Город Зга Зенкин Владимир
— Он дорог тебе?
— Да.
— А ты ему?
— Да.
— Зачем же он это делает? Он же погубит тебя. Не может психика собаки вместить человечье начало. Как и человек собачье.
Она тяжко вздохнула.
— Ну что ж, не горюй, — потрепал я её по свалявшемуся загривку, — Пойдём, попробуем разобраться.
Но собака задержалась на ступеньках, тихонько призывно тявкнула.
— Что-то ещё? Ну-ну, не стесняйся, — я опустился на корточки, чтобы приблизиться к её глазам.
— Что? Что ты не хочешь? Чтобы я причинил ему вред? Никому я не собираюсь причинять вреда. Но тебе вред уже причиняется и немалый. Ладно, хорошо, успокойся. Я внимательно выслушаю его. Я исполню его просьбу. Если смогу. Если эта просьба разумна.
Мы спустились по ступенькам, собака впереди, я — за ней, вошли в обычный подвальный отсек: земляной пол, неоштукатуренные кирпичные стены, вдоль стен бурые трубы отопительной, водопроводной, ещё какой невесть магистрали. Под потолком — низкие зарешёченные окна во двор, чуть восподнятые над уровнем дворовых плит. Нетщательно уложенные в штабель доски, старые, седые от пыли книжные шкафы, столы, стулья, стопа каких-то фанерных щитов. На верхнем щите, в куче тряпок лежит человек, прямо на него падает пыльный пучок света из окна.
Человек приподнимается на локте, с трудом, морщась от боли. Ноги, нижняя часть его тела нежива, неподвижна. Он вертит головой, в тревоге озирает подвал. Не задерживает на нас взгляда.
— Найда! — хрипло-истерично вскрикивает человек, — Найда! Неблагодарная тварь! Куда ты пропала? Не вздумай уйти! Ты должна… Ты уже почти… Ещё немного. Потерпи, потерпи, Найдушка, милая моя. Где ты, мерзавка!?
Человек был слеп. И темен рассудком.
Собака с обреченным видом подошла к щиту, коротко тявкнула: «Здесь я, здесь, успокойся».
Я остался стоять возле ступенек, не выдавая ничем своего присутствия.
Наждачное лицо человека ожило, ржавые губы растянулись в улыбке, пустые зрачки повернулись на собачий голос.
— Н-ну вот… вот и умница, не уходи, стой здесь. Где ты пропадала? Продолжим, стой здесь. Потерпи… что? Ещё чуть-чуть, справишься. Дойдёшь, потерпи, донесёшь, не бойся. Я уже всё, никуда… что? А ты — дойдёшь, сможешь.
Он, сделав неимоверное усилие, сел, опершись на выпрямленные коряжистые руки.
Собака вся скукожилась, поджала лапы, тонко тоскливо заскулила. Сделала попытку отступить назад, не смогла, какая-то сила, напротив, подтягивала её всё ближе и ближе к человеку. На мгновенье ей удалось отвернуть голову в мою сторону — мельк взгляда-отчаянья: «Видишь, что делает!? Помоги!»
Я ещё ничего не понимал.
Нелепые «гляделки» между слепым человеком и перепуганной собакой продолжались.
— Принимай… принимай, Найда. Вмещайся. Нам… никуда, последняя служба твоя, вмещайся, — голос собачьего психо-экзекутора сделался глухим и сонливым, перетёк в свисто-шепот. Но энергополе его голоса, его лица, его безжизненных глаз, напротив, становились всё мощней и жестче — я чувствовал его издалека.
— Вмещайся… мало сил, Найда… успеть, а ты сильная, донесёшь, вмещайся. Вме-е-ща-а-а!!.
Костяной лоб человека взялся каплями пота. Губы задёргались, дыхание порвалось. Он закачался, распахнул рот, судорожно всхлёбывая воздух, но усидел в прежней позе, опять сипло задышал, приходя в себя.
А собака была на грани тяжёлой истерики. Если не хуже. Лапы её подгибались, она тряслась крупной дрожью, скулёж её перешёл в какие-то гортанные стоны-взрыды. Глаза были мутны. Голова, по всему, раскалывалась жуткой болью. В эту несчастную голову пытались втиснуть то, что в неё никак не могло втиснуться.
