Город Зга Зенкин Владимир

Глава четвёртая

— Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда… но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются.

Михаил Булгаков

В зале ожидания находилось четверо: трое новоприбывших и Бейн.

Зал ожидания был просто большой пустой комнатой с невесть когда беленными пожелтевшими стенами, с крашенными голубо-серыми панелями, с пыльной — в пять матовых шаров — люстрой под потолком. К стене притулились деревянные стулья, сбитые друг с другом рейками. Дощатый пол был тщательно вымыт. Посреди комнаты стоял стол, покрытый выцветшей вишнёво-плюшевой скатертью, как на колхозном собрании, и даже классический атрибут сходства — графин с водой — царствовал на столе.

Однако за столом сидели люди мало похожие на колхозников.

Бейн представил гостям нас, а нам гостей: генерала Ниткина — плечи шире погон, шея шире воротничка, бронзовая залысина, стекающая в бронзовый лоб — командующего контингентом вооружённых сил Згинской особой зоны; генерала Паслёна — упорная кость подбородка, непререкаемые шарниры желваков, арийски совершенные ноздри — черезвычайного представителя министерства обороны; Муравьёву — директора-координатора Згинского научно-исследовательского комплекса — фиалковласую яркую даму без возраста.

— Вы себя не представили, — напомнил я Бейну, — Мы знаем лишь ваше имя.

— Вам недостаточно? — улыбнулся он, — Извольте. Я руководитель правительственной аналитической группы.

— Что же анализирует ваша группа? — не унялся я.

Бейн улыбнулся еще шире.

— Згинский артефакт. Морформ.

— Вы знаете про морформ?

— Мы знаем больше, чем вы полагаете. Присаживайтесь. Нам есть, что сказать друг другу.

Пала пауза. Мы подозрительно, не впрямик оглядывали гостей. Гости без большой нежности обозревали нас. К нам прибыло нешуточное военное и научное начальство. Мы им почему-то позарез понадобились здесь у Каймы. Они позволили нам приехать сюда. Они подвигали нас к приезду — ни есть ли все выкрутасы с изъятием паспортов, с запретами, с просьбами о невыезде лишь приглашением ехать, причем по собственной инициативе («чем больше неможно — тем больше нужно»). Они сопроводили нас сюда с помощью Затылка и его горилло-команды, сыгравших роли «преследователей». Мы им понадобились именно в последние дни, а раньше мы им были здесь очень не нужны и они делали всё, чтобы мы сюда не попали даже случайно. Быстрая нелогичная перемена решений. Почему? Паника? Да, они запаниковали. Они боятся. Несмотря на их внешнее спокойствие и уверенность. Что-то случилось там за Каймой. Что-то перепугало их до абсурда, до паники. Что-то такое, с чем всё происшедшее за двадцать лет не идёт в сравнение.

Наверняка, они знают о нас всё, что возможно им знать. Узнали, конечно, и про вертолёт. И конечно, сделали уже выводы. Они будут очень обходительны с нами. Не потому, что мы среди друзей, как нам пропел Бейн. А потому, что они хотят нами спасти себя. Всех, кто заварил эту кашу. Всех больших и малых властителей с грязными помыслами и делами. Тех, кто решил вступить, в контакт со своим будущим с помощью атомной бомбы. Они виноваты во всём. Тупость, бесчестность и алчность… Которые от века вершили судьбу этой несчастной страны. Они виноваты. Они… — вдруг кольнула меня злая иголка, — Они? А вы-то? Вы, згинцы… Не виноваты ни в чём, что ли? Вы! Те, кому Бог доверил первыми встретиться с Сущностью… с Сокровеньем. Сподобные. «Достойнейшие». На что купились?! Отступники! Позор! Покаяние? Хватит ли вам на него сил? Искренности. Вы здесь и для этого тоже… Тоже?! Вы здесь только для этого! Лишь для этого! Покаяние!..

Вела, наверное, думала о том же. Остальные, почувствовав нелад наших мыслей, молчали, переглядывались. Пауза неприлично затянулась. Надо было делать шаг навстречу.

— Мы совершенно не в курсе событий, — дружелюбно сказал я, — Нам нужна информация. За все двадцать лет. И особенно за последнее время. Вы считаете, что мы можем быть для вас полезны? Для этого мы должны знать достоверно всё.

Я посмотрел на Велу. — Так они и расскажут тебе всё, — усмехнулись её глаза.

— Госпожа Муравьёва, — мягко сказал Бейн, — Вы — учёный. Вы здесь с первого дня. Прошу.

Учёная дама кратким, словно случайным движеньем подбила пенную прядь на лбу, ответственно прокашлялась.

— Итак, предмет проблемы в самых общих чертах. Згинский артефакт. Зона неиндифицируемых поли-частотных излучений тектонического происхождения, сокращённо ЗНПЧИТП — аббревиатура нашего научного комплекса — ранее ограниченная пределами города Зги, теперь же площадью ста двадцати — ста пятидесятикилометрового радиуса вокруг данного горо да, явление уникальное по своим характеристикам, но не единственное на Земле. На сегодняшний день известны ещё две подобные зоны на суше — в центральной Америке вблизи венесуэльского города Мериды и в нагорье Тибета. Данные зоны находятся под контролем спутниковых систем, изучаются научными организациями, аналогичными нашему комплексу.

Информация о результатах этих исследований не предаётся широкой огласке. Единых теоретических концепций относительно происхождения ЗНПЧИТП пока не существует. Имеется несколько гипотез, частично подкреплённых результатами исследований, а в основном базирующихся на вероятностно-аналоговых методах прогнозирования кинетики земной литосферы, её энергодинамики. Я могла бы вкратце познакомить вас со стержневыми идеями данных гипотез. Хотя…

— Да-да, — согласно кивнул я, — Какнибудь потом. Хотелось бы поконкретней.

