Город Зга Зенкин Владимир

— А если Кайма приблизится?

— Что с того? Может — уеду. В последний момент. Может — нет. Не очень-то я боюсь, Каймы этой. И Стаи. Может, я понять хочу… кой чего. Считаете блажь стариковская?

— Не считаю.

— Старый я. Помирать беспонятной пешкой — обидно.

— Я тоже надеюсь понять.

— На всё — Вышня воля. А пока — тихо здесь.

Здесь действительно было тихо. Мы, не торопясь, шагали к берегу Спади. Времени было предостаточно. Я подумал о том, как нам негаданно повезло, что мы очутились здесь, в этой глухомани, где не видно ни армейских баз, ни постов слежения с радарными установками, ни пропускных пунктов, ни патрулей на дорогах, ни самих дорог, а единственная железнодорожная ветка благоразумно перекушена неведомой силой, пришедшей из-за Каймы.

По словам Итвана, вдоль Каймы каждые полчаса пролетали патрульные вертолёты. Но это были мелочи, никак не могущие нам помешать.

Если б мы не отвернули с автотрассы вчера, не потащились, очертя голову, через пыльную песчаную степь с чахлой травой… Если б не нагнал нас диковинный автодрандулет Итвана, возрастом не намного уступавший хозяину… Итван возвращался из Нижнего посёлка с продуктами. Если б мы не рассказали ему, кто мы, куда идём, и он без тени удивленья не посадил бы нас к себе в машину… Если б…

Поразительно много «если б» проложило наш путь сюда, к Кайме. По логике вещей, мы не должны были, не могли никак до неё добраться. Очень могущественные и очень несентиментальные люди обязаны были нам помешать. Но мы дошли. Потому, что мы жили уже по другой, невещественной логике, по логике чуда.

Чудом было всё, что мы смогли. Мы проделали путь в три тысячи километров. Без документов (паспорта у нас изъяли дальновидные власти), без достаточных денег, без чёткого плана действий, без навыков конспирации, с двенадцатилетним ребёнком на руках. Наши наблюдатели и преследователи, матёрые профессионалы, теряли нас из виду там, где никак не могли потерять. Мы странным образом оказывались с ними в разных поездах, едущих в одну сторону. Непостижимо ломались, сходили с дороги их новейшие машины, следовавшие за развалюхой-автобусом, увозившим нас. Они на секунды не успевали к нам у билетных касс, на посадочных платформах, в вокзальных круговоротах людей. Мы никуда не убегали от них, мы просто ехали своим путём. Я не видел лица ни одного из них. Я их всех чувствовал. Я чувствовал всё, что они делали. Их было не меньше десяти.

В конце концов мы вышли из автобуса посреди степи и долгие часы шагали по знойному безлюдью, не зная куда, но туда, куда было нужно. И уже в сумерках нам, шатающимся от усталости, явился наш спаситель Итван.

Теперь уже почти всё позади. Когда проснутся Вела с Лёнчиком, мы перекусим и пойдём напрямик к Кайме. Плевать нам на патрульные вертолёты, ничто не сможет остановить нас. А пока они спят, я успею взглянуть на Стаю. Это недолго.

— Послушайте, Итван… А как вас всё-таки по отчеству?

— Итван.

— Вчера не до разговоров было. А сейчас… Что вы думаете обо всём этом? — я кивнул на горизонт, что-то это должно значить.

— То и значит, — Старик на ходу набивал табаком свою чёрную трубку. Вместо кисета он использовал деревянный цилиндрический школьный пенал, — То, что каша, которую здесь заварили — ох и туго отхлебнётся. Не встала бы нам поперек.

— Кому — нам?

— Человекам — нам. Всем сущим, что ни на есть. А то и грядущим.

— Даже так?

— У меня старший сын работал в одном из модулей научного этого… комплекса. Приезжал. Рассказывал. То что, можно. И даже — что нельзя. Вместе домысливали. Не даётся.

— Помогите и мне домыслить.

— Ты згинец? — Итван, к моему удовольствию, перешёл на «ты», — Родился там?