Я решительно — раньше надо было, раньше — шагнул к гипнотизёру-живодёру, загородив от него собаку.
— Не кажется ли вам, любезный, что животное не заслужило такого издевательства?
Человек вздрогнул, мотнул головой, потянулся вперёд. Ноздри его зашевелились, будто он пытался меня обнюхать.
— Это ты, что ли? — капризно спросил он, — Я думал, что ты подглядываешь в окно. А ты уже здесь. Хорошо.
— Я уже здесь. Осталось только выяснить, кто я. Для вас. И кто вы. Для меня.
Человек мне был не знаком. Я ему, очевидно, тоже. Кем я ему примерещился?
— Хорошо, что тебя… я ждал. Они мудры, они дальновидны. Конечно, сам… самому в своём теле, а как же, самому — перед ними… Я ждал, я просил. Они милосердны и они прислали тебя. Ноги, глаза, ничего… в себе сам. Найда, она умница, но собака, не человек. Не вместит, не донесёт. А ты… хорошо, во-время, мало сил — успеем. Они милосердны. Недалеко…
Корявое его бормотанье на какую-то безвнятную свою тему. Расширенные зрачки, повернутые ко мне, взгляд сквозь меня — чужд, недоступен. Худые узловатые руки дрожат. Густой едкий пот стекает по щекам. Подбородок, поросший пепельной щетиной, нетерпеливо вздрагивает.
О чём он, этот блаженный, едва живой старикан? С кем он спутал меня? Что от меня хочет? Чего хотел от собаки? Я повернулся к Найде, притихшей в пыльном углу за шкафом, — Может, ты объяснишь?
Ничего она не объяснит. По крайней мере, здесь. Взгляд собаки был ясен предельно: «На тебя вся надежда. Если не поможешь — я пропала».
Ладно. Берёмся за твоего хозяина всерьёз. Блаженный — не блаженный, а говорить может. Думать, хоть через пень-колоду, может. Сейчас ты мне всё выложишь, психоагрессор собачий.
Я встал на вытянутую руку перед ним, свёл взгляд от его безжизненных глаз к переносице, обозначил на ней центр — точку проникновенья. Тончайшей энергоиглой взгляда я прошил лобную кость, преодолел слои обязательных эфемерных защит и достиг больного сознанья.
Но образный строй сознанья его был искажён, текуч, заляпнут бликами надрывных страстей и никакой конкретной информации дать не мог.
Что ж… Попробуем простым диалогом. Под моим воздействием старик присмирел, затих и, кажется, стал способен услышать вопрос и построить ответ.
— Кто ты? Как? Тебя. Зовут.
— М-мануил.
— Откуда? Ты.
— З-здешний.
— Где живёшь? Улица.
— П-пригодницкая.
Да. Кажется, где-то есть такая.
— Ты один?
— С Найдой.
— Кто за тобой ухаживает?
— Н-найда.
— Что, и кормит тебя?
— И кормит. Приносит еду. Воду в бутылках.
— Еду. А… всё остальное?
— Что остальное?
— Ты же не двигаешься, не видишь.
— Это меня… позавчера скрутило. А так — я двигался. Плохо, но двигался. Добрался сюда, а здесь…
— Видеть когда перестал?
— Видеть — раньше, раньше, неделю назад… или две… или месяц… Видеть — ладно, плевать, нечего здесь больше видеть, а вот двигаться, ноги… Если бы не Найда…
— Вот именно. Ты на свою собаку молиться должен. А ты её убиваешь. Зачем?
— Найда! Мы… Что?! Ты с ума что ли! — старик вздернулся весь от изумленья-возмущенья, подался вперёд, движение причинило ему резкую боль, он страдальчески взвыл, руки — опоры его подломились, он неуклюже завалился на левое плечо. Я подхватил его, помог медленно-медленно распрямиться, лечь на спину. Огляделся — что-то бы надо под голову, не очень-то приятно — затылком на деревяшке… ага — стул с порванной обшивкой. Подошёл, дорвал до конца, подняв облако пыли, вытащил кусок хорошего мягкого поролона. Пристроил старику под затылок.
