Город Зга Зенкин Владимир

Глава восьмая

Я велик. Я прекрасен. Я образован. Я самый образованный. И самый умный. Я знаю всё. И я не человек.

Натали Хеннеберг

Мы вернулись на прежнюю асфальтовую дорогу. Удобнее всего было войти в город по ней. Остался за спиной загадочный гигант дуб, «Праотец», «Страж дороги».

Я ещё раз оглянулся на него на прощанье; я почувствовал его пристальное неравнодушие созерцание нас уходящих, медленный посыл мыслей, не облегчённых в слова, понятий, плохо дающихся человеческому суетному сознанию; но кое-что, предназначенное нам, удалось уловить. Он знал, куда мы идём. Он не возражал нашим намереньям. Он призывал нас к осторожности. И он предлагал нам свою помощь — вдруг что. Помощь… «Если б ты мог отправиться с нами, мудрый патриарх-згинец! Ну ничего. Не переживай, мы всё сделаем, как надо. Будь здоров, оставайся жив. И, пожалуйста, уговори остаться живым твоего упрямого друга — фаната-экскаваторщика».

Осторожность, конечно — перво-наперво. С нами были женщина и ребёнок. Поэтому, кратко посовещавшись, мы решили не идти дальше все вместе напрямик. Вела с Лёнчиком под охраной одного из нас останутся в одном из пустых окраинных домов. Другой из нас (мы с Пеньком никак не могли договориться кто) пойдёт на разведку к зданиям научного комплекса и, может быть, к Стволу, но не будет пока предпринимать никаких резких действий. Вернувшись к остальным, он рассказывает об уведенном и понятом, и только потом все решают, что делать дальше.

Тем временем шоссе перешло в городскую улицу. Но начиналась улица не жилыми домами, а длинными бетонными заборами, ржавыми сетчатыми оградами, за которыми виднелись приземистые строения каких-то пакгаузов, хранилищ, металлических будок-будочек, гаражей, кирпичных казённых зданий. По-видимому, здесь в лучшие времена располагались солидные хозяйственные склады, какой-нибудь техники, либо стройматериалов. Всё было пусто и, как ни странно, чисто. Даже мелкого бросового хлама не наблюдалось во дворах. Даже улица была кем-то аккуратно подметена. Ворота пакгаузов, двери зданий были прикрыты, но замков на них не висело. И — не единой живой души в округе. Кто-то организованно всё увёз со складов, навёл идеальный порядок во дворах и на улице и исчез без следа сам. Это упорядоченное безлюдье было более неприятно глазу, чем откровенный привычный хаос, так как хаос всё-таки предполагает наличие людей поблизости, без которых он невозможен.

Наконец на повороте улицы мы увидели ещё один загадочный «знак порядка». Над дорогой возвышалась арка, сколоченная из толстых отёсанных брёвен, врытых в землю. Верх арки представлял два ровных сосновых ствола, сбитых под тупым углом. На самом углу был приколочен металлический лист, покрытый белой краской. На листе неровными красными буквами было начертано слово, заставившее нас остановиться. «Рай» красовалось на листе.

Вот оно как. Ни больше ни меньше. «Рай»…

Ни веселья, ни иронии не вызвала у нас эта абсурдная надпись. Даже Лёнчик, кратко хихикнув, умолк. Безотчётная тревога, недобрые предчувствия усилились. Возможно, мы действуем не так, как должны. Возможно, не стоит спешить. Подождать, подумать. Может быть, изменить наш путь и войти в город с другой стороны? Кто подскажет?

Я поднял голову вверх — где там наш всезнающий поводырь? На небе — безоблачная синева. Никаких следов Стаи. Стая сделала своё дело, довела нас. Теперь — разбираться самим. Ладно. Всё-таки лучше идти, чем стоять на месте. Я переглянулся с товарищами. Все размышляли об одном и том же.

— Ну что, — молвил я, — Дай Бог, чтоб нам повезло в «Раю»!

Мы тронулись дальше.

Но едва мы успели пройти под дурацкой аркой, как где-то рядом раздался выстрел. Затем другой, третий…

Мы присели от неожиданности. От зарослей деревьев вдоль дороги, от серых строений к нам бежали люди. Мужчины. Откуда вдруг взялись они? Они держали в руках оружие — автоматы, пистолеты. Они что-то кричали нам зло, отрывисто.

