Удивительная жизнь Эрнесто Че Генассия Жан-Мишель

– Довольно! – воскликнул он и шваркнул кулаком по столу, едва не пролив суп. – Предупреждаю, я больше не желаю, слышишь – не желаю! – чтобы ты выходила из дому с господином Бенитесом. Его я на ключ запирать не могу, хочет гулять – на здоровье, но без тебя!

– Я просто пыталась помочь, он выглядел таким потерянным.

– Ты не должна вмешиваться. Пусть его сопровождает Сурек или телохранитель. Сведи общение с ним к минимуму, так будет лучше и для тебя, и для всех нас.

– Ты же сам просил поддержать его! У меня были дела поважнее и поинтересней, уж поверь!

– Ты принимаешь в нем слишком большое участие, это никуда не годится.

– Не разговаривай со мной как с ребенком, Йозеф! Я скоро стану совершеннолетней, так что не командуй.

– Пока мы живем вместе, ты будешь подчиняться моим правилам.

– Могу завтра же уехать в Прагу.

– Я прошу об одном: держись подальше от этого человека.

– Я сама решу, что хорошо, а что плохо, и не указывай, как мне себя вести!

Хелена вскочила и в сердцах швырнула салфетку на пол. Йозеф мгновенно остыл, но она уже распахнула дверь, чтобы уйти. На пороге стоял Рамон.

– Чего вам? – раздраженно спросила она на чешском.

– Говорите по-французски, мадемуазель. Я стучал, никто не ответил. Наверное, не услышали из-за криков. Ничего не случилось?

– Вам что-нибудь нужно?

– Вечера тянутся ужасно долго, мне скучно, поговорить не с кем – по-настоящему поговорить, понимаете?

– Входите, мсье Бенитес, – сказал подошедший Йозеф и доброжелательно улыбнулся.

– Прошу вас, зовите меня по имени.

Рамону не нравилось быть одному, он нуждался в компании (возможно, сыграли роль усталость и вызванный болезнью упадок сил) и объяснил, что очень ценит тепло их семейного очага. «Мне не хватает человеческого общения, возможности говорить обо всем и ни о чем…»

Тереза предложила ему тарелку супа, Рамон отказался – он уже поужинал, – но не устоял перед ароматом густой гороховой похлебки, подобрал с пола салфетку, отдал ее Хелене, и они продолжили ужинать, беседуя о мягкой для этого времени года погоде, таянии снегов и желанном наступлении весны.

– Могу я вас кое о чем попросить, Йозеф?

– Конечно, Рамон.

– Давайте послушаем Гарделя.

– Что вам поставить?

– «В день, когда ты меня полюбишь», если она у вас есть…

Йозеф оценил выбор знатока, нашел пластинку, завел патефон и опустил рычаг.

– Вот увидите, это настоящая поэзия, – пообещал Рамон Хелене.

Йозеф вернулся к столу, и все приготовились слушать. В комнате зазвучал теплый бархатный голос Гарделя. Рамон тихо повторял слова, так что остальные могли читать по его губам:

– Знаете, Рамон, а ведь Йозеф – великолепный танцор, – сказала Тереза.

– Перестань.

– Прошу вас, порадуйте меня, – попросил Рамон.

Йозеф поправил галстук и протянул Терезе руку.

– Пригласи дочь, она танцует лучше меня.

Он повернулся к Хелене.

– Мы так давно не танцевали вместе, Йозеф…

– Считай это моим извинением, дорогая!

– Пеняй на себя.

Хелена встала, и они медленно закружились в танце. Каждое движение сливалось с музыкой, невозможно было понять, кто ведет, они напоминали принца и принцессу из фильма.

Рамон следил взглядом за чудесной парой, приоткрыв от восхищения рот. Песня закончилась, и танцоры замерли на месте. Рамон зааплодировал:

– Браво, это было потрясающе!

Йозеф поставил другую пластинку.

– Хочешь потанцевать? – спросила Хелена, обращаясь к Рамону.

– Я ужасно неуклюжий, ты меня запрезираешь.

Они закончили ужин под музыку – впервые за все время жизни в санатории.

– Где вы научились так танцевать танго? – спросил Рамон.

– Просто смотрел на других, специально меня никто не учил. Наверное, это природная склонность. Вальс и танго – моя старая страсть, – признался Йозеф.