— Н-найда… я… — тяжело с хрипом-свистом выдыхал Мануил, — уже почти одно; одно — ты знаешь, как мы шли, ползли, добирались, верили, что доберёмся, что не добраться нельзя, невозможно… невозможно… не добраться. И вот — одним махом… Я — живой труп. Найда — бесполезная тварь при мне. Если бы я знал, что придёшь ты! Я же… откуда мне… что придёшь ты. Я не могу умереть здесь, не дойти. Даже подумать. Ужас! Они зовут, они ждут меня, мою душу. Моя душа должна до них… целой, осознанной. Мне это… они велели. А тело моё теперь не помощник, зачем оно… Вот Найда согласилась помочь, вместить, донести.
— Что, сама согласилась? Своей волей? — опешил я от удивленья, повернулся к сидящей в углу собаке, — Эй, животное… или ты, может, человек уже — это правда?
Найда кивнула головой, смущённо уставила морду в пол.
— Гер-ро-ойский поступок! — съязвил я, — Ну а потом до тебя дошло, всё-таки, да? Каково это — в одно тело вбить две души. Ты испугалась наконец. Лучше б ты испугалась раньше. До начала этого восхитительного эксперимента. Но процесс уже пошёл. И теперь ты уже, вроде как, не собака. И конечно же, не человек. И не стать тебе человеком: ни психикой-духом, ни — Боже спаси! — анатомией своей. Содержимое башки слегка не такое. И в прежнюю себя-собаку теперь вернуться весьма проблематично. Потому что в мозгах-потрохах твоих уже часть чужой человеческой личности, смешанной с твоей собачей личностью. Несуразнейшая информная каша. И кто же ты теперь, загадка природы, дура вислоухая? Раба любви к своему спятившему хозяину. Конечно, он в первую очередь виноват. Но и ты хороша. Где были твои мудрые звериные инстинкты, почему не следовала им?
Найда слушала мой разнос молча, понуро кивая головой, со всем соглашаясь. И кудлатая голова опускалась всё ниже и ниже. Мне стало жаль её.
— Ладно, не убивайся уже. Думаю, что здоровое собачье начало переборет. Очистятся твои мозги и всё остальное, но постепенно. И чтобы больше — никаких сеансов переселения душ, слышите оба?
— А больше и не надо, — блаженно улыбался старик, раскинувшись на щите, разглядывая невидящим взором невидимое над полами-потолками-крышей небо, — Больше — зачем? Раз прислали тебя.
— Так. Мобилизуемся, — наклонился я над ним, Слушаем. Осмысливаем-отвечаем. Не наоборот. Кто? Прислал. Меня.
— Они. Кто же ещё?
— Ага. Ещё сильней мобилизуемся. Кто? Они.
— Как кто? Те, кто там.
— Мда… С мобилизацией у нас что-то… Где? Там.
— Что значит где? Ты же знаешь. Ты же оттуда.
— Может быть знаю. Может — нет, ты напомни.
— В комплексе, где же ещё.
Так. Кажется, за что-то чуть-чуть зацепились.
— В комплексе, да-да… В комплексе… А где именно, всё-таки?
— В комплексе. Везде.
Нет, на сей раз — мимо. Ну-ка, по-другому.
— Хорошо. Комплекс. А что там сейчас, в комплексе? Что конкретно?
— Конкретно? Рай.
Мда… конкретней не бывает. Опять рай. Два рая на одну Згу всё-таки, кажется, многовато. А может, их значительно больше?
— Поподробнее, пожалуйста, объясни.
— Там лучшее место на свете.
— Откуда ты знаешь? Ты бывал там?
— Нет. Но скоро буду. Ты поможешь мне добраться. Тебя же они для этого прислали?
— О, Господи! Да кто такие они? Откуда взялись? Что могут?
— Ты, будто сам не знаешь.
— Меня никто не присылал. Я иду не из комплекса. Я сам хочу выяснить, что там.
— Врёшь, — упрямился старик.
— Спроси собаку свою. Я пришёл из-за Каймы.
— А что… ещё есть Кайма?
— Есть ещё и Кайма, — бестолковое общение со стариком начинало меня раздражать, — а за Каймой есть целая планета, Земля называется. Много людей, собак и прочих тварей. Ты забыл, видимо.
— Не-е-е… Я думал, они уже… Несчастные. Это когда они ещё доберутся. Мы дойдём быстрее всех. Мы дойдём первыми. Что ж мы медлим? — он, морщась от боли, начал подниматься, кое-как сел, опираясь на дрожащие руки, — Давай бери меня как-то, на спину, что ли, вытаскивай отсюда. Ты донесёшь, я лёгкий. Я очень лёгкий… тут недалеко; надо идти, надо торопиться, а то нас опередят другие. Они все придут из-за Каймы, все… Они идут уже — слышишь? Что же ты стоишь? Надо торопиться.