Я бросил взгляд на Пенька, на его рюкзак, где находилась сложенное в чехле охотничье ружьё. Бесполезно.

— Спокойно! — придав голосу твёрдость, сказал я своим спутникам, — Ничего страшного. Никаких действий. Сейчас всё выясним.

Первым подбежал какой-то капитан в камуфляжной форме, в берете спецназовца.

— На местах! — сипло, надорванно прорычал он, — Руки на виду! Попытка к несогласью — стреляем.

Я протянул руки вперёд, демонстрируя, что они пусты. С раздраженьем заметил, что концы моих пальцев слегка подрагивают. «Ещё чего! Пугаться этих идиотов? Нервы… Но, всё-таки — осторожнее… осторожнее. Только мирным путём».

— Как видите, мы не вооружены. И мы — с самыми добрыми намерениями. Если позволите…

— Кто такие? — оборвал меня капитан.

— Згинцы. Коренные жители Зги.

— Зачем?

— Зачем приезжают к себе домой. Затем, чтобы жить дома.

Человек десять военных: лейтенанты, прапорщики, сержанты в несвежей истрёпанной форме. Но все с оружием. Двое гражданских помятых личностей: у одного в руках — ломик-гвоздодёр, у другого — обрезок арматуры. Они окружили нас кольцом. И лица их не выражали миролюбия. И на лицах у них у всех было что-то странное. Какая-то стылая пелена, тень, отрешенье. И глаза у них были тусклы, безблесны.

— Вы незаконно вторглись в зону преобло, — сипел капитан. Мои объяснения он то ли не понял, то ли проигнорировал, — Вы не сопутственны сообразию действа. Не призначенны им в чистой мере.

— Ошибаетесь, — морщась от словесной белиберды, ответил я, — Мы все глубоко «сопутственны». И однозначно «призначенны». По факту своего урождения. А посему имеем право здесь находиться.

— Права здесь удостонавливаются не вами. И даже не мной.

— А кем, — живо заинтересовался Пенёк, — «удостонавливаются»?

— Что? — вскинулся капитан, — Сообразием. Надмерностью порядка. Надпись прочли? — показал он рукой с пистолетом на бревенчатую арку.

— Хорошая надпись, — ядовито ухмыльнулся Пенёк, Душевная до невозможности. Токмо действительности тутошней соответствует ли? Манеры некоторых военных… слегка озадачивают.

— Что? — злился от непонимания капитан, насупливал брови. Казалось, он в самом деле не улавливал смысла большинства наших слов, — Вы надпись читали, я спрашиваю?

— Читали-читали, — успокаивающе кивнула Вела, — Надпись нам нравится. Но если мы действительно в «раю», то здесь должны царить соответствующие принципы: благо, любовь, доверие. Тогда при чём здесь ваши автоматы?

— Ближнего возлюби, а? — недобро процедил Пенёк, — Надо возлюбить, господа. Не хочется, а надо. Коли надпись.

Не подпорченное интеллектом лицо капитана выразило глубочайшее изумление. Нашими словами и вообще нами, как таковыми.

Он смотрел на нас, как на каких-то сине-зелёных нестрашных гуманоидов — желеобразную мелкоту, что-то вякающую по-своему.

— Вы что, в самом деле пусты, безъявны? Что говорите? Это мы, — он обвёл взглядом своих людей, — в раю. А вы — напротив. Напротив, вспять. И в прежнее вы уже не изникните. Там — ничего. Всё здесь. Одночас.

И было в увечных словах этого капитанишки нечто такое… Большее, чем слова, отчего морозный сквознячок скользнул у меня вдоль спины — плохое предчувствие. Стоп. Нельзя с ними, с этими людьми, так, как мы, так запросто. С людьми? Добро, если они просто сумасшедшие, обычные, банальные, излечимые психи.

А если они уже… не совсем люди. Осторожность. Предельная осторожность. Пеньку бы попридержать свой язык. Я взглянул на него, покачал головой: «Не лезь на рожон». Он понял, сжал губы. Но в глазах остались колючки недружелюбья.

— Вы пойдёте с нами, — отчеканил капитан, — Все вещи — с собой.

— Куда и зачем, позвольте узнать? — спросил я.

— К зиждителю. Преобло случайностей не терпит.

Он сделал знак своим военным, они построились в два ряда по обе стороны от нас. Гражданские остались бесцельно стоять в стороне и выглядели праздными зеваками.