– В этой стране танго танцует только мой отец, – фыркнула Хелена.

– Научишь меня?

– Я не большой мастер по части танго.

– Наша сегодняшняя прогулка стала для меня лучшим лекарством. Надеюсь, мы сможем это повторить?

– Если отец согласится.

Упрашивать Йозефа Рамону не пришлось – он дал свое благословение, поставив два простых условия: быть благоразумным и надевать шапку и шарф.

– Нужно подыскать ему подходящую обувь, его туфли совсем прохудились, – сказала Хелена.

– Это сущее безобразие! – воскликнул Йозеф. – Вам ни в коем случае нельзя простужаться.

– Какой у тебя размер?

– Сорок первый.

– Как у Людвика, – обрадовалась Тереза, – я дам вам его ботинки.

– Вам обязательно быть на «ты»? – поинтересовался Йозеф, когда Рамон ушел к себе. – Мне это не нравится.

– Не придирайся, ему так проще.

Рамон теперь каждый вечер ужинал с Капланами, предпочитая их общество трапезе в своей монашеской комнате в компании Сурека. Йозеф ставил несколько пластинок Гарделя, и они ели под музыку, но не танцевали. Аппетит у Рамона был хороший, он не стеснялся просить добавки, спрашивал, как называется на чешском каждое блюдо, и запоминал с первого раза – память у него была феноменальная, а вот произношение хромало. Он выучил около сотни слов и складывал из них фразы, чтобы делать комплименты Марте. Акцент Рамона ужасно веселил кухарку, и она с удовольствием его поправляла, а он часто приходил на кухню, где царил ремонтный хаос, и заказывал свои любимые блюда. Очень скоро они с Йозефом перешли на «ты».

– Так проще, согласен?

У Йозефа получилось не сразу, но Рамон не сдавался, и в конце концов профессор и пациент привыкли «тыкать» друг другу.

Раз в неделю Рамон совершал обязательную парикмахерскую процедуру. Его фальшлысина быстро зарастала густым черным пушком. Обязанности Фигаро выполнял телохранитель: он набрасывал Рамону полотенце на плечи, смачивал голову водой и осторожно выбривал «тонзуру», а потом подравнивал волосы ножницами. Сурек, сидевший напротив, смотрел на фотографию в уругвайском паспорте и руководил. Рамон гляделся в зеркало, проверяя, достаточно ли он похож на заурядного человечка, снявшегося на документ, и удовлетворенно замечал:

– Esta perfecta, hombre[127].

Каждый день, около трех, Рамон устраивался в одном из больших кресел в холле и ждал Хелену. Он открывал узкий томик в мятой белой обложке, который всегда носил в кармане, и прочитывал одну-две страницы или просто сидел, глядя в никуда. Иногда он что-то писал в зеленом блокноте, перетянутом резинкой, а если кто-нибудь проходил мимо и спрашивал, как идут дела, отвечал: «Не знаю…» Ему очень нравились тяжеленные ботинки Людвика, которые Тереза начищала до блеска. Рамон говорил: «Не морочь себе голову, оно того не стоит!» – но ей доставляло удовольствие заботиться о нем. Рамон «унаследовал» и другие вещи Людвика – синюю куртку, шарф из толстой шерсти в коричневую и зеленую полоску, шапочку в тон шарфу и подшитые кожей хоккейные перчатки. Он смотрел в окно, как стаивает снег на террасе, как обнажаются сосны в лесу – одним махом, встряхнув ветвями, как попавший под дождь пес. Нескончаемая зима сдавала свои права. Потом появлялась Хелена: «Пошли?» Она заматывала ему шею шарфом, натягивала поглубже шапочку, и они отправлялись на прогулку. Спускались по дороге к кооперативу. Крестьяне махали им издалека, но никто не прекращал работать, чтобы поболтать. Они шли дальше, до поляны, расчищенной лесорубами, и садились на бревна, чтобы выкурить по сигарете.

– По одной, – строго предупреждала Хелена.

Рамон наслаждался процессом, докуривал сигарету до самого фильтра и пытался выклянчить еще одну, торговался, клялся, что никакого вреда не будет, совсем наоборот, но Хелена была непреклонна. Посидев, они не торопясь шли назад.

– Скажи, Хелена, ты член компартии?

– Спрашиваешь как друг или как партийный бонза?

