Город Зга Зенкин Владимир

— А чего ради они пришли к вам? Жили себе поживали, и вдруг — приспичило. Подозреваю, что не совсем по своей воле.

— Почему ты так думаешь?

— Встречались мне… экземпляры. Один после общения с вами ударился в землеройные работы с весьма оригинальной конечной целью. Другой ещё только пытается доползти до вас из последних силёнок. Вы ему тут «рай» персональный наобещали со всеми удобствами.

— Рай? — усмехнулся Дафт, — Забавно. Видишь — у каждого своё восприятие. Почему бы и не рай. Но пойми, они — сами. Мы их на верёвке не тянем.

— Да ладно. Узконаправленный телегипноз. Куда той верёвке.

— Уверяю тебя. Просто индивидуальные психочастоты некоторых, очень немногих, подчёркиваю, людей резонируют с частотами нашего информного поля. Они абсолютно добровольно оказываются здесь. Мы помогаем им совершенствоваться. Через недолгое время они сравняются с нами.

— Интересно, — удивился я, — А как же ты передо мной сейчас материализовался? Или это оптический обман? Голограмма?

— Да нет, — засмеялся он, — Это не пустое место. Хочешь потрогать?

Он протянул через стол свою руку, я с неохотой и некоторой опаской прикоснулся к его пальцам — пальцы, как пальцы, достаточно тёплые, сухие, костистые.

— Статизированные сгустки энергий в определённых соотношениях становятся, видимы и ощутимы. Они не материальны, они только выглядят, как материальные, как живые объекты. Внешнее сходство абсолютное. Я принял бывший свой облик. С таким же успехом я могу предстать перед тобой чем или кем угодно: камнем, жидким металлом, рыбой, самым бредовым чудищем, любым человеком. Даже тобой могу стать. Но на недолгое время. Статизированные энергокомплексы всегда самораспадаются. Объяснить это сложно… да и нужно ли? Мы просто умеем это делать. Все умеем. Но практически не делаем. Нам неинтересно, незачем. Есть более полезные занятия. Это я для тебя постарался. В знак уважения.

— Польщён-с, — прохладно усмехнулся я, — И чем же более полезным вы занимаетесь?

— Самое замечательное свойство преобразованных личностей — стремление к конгломерации с себе подобными. То есть, постепенно индивидуальные энергоинформы становятся фрагментами общеединого ультрачеловеческого энергоинформа.

— Что ты находишь в этом замечательного? — не понял я, — Отказаться не только от своего тела, но и от своей духовной индивидуальности. Стать никем? Частью чего-то?

— Частью себя, друг мой. Себя. Но какого себя! — собеседник мой нахмурил густые брови, поднял глаза вверх, развёл ладони, пытаясь найти нужные слова, образ, жест, — Как тебе объяснить? Отдельные наши духовные сущности не растворяются друг в друге, не распадаются. Они, можно сказать, вживлены друг в друга, сплетены множеством связей. Обмен энергией, информацией, обмен эмоциями. То, что чувствует один из нас — чувствуют все.

— Позволь… если всё касается всех и переживается всеми, то, как же вы можете вообще существовать в таком хаосе? Противоречивые чувства, желания, привычки. Люди-то ведь до ужаса разные, этим они и жизнеспособны.

— Две ошибки в твоих суждениях, — после глубокой паузы произнёс Дафт, — Две неточности. Первая — «люди», вторая — «противоречивые».

— Да-да, конечно, — согласился я, — Какие же вы теперь люди! Без плоти. Без всех ощущений и мыслей, связанных с физическим обликом. Откуда ж взяться противоречиям у «чистых духов»? Или всё-таки есть? А?

— И третья ошибка. Самая значительная. Ты ещё не уяснил разницу между сущностными уровнями вас. И нас. Наш на несоизмеримо выше по своим возможностям. Наша психика отличается от вашей во много раз больше, чем ваша от психики первобытного человека, пещерного жителя.

— Ух ты! — язвительно восхитился я, — Вот ведь с каким высоченным интеллектом мне оказана честь общаться. Но знаете, господа, что-то не хочется мне, убогому неандертальцу, рыдать от зависти к вам. Уж позвольте нам остаться в своих пещерах при своём разуме и своих персональных телах. Конгломерация? Красиво звучит. Но как-то не заводит.

— Прошу прощенья, друг мой, если мои слова тебя задели, — доброжелательно улыбнулся мой собеседник, — Меньше всего я хотел тебя обидеть. Да я и не говорил, что мы лучше, или вы хуже. Всё относительно. Мы просто разны. Очень разны. Вы существуете в материально-духовном воплощении. Мы — в духовно-энергетическом. Поэтому психодинамика наша очень сильно отличается от вашей. Вы — принципиально индивидуализированны. Мы — осмысленно конгломеративны.

Однако заметь, я свободно с тобой общаюсь, говорим мы на одном языке в пределах общих понятий. Мне не составляет большого труда вернуться в свою бывшую личность и даже создать живую копию своего бывшего тела. Как видишь, я могу быть таким, как ты. Вопрос, возможно, не очень корректный: сможешь ли ты стать таким, как я?

— И не собираюсь! Ещё чего! — излишне горячо ответил я, — Я и встречаться с тобой не собирался. Сижу здесь и ловлю себя на мысли о напрасно потерянном времени.

— Я не предлагаю тебе это. Всем тем, кто остался здесь в зданиях комплекса… Всем тем, кто пришёл сюда позже… Никто никому ничего не предлагал. Никто не уговаривал и, уж конечно, не заставлял. Но все добровольно… повторяю: добровольно выбрали этот путь. Многие, и я в том числе, прошли его почти до конца. Другие доходят. И дойдут.

— Я — это не все, — хмуро сказал я.

