Удивительная жизнь Эрнесто Че Генассия Жан-Мишель

– Я в трудном положении, инспектор, вы не можете не понимать.

– Нет, я не понимаю! Продолжайте молчать, если хотите, формально вы чисты перед законом, но, если не поможете мне, станете их пособником.

– Вы по-прежнему кашляете? Я должен вас осмотреть.

– Только не говорите, что…

Уже много дней Кристина не вставала с постели, сидела в подушках, застыв как статуя, и время от времени что-то бормотала, а может, у нее просто дрожали губы или сводило судорогой лицо.

Йозеф часто наблюдал за ней, стоя в дверях. Он точно знал, с кем она говорит, к кому обращается.

– Результаты моих анализов готовы, доктор?

– Пока нет, инспектор.

– Почему так долго?

– Я отправил мазки в институт, но они обрабатывают пять тысяч стекол в неделю, так что наберитесь терпения и не дергайтесь – у вас типичная хроническая ангина.

– Горло дерет чудовищно.

– Будь это чума, вы бы давно отправились к праотцам. – Йозеф быстро осмотрел его, прощупал шею и живот. – Вы так и не бросили курить?

– Это нелегко. Как ваша пациентка, могу я ее допросить?

– Нет, она все еще в шоке.

– Я поговорил с соседкой, она ни при чем и мало что знает. Вам известен некий Морис Делоне?

Йозеф проигнорировал вопрос.

– Как мне делать мою работу, если вы не хотите помогать? Я должен найти того мерзавца – или мерзавку, – который калечит женщин, и остановить его.

– Кристина ничего мне не рассказывает. У нее роман с Морисом, думаю, ребенок его. Он заплатил соседке, чтобы она позаботилась о Кристине.

– Вы уверены, что мне нельзя поговорить о нем с девушкой?

Кристина упорно отказывалась вставать. Ею руководили страх и воспоминание о боли. Она молча качала головой и взглядом умоляла Йозефа не трогать ее, он не сдавался, уговаривал, убеждал, гладил ей руку и добился своего. Кристина приподнялась и села на кровати, прислушиваясь к себе, спустила вниз ногу, почувствовала ступней прохладу пола и встала. Йозеф и медсестра поддерживали ее под руки, она сгорбилась и сделала четыре шага, то и дело вскрикивая от страха, но боль не вернулась. Кристина задышала ровнее, медленно распрямила спину и пошла. «Хорошо, очень хорошо, молодец, еще один шажок и еще один, умница, не отпускай мою руку», – нашептывал ей на ухо Йозеф.

«Господи, мне почти не больно, слава богу, не больно», – как заклинание, повторяла Кристина.

Они выбрали лавочку на солнце, сели и залюбовались стремительным полетом ласточек. Кристина попросила сигарету. Оба знали, что курить ей не следует, но Йозеф достал пачку «Бастос», выщелкнул сигарету и протянул Кристине. Она понюхала табак, счастливо улыбнулась, Йозеф чиркнул спичкой, дал ей прикурить, она сделала глубокую затяжку и выпустила дым в небо.

Кристина слегка осунулась, но выглядела вполне прилично. Она сложила вещи в плетеную сумку, забрала волосы в пучок заколкой из слоновой кости и долго смотрелась в зеркало.

– Выгляжу ужасно…

– Мне так не кажется, – ответил сидевший на краю кровати Йозеф.

Кристина казалась совершенно потерянной.

– Хочешь поговорить?

Она покачала головой, взяла сумку и встала. Йозеф посадил ее в такси и отвез домой. У подъезда она сказала, что справится, теперь все хорошо и он не должен беспокоиться, взяла его руку и крепко сжала:

– Спасибо тебе, спасибо за все.

Работы было так много, что Йозеф не знал ни сна, ни отдыха, разрываясь между больницами и диспансерами, но находил время забежать к Кристине. Она ни разу его не впустила, и он засовывал в дверь записочки: «Позвони мне…», «Если тебе что-нибудь понадобится, только свистни…» – но не дождался ни звонка, ни просьбы.

Он дважды столкнулся с соседкой Кристины – той самой, что прибежала ночью звать на помощь, – но она сделала вид, что не узнала его.

Сержан сообщил Йозефу, что запланировал новый большой проект, поинтересовался его планами и сказал, что хотел бы поручить ему руководство новым отделением института в Константине. Предложение было лестным и очень заманчивым, но Йозеф уже несколько недель думал только об одном: он решил уехать на родину, как только кончится война.

– Понимаю, – кивнул Сержан, – вы тоскуете по дому, но не решайте сейчас, возьмите отпуск на три месяца, а потом возвращайтесь, Каплан, вы нам очень нужны.

Инспектора Ногаро Йозеф больше не видел и решил, что тот заходил в больницу в его отсутствие и забрал результаты обследования, но медсестра сказала, что папка с анализами осталась невостребованной.

Йозеф сгорал от желания узнать, что выяснил следователь, и как-то раз, в четверг вечером, отправился в центральный комиссариат на улице д’Исли. Когда он вошел в кабинет, Ногаро говорил по телефону и дымил сигаретой. Увидев Йозефа, он швырнул трубку на рычаг, оборвав фразу на полуслове, и взглянул на посетителя с видом выведенного на расстрел арестанта.

– Выкладывайте, не тяните, – обреченным тоном попросил он и закрыл глаза.

Йозеф поспешил успокоить беднягу. Ногаро не поверил: если он здоров, к чему было утруждаться и приходить в комиссариат? Йозеф строгим «докторским» голосом велел своему пациенту успокоиться и поклялся, что не нашел у него ничего серьезного. Ногаро медленно затушил сигарету:

– Она будет последней, клянусь здоровьем детей! Это нужно отпраздновать.

Инспектор достал из шкафа бутылку анисовки и разочарованно вздохнул:

– Теплая… Идемте посидим в кафе.

– Вообще-то, я хотел узнать новости.

– Насчет чего, доктор?

– О той истории с абортом.

– Только не это, пощадите меня! Расследование закончено, дело закрыто! Я больше ничего не хочу о нем слышать!

Они отправились в бистро по соседству, сели за стойку, Ногаро опрокинул стаканчик жадно, как будто не пил целую неделю, и тут же заказал вторую порцию без воды, с двумя кубиками льда.

– Вот оно, счастье. Нужно повторить. Этот город прогнил насквозь, доктор. Вы даже вообразить не можете, что творится за красивыми фасадами. Знаете, как я называю Алжир? Вонючка! Я жду перевода – ничего себе оговорочка! – повышения.

После третьей рюмки Ногаро долго молчал, его нижняя губа подрагивала, потом он протянул руку и крепко сжал плечо Йозефа:

– Можете объяснить, почему женщины вечно влюбляются в подонков, которые их тиранят и за людей не считают, и игнорируют тех, кто их боготворит?

– Не стоит обобщать.

Ногаро быстро задержал преступную акушерку. С помощью Мориса – тот мгновенно ее сдал. Женщина уже попадала в поле зрения полиции во Франции, была осуждена и не имела права практиковать. На допросе она заявила, что просто помогала попавшим в «беду» женщинам, причем все ее клиентки принадлежали к высшим слоям общества. Полицейские конфисковали ее жуткий инструментарий и зеленый блокнот с краткой отчетностью о процветающем подпольном бизнесе. Многие столичные врачи посылали к ней своих пациенток, и она избавляла их от нежелательной беременности. Все допрошенные женщины изображали оскорбленную невинность, клялись всеми святыми, что за инициалами в блокноте скрываются не они: «Все это – наветы и подлая интрига!» Акушерка отказывалась назвать сообщников, чтобы ее не обвинили еще и в преступном сговоре. За каждую операцию она получала семь тысяч франков, а то и больше. Морису пришлось раскошелиться на десять тысяч. Его легко могли обвинить, но он пустил в ход связи и избежал ареста. «Телефонное право» действовало… Прокурор выдвинул обвинение только против акушерки, и до суда она будет содержаться в зловещей тюрьме Барберус, но ей вряд ли вынесут слишком суровый приговор. Зеленый блокнот очень кстати исчез, уж слишком много там было известных фамилий (Ногаро их видел, но «забыл»). В сложившихся обстоятельствах нет смысла затевать процесс и копаться в грязном белье добропорядочных семейств. В конце концов женщины всегда поправляются и заводят кучу ребятишек.

И как это у них получается?

Как-то раз, в воскресенье утром, Йозеф возвращался с рынка Триоле и увидел Мориса – тот ждал у подъезда. Его первым инстинктивным побуждением было развернуться и уйти, но Морис его заметил, так что деваться было некуда.

– Знаешь, Йозеф, я не могу таскаться сюда всякий раз, когда мне нужно с тобой поговорить, установи наконец телефон!

– Все равно придется ждать четыре года.

– Я помогу, тебя внесут в приоритетный список, ты же врач.

– Не так уж он мне и нужен, а ты можешь звонить в институт.

– Я много раз пытался, но тебя не зовут и сообщений не передают.

– Я не сижу на месте, и у меня очень много работы. Сегодня вот удалось освободить утро, но после обеда я вернусь в лабораторию.

Морис не дал другу продолжить, ему явно не терпелось сообщить ему нечто важное.

– У меня потрясающая новость, старик, я женюсь!

Йозеф так изумился, что выронил пакет с продуктами, и картошка с помидорами покатились вниз по тротуару.

– Не может быть!

– Невероятно, правда?

Лицо Йозефа просветлело.

– Как же я рад, что все уладилось!

– Это было непросто, уж ты мне поверь! ее отец – трудный человек, старая школа, а семья – одна из самых уважаемых в Алжире. Он поверил, что у меня серьезные намерения, что я люблю Луизу, но согласие дал только после того, как навел справки о парижских Делоне и моем финансовом положении, ведь она его единственная дочь. Я тебе сообщаю одному из первых. Луиза тебя обожает и очень жалеет, что мы редко видимся. Свадьба назначена на третье воскресенье июня, будет весь Алжир, так что я на тебя рассчитываю. Ты не представляешь, как я счастлив!

Они несколько секунд молча смотрели в лицо друг другу. Йозеф больше не улыбался.

– Мог бы поздравить.

– Я возвращаюсь в Чехословакию, но, даже если бы оставался, все равно не пришел бы.

Кристина встретилась с Йозефом у «Максимена», этот большой ресторан находился позади Оперы. Ни один из них ни разу там не был – цены кусались! Три дня назад Йозеф забежал оставить записочку с приглашением. «Отметим мой отъезд», – уточнил он. Кристина надела любимое платье в маках, отделанное по вырезу воланами, в котором выглядела еще более хрупкой, как девочка, сделала прическу и накрасилась. Мужчины на улице провожали ее взглядами. Она опоздала, Йозеф места себе не находил и, увидев ее в дверях, вздохнул с облегчением. Он заказал бутылку «Помероля» 1929 года (один коллега сказал, что это лучшее вино в мире). Кристина пришла в восторг от декора в стиле бель эпок, красивых дам и элегантных мужчин. Война казалась чем-то далеким. Они выпили за ее скорейшее окончание, потом за дружбу и будущее. Кристина задала Йозефу миллион вопросов о Праге и его молодости, удивляясь тому, что они так давно знакомы, а она почти ничего не знает ни о нем самом, ни о его родине, ни о его семье.

– Почему ты никогда об этом не рассказывал?

– Я о тебе тоже мало что знаю.

Вино оказалось воистину изумительным. Сомелье объяснил, что 1929-й был грандиозным годом, он с волнением в голосе говорил о божественно бархатистом вкусе «Помероля», посоветовал сделать глоток и немного подержать его во рту, чтобы ощутить нотки черной смородины и лакрицы. Йозеф и Кристина смаковали волшебное мерло с закрытыми глазами, и их переполняло ощущение счастья.

– Когда ты уезжаешь?

– Девятнадцатого апреля. А ты чем займешься?

– Мне надоел наш грошовый театр и бесконечные гастроли по захолустью. С радио меня выставили, так что думаю поехать в Париж. Хочу сниматься в кино. Сейчас или никогда, мне скоро тридцать четыре, времени в запасе не осталось.

– Не волнуйся, тебе больше двадцати пяти не дашь.

– Ты милый, Йозеф. Знаешь, а ведь Морис моложе меня.

– Да что ты говоришь? – фальшиво изумился Йозеф.

– На целых шесть лет. Однажды утром, когда он спал, я вытащила у него из кармана удостоверение личности и все узнала. Мужчины – странные существа. Не понимаю, зачем он это скрывал…

– Мы виделись несколько дней назад, он заходил рассказать о помолвке.

– Вот как… Значит, все действительно кончено. – Она покачала головой, улыбнулась через силу и сделала несколько глотков. – Хорошее вино, не очень хмельное. Ты с ней знаком?

– Видел несколько раз в компании. Думал, она его приятельница.

Кристина вспыхнула, утерла непрошеную слезу и снова улыбнулась, не разжимая губ:

– Не обижайся, что пристаю с расспросами, Йозеф. Я все еще пытаюсь понять, как могло получиться так, что я все испортила? Хочешь послушать?.. Это как яд, парализующий мозг и заставляющий человека действовать себе в ущерб. Думаешь одно, а делаешь другое. Мечтаешь о чем-нибудь – и поступаешь так, чтобы ничего не вышло. Я видела, что дела у нас не слишком хороши, что он отдаляется, даже отговорки искать перестал, и сломалась. Это произошло за несколько месяцев до твоего возвращения. Ему не составляло труда оттолкнуть меня, он просто повторял слова, которые я сама сто раз ему говорила: будем любить друг друга, но останемся свободными, сохраним независимость, мы вместе, потому что хотим этого, а не из-за ненужных обязательств. Помнишь, когда я отказалась выйти за него замуж, он на коленях умолял меня передумать? Бедный Морис, я с ним не церемонилась… Господи, какой же идиоткой я была, сколько боли ему причинила! Я почти смирилась и тут узнала, что его сестра вышла замуж за человека, от которого родила ребенка четыре года назад. Морис сказал, что так и должен поступать мужчина, если он не последний негодяй, и я поверила. Не поняла, что это просто громкие слова, пустой треп. Я забыла о своих взглядах и принципах, убедила себя, что Морис изменился, и забеременела. Он растерялся, и я решила, что победила, но очень скоро все изменилось. Я не ждала, что он на мне женится, думала, мы будем жить вместе втроем – он, я и малыш. Я не собиралась покушаться на его свободу, и он поймал меня в мою же собственную ловушку, проявив редкостное хитроумие. Знаешь, что он говорил? «Если оставишь ребенка, мы больше не увидимся, никогда! Я не желаю строить отношения на обмане, ты подстроила мне западню, это не любовь, а принуждение. Ты меня шантажируешь, хочешь растоптать мою гордость, я с этим не смирюсь. Если не сделаешь аборт, между нами все будет кончено. Выбирай – или я, или ребенок». Морис настаивал, и я почувствовала себя виноватой. Он выглядел оскорбленным и несчастным, один раз даже заплакал, стал кричать, что я сама все разрушаю, умолял не лишать нас надежды. «Ты что, совсем меня не любишь? – спрашивал он. – Обещаю, как только кончится война, мы переедем жить в Париж». Я совершенно потерялась, на ребенка мне было плевать. Я хотела одного: чтобы Морис был со мной и все стало как раньше. В конце концов я сдалась, поверила, что вела себя как сволочь, что все образуется, если не будет ребенка. Я чувствовала себя опустошенной, мне было стыдно. Морис все устроил, нашел ту женщину. Операция прошла не слишком хорошо, он проводил меня до дому и сразу сказал, что я очень его разочаровала, что между нами все кончено, что он не может простить предательства, что я одна во всем виновата. Остальное тебе известно. Хуже всего, что я даже не злюсь на него.

– Если бы я знал, набил бы Морису морду.

– Это ни к чему, Йозеф. Я действительно сама во всем виновата, нельзя было принуждать его и отрекаться от своих убеждений. Простая швея и та рассудительней меня.

Кристина была одержима Морисом: она все время возвращалась мыслями к одним и тем же воспоминаниям, приукрашивая прошлое в надежде на будущее. Йозеф слушал, кивал, а потом она вдруг замолчала и надолго ушла в себя, прокручивая в голове горькие воспоминания.

– Хочешь знать мое мнение? Ты была в заведомо невыгодном положении. Почему? У тебя ни гроша за душой, а Морис близок к осуществлению заветной мечты. Думаю, он привязан к Луизе, она милая девушка и, главное, дочь самого крупного алжирского землевладельца.

– Чушь! Корысть тут ни при чем.

Вино закончилось, и Йозеф заказал еще одну бутылку, Кристина сказала «нет, довольно, я и так слишком много выпила», зал постепенно пустел, но официанты и хозяин не торопили оставшихся. Йозеф решил закурить, пачка оказалась пустой, он подал знак гарсону, и ему тут же принесли счет в красивой красной кожаной коробке. Йозеф изумился – тут какая-то ошибка, бутылка вина не может стоить так дорого, черт его дернул заказать еще одну! Делать нечего, придется платить, не станет же он проверять цифры в присутствии Кристины…

– Что-то не так? – спросила она.

– Все в порядке, просто здесь очень жарко.

Йозеф выложил за ужин месячную зарплату, оставил щедрые чаевые, попросил принести пачку сигарет и получил ее в качестве «комплимента» от заведения.

Вечер был теплым, и он предложил выпить по стаканчику в «Алетти». Кристина отказалась, сославшись на усталость, – «Отвыкла, сам понимаешь!» – и попросила проводить ее. Они шли по пустому в этот час городу, под аркадами бульвара де ла Марн, и она то и дело останавливалась перед витринами магазинов – ей нужны были туфли и легкая куртка, спрашивала: «Тебе нравится коричневый? Это цвет сезона…» Йозефу показалось, что девушка замерзла, и он накинул ей на плечи свой пиджак. Они молча поднялись по рампе Вале и оказались у дома Кристины.

– Я очень тебе благодарна… за все. Без тебя я бы пропала.

– Главное, что ты приходишь в себя и набираешься сил.

– Будем писать друг другу?

– А как же!

Они расцеловались, и Йозеф вдохнул ее аромат – запах жасмина и лимона.

– Желаю удачи в новой жизни.

– Тебе того же.

Кристина отстранилась, зажгла свет в подъезде, махнула на прощание рукой и начала подниматься. Йозеф вздохнул и пошел прочь.

У «локтя» рампы, напоминавшей по форме женскую шпильку, находилась нависавшая над спящим городом площадка. Рыжая луна отражалась на сверкающей морской глади. Йозеф достал сигарету, чиркнул спичкой, и в этот миг его жизнь резко переменилась.

Дальнейшие действия Йозефа Каплана явились результатом наития, а никак не трезвого размышления. Он вдруг ощутил себя непобедимым. Много лет спустя, уже в Чехословакии, он часто сидел у горящего камина и вспоминал этот судьбоносный момент. Его часы показывали 23.26. Почему он не пошел дальше, не вернулся домой, чтобы собрать чемоданы? Откуда взялась эта нелепая идея, почему он в нее поверил? Йозеф долго и безуспешно искал ответ на этот вопрос и в конце концов пришел к выводу, что любой мужчина (в том числе он сам), встретив женщину своей мечты, начинает вести себя как умственно отсталый ребенок, утрачивает инстинкт самосохранения, забывает отцовские наставления и распускает хвост. Йозефу в тот момент было уже тридцать четыре года, коллеги уважали его, считали очень компетентным врачом и великолепным диагностом, неутомимым, преданным своему делу тружеником.

Репутация закоренелого соблазнителя ничем не помогла Йозефу в тот момент, когда он четырежды постучал в деревянную дверь, услышал шаги и звук поворачиваемого в замке ключа. Кристина открыла и не выказала ни малейшего удивления.

Они стояли, смотрели друг на друга и молчали. Время как будто остановилось… Он снова стал шестнадцатилетним подростком, осмелившимся признаться в любви своей хорошенькой соседке Милене. Сердце едва не выскакивало у него из груди, по позвоночнику пробегала дрожь, как от удара электрическим током, ноги подкашивались, а Милена фыркнула, выпалила: «Какой же ты дурак, Йозеф Каплан!» – и захлопнула дверь у него перед носом…

– Зачем ты вернулся, Йозеф?

– Я люблю тебя, Кристина, я безумно в тебя влюблен.

Она не шевельнулась – наверное, приняла его слова за дурацкую шутку.

– Неужели?

– Да, люблю. Я должен был это сказать.

– Невероятно… Знаешь, а ведь Нелли мне говорила…

– Хочешь уехать со мной?

– Куда, Йозеф?

– Я возвращаюсь в Чехословакию. Выйдешь за меня, Кристина?

– Что?

– Ты станешь моей женой?

Она молчала. Понимала, что Йозеф говорит серьезно, и молчала не потому, что боялась дать волю гневу или съязвить. В животе у нее похолодело, из груди рвался нервный, почти механический смех, а расхохотаться в такой момент было никак нельзя.

– Формальности необязательны, все зависит от твоих нынешних взглядов, я хочу одного: чтобы мы жили вместе.

– Ты застал меня врасплох. Я не ждала ничего подобного.

– Понимаю. Хочешь, поговорим?

– Мне нужно подумать. Ты ведь не завтра уезжаешь?

– Через неделю.

– Дай мне время. Я должна подвести итоги, найти ответы на некоторые вопросы. Скажи, ты уверен?

– Еще как уверен!

Кристина кивнула, улыбнулась и закрыла дверь.

Йозеф вернулся домой. Он был вполне доволен собой. О чувствах нужно всегда судить отстраненно, не впадая ни в эйфорию, ни в уныние. Главное, она не сказала «нет», значит надежда остается. Реакция Кристины, тон разговора, заданные вопросы свидетельствуют о том, что предложение не показалось ей ни диким, ни смешным. Да, она не кинулась ему на шею с криком «Ура!», не дала немедленного согласия. Йозеф не строил иллюзий, он прекрасно понимал, что может рассчитывать на симпатию Кристины, на ее дружбу, но никак не на любовь, что все ее мысли заняты Морисом, но теперь все изменится.

Сколько времени требуется человеку на раздумья? «Почему она тянет?» – снова и снова с тоскливым ожиданием спрашивал себя Йозеф, готовясь к отъезду. Шли дни, а вестей от Кристины все не было. Йозеф пытался поставить себя на место девушки, что было очень непросто. Сам он сразу сказал бы «да». Он с трудом сдерживал себя, чтобы не рвануть к Кристине, бродил по кварталу в надежде на встречу, крутился у ее дома, но судьба была к нему неблагосклонна. «Мое предложение показалось ей несуразным, и она молчит из жалости, чтобы не отказывать в лицо».

Плохой знак.

По случаю отъезда Йозефа Сержан дал настоящий прием. В институте не было принято устраивать светские мероприятия, приглашать представителей власти и именитых горожан, но директор, как он сам объяснил в своей замечательной речи, хотел публично засвидетельствовать ему уважение и выразить надежду, что он очень скоро вернется в эту страну, где у него остается так много друзей, в страну, для которой он столько сделал и может сделать еще больше.

– Я очень вам благодарен, господин директор, но это маловероятно, – коротко ответил Йозеф.

Ему не раз приходила в голову мысль пригласить на вечеринку Кристину, чтобы она увидела, как его уважают коллеги, но он не решился и теперь горько сожалел о своем решении.

«Нужно было рискнуть. Она могла бы передумать».

Сотрудники и гости праздника отнесли сдержанность Йозефа на счет волнения, а он был в отчаянии, сознавая, что его попытка была заведомо обречена на провал. Чем больше Йозеф об этом думал, тем сильнее терзался: он смешон, если эта женщина и смотрела в его сторону, то лишь потому, что он был лучшим другом ее любовника. Между ними никогда не возникало даже намека на притяжение, разве что один раз, очень давно, когда они танцевали у Падовани под «Возвращение», его любимое знойное танго, и он чувствовал, как напрягалось и трепетало тело Кристины. Она полностью отдалась во власть партнера, расслабилась, дышала часто и прерывисто, он ощущал аромат ее кожи. Помнит ли Кристина о тех трех минутах полного доверия и единения? Наверняка помнит, потому и не хотела больше с ним танцевать. Йозефу не терпелось уехать и все забыть.

Йозеф купил два больших крепких чемодана (взамен пяти средних, которые у него были) и всю вторую половину дня перекладывал в них вещи, чтобы не обременять себя лишним багажом. Он взял лишь то, что могло пригодиться в туманах Северной Европы, а остальные продал по дешевке старьевщику. Из Алжира в Прагу он привезет немного одежды и полное собрание пластинок Гарделя, которое терпеливо восстанавливал все годы жизни в Африке.

Около шести – Йозеф как раз решал, что делать с остальными «сокровищами», – в дверь позвонили. Он открыл и обмер, увидев Кристину.

– Ты не заболел? – встревожилась она.

– Да нет… просто не ждал, что… Зайдешь?

– Нет, у меня еще много дел. Во сколько завтра отплытие?

– В полдень.

Кристина бросила взгляд на стопки книг и ворох одежды на стульях:

– Собираешься тащить все это с собой?

– Как раз это я оставляю, все нужное удалось запихнуть в два чемодана.

– А я до сих пор вожусь.

– Ну еще бы…

– У меня много вещей, любимые платья, гора книг – они мне необходимы, в них вся моя жизнь, понимаешь?

– Так ты согласна? Едешь со мной?

Она кивнула.

– Уверена?

– Конечно. Я очень счастлива, Йозеф, и благодарна тебе за предложение. В моей жизни появился свет, я снова могу дышать. Думаю, у нас получится. Каждый человек имеет право на второй шанс, так ведь? Но как быть с вещами?

– У меня есть два чемодана, бери, если хочешь.

Йозеф почувствовал, как по его телу, снизу вверх, поднимается волна счастья, ему хотелось закричать, дать выход изначальной энергии, но он ограничился скупой улыбкой.

Кристина долго пребывала в мучительных сомнениях. За прошедшую неделю она успела несколько раз передумать, но не потому, что собиралась отвергнуть предложение Йозефа: просто хотела понять, что побуждает ее согласиться.

Возможно, она поддалась пресловутому страху середины жизни и не захотела остаться одна и стариться, не имея рядом родной души. Или сказала себе: «Ты и рассчитывать не могла, что получишь третий шанс. Ты дважды отвергла Мориса – и что хорошего из этого вышло?» Кристина не была влюблена в Йозефа, но находила его красивым (она не раз замечала блеск в глазах женщин, танцующих с ним танго) и слышала о нем немало лестных отзывов. Он великолепный танцор, весельчак, интересуется театром, кино и литературой, Мате его по-настоящему уважает (а это что-то да значит!). Йозеф намного умнее и образованней Мориса, в нем гораздо меньше мужского шовинизма, и у них общие политические взгляды. Как это ни странно, последнее обстоятельство никак не повлияло на ее решение.

Не исключено, что народная мудрость насчет «синицы в руках» тоже сыграла свою роль. Ей тридцать четыре, не стоит быть слишком переборчивой. Йозеф дает ей возможность покинуть эту проклятую страну, где с ней случилось столько несчастий. Или она прислушалась к своему сердцу, и оно подсказало: «Кто знает, вдруг именно с ним у тебя что-то да выйдет?» Сеятель, кидающий зерна в землю, тоже не всегда знает, что взойдет весной… И разве та же самая народная мудрость не утверждает, что самые удачные браки основаны на уважении и доверии, что счастье и любовь – два совершенно разных и даже противоречащих друг другу чувства, а дуракам, спутавшим одно с другим, несть числа?

Отказалась ли Кристина от своих феминистских убеждений в пользу выгодной партии? Вряд ли, она никогда не была расчетливой. Вернее всего будет предположить, что она подвела итог прожитых лет, вспомнила того потрясающего актера, который безумно ее любил и бросил через полгода, гида, знавшего два языка, с чудесными глазами, женой, двумя детьми и беременной любовницей, учителя гимнастики, собиравшегося развестись и передумавшего из-за продуктового пайка, ну и, конечно, Мориса, куда же без него! Почему все, в кого она влюблялась, оказывались лжецами и предателями? Что это – невезение или злая судьба? Кристина осознала, что сердечные порывы не приносили ей ничего, кроме неудач, разочарований и поселившегося в душе цинизма. Приходится признать, что выбирать она не умеет.

Кристина была в смятении, но знала, что может доверять Йозефу: этот человек ее не предаст, он – ее земля обетованная.

Йозеф стоял на палубе и спокойно ждал Кристину. Машины в трюме набирали обороты, погрузка заканчивалась, но он не волновался, потому что твердо знал: она ни за что не передумает.

За пять минут до отплытия к трапу подъехало такси, и из него вышла Кристина.

Йозеф вспомнил, как впервые увидел деловую суету Алжирского порта. С тех пор прошло семь лет. Он и подумать не мог, что задержится так надолго. Йозеф многому научился и обрел силу. Теперь он готов к противоборству с миром, покидает эту страну без сожалений, но не исключает, что однажды они вернутся и останутся тут навсегда. Если, конечно, не решат жить в Праге или Париже.

Все будет так, как захочет Кристина.

Семь лет назад Йозеф проспал заход в порт и не собирался пропустить отплытие. Они с Кристиной стояли на верхней палубе «Гальени», он смотрел на медленно удаляющийся город и показывал ей Музей изящных искусств, похожий на мавританский дворец главный корпус института, она узнала Адмиралтейство и величественное здание форта Императора[100] на холме. Ветер швырял им в лицо пахучий дым пароходных труб, и Кристина предпочла укрыться в тесной каюте Йозефа: если она не увидит, как корабль дает задний ход, небо на землю точно не упадет. Внутрь она попала с трудом – мешала груда чемоданов и сумок. Йозеф увидел, как скрылся из виду Алжир, и ему на миг почудилось, что море проглотило землю.

Всю вторую половину дня они провели в шезлонгах, греясь на солнце и разговаривая. Ближе к вечеру поднялся ветер, море поменяло цвет, став серым и угрюмым, началась качка, и палуба опустела. Кристина почувствовала дурноту и вернулась в каюту. Когда-то давно, до войны, «Гальени» был лучшим из судов своего класса, но он слишком долго бороздил моря, проржавел и начал разваливаться. Одна из двух труб зловеще скрипела, когда в борт ударяла волна; пассажиры пугались, а моряки смеялись и клялись, что «Гальени» только-только из ремонта. Йозеф дважды проведывал Кристину, она ужасно страдала от морской болезни и не собиралась вставать.

Двадцать восемь часов спустя, в пятницу 20 апреля 1945 года, они прибыли в Марсель. «Интересно, как мы будем передвигаться с таким количеством вещей?»

Труднее всего оказалось добыть информацию. Люди часами ждали своей очереди у окошек справочной службы. Йозеф и Кристина приехали на вокзал Сен-Шарль, а когда через три часа оказались наконец у билетной кассы и он сказал, что хочет купить два билета до Праги, ему ответили, что все поездки через Германию приостановлены на неопределенное время. Поезда из Марселя не ходят. Хотите знать, что делать, отправляйтесь в Париж. Следующий…

Газеты писали об отчаянном сопротивлении немцев: они на всех фронтах пытались заблокировать продвижение и неизбежное соединение американских и советских частей. Специалисты высказывались пессимистично, считая, что война может продлиться еще много месяцев.

– Лучше всего проехать через Швейцарию и Австрию, – решил Йозеф. – Американцы пока не вошли в Вену. Нужно было дождаться конца войны в Алжире.

– Я хочу кое о чем тебя попросить, – сказала Кристина. – Раз уж мы застряли, давай навестим мою мать.

– Поезжай, я буду тебя ждать.

– Нет, я хочу вас познакомить, для меня это важно. Я отправлю ей телеграмму.

До Сент-Этьена они добирались целый день, с тремя пересадками. Получилась настоящая экспедиция. Им пришлось доплатить внушительную сумму за багаж, словно их было не двое, а четверо. По какой-то неизвестной причине поезд три часа простоял на вокзале в Валансе. Они вышли на перрон подышать, и Йозеф купил сигареты и пиво. Они сидели, курили, и Кристина рассказывала о своей молодости. Йозеф ни разу ее не прервал, не задал ни одного вопроса. Раньше Кристина никому не открывалась, даже Морису.

Ее отец погиб в первые месяцы войны, в битве на Марне. Кристине было четыре года, и мать десятки раз терпеливо объясняла ей, что отец не вернется, что он теперь на небесах и оберегает их. Девочка задирала голову и терпеливо искала лицо отца среди облаков, щурилась и часами смотрела на небо, но видела лишь косматые затейливые фигуры да птиц. Малышка не понимала, почему папочка не спускается вниз, к ним с мамой, она улыбалась и снова задавала сакраментальный вопрос: «А когда вернется папа?»

«Небесный» человек никогда не покидал Кристину. Она росла с ощущением его присутствия и как самые дорогие реликвии хранила три фотографии своего героического отца и красный с желтым Крест за храбрость, которым его наградили посмертно. В десять лет мать нанесла Кристине страшный удар, заявив, что намерена снова выйти замуж и делает это ради будущего дочери. Она сразу и навсегда возненавидела добродушного фабриканта за то, что он НЕ сложил голову на фронте и посмел сказать: «Можешь называть меня папой, дорогая».

Все восемь лет, которые они прожили под одной крышей, до театрального побега Кристины из дома, она называла его «мсье» и делала все, чтобы отравить ему жизнь.

В восемнадцать лет она покинула родительский кров, последовав за актером из лионской труппы, которая играла «Федру» в Театре Массне. Кристина всю неделю, каждый вечер, ходила смотреть спектакль и в пятом акте, в сцене, где Tерамена повествует о смерти Ипполита, в одном и том же месте, в один и тот же момент, начинала рыдать.