– Не издевайся, я никем и ничем не руковожу.

– В этой стране коммунистов вешали и бросали в тюрьмы. Никто больше не верит в доктрину. Делают вид, чтобы не нажить неприятностей.

– Разве это не печально? Ты уверена, что не ошибаешься?

– Проведи выборы – настоящие, сам убедишься.

– А чего хочешь ты?

– Я сбегу при первой возможности.

– И куда же?

– В Америку. Мечтаю попасть в Сан-Франциско.

– Только не это. Америка – ужасная страна: империалистический тоталитаризм вкупе со свободными выборами.

– Не думаю, что ты прав. Я хочу снимать кино – неподцензурное – и жить собственными, а не чужими мечтами.

Я врач, но почти никого не лечил, медицина осталась юношеской мечтой. Зачем бы иначе я стал тратить шесть лет на учебу, просиживать тысячи часов в библиотеке и блестяще защищать диплом? Да, я хотел спасать жизни. Но уподобился бродяге и объехал всю Латинскую Америку. Почему? Потому что не хотел «осесть». Это слово всегда наводило на меня ужас – во всех его смыслах. Я не боялся голыми руками обрабатывать тела прокаженных, но не знал, как помочь людям, раздавленным нуждой, лишенным человеческого достоинства. Я смотрел, как умирает от астмы моя бабушка, знал, что проблема не в ее легких, но был совершенно бессилен. Тотальная нищета всегда приводила меня в смятение, я считаю ее худшей из болезней. Всемирным бедствием. Врачу нечем лечить нужду – разве что пустыми словами утешения, его лекарство воздействует на последствие болезни, но не на ее причину. Ни один лекарь не властен над нищетой и эксплуатацией. Угнетенные нуждаются не в сочувствии, а в ружьях. Вот почему я не стал практикующим врачом и не жалею об этом. Как-то раз на Кубе, во время отступления, мне пришлось решать, что бросить – лекарства или боеприпасы, и я не колеблясь выбрал первое. Мы победили, потому что не боялись встретиться лицом к лицу со смертью. Стать врачом было хорошей идеей, так какого черта я захотел еще и сделать их счастливыми? Достижима ли эта цель? Как ликвидировать эксплуатацию человека человеком? Существует ли альтернатива вооруженной борьбе? Сегодня, здесь, далеко от дома, после всего, что случилось, мне не дает покоя один-единственный вопрос: нашел ли я то, что искал?

Рамон ел, а Йозеф, Тереза и Хелена смотрели на него. Он опустошал тарелку с такой скоростью, как будто участвовал в конкурсе едоков.

– Не торопитесь, – увещевал его Йозеф. – у нас весь вечер впереди.

– Хотите добавки? – предлагала Тереза.

Он всегда соглашался, хотя считал пищу чем-то вроде горючего, которое доливают в бак, чтобы машина не остановилась.

– И правда, Рамон, притормози. Почему ты ведешь себя как живоглот? – спросила Хелена.

Отвечая на ее вопрос, он снова заговорил о своей прежней жизни:

– Дурная привычка. Было время, когда мы, я и мои товарищи, ели от случая к случаю и боялись не врагов, а голодной смерти. Мы сосали камешки и жевали траву, чтобы не забыть, для чего человеку даны челюсти. Добыв еду, мы инстинктивно поступали, как верблюды: набивали брюхо до отказа в ожидании пустых дней. Конечно, это верх идиотизма, но рефлекс бедняка сильнее голоса рассудка, меня поймет лишь тот, кто сам голодал.

В этот воскресный день Рамон пришел рано. Тереза накрывала на стол, Хелена ей помогала. Он предложил свою помощь и не стал слушать возражений Терезы, заявив, что хозяйственные хлопоты касаются и его.

– Вот и передали бы свой опыт чешским товарищам, они в этом не сильны, – улыбнулась Тереза.

– Говори за своих ровесников, – возразила Хелена. – Наше поколение очень даже справляется.

– Я часто спрашивал себя, для чего нужны революции, – сказал Рамон, – теперь мне это известно. Где Йозеф?

– Он снова упражняется в приготовлении блюд по рецептам африканской кухни. Имейте в виду, мой муж считает себя великим поваром.

– Мы ведь перешли на «ты», Тереза, так что перестань мне «выкать».