— Да.

— Ну тебе должно быть хоть что-то ясно.

— Пока ничего. Я жил далеко отсюда.

— Что тебя интересует?

— Скажите, почему взорвали бомбу? Взорвали же бомбу? Не ошибся я?

Итван разжёг свою трубку, выпустил слоистый клуб дыма.

— Экхм. Это такой совершенно секретный секрет, что он известен всем. Отчего-то. Но до бомбы было и другое.

— Что?

— Источник излучений им никак не давался. Очень хотели они его прибрать к рукам. Особенно военные.

— Зачем он военным?

— Ну как же. Излучения, о которых никто ни сном ни духом. Ни один прибор их не ловит. Кроме человека. А человек… человек изменяется от них. Воздействовать можно на человека. С их помощью. На расстоянии. Вот. Поэтому и военных налетело, как саранчи. Стратегический объект. Всё обгородили, оцепили, обсекретили. Всё им подчинялось. Научный комплекс работал на них.

— Удалось им добраться до источника?

— Добраться удалось. Взять — нет. Просчитали, произмерили — под землёй он. Больше километра. Бурят здоровенную скважину. Ствол — так назвали. Зондируют, прослушивают и всё такое… Нету источника. Ниоткуда идут лучи. Не из грунта, не из воды, не из воздуха. Из ничего. И на поверхность поднять их нельзя, хоть тресни. И управлять ими никак невозможно. А наоборот, они сами управляют. Кем захотят.

— Каким образом? — насторожился я.

— В общем, привезли они какую-то машину особенную. Генератор какой-то, что ли. Очень сверхмощный. Я человек тёмный, мне невдомёк. А сын мой в том модуле работал, который занимался этим. Потому знает.

Итван вдруг замолчал, удивлённо-растерянно взглянул на меня, в замешательстве потёр ладонью лоб.

— А зачем я тебе всё рассказываю? И про сына… А вдруг ты — от них, от этих… А потом — и сына… и меня…

— Итван! — развеселился я — Вы на меня ещё посмотрите, внимательно. Хотя вы меня давно уже разглядели, ещё вчера. Вы мудрый, проницательный человек. Вы поняли, что я згинец. Что я не просто так приехал. Что я, возможно, нужен там в Зге больше, чем кто другой. Именно для того, чтобы, как вы сказали, эта каша не встала «поперек».

— Экхм… кхм… — смущённо закашлялся старик, — Мдэ. Так вот, спустили они эту штуковину в Ствол, то ли всю, то ли часть её… не, наверно, часть. Ствол — не колодец, всю-то, наверно, не затолкаешь.

— Не суть важно.

— Вот. Да и включили на всю катушку.

— Зачем?

— Бес их знает. Хотели что-то с лучами сделать. Изменить их как-то. А то — заглушить вовсе.

— И что?

— А не вышло у них.

— И не могло выйти. Что потом? — торопил я старика.

Итван засмеялся — закхекал.

— Потом? Потом начало-ось… веселье.

— Изменилось лучевое психотропное воздействие на людей, — подсказал я.

— На военных. На штатских, в общем-то, тоже. Но больше — на военных.

— А именно?

— Экхм. Забавное дело получилось… Конфуз. Солдаты… как бы это… начали терять боевой дух, воинственность. К оружию стали относиться… с этим… с отвращением, что-ли. Презирать стали оружие, брать в руки отказывались. Средство убийства, мол, недостойное человека, и всё такое. Нет, все здоровы-веселы, у всех всё в норме. Мирно работать — сколько угодно, а к оружию — ни-ни. Испытывали головокружение, тошноту, расстройство кишечника. При наличии автомата. Даже незаряженного. Вот. Ну и… Массовое неподчинение приказам. А что, под трибунал же всех не отдашь. И в психушку всех не положишь.

— Неужели у всех сразу такое?

— Нет, конечно. По-первой, у тех, кто ближе был к этому самому источнику, к Стволу. Потом дальше — больше. Генеральское начальство спохватилось, стало вывозить военных. Не помогло. Ничего не помогло.