Капитан подождал, пока мы подняли рюкзаки, махнул рукой, двинулся вперёд. Мы — за ним.

— Откуда взялись эти люди? — дёрнув меня за рукав, тихонько спросил Лёнчик.

— С людьми всё объяснимо, — так же вполголоса ответил я, — военные — очевидно, тот отряд, который подготавливал к взрыву бомбу. Может быть, ещё какие-то части, оставшиеся внутри Каймы, когда она сделалась непроходимой. Нам же толком никто ничего не рассказал об этих людях, сколько их, кто они. Как видно, у них есть и оружие и техника. И какая-то организация у них есть, какие-то цели непонятные.

— А не военные откуда?

— Гражданские, вероятно, те, кто прошёл сквозь Кайму. Кого она пропустила. Если она их пропустила, и если они прошли полосу пугальщиков, значит, они чем-то отличаются от обычных людей. Какие-то зачатки сподобья, возможно.

— Это могут быть и те, кто находился здесь до закрытия Каймы, — добавила Вела, — нам сказали, что всех вывезли. Наверное, далеко не всех.

— Посмотрим. Дойдём до начальства — будем разбираться.

— Сомневаюсь, что дело закончится миром, — сказал Пенёк, — Вы видели их глаза?

Я покосился на военных, на идущего впереди капитана. Слышат ли они наши разговоры. Наверное, слышат. Но никто пока не препятствует нам.

— Да, — согласился я, — Глаза… Вот что, Пенюша, — я подошёл к нему ближе, положил руку ему на плечо, — Я тебя прошу: будь сдержанней. Меня почему-то больше всего ты беспокоишь.

— Чего это вдруг я?

— Не знаю. Чувствую. Самая большая опасность угрожает тебе.

— Да брось ты. Ерунда. Чувствует он.

— Именно, — настойчиво повторил я, — Будь с нами вместе. И будь осторожен. Впрочем, это всех касается. Мы имеем дело с ненормальными, сдвинутыми людьми. Причём, в сторону недобра. Наш недавний знакомец Вилен тоже слегка… того. Но тот в плюсовую, позитивную, сторону. А эти — в явный минус. Отчего так? Какие-то особые обстоятельства. Личные качества человека. Возможно, ими, этими людьми, кто-то специально занимался.

— У них глаза неживые, — заметил Лёнчик, — Они, как будто, спят наяву.

— Они живут в совсем другой яви. Атомный взрыв изменил все силовые поля вокруг, мыслимые и немыслимые, и на Земле, и под Землёй — весь здешний энергоинформный спектр. Этот спектр, по-видимому полностью поглотил радиоактивное излучение, преобразовал его во что-то, в какой-то совершенно неизвестный вид энергии. Но преобразовался и сам. И начал напрямую воздействовать на людей. Не подчиняясь тому управляющему началу, которому он подчинялся раньше.

Поэтому психика у них у всех полностью разрушена. И перестроена заново. Самым непредсказуемым образом. И очень возможно, теперь они обладают качествами, которых нет у обычных людей.

— Психи — сверхчеловеки, — усмехнулся Пенёк.

— А с нами, с нашей психикой ничего не случится такого? — обеспокоился Лёнчик.

— Думаю, не случится, — сказал я, Если они — сверхчеловеки, то мы уже — нечто большее.

— Да ну, — не поверил Лёнчик.

— Вот тебе и «да ну». Это мы друг для друга кажемся прежними. На самом деле мы уже другие. Уже за гранью, за пределами обычного человека. С тех пор, как пересекли Кайму. В нас уже происходит что-то. Ты вслушайся в себя. Все в себя вслушайтесь.

Вслушаться в себя мы не успели.

Нас привели к длинному трёхэтажному зданию из серого кирпича, к зданию школы. Обычной згинской школы. В такой же школе когда-то учился и я. Только находилась она в противоположном конце города.

Спортивная площадка: перекладины, лестницы, брусья… Большой пустой школьный двор. Засохший, заброшенный цветник. Деревянный домик со стеклянной крышей — беспризорная оранжерея. Вывески с номером и названьем школы не было, на стене отчётливо виднелся её след: бурая тень-прямоугольник и дырки в кирпиче от штырей. Зачем сняли вывеску? Кому она мешала? Что сейчас здесь в этой школе? Это нам предстояло узнать.