Старикан заёрзал в нетерпении, протянул ко мне руку в поисках моей услужливо подставленной спины. Найда вышла из своего угла-укрытия, подошла ко мне. Просительно тявкнула, глядя мне в глаза. «Я бы сама его дотащила, — ясно читалось в её взгляде, — да моих сил не хватит. Ты уж помоги, а? Очень надо ему туда».
— Сядь и сиди! — строго прикрикнул я на неё, — Обойдемся без твоих советов. Кто там? Что там? Кто его туда притягивает? Кто заклинил его психику на этом? Он сам уже ни черта не понимает. И ты тоже — у него на поводу. Ты умный зверь или безвольная шавка? Наверняка там что-то ненормальное, что-то очень опасное для вас обоих, для него в первую очередь. А вы рвётесь, очертя голову, навстречу своей погибели. И хотите, чтобы я к этой погибели его доставил. Хоть ты-то опомнись! Ты же не настолько, как он, спятила.
Собака отвела взгляд в сторону, задумалась, присев на задние лапы.
Старик вышел из-под моей психо-коррекции. Он не понимал ни одного моего слова. Он продолжал бормотать свою бессмыслицу, — скорее, скорее, не успеем… идут другие, толпы других, все хотят в рай… остановите их… мы — первые, нам — туда, туда…
Убеждать, уговаривать его нет времени. Сделаем проще. Я аккуратно взял его за костлявые плечи, преодолев слабое сопротивление, уложил плашмя на щит, поправил поролон под головой.
— Готовимся, собираемся с силами, всё будет как надо. Готовимся, расслабляемся, отдыхаем… Спим! — краткий укол взглядом сквозь его переносицу, вглубь, аккуратный импульс-задание, — Спим!
Старик ровно, спокойно задышал. Вот так-то лучше. По крайней мере, сутки оздоровительного сна ему обеспечены. А за сутки мы много чего выясним. И — даст Бог — изменим.
— Пошли отсюда, собака, — кивнул я Найде, — Тебе здесь нельзя оставаться. Ты своим беспокойством, своей суетой его раньше времени разбудишь. А так — он прекрасно выспится, может, и очухается слегка от психоза. А когда проснётся — вот, для подкрепления сил, — я достал из сумки свои пайковые бутерброды, один вынул из пакета, предложил собаке. Найда, сглотнув слюну, помотала головой. Не могла она есть без хозяина.
— Хорошо, потом поедите вместе, — я пристроил пакет на щите, прикрыв его сверху ладонью спящего. Рядом положил свою флягу с водой.
— Всё. Давай выходи. Выходи, говорю, что ты стоишь? Ничего с ним не сделается.
Собака колебалась. Оставить хозяина одного, да ещё спящего: как-то не вписывалось это в собачью этику.
— Чтоб тебя с твоей этикой!.. — выругался я, бесцеремонно схватил Найду поперек туловища, зажав под мышкой, вынес из подвала, исхудавшая псина не много весила.
— Успокойся, бестолочь. Погуляешь тут пока. Толь-ко подальше от него. Не мешайте друг другу. Вы уже надоели друг другу до чёртиков. И мне, кстати, тоже. У меня есть другие заботы, кроме, как валандаться с вами.
Я дошёл с ней под мышкой до перекрёстка, завернул направо и только потом сбросил собаку на землю.
— Вон там гуляй. За мной не ходи. И к нему не лезь. Иначе — разбудишь. А это знаешь, чем тебе грозит. Ну всё, пока. Желаю успехов в собачьей жизни.
Пройдя по улице метров сто, я оглянулся. Я знал, что увижу.
Найда медленно, мелкими шажками переходила перекрёсток, направляясь к своему злосчастному под-валу, поближе к своему хозяину.
Собаки так же неисправимы, как люди. А мне надо идти. И торопиться. Судьба этих двух блаженных существ тоже зависит теперь от меня.
Глава десятая
Конечно, в холодном свете человеческой логики всё это безумие, но вот оно вокруг меня.