— Это всё происходило внутри Каймы?

— Да. И ещё. С этого времени Кайма начала раздвигаться. И изменилась сама.

— Как изменилась?

— Говорят, раньше сквозь неё можно было проходить свободно. И туда и назад. А теперь — с великим трудом. Что-то теперь мешало проходить. Стопорило, — Итван постучал крючковатым пальцем себя по темени, — Здесь что-то стопорило.

Мы подходили к взгорку, к ближнему берегу Спади. Под ногами хрустел крупный щебнистый песок.

Солнце уже целиком выкатилось из-за горизонта за нашими спинами, отмывалось от красного, набирало золотины и ярчи. День обещал быть жарким.

Старик поотстал на подъёме, отдышливо закашлялся. Я сбавил шаг, взял, было, его под руку.

— Ещё чего! — капризно отстранился он.

— Что потом, Итван? — нетерпеливо спросил я.

— Потом? Экхм. Потом забавы закончились. И начались вещи плоховатые. Весьма плоховатые. А чего другого было ждать? Ничего другого. Сами ж виноваты, а как же?

— Н-ну.

— В общем, испугались они все. Дело-то выходит из-под их власти. Кайма раздвигается. Зона растёт. С людьми делается непонятное. Что дальше — невесть. Вот. Но тогда они ещё плохо испугались. Это потом они испугались хорошо. До обгаженных штанов. Только поздно. А тогда они плохо испугались.

— Гос-споди! — страдальчески простонал я.

— Короче. То ли погасить источник они хотели. То ли повлиять как-то на излучение. То ли припугнуть кого. Бес их знает, чем они думали. Задницами в лампасах. Заложили заряд атомный туда, в Ствол. Да и взорвали. Отсюда взрыва-то не почуял никто — далековато. Это потом я узнал, что взрыв.

— Что в Зге? — хрипло спросил я, — Разрушения?

— Про разрушения не знаю. Взрыв-то глубокий, подземный. Что с излучением сделалось — неизвестно. Потому что закрылась Кайма. Все, кто был там — никак оттуда. Кто был здесь — никак туда. Никакой связи с теми, кто там. Что там с ними творится, никто не знает. Но похоже, что ничего хорошего.

— Ваш сын… не там? — осторожно спросил я. Мелькнула мысль: неплохо бы встретиться, поговорить с этим человеком.

— Слава Богу. Да он уже не работает в комплексе. Уехал с семьёй. Почему-то его отпустили. И ещё многих с ним. Даже помогли уехать. Странно. Перед отъездом приезжал ко мне. Поговорили.

— Вот и хорошо. А Кайма? Продолжает раздвигаться?

— И быстрее, чем раньше. Сейчас увидишь её. Да, и ещё… Появилась Стая. Стая — это… экхм. Со Стаей ты тоже сейчас познакомишься.

Ближний берег Спади был крут, каменист и являлся самой восподнятой частью окрестной равнины. Соседний берег, наоборот — полог и рыхл, покрыт плотной потускневшей от жары травой. Меж берегами — кривая лощина — древний земной провал. Внизу трава была сочней и гуще, зелено пенился кустарник, из которого торчали факелы берез и тополей.

Вдали у горизонта я увидел Кайму. Ровная туманная полоска, ничего особенного. Белесый шнурок, начало и конец которого исчезали за горизонтным сгибом. Я представил, какая территория вмещается теперь внутри Каймы, и поёжился. Двадцать лет назад она отделила нашу родную Згу от прочего мира. Предупредив тем самым прочий мир. О чём? О Некоем. О Неведомом. С чем нельзя общаться нахрапом и силой. А мир… Власть в мире придержащие не вняли предупрежденью, пошли напролом, на запуг, на своё толкование Некоева. И вот… Отсюда до Зги больше сотни километров. Что там за Каймой? Уж конечно, не то, что должно быть. Кто виноват? Те, которые? Не только. И згинцы… згинцы тоже. Что уехали, забыли, бросили Згу — исток себя на произвол настырных невежд. А теперь? Когда свершилось отвратное, недопустимое. Теперь… Можно ли что-то сделать? Мы вернулись. Эх! Мик Григорьич, подсказали б! Что ж не являетесь вы? Где вы там за Каймой? За Каймой ли?