Наша обильная охрана большей частью рассеялась перед входом, и внутрь мы вошли в сопровождении капитана и ещё троих офицеров.

Школа была неживой, убитой.

Обычная школа даже в выходные, даже во время каникул, когда там нет ни души, когда там стоит полная тишина, сохраняет в себе, в стенах, в половицах, в воздухе неслышимо тонкие отпечатленья жизнезвуков своих обитателей: учеников и учителей — их движений, шагов, голосов, вскликов и смехов. Они эфемерны, но они всегда есть, они ловятся, если захотеть, нашими ультрачувствами.

В этой школе ничего подобного не ощущалось. Школа давно забыла, что она школа. Хотя коридоры и лестницы были чисты — кто-то их поддерживал в чистоте. И пальмы в деревянных ящиках в вестибюле были зелены — кто-то их поливал. И даже большие часы на стене исправно тикали. Но обычной жизни не было здесь уже много лет.

Острый тоскливый холодок опять кольнул меня. Зачем так случилось? Зачем згинцам было покидать Згу? Двадцать лет! Сами всё испортили. А теперь…

Мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошагали мимо многочисленных дверей без табличек. Нас ввели в большой светлый кабинет, судя по мебели, в бывший кабинет директора школы. Из-за стола к нам поднялся человек.

«Тоже директор? — мысленно усмехнулся я, — Директор чего?»

— Нет, я не директор, — улыбнулся человек, легко прочитав мои мысли, — Я зиждитель. Проходите, располагайтесь, как дома. Вы и есть дома.

Голос у него был глухой, ровный вязкий. С таким голосом затруднительно было бы кричать или ругаться.

Он сделал знак, и все сопровождающие вышли. Кроме капитана, который остался стоять возле двери. Человек сделал повторный знак. Вышел и капитан, плотно прикрыв за собой дверь.

Лицо человека показалось мне чуть-чуть знакомо. Давным-давно мы встречались с ним где-то здесь, в Зге, бегло, мельком встречались, иначе я бы запомнил его получше.

— Встречались-встречались, — продолжил мои мысли человек, — Но я тоже не помню где. Да мало ли… Мы с вами, видимо, жили в соседних районах. Я такой же згинец, как и вы.

— Такой же? — хмуро заметил Пенёк, — Точь-в-точь? Отчего же это мы до сих пор не зиждители, а ты уже зиждитель? Крутая должность, а? Что же на тебе зиждется, можно узнать?

— Можно-можно, — почти весело сказал человек, — Сейчас мы всё друг о друге узнаем. Да вы присаживайтесь, друзья мои, отдыхайте, прошу вас, — широким жестом он показал на обширный велюровый диван, — в ногах правды нет, как известно.

Человек был примерно нашего возраста, невысок ростом, но прям, строен, с властно вскинутой головой. И лицо его было вполне обычным, даже интеллигентным, с удлинённым носом, открытым лбом с тонкими живыми губами.

Взгляд — острый, внимательный, иронически-благодушный. Это, если смотреть вскользь. А, если его поймать впрямую… Он не смотрел на нас впрямую.

Но один раз мне всё-таки удалось остановить и притянуть к себе его взгляд. И на секунду сломался какой-то его охранительный психо-запрет и нечто изнутри, из сути этого человека прорвалось в меня. Нечто в виде странных образов, диких нагромождений, мотивов, символов, мало, что значащих порознь, но в общем сцепленьи своём…

«Белесый туман… кайма… стена. Туман — не полоса, не граница, а сплошь, везде, всюду. Если взлететь ввысь над туманом, сверху видно: он залил всё вокруг, всю Землю. Если снова вниз, в туман — в тумане невнятные тени, мириады невнятных теней: слепых, беспомощных, ищущих… себя, пути, смысла, поводыря… Поводырь? Вот он… он — поводырь… он — единственный смысл… он — другой, он — выше теней, он знает куда идти. По его мановению тени сбиваются в огромные толпы… идут, бегут, бросаются, куда указано; движенье преображает, материализует тени, и они вдруг становятся не невесомыми обитателями тумана, а тяжёлыми каменными изваяньями, зло, напроломно стремящимися куда-то. Грозный многотонный их топот сминает и рушит всё, и твёрдая земля под ногами размягчается, растворяется, пропадает, делается туманом… И проваливаются все: и он и они — бесконечно вниз, амортизируя об упругий туман, проныривают его гигантскую толщу; высвобождаются из тумана в ином мире, где в небе багрово-карминовом нет Солнца, нет звёзд, нет Луны, где небом можно считать то, что вверху, но можно и наоборот…

