в целом, а не отдельными частями тела. Иногда надо отрезать руку, чтобы человек жил.

- И кто же решает за весь организм в целом?

- Есть специалисты.

XVI

- Полумерами не обойтись, - сказал Ефим Шухман, - и я горжусь, что отдаю свой голос - открыто, свободно - за ликвидацию угрозы.

- То есть - за ликвидацию людей?

- При чем здесь люди!

- Так ведь дети погибнут, - сказал Бердяефф, - женщины.

- Детей он пожалел! А шесть миллионов замученных евреев ты не пожалел? А концлагеря? А угроза демократии? Погоди - вот победит по всему миру этот русский гэбэшник - ты взвоешь! Как построит гэбэшник батальоны русских уголовников под красными флагами - ого-го! Побежишь защиты искать! Детей он пожалел!

- Знаешь, на что это похоже? - сказал Жан Махно. - Представь, что человека насильно увезли в больницу на операцию - резать вдоль и поперек. А больной говорит: не надо, не хочу, вы меня зарежете. А врач ему говорит: мне виднее, как надо. Лучше уж я вас зарежу, чем вам больному жить. Больной говорит: а может, я не болен? А врач отвечает: мне виднее, кто болен, а кто здоров. Больной просит: может, таблетки? А врач говорит: никаких таблеток. Резать и все. А больной плачет и просит не резать.

- Лично я, - жестко сказал Ефим Шухман, - на стороне медицины. Врач колебаться не может. Пусть он лучше больного зарежет. А тот, кто на стороне болезни, - наделает худших бед.

- Разве не лучше жить с болезнью - чем вовсе не жить?

XVII

- Давайте говорить о власти, - скалясь, сказал Струев, - раз все прочее сгорает. Капитал крутится потому, что нет ничего долговечного: акции - бумага, уголь - дым; валюта теряет стоимость, а недвижимость рушится; абсолютной ценности не существует, стоимость колеблется. Но я никогда не поверю в такой круговорот, где нет никакой точки отсчета, вокруг которой этот танец пляшут. Вы считаете, неизменная вещь - это власть?

- Из таблицы элементов - этот самый надежный.

- Но есть еще одна неизменная вещь, - сказал Струев. - Согласитесь, корабли не возили бы оружие, демократические правительства не поддерживали бы наркокартели, наш друг Гузкин не вкладывал бы средства в пули нового поколения, если бы не существовало неизменной субстанции, которой все это служит. Той самой субстанции, из которой состоит власть.

- Вы имеете в виду смерть? - спросил Оскар.

- Да, - ответил Струев, - именно. Когда вкладываешь деньги в смерть, можно не бояться, что они потеряют в цене. Старуха не подведет, надежная бабка.

- В принципе верно, - сказал Оскар; он говорил сейчас как врач, делясь с пациентом немногими знаниями из своих многих, - но вы рассуждаете в богословской терминологии, тогда как я вынужден оперировать фактами. Финансист и врач - в этом вы правы - делают лучшее из худшего; можно сказать, что свой процент мы имеем от бед. Не только смерть берется в расчет. Есть еще зависть, есть голод, есть невежество, есть страх. И все это приносит доход: не худший, чем дифтерит, чума или оспа. Смерть - последняя стадия. Но вы правы, инвестиции делаются с расчетом на нее.

XVIII

- Как трудно здесь, в этом очаровательном отеле «Лютеция», - сказал Ефим Шухман, указывая на витражи и резную мебель, - вообразить себе тот мир, в котором живут люди, не подвластные моральному закону, люди, для которых тирания и коммунизм - вещи привычные. Если хотите знать мое мнение, лично я считаю, что главное отличие между нами, свободными людьми, и варварами - вовсе не в том или ином режиме, но в наличии внутреннего закона, в наличии совести…

- Если так, - заметил Махно, - то, может, и бомбить дураков не надо? Может, пустим дело на самотек, они как-нибудь сами образумятся?

- А доктрина Монро? - вздохнул Шухман. - А план Маршалла? А конституция и декларация прав человека? Мир в нас поверил - мы обязаны эту веру оправдать.

XIX

- Вижу, вы удивлены: врач рассуждает о мировых проблемах! Вы затрудняетесь определить мою профессию? - посмеялся Оскар. - Дантист, бизнесмен, коллекционер - кто же я? Объясняю: я менеджер и слежу за порядком. Как дантист я слежу за порядком во рту пациента, как коллекционер - за разумным управлением культурой. В качестве бизнесмена - я отвечаю за распределение власти. Я управляющий в этом мире. И люди мне доверяют.

- Слышал я про таких управляющих, - сказал Струев, - которые воруют. Вы берете чужое в управление - и пользуетесь как своим. Там, где я живу, много воруют, но воровство все еще наказуемо.