Клиффорд Саймак
Пять корпусов комплекса располагались рядом друг с другом по одной линии, образующей дугу. Центром этой огромной дуги окружности, судя по моей схеме, являлся сам Ствол, вблизи которого должны были находиться две станции зондирования. Их не было видно за корпусами, зато здания корпусов предстали передо мной во всей красе: мощные бело-бетонные коробки в восемь этажей с обширными окнами, с тонированными, непроглядными снаружи стёклами, с зарослями причудливых антенн на крышах. Все здания соединялись на уровне второго этажа облицованными пластиком галереями. Таких построек провинциальная Зга сроду не знала.
В отдалении, среди молодых деревьев виднелись два длинных шестиэтажных здания, окаймлённых голубыми ячеистыми лентами лоджий — вероятно, жильё для сотрудников.
Комплекс был возведён сразу же после нашего отъезда в кратчайшие сроки, оснащён сложнейшим научным оборудованием. Денег, по-видимому, в это было вложено несметно. От комплекса ожидали огромной серьёзной работы и каких-то сверхважных её результатов. Вот только на деле работа его оказалась не чересчур долга, а результаты весьма нежданны.
Территория комплекса, не в пример остальной части города, была чиста, ухожена, деревья прямы-аккуратны, кусты подровнены. Не так давно здесь вовсю кипела жизнь. Неужели совсем откипела?
Я остановился, издали подозрительно оглядывая здания, пытаясь вообразить, что там за тёмно-блескучими стёклами окон. Да, комплекс не пуст. Эти здания ближе всего к Стволу. Наверное, обитающее там-прямой результат того рокового взрыва в Стволе, продукт коллапса. Материально оно или нет? Как оно действует на людей? Мой утренний знакомец Мануил тщится попасть сюда ценою двух жизней: своей и своей собаки. Самоотверженный землекопапатель Вилен тоже был коварно соблазнён-притянут тутошней чертовщиной. И вырвать его отсюда стоило немалых сил для его могучего лиственного друга. Плюс — здравого рассудка для него самого.
А бывшее воинство бывшего «зиждителя», очевидно, совсем не впечатлилось данным явлением. У них хватало своих неотложных забот. И на нас это, слава Богу, не действует. Итак: влияние на людей избирательное. Может быть, пока избирательное? Может быть, в бреднях старика Мануила о том, что скоро «все придут» есть доля опасной истины?
Но, как бы то ни было, меня не занимает результат случившегося. Мне нужна причина. Исток. А это всё — в Стволе. Или рядом с ним. Посему, мой путь — туда.
Я достал из сумки наш мини-дозиметр, ещё раз перепроверил его. Радиация в должной норме. Сомнений нет.
Я зашагал по асфальтовой дорожке между соседни-ми зданиями под белой галереей в ту сторону, где, по моему разумению, должен был находиться Ствол. Любопытно, среагируют ли злотаинственные обитатели комплекса на то, что я прохожу мимо, нимало не тронувшись к ним интересом?
Среагировали.
В торцевой части отворилась дверь, из неё вышла какая-то пожилая женщина и направилась ко мне. Она шла не быстрой, но ровной, сильной, совсем не старческой походкой, легко отрывая ноги от земли, прямо держа спину. Одета она была в светло-зелёный строгий халат, вероятно, спецодежду сотрудников лабораторий комплекса. Правда, снизу из-под респектабельного халата негармонично выглядывала грязно-серая истрёпанная до лохмотьев юбка. И на ногах красовались растоптанные в блины шлёпанцы.
Облик женщины показался мне знакомым. Где-то мы виделись раньше и, кажется, не один раз. Вероятно, она жила в нашем районе.
— Я тоже тебя узнала, — усмехнулась она моим мыслям, — Мы встречались часто. Я работала билетёром в кинотеатре «Мир». Ты был мальчишкой. Потом — парнем. Теперь — вовсе изменился. Помнишь меня?
— Помню! — обрадовался я, — Конечно. Да… Время вас тоже… не обошло.
— Мне восемьдесят три года, — строго сказала старушка, — Меня звали Осанна Вольфовна.
— Почему звали? — удивился я.
— Звали. Сейчас меня зовут иначе. Сейчас всех зовут иначе.
— Кого всех? Там кто, Осанна Вольфовна? — кивнул я на здание.