— Знаю я, кто ты. Знаю я цель твоего прихода сюда. Добраться до Ствола. Попытаться погасить излучение. Там, рядом с его источником, возможно, находится тот, кто в силах это сделать. Я прав, скажи? Твоя задача — помешать нашей жизнедеятельности. Если исчезнет излучение Ствола, мы не сможем существовать. Пока мы привязаны к нему. В дальнейшем нашем эволюционировании, я уверен, у нас появится способность самим вырабатывать необходимый спектр энергий и тогда мы не будем зависеть от внешних источников. Но пока, к сожалению, зависим. Вот видишь. Ты собираешься уничтожить нас. Но мы не считаем тебя своим врагом, злодеем. В нашем мире вообще нет таких понятий. Мы не собираемся причинить тебе вред. Мы никому никогда не причиним вреда. В нас не заложено это.

Я был слегка озадачен, но виду не подавал.

— Что же вы от меня хотите?

— Мы только хотим, чтобы ты узнал, почувствовал — кто мы.

— Ну-у… в общих чертах… Ты же мне объяснил.

— Ничего я тебе не объяснил. Ничего ты ещё не понял. Нельзя понять нас находясь не на нашем уровне.

— Ну почему же? — упрямо проговорил я, — Вы — разумные, высокоэнергетированные существа, освобождённые от материальной компоненты… Не просто существа, а одно существо, вобравшее в себя энергетику и интеллект всех составляющих. Вы интенсивно эволюционируете. В каком направлении? По-видимому, основная ваша потребность — присоединять к своей конгломерированной сущности как можно больше самостоятельных человеческих сущностей. Предварительно дематериализуя их. Тем самым повышается ваш совокупный энергоинтеллект, расширяются ваши возможности. Естественно, это происходит в добровольном порядке. Просто у людей, вступивших в контакт с вами или в поле вашего воздействия, непременно возникает желание стать таким же, как вы… то бишь, «дематериализоваться и конгломерироваться». Поэтому вы стремитесь к общению с людьми. Пока что вы находитесь в этих зданиях. Потом, когда у вас появится возможность существовать самостоятельно, без энергетической подпитки, получаемой от Ствола, вы будете перемещаться в любом направлении, по всей планете. И разумеется, вступать в нежно дружеское общение с тёмными несчастными людьми. Пока ещё по глупости пребывающими в своих физических телах. Да ещё и дорожащими своими телами. Уж вы мило и ненавязчиво «рассвободите» человечество от этих предрассудков, от своей пошлой индивидуальности. А дальше перспективы просто восхитительны. Через энное количество лет (а то и месяцев) на Земле будет только один разумный нематериальный житель, какой-нибудь «гипер-супер-ультраинтеллектуальный конгломерат». Одна суммарная надчеловеческая мега-сущность с невообразимыми возможностями. И наверное, это будет уже не земное, а космическое существо. Вот так, — жёстким глухим голосом закончил я, стараясь глядеть прямо в глаза сидящей напротив копии бывшего человека, — Я ничего не упустил, «друг мой»?

Дафт огорчённо вздохнул, откинул голову на спинку кресла, некоторое время молча разглядывал лепной орнамент на потолке. Я тоже безучастно наблюдал за причудливой игрой светотеней в холле: почти незаметные промельки искр, плывучие размывы, шлейфики, мазки от невидимой кисти, едва уловимые искажения очертаний дальних предметов. Странные хозяева Згинского научного комплекса жили-поживали своей странной жизнью.

— Ну что тебе сказать? — легонькое разочарованьице в голосе, — Твои рассуждения — это… это, например, как рассужденья трёхмерного человека в трёх-мерном пространстве о том, как выглядит шестимерный мир. То есть о том, что он никогда не видел и представить себе не может.

— Ничего, — сказал я, — Мы это переживём. И на этом мы расстанемся. Благодарствую за беседу.

— Ещё самую малость, — попросил Дафт, — Мы, конечно, расстанемся. Но напоследок я очень хочу тебе всё-таки показать изнутри, что есть мы. На одну минуту я попытаюсь подтянуть тебя к нашему уровню. На больше не получится — не сомневайся, ты слишком неконтактен для нас. Но ты всё-таки должен хотя бы разок увидеть это, вдохнуть этого…

Я решительно взялся руками за подлокотник кресла, чтобы встать, чтобы двинуться к двери, чтобы уйти отсюда. Я открыл уже рот, чтобы сказать нет, чтобы резко закончить нашу беседу, чтобы послать подальше назойливого собеседника. Не встал, не ушёл, не сказал, не послал… Помешала внезапная ослепительная темнота, оглушительное безмолвие. Темнота не сплошная, а надвигающаяся откуда-то спереди-сверху в виде огромных тяжких глыб. Эти глыбы накатывались одна за другой, одна на другую, подминали меня, мозжили моё сознанье, рвали мою память, и я быстро переставал ощущать себя собою. Глыбы мрака сшибались друг с другом с беззвучным изматывающим запредельным грохотом. Из всех чувств во мне оставалась лишь сухая тоска… тоска по потерянному, по прежнему себе.

Потом тьма перестала быть глыбистой, подвижной, сделалась монолитной скалой вокруг меня, я навечно был запрессован в этом монолите. Я потерял все чувства, даже тоску, я не помнил ничего про себя, всё прежнее осталось далеко-далеко, по ту сторону чёрной скалы… да и было ли оно вообще когда-нибудь?

Я недолго пробыл запечатанным в каменном мраке, скала стала таять, как лед, образовалась чёрная полость, затем чёрный длинный туннель, по которому меня быстро понесла неожиданная жёсткая сила. Вначале во мне, как горошина в погремушке, вертелась единственная куцая мысль: как бы мне не удариться в темноте о каменный выступ темноты, не расшибиться в лепёшку… в тёмную лепешку… А может, во мне уже нечему было расшибаться? Кто я? Кем я стал?.. становлюсь… И это уже казалось неважно, неинтересно.

Туннель начал расширяться и через короткое время превратился в огромную бесформенную пустоту, в причудливую пещеру где-нибудь глубоко в скалах. И тьма вокруг стала не сажево-чёрной, а разбавилась коричневым, вишнёвым и красным.