- Ах, - покачал головой Гриша Гузкин, который наслышался нелицеприятных историй о своей былой Родине, - если бы так!

- Я гражданин мира, - сказал Оскар Штрассер, - и усвоил обычаи разных народов. Но основой моего характера остается добротная лютеранская бережливость. Управление - это прежде всего информация и учет. Слежу за тем, чтобы намеченная цель была достигнута: я сторонник целевого использования капитала и дифференцированной отчетности. Сегодня встречаюсь с вами и Аланом де Портебалем, отчитываюсь за траты. Пятьсот миллионов Портебаля ушли на Красноярский алюминий - я отчитаюсь перед бароном акциями. Ваши средства, - Оскар снисходительно улыбнулся, - стоимости акций не соответствуют. Я использовал их иначе - на подкуп должностных лиц. Российские депутаты - расходная статья! А есть еще их друзья! А фонды гуманитарной поддержки! Общественное мнение! Интеллигенция, наконец. Ваши деньги работают - но они работают, так сказать, на личном, человеческом уровне. В тот момент, когда контакты себя оправдают, я буду считать, что инвестиция была удачной и смогу вернуть вам капитал. Согласитесь, было бы нелогично платить вам из средств барона де Портебаля или фон Майзеля.

- Вы вернете мне деньги сейчас, - сказал Струев, - и вернете наличными. Все, что я положил в банк, я хочу получить обратно.

- Боюсь, это нереально. Ваши деньги плывут сейчас по Тихому океану (депутат Середавкин отправился в круиз с семьей), ваши деньги трудятся. Неужели вы хотите, чтобы я остановил их работу?

- Проще сказать, что вы обманули меня и присвоили мои сбережения. Верно?

- Врач никогда не крадет. Бывает - пациенты дарят сами. Ваши деньги в сохранности, вы регулярно получаете проценты, и, если хотите изъять всю сумму, мы напишем запрос в трастовую компанию, отзовем средства, закроем обязательства, и - с потерями, разумеется - извлечем ваши деньги в течение полугода. Поймите, мой дорогой, нельзя одновременно быть богатым - и не жить по законам мира, который это богатство производит. Мир всегда прав.

- И откуда у вас, у дантистов, столько самоуверенности? - спросил Струев, и Гриша замешкался с переводом.

- Переводи аккуратно, - сказал Струев, - скажи ему так: вероятно, у зубных врачей есть профессиональное чувство безнаказанности.

Гриша перевел, и Оскар Штрассер посмеялся.

- Но это только до тех пор, пока не попадется человек, который не ходит к дантистам. Вы вернете мне все. Сразу, сейчас. И берегитесь меня обмануть.

- Позвольте, вы, кажется, мне угрожаете?

- Да. Вы заметили?

XX

- Если вы хотите знать мое личное мнение, - сказал Ефим Шухман, - если вы спросите лично меня, то я считаю, надо наносить точечные удары. Лично мое мнение, что следует минимизировать потери среди гражданского населения.

- В конце концов, - согласился Жан Махно, - мы именно их хотим освободить. Было бы нелогично их же и убивать.

- Кого-то убить придется, - сказал Кристиан Власов, - совсем без этого нельзя.

- Хорошо бы не всех подряд, - сказал Махно, - а то и демократии учить будет некого.

- Ну-ну, не будем преувеличивать. Ну, сколько мы убьем единиц мирного населения? Полагаю, не больше чем сто - сто пятьдесят единиц.

- Хорошо бы, - сказал Бердяефф, - а если больше?

- Ну, даже если тысячу единиц. Возьмем крайнюю цифру - полторы тысячи единиц. В масштабах исторической задачи - это крайне незначительные потери.

XXI

- Что же вы мне сделаете? - спросил с улыбкой Оскар. - Не забывайте, мой друг, мы здесь в цивилизованной стране. Вы не привыкли к правовому обществу, знаю, но тут, у нас, в нашем обществе, действуют законы. Помимо прочего - я уважаемый гражданин этого общества. Скажу больше: кровь, которая циркулирует по организму мира, - направляется мной. Разумно ли мне угрожать?

Оскар Штрассер посмотрел на Струева снисходительно.

- И даже не будь этого, - он оглядел Струева, - шансы у нас не равны.

- Опомнись, Семен, - вымолвил ошеломленный Гузкин. Он переводил реплики, смягчая интонацией смысл слов. От себя он добавил Струеву: опомнись.

Оскар был не только ухоженный мужчина, то есть обладал хорошим гардеробом, модной прической и отличными зубами, но он был еще и спортивным мужчиной. Помимо регулярных занятий в фитнес-клубе, он играл в поло и гольф, ходил на яхте и поднимался в горы. Стройная фигура, развернутые мечи, альпийский загар - Оскар скептически посмотрел на сутулого Струева, который курил сигарету за сигаретой. Зачем же, зачем он провоцирует его, панически подумал Гузкин и испугался за своего европейского друга. Он увидел в этот момент в Оскаре воплощенную западную цивилизацию - рыцаря, который готов сражаться по всем рыцарским правилам с человеком, не признающим никаких правил. Он даже представил себе их возможное столкновение.

- Не советую вам, - сказал Оскар, - даже пробовать. Последствия будут неприятными.

Атмосфера опасности, та особая атмосфера, которую Струев приносил с собой всюду, куда бы ни входил, сгустилась в комнате. Трудно было определить это чувство именно как опасность - просто как-то нехорошо делалось в присутствии Струева, как-то излишне нервно. Можно было принять это чувство за неустроенность, или тpeвoгy, или возбуждение; какая-то несомненно нездоровая атмосфера возникала там, где присутствовал этот человек. Так бывает, когда в дорогой ресторан с улицы входит клошар - и с ним вместе входят сырость, болезни и беда неизвестных посетителям ночных улиц. Иногда казалось, это ощущение Струев создает искусственно - тем, что вечно торопится и нигде не сидит долго. Или, может быть, так казалось оттого, что все знали, что у него нет никакого дома и ему не за кого переживать? Или тому было причиной знание о его прежних выходках - часто грубых и всегда неожиданных? Может быть, его нехорошая ухмылка, его неухоженный рот, кривые желтые зубы создавали это чувство? Особенно невежливым было демонстрировать этот ужасный рот дантисту; Струев усмехался, глядя на Оскара, и Гриша чувствовал, что атмосфера тревоги и опасности, которая исходила от Струева, опять стала в комнате такой плотной, что и дышать сделалось трудно. Ничего не произошло, разговор был неприятным - и только, но чувство беды словно разлилось по комнате. И аромат духов, все еще витавший в апартаментах Марэ, не помогал.

- И какие будут последствия? - спросил Струев, ощерясь.

- Я последовательный человек, - Оскар улыбнулся, едва раздвинув губы; сверкнул и погас его жемчужный рот, - и намеченное всегда довожу до конца. Многие пытались ссориться со мной. Но со мной ссориться нельзя.

Струев поднял на Оскара недобрые глаза, и Гузкин открыл рот, чтобы крикнуть, предупредить своего европейского друга, но опоздал. Струев протянул руку и двумя пальцами потрогал кадык дантиста. Струев ничего больше не сделал, потрогал горло Оскара и тут же убрал руку, но движение это привело Оскара в ужас. Возле каждого человека существует заповедная закрытая зона, которую нельзя нарушать, и то, как рука Струева легко разрушила эту зону вокруг него, напугало Оскара. Воздух беды и опасности, который сгустился в комнате и которого Оскар до сих пор не ощущал, проник ему в легкие. Он наконец почувствовал исходящую от Струева опасность и вдохнул эту опасность полной грудью. Струев смотрел на дантиста и, по обыкновению, щерился. Оскар вдруг понял то, что знали все друзья Струева: он понял, что Струеву все равно, что сделать в следующий момент: захочет убить - и убьет. Дантист почувствовал, что между ним и смертью не осталось ничего, кроме этого беспощадного лица, этого отвратительного рта с кривыми желтыми зубами.

- Вот видите, - сказал Струев, - шансы здесь ни при чем. Будет всегда так, как хочу я.

Оскар молчал. Говорить он не мог.

- Понятно? Переведи зубному врачу, - сказал Струев Грише Гузкину, переведи ему подробно. Будет всегда так, как я хочу. А если зубной врач меня обманет, я его задушу. Переведи, - сказал Струев, - или я тебя ударю.

Гриша перевел, и дантист кивнул. Гриша и Оскар не в силах были смотреть друг на друга, каждый глядел в сторону.

- Будет всегда так, как захочу я, вам обоим понятно? - сказал им Струев. - Ну, тогда будем считать, мы договорились. Было приятно познакомиться, - он легко встал, погладил Гришу по плечу, потрепал по щеке Оскара и прошел в прихожую. Гриша Гузкин никогда не мог представить себе, что кто-то обойдется с Оскаром столь фамильярным образом. Струев потрепал Оскара Штрассера по щеке как школьника, как прислугу. Он потрепал его по щеке, проходя мимо, равнодушно и поощрительно - дескать, успокойся, бить не буду, а Оскар не пошевелился даже: стоял окаменев. Хлопнула входная дверь, потом дверь лифта, и через минуту Гузкин с Оскаром, подойдя к окну, увидели фигуру в сером плаще, пересекающую Пляс де Вож и идущую в направлении бульвара Анри Четвертого. Струев не поднял голову, не посмотрел вверх, лица на таком расстоянии было не видно, но по сгустившейся вокруг фигуры беде было понятно, что это Струев. Он шел через площадь, и плотный сгусток беды двигался вместе с ним.

XXII

- Вы знаете его, Алина, - сказал Струев вечером в отеле «Ритц», - так скажите ему, что у него месяц сроку.

- Не правда ли, Оскар милый? Похож на антиквара Плещеева. Обратили внимание на пиджак? Плещеев такие же носит. И тоже разбирается в искусстве.

- Вы ему передайте, Алина.

- Мне нравится, что он носит шейный платок, а не галстук. Вам, Семен, тоже надо носить шейный платок. Я выберу вам хороший.

- Передайте ему, слышите?

- Какой странный способ изымать деньги из банка. Хотите, напишем фон Майзелям? Наши добрые друзья, они повлияют на Оскара.

- Сделайте, как я сказал.

- Никогда не могу вам отказать. Всегда делаю все, что вы хотите. Заметили, какая я послушная?

- Вы преувеличиваете.

- Стоит вам сказать, что приедете, я сижу у окна и жду, как школьница.

- Неужели?

- Вы даже не заметили, какой равнодушный. Я послушная и преданная. Знаете, ведь я вам ни разу не изменила.

- Позвольте, а Луговой?

- Муж не в счет. Я имела в виду романы. Я решила, что всегда буду вам верна, Семен.

- Спасибо, - сказал Струев, не зная, что сказать.

- Вы подниметесь ко мне?

- Вряд ли. Хочу спать.

- Мы хорошо умеем это делать вместе.

- Хочу спать, - повторил Струев, - устал.

- Вы нашли другую! Признавайтесь, кто она? Лавандочка Балабос? Не одобряю ваш выбор. Лаванда - хитрое, жестокое существо.

- Я думал, вы подруги.

- Ах, Семен, женские отношения запутаны. Что такое - подруга? Я предана только вам. Грустно, что вы изменили мне с Лавандой.

- Вы не правы, Алина.

- Всех обманываете. Не мне одной морочите голову. Есть еще женщина, которая ждет и томится. Помните старуху Марианну?

- Передайте, я обязательно приду.

- Ах, вот как. К ней, значит, придете? Готовы променять меня даже на старуху. Знаете, что она сказала? Уставилась змеиными глазами и говорит: вы думаете, Алина, он ходил к вам? Нет, он ходил ко мне и придет еще. Это правда? У вас действительно есть общие планы? Скажите, что нет.

- Думаю, есть, - сказал Струев.

- Очередной поклонник старой ведьмы?

- Получается, что так

- Она еще хуже, чем Лаванда Балабос. Она причинила зло многим и еще сделает много зла. Я суеверна, Семен.

- Вы светская женщина, Алина. Что с вами?

- Берегите себя, Семен. Скажите, что я могу сделать для вас? Я на все готова.

- Пусть принесут рюмку водки.

XXIII

Двумя днями позже Инночке приснился сон. Ей снилось, что они с Семеном Струевым пришли в цирк Струев приснился ей не сутулым и злым, каким он бывал чаще всего, но высоким и стройным, с развернутыми плечами, то есть таким, каким она его видела и каким он и был на самом деле. Они сидят в первых рядах и смотрят, как на арене устанавливают спортивные снаряды: готовится выступление акробатов. Вдруг в зале поднимается вихрь, все приходит в смятение, спортивные снаряды оживают. Ядра летают над залом, скачут гимнастические кони, свистят, обвиваясь вокруг людей, канаты. Зрители кричат, пригибают головы. Закричала и Инночка. Криком она разбудила Струева.

- Успокойся, - сказал ей Струев, - я с тобой.

- Ты не справишься. Тебя собьет этим ядром.

- Не собьет, - сказал Струев, - чепуха.

- Их много, они страшные.

- Что-нибудь придумаю. Перестань бояться. Я рядом.

- Ты не всегда рядом, - сказала Инночка.

Струеву не хотелось врать и говорить, что он будет рядом всегда. Но надо было успокоить Инночку, и он сказал то, что она хотела услышать. И оттого, что он так сказал, а она сразу поверила и успокоилась, Струев почувствовал себя пленником собственных слов. Ну ничего, подумал он, если ей от этого легче, пусть.

- Я люблю тебя, - сказал Струев. Он не собирался никого любить, Инночку не собирался любить тоже. Как обычно, когда требовалось разрешить проблему, он выбрал действенное решение, вот и все. Ей одиноко и страшно, значит, нужно ее полюбить. Что делать, придется.

Инночка лежала рядом, засыпая. Сквозь подступающий сон она думала: он не спросил, что случилось. Я не успела рассказать сон. Он не знает, откуда придет удар. Надо его предупредить. Она поправила спальный мешок, закрывая плечи, и уснула, согретая спальным мешком Струева.