Йозеф воспользовался хорошей погодой и вытащил на террасу свое «оборудование», всю зиму простоявшее в кладовке. Он соорудил его по памяти вскоре после приезда в Каменице: сделал чертежи, а сложные металлические детали заказал кузнецу. Сооружение метровой высоты не походило ни на один другой агрегат, известный в Восточной Европе. Прямоугольный бак на колесиках мог вместить целую баранью тушу, поверх него лежала железная решетка, поднимавшаяся на тридцать сантиметров над жаровней и способная выдержать приличный вес. Прикасаться к этому «чуду» мог только Йозеф, да никто, кроме него, и не умел с ним обращаться. Он жарил «на природе» говяжьи бифштексы, свиные отбивные и сосиски всех сортов.

Почти всех.

Йозефу так и не удалось найти в Чехословакии те изумительные острые колбаски, которые он так полюбил в Алжире, и ужасно сожалел, что перед отъездом ему не пришло в голову узнать рецепт их приготовления. Три пражских мясника испробовали разные виды перца и множество специй, добавляли тмин, майоран и хрен, вкус получался оригинальный, но не имел ничего общего со вкусом настоящих колбасок мергез. Йозеф с волнением в голосе описывал Терезе, Хелене, друзьям и знакомым, какими потрясающим были те – настоящие – merguez, но им приходилось довольствоваться острыми и жирными чешскими колбасками, обильно сдабривая их луком и паприкой.

Йозеф по праву гордился званием первооткрывателя барбекю в Чехословакии. Со временем у него появились подражатели, но никто не относился к этому способу готовки как к науке. Йозеф не открыл последователям секреты, которые узнал от Падовани, и уподобился «Моцарту острой алжирской колбаски».

Он пробирался через свои напитанные солнцем воспоминания с осторожностью человека, ступающего босыми ногами по битому стеклу.

Йозеф разгонял огонь картонкой, стоя перед жаровней, густой дым щипал ему глаза.

– Что ты делаешь? – спросил Рамон, подходя ближе.

– Барбекю по-алжирски. Видел такое?

– Еще бы! Перед тобой чемпион по барбекю.

– Неужели? – удивился Йозеф.

– Барбекю придумали аргентинцы. У нас его называют асадо, это не жарка мяса, а искусство. Какие дрова ты используешь?

– Побеги виноградной лозы, совсем сухие. Не понимаю, почему так дымит.

– Нужно переставить жаровню к стене, здесь слишком ветрено.

Рамон поднатужился и перенес агрегат к углу дома, Йозеф хотел было сказать, что не нуждается в помощи, что он непререкаемый авторитет на сотни километров вокруг, и тут заметил, что очаг больше не дымит.

– Видишь, невелика наука. Все аргентинцы от рождения знают, что вихревой ветер – злейший враг асадо. Ты бывал в Аргентине?

– Нет.

– Это красивая страна.

– Почему ты не остался на родине?

– Я сам часто задаю себе этот вопрос… Нужно дождаться, когда угли покроются золой, и только потом класть мясо на решетку.

Рамон взял картонку и принялся аккуратно обмахивать угли в жаровне, а Йозеф принес из кухни блюдо с мясом и короткими колбасками, поставил его на реборду окна, взял антрекот, солонку, и тут Рамон остановил его:

– Могу я дать тебе совет?

– Конечно.

– Срежь жир, чтобы не стекал в огонь, и не соли мясо, иначе оно пересохнет.

– Так делают в Аргентине?

– Когда я был мальчишкой, мы часто устраивали праздники, собирались родственники, друзья – человек двадцать, иногда даже больше. Вилла Нидия – это рядом с Кордовой – стояла в большом парке, мы с братьями и сестрами отвечали за асадо и никогда не солили мясо, клянусь честью.

Йозеф взял острый нож, срезал жир и выложил на решетку мясо, потом колбаски.

– Думаю, высота оптимальная, – сказал он.

– Вроде да. – Рамон присел на корточки. – Все идеально.

Две минуты они молча следили за жаркой, потом Йозеф собрался перевернуть мясо, и Рамон снова его остановил:

– Еще не готово. Это нужно делать один раз, так получается нежнее.

– Как скажешь, но колбаски, по-моему, готовы.