— Так вот, наша ЗНПЧИТП имеет неприятные отличия от остальных ЗНПЧИТП. Насколько нам известно, другие зоны вполне стабильны по своим физическим характеристикам, по занимаемой площади, по объективным и субъективным факторам влияния на окружающую экологическую систему и на человека. Ни одна из них не изменяет свою форму, не интенсифицирует своих излучений. Нигде не формируются странные негативные эксцессы, создающие, угрозу людям: местному населению, исследовательскому персоналу, военнослужащим. Чего, к сожалению, нельзя сказать о Згинской ЗНПЧИТП.

— Может быть, отношение к тем заграничным зонам было более аккуратным, чем к нашей? — прохладно спросила Вела.

— Что значит аккуратным-неаккуратным? — удивилась Муравьёва, сняла очки, потёрла переносицу, — Научный комплекс проводил систему плановых исследований: геологических, геохимических, радиологических, медицинских, экологических… Могу подробно описать суть основных исследований, методологию, применяемую аппаратуру. Думаю, в этом нет необходимости. Всё — в пределах международных норм. Ничего экстраординарного.

— Ну что ж, — бесстрастно проговорил я, глядя в мятый вишнёвый плюш скатерти, — Если атомный взрыв — ничего экстраординарного… Тогда — прощенья просим, господа. И дозвольте откланяться. Потому, как беседовать далее нам на эту тему вроде бы как-то неудобно.

Щёки учёной дамы тронула нежная розовость. Она остро взглянула на генералов. Генерал Ниткин досадливо крякнул.

— И до вас дошла эта сплетня. Не знаю, кто и с какой целью её распустил. Впрочем… с какой целью? Дискредитировать всех, кто занимается этой проблемой. Посеять раздор. Настроить общественность. Кому-то это выгодно. Им это удалось.

— Никакого взрыва никогда не было. Ни простого, ни, тем более, атомного, ни под землёй, ни на земле, — отчеканил генерал Паслён, голос у него был раскатистый, с металлическим звягом, — Мы заявляем это со всей ответственностью. Можем привести неопровержимые доказательства.

— Не надо «со всей ответственностью», — медленно вкрадчиво сказала Вела, — Не надо ничего заявлять. Ничего не надо. Господа, позвольте напомнить. Вы не нужны нам, господа. Ни вот настолечко. Мы вам нужны, господа. Мы — вот в чём беда. И ещё, господа… Вы понимаете, я надеюсь, что мы уже немного другие, не прежние. Слегка не такие, с какими вы предпочли бы иметь дело. Что мы уже связаны с этим, подключены к тому, что там, за Каймой. Что мы, господа, просто видим, когда вы лжёте, нам ни к чему доказательства. Мы чувствуем вашу ложь. А вы нам лгать собираетесь, господа. Зачем?

Её слова, а более — её взгляд, которым она обвела гостей, произвели впечатление. Опять вспухла пауза. Гости переглядывались. Им, видимо, очень хотелось посовещаться без нас. Но попросить нас выйти они благоразумно не решились. Поняли, что тогда мы уж точно не вернёмся.

Вела опять начинала нервничать. Я положил ладонь на её руку, слегка сжал прохладные тонкие пальцы — всё хорошо, успокойся.

Бейн поднялся из-за стола, прошагал по комнате, остановился у окна, разглядывая то ли окрестный пейзаж, то ли старую паутину меж стёклами.

Мне стало легко и скучно. Мы переглянулись с Велой, слегка улыбнулись друг другу, — А не послать ли нам их всех подальше, этих чванлюг, тузов-тузиков? Время не ждёт.

— Так, — резко подошёл Бейн к столу, — Вам нужна правда? Мы вам расскажем всё.

— Нет, это вам нужна правда, — сухо уточнил я.

— Всё. Не время для кокетливых игр, — покосился он на заёрзавших генералов, — Что вас интересует?

— Атомный взрыв, в первую очередь. Зачем? Как?

Бейн опять повернулся к генералам, красноречивым взглядом приглашая их к ответу.

— Насчёт взрыва вы несколько драматизируете ситуацию, — наконец, вздохнул Ниткин, — Ну взрыв. Строго локализированный подземный взрыв. Заряд небольшой мощности. На тысячеметровой глубине. С соблюдением всех условий безопасности. Радиационная обстановка на поверхности — в допустимых пределах. Сейсмическая картина — благополучна.

— Боже мой! — почти простонала Вела, — Что вы говорите такое! Взрослые серьёзные люди. Неужели вы до сих пор не поняли, что натворили? Где вы взорвали ваш проклятый заряд!

— Что мы, пророки? — сердито, чуть ли не обиженно сказал генерал Ниткин. Залысина его приняла морковный оттенок, — Вам легко сейчас рассуждать. Вы люди частные, приехали — уехали. Вы не несёте бремя ответственности. Перед государством, перед правительством. Перед населением, если хотите. Мы вынуждены были это сделать. В целях… — он слегка замялся, покрутил мощной шеей в тугом воротнике, — стабилизации обстановки… защиты окружающей среды, людей, наконец…

— Защиты?! — изумлённо воскликнул я, — Кто же там на вас нападал?

— Да, защиты! Знаете, что творилось там с энергофоном на протяжении нескольких лет? А потом… Да вот госпожа Муравьёва вам лучше объяснит.

Директор-координатор смутно вздыхала, качала головой, тёрла переносицу. Разговоры о взрыве ей не нравились. Возможно, она была не сторонницей этой затеи.

— Згинская энергетическая аномалия изучается более двадцати лет. Наш научный комплекс включает пять профильных институтов, восемнадцать специализированных лабораторий, две станции зондирования, обширные программы для спутниковых систем… я не буду всего перечислять. Более четырёх тысяч специалистов работали с полной отдачей. Собран громадный фактический материал. Подготовлено несметное число рефератов, докладов. Выдвинуто множество различных гипотез. Защищено десятка три диссертаций. Издано несколько монографий. Проводились международные конференции, семинары. Много чего ещё. И сегодня я беру на себя смелость заявить… Проблема изучена на полпроцента. Если не меньше. Проблема эта оказалась не по зубам нашему сегодняшнему уровню познания. Кстати, это касается не только нашей зоны. За рубежом нас не намного опережают.

Ну например — спектр лучистых энергий. Наша аппаратура, включая самую совершенную, способна фиксировать до трёхсот пятнадцати полос-диапазонов. Тогда, как косвенные, субъективные данные говорят о том, что таких полос, не поддающихся фиксации, во много раз больше. И самое непостижимое — источник у этого гигантского спектра — один.

По расчётам, он должен располагаться под землёй на глубине тысяча пятьдесят метров. Когда пробурили скважину, спустили зонды, знаете, что обнаружили?

— Скорее всего — ничего, — скучно сказал я.

— Верно, ничего. Никакого материального энергоисточника. Никаких геологических сюрпризов. Магнитные поля — в средних пределах. Обычный радиационный фон — в норме. Была просчитана статистико-вероятная модель гипотетического источника излучений, возможность его образования в тектонических слоях земной коры…

— Прошу прощенья, — встрял я, — научно-материалистические изыскания по данному явлению нас не сильно занимают. Мы знакомы с этой проблемой по-другому, изнутри. Хотелось бы конкретно по событиям.

— По событиям, — так же ровно продолжала Муравьёва, — по чему же ещё. Мы прозондировали весь этот участок, миллиметр за миллиметром, мобилизовали для этого лучших специалистов. Результат прежний. Излучения есть — источника нет. Мы пробурили более широкую скважину — Ствол, чтобы взять образцы геологических пород и разместить там специальную аппаратуру.

— Что за аппаратуру, можно узнать? — подозрительно прищурилась Вела.

— Мы опустили туда периферийный модуль инфрачастотного электромагнитного генератора сверхбольшой мощности — совершенно уникальная установка — несколько раз включили.

— И что?

— Зафиксировали изменения некоторых зон энергоспектра, доступных нашим приборам. Поначалу, ничего особенного. Всё началось потом. Через пару недель. Во-первых, изменилась структура так называемой Каймы. Она стала более плотной, менее прозрачной. Усилился негативный импульс, действующий на психику при прохождении сквозь неё. Кроме того на-рушилась стабильность её границ. Кайма начала медленно раздвигаться. Во-вторых, источник стал воздействовать на людей. Психогенно. Главным образом, на военных. Какой-то странный синдром стал у них развиваться. Мы назвали его в шутку синдромом «анти-ура». Тогда ещё в шутку. Потом у нас пропала охота шутить.

— Хороши шуточки, — резко сказал генерал Ниткин, — Полная деградация личности военнослужащего, как такового. Во-первых — отвращение к оружию. К любому оружию. Ко всему, что может стрелять, взрываться, резать… Просто физическое отвращение, до тошноты, до рвоты. Можете вообразить офицера, боящегося прикоснуться к личному табельному пистолету? Солдата, которого не заставишь взять в руки автомат. А если заставишь, то есть вероятность, что он побежит в туалет возвращать из желудка свой съеденный завтрак. Совсем это не забавно, — подчеркнул генерал, заметив наши с Велой невольные улыб ки. В-вторых — развал дисциплины. Невосприятие субординации, игнорирование своих обязанностей, неподчинение приказам.

— Может быть, не всем приказам? — поинтересовался я, — А только приказам о применении насилия?

— Какое ещё насилие? — возмутился Ниткин, — Охрана объекта, это что — насилие? Проведение экспериментов — это насилие?

— Смотря какие эксперименты. Объект решил, что это насилие по отношению к нему.

— Кто решил? — не понял генерал.

— То, с чем вы имеете здесь дело. Он может решать. И он решил. Вооруженная охрана. Боевая техника. Жёсткие некорректные эксперименты. Вообще присутствие военных, оружия. Что же это, как не насилие? Зачем вы здесь? Учения — это понятно, это нормально. Но здесь не учения. Зачем здесь столько военных? Здесь что, война?

— Здесь чрезвычайный, непредсказуемый объект. Который может создать угрозу для государства, — мерно, с металлом в голосе отчеканил генерал Паслён. Насилие, говорите? Смысл любой армии — есть насилие. Долг любого военного — готовиться к насилию. Но к какому насилию? К оберегающему насилию. К защите государства, его устоев, его граждан. Насилие во благо. Иной цели у армии быть не может.

— Насилие во благо… насилие во зло… — невесело усмехнулась Вела, — Вот только, что — зло, что — благо — маленький нюанс. И Чингис-хан, и Наполеон, и Гитлер… Все решали по-своему.

— Да, решали. И решали те, кто противостоял Чингис-хану, Наполеону, Гитлеру. Всё это армии. Вооруженные силы. Без них человечество не может выживать.

— Именно, что выживать. Человечество только и делало, что выживало. От Чингис-ханов, от Гитлеров… И от тех, кто приходил им на смену. И от вас. От вас тоже. А оно, человечество, жить должно, развиваться. Совсем по другим понятиям.

— По каким же, позвольте узнать? — нахмурился генерал Ниткин.

— Господа, мне кажется, мы слегка отвлекаемся от проблемы, — вмешался молчавший до сих пор Бейн.

— Согласен, — сказал я, — Бесполезный спор. Вернёмся к событиям.

— Вот — события, — продолжал Паслён, — Военнослужащие, подвергшиеся воздействию излучений, были немедленно удалены из зоны, направлены на медицинское обследование. У тех, кто заменил их, у совершенно нормальных людей через несколько дней началось то же самое. Люди прекращали работу, поворачивались все в одну сторону, в сторону объекта, источника излучений и вслушивались во что-то. Во что — никто не мог объяснить вразумительно. Одни говорили, что слышат чьи-то голоса. Другие — музыку. Третьи умудрялись слышать картины, цветы, даже запахи. Были такие, что слышали себя, иные свои воплощения, кого-то из прошлого — своих близких, знакомых, незнакомых… Ну и тому подобную всячину. И все до единого утверждали, что именно это они хотели услышать всю жизнь. Что это — важнее всего на свете. Что то, чем они занимались до сих пор, не имеет теперь никакого значения.

Эта эпидемия, начала охватывать не только военнослужащих, но и гражданский персонал. Не только находящихся в самой Зге, но и за пределами её.

— А что говорит медицина? — спросил я у Муравьёвой.

— Внешне — полный симптомный букет шизофрении или галлюциногенной паранойи. Но клинические обследования показали, что психика у всех, подвергшихся воздействию объекта, в полном порядке. Самое странное, как выяснилось, это были не галлюцинации. Они действительно что-то слышат, видят, чувствуют. К ним непосредственно в мозг поступает непонятная для них информация. В непонятной форме. На совершенно ненормальном частотном уровне. На котором никогда не работал мозг человека. На котором он не может благополучно работать без риска саморазрушения.

— Почему вы так решили? — спросила Вела.

— Современная нейрофизиология — точная наука, — сузила академический взгляд Муравьёва, — Если интересно, я ознакомлю вас со всем комплексом наших обследований, с выводами лучших наших специалистов. Дело ещё в том, что после эвакуации пострадавших (так их условно назовём) из зоны действия объекта они переставали принимать постороннюю информацию, у них прекращались все слухи и видения. Но в обычно стабильное состояние большинство из них не пришло. Их мозг сохранил свою активность на прежней опасной частоте. Они всячески, под любыми предлогами были намерены вернуться назад к объекту. Сбегали из-под присмотра. Пытались пробраться в Згу пешком окольными путями, в обход постов и патрулей. Некоторым это удавалось. Кое-кого обнаружили в Зге вблизи объекта, задержали, насильно вывезли обратно. А несколько человек исчезло без следа и что с ними сейчас никто не знает.

— Скажите, — осторожно спросил я, — не появлялись ли в Зге посторонние люди? Совсем посторонние. Не местные жители. Не военные, не ваши сотрудники.

— Нет, — твёрдо сказал Ниткин, — в тот период неустановленных личностей обнаружено не было.

— Может быть кто-то, когда-то, мельком? Седой пожилой человек. Высокий, худощавый. Усы. С очень… своеобразным взглядом.

Генерал покачал головой.

— У нас нет таких данных. Тогда мы ещё держали всё под контролем.

«Эх!.. Где же-таки были вы, Мик Григорьич? — мысленно сокрушился я, — Вмешаться бы вам тогда. Может, не натворили бы эти деятели всего, что натворили».

— А что за человек? — заинтересовался Бейн.

— Это так, личное. К делу не относится. Продолжайте, пожалуйста, — обратился я к Муравьёвой, — Что было дальше?

— Дальше… — неуютно, что-то очень по-женски повела плечами, вздохнула учёная дама, — Так вот, через несколько недель в Зге, в районе, ограниченном, так называемой, Каймой, почти не осталось сотрудников и военнослужащих в той или иной степени не подвергшихся воздействию объекта. Стало бессмысленно заменять их новыми. Почти весь персонал, и военный и гражданский был вывезен подальше за пределы Каймы. Некоторым сотрудникам комплекса было разрешено вовсе покинуть данный район. Остальные временно расположились в соседних населённых пунктах. Психически неблагополучных разместили в специально оборудованных зданиях под медицинским наблюдением.

Большой проблемой стало воспрепятствовать эвакуированным вернуться назад, в Згу, к чему многие очень стремились. Поэтому и здания, и весь периметр Каймы тщательно охранялся. Встал вопрос… о принятии радикальных мер, которые смогли бы…

Взгляд учёной дамы тускнел — терялся. Речь утратила прежний напор. — Наверное, об этом лучше расскажут более компетентные господа.

— Не в компетенции дело, — строго сказал генерал Паслён, — Компетенции нам друг у друга не занимать. Конкретнее? Да. Встал вопрос. И не решать его было нельзя. И не амбиции наши, как, вероятно, вы думаете. И не карьеры и не личные выгоды — смею уверить. Плевали мы на выгоды, на карьеры. Когда дело принимает такой оборот. Судите сами — около пяти тысяч человек, выведенных из строя, не поддающихся лечению, оголтело рвущихся назад в Згу, к этому проклятому Стволу, откуда исходят эти проклятые излучения. Они не задерживаются ничем, ни слоем земли, ни бетоном, ни свинцовыми экранами. Они действуют на большой территории и зона действия их увеличивается, и интенсивность их возрастает, они превращают людей в параноиков, в задумчивых безвольных идиотов.

— Не совсем так, — возразила Муравьёва, — Категории психиатрии в данном случае не…

— В безвольных идиотов! Которые любыми ухищрениями пытаются вырваться из-под стражи, вернуться назад. Чтобы стать ещё большими идиотами. Вся территория за Каймой брошена без надзора. И границы Каймы раздвигаются. Что происходит? Что произойдёт? Уж, наверное, ничего хорошего.

— А вы спросили тогда хотя бы у одного из нас, згинцев, сподобных? Что происходит? Что надо делать? Чего не надо делать? — остро взблеснула глазами Вела, слишком остро, я снова взял в ладонь, слегка сжал её пальцы — «спокойней, спокойней», — Вы вспомнили о нас сейчас, когда сделано то, чего не только нельзя было делать, о чём нельзя было даже думать.

— Сподобные — несподобные… — озабоченно проговорила Муравьёва, — В этом аспекте мы не обследовали згинцев. Здесь наше упущение. Хотя мы предполагали, что имеются таковые.

— Для нас вообще непостижимо, — сказал я, — Как можно исследовать явление, причём столь крупномасштабное, без участников этого явления? Как можно изучить феномен Зги без самих згинцев?

— Мы работали, общались с некоторыми згинцами, — ответила Муравьёва, — С оставшимися, в основном пожилого возраста. Но, честно говоря, от них было мало проку.

— Ладно, — заключил я, — Было — не было. Можно — нельзя. Что теперь рассуждать. Итак, вы решили взорвать в Стволе атомный заряд, чтобы погасить излучения. Клин клином, что называется, да?

— Вначале мы хотели взорвать обычный заряд, и полностью заблокировать Ствол, соединяющий объект с поверхностью, — объяснил генерал Ниткин, — Но наблюдения показали, что даже тысячеметровый слой земли не является большим препятствием для излучений. Потом возникла идея произвести в Стволе закрытый взрыв небольшого ядерного устройства, направив его ударную волну и радиационное излучение вниз, на объект. Поскольку объект нематериален, разрушить его было нельзя. Но радиация, световой удар и температура должны были воздействовать на излучения объекта и полностью их нейтрализовать. Очень непросто было получить разрешение на это. Мы получили. Ситуация была чрезвычайной, угрожающей, и других мер защиты у нас не было. Специалисты провели расчёты и подобрали необходимый по мощности заряд.

— Расчёты? — удивилась Вела, — Вы умудрились рассчитать неисследованный нематериальный объект, не имея представления о его природе?

— Расчёты априорные, вероятностные, — неохотно процедила Муравьёва, — По гипотетической модели. Не все были согласны с расчётами. И вообще, с этой идеей.

— Ну и что потом, после взрыва?

— Сразу после взрыва закрылась Кайма, — ответил Паслён, — Стала непрозрачно белой и непроницаемой для людей и техники.

— А вертолёты, самолёты?

— При пересечении глохли моторы. И… что-то вроде воздушной волны, отбрасывающей назад. И — самое неприятное — раздвигаться Кайма стала намного быстрей.

— С какой скоростью? — поинтересовался я.

— По разному. Теперь это уже не окружность, а сложная замкнутая кривая. Иногда неделями была неподвижна. Иногда — скачки до десяти километров в сутки.

— Кто остался за Каймой?

— Команда специалистов, которые контролировали взрыв. Десятка два местных жителей, отказавшихся эвакуироваться. И те, кого она впустила.

— Как впустила? — не понял я.

— Кайма не для всех непроницаема. Через неё прошла группа «облучённых» — сорок восемь человек. Из тех, что мы изолировали. Был инцидент. Нейтрализовали охрану, вырвались, пробрались к Кайме. После этого всех остальных мы самолётами увезли из района, разместили в центральной спецклинике. Кроме этого — разрозненные случаи: двенадцать сотрудников, семь военнослужащих, вполне нормальных, работоспобных… Никаких контактов друг с другом, так что сговор исключён. Вдруг — бросают свои дела и исчезают бесследно. Пятерых из них успел заметить патруль рядом с Каймой. Троих задержали, двоё ушло. Аналогично — с некоторыми жителями населённых пунктов, которые были поглощены Каймой.

— Практически всё население этих посёлков, — продолжил генерал Ниткин, — было заблаговременно эвакуировано. Однако, как выяснилось, несколько человек — сколько и кто именно можно узнать в службе эвакуации — не уехали с остальными. Очевидно, спрятались, закрылись в домах или сбежали, чтобы уйти за Кайму. Причины этих поступков нам неизвестны.

— Причины этого — в них, — тихо пояснила Вела, — В том, что им открылось больше, чем остальным. Потому Кайма пропустила их, а не пропустила ваши бронетранспортёры и вертолёты.

— Да, — сурово отчеканил генерал Паслён, — Но оттуда ещё не вышел никто. Это очень неприятный факт. И что там происходит, никому не известно. И остановится ли когда-нибудь эта Кайма, никто не знает. За восемь месяцев после взрыва она переместилась на девяносто километров по радиусу. А за четыре последние недели она прошла в некоторых направлениях до шестидесяти километров. И скорость её движения продолжает расти. Мы отступаем перед Каймой. Пока мы бессильны против неё. Но мы должны что-то делать.

Вся наша компания как-то примолкла. Молчали мы с Велой. Нам было слегка скучновато. Мы не могли, как не старались, преодолеть досадливую неприязнь к этим людям. И последние слова прибавили неприязни. Мрачно молчали генералы. Задумчиво покусывала губу учёная жрица. Вникали в грозный смысл сказанного? Может быть, лишь теперь они простиглись до конца этим смыслом?

Заговорил Бейн, доселе на удивленье немногословный и державшийся как-то особняком и к нам, и к своим сотоварищам.

— Господа, думаю, что серьёзность ситуации ни у кого не вызывает сомнений. Но вот с правильным пониманием ситуации у нас пока не всё однозначно. Я сообщу вам очень сжато о результатах работы моей группы на протяжении последних лет. Сведения эти, может быть, будут не так впечатляющи для наших гостей, как для вас, уважаемые коллеги. Поскольку до сегодняшнего дня мы их просто держали в тайне. Почему? Одна из причин — их противоречивость и недоказуемость. Были и другие причины.

Госпожа Муравьёва сказала, что объект изучен на полпроцента. Думаю, что он изучен немного больше. Но знания о нём лежат за пределами нашего удобного, обжитого трёхмерного материализма. Правительственная аналитическая группа по изучению Згинского артефакта. «По изучению» — это неверно, «артефакта» — неточно. Это для официальщины. Между собой мы говорим «по восприятью». Восприятье морформа. Так ближе к сути. Ближе… но пока ещё далеко от неё. Так вот, группа создана около пятнадцати лет назад и работа её проходила, главным образом, в трёх направлениях. Мы тщательнейшее анализировали результаты исследований вашего научного комплекса, — Бейн сухо улыбнулся Муравьёвой, — Наши люди были в числе сотрудников комплекса. Конечно, не афишируя это.

Мы общались с исследователями, занимающимися явлениями, подобными Зге за рубежом, а именно: в центральной Америке и в Тибете. Там тоже есть группы, аналогичные нашей. Хотя, по правде сказать, с нами там были не чересчур откровенны. Ну и мы соответственно тоже. Правительства наших стран не заинтересованы в широком обмене информацией об этих объектах. К сожалению.

И наконец, мы изучали згинцев, как в самой Зге, так и по новым местам жительства. Не всех, разумеется, только «сподобных», имевших хотя бы самый слабый, самый отдалённый контакт с Сущностью… с проявлением морформа.

— Что-то я не припомню, чтобы меня кто-нибудь изучал, — сказала Вела.

— Я тоже, — добавил я.

— Вас мы лишь наблюдали со стороны. Вы — самые сподобные. Вы и ещё один — два человека.

— Откуда вы взяли? — усмехнулся я.

— Предположительно. Косвенные данные. Свидетельства других згинцев. Сопоставление фактов. Интуиция, если хотите.

— Нас вы берегли для особого случая, да?

— Можно сказать. Скорее, мы были ещё не готовы к серьёзному общению с вами. Недостаточно проникнуты Сущностью. Хотя, кое-что мы поняли уже давно.

— Что же именно? — подозрительно спросил я.

— Существует, что называется, официально научный рационалистический аспект Згинского артефакта. С коим вас слегка уже познакомили. А есть и другое. То, во что пытается вникнуть наша группа. До поры-до времени результаты наших исследований были известны лишь нам… да двум людям, курирующим нашу работу. Это было необходимо. И это было правильно. Но теперь, похоже, и пора, и время.

Так вот. Аномальные явления, происходящие в Зге, а именно: странные излучения от ненайденного источника, так называемая Кайма, наконец, недавно обнаруженные скопища летающих элементов с изменчивой формой и плотностью — это, видимо, всё-таки физические явления. Но не той физики, которая отображается в наших обычных субъективных ощущениях и в показаниях нашей аппаратуры. Очевидно, здесь физика более высоких порядков, энергетика более тонких уровней. Она недоступна для исследований нашими самыми совершенными техническими средствами. Но способна оказывать психогенное воздействие на людей, на згинцев в большей степени и в самой большой степени на сподобных. При определённых условиях она может в корне изменить их мировосприятие, их физиологические и психические возможности.

Вряд ли нам скоро удастся разгадать принципы этого воздействия. Но мы предполагаем и, по-моему, не ошибаемся, что это, во-первых, целенаправленное воздействие, во-вторых, логически осмысленное воздействие, производимое какими-то неведомыми интеллектуальными силами. Силы эти возникли не вдруг, не сейчас, а присутствовали на Земле весьма длительное время, вероятно, сопутствуя всей мыслимой истории человечества. Может быть даже, влияя на эту историю. А возможно, влияя и на само развитие человека. Повторяю — это всего лишь рабочие выводы, идеи. Хотя не лишённые косвенных подтверждений. Если я в чём-то принципиально не прав, — взглянул на меня Бейн, — возразите мне.

— Возражу, — пообещал я.

— Так вы что, всерьёз сообщаете нам, что жизнь человечества под контролем пришельцев? И весь этот згинский кавардак из-за них? — изумился генерал Ниткин.

— Насчёт кавардака… — ледяным голосом ответил Бейн, — Так вот, кавардак в теперешней его форме как раз из-за вас. Но об этом потом. А насчёт пришельцев… Какие «пришельцы-ушельцы», кто, откуда? Я не знаю такой терминологии. Давайте, господа, оставим эту ахинею — зелёных гуманоидов, летающие сковородки — досужим фанатам и Голливуду. Мы серьёзные государственные люди. Извините за невольный пассаж. К теме. Так вот, Згинский артефакт и является одним из проявлений этих интеллектуальных сил. Вопрос следующий. Каково направление действия этих сил? Мы полагаем… Нет, мы, пожалуй, даже утверждаем, есть на то основания, что главная цель позитивное развитие человека, как индивидуума, и человечества, как общности индивидуумов.

На определённом этапе этого развития возникла необходимость качественного изменения человеческого генотипа, его интеллектуальных или психических или физических возможностей, а наверное — всего сразу. Это обновление, этот плавный скачок к новому естеству человека — условное название — морформ — должны были первыми воспринять жители Зги, сподобные. А потом от згинцев, от жителей двух других аналогичных поселений-артефактов постепенно… очень постепенно, очень осторожно и избирательно морформ должен охватить остальное население Земли или его значительную часть. Человечество перейдёт на новый, более высокий виток спирали развития.

— Минуточку, минуточку! — схватилась тонкими пальцами за виски Муравьёва, — Дайте опомниться. Это… Это же ужас! Это же — ни в какие ворота… То, что вы столь категорично утверждаете… Я — учёный. До мозга костей, до последней своей поджилочки учёный. Я признаю только факты, экспериментальные доказательства, теоретические расчёты, аргументированные выводы. Я работаю почти двадцать лет в Згинском исследовательском комплексе. Я повидала всякое и наслышалась всякого. Да, всегда нашу конкретную работу сопровождала масса туманных домыслов, высосанных из пальца «открытий», досужих умозаключений. Да, все на ту же горячо любимую народом тему. Никто из нас, разумеется, не принимал этого всерьёз. И теперь ваша аналитическая государственная… не какая-нибудь там — государственная группа связала все эти домыслы воедино, в совершенно невероятную, немыслимую теорию ли, гипотезу ли… не знаю что. Но которая переворачивает всё наше миропонятье с ног на голову. Вы представляете, что вы делаете? Что вы сделаете дальше? Изумительно! Очаровательно! А доказательства где? А свидетельства где? А экспериментальный материал? Где горы серых фактов, подпирающих золотые крупицы теории?.. Кто-то из великих сказал, не помню… Как можно на ровном, на пустом месте такое?!

Бейн смотрел на учёную жрицу с почти весёлым интересом. Потом грустно вздохнул.

— Что ж. Если эти люди, сидящие с нами, — кивнул он на нас с Велой, — не свидетельства, тогда нет свидетельств. Если то, что происходило и что происходит за Каймой — не факты, тогда нет фактов.

— А что там происходит, кто объяснит? — недовольно вопросил генерал Паслён, — И как это характеризует те гуманные силы и позитивный процесс, о котором вы говорили? Какой же он позитивный? Что он сделал с нашими людьми?

До этих слов я был спокоен. Мне было просто в меру занятно, в меру скучновато в этой компании. Но слова стальнолицего генерала взорвали меня.

— Ах ведь напасть какая, несправедливость какая! А? — ваше высокоблагородие. Позитива нету для вас, гуманизма-благодеяния нету для вас — это ж как же так, безобразие форменное. Что ж это за высшие силы хреновы! Норов показывают, не боятся никого, а? А нет, чтоб после взрыва атомного, оплеухи воспитательной послушненькими стать, смирненько к вам на полусогнутых — чего изволите-с, господа генералымаршалы? — всё исполним, только мигните.

— Вы, не забылись ли, молодой человек, с кем разговариваете? — тоже озлился Паслён — напряглись арийские ноздри, выпуклились желваки.

— Эт-то вы не забылись ли, ваша звёздопогонность! С чем вы встретились там за Каймой. Вот уж точно забылись, не понялись, не сделали малейшей попытки поняться. Да на кой вам понимать? Когда у вас власть и сила, — гнев плохой поводырь, я уже слабо контролировал свои слова и мысли, — Не оно к вам пришло. Вы к нему пришли, вторглись нахрапом. С чем? С бомбой-дурой своей! С танками вертолётами? С армией своей — главным аргументом цивилизации. Сколько там ещё у вас таких бомб? Против чего?! Вы хоть сейчас-то поняли, что натворили, взорвав свою проклятую бомбу? Ничего вы ещё не поняли. А вы? — с негодованием повернулся я к Бейну, — Как вы-то смогли допустить?! Как вы-то не помешали?! Где оно, ваше проникновение в Сущность? А вон там за Каймой теперь эта Сущность… Неуправимая, вывернутая наизнанку. Сущность без связи с разумом, которую вы порвали. А что, если навсегда? Кто её теперь остановит?!

До меня самого не сразу дошёл смысл мною сказан-ного. А когда дошёл, я похолодел. Ведь всё так и есть! Я случайно двумя фразами объяснил всё. Всё! Бессомненно. И страшную истину объяснения составили не просто мои слова, что-то больше, значимее, чем слова, какой-то энерговыплеск из них вдруг прохлынул по комнате. Зловеще коснувшись каждого.

Я заметил, как слегка побледнел Бейн, видимо, чтобы скрыть это, отвернулся к окну. Преобразилось волнением лицо Муравьёвой, стало совсем простым, женски беззащитным и оттого даже привлекательным. Генералы и те озабоченно притихли. Может быть, их впервые посетила мысль, что за Каймой не военный противник, не стратегический объект, а Нечто. Что несоизмеримо с их амбициями и возможносями, с возможностями всей страны, с возможностями всего человечества.

На мою руку легла прохладная ладошка Велы. Глаза её были влажны, огромны, но не от страха. От какого-то болезненного озарения, от невнятной догадки… догадки? о чём? Она улыбнулась мне ободряюще — всё будет хорошо. Я с трудом улыбнулся в ответ — да, должно быть… должно. Тишину нарушил Бейн.

— Необходимо признать, что взрыв ядерного заряда в Стволе — тяжкая непростительная ошибка.

Оба генерала слегка поморщились, но не возразили.

— Решение принималось спешно и необоснованно, без согласования с нашей группой, с руководством научного комплекса. Я сам был в это время в Америке на аналогичном объекте. Господа военные применили свою привычную тактику — лучший способ обороны — нападение. Бесспорно, виноваты и мы. Не предусмотрели такой вариант, не приняли мер. Недопоняли вовремя, не объяснили другим, что есть что.

— Отчего же так не поспешали, господа теоретики? — язвительно спросил Паслён.

— Строили единую исчерпывающую концепцию явления. Относительно всех трёх артефактов. Ну, а пока мы строили, другие…

— Ладно, — вздохнула Муравьёва, — Что случилось — то случилось. Уже ничего не поправишь. Что делать дальше? — вот вопрос. Пассивно ждать? Или предпринимать что-нибудь?

— Да, — повернулся к нам Бейн, — Вопрос. И мы признаёмся перед нашими уважаемыми гостями, что мы не знаем на него ответа.

— Теперь уж только одно, — сказал я, — не мешать тому, что происходит. Помешать вы всё-равно ничем не сможете. Отведите войска от Каймы. Прекратите любые воздействия на объект, особенно электромагнитные, радарные… Отключите спутники от объекта. Оставьте его в покое. Мы тоже не знаем ответа. Ответ должен быть за Каймой. Но прежде, чем добраться до него…

Вела вдруг ойкнула, затормошила меня за плечо, показывая на окно. За окном мелькнули какие-то фигуры, которые я не успел разглядеть. Через несколько секунд они показались в дверях — капитан и два солдата в пятнистой камуфляжной форме. А между ними — собственной персоной — Пенёк. Увидев нас, он расплылся в довольной улыбке.

— Что, не ждали, бродяги?

— Ждали, — засмеялась Вела, — Ещё как ждали, упрямец эдакий. Куда ты от нас можешь деться.

Капитан докладывал генералам, где был задержан нарушитель и как доставлен сюда. Нам это было неинтересно. Мы радовались, что нас уже четверо. Пеньковское спокойствие, самоуверенность, въедливость и неторопливость будут нам очень кстати. Я вкратце пояснил ему, что за люди в комнате. Пенёк, ничуть не тушуясь от званий и титулов, принялся впрямик, с деревенским интересом разглядывать их.

Покинул комнату капитан с солдатами. Вслед за ними поднялся я.

— Я полагаю, господа, что наш разговор был полезен для всех. Но пора действовать. Сегодня мы передохнём, соберёмся, а завтра утром уйдём за Кайму. Теперь нас четверо. И у нас больше возможностей.

— Возможностей для чего? — подозрительно вопросил генерал Ниткин.