— Всех. Все — одно. Не каждый сам. Одно — превыше. Там тебе объяснят. А сегодня я — следящая. Моя череда из нижних. Пойдём провожу.
Ну разумеется. Опять кто-то жаждет со мной пообщаться, поучить уму-разуму. Кто? Представители «рая номер два»? Очередного сборища энергетизированных параноиков? Новой высшей расы? Бегу со всех ног к вашим объяснениям.
— Прошу прощенья, Осанна Вольфовна. Я непременно зайду к вам, но на обратном пути. Мне необходимо… — «ч-чёрт, — засомневался я, — говорить — не говорить? ладно… направление моё им ясно, но не цель» — необходимо добраться до Ствола. Неотложное дело. На пользу всех.
Реакция бодрой старушки на мои слова была несколько странноватой. Вся она как-то подобралась, втянулась в себя, словно уменьшилась в объёме: укоротилась шея, сузились без того утлые плечи, ладошки скомкались в кулачки, ноги свелись вместе. Зато выцветшие глазки недобро вздёрнулись — два остреньких шильца, направленных на меня.
— На-до ид-ти. Там. Все. Там… — низким полушепотом взборматывала старушенция. Тёмная ручка-сучёк протянулась к входу в здание, — Надо. Просим.
Но и тени просительства не слышалось в её словах, напротив — повеленье, приказ, скорей всего, не от неё исходящий, от того, кто управлял ею.
Нет, господа. Мной вы не будете командовать. Я вам уже не по зубам. Решаю без вас, что мне надо.
— Извините, глубокочтимая Осанна Вольфовна. Засим — дозвольте откланяться. Недосуг мне.
Я отвернулся от неё и двинулся дальше по дорожке меж двумя громадами корпусов, прошёл под белой галереей и оказался по другую сторону общего фронта зданий.
Оглянувшись, я увидел, что старушенция следует за мной.
— Это вы зря, бабушка. Возвращались бы восвояси. Попутчики мне ни к чему.
— Дальше — нельзя, не сможешь! — как-то ненормально, молодецки звонко-торжественно возопила надоедливая старуха, — Дальше барьер. Не сможешь. Барьер там. Барьер! Барьер!..
Я разозлился.
— Слушай, бабка, проваливай! Какой, к чёрту, барьер? Где ты видишь барьер?
Пройдя несколько шагов, я вдруг наткнулся на что-то невидимое, упругое. Вытянув руки, я попытался ощупать препятствие. Ни поверхности, ни формы не ощущалось, руки проходили словно сквозь кисель. Но стоило мне двинуться вперёд, как кисель мгновенно сгущался в какую-то резину, она упиралась мне в грудь, слегка пружинила, но не на шаг не пропускала. Глаза же мои видели лишь безвинную пустоту. Я сошёл с асфальтовой дорожки, попытался обогнуть препятствие с одной стороны, с другой стороны — нет, прозрачный резинокисель был повсюду на моем пути.
— Что, ваши сюрпризы, да? — свирепо посмотрел я на замершую в отдаленьи старуху, — Энергетические штучки-дрючки. Сейчас поглядим.
Я отошёл от барьера. Сконцентрировался, завертел мысленно перед собой горячий сгусток, сгусток быстро превратился в шар, шар вытянулся в раскалённое веретено, в сверкающий снаряд, всесокрушающую коническую молнию. Она пробьёт, прожжёт, разнесёт к чёртовой матери ваш дурацкий барьер — полюбуйтесь-ка!..
Молния рванулась вперёд, я — следом. Вновь — удар о невидимую резину. Барьер был на месте и пропускать меня не собирался.
Вот как. Хорошо сработано, господа! Но ничего, пойдём в обход, подальше от вас, от этих ваших корпусов. Не может он быть везде непробиваемым. Уж я, господа, постараюсь…
Я решительно двинулся в сторону, вдоль зданий, напрямик по густой траве.
— Друг мой! Остановись. Опомнись. Ты болен.
Чей голос? Не снаружи. Во мне.
Я оглянулся на Осанну Вольфовну. Старуха потухшим взглядом смотрела мне вслед. Не она. Голос мужской. Слишком густой и многослойный для обычного человеческого голоса.
— Ещё один благодетель. Как-нибудь сам разберусь в своих болезнях.
Но шаги мои замедлились.