В мире, готовом взорваться неизвестно когда и неизвестно от чего, и готовность к взрыву-погибели — движущая основа этого мира, его прелесть и страсть; в мире, где никого нет, кроме него и их, бывших теней, сделавшихся невыносимо прекрасными существами: не людьми, не животными, не растениями. Он — один, единствен. Их — несметное множество. Он — нежно ненавидит их. Они — люто обожают его. Для того, чтобы их обожание не ослабевало, он должен их частично уничтожать и причинять им страдания во всех возможных формах. Им жизненно потребно это, и ему тоже. Они живут вечно в жесточайше прекрасной гармонии…»

Это заняло пару мгновений, он вздрогнул, резко отвёл взгляд, даже отошёл к окну. Мы молча сидели на мягком диване и ждали. Через минуту он возвратился от окна, радушно улыбаясь, как ни в чём ни бывало.

— Итак, поговорим по душам, как истинные згинцы, — сказал он, взяв стул и усаживаясь перед нами, — Меня зовут Марк. Просто Марк. Это для них я «зиждитель», — кивнул он за окно, — А для вас — сами понимаете. Это дурацкое словечко, кстати, не я придумал. А кто вы, позвольте полюбопытствовать?

Мы представились.

— Предвижу ваши вопросы, недоумение и, наверное, недовольство по поводу тех людей, которые встретили вас и сопроводили сюда.

— Ну что вы, какие пустяки! — саркастически воскликнула Вела, — Наоборот, мы так признательны за вашу гуманность, за то, что не заковали нас в наручники, что никого не застрелили, не забили прикладами…

— Я приношу вам свои извинения, — склонил голову хозяин кабинета, — По-видимому, действия охраны были излишне жёсткими. Я строго разберусь с капитаном и с остальными, обещаю вам. Но поймите, они не знали, кто вы. Я тоже не знал, пока не увидел вас здесь. Нам было известно, что к Зге движется четверо людей. Откуда, зачем, с какой целью? Вот они и заподозрили в вас злоумышленников. Но, я полагаю, физического насилия не было применено?

— Попробовали бы хоть пальцем… — внушительно сказал Пенёк.

— Ну, вот и прекрасно. Забудем про этот инцидент. Очень замечательно, что вы добрались, что вы здесь, в этом кабинете, что вы — згинцы. Не просто згинцы, а… — он испытывающее, как бы отстранившись, окинул нас взглядом, — Я… не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — медленно ответил я, — Ну, а что в этом такого уж замечательного? Для вас, например.

— Хороший вопрос требует хорошего ответа. Прежде всего вам надо до конца разобраться в том, что здесь произошло. И что произойдёт в ближайшее время.

— Разберёмся, смею вас уверить. Но нам почему-то навязчиво стараются помочь в этом. Там, откуда мы пришли, очень старались. И вы, как я вижу, преисполнены тех же благих намерений. Но дело в том, что мы пока не нуждаемся ни в чьей помощи.

— Ох, не спешите. Не всё так доступно и просто. Даже для вас. Нам с вами, друзья мои, всё-таки надо объясниться и понять происходящее. И друг друга. Потому, что мы с вами — это мы. Мы! А все остальные — это всего лишь остальные. Не более.

— Не совсем ясно, — усмехнулся я, — Вернее, совсем не ясно.

— Те люди, которые вас послали сюда…

— Послали? — возмутился Пенёк, — Мы что, очень похожи на посыльных?

— Не так сказал, извините, — миролюбиво поправился Марк, — Так вот, те государственно озабоченные люди страшно боятся того, что происходит здесь. И в первую очередь, нас. Потому что мы — результат происходящего. Очень долговременный результат. И очень серьёзный. Если бы они до конца поняли, что здесь произошло, и кто есть мы, они бы все просто сдохли со страху.

— Послушайте, — начал я терять терпение, — если уж вы решили что-то нам объяснить, давайте конкретнее, без лишних эмоций.