— И для чего и для кого, — неприязненно сверкнула на него глазами Вела, — чуть-чуть дрогнула генеральская необъятная шея, чуть-чуть глубже ушла в воротник, — Для вас — обеспечить вам дальнейшие чины — звания. Героический служебный рост. Спокойную жизнь без проблем. А для нас — найти то, что мы ищем.

Глава пятая

— Это неправда, то, что сейчас происходит, неправда!

Рэй Брэдбери

Я замедлил шаги. Я аккуратно переступал сухие сучки и коряжки, чтобы они не хрустнули под ногами. Я осторожно раздвигал ветки деревьев, чтобы они не слишком шуршали. Не привлекали внимания. Хотя не было в этом никакой особой нужды.

Заросли редели, становились светлей. Я напряжён-но всматривался сквозь тонкие стволы, мелкую листву — что там на этот раз. Из зарослей никого и ничего не было видно. Я вышел на травянисто-зелёную с пожухлыми кочками поляну-опушку. Сердце стучало в надежде, ожиданьи — никого?.. Вдруг на этот раз, наконец-то, совсем уже по-настоящему, бессомнительно — никого, а?

Но как только я оставил за спиной последние деревца и кусты, он появился. Мгновенно. Ниоткуда. В голове опять мелькнуло единственное чуть-чуть здравосмысленное объяснение — выпрыгнул из-под земли, из норы какой-нибудь… Нет, конечно. Это я уже знал. Не из какой ни норы. Он появился… он всегда появлялся именно ниоткуда. Пугальщик. Так очень точно назвал его Лёнчик. И мы теперь их всех звали пугальщиками.

Он неподвижно стоял и смотрел на меня спокойными злыми глазами. Зверь. Никто. Мой пугальщик ни разу не был однозначен обликом. Вела, например, по её словам, видела человека, безумца, маньяка огромного роста, в руках — выдранная ножка стола с торчащими их неё острыми гвоздями. Откуда взялся этот образ, она сама не знает. Лёнчик видел роскошное чудище — помесь тиранозавра с ужастиковыми телевизионными монстрами. А Пенёк, самый конкретный из нас, видел самый конкретный танк с бортовым номером 863, с наведенной, готовой к выстрелу пушкой. Каждый из нас мог лицезреть только собственного, предназначенного только ему пугальщика, даже когда мы стояли все вместе.

А сейчас я стоял один перед своим зверем. Зверь был невесть кто по виду и даже по классу. Что-то было в нём от гиены, от свиньи и от крокодила, от животных самых для меня несимпатичных. Это что-то, эти черты с каждой новой нашей встречей странным образом менялись местами, исчезали и появлялись в диких комбинациях: то круглое пятаковое рыло, то вытянутая зубастая морда, то курносая пасть с оскалёнными клыками. Менялись размеры и форма зверя, шерсть превращалась в щетину, в жёсткий покров рептилии, куцый гиений хвост становился длинным крокодильим хвостом…

На этот раз никакого хвоста вообще не было, а огромная башка являла собою уже полную неразбериху из слившихся черт трёх зверюг — какой-то бредовый гиено-свино-крокодилоид. Из-за этих композиционных нелепиц зверь внушал мне отвращенье, недоуменье, досаду, но уж никак не страх. В этом была дурацкая, но непреодолимая загадка. Мой пугальщик обязан был пугать меня ни столь обликом своим, сколь тем, что почти не имело отношение к его внешности. И с обязанностями своими он справлялся хорошо.

Я знал, что будет. Но решил попробовать ещё раз в глупой надежде — «а вдруг!..»

Обойти зверя было невозможно, но я все-же направился резко влево, тяжёлым злым шагом, стиснув зубы, опустив голову, чтобы не видеть этого урода впереди. Впереди…

Я уже почувствовал, что зверь плавно переместился со своего прежнего места… нет, зверь просто исчез со своего прежнего места и мгновенно возник на новом месте, точнёхонько на моём пути.

Я всё-таки вопреки своей воле поднял глаза.

Несуразнейшая, почти смешная образина перетаптывалась на кривых лапах, сопела, роняла желтую слюну на траву. Хищно блестящие маленькие зрачки не обещали ничего хорошего. Это был не мираж, не призрак. Зверь был реален. До ледяного озноба реален.

Я шёл вперёд, не думая об ожидавших меня клыках. Я опять почувствовал, что до них не дойду.

Опять эта странная волна — в сознаньи моём… нет, не так, не в сознаньи; волна, накатывающая оттуда, издалека, из травянистой равнины, из-за зверя; медленный, вздорный, неотвратимый прихлыв, натиск. Вначале — жёсткое беспокойство, невнятье, колкие по спине мурашки… затем — выбрызг в панику, в тоскливую суету, в растерю себя… и сразу следом — шквал, удар тяжкого мутного страха, ослепленье, готовность бежать куда угодно, спрятаться, забиться, завыть, заскулить от бессилия-безысхода. И если бы я сделал ещё несколько шагов к зверю, на меня обрушился бы многотонный тайфун-ужас, обесчувствленье, цепенящий мрак души и сознанья. Я дошёл до этой стадии однажды, во время нашей второй встречи со зверем. Кое-как, неведомыми инстинктами я смог тогда отступить, спасти свой гибнущий рассудок и больше на такое не решался. Не решился и сейчас, не дошагав до зверя метров шести, я резко повернулся и трусливой рысцой, не оглядываясь, заспешил назад, к зарослям.

Углубившись в лес так, чтобы не видна была сквозь деревья поляна-опушка, я изнеможённо упал на теплую траву под огромной ветвистой берёзой. Я тупо смотрел вверх на торжественное облако берёзовой листвы, вдыхая спадающий с него покой, мир, и не заметил, как отключился. Краткий сон-забытье — самозащита измученной психики.

Забытье оказалось не таким уж кратким, я элементарно проспал около часа. Но зато очнулся я вполне бодрым, собранным, способным к здравому размышленью.