Я бездумно, безучастно созерцал всё это. Я отчего-то знал, что всё это ещё не главное, не настоящее, это лишь переход, лишь предвестие к главному.

Пустота, в центре которой я плыл, была не совсем пустой, рядом со мной чувствовались лёгкие движения, чьи-то извивы, повороты. Что-то опускалась-поднималось, замирало на месте, приближалось ко мне вплотную, удалялось от меня. Источники этих движений были беззвучны, невидимы, я мельком удивился: как же я всё-таки их ощущал, чем или кем они были? Возможно, они были такими же как я?

Потом вдруг быстро погасло чёрное.

Исчезло впечатленье тьмы, тёмных скал, камней, тяжести, гнёта. Само понятие об этом бесследно стёрлось.

А вместо того вокруг меня, во мне грянуло что-то совершенно непостижимое. Вокруг родилось новое пространство без верха, без низа, без дали, без близи, без чётких границ. Без возможности его осмысленья. Я сам не отделялся и не отличался от него, я был его частью, одной из важнейших его частей; при желаньи — я мог ощутить себя им всем, цельно-огромным, я мог вместить, отобразить в себе всё пространство, а потом сузиться, сложиться в одну любую его малую часть, даже в одну его точку. Ни я, ни пространство не имели размеров-соотношений.

И в пространстве, и во мне напрочь отсутствовали предметы, образы предметов, суть — представление о предметах. Длина, ширина, высота, масса, время — эти категории тоже здесь ничего не значили: они лишь кратко отзвякнули во мне — эхо чего-то забытого.

Зато были цвета. Цветов-оттенков существовало не семь, не семьдесят, не семь тысяч, а миллионы… миллиарды. И все они двигались, взаимопревращались, пропадали и рождались заново. Цвета не являлись цветом чего-то или кого-то, не окрашивали определённый объект, часть пространства. Они жили собственной причудливой жизнью и несли в себе острый смысл. Вот только смысла, сути, назначности их я не мог понять поначалу. И от этого ощущал неуют, ущербность. Потом, постепенно, медленно допонял.

Цвета-оттенки — это информные волны. Это язык. Это мысли, это средство общения… и результат общения существ в пространстве. Существ… Опять очень плавно и неспешно, без потрясений, как само собой разумеющееся, доходило: пространство было обитаемо. Пространство принадлежало разумным существам. Таким же, как я. Как я? Я был одним из них. Иначе бы я их не обнаружил. Существа нельзя было обнаружить органами чувств моего прежнего бывшего мира. Значит, я уже… Я покинул свой прежний мир. Навсегда? Я попытался ужаснуться этому открытию, но не смог. Прежние чувства уже не работали во мне. Вместо них рождались другие. Я с любопытством наблюдал происходящее.

Существам было не тесно в пространстве, они не имели ни размеров, ни массы, ни срока жизни. Они все двигались, свободно проникая сквозь друг друга и сквозь меня. Это приятно-волнительное ощущение: свежеветренный пьянящий порыв, по прежним чувствам-понятиям; а главное, теперешнее: цвето-порыв, цвето-всплеск, цвето-восторг… Эти съединения и разлёты бестелесных обитателей пространства происходили непрерывно, я, как и остальные, привык к ним, стремился к ним. Всё пространство пульсировало цветными шквалами. Я понял, что все мы в этом пространстве являем много-целое, прекрасное ОДНО с нашим общим сверхдухом, сверхсознаньем. Мы можем всё. Мы не хотим ничего. Лишь съединений — разлётов, съединений — разлётов, информных исторгов наших сущностей… наших и тех, кто ещё достигнет насих будет ещё много, превозмогших убогое прежнее бытиё… чем больше их будет, тем многозначней наш смысл. Съединенья — разлёты. Наслажденье — познанье. Совершенство себя в интеллектном энергомире. Я — всё. И всё — я. Мы. Он. Конгло. Первый обитатель этого восхитительного мира. Единственный. Другие не нужны — невозможны. Любые другие станут Им. Мною. Нескончимым. Способным нести вселенскую Истину — Абсолют. Конгло. Ничего. Кроме…

Вокруг продолжал своё неистовство океан чистых тончайших энергий, берущихся ниоткуда, исчезающих в никуда. Всё пространство, всё прошлое, настоящее и будущее являло собой миллиардоцветную бурю, фантасмагорию, самый совершенный во вселенной мыслительный процесс, самый грандиозный чувственный акт. Любоваться этим можно было бесконечно. А участвовать в этом, принадлежать этому — было превыше любых надчеловеческих счастий.

Но что-то не всё обстояло благополучно в новом моём мире. Время от времени резкие неприятные рывки сотрясали пространство. От этого тускнели цвета, нарушалась гармония их сочетаний. Вместе с рывками-ударами возникал какой-то мутный нелепый сгусток — сизая пелена чужой энергии пыталась достичь меня. Я отстранялся, уходил от неё, но она не отставала, и с каждым рывком — а рывки становились всё чаще и жёстче — приближалась и, наконец, накрыла меня. Я метался, барахтался в душном отвратном мареве, тщетно пытаясь высвободиться. Бесцеремонная сила потянула меня вниз, я перестал быть невесомым, я, беспомощный, ничего не понимающий, падал в какую-то пропасть, на каменное дно, навстречу своей погибели. Сознанье моё померкло раньше, чем я достиг дна.

Глава одинадцатая

… у меня была высшая цель, и она была под силу только мне.

Станислав Лем

Когда я пришёл в себя, вокруг качались стены, об-шитые искусственной кожей, снижался мне на голову и взмывал вверх наглый потолочный узор.

Я сидел в прежнем раскидистом кресле в прежнем фойе и чувствовал себя так, словно взлетел в этом кресле в космос с ускорением десять «же». В фойе не было ни души. Кресла вокруг были пусты. В голове тяжело, тревожно звенело. Во рту — сухость и горечь, в глазах — мелкая резь.