— Давайте без, — согласился Марк, — Итак, восемь месяцев назад, как вам должно быть известно, был произведён подземный атомный взрыв на глубине тысяча метров в исследовательской скважине, в Стволе. Ствол соединял поверхность земли с внутренней полостью, в которой, якобы, располагался Згинский «аномально-энергетический артефакт» — так красиво — заумненько они его назвали. На самом деле под землёй был просто источник энергий, неведомых человеку энергий, нечто вроде аккумулятора. А сам «артефакт», Сущность, как мы её понимаём, была наверху, в Зге. Сама Зга была Сущностью. Сами згинцы. Те из них, которые стали проводниками Сущности. Сподобными.

— Это мы знаем, — заметил я, — Что же, всё-таки, произошло после взрыва?

— Что произошло? Апокалипсис. Обыкновенный конец света. Пока в масштабах Зги. Но весьма скоро он состоится в масштабах всей планеты.

— Мы договорились без театральщины, — напомнил я.

— Какая уж тут театральщина? — засмеялся Марк, — Да, конец старого света. Но и одновременно рождение нового. В результате энергоинформного коллапса, спровоцированного атомным взрывом, произошло скачкообразное изменение человеческой природы. Появилось совершенно иное качество человека. С иной психоэнергетикой. Человек разумный сделался человеком всемогущим. Открылись такие возможности, которых он себе даже представить не мог. Это новый мир. Новая цивилизация, на несколько порядков выше прежней.

— А вы, — иронически прищурилась, Вела, — надо полагать, первый представитель этой самой цивилизации.

— Возможно, первый, — с прежним серьёзом ответил Марк, — Но теперь уже не единственный. Теперь — и вы, господа. И вы тоже, никуда вам теперь не деться от этого факта.

— Это сколько ж нас таких, получается? — рассудил я, — Во главе с вами — пятеро. Маловато для столь почётного бремени. Ну да что ж… ничего. Выдюжим. Адам и Ева вообще вдвоём начинали.

— Какие Адам и Ева? — рассердился Марк, нервно встал, зашагал по комнате, — Какие, к чёрту, Адам и Ева?! Норовите свести всё к шутке. Напрасно, господа. Да, утверждаю, мы действительно первые носители нового интеллекта. Новой психологии. Нового физического состояния. Первые и единственные. Других не будет.

— Как то есть? — удивился Пенёк, — А другие два артефакта? В Тибете и… где там ещё?

— В центральной Америке, — подсказал я.

— Вы считаете, что там может возникнуть ситуация, подобная нашей? Не возникнет. Теперь уже никогда не возникнет.

— Почему? — не верил Пенёк.

— Потому, что эти три узла связаны между собой. Это три части одного целого, одного созидательного начала. Если здесь, в Зге произошло… то, что произошло; новый перерождённый энергоинформ вырвался на свободу, волной, медленным ураганом стал распространяться по Земле, и скорость его распространения увеличивается — значит, в остальных узлах интенсивность его действия ослабла или прекратилась вовсе.

— Откуда вы можете знать это, находясь здесь? — усомнилась Вела.

Марк выпрямился почти торжественно. В глазах его мелькнули льдистые искры.

— Находясь здесь, я могу знать всё обо всём. Мне не нужны промежуточные носители информации и даже воспринимающие её органы чувств. Сведения о любом объекте я получаю непосредственно от самого объекта. Связавшись с ним мыслью… мыслью не в словесном искаженном её представленьи, чистой энергомыслью-вектором. Обмен информацией напрямую, посредством информных излучений, тонко-импульсных полей. Это не так просто освоить, я ещё не вполне привык к своему новому качеству. А вы ещё не вошли в своё новое качество. Вы скоро войдёте. И оцените насколько это великолепно.

— Войти-то мы войдём, — пообещал я, — Только сомневаюсь, что наше миропониманье при этом радикально переменится.

— Переменится, — улыбнулся Марк отрешённой улыбкой, — Всё навсегда переменится. И тогда вы с восторгом печали убедитесь… Как я уже убедился. В том, что мы — одни на Земле.

— Вот как даже! — восхищённо хлопнул себя ладонями по коленям Пенёк, — «С восторгом печали». А другие-то земляне куда, грешные, подевались?

— Куда же им подеваться. Тут они все рядышком, на одной планетке. Были и будут. Какими будут, поглядим, конечно, в чём-то тоже изменятся. Но мы-то уже — не они. Абсолютно не они. Вот в чём беда или счастье, как хотите, принимайте.

— Минуточку, — возразил я, — Есть же ещё среди згинцев сподобные. Те — тоже услышат, почувствуют, придут. Как пришли мы.