— Да. Благо. Твоё. Неведомое тебе. Ты должен разъяться с несобою. Ты должен превозмочь болезнь.
— Что ты пристал? Какая такая болезнь?
— Ты болен тщетою целесообразья. Как и все в том мире. Тебе — труднее всех.
— Роскошная болезнь. Целесообразье никогда не бывает тщетным.
— Всё не то и не так, как ты знал раньше. Проще. Сложнее. Прекраснее. Неужели ты не хочешь взглянуть на всё совсем по другому! Разбить кандалы своей самоизбранности. Это есть на что заменить, есть… Абсолют гармонии. Абсолют счастья, какого ты и взмыслить не мог. Неужели ты не хочешь излечиться?
— Слушай ты, таинственный «прорицатель». За последние дни мне пришлось выслушать чересчур много развесистой словесной галиматьи. Я к ней привык, и она мне надоела. То, что вы все здесь доотказно помешаны, кто — буйно, кто — тихо, я давно понял. Но мой рассудок пока в полном порядке и я руководствуюсь только им.
— Не спорю насчёт твоего рассудка, — вольготно гулял во мне голос, — но ты ведь знаешь, друг мой, что всё относительно в мире. Во всех смыслах. То, что являлось необходимой и непреложной истиной там, перестаёт быть таковой здесь. Ничто не обязательно, ничто не фатально. Закон предопределенности — худший закон мирозданья. И самый шаткий. Тебе, згинцу, сподобному должно быть это яснее, чем остальным. Незнакомо не значит недостоверно, не значит плохо. Чтобы оценить новую достоверность, надо проникнуть в неё, надо осветиться ею. Надо стать её восторженной частью.
— В чём ты меня убеждаешь? Кто ты такой? И чего ради я вообще с тобой разговариваю? — сказал я, выныривая из пелены его слов, его голоса.
Я вдруг обнаружил себя не шагающим прочь, а, наоборот, вопреки своим намерениям, поднимающимся по ступеням, открывающим массивную дверь и входящим внутрь здания. Впереди маячила спина безучастной старушки — сопроводительницы.
«Куда?! — мысленно гаркнул я на себя, — Назад!»
В висках у меня звонко застучали холодные молоточки. Вслед за тем что-то сдвинулось, распрямилось во мне, словно мощный маятник принялся медленно раскачиваться. По-всему — это мой некий внутренний энергогенератор приходил в боевой режим противодействия. Я резко повернулся к двери, рванул её на себя.
— Наглеть с гипнозом не надо, любезный. Не на того напали.
— Погоди! Извини! Прошу тебя! — в голосе и в самом деле — живой просительный тон, — Назад всегда успеешь. В любую секунду. Ты волен уйти, никто не принудит тебя, это не в наших силах. Я прошу выслушать. Не согласиться, нет… Только выслушать. Я не знаю, для кого это важней, для меня или для тебя.
Я оглянул большой изысканный холл: стены, отделанные тиснённой искусственной кожей, ромбические зеркала, вычурные гравюры на стенах, модерновые светильники: полушары-полукубы на длинных нитях.
— Дальше никуда не пойду. Говори здесь. Коротко и конкретно. Без измышлизмов.
— Может, присядешь? — участливо предложил голос.
Я подошёл к одному из кресел вокруг столика с пепельницей — очевидно, бывшее место для курения — расположился в нём.
— А теперь, «друг мой», не затруднит ли тебя добавить к своему роскошному голосу что-нибудь поматериальней, например, свой персональный живой организм? Я привык видеть того, с кем разговариваю.
— Не то, чтобы это очень сложно… — усмехнулся голос, — Просто мало проку предъявлять материальную оболочку того, у кого её уже нет. Моей условной оболочкой может стать любой человек, который находится… находился здесь. Ненадолго. Та же Осанна Вольфовна. Она из позднейших, пришла к нам недавно и ещё не вполне преображена. Я её и направил на встречу с тобой: вы с ней знакомы, а значит больше доверия.
— Вот это точно. Ей я доверяю больше, чем тебе. И удовольствия от общения с нею больше, чем с тобой.
— Дело в том, что она — только малый фрагмент меня, далеко не основной. Я решил, что лучше нам всё-таки общаться напрямую. Если тебе удобнее визуальное и речевое общение — ради Бога.