Сделав над собой неимоверное усилие, я поднялся с кресла, постоял, с трудом держа равновесие, тупо глядя вокруг. Почти не соображая, где я и зачем я. Чей-то невнятный приказ, тёмный окрик возник-всплыл во мне, повернул меня куда-то, повлёк вперёд.

Я дошёл до выхода в изнеможении, словно продирался по грудь в непролазном снегу. Что-то вязкое и упорное мешало идти, тянуло назад, я не мог и не пытался вникнуть, что именно.

Я кое-как выбрался из фойе, на неверных ногах спустился по ступеням, пересёк асфальтовую площадку и, не зная почему, направился к дальним зелёным зарослям, подальше от зданий, от Ствола, от всего что было… В голове у меня сквозь глухой звон проступали чьи-то слова. Я довольно долго шёл по густой траве среди кустов и одиночных деревьев.

Шаги мои становились всё уверенней. Войдя в заросли, я остановился, вздрогнул, словно окаченный ледяной водой. И «ледяная вода» смыла моё наваждение. На траве сидели Вела с Лёнчиком, встревоженно смотрели на меня.

— Боже мой! — бросилась ко мне Вела, а за ней и Лёнчик, — Жив! Наконец-то!

— Вы? Здесь? — приходил я в себя от изумленья, — Зачем? Что случилось?

— С тобой случилось, Игорь! С тобой. Вторые сутки — никаких вестей, никаких посылов!

— Как, вторые сутки? — не понял я. Взглянул на руку, на часовой календарь. Поднёс часы к уху — тикают. Вот оно что. Это та самая обещанная мне минута. «Взгляд изнутри». Часов тридцать моё безжизненное тело провело в кресле в том проклятом фойе. А весь остальной я эти тридцать часов…

Я опустился на мягкую тёплую траву, вытянул ослабевшие ноги. Похоже, что компания призраков во главе с любезнейшим господином Дафтом бросила все свои немалые силы, чтобы ускорить процесс моей дематериализации. Я все же вернулся. Вернулся… Сизая маревная энергопелена, невесть откуда взявшаяся… Упрямая сила, бросившая меня вниз…

— Вела! — я взял её за хрупкие плечи, — Вела! Ты? Как?.. Как ты узнала?

— Не знаю. Почувствовала. Когда человека любишь, то… всё про него чувствуешь. Ждали-ждали… От тебя — ничего. Мы и пошли с Лёнчиком.

— Лёнчик, а ты-то как? — обеспокоился я.

— Почти нормально. Вот смотри, — он расстегнул рубашку, продемонстрировал мне уже сухую болячку на месте раны под ключицей, — Здорово, правда?

— Невероятно, но рана полностью затянулась, — подтвердила Вела, — Чувствует он себя неплохо. Так вот, мы пришли сюда сегодня. Внутрь решили не заходить.

— Вы поступили намного умней, чем я. Самонадеянность меня подвела.

— Мы поняли, что ты там, в здании. И одновременно где-то очень далеко.

— Да. Тело моё сидело там в кресле. А сам я был так далеко, что мог оттуда не вернуться. Если бы не вы. Меня пытались дематериализовать. В зданиях комплекса обитает энергоинформное существо. Интеллектный хищник. Он питается энергией, выделяемой при дематериализации людей и излучением Ствола. Он вбирает в себя души, освобождаясь от тел. Благодаря этому он растёт, развивается. Причём делает это без малейшего внешнего насилия. Преобразует психику мощным гипнозом. Человек сам охотно расстаётся с телесной оболочкой. Я на себе испытал… самоуверенный идиот. Думал, в любую секунду смогу послать его к чёрту.

— Я почувствовала, что ты становишься другим, — тихо сказала Вела, — Я почти не узнавала тебя.

— Он сумел отключить меня от действительности. И перетянул всю мою сущность в своё лучевое поле. У него совершенно иная энергетика. Недоступная для нас. Ужас! — я вспомнил своё недавнее состояние: острый мурашистый холодок скользнул по спине, — Но как тебе удалось пробиться, обнаружить меня, да ещё и вытащить оттуда?

Я видел покрасневшие, припухшие глаза Велы, углубившиеся морщинки на переносье, нездоровую бледность щёк, подрагивающие тонкие пальцы. Непросто ей досталось моё спасенье. Она спасла меня и нас всех второй раз… «Второй раз! — мысленно прокричал я себе, — Слышишь, ты! Слабая женщина… А ты, герой-предводитель, что сделал полезного? Только влип в беду по своей вине».

— Самой мне не удалось бы. Мы оба сконцентрировались. Вот тут, с Лёнчиком сели, собрались. Мы думали о тебе, как о самом дорогом для нас человеке, без которого мы… не можем. И ещё — Пенёк нам помог.

— Как Пенёк? — опешил я.

— Так. Его душа, его сущность с нами. Она вернулась к нам. Я чувствую её. Ты тоже почувствуешь. Просто ты сейчас уставший, раздёрганный.

— С ума сойти! Пенёк… С ним можно общаться?

— Не знаю. Его энергетика подключилась к нашей. Я сразу поняла. Причём, она была очень сильной.

— Да, — угрюмо сказал я, — Со смертью человека его энергоинформ увеличивает свою мощность. Намного увеличивает. Переходит на новые уровни.

— И ещё… В то самое время я думала ещё про одного человека. Знаешь про кого?

— Знаю. Может быть, это он и довёл вас до меня.

— Слушайте, — забеспокоился Лёнчик, — а этот самый, ну… энергозверь этот… нас тут всех не накроет?

— Тут? — подумав, ответил я, — Наверное, нет. Как я понял, это существо может нормально функционировать только при определенном соотношении излучений Ствола. Здания комплекса, кроме станций зондирования, расположены по полуокружности, радиус которой и определяет это соотношение. Удаляться от Ствола на большее расстояние оно пока не может. Пока! Существо быстро развивается. Осмысленно развивается, преобразует себя. Возможно, очень скоро оно не будет зависеть от излучений Ствола. Представляете, что грозит человечеству? Спущенный с энергоповодка супер-дух, интеллектуал, эстет — ласковый и нежный пожиратель душ. Это намного страшней, чем какой-то маньяк — «зиждитель». Потому что никто не будет ему сопротивляться. Никто ничего не поймёт.

Вела и Лёнчик сидели молча, осмысливая мои мрачные предсказания.

— Слушайте, а если излучение перестанет выходить? — спросил Лёнчик, — Этот, как его… этот гад пропадёт?

— Должен, — ответил я.

— Так чего мы сидим тогда? Пошли быстрей. Засыплем Ствол. Завалим камнями, ветками, чем там ещё… Давайте что-то делать.

— Камнями-ветками, мой дорогой, это вряд ли, — улыбнулась Вела, — Но ты прав, надо идти. Там что-нибудь придумаем.

— Если б можно было пройти к Стволу, — сказал я, — я бы не попал в эту передрягу. Энергобарьер по всему радиусу. Я не смог его преодолеть.

— Ты был один, — объяснил мне Лёнчик, — Потому и не смог. А теперь мы вместе. Да мы его — одним махом!

Я в раздумье посмотрел на вечереющее небо. Солнце уже село. На облаках гасли его прощальные выблески. Стоит ли, на ночь глядя? Может, переночевать где? А утром со свежими силами… Но за ночь может многое измениться. Кто знает, на что будет способен утром коварный «конгломерат» господина Дафта. Особенно после того, как я сбежал от него. И он понял, насколько серьёзные мы противники. Вела с Лёнчиком настроены идти. До Ствола, в общем-то, совсем недалеко. Ладно. Рискнём.

Мы прошли вдоль всех зданий комплекса, держась от них на приличном расстоянии. Шли быстро, но осторожно, оглядывая из-за деревьев восьмиэтажные параллелепипеды корпусов. На строгий бетон ложились вечерние тени. Окна были пусты, на беглый взгляд, безжизненны. Но, присмотревшись, за тёмными стёклами можно было заметить слабые взблески, тусклое мерцанье. Всё-таки, была там жизнь. Чужая. Опасная.

— Такое построить, а! — удивлялась, Вела, — Это в нашей-то провинциальной Зге! Сколько же людей там работало?

— Насколько я помню, — ответил я, — говорилось о четырёх тысячах. Но сейчас там где-то около ста девяноста. Вместе с пришедшими: военными, местными жителями. В основном, это уже не люди. В нашем обычном понимании. Конгломерат сущностей, как мне объяснили.

— Как же так с ними вышло? — сокрушённо покачала головой Вела, — Это всё после взрыва в Стволе?

— А его можно увидеть, этого кломерата? — азартно блестя глазами, спросил Лёнчик.

— Можно. Он способен принять внешнюю форму кого угодно. Но это не настоящий он. У него нет телесной оболочки, нет объёма и массы. Это сложнейшее сочетание полей многих видов энергий и информов: тонких, сверхтонких, вообще, неведомо каких. Он обитает в этих зданиях, но может выходить наружу, передвигаться в пределах своего эффективного радиуса.

— А чего ему от нас надо?

— Это же мыслящее существо. Он прекрасно понимает, для чего мы идём к Стволу. Он намерен нам помешать. Для этого он организовал энергобарьер. Надеюсь, там дальше интенсивность его слабее, и нам легче будет пройти.

Мы вышли на большой заброшенный пустырь, поросший бурьянной травой и чахлыми кустами дикого шиповника. Вероятно, пустырь был расчищен для строительства чего-то грандиозного, относящегося к комплексу. Были снесены частные дома во имя будущей бетонной громады. Но строить так и не начали. Может быть, не хватило средств, а скорей всего, помешали роковые события последнего года.

За пустырём был покатый взгорок, на вершине которого располагалась метеорологическая станция. И сейчас от неё ещё оставалось приземистое здание с черепичной крышей, ограда, за которой стояли бесхозные мачты флюгеров, ветроуловителей, решётчатые ящики на ножках для измерительных приборов. По данным метеостанции городское радио в старые добрые времена объявляло погоду. Иногда прогнозы сбывались.

По другую сторону взгорок соседствовал с большим парком культуры и отдыха, ещё памятным нам с Велой, с качелями-каруселями, киосками с газ-водой и мороженным, танцплощадкой и стрелковым тиром. Но за двадцать бросовых лет парк — даже на дальний взгляд — зарос и одичал, культурно отдыхать: пить газ-воду, есть мороженное, танцевать и стрелять по мишеням там, было некому.

Мы остановились на взгорке. Сзади, уже на приличном расстоянии, были видны здания комплекса.

Странную и тревожную картину они являли. В сгустившихся сумерках многочисленные окна бледно светились. Все до единого. На фоне темнеющего неба и совсем тёмной древесной листвы этот свет так не походил на обыденный весёлый свет электролампочек, на романтичный свет ночников, свечей…

Светилось Нечто. Неестество. Запредельность. О которой лучше бы вовсе не знать, держаться бы от неё подальше. Лучше бы. А она… вот она перед нами и ей есть до нас дело.

Мерцающий бледный туман накапливался над корпусами. Постепенно он уплотнялся, вытягивался веретеном в нашу сторону. Медлить было нельзя.

Мы приблизились к энергобарьеру, проходящему по взгорку, попробовали его на ощупь. Нет, так просто не пройти. За полтора шага поначалу лёгкая воздушная завеса, каковой она ощущалась ладонями, делалась упругой невидимой резиной, которую невозможно было ни порвать, ни растянуть.

— А давайте с разгону, а? — предложил Лёнчик, — Все вместе разбежимся и…

— Не выйдет, — ответил я, — Силу надо одолевать такой же силой.

— Погодите, — сказала Вела, стоя вплотную к барьеру, протягивая к нему руки, — Ну-ка подумаем, что это всё-таки за сила? Для чего он здесь, этот барьер?

— Чтобы не пропустить никого к Стволу.

Никого? А вон смотри, летучая мышь пролетела.

— Она пролетела высоко. Хотя…

— И мотыльки пролетают. Совсем низко. И комары. Этот барьер не для всех. Если это стена, пусть энергетическая, она должна быть непроходима ни для человека, ни для мыши, ни для комара. Ты согласен?

Вместо ответа я отошёл на несколько шагов, поднял с земли камушек, с размаху бросил его вперёд. Камень свободно пролетел, не встретив никакого препятствия, упал далеко внизу.

— Видишь? — сказала Вела.

— Вижу-вижу-вижу… — осеняла меня ещё нечёткая вспышка-догадка, — Похоже, что этот барьер смастерили не обитатели комплекса. И никто другой.

— Именно, — подтвердила Вела, — Его создали мы. Он существует только для нас. Точнее, для тех, кто хочет его преодолеть. И чем сильнее мы этого хотим — тем крепче барьер.

— Это отраженная в нас наша сила. Но границу отраженья всё-таки поставили они, — я кивнул в сторону восьмиэтажек, — Очень остроумно. Всего-то навсего сообщить, что барьер существует и проходит именно здесь. Поверив в это, мы сами себя заперли.

— Да. Они ухитрились внушить нам это. И мы преобразовали собственное психополе в физическую преграду.

— Значит, — заключил я, — для тех, кто не знает о барьере или не верит в него, барьера не существует.

— Мы уже не можем в него не поверить.

— Чего это — не можем? — бодро возразил Лёнчик, — Вот смотрите, — он тряхнул своей соломенной шевелю-рой, вытянул руку перед собой, звонко нахально крикнул, — Никакого барьера нету! Всё враньё! Эй вы там, придурки! — погрозил кулаком светящимся окнам вдали и двинулся вперёд. И опять резко упёрся в невидимую тугую резину.

— Успокойся, сынок, — сказала Вела, — Эта вера уже внутри тебя, в подсознаньи. Она тебе не подчиняется.

— Ладно. Хорошо. Не подчиняется, — рассуждал я, — Пусть так. Барьер существует. Но почему именно здесь? Граница барьера — менее стойкая категория. Давайте её передвинем. Сосредоточимся. Он есть. Но он не здесь совсем, этот барьер. Не. Здесь.

Откуда мы могли знать, как это делается? Мы знали. Мы встали втроём в один ряд. Вытянули вперёд руки. Ощутили самыми кончиками пальцев чуточное уплотнение воздуха — начало барьера. Отступили на четверть шага. Чтобы никаких ощущений… ничего. Впереди — ничего, впереди — свободно, ничего похожего на барьер. Барьер дальше, гораздо дальше — гораздо дальше… Разгонялась в нас, набирала значение Мысль. Об. Этом. Мысль одна на троих — ничего кроме… Мысль утраивалась, удесятирялась, множилась, странно изменялась, превращаясь в чистый энергопоток, в несомненность самой себя, в направленное превозможье, в реальность перед нами.

Когда эта реальность — почувствовали мы — окончательно состоялась, мы, не сговариваясь, не видя друг друга, уверенно шагнули вперёд — шаг, другой, тре-тий, ещё шаги — впереди по-прежнему пусто. Барьер отодвинулся. Далёко ли? Для нас это было уже не важно: теперь мы отодвинем его, куда захотим.

Мы облегчённо вздохнули, повернулись друг к другу.

— Как это у меня получилось? — с удивленьем разглядывал свои ладони Лёнчик, — во мне, как будто, был другой человек. Я делал всё правильно?

— Конечно, правильно, — смеясь обняла его Вела, — Молодец! Ты же у меня згинец.

— Так я теперь могу всё, что угодно передвинуть? — преисполнялся собственной значимости Лёнчик, — И кирпичную стену могу передвинуть? Или развалить.

— Очень возможно. Только зачем? Всегда себя спрашивай — зачем? Для чьей пользы?

— Погодите со стенами, — в тревоге сказал я, — Вон посмотрите. С нами, кажется, решили всерьёз пообщаться.

От зданий комплекса к нам быстро летело бледное облако. Восьмиэтажки были тёмны: ни одного светящегося окна. Они все летели к нам. Все. Весь конгломерат господина Дафта. Он видел, он знал, что барьер для нас уже не преграда. Преградой теперь он намерен стать сам. И это очень серьёзно. Мои спутники тоже быстро поняли это.

— Ничего-ничего, прорвёмся, — подбодрил я их, потрепал Лёнчика по взъерошенному затылку, — Быстро вперёд. Главное — не слушать их. Не вникать. Не останавливаться. Ни в коем случае не останавливаться.

Мы успели спуститься со взгорка в низину, в густые сумерки, вышли опять на какие-то буграсто-колдобинные, поросшие кустарником пустыри, когда облако накрыло нас. Внешне ничего не изменилось, сумерки даже посветлели, хотя всё вдали размылось слабой восковой дымкой. Мы шли быстро, не сомневаясь в направленьи, не удивляясь, откуда мы знаем, куда идти. Ничто пока не препятствовало нам, не мешало движенью. Оно — это бестелесное существо, скопище чужих разумов и психик, эта энергохимера — по-видимому, решило обойтись без физического воздействия на нас. Наша победа над барьером была ли тому причиной? Либо печальные события на школьном дворе послужили уроком? У него хватало других средств.

Я внимательно оглядывал своих спутников. Я знал, что в их психику и в мою пытается вломиться неведомая чужая сила. За себя я почему-то был спокоен: я уже побывал в их мирах-измерах, я вырвался оттуда и, наверняка, урвал с собой хоть мало-мальскую неневосприимчивость, иммунитет к этому. Я так полагал. А вот спутники мои, похоже, были более уязвимы. Я это почувствовал по их взглядам.

Они шли вместе. Вела держала за руку Лёнчика, настороженно озиралась по сторонам, смотрела вверх, отовсюду ожидая опасности.

Постепенно шаги их замедлялись, делались мелкими, неуверенными. Потом они вовсе остановились.

— Вела! Лёнчик! Вперёд! — призывал я их, подталкивал в спины, брал за руки, тащил за собой, — Нельзя стоять. Дорогие мои! Вперёд! Они отстанут. Вот увидите.

Пройдя несколько шагов, Вела с Лёнчиком вновь останавливались. Они молчали, с болезненным напряженьем глядя на меня. Они переставали меня узнавать. Что с ними происходило? Ладно Лёнчик, он ещё ребёнок, его психика поддатлива. Но Вела! Неукротимая Вела…

Моя голова тоже словно стягивалась тугим резиновым колпаком. Перед глазами всполыхивали какие-то размытые фигуры, абрисы, сложноцветные пятна… Меня приглашали, меня тащили опять — туда…

«Ах ты ж гнусная тварь! Урод бестелесный! Энергоублюдок! Хрена ты нас получишь!! Сдохнешь сам!..»

Вовремя взялась злость-остервененье. Я стиснул зубы до скрежета, охватил ладонями голову, отбросил ладони прочь, выдрав-выкинув из себя всё отстороннее, всю цветную плывучую бредь.

— Не вникать! Не поддаваться! Думать против! Ненавидеть! Вперёд! Вела! Опомнись, вернись в себя! Впер-рёд!!

У Велы не получалось вернуться. Её могучая психика на этот раз не успела вовремя построить защиту, смялась-спеленалась химерными галлюцинациями. С Лёнчиком произошло тоже самое. Он совсем ещё не умел сопротивляться агрессии чужого многосутнего духа.

Внешне они были в здраве-сознаньи, неохотно делали по нескольку шагов вперёд, если я их уговаривал, подталкивал, тянул за собой. Но смотрели на меня молча, озабоченно-удивлённо, как на неопасного, но совершенно незнакомого человека. И друг на друга они взглядывали уже с невнятной тоской-потерей. Они и друг друга уже переставали узнавать. Самое страшное оружие применил против нас проклятый конгломерат — насильственное забвение. Чем противостоять?

«Спокойно… спокойно. Всё в твоих силах, — зло приказывал я себе, — Только ты… Соберись. Сконцентрируйся. Верни их! Их можно вернуть. Это в них еще неглубоко».

Но пробиться к ним я не мог. То, что удалось Веле, когда я находился там в фойе, «в гостях у господина Дафта», никак не получалось у меня. Мерзавец Дафт учёл свой промах. Наш враг оказался предусмотрительней нас. И лучше, чем мы подготовился к бою. Всё-таки в его конгломерате было почти две сотни духовных содержаний бывших людей, вероятно, в том числе и сподобных. А нас — всего трое.

— Мнэ-э… Воистину, люди неисправимы. «Всего трое». Как был ты самоуверенным пижоном, так таковым и остался. Это путешествие ничему тебя не научило. Эй, месье «центр Вселенной», я к вам обращаюсь!

Эти слова никем не произнеслись, они сами возникли в моём мозгу. И слова эти могли изойти только от одного человека. Я ошарашенно завертел головой, оглядываясь.

— Пенёк! Пенюша! Ты! Где ты?

— В принципе, везде. Вокруг тебя. Но могу и конкретизироваться. Судя по вам, надо мне как раз конкретизироваться. Что-то смотритесь вы слегка… нетоварно.

— Пенюша! Дружище! Как я рад тебя… слышать!

— А видеть не рад? Вот он я какой. Любуйся.

Над нами плыл-покачивался желтоватый прозрачный сгусток воздуха — невесомая двояковыпуклая линза метров десять в диаметре. Поверхность линзы была не гладкой, а слегка расплывчатой, рябистой, искристо пульсирующей, как вода под мелким дождём. Я протянул вверх руку — ладонь, ощутив легчайшее покалывание, свободно прошла сквозь поверхность.

— Не спеши. Я сам спущусь. Быстро приводите себя в порядок и топайте, куда надо.

Линза спустилась, и мы все очутились внутри желтоватой спокойной прохлады. У меня снялось с головы давящее напряженье, стало легче дышать. Я был почти в полном порядке. Но на Велу и особенно на Лёнчика ещё продолжали действовать наважденья белесого облака. Я взял их за руки, осторожно повёл вперёд, словно двух блаженненьких. Линза двигалась вместе с нами.

— Пенёк, спасибо тебе. Как ты вовремя, слушай! Ты следишь за нами, да? Ты чувствуешь нас?

— Наблюдаю. Как вы делаете глупости одну хлеще другой.

— Да, да, наверное… Слушай, дружище, а… как же ты здесь ещё… на этом… так сказать?.. Разве ты не?..

— Пока что здесь. Временно. Куда денешься. За вами надо присматривать.

— Здорово! — глупо засмеялся я, — Слушай, а ты… ведь не материален, да? И они — эти… тоже нематериальны. Вы же вроде бы… с ними… как бы…

— Чушь собачья! — рассердился Пенёк, — Разные вещи. Они — дематериализованы. «Де» — ясно тебе? Искусственно. Вопреки правилам и устоям данного размета бытия. А я — законно умерший. Понял?

— Не очень, — честно признался я.

— Ладно. Не обязательно пока понимать. Главное — дойти. Мы постараемся изолировать вас от этого весельчака.

— Мы?

— Да-да. Есть ещё вам союзник. Вон он, на подходе.

Сквозь изменчивую границу линзы было плохо видно, но, присмотревшись, я разглядел вверху второй такой же сгусток. Он в плавном пареньи опустился, обволок нас: ещё один лёгкий порыв прохладного озона, сгустившиеся вокруг тона жёлтого, потемневшая до янтаря, взыгравшая новыми расплывами-искрами плёнка поверхности.

— Вот так. Теперь вы под двойным слоем.

— Это кто, Пенёк?

— Не узнаёшь? Хэ. Вот видишь, Вилен, нас уже в упор не узнают. Стоит человеку элементарно умереть: пустяковое, в общем-то, дело, причём, из благих же — позволю заметить — побуждений, как тут же перестают узнавать и здороваться. Они все такие, материализованные невежды, не обижайся на них.

— Тебя-то, Пенюша, я сразу узнал. Ты хочешь сказать, что с тобою?..

— Вилен, кто же ещё. Героический укротитель экскаваторов.

— Как? Он разве?..

— Он тоже законно умерший. На своём боевом рубеже.

— Кто его? Какой мерзавец?

— Да нет, — услышал я знакомый хрипловатый голос Вилена, — Просто сердце не выдержало. Сам не ожидал.

— Ещё бы, — проворчал Пенёк, — Дни и ночи не слазить со своей землечерпалки. Без еды, без воды. Какое сердце выдержит? Канаву свою так и не докопал.

— Ничего. Зато, как видите, здесь пригодился.

— Как жаль, ребята! — сокрушился я, — Что всё так… с вами… Так несправедливо…

— Хватит болтовни, — бесцеремонно оборвал меня Пенёк, — Быстрей веди их к Стволу. Быстрей. Они уже начинают очухиваться.

Вела с Лёнчиком, покорно плелись за мной. Они смотрели на меня уже более осмысленно, уже постепенно что-то вспоминая.

— Да, друзья, — бодро сказал я, — Теперь всё в порядке. Теперь с вашей помощью мы дойдём.

Но Пенёк перестал разделять мой оптимизм.

— Наш провожатый весельчак активизируется. Похоже, он вскрыл все свои энергоресурсы. Он уничтожает часть себя, чтобы пробиться к вам. Надолго ли хватит нашего фона, я не знаю.

Я это увидел сам. И колючий тоскливый морозец возник у меня в груди.

Поверхность сдвоенной линзы ходила ходуном, словно по ней хлестали порывы жесточайшего урагана. За её пределами было мало что видно, белесая пелена искажалась складками-волнами, грибовидными вывертами, пенистыми взрывами-росплесками, сгущалась, закручивалась в кометы, спирали, воронки, раковины, в осьминожьи щупальца, в снопы кривых игл в причудно-дикие фигуры. И вся эта фантомная нечисть рвалась к нам, мяла-корёжила нашу единственную защитницу — линзу.

Граница линзы мутнела, меняла цвет от смоляно-янтарного до матово-белого. Сгустки света остервенело бились о поверхность, расплющивались по ней, пытаясь её прожечь, проломить, вновь стягивались в клочья, в жгуты, в бледные протуберанцы, отрывались и уходили вверх за новой силой и яростью. Внутри мимо нас проносились острые сквозняки, просверки, свисты…

Мы не могли в полноте, в сути воспринять этот поединок, нечем было это сделать, не было у нас таких органов чувств. Мы видели лишь косвенное визуальное его проявленье. Но этого было достаточно, чтобы понять, что дафтовский конгломерат решил одолеть нас во что бы то ни стало. Как помочь Пеньку и Вилену? Они действительно долго не выдержат. Не успеем дойти.

Мои собственные энергетические посылы, как ни концентрировался я, как ни пытался их переформировать и усилить, мало что могли изменить. Мощность энергоинформа человека из плоти и крови несравнимо слабее мощности чистой, «высвобождённой» человеческой сущности.

Выход один. Один. Другого выхода нет. Кому-то из нас надо избавиться от плоти и крови. Что значит — кому-то?!

— Пенёк! — крикнул я, направляясь назад к краю линзы, — Ребята, продержитесь ещё немного! Минут десять хотя бы. Постарайтесь, чтобы они не останавливались, — я кивнул на Велу с Лёнчиком. Вела стала оборачиваться на мой голос, я быстро отвернулся, чтобы не встретиться с ней глазами, — Уговаривайте их, приказывайте им, пусть двигаются! Я догоню вас. Втроём мы справимся.

Я выскочил за пределы линзы. Лицо мне оплеснул жгучий электрический ветер. Над головой бесились белесые вихри.

Я бросился бежать, что есть сил, по тёмному пустырю. На ходу разглядел какое-то бесформенное сооружение, повернул к нему. Это оказалось грудой бетонных фундаментных блоков, невесть когда для неведомых строительных надоб привезенных сюда и брошенных как попало. Какое — никакое, а укрытие.

Переведя дух за блоками, я оглянулся. Белесое облако меня не преследовало, оно по-прежнему свирепствовало вокруг линзы. Наверное потому, что я бежал в сторону противоположную от Ствола, а значит, уже не представлял для него большой опасности. Дафт ещё не понял, зачем я бежал, но в любую секунду мог понять. И тогда…

— Игорь! Не будь идиотом! — вновь возник во мне голос Пенька, — Опомнись! Это самое худшее твоё решение.

— Оно единственное, — огрызнулся я, — Пенёк, не мешай. Мне надо сосредоточиться. Защищай лучше наших, не отвлекайся.

Да, мне надо сосредоточиться. Можно, конечно, воспользоваться складным ножом, который у меня во внутреннем кармане куртки. Но это показалось мне как-то пошло, примитивно. Как-никак — я всё-таки сподобный. Я не сомневался, что смогу сфокусированным волевым посылом остановить сердце. После это-го — несколько минут сомнительного небытия — клинической смерти. Потом всё закончится взаправду. Моя новая «рассвобождённая» энергетизированная сущность примет форму красивой желтоватой линзы прозрачной «летающей тарелочки» — и двинется на помощь моим друзьям. Пусть попробует выродок Дафт одолеть нас. Мы тоже кое-что можем.

Страницы: «« ... 56789101112 »»

Читать бесплатно другие книги:

Сколько раз Надежда Лебедева давала себе слово не впутываться в криминальные истории и не изображать...
Представители эксцентричного семейства Лампри гостеприимны, дружелюбны, милы – и вечно сидят без ден...
Жан-Мишель Генассия – новое имя в европейской прозе. Русские читатели познакомились с этим автором, ...
Впервые на русском – новый роман от автора международного бестселлера «Мой парень – псих» («Серебрис...
Двое были главами государств, один – министром. Но они вошли в историю как команданте. Это высшее зв...
Деметрия Девонн «Деми» Ловато – знаменитая на весь мир американская певица и актриса. Она снималась ...