— Много ль их было, истинно сподобных? Сколько их осталось в прежнем состоянии через двадцать лет? Никто не придёт. Те, кому потребно, уже здесь.

— А если придут всё-таки? — не унимался я.

— Поздно, — дальним глухим голосом ответил Марк, — Им уже не суждено превозмочь. Нам уже не нужны другие.

— Но мы-то «превозмогли», как видите.

— Вы бы тоже не превозмогли. Если б пришли позже.

— Это почему же?

— Как там, в Завете… Званых много, а избранных… Всему срок. Отныне.

— Ага. Значит лишь мы с вами отныне — избранные, рассудила Вела, — И присно и во веки. Так понимать?

— Маленькое уточнение. Не мы с вами. Я. Вы. Вначале — я. Потом — вы.

— Ладно, замечательно, — сказал я, — Спасибо, что хоть потом… Ещё одна неясность. Все те люди, которые остались за Каймой или прошли сквозь Кайму. Те, что встречали нас. Что они теперь собой представляют? Сколько их?

Марк ответил не сразу. Некоторое время его взгляд отрешённо блуждал по извивам-узорам настенных обоев. Что-то он мысленно взвешивал. В чём-то он был неуверен. Я догадывался в чём. Мне уже был почти ясен этот человек.

— Эти люди — особый счёт, — сказал он осторожно, — Они оказались в зоне по разным причинам. Военное спецподразделение, которые несло охрану объекта: исследовательского комплекса и самого Ствола. Группа, подготовившая и взорвавшая бомбу в Стволе. Те, кого не успели… или не захотели вывезти во время эвакуации. Всего — триста тридцать человек. Кроме того, те люди, которым удалось самостоятельно преодолеть Кайму и добраться до Зги. Их — двадцать три человека. Все они превосходят по своим возможностям обычных людей. Большинство из них подверглось прямому воздействию згинского энергоинформа в его нестабильном, коллапсированном, а затем в перерождённом виде.

Они приобрели совершенно уникальные качества. Например, способность в несколько раз увеличивать свою физическую силу, быстроту реакции. Способность к гипнозу на расстоянии, к телекинезу, к экстрасенсорике. Сверхвыносливость, возможность длительное время обходиться без сна, пищи, воды… Много чего ещё. Все в разной степени, конечно, в соответствии с первоначальными своими задатками. Но это произошло потом, постепенно. А вначале… В первые недели, даже месяцы после случившегося… Видели бы вы их! Они были никто. В полном смысле. Детали ландшафта.

— То есть, психика их оказалась начисто стёрта, — продолжил я.

— Да, именно.

— А потом у них построилась другая психика. И вы, надо полагать, в этом поучаствовали.

— Я проводник Начала. Так уж сталось. Сущность воздействовала на всех и на меня тоже. И каждому определила свою роль.

— Вы были здесь во время взрыва? — поинтересовалась Вела.

— Нет, я пришёл позже. Недели две спустя.

— Если не секрет, почему вы пришли? Кто-то позвал вас?

— Может быть… Всё было… неявно. Я просто почувствовал надо идти. Вы ведь тоже это почувствовали.

— Да-а, — согласилась Вела.

— Но я, в отличие от вас, никогда не уезжал далеко от Зги. Я все эти годы жил в Солотове — знаете, наверное. И всё время ощущал влияние Зги. Поэтому я оказался первым. Думал, что единственным. Как выяснилось — нет.

— Ты разочарован нашим появленьем? — ехидно спросил Пенёк.

— Ничуть. Если бы вы были мне не нужны — вы бы не появились.

— А вот это весьма-а спорный вопрос, — в глазах Пенька плеснулась острая неприязнь, она искала выхода. Я тихонько толкнул его локтём: успокойся, мол, потерпи.

— Так вот, — невозмутимо продолжал Марк, — я пришёл и увидел этих несчастных. Внешне, декоративно они выглядели людьми. Но это были не люди. Даже не существа, можно сказать. Существа наделены инстинктами. У них даже инстинктов не было. Даже инстинкта самосохранения. Сами по себе они погибли бы все до единого, потому что разучились жить. Единственное, что мне удалось вначале: гигантским психологическим напряжением собрать их всех вместе, в одно стадо. Постепенно к ним возвращались жизненные инстинкты: потребность в еде, в сне… Потом появились человеческие привычки. Они вновь научились общаться между собой. Стадо превратилось в толпу. Потом пришло осознанье себя, себе подобных, окружающего мира, своего места в нём. И главное — восприятье меня и своей однозначнейшей взаимосвязи со мною. И толпа наконец сделалась мощной командой, имеющей общие, неколебимые взгляды и цели.