Через две-три секунды в кресле напротив меня появился мужчина лет пятидесяти: массивные плечи, податая вперёд голова, обширные залысины, резкие складки на лбу и под губами, седоватая бородка. Глубоко посаженные глаза внимательны, спокойны, чуть ироничны. Одет в неуместно официальный чёрный костюм с галстуком и даже платочком из нагрудного кармана.
— Позволь предъявиться, — совсем по приятельски улыбнулся он, но голос его остался прежним странным голосом, наверняка, не принадлежащим конкретному человеку, а синтезированным из многих человеческих голосов, — Артур Дафт — ведущий специалист… бывший, конечно, сектора тонкоэнергетической психомоторики… бывшего, разумеется, сектора Згинского исследовательского комплекса; опять-таки, безнадёжно бывшего.
— Ты згинец?
— По урождению я именно згинец. Правда, в пятилетнем возрасте меня увезли из Зги. Осталось ли во мне что-нибудь из… того, что ты думаешь? Наверное, осталось. Иначе, почему всё здесь происходящее замкнулось на мне?
— Что происходящее? — резко спросил я, — Что вообще творится в вашем долбанном комплексе? Кто сделал барьер?
— Не горячись, друг. Всё по порядку, хорошо?
— По порядку. И покороче.
Ни малейших симпатий не вызывал у меня этот невесть откуда материализованный субъект, этот коварный голос. Особенно раздражало его панидружеское ко мне обращение.
— Так вот, за двадцать лет сотрудники нашего комплекса сделали чрезвычайно много. Такой объём информации, такое количество открытий, идей, гипотез, такой экспериментальный материал…
— Насчёт ваших героических достижений меня уже просветили, — бесцеремонно прервал я его, — К делу.
— Но всё это, — невозмутимо продолжал мой собеседник, — было всего лишь количество. А качество началось только после взрыва. О взрыве тебя, конечно, тоже просветили. Если бы взрыв произвели сразу же, то качество началось бы ещё тогда. И за эти двадцать лет человечество изменилось бы во много раз больше, чем за всю свою историю, начиная от неандертальцев. Но лучше поздно, чем никогда.
— Что, у вас тут тоже смастерили «человека всемогущего»? — язвительно спросил я, — Повелителя всея Земли. Я уже встречался с таким. Не далее, как вчера. Расстались мы, правда, с ним и с его компанией не так галантно, как хотелось бы. Увы, не по нашей вине.
— Бог с тобою, причём здесь этот маньяк-шарлатан и его банда дегенератов! Они получили по заслугам. Я соболезную тебе по поводу гибели вашего друга и спутника. Я всё знаю.
— Т-твою!.. — раздражённо пробормотал я, — Все всё обо мне знают. Спасенья нет от всезнающих. И все норовят поучить меня уму-разуму.
— Друг мой, я тебя ничему не буду учить. Я только объясню. И мы расстанемся.
— Хорошо. Слушаю, — вздохнул я.
— После взрыва, не знаю почему, начало изменяться соотношение между материальной и энергоинформной компонентами человека. Именно здесь, в непосредственной близости от Ствола, в зданиях комплекса. Личностный энергоинформ человека, в общем пониманьи — душа, сознанье, память, психоэмоциональный строй, характер — как известно, жёстко связан с физиологическим его воплощением, с конкретным живым организмом. Так вот, теперь эта связь ослабляется, а со временем ликвидируется вовсе. Материальная компонента теряет своё значение, и необходимость в ней постепенно отпадает.
— И что, вы все здесь превращаетесь в бесплотных духов? — восхитился я, — Увлекательное занятие.
— Не торопись. При дематериализации происходит выход колоссального количества энергии различных тонких спектров. Плюс воздействие, идущее от Ствола. В результате, так называемый, дух, энергосущность человека совершенствуется, рассвобождается, становится на много порядков выше.
— Сколько же вас тут таких, «рассвобождённых»?
— В зданиях комплекса всего находится… находилось сто девяносто человек. Бывшие сотрудники, избежавшие эвакуации. Несколько военных. Несколько местных жителей. Большинство уже преодолело весь путь развития, и пребывают теперь в энергоинформном сущностном виде. Те, которые пришли в комплекс недавно, в том числе и твоя знакомая, только начали этот путь, они ещё привязаны к своему телесному оболоку. Условно мы их называем нижними.
Читать бесплатно другие книги:
