Удивительная жизнь Эрнесто Че Генассия Жан-Мишель

Йозеф положил конверт во внутренний карман пиджака и позвал носильщика.

Они приехали в Гренобль под проливным дождем и не сразу решили, что делать – подождать или отправиться в Швейцарию… Обоим хотелось забраться как можно дальше. Йозеф изучал расписание, и его вдруг осенило:

– Я знаю, где нам будет хорошо.

– Поделись.

– В Шамони. Я годами мечтал туда попасть.

* * *

Все отели были закрыты или реквизированы для расселения беженцев. Днем эти люди слонялись по улицам или загорали, лежа на траве. Йозеф и Кристина сняли номер в отеле «Сплендид» на примыкающем к городу хуторе Праз-де-Шамони. Мадам Мораз с радостью приютила их на несколько дней и поселила в большом номере на втором этаже с видом на Монблан. Хозяйка не ждала наплыва клиентов раньше лета, и возможность пообщаться с нежданными гостями очень ее обрадовала. Благодаря семье у нее не было проблем с продуктами. Они поужинали на кухне картофельным супом и копчеными сосисками. На перевалах Сен-Бернар и Мон-Сени все еще шли бои, партизаны дрались с немцами за контроль над вершинами. Погода установилась отличная, и тот гул, что время от времени разносился по долине, был не громом небесным, а грохотом автоматического оружия.

– Не уходите слишком далеко от гостиницы, по окрестностям бродят немецкие дезертиры. Вообще-то, они пробираются в сторону Швейцарии, но осторожность не помешает.

Йозеф и Кристина были первыми туристами за долгие годы, и мадам Мораз сочла возможным предложить им тариф «для новобрачных», включающий завтрак. Она была уверена, что это принесет удачу и им, и ей.

Йозеф закрыл дверь на ключ.

До этого момента они были парой лишь формально, поскольку с момента отплытия из Алжира не имели возможности остаться наедине. Теперь ничто не могло им помешать – ни непредвиденные обстоятельства, ни качка, ни задержка поезда, ни обида на мать. Все зависело только от них самих и их желания. Наверное, эта отсрочка была необходима обоим, чтобы привыкнуть к мысли о близости. Йозеф не хотел торопить Кристину, у нее не было намерения отталкивать его. Они случайно оказались в этом доме, где было тихо, как в соборе, уподобились молодоженам, чью судьбу устроили родители, и чувствовали себя такими же неловкими и испуганными. Близость перестала быть прекрасной грезой: им предстояло долгое взаимное узнавание, прыжок в неизвестность. Они решили провести вместе всю оставшуюся жизнь, они больше не друзья-приятели, значит нужно открыться, ничего друг от друга не утаивать, ведь отныне у каждого не будет человека ближе. Только вместе они поборют страхи и дурные предчувствия: а вдруг не получится, не срастется, не слюбится? Насколько сильно наше желание – не на эту ночь, а на тысячи следующих ночей и дней? У нас все «не как у людей», мы нарушили привычный порядок вещей, когда сначала возникает влюбленность, на смену ей приходит любовь, побуждающая двоих связать свои жизни. Не станет ли это непреодолимым препятствием? И у Йозефа, и у Кристины были мимолетные увлечения и серьезные романы, но прошлый опыт еще никогда никому не помогал.

Кристина разделась в ванной и присела на табурет. От волнения и страха она едва дышала, сердце бешено колотилось, грозя вот-вот разорваться. Если не взять себя в руки, она просто упадет замертво на этот белый кафельный пол. Кристина боялась, что боль вернется, жестокая, как раскаленный нож, боль, раздирающая внутренности, хотя шрам совершенно зажил и живот не тянуло, но с того ужасного вечера прошло всего два месяца, и воспоминание о пережитом страдании было слишком свежо. Кристина поднялась на ватных ногах, ополоснула лицо холодной водой, посмотрелась в зеркало и не узнала себя в бледной осунувшейся женщине. Она почувствовала, как из глубин ее существа поднимается забытое саморазрушительное чувство, с которым она так долго боролась. Ярость вернулась, пробилась, как росток из-под земли, и начала распускаться подобно цветку на солнце. Добрая старая ярость, провоцирующая ее на мгновенный отпор, заставляющая бросать вызов миру, кричать, вопить, требовать и сражаться, не боясь побоев и неудач. Она не позволит Морису испортить ей жизнь во второй раз.

* * *

Йозеф и Кристина прожили две счастливейшие недели, медленно и осторожно открываясь друг другу. Оба все время спрашивали себя, зачем так долго ждали, рискуя «разминуться», почему не поняли, что достаточно протянуть руку, приглядеться, сказать «да», и вот оно – счастье. Они часами разговаривали, как будто только что познакомились, задавали друг другу тысячи вопросов, с упоением собирая воедино кусочки мозаики, а иногда просто сидели рядом, молчали и смотрели на гору.

Кристина надеялась увидеть серну.

Они бродили по окрестностям Шамони, каждый день выбирая новый маршрут, но выходили поздно, так что всем вокруг становилось ясно: это новобрачные. Только молодожены не идут, а словно плывут по воздуху, только влюбленные умеют безошибочно угадывать движения и жесты друг друга, так крепко держаться за руки и так нежно обниматься. Местные жители смотрели на Йозефа с Кристиной и говорили себе: «Везунчики!» или «Как приятно видеть счастливые лица…».

Уже на следующий после приезда день окружающие обращались к ним запросто: «Сегодня будет хороший денек», «Чем намерены заняться?». Йозеф не забыл уроки мэтра Мейера и широко улыбался, следуя его советам, они отвечали каждому, останавливаясь поговорить, и вообще вели себя по-свойски, как будто родились в этих местах.

Чертовски красивых местах.

– Здесь удивительно хорошо.