— Смотри! — торжественно сказал Итван.

Мои невесёлые мысли прервало несколько маленьких серебристых вспышечек над полоской Каймы. Они разлетались в разные стороны. И одна из них летела прямо сюда.

Вначале я увидел только облачное пятно, напоминавшее лоскуток легкой блескучей ткани. По приближении лоскуток терял единоцелость, превращаясь в скопище простых фигурок-элементов: углов, зигзагов, кругов, эллипсов, дуг, спиралей, парабол, какихто петель-закорючек. Элементы складывались в сложный изменчивый узор, в нём была какая-то система, какой-то смысл, мне недоступный. Узор наращивался спереди, словно проступал из прозрачности воздуха, как фотография в проявителе, и гас, растворялся сзади. Так оно двигалось.

Да, Итван точно назвал это Стаей. Стаей живых существ это и было. Не вполне похожих, но родственных друг другу. Движущихся по одному закону и ведомых общей загадочной целью. Живых ли? Я по-чувствовал до озноба по спине — живых. Не так живых, не теми категориями живых, как мы. Не только живых, но, возможно, и разумных.

— Вы встречались с ней раньше? — спросил я у Итвана, почему-то перейдя на полушепот.

— Издали. Она мной не интересовалась. А тобой… Вот увидишь.

— В каком смысле? — забеспокоился я.

— Вот увидишь.

Старик даже отошел в сторону, чтобы мне не мешать.

Он оказался прав.

Стая остановилась над нами. Я смотрел молча, задрав голову. Она опустила углы, выпуклилась посредине, как парус под ветром. Элементы-существа Стаи задвигались быстрее, узоры, складывающиеся из них, сделались причудливей, ассиметричней. У меня слегка закружилась голова, от выплесков непривычных энергий.

Из свисших углов соскользнули вниз несколько существ: спиралей-зигзагов, кругов-петель, приблизились и затанцевали в воздухе пред моими глазами. Непрерывно менялась их форма, толщина, то они вытягивались в тонкие спутанные жгуты, то сбивались в плотные овальные комья, цвет их выливался из мрачного фиолета в нежную бело-голубизну и обратно.

Я протянул руки, попытался прикоснуться к ним. Пальцы ощущали то прохладно жесткую, чуть ли не металлическую твердь, то вдруг эта твердь разжижалась, превращалась в кисель, в воду, в воздух, в неосязаемое нечто. Физическое состояние их было таким же изменчивым, как форма.

Но зато энергетика у них была — дай Бог каждому — мощна и стабильна. Я весь прошит-пронизан был излученьями, импульсами, я чувствовал их: тонкие лёгкие сквознячки, дуновенья, вихри-тайфунчики внутри меня. Каждый окоулок моей души, каждая клеточка моего тела были продуты, просвечены, прообследованы.

Это было не мучительно, не страшно, но слегка неприятно. Они уже знают меня, как облупленного. А я про них — ничего.

— Ну что, — сказал я им дружелюбно и весело, — Нравлюсь, а? Тот я, тот. Будьте уверены. Я к вам пришел. К себе. Не я один.

Существа от меня отстали, поднялись вверх. Стая заиграла своими узорами: думала, обсуждала мою персону, быть может. Узоры начали складываться в нечто предметное, в какие-то очертания, сперва невнятные, неумелые, затем более четкие. Я увидел лицо. Человеческое лицо, стилизованное, без признаков индивидуальности. Я одобрительно закивал головой, понимаю, мол. Что дальше? Дальше лицо стало быстро усложняться, обрастать личностными чертами. Теперь это уже было ни ничьё лицо. Это было моё лицо, без сомненья. Надо мной висел огромный, словно сделанный фиолетовой тушью, мой портрет. Только это был не нынешний мой портрет. Это был я в старости. Мало того, мой портретный образ менялся, старел на глазах. Я с волнением видел, как всё более западают мои щёки, заостряется подбородок, разрастаются морщины. Вот я уже дряхлый-предряхлый старик, почти труп… Блекнут, закрываются глаза… теперь — и не почти. Затем началось обратное.

Ожили глаза, заполнили глазницы, морщины стали разглаживаться, черты лица — округляться. Я стремительно молодел. Я миновал стадию себя теперешнего, прошел себя тридцати… двадцатилетнего… Лицо делалось манерным — юношеским, задумчивым — подростковым, наивно-беззаботным детским… Как грустно-волнительно мне было узнавать, вспоминать себя полузабытого, того, каким я уже никогда не буду! Наконец я увидел лик младенца… сплюснутое личико новорождённого…

Затем лицо рассыпалось в абстрактный неживой узор. Я молча вопросительно смотрел — что дальше? Стая подумала минуту и вдруг сложилась в чьё-то лицо. В лицо странного существа — нечеловека, не с такими, как у человека пропорциями, не с такими глазами и совсем не с таким выраженьем их. Но совсем странным, тревожным было то, что и в нём я непостижимым образом, невесть по каким признакам узнал себя. Я облизнул пересохшие губы. Кто я? Это кто? Тот, кем я был? Кем буду? Или просто розыгрыш?

Я молча смотрел вверх. Что дальше? Ты сама мне расскажешь, Стая? Что делать? Что там? Ты узнала меня?

Я ждал. Изображение рассыпалось. Стая подняла углы, взмыла вверх.

— Эй! — закричал я, — Погоди! Ты так ничего не объяснишь мне? Мне! Я же сподобный! Я — тот!.. Что происходит? Скажи! Что-то должно проснуться, про-ступить во мне. Оставь во мне что-нибудь? Знак…

Стая улетала, быстро скользила к горизонту, к Кайме. На нас с Итваном сыпался её прощальный подарок. Мелкий бумажный цветной дождь. Новогоднее конфетти. Мириады кругленьких, глупых, весёлых пятнышек.

Мы спустились с пригорка-берега и направились к станции. Мы шли, ускоряя шаг, потом побежали. Мне было куда спешить. С противоположной стороны к дому снижался большой вертолёт.

Я бежал быстрей и быстрей, скрипя зубами от злости на себя, громко ругая себя за опрометчивость. Уйти одному, не предупредив их… Бросив их на произвол случая… «Идиот! Забыл, что творилось вокруг вас по дороге?»

Вертолёт успел раньше. Не намного, но раньше. Из вертолётного брюха вынырнули человек восемь солдат в ржавой форме спецназовцев, за ними двое в штатском. Половина солдат осталась на улице, остальные вошли в дом.

Я подбежал, дыша, как мул, поработавший рысаком. Двое солдат с автоматами двинулись ко мне: — Кто такой? — Тот, кто вам нужен, — огрызнулся я, проходя мимо них к крыльцу, — Правда, вы мне не очень нужны. Где ваши главари-командиры?

Напряжённые, растерянные глаза Велы. Испуганные глаза Лёнчика. Вспыхнули — успокоились при виде меня. Со мной им ничего не страшно. Почти не страшно. Я найду выход из любого положения. Они так думают, хотят думать. И я им кивнул головой, улыбнулся, утверждая их в этом.

Следом за мной, не намного отстав, вошел Итван, отдышливо сопя, кхекая.

Один из штатский был мне знаком. Ласокский вокзал, наш с Юраном сорванный концерт… Мощношеий непреклонный Затылок. Из сталистого племени всегда правых.

— Я предполагал, что мы должны будем с вами встретиться, — изо всех сил спокойно — сейчас главное, быть спокойным, — сказал я Затылку, — Только не думал, что здесь.

— А где, вы думали? — осведомился Затылок.

Я показал пальцем в окно, в степь, к Кайме, — Там наша встреча могла быть более полезной. Для вас в первую очередь.

— Что ж, вы предполагали, а мы располагали. И встретились мы там, где нам было нужно. И тогда, когда нам стало нужно.

— Вот как? — не очень удивился я, — Значит, вы пасли нас всю дорогу, давая возможность добраться сюда, до этой глуши. И лишь тут решили явить свой лучезарный облик.

— А вы что, и впрямь думали, что мы упускали вас по нерасторопности? Недооцениваете нашу фирму. Обидно.

— Боюсь, что вы сами плохо представляете с какой «фирмой» начали иметь дело, — многозначительно кивнул я за окно.

— Ничего, — недобро усмехнулся Затылок, старательно избегая сталкиваться со мной глазами, — Вы — это всего лишь вы. И пока, что вы здесь, с нами.

— Поживём — поглядим, — ледяным голосом ответил я, — Но встреча организована слабовато. Что это за встреча — какой-то десяток головорезов. Хотя бы уж роту пригнали или батальон. Противник-то до чего сильный у вас: женщина и ребёнок.

— Это не твоего ума…

— Да, вы правы, — перебил Затылка другой штатский, — Вся эта грязная детективщина… Грубо, примитивно, бестактно. Держимордовские методы. Они свойственны некоторым «энтузиастам», — по тону, по осанке его, по коротким острым взглядам, я понял, что он много главней всех остальных здесь. И, похоже, умней, — Поверьте, я не имею отношения к преследованиям вас. Я слегка из другого ведомства.

— Ага… а в этой компании, — кивнул я на Затылка и на солдат, — вы оказались, конечно, случайно. Гуляли себе мимо, да?

— Я приношу извинения за причинённые вам неудобства, за моральный дискомфорт, за все случившиеся эксцессы, — невозмутимо продолжал он, — Мы с вами никакие не противники, вы напрасно так думаете.

— Чудесно! — восхитился я, — Вы принесли извинения, мы приняли. И теперь, как я понял, расстанемся душевными друзьями и пойдём каждый в свою сторону. А?.. нет?

— Нам очень нужно поговорить с вами. Моя фамилия Бейн. Тодор Бейн.

— Не испытываю наслаждения от нашего знакомства. Ну нам-то, наверное, представляться не нужно. Вы про нас всё знаете.

— Кое что знаем, — миролюбиво согласился Бейн.

— А что, для разговора обязателен этот почётный караул? — кивнул я на солдат, бессмысленно топчущихся по комнате.

— Мы хотим пригласить вас поехать с нами. Недалеко. Поговорить в спокойной обстановке с серьёзными людьми.

— Мы никуда не поедем, — нервно сказала Вела, — Какое вы имеете право нас задерживать? Мы что, преступники?

— Это ещё как посмотреть, — с дальней угрозой проговорил Затылок, — Если человек тайно добирается сюда, чтобы уйти за Кайму… Если он знает, как обезопасить огромный район страны, спасти множество людей… Но у него совершенно другие намерения.

— Кого спасти? От чего спасти? — недоумился я.

— От… — Затылок даже слегка растерялся, — От чего? От безумия. Вам лучше знать. Вы имеете к этому отношение.

— О чём речь? Не понимаю.

— Потолковал бы я с тобой, — сквозь зубы процедил Затылок, — Ты бы у меня всё понял. Всё вспомнил. Мне бы…

— Молчать! — грозно сказал Бейн. И Затылок осёкся на полуслове. — Вообще, вы свою миссию, кажется, выполнили. Я в ваших услугах больше не нуждаюсь.

— Осмелюсь заметить, — угрюмо пробормотал Затылок, — У меня есть свои обязанности, и моё руководство меня от них не освобождало. Потому я всё же позволю себе…

— Оставайтесь. Но держите язык за зубами. Иначе, я свяжусь с вашим руководством. И вам от этого будет весьма нехорошо.

Он повернулся ко мне.

— Ладно, давайте говорить здесь. Так, может, и лучше. Только мы разговор начнём часа через полтора. Я к этому времени приглашу наших специалистов. А вы пока успокойтесь, приведите себя в порядок. По-завтракайте. Вы ведь не завтракали ещё? Если вам потребны продукты, то…

— У нас есть продукты, — значительно провозгласил Итван.