Она безумно влюбилась (Боже, как он был хорош!), вернее, как сказал негодяй-актеришка, отсылая ее к родителям: «Ты любишь не меня, а Ипполита».

Домой Кристина не вернулась. Осушила слезы и отправилась в Париж, твердо вознамерившись стать актрисой. У нее была одна мечта, почти мания – сыграть Федру. По логике вещей, мать Кристины должна была бы обезуметь от тревоги, умолять жандармов отыскать ее несовершеннолетнюю дочь, но она этого не сделала, потому что испытывала облегчение: несносная девчонка наконец-то оставила их с мужем в покое. За шесть лет Кристина ни разу не связалась с матерью. В 1934 году – ей было двадцать четыре – театр, в котором она служила, приехал с гастролями в Сент-Этьен, и Кристина пригласила мать на спектакль. Мадлен явилась на репетицию, нашла дочь очень похорошевшей, расцеловала ее и удалилась – «Нужно сделать покупки, дорогая!» – не спросив адреса дочери и не поинтересовавшись, как она живет. Кристина почувствовала себя уничтоженной.

Год назад немцы разбомбили вокзал в Шатокрё, и часть здания все еще была закрыта. Кристина и Йозеф ждали в кафе, поставив чемоданы рядом со столиком. Кристина была погружена в свои мысли и не произносила ни слова, она закуривала сигарету и тут же о ней забывала, машинально брала из пачки другую, смотрела на часы и каждые пять минут интересовалась временем.

– Она не явится. Нам больше нечего здесь делать.

Но Мадлен пришла. Она крутила головой, ища дочь взглядом, и не находила. Кристина кивком указала на нее Йозефу. Мадлен оказалась хрупкой и очень изящной, одета она была изысканно – в желтое платье и бежевое пальто, как будто собиралась в Оперу, из-под вуалетки все время выбивалась белокурая прядь, и она чуточку нервным движением заправляла ее за ухо. Кристина встала, Мадлен наконец заметила ее и застыла на месте. Они пошли навстречу друг другу, напоминая скорее сестер, чем мать и дочь, расцеловались – не слишком пылко, обменялись парой фраз, и Кристина указала рукой на Йозефа. Мадлен взглянула на него, и они вернулись к столику.

– Познакомься, мама, это Йозеф.

– Здравствуйте, мадам. Выпьете чаю или, может быть, хотите кофе?

– У меня не так много времени, я должна успеть по делам, – ответила Мадлен, присаживаясь на краешек стула. – Давно вы знакомы?

– Семь или восемь лет, – сказала Кристина, – но вместе мы недавно. У меня был роман с другим мужчиной, но ничего не вышло. Йозеф врач, мы едем к нему на родину, в Чехословакию.

– Но ведь там еще воюют!

– Придется подождать несколько недель – все скоро закончится, но мы подумали, что могли бы немного пожить в Сент-Этьене. Вы познакомитесь поближе и…

Мадлен резко вскочила. Кристина и Йозеф тоже поднялись, не понимая, что случилось.

– Мне очень жаль, девочка, об этом не может быть и речи. Не обижайся, но Даниэль больше не хочет тебя видеть. Никогда. Сегодня утром он сказал, что немедленно уйдет, если ты появишься в доме. Ты молода, у тебя вся жизнь впереди, а я останусь одна, если Даниэль выполнит свою угрозу. С тех пор как ты ушла, у нас все наладилось, и я очень счастлива. Я была бы рада, сложись все иначе, но теперь ничего не изменишь. Я люблю тебя и всегда любила, хоть ты и думаешь иначе. Если тебе что-нибудь нужно, скажи, но больше не возвращайся.

Она вытащила из сумки пухлый белый конверт, положила его на столик, подошла к Кристине, привстала на цыпочки, поцеловала дочь в щеку, кивнула Йозефу и сказала:

– Желаю вам большого счастья и… и…

Она искала и не могла найти слов. На мгновение Йозефу и Кристине показалось, что Мадлен передумает, бросится в объятия дочери и попросит ее остаться. Увы, достойная дама вздохнула и направилась к выходу. Они провожали ее взглядом, пока она не исчезла за углом.

– Ну что, убедился? Она никогда не изменится! – воскликнула Кристина.

Настроение было безнадежно испорчено, Йозеф предложил погулять по городу, но Кристина посмотрела на него так, словно он захотел сплясать на похоронах, и ему пришлось перевести все в шутку. Ближайший поезд отправлялся в Гренобль.

– Едем! – решила Кристина. – Нужно поторопиться.

Она встала, оставив конверт на столе, Йозеф заглянул внутрь и увидел пачку купюр:

– Ты кое-что забыла.

– Мне не нужны ее деньги.

– Но ты не можешь просто взять и оставить их тут!

– Это его деньги, и я к ним не притронусь. Бери, если хочешь.