– Может, останемся тут навсегда?

– Было бы чудесно.

– Съездим в Прагу, вернемся, и я открою кабинет.

– А я – театральные курсы.

Мадам Мораз выдавала им внушительный «сухой паек», объясняла, куда идти, но они все равно путались и спрашивали дорогу у крестьян или пастухов, гнавших стада коров и овец на пастбище. Йозеф и Кристина обнаружили, что все эти люди обожают «свои» горы и говорят о них как о живых существах, описывают характеры, называют коварными или благоразумными. Йозефа влекли к себе вершины, о которых он впервые прочел в романе Роже Фризон-Роша «Первый в связке». Одни принимали Йозефа за военного, другие считали, что он участвовал в Сопротивлении. Они подружились с кузеном хозяйки Жакаром: он был их ровесником, работал проводником, ужасно скучал в Шамони и мечтал о Гималаях.

Жакар согласился стать личным проводником Йозефа и Кристины (денег он запросил совсем немного), они преодолели неприступное ущелье Диосаз и увидели потрясающие по красоте головокружительные водопады, а два дня спустя, на рассвете, отправились к озеру Блан. Жакар снабдил их «правильной» обувью и сказал: «Вам очень повезло, будете на горе одни, такое редко случается». Добравшись до подножия Флежер, они растерялись: величественная гора была слишком высокой и отвесной, им ни за что на нее не забраться. Жакар посоветовал своим подопечным использовать «технику ста шагов», которая отлично работала с англичанами. «Опускаете голову и двигаетесь вперед, ни о чем не думая и считая до ста, оборачиваетесь и решаете, пойдете ли дальше». Они взглянули на исходную точку, увидели крошечных, как муравьи, коров и пошли дальше. Так продолжалось четыре часа. Местами склон был твердым и каменистым, на других участках росла трава, ноги у них отяжелели, щиколотки окаменели, легкие горели. Каждый не раз готов был крикнуть: «Все, больше не могу!» – но они шли дальше. Жакар подбадривал Йозефа и Кристину, говорил: «Найдите свой ритм, не курите на каждом привале!» – давал попить.

В полдень они наконец оказались у озера и были вознаграждены зрелищем немыслимой красоты: прямо перед ними, на сколько хватало глаз, на северном склоне Монблана простирался ледник Мер-де-Глас, двуглавый пик Дрю, вершины Гранд-Жорас и Эгюий-Верт. Казалось, протяни руку – и коснешься всех этих чудес света. Они словно попали в рай и не хотели его покидать.

Красота мира наконец-то вернулась.

Чтобы заставить неофитов от альпинизма начать спуск, Жакару пришлось пустить в ход все свое красноречие. Идти вниз оказалось гораздо тяжелее.

– Вы неправильно экипированы, в этом все дело.

Он продал Йозефу и Кристине грубые башмаки для прогулок по горам и теплые непромокаемые сапоги по предвоенным ценам. Теперь таких больше не делают – разучились. Обувь и впрямь была отличная, вот только придется тащить с собой в Прагу еще один баул, и немаленький.

* * *

Йозеф протянул руку, понял, что Кристины рядом нет, приоткрыл один глаз и прислушался: ее не было и в туалетной комнате. Он зажег ночник: часы показывали шесть. Одежда Кристины исчезла с плетеного стула, где обычно висела. Он встал, обнаружил на столе конверт, но открывать его не стал – не было нужды, быстро оделся и спустился в кухню. Кристина допивала кофе с молоком. Она выглядела осунувшейся и хмурой, у двери стоял ее чемодан. Йозеф положил письмо на клеенку.

– Я уезжаю. Автобус через полчаса.

– Понимаю…

– Вряд ли. Я должна вернуться к матери. Она всегда портила мне жизнь, и я этого так не оставлю. Нам следует выяснить отношения, высказать все в лицо друг другу. Я не дам ей уклониться. Если хочет предъявить мне претензии, пусть так и будет, но я тоже выскажу все, что накипело, пора вскрыть этот нарыв. Я съезжу и вернусь, много времени это не займет – всего несколько дней, я правда вернусь, можешь не волноваться.

– Не хочу тебя огорчать, но ты вряд ли чего-то добьешься. Думаю, стоит выждать, отстраниться. Вы можете писать друг другу – эпистолярный жанр многих выручает. Серьезную проблему бесполезно пытаться решить по горячим следам, когда рана еще свежа. И потом, мы ведь не на край света едем, вернешься, когда захочешь ее увидеть.

– Нет, я поеду.

В 06.45 Кристина села в автобус до Аннеси, где должна была сделать пересадку на Гренобль. Йозеф почему-то совершенно не тревожился и в ожидании ее возвращения перечитывал «Загнанных лошадей», пытаясь переводить душераздирающую историю на чешский. Он вспомнил, как однажды вечером в Алжире Мате сказал ему: «Главное в названии – вопросительный знак».

Кристина вернулась через три дня, очень довольная, и во всех подробностях расписала, какая ужасная гнилая погода была в Сент-Этьене.

– Расскажи, как все прошло.

– А нечего рассказывать. Она несчастная женщина. Ты оказался прав – будет лучше, если мы станем общаться в письменной форме.

У каждого из нас есть слабое место. Даже у самых сильных, даже у тех, кто пока не подозревает о его существовании. Некто из прошлой жизни, кого мы бросили, обидели, о ком забыли, с кем не сумели поговорить, вдруг возвращается, как призрак, из-за одного лишнего слова или неловкого жеста. Ахиллесовой пятой Кристины была ее мать: они не могли жить вместе, страдали в разлуке и были не способны понять друг друга. Со временем открытая рана затянется и будет причинять Кристине меньше страданий. Она никогда не говорит об отношениях с матерью, но не может не думать о них. Нелли называла это ее «пунктиком», ее крестной мукой. Печальней всего, что Кристина верит – решение есть, однажды все уладится, чувство вины исчезнет. Она пока не знает, что старые обиды подобны зыбучим пескам: делаешь уверенный шаг, а следующий утягивает тебя на дно.

* * *

Иногда, занимаясь любовью, Кристина вскрикивала от внезапной колющей боли внизу живота, но и слышать не хотела о том, чтобы Йозеф осмотрел ее: «Ты не мой доктор!»

– Может, нам стоит выждать, пока все не заживет?

– И как долго мы будем воздерживаться?

– Несколько недель, два-три месяца.

– Ты с ума сошел! Просто будь нежным, и ничего не случится.

Йозеф всегда был нежен – бесконечно, невыносимо нежен с Кристиной.

У нее был очень крепкий сон, она прижималась к Йозефу, обнимала его за плечо, забрасывала ногу ему на ногу, тесня к краю кровати, а он наслаждался близостью, слушал, как дышит любимая женщина, как бьется ее сердце (а может, стучал его «мотор»?).

Кристину разбудил вой сирены. Сквозь ставни и складки штор пробивался свет, но встать она не могла – не хотела будить Йозефа, который держал ее за руку и выглядел очень счастливым. Она погладила его по лицу, поцеловала в лоб, он открыл один глаз и улыбнулся:

– Нас бомбят?

– Не немцы, у них больше нет самолетов. Это американцы.

– Наверное, нужно спуститься в бомбоубежище, – сказал Йозеф, они начали одеваться, и в этот момент зазвонили колокола церкви Сен-Мишель и кто-то забарабанил в дверь.

– Просыпайтесь! – кричала мадам Мораз.

Кристина открыла, и хозяйка произнесла, глотая слезы:

– Войне конец!

– Это точно?

– Немцы сдались! Капитуляция подписана! Сегодня самый счастливый день моей жизни.

Кристина ошеломленно кивнула, кинулась Йозефу на шею, и он крепко прижал ее к себе.

– Дождались!

Люди на улицах размахивали трехцветными флагами, обнимались, плакали.

– Уезжаем немедленно! – воскликнул Йозеф. – Через Германию пробраться будет трудно, а вот через Швейцарию и Австрию наверняка получится. Обратимся в чешское консульство в Цюрихе, они подскажут, какую дорогу выбрать.

Йозеф спросил мадам Мораз, как им побыстрее попасть в Цюрих. Нужна была машина с водителем, готовым стартовать немедленно. Один из кузенов хозяйки водил такси, но везти пассажиров отказался – прифронтовая зона кишела немецкими дезертирами, никто другой тоже не согласился. В конце концов мадам Мораз решила сделать это сама, она надеялась разжиться в Швейцарии бензином на обратную дорогу.

Они поднялись наверх, чтобы собрать вещи. Кристина смотрела, как Йозеф пытается распихать все по чемоданам и сумкам, но помощь не предлагала. Она выглядела такой напряженной и растерянной, что у Йозефа упало сердце. «Передумала… Она передумала и не поедет со мной!» – решил он.

– Вот что, Йозеф… Нам нужно поговорить. Я давно должна была признаться, теперь отступать некуда. Ты имеешь право передумать… насчет нас, и я не обижусь.

Йозеф с тревогой смотрел на Кристину, а она молчала, подбирая слова.

– Не хочу ничего от тебя скрывать. Если мы собираемся жить вместе, должны быть честны друг с другом… я не смогу иметь детей. Доктор Розье предупредил меня, когда выписывал из больницы.

– Не переживай, я все знаю. Мы сможем усыновить ребенка, война стольких детей оставила сиротами…

– Ты уверен?

– На все сто! Мы поженимся, и у нас будет счастливая семья, я тебе обещаю.

– Может, с женитьбой стоит подождать, пока не убедимся, что не совершаем ошибки?

– Все будет так, как ты захочешь, но железо нужно ковать, пока горячо, так что думай скорее – вдруг я потом передумаю?

– Не смейся надо мной, Йозеф, и никогда не шути на эту тему, договорились? Как мы будем добираться до Праги?

– Пока не знаю, но быстро точно не получится.

Машина у мадам Мораз была маленькая, купе «Симка-8», в багажник влезли два чемодана, а все остальные вещи Йозефу и Кристине пришлось оставить на хранение в отеле.

– Не огорчайся, дорогая, будет лишний повод вернуться, – утешил девушку Йозеф.

Он взял с собой две пары меховых сапог, все дипломы, работы и характеристики из Института Пастера, чтобы показать их отцу, и пластинки Гарделя – единственную вещь на свете, без которой не мог обойтись. Кристина заставила его положить в чемодан две рубашки и свитер.

Опасения путешественников не подтвердились – по дороге они не встретили ни одного дезертира, зато видели толпы ликующих людей, празднующих долгожданное окончание войны.

Мадам Мораз оказала своим постояльцам еще одну услугу: ее кузен, таможенник на контрольно-пропускном пункте в Валлорсине, помог им без труда пересечь границу, и 8 мая 1945 года, в 16.16, они подъехали к зданию чехословацкого консульства в Цюрихе.

Йозеф и Кристина поднялись на третий этаж. Какой-то сотрудник прикреплял к двери написанное от руки объявление. Он объяснил им на немецком, что консульство закрыто на неопределенный срок. Йозеф, лет десять не говоривший на «языке врага», попытался сформулировать следующий вопрос, и тогда чиновник перешел на чешский, стал заметно любезней, и пару минут они что-то обсуждали. Потом расстроенный Йозеф объяснил Кристине суть дела:

– Этот мсье – консул, а нам следует обратиться в посольство в Берне.

– Сожалею, что ничем не могу вам помочь.

– Вы подскажете, как нам добраться до Праги?

– Сейчас это невозможно. Поезда через Германию не ходят, все железнодорожные пути перекрыты, Красная армия заняла северные области страны. Даже если найдете машину, пропуска получить не удастся. Дождитесь, когда откроют движение, – понадобится две-три недели, не больше.

– Мы не можем торчать здесь! – воскликнула Кристина. – Лучше уж вернуться в Шамони.

– Пойдем на вокзал, попробуем что-нибудь узнать, – решил Йозеф, и они повернулись, чтобы уйти, но тут консул спросил:

– Простите, вы, случайно, не Йозеф Каплан?

– Собственной персоной.

– А я Павел… Павел Цибулька.

– Павел?

– Ты меня не узнаешь? В тысяча девятьсот двадцать третьем мы вместе проходили обряд бар-мицвы, неужели не помнишь? А потом, если память мне не изменяет, встречались в тысяча девятьсот тридцать четвертом в «Люцерне» – ты тогда учился на медицинском факультете и у тебя были неприятности с деканом из-за участия в социалистических митингах.

– Прости, Павел, у меня ужасная память на лица. Кажется, ты тогда свободно читал на иврите?

– Способности к языкам у меня с детства.

– А у меня проблема с распознаванием лиц, физиономист я никакой.

– Так ты теперь доктор?

– Да, и очень хочу вернуться на родину.

Любой человек легко, с первого взгляда, мог опознать в Павле Цибульке дипломата по изысканным манерам, обаятельной улыбке и умению ловко строить фразы. Стройный молодой человек с густыми волнистыми волосами, предпочитавший в одежде английские костюмы, мог бы сделать карьеру театрального героя-любовника, но он твердо вознамерился применить свой талант на дипломатическом поприще. Отучившись пять лет на факультете права, Павел пришел в Министерство иностранных дел, поработал в разных частях света, занимал престижный пост первого секретаря посольства в Москве, а перед войной получил назначение в Берн, где много лет бездельничал, представляя «временное правительство в изгнании». Теперь он готовился оставить Цюрих, чтобы вернуться в Прагу и принять участие в грядущей революции.

Павел долго размышлял и пришел к выводу, что «импотентные», соглашательские демократические режимы, позволившие развязать в Европе новую чудовищную войну, ни на что не годятся и политико-экономическую систему необходимо менять. За два дня пути он успел объяснить Йозефу и Кристине, что кровожадный капиталистический мир должен быть разрушен, столпов старого порядка придется устранить, покончить с эксплуатацией и создать истинно народную демократию. Павел собирался примкнуть к Коммунистической партии Чехословакии, считая, что больше в грядущей судьбоносной битве надеяться не на кого, и хотел, чтобы друг юности стал его соратником по борьбе, ведь Йозеф уже в студенческие времена проникся социалистическими идеями. Время пустого трепа и застольных споров миновало, пора переходить к действиям.

Павел не давал Йозефу возможности возразить, у него были ответы на все вопросы.

– Не сомневайся, мы сумеем решить любую проблему.

А вот у Кристины сомнений не было. Она очень долго, практически в одиночку, сражалась за «правое дело пацифизма», и программа, изложенная Павлом, показалась ей фантастически верной и справедливой. Это было сродни обретению новой веры.

Павел воспользовался своим дипломатическим статусом, получил конфиденциальную информацию и организовал отъезд через Австрию – запад и север страны находились под контролем американцев. Он собирался вернуться в Чехословакию через Инсбрук, Зальцбург и Линц.

Его «Фиат-508 балилла» не был ни очень резвым, ни слишком вместительным, но они сели и тронулись в путь. Павел и Йозеф сменяли друг друга за рулем, ехали всю ночь, и если и застревали, то не из-за американских постов, а по вине австрийцев, заполонивших дорогу в попытке сбежать подальше от советских частей. Йозеф, Кристина и Павел спали по очереди, тратили уйму времени и сил на добывание еды, и Павел ужасно злился: «Теряем время, теряем время!» Солдаты 12-го пехотного корпуса американской армии поделились с ними консервами и бензином – Павел покорил их сердца своим бруклинским выговором (он освоил его, когда стажировался в Лиге Наций).

Через два дня после отъезда из Швейцарии они добрались до Чехословакии и, несмотря на дипломатический паспорт Павла, потратили три часа на пересечение границы в Дольны Двориште, но дальше проехать не смогли. Дорога была заблокирована, новая граница отрезала юг страны, никого не пропускали: американцы соблюдали Ялтинское соглашение. Военнослужащие 2-го Украинского фронта охраняли демаркационную линию. Павел представился одному из офицеров, тот увел его с собой, а через два часа он вернулся, и им позволили проехать.

В четверг 10 мая, в 18.30, они оказались в Праге.

Йозеф не возвращался в родной город десять лет и был уверен, что почувствует себя потерянным, когда вернется, но этого не случилось: он не знал, что человек никогда не бывает чужаком на родине. Думаешь, что забыл, – раз не думаешь, значит забыл! – но места, где прошла твоя юность, цвета и картины не стираются из памяти. Воспоминания возвращались – так, словно он отлучался на день, не больше, каждая вещь неизбежно оказывалась на прежнем месте, только была меньше, чем он воображал. Столица с ее черными стенами, нелепым дворцом, шумом машин на растрескавшемся асфальте и тусклое солнце на небе внушали неприятное чувство, что все замерло, закостенело, если не считать трех разбомбленных домов и закрытых магазинов. Война прокатилась по Праге, не оставив следов.

Павел ехал медленно, чтобы Кристина могла полюбоваться этой дивной театральной декорацией. Сам он испытывал то же чувство, что Йозеф, хотя на одну перемену друзьям все-таки указал: на каждом перекрестке стояли вооруженные советские солдаты. Ничего удивительного – страну как-никак освободила Красная армия.

Павел с восторгом говорил о братском народе, потерявшем на этой варварской капиталистической войне миллионы убитыми, о героической армии, практически в одиночку победившей нацизм, о гениальном вожде, под чьим руководством непременно будет построен новый мир. Павел не умолкал, но слушала его только Кристина: у Йозефа было свидание со столицей, и он говорил себе, что Прага – воистину красивейший город мира.

Да, Йозеф вернулся, и он никогда не был бльшим пражанином, чем в этом странном месяце мае.

* * *

Сколько времени требуется людям, чтобы подружиться? Несколько месяцев? Несколько лет? Они уже через два дня поняли, что не могут обойтись друг без друга, как будто дружили всю жизнь. Павел все время вспоминал их короткое общее прошлое, словно хотел освятить новую дружбу, «застолбить» ее. Павел и Йозеф в одно и то же время ходили в Староновую синагогу[102], учились у одних и тех же учителей, дружили с одними и теми же мальчишками. Йозеф никого из них не помнил, он считал, что сквозняки выдувают из его мозга все ненужное, второстепенное.

– Но хоть дылду Томаса помнишь?.. Вы сидели рядом. Его отец служил в страховом обществе.

– Ну конечно! – соврал Йозеф, чтобы доставить другу удовольствие.

Павел попытал счастья и с Кристиной. У нее память была просто замечательная, «многослойная», но общих знакомых они так и не нашли. Павел никогда не ездил в Алжир, а в Париже бывал только проездом, хотя приложил немало усилий, чтобы добиться назначения послом во французскую столицу.

– Наступит день, и я буду представлять во Франции новую Чехословакию.

Йозеф не захотел, чтобы Павел вез его к отцу: есть вещи, которые нужно делать одному, без свидетелей. Павел припарковался на Малой площади, недалеко от ратуши, и Йозеф прошел пешком двести метров до пересечения улиц Капрова и Валентинской. Он брел не торопясь, держа руки в карманах, как старожил квартала, и не смотрел ни на декор в стиле ар-нуво, ни на поблекшие фасады, обильно украшенные арабесками и завитками в стиле Альфонса Мухи[103].

Йозеф готов был увидеть огромную воронку на месте дома отца и почти удивился, обнаружив, что здание стоит, как стояло, исчезли только таблички с именами Эдуарда Каплана, дантиста, жившего на четвертом этаже, и других врачей – от них остались только черные прямоугольники на стене у входа. На углу по-прежнему находился антикварный магазин, торговавший дешевой австрийской мазней. Каморка консьержки была заперта, висевший под стеклом список жильцов исчез. Йозеф не стал зажигать свет и пошел вверх по лестнице, слушая знакомый скрип старых ступеней. На площадке третьего этажа он остановился, прислушался, дал два длинных звонка, никто не отозвался, и он позвонил снова. Сомнений не осталось: квартира отца пустовала.

Как поступить – подождать или оставить записку и вернуться позже?

Он пошел вниз и был уже на первом этаже, когда дверь подъезда открылась и появилась сгорбленная, сильно накрашенная старушка в черной шляпке с вуалеткой на седых волосах. В одной руке она держала трость, в другой – сумку с продуктами. Йозеф придержал дверь, она сделала еще несколько шагов, с трудом распрямилась, чтобы поблагодарить любезного молодого человека, улыбнулась и вдруг окаменела, как будто увидела дьявола во плоти. Губы у бедной женщины дрожали, дыхание срывалось. Она медленно, как в трансе, протянула руку, начала ощупывать подбородок, рот, щеки Йозефа, и ее лицо просияло от облегчения.

– Благодарю тебя, Боже, за то, что услышал мои молитвы и вернул мне Эдуарда!

– Вы ошиблись, мадам, я Йозеф, сын Эдуарда.

Женщина смотрела на него и кивала:

– Как же я счастлива, Эдуард!

Она притянула Йозефа к себе, обняла изо всех своих старческих сил и не отпускала несколько долгих мгновений.

– Господь милостив, они не причинили тебе вреда! Ты вернулся живой и здоровый, значит я не зря молилась.

Она похлопала его по спине, и тут Йозефа осенило:

– Вы… мадам Маршова?

– К чему церемонии, зови меня Анна.

– Как же давно мы с вами не виделись, мадам Маршова, неудивительно, что я вас не узнал.

– С чего это ты начал говорить мне «вы»? я качала тебя на коленях и отца твоего прекрасно знала – достойнейший человек, был представлен императору… Не делай такое удивленное лицо, Эдуард, ты ведь помнишь своего отца, вы с Густавом невероятно похожи!

Мадам Маршова владела доходным домом, где жили Капланы, домом по соседству и еще одним в районе Подоли. Вопреки всем тяготам бытия, худшими из которых были ее неблагодарная невестка и никчемный сын, она цепко держалась за жизнь. Эта хрупкая женщина всегда очень заботилась о своем здоровье, обожаемого мужа она похоронила полвека назад (время идет так быстро!) и сдавала квартиры лучшим пражским врачам, чтобы в случае надобности получить консультацию у любого из них. Мадам Маршовой исполнилось девяносто шесть лет, она многое забывала, путая лица и события своей долгой жизни, но прекрасно помнила славные времена империи, была смешлива и отлично себя чувствовала – застарелый ишиас не в счет! Ее старший сын, первый мужчина в семье, доживший до семидесяти семи лет, потерял всякую надежду унаследовать состояние. Все его попытки объявить мать недееспособной и запереть мадам Маршову в сумасшедший дом наталкивались на непреодолимое препятствие: ее пользовали лучшие пражские доктора и ни один не стал бы свидетельствовать, что очаровательная старая дама «не в сее», как утверждает ее алчный сынок. Да, годы берут свое, ей нужно больше отдыхать, она слегка рассеянна, но в остальном… Судьи всякий раз решали дело в пользу мадам Маршовой. Она отказывалась признавать, что память иногда подводит ее. Мадам Маршова могла перечислить имена всех австрийских правителей и их жен, начиная с Оттона I, именно этот факт ее невестка как раз и считала признаком старческого слабоумия. Она продолжала жить в своей огромной квартире и ужасно обрадовалась возвращению Эдуарда Каплана, который так замечательно лечил ее поясницу: она боялась, что доктор сгинул навек.

Старушка пригласила «Эдуарда» на рюмочку мадеры, чтобы отпраздновать встречу, и Йозеф, сто лет не пивший божественного вина, не стал отказываться. Мадам Маршова отдала ему ключ от квартиры, сказав, что туда два года никто не входил, кроме домработницы Ирины, которая раз в месяц делала уборку и проветривала комнаты. Домохозяйка простила своему любимому жильцу долг за два года – «пусть кумушки говорят что хотят!» – и даже не стала повышать квартплату. Учитывая послевоенную дороговизну, старушка сделала Йозефу воистину королевский подарок.

– Таких хороших жильцов, как ты и твой отец, сегодня днем с огнем не сыскать! Какое счастье, что ты вернулся, да еще так чудесно выглядишь.

* * *

Кристина и Павел ждали в прокуренном кафе под аркадами площади и уже начали беспокоиться, но тут появился Йозеф. Он сел за столик, залпом выпил стакан вина и долго молчал.

– Отца арестовали два года назад – до или после покушения на Гейдриха[104], мне узнать не удалось. В квартале была облава, всех евреев выгнали из домов и увезли, больше никого из них не видели.

– Я был прав, – сказал Павел. – Их наверняка отправили в лагеря, в Польшу или в Германию. Мой отец сгинул в Терезине[105], на севере Богемии. Кое-какая информация проходила, были свидетельские показания, аэрофотосъемка, но поверить в это было невозможно, а потом, после освобождения, русские фотографировали Освенцим, через две недели американцы вошли в Дахау, лагерь в двух шагах от Мюнхена, и мир содрогнулся от ужаса.

– Думаешь, найти его живым нет никаких шансов?

– Мы попытаемся навести справки, я тебе обещаю, но насчет моего отца я иллюзий не питаю.

Они заказали кофе.

– О чем вы говорили два часа? – спросила Кристина.

– Кажется, я как две капли воды похож на отца, каким он был в тридцать пять, и на деда тоже.

Йозеф рассказал друзьям, как отреагировала на его появление старая мадам Маршова, показал им ключ от квартиры. Время было позднее, они не знали, где переночевать, Кристина считала, что незачем идиотничать и тратить лишние деньги, когда вот он, отцовский дом, Йозеф воспротивился, и они слегка поцапались. Он очень устал. Был на взводе и просто не допускал мысли о том, чтобы вторгнуться в квартиру отца, заменить, нет – подменить его. Ни за что! Кристину удивила такая реакция, она сочла его слишком сентиментальным, но и трогательным тоже и спорить не стала.

Павел предложил друзьям пожить у него, и они оказались все вместе в квартире его отца, окончившего свои дни в концлагере. Павла это не смущало.

* * *

Кристина не чувствовала себя чужой в Праге, так похожей на Париж и Алжир. Дома они ужинали, только если Павел приглашал друзей, часто бывали в ресторанах, заводили новые знакомства, могли ночь напролет просидеть в баре, поглощая гектолитры пива и до хрипоты споря о путях преобразования страны. Почти Монпарнас, только кухня ужасная.

Ночные заведения столицы снова открыли двери для посетителей, и народ валом валил послушать новоорлеанский джаз и потанцевать. Чаще всего они ходили в «Люцерну», прокуренный клуб, где Йозеф часто бывал в молодые годы, и никак не могли решить, что за музыка этот самый джаз – капиталистическая, потому что американская, или революционная, раз ее сочиняют и исполняют негры, чьи права и свободы попираются в «стране контрастов».

Однажды вечером к их столику подошла молодая женщина в платье с глубоким вырезом.

– Вы… вы Йозеф Каплан? – спросила она.

Йозеф кивнул.

– Вы… ты меня не узнаешь?

Он смотрел на красавицу, пытался вспомнить ее лицо – и не мог.

– Тереза… Я Тереза Кимлова, мы познакомились до войны, когда ты учился на медицинском.

– Учился, – подтвердил смущенный Йозеф. – Мы сокурсники?

– Нет, я была на филфаке и теперь преподаю литературу. Неужели я так сильно изменилась?

– Я плохо запоминаю лица.

– Мы часто танцевали здесь, в «Люцерне», а потом ты неожиданно исчез.

– Мне очень жаль, но я правда ничего не помню.

– Представь нас, Йозеф, – попросил Павел, поправляя бабочку.

– Тереза, этой мой друг Павел.

– Счастлив познакомиться, мадемуазель, я Павел Цибулька из Брно. – Он широко улыбнулся и пожал ей руку. – Дипломат.

– А это Кристина, моя подруга.

– Понимаю, – ответила Тереза. – Добрый вечер.

– Кристина, это Тереза, моя старая знакомая, – сказал по-французски Йозеф.

– Вы француженка? – спросила Тереза, переходя на язык Арагона и Сартра.

Кристина кивнула и подвинулась, давая Терезе место на банкетке. Павел предложил ей сигарету, спросил, что она будет пить.

– Может, хотите пива?

– Пожалуй…

Павел отправился к бару. Тереза взглянула на Кристину:

– Я должна была догадаться, что вы француженка. По одежде…

– Ужасно глупо, что я совсем не говорю по-чешски! Придется учить язык – теперь это и моя страна.

– Я с удовольствием помогу вам.

– Будет просто замечательно.

Вряд ли кто-нибудь задавался вопросом, как могут подружиться две женщины, влюбленные в одного и того же мужчину. Что их сводит – этот самый объект страсти или он здесь ни при чем? Между Кристиной и Терезой все стало просто и ясно с самого начала, их отношений не коснулись ни соперничество, ни зависть, ни ревность. Тереза была не из тех, кто живет прошлым, она радовалась за Йозефа, Павел (свободный мужчина!) делал ей «авансы», друзья практически никогда не расставались, так что все складывалось как нельзя удачно.

Хозяин заведения, владевший самой большой фонотекой южноамериканской музыки, поставил томно-жестокое аргентинское танго «Ностальгия» – что может быть прекрасней, когда слишком много выпил и расчувствовался?

– Потанцуем? – спросила Кристина.

– Дождемся, когда кто-нибудь выйдет на дорожку, а то как-то неловко.

– Плевать! Пойдем, прошу тебя!

Она встала, Йозеф подчинился, взял ее за руку, и они вышли на середину, провожаемые взглядами окружающих. Кристина и Йозеф танцевали вместе всего один раз – давно, в другой жизни, но всем казалось, что на дорожке пара профессиональных «тангейрос». Кристина позволяла Йозефу вести, замирала в нужный момент, угадывала каждое его движение.

Несколько пар присоединились к Йозефу и Кристине, Павел пригласил Терезу.

– Я не очень хорошо танцую, – сказала она.

– А я и вовсе не умею.

* * *

– Знаешь, я совсем ее не помню, – сокрушенно признался Йозеф Кристине. – Как такое возможно? Она ведь тезка моей матери.

– Ты никогда ничего мне о ней не рассказывал.

– Мне было десять, когда она умерла, я ее забыл и никогда не вспоминаю.

* * *

Кристина обо всем поразмыслила и приняла решение начать немедленно учить чешский, сухой язык, состоящий из сплошных «щелкающих» согласных. Задача оказалась не из легких: все, с кем она общалась (в основном это были друзья Павла и редкие знакомые Йозефа), хотели говорить с ней только по-французски. Из всех иностранных языков французский чехи любили больше всего, а те, кто знал только немецкий, чувствовали себя почти неловко. Кристина объясняла, что ей нужна практика, она просила, чтобы ее поправляли, собеседники соглашались, указывали на ошибки в произношении (ее акцент их ужасно забавлял), но потом снова переходили на французский. Пять раз в неделю Тереза давала Кристине частные уроки, и через три месяца она уже хорошо понимала устную речь, а через полгода бегло говорила.

Они поселились все вместе, в большой квартире отца Павла окнами на грязно-серую Влтаву, неподалеку от Академии музыки. Йозеф сказал: «Платить за жилье будем пополам!» – и Павел с радостью согласился, поскольку сидел без денег. Он взял отпуск за свой счет, чтобы доработать книгу, начатую в швейцарском изгнании, а жалкий задаток, выплаченный чешским издателем, растаял как прошлогодний снег.

Эпохальный – тысячестраничный! – труд Павла «Брестский мир: дипломатия и революция» являл собой детальный разбор судьбоносного договора, едва не поколебавшего основания мира. В бытность свою первым секретарем чехословацкого посольства в Москве Павел получил доступ к архивным материалам, никогда ранее не публиковавшимся, и напал на золотую жилу. Павел не сомневался, что его книга станет великим откровением, будет переведена на множество языков и обеспечит ему репутацию выдающегося историка.

Сначала Кристина не имела ничего против того, чтобы Павел во всех деталях объяснял ей византийские тонкости этой «игры простофиль» и закулисные интриги сложнейшего торга, который большевики вели с немцами[106]. Слушая Павла, она пополняла свой словарный запас и все время требовала:

– Говори по-чешски, только по-чешски!

Через какое-то время эта история стала ей надоедать, она терялась в дипломатических телеграммах и путалась в личностях переговорщиков с непроизносимыми фамилиями, но ей было неловко сказать об этом Павлу.

Павел очень расстроился, когда Кристина отказалась печатать его рукопись на портативном ундервуде, заявив: «Я актриса, а не секретарша!» Он попытался настоять под тем лукавым предлогом, что это «упражнение» очень поможет в освоении нового языка. Кристина его послала, но Павел не обиделся и спросил со смехом:

– Попробовать стоило, верно?

– Нет! – рявкнула она в ответ.

* * *

9 июня Павел повез Йозефа и Кристину в лагерь Терезин. Шестьдесят километров пути они проделали в полном молчании и к полудню добрались до крепости. Несмотря на три ряда колючей проволоки, идущей вдоль стен, здание не производило устрашающего впечатления. У въезда на посту стояли три солдата-украинца, отказавшиеся пропустить их внутрь, и Павел уговорил одного из них сходить за дежурным офицером. Ждать пришлось долго. Здесь царила странная вязкая тишина, как будто на много километров вокруг не осталось ни одной птицы. Даже ветер и тот стих.

Месяц назад, сразу после освобождения, семнадцать тысяч узников были вывезены из Терезина, а лагерь переоборудовали под временный госпиталь для тех, кто был слишком слаб и не мог передвигаться самостоятельно, им не помогали даже полученные от американских врачей антибиотики. Майор медслужбы был в глухом отчаянии из-за собственной беспомощности, теряя каждый день по десять пациентов. Он рассказал посетителям, что накануне у него на руках умер один очень известный французский поэт. До архивов у майора руки пока не дошли – отступая, немцы сожгли часть бумаг, – но он пообещал начать розыск, как только появится возможность. Павел и Йозеф проговорили с майором около получаса, он был очень рад знакомству с коллегой, работавшим в знаменитом Институте Пастера, и заверил, что сделает все возможное, чтобы отыскать следы его отца.

– О чем вы так долго разговаривали? – спросила Кристина у Павла.

– Он подтвердил мои опасения. О Терезине ходило немало слухов. В Швейцарии я встречался с сотрудником Международного Красного Креста, ездившего в лагерь с инспекцией. Я был уверен, что мой отец попал именно туда, и стал его расспрашивать. Он меня успокоил, заверив, что Терезин образцовая тюрьма. Я хорошо знал этого дипломата – он не был дураком и не сочувствовал нацистам. Его отчет противоречил данным из других источников, но у меня не было оснований не доверять ему. Он собственными глазами видел трех или четырех заключенных в чистеньких камерах с цветочными горшками на окнах, садовников, подстригавших лужайки, библиотеку, полную читателей, отлично оборудованную кухню, парикмахерскую, где женщинам делали укладку, продуктовые лавочки и два кафе. Некоторые заключенные играли на скрипке, другие – на кларнете, остальные их слушали, были даже свой джаз-банд, оперная труппа и детский хор, составленный из счастливых, пышущих здоровьем детишек. Была еще одна, о многом говорящая деталь – умело подкрашенные лица женщин! Чтобы опровергнуть слухи о творящихся в лагерях зверствах, нацисты даже сняли фильм о «счастливой» лагерной жизни![107] Я посмотрел эту документальную ленту в посольстве и немного успокоился – наверное, хотел поверить, что немцы не чудовища и отец спасется. Теперь мы знаем, что все это было мистификацией, жестоким маскарадом: актеров, участвовавших в этом дьявольском обмане, уничтожили, как и девяносто процентов чешских евреев. Терезин был концентрационным лагерем – таким же, как все остальные, с ужасающими условиями содержания: тридцать или сорок тысяч человек умерли от голода, дизентерии и тифа. Терезин называли преддверием Освенцима… Ты больше не увидишь отца, Йозеф.

Геноцид имел непредсказуемые последствия: немногие из выживших эмигрировали в Израиль, остальные массово вступали в чешскую компартию, твердо веря в радужное будущее страны.

* * *

В первые недели после освобождения война оставалась вездесущей, она заполняла собой бытовую повседневность и мысли людей: выбраться из ее тисков оказалось совсем не просто. Нужно было оставить прошлое в прошлом, попытаться начать все сначала и двигаться вперед, чтобы не потонуть в пучине горя, работать, строить планы и… жить, просто жить.

* * *

Йозеф прошел через полуразрушенную Ратушную площадь к улице Капрова. Отцовский дом выглядел необычно тихим. Он открыл дверь квартиры ключом, который дала ему мадам Маршова, щелкнул выключателем, но свет не зажегся – электричество было отключено. Йозеф попробовал пробраться к окну, наткнулся на стол, опрокинул стакан, открыл ставни и оторопел: в квартире царил полный разгром. Книжный шкаф лежал на боку, книги были разбросаны по полу, буфет стоял с распахнутыми дверцами, посуда разбилась в мелкие дребезги. Вандалы вспороли подушки с кресел и двух диванов, висевшие на стенах картины исчезли, а самую сильную ярость почему-то вызвали патефон и пластинки – их швыряли об стену. Преступники явно ненавидели Гарделя и Баха, впрочем «Гольдберг-вариации» постигла та же участь.

Подобный беспорядок могли устроить только при обыске.

В медицинском кабинете все было перевернуто вверх дном, лекарства из аптечного шкафа вышвырнули вон, склянки и пузырьки били об стены, и на обоях остались лиловые, красные и желтые потеки. В спальне отца Йозеф заметил в углу пергамент с генеалогическим древом семьи, составленным дедом Густавом. Пергамент скомкали, но не порвали, и Йозеф осторожно скатал его, достал из-под кровати две половинки зеленого тубуса и осторожно засунул туда семейную ценность. Он прошел в свою комнату и обнаружил там все тот же хаос – вспоротый матрас, разорванные книги. Суперобложка книги Рене Валлери-Радо «История ученого, рассказанная невеждой» напомнила ему о счастливой поре детства, но самого томика он не нашел. Внизу шкафа стоял деревянный ящик с десятком пластинок Гарделя, уцелевших при налете, и Йозеф забрал их с собой как бесценные реликвии.

В прихожей на столике лежала почта («Какая горькая ирония судьбы!» – подумал Йозеф) – горничная мадам Маршовой не стала разбирать конверты и просто сложила их в одиннадцать аккуратных стопок. Судя по слою пыли, взлетавшей в воздух при каждом шаге, женщина вообще не слишком утруждала себя работой.

Йозеф спустился на первый этаж и постучал к мадам Маршовой. «Иду, иду, уже иду, подождите!» – прокричала старушка, но открыла не сразу. Когда дверь наконец распахнулась, она с трудом разогнулась и радостно воскликнула:

– Как вы вовремя, Эдуард! Спина у меня просто разламывается, даже подняться к вам не было сил.

Страницы: «« ... 56789101112 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Они по-прежнему вдвоем – папа, частный детектив Антон Данилов, и его шестилетняя дочь Тамара. У них ...
«В теле нестандарта» – книга о судьбе провинциальной девушки, не обладавшей стройной фигурой, но меч...
Когда приходит любовь, что это – счастье или мука? Ведь она не знает ни возраста, ни границ, ни прав...
Турецкая писательница Элиф Шафак получила международное признание трогательными романами о любви и н...
Героиня новой повести Марианны Гончаровой верит в то, что падающие звезды могут выполнять заветные ж...
Эта книга написана специально для подрастающей молодёжи, которая собралась стать нефтянниками и нахо...