— А солдаты? — спросила Вела.

— Солдат мы, разумеется, уберём. И уйдём сами, чтоб вам не мешать. Мы расположимся для разговора в зале ожидания станции. Вы нам обеспечите чистые стулья, стол? — обратился он к Итвану.

— Обеспечу, — буркнул старик.

— Итак, через полтора часа.

Мы с Лёнчиком готовили полупоходный завтрак: раскладывали на столе огурцы-помидоры, выгружали из кастрюли варёную картошку, резали сало, пожалованное Итваном, вскрывали банку килек в томате. Ждали Итвана, он поплёлся благоустраивать нежданных гостей, наводить порядок в зале ожидания.

Лёнчик был хмур, насторожен.

— Ерунда, — бодро сказал я, — Успокойся. Сегодня мы будем там.

— Т-ты уверен? — блеснул он глазами из-под соломенного чуба (мы с ним недавно перешли наобоюдное «ты», но он ещё не привык, слегка тушевался).

— Кто сможет нам помешать? Эта солдатня?

— Я в общем-то… о другом, — задумчиво сказал Лёнчик, — Ты уверен, что там… там нам будет хорошо?

— Должно быть. Надеюсь.

— Вообще, что там?

— А вот мы скоро всё узнаем. Там — наш дом. Зга. И ещё… что-то.

— Что?

— Пока не могу сказать.

Вела стояла у окна, отвернувшись от нас, не принимая участия ни в разговоре, ни в предтрапезных хлопотах. Я смотрел на её прямую напряженную спину. Я чувствовал в ней неладное. Нервы сдают? Или посерьёзней что?

— Лёнчик, — сказал я, — сходи к старику, помоги ему. И вместе возвращайтесь.

Когда Лёнчик ушёл, я приблизился к Веле, тронул её за плечи. Она вздрогнула, но не оторвала взгляда от окна. Через раскрытое окно не было видно дальнего горизонта и Каймы, они загораживались хозяйственным двором станции: штабелями бетонных шпал, аккуратно разложенными пучками резервных рельс, тремя древними бурыми цистернами, навечно поставленными на тупиковом пути, приземистыми строениями каких-то складов.

На ровной гравийной площадке перед станцией стоял вертолёт, привезший незваных гостей. Тупоносое серое чудище с острыми верхними лопастями винтов. В стёклах пилотской кабины жёлто отблескивало солнце. Дверца в вертолётном брюхе была открыта. Оттуда двое солдат выгрузили какой-то ящик, отнесли его в здание. Трое других солдат прохаживались вокруг станции, часто поглядывая на наше окно.

— Всё будет хорошо, — я взял холодную руку Велы и стал греть её в своих ладонях, — Никто нас не тронет. Мы уже не те, что раньше. Мы уже подключены к этому… к Зге. Ты чувствуешь?

— Да, — глухо сказала она.

— Сегодня я видел Стаю.

— Стаю?

— Нас узнали. Я понял… немного. Почти понял. Ничего не бойся.

— Я боюсь, Игорь. За себя. Во мне происходит что-то. Какие-то стихии — неподвластные. Они что-то совершают, строят во мне… ломают построенное… вновь строят. Подбирают новую твою суть? Ищут забытую старую?

— Наверное. Мой организм слишком слаб для этих стихий. Он может не выдержать.

— Он выдержит. А возможно, это не единственный твой организм.

— Да? Я не хочу его терять. Я привыкла к себе теперешней. И вы привыкли.

— Ты справишься, Вела. Я помогу тебе.

— Чем? — она улыбнулась только губами, глаза оставались прежними, отдаленными.

— Тем, что люблю тебя. И Лёнчик любит тебя. Это тоже стихии. Ещё какие.

Из вертолёта вышли Бейн, и ещё кто-то, по-видимому, лётчик, и бодро направились к зданию станции. Что они делали в вертолёте? Говорили со своими по рации? Скоро прибудут «свои». Зачем? Ради нас. Мало этой оравы. Большие, видимо, надежды они возлагают на нас. Не напрасно ли?