В моём мозгу, в потайном окоулке сознанья уже давно тонко тикало, позванивало: невесомый чуткий маятник, стальная спица метронома — звук частый, чистый, взывающий. Это был сигнал недобра, сигнал опасности, которая ещё вдалеке, ещё на подлёте, но с которой не разминуться.

— Мда… — задумчиво сказал я, пытаясь притянуть в себя текучий взгляд Марка, — Сколь важно всё-таки оказаться в нужное время в нужном месте. Вы действительно способный человек. Вам удался титанический труд. Не знаю, какими усилиями, какими приёмами… Форменное чудо. Перестроить от нуля психику стольких людей! Замкнуть на себе их личности! Подчинить их своему влиянию. Праздный вопрос — зачем?

— Именно, что праздный.

Мы на миг вновь встретились взглядами. В глазах у него было сложное: фанатичная решимость… холодный кураж… нетерпение… и беглая тень ненависти… и мельк страха… Мы были перед ним. Он хорошо понимал, кто мы.

— Да, — продолжал я, — Конечно. Исполнители желаний. Реализаторы амбиций. Лиха беда — начало. Кусок города, поименованный простенько и со вкусом — «рай»; конечно это не вы придумали?

Марк, улыбаясь, покачал головой.

— Слепленные вами сверхчеловеки развлекаются. С вашего дозволения. А и на здоровье. Рай так рай. Но всего-то лишь стартовая площадка. К грядущему новому общеземному «Раю». Это потом-после, а пока что и тут не хило, надо же кому-то где-то на ком-то «зиждиться». Очаровательный — нет слов — титул; знаем-знаем, придуман тоже категорически не вами.

«Зиждитель» — ещё не Бог, но крепкая ступенька к вашему будущему всевышеству. Не так ли? И отнюдь не для этих трёх сотен спецназовских зомби. Это такой мизер-пустяк. Для всех землян ваше всевышество. Ни много ни мало. Для всех сущих и грядущих. Когда Кайма окаймит планету. А? Скажите, что я ошибся.

Марк засмеялся дружески, непринуждённо, с удовольствием, умел владеть собой человек.

— Не удивляюсь, не возражаю. На нашем с вами уровне можно оставить слова, как обузу и общаться непосредственно мыслями, мозговыми спектрами. Когда мы привыкнем друг к другу, мы, по вероятности, и будем так делать.

— И всё-таки, зачем мы-то вам понадобились? — спросила Вела, — Вы сами тут так хорошо всё организовали.

— Может, мне скучно одному, — отшутился Марк, — Я человек общительный. Решайтесь, друзья мои. Я приглашаю вас в новый мир. В наш мир. Раз уж мы с вами встретились, значит нам судьба — быть вместе. И действовать сообща.

— «Мы странно встретились, — процедил Пенёк, — и странно разойдемся»…

Лицо Марка опять сделалось бесстрастным и жестким. Он бросил взгляд на часы, обернулся к окнам, за которыми невнятно угадывались какие-то движения, какой-то слабый гул.

— Но что это мы с вами всё — слова да слова. Слово, ставшее делом — вот истинное слово. Я думаю, пора нам взглянуть на них.

Он подошёл к окну, распахнул створки, сделал нам приглашающий жест. Мы подошли, посмотрели вниз со второго этажа.

Школьный двор был полон народу. Ещё недавно, когда мы проходили по нему, он был пуст и заброшен, а сейчас его заполнили люди: мужчины, сплошь в военной камуфляжной форме. Стоящие не как попало, а ровными рядами, ряды образовывали несколько колонн, перед каждой колонной находился, по-видимому, её командир. Все были с оружием: пистолеты, автоматы, ручные пулемёты, гранаты на поясе… В стороне отдельной группой стояли люди в гражданской одежде. Все до единого были подтянуты, неподвижны, в полном безмолвии они смотрели в окно, на нас.

— Вот они, наши «апостолы», — торжественно провозгласил Марк, — Только их не двенадцать, а триста пятьдесят три. Они собрались здесь со всей округи по моему мысленному приказу.