Он наколол вилкой одну штуку и дал Рамону попробовать, тот откусил, тщательно прожевал и поморщился:

– В Алжире я ел потрясающие колбаски, такие острые, знаешь?

– Еще бы! Здесь их не найти.

– Зачем ты поехал в Алжир?

– Я хотел отправиться в Испанию – воевать в интербригаде, но не успел. Я был молодым врачом, а Институт Пастера – лучшая из всех школ, от таких предложений не отказываются. Я работал там несколько лет и покинул страну в сорок пятом, после эпидемии чумы.

– В Алжире была вспышка?

– Чума – эндемическое заболевание для всех стран Средиземноморского бассейна. Об этом не принято говорить, но чума существует и еще долго будет свирепствовать, распространяясь с молниеносной скоростью и унося тысячи жизней.

– Болезнь очень заразна?

Йозеф кивнул.

– Кажется, готово.

Рамон проверил мясо и переложил куски на блюдо.

– В студенческие времена мы с товарищем отправились на мотоцикле из Буэнос-Айреса в Каракас. Представляешь расстояние? В Перу мы месяц работали в лепрозории.

– Страшно, наверное, смотреть на прокаженных?

– Хорошего мало, но эта болезнь не такая уж и заразная. Я хотел быть врачом, как ты.

– Еще не поздно, диплом у тебя есть.

– Когда-то я принял другое решение, но теперь не уверен, что сделал правильный выбор.

Тереза и Хелена наслаждались едой, мясо получилось намного вкуснее, чем обычно, они дважды просили добавки, и Рамон поджарил еще несколько кусков, хотя сам ел мало и без аппетита. Йозеф признал, что бифштексы и отбивные вышли мягкими и сочными.

– Рамон – настоящий мастер барбекю, пардон – асадо.

– Ты скрыл от нас этот свой талант, – пошутила Тереза.

– Асадо – традиционное блюдо аргентинской кухни.

– Ты хорошо знаешь Алжир? – спросил Йозеф.

– Был там несколько раз по профессиональной надобности, так что достопримечательности не осматривал, но страна мне очень понравилась.

– Ты ходил к Падовани?.. Ресторан на пляже, на выезде из города. Открытая терраса с видом на море, танцы – мечта!

– Увы… Если попаду туда еще раз как частное лицо, обязательно зайду к этому… Падовани, я правильно запомнил?

– Не забудь выпить стаканчик розового булауанского, – мечтательным тоном произнес Йозеф, – и познаешь блаженство.

Он поднял стакан, Тереза и Хелена присоединились.

– Крепкого тебе здоровья, Рамон.

Все чокнулись и выпили за скорейшее выздоровление.

– Я тоже желаю вам всего наилучшего.

Рамон сделал глоток и закашлялся, как будто вино попало не в то горло. Он начал задыхаться, встал, лицо у него посерело, как у утопленника, дыхание стало прерывистым.

– Где ингалятор?

– Остался в комнате, – чуть слышно прошептал Рамон между двумя приступами.

Хелена выбежала из столовой.

– Открой окно, – велел Йозеф Терезе и начал считать пульс, потом взял Рамона за плечи и помог ему распрямиться. – Расслабься и успокойся, сейчас все пройдет, дыши «из живота», коротко, вот так.

Вернулась Хелена с ингалятором, Йозеф зарядил его и поднес ко рту Рамона:

– Выдохни до самого конца.

Перепуганный Сурек и телохранитель стояли рядом, не зная, что предпринять.

Рамон выдохнул, Йозеф вставил наконечник ему в рот и нажал на пуск:

– Вдыхай… медленно.

Сурек отчитывался перед начальством дважды в день. Первый раз – утром по телефону. Он на два часа занимал кабинет Йозефа и готовился к разговору, выстраивая пункты в порядке важности, записывал ответы на возможные вопросы и ровно в десять набирал номер. Беседа длилась не меньше получаса, после чего лейтенант составлял «промежуточный рапорт», подробно освещая содержание разговора, и уже на его основе печатал второй, вечерний рапорт, более обстоятельный и подробный, который отправлял в Прагу с водителем, приезжавшим в санаторий в 17.00.

Йозеф не знал, кому звонит Сурек и почему беседы длятся так долго, но от лейтенанта каждый день требовали все больше деталей. Имя и звание человека, перед которым отчитывался лейтенант, держались в секрете, этот «некто» был сотрудником министерства, а может, занимал и более высокое положение, но медицинского образования явно не имел и нуждался в разъяснениях.

– Ваши ответы грешат недостаточной научной точностью.

– Я не контролирую ход болезни.

– Проблема в том, что состояние вашего пациента меняется каждый день – то улучшается, то ухудшается, и никакой стабильности.

– Если бы все зависело от меня, больной давно бы поправился и отбыл восвояси. Его организм изношен, а малярия вкупе с дизентерией и астмой способны уморить даже молодого сильного человека. Кроме всего прочего, он находится в подавленном настроении, что не может не влиять на общее состояние.

– Вот оно что… Это объясняет, почему он так груб.

– С нами он очень вежлив и даже любезен. Не знаю, что влияет на его психологическое состояние – болезнь, потеря сил или же существует какая-то внешняя, более глубинная, не связанная с физическим недомоганием причина.

– Что конкретно вы имеете в виду?

– Я не специалист, но нахожу у Рамона признаки депрессии. Возможно, следует привлечь психолога или даже психиатра.

– Как это некстати! Лучше не упоминать депрессию, если признаки не слишком явственные.

В квартире Йозефа на низком столике стояла шахматная доска, служившая скорее украшением интерьера, как цветок в горшке или статуэтка. Йозеф бросил играть, когда Хелена и Людвик набрали силу, а ему не хватало ни терпения, ни желания размышлять над ходами. Если в воскресенье шел снег и гулять не хотелось, долгими скучными вечерами или по ночам, когда привязывалась бессонница, Тереза предлагала Йозефу сыграть партию-другую, он соглашался и почти всегда разбивал ее в пух и прах, как бы она ни старалась.

– И все-таки ты никудышный шахматист, – дразнила она мужа. – Я выигрываю не реже тебя.

В тот вечер, придя к Капланам, Рамон устроился с книгой на диванчике. Тереза заметила, что он мерзнет, и накинула ему на плечи широкий шарф гранатового цвета, связанный из пухлой мягкой шерсти.

– О, глядите-ка, шахматы, я раньше не замечал, – сказал он, бросив взгляд на столик.

Шахматы принадлежали Павлу, за три месяца до исчезновения их подарил ему на день рождения советский посол. Тереза обожала мраморную доску (камень был теплого молочного цвета с зелеными прожилками) и изящные фигуры, вырезанные из слоновой кости. Она не забыла своего первого мужа: в каком-то самом глубоком, тайном уголке ее души все еще жила любовь к нему.

– Дивная вещь! – восхищенным тоном произнес Рамон, разглядывая ладью.

– Кажется, их привезли из Китая, во всяком случае, так нам сказали.

– Никогда не видел ничего прекрасней. Вы ими играете?

– Конечно, – ответил Йозеф, не успевший придумать отговорку.

Рамон взял доску, осторожно приподнял и перенес на большой стол, не уронив ни одной фигуры.

– Партию, Йозеф?

– Не сегодня, Рамон, скоро ужин.

Рамон повернул доску к Йозефу белыми фигурами и снял шарф. Тереза оставила свои дела и подошла, чтобы понаблюдать за ходом игры, Хелена подвинула стул и села рядом с соперниками.

– Пусть будет быстрая партия, для разогрева, я так давно не…

– Знаем мы эти отговорки, – с улыбкой перебил его Йозеф.

Игра продлилась полчаса. Рамон не спускал глаз с доски, фигуры двигал с кошачьим изяществом и проворством, Йозеф искоса поглядывал на него, кусал губу, щипал себя за щеку, но на двадцать третьем ходу сощурился и опрокинул своего короля.

– Поздравляю. Ты меня подловил.

Йозеф протянул Рамону руку над доской, скрепляя капитуляцию рукопожатием.

– Хотите реванш?

– Не сейчас, нужно готовить для вас настой.

– Ты играешь, Хелена? – спросил Рамон.

– И очень неплохо!

– Лучше помоги мне, – попросил Йозеф.

– Я с удовольствием составлю тебе компанию, Рамон, – сказала Тереза, – но предупреждаю – до чемпионки мне далеко.

Она села на место Йозефа, и они начали расставлять фигуры, а Хелена без всякого желания последовала за отцом на кухню. Он поставил кипятить воду и сказал:

– Будешь с ним играть, поддайся.

– С какой стати?