Вела тоже смотрела на вертолёт. Глаза её темнели.

— Эти люди… Они что-то хотят от нас?

— Хотят. Хотят, чтобы мы им помогли.

— В чем?

— Тоже, наверное, пытаются что-то понять. Только по своему, на свой лад.

— Ага… понять. Победить. Подчинить себе. Обмануть, использовать.

— Да. Ты права.

— Что натворили они… за двадцать лет. И сейчас… Сколько войск брошено сюда, к Кайме. Патрули, машины, вертолёты… ракеты, наверное. Что они делают все? Во что они превратили это? И себя. И нас.

— Пытаются остановить то, что сами привели в движенье. Потом попытаются уничтожить. Уже пытались.

— Неужели они до сих пор ни о чем не догадываются? Хотя бы краем сознанья, интуицией. Что это может само уничтожить всех. Всё. В один миг. В долю мига.

— Нет, Вела. Не может, — слегка сжал я её подрагивающие пальцы, которые никак не хотели согреваться в моих ладонях, — Там, за Каймой — наверное, все-таки, морформ. Только не такой, какого мы ждали. Спровоцированный идиотическими действиями и, конечно, взрывом. Искаженный до абсурда, опасный для всех. Но всё же… Какое-то отпечатленье морформа. След Вершинного разума. А Вершинный разум не способен к уничтожению.

— Даже явного зла?

— Даже зла. Потому он — Вершинный. Это его минус. Но этот минус важней и сильней всех плюсов вместе взятых. Всё должно быть совсем по-другому. Будет ли? Я, кажется, начинаю чуть-чуть понимать.

Вела, нервно всхлипнула-вздохнула, высвободила свою руку из моих ладоней.

— Но я-то — не Вершинный разум. Я-то ничего, слава Богу, не понимаю. И я могу их… не любить, имею право. Это из-за них всё. Что они делают здесь? Почему я должна им подчиняться?

Вела распрямилась глубинным смутным напряжением. Зубы её стиснулись, лицо застыло, в глазах мелькнуло остро-желтое, нешуточное.

Она, не мигая, смотрела через открытое окно на вертолёт.

Из дверцы в вертолётном брюхе вдруг выскочили двое солдат, в большом беспокойстве стали озираться, потирая виски.

Вслед за тем из пилотской кабины послышался слабый треск, что-то заискрилось и погасло. Через пару секунд вся громада вертолёта начала мелко вибрировать, вибрация быстро усиливалась. Солдаты отходили в стороны, недоумённо оглядываясь. Один из солдат, оказавшийся между нашим окном и вертолётом, вдруг скрючился, сел на землю, схватился руками за голову, похоже, пытаясь сладить с ударом резкой головной боли.

Я понял, что сейчас будет с вертолётом. Я дёрнул Велу на себя, с трудом сорвал с места, оттащил от окна. Мы оба, потеряв равновесие, упали на пол. Её тело было жестким и тяжёлым, я кое-как отнёс и положил её на диван.

— Дурочка! Зачем?! Что ж ты делаешь?! С собой…

Она приходила в себя. Глаза прикрылись, погасли, плечи раскостенели, черты лица ожили. Лицо было бледным, беспомощным.

В комнату вошли Лёнчик с Итваном.

— Мамочка, тебе плохо? — бросился к дивану Лён-чик.

— Всё в порядке. Всё… Не волнуйся, — с трудом подняв руку, она погладила его по растрёпанной голове, — Садитесь завтракать. Остывает картошка. Я полежу. Всё хорошо, правда. Мне… полежать…

Вовсе не полтора часа, как обещалось, а около трех часов прошло, пока все ожидаемые прибыли, приготовились, собрались в зале ожидания и пригласили нас. Эти три часа были для нас не лишними.

После происшествия с вертолётом к нам в комнату вломились Затылок и четверо солдат с оружием наготове.

— Не двигаться! Опустить глаза! Всем смотреть в пол! — угрожающе щёлкнул предохранитель его пистолета, направленного на меня, — Жду объяснений.