Для крутых закон не писан Бадин Андрей
— У вас есть страховой полис? — первым делом спросил он.
Я не знал, что это такое — в тысяча девятьсот девяностом году про них в СССР еще не знали, — и ответил, что я приезжий и полиса у меня нет. Я сказал, что все мои документы похищены, но я знаю номер телефона Альберта Шорта, и мне поверили на слово. Даже, как мне показалось, стали относиться ко мне с уважением.
Шорта — миллионера, преуспевающего адвоката, автора многих книг по юриспруденции — знает в Америке каждый.
Меня уложили на носилки, мигом обработали раны дезинфицирующим раствором и наложили кусочки лейкопластыря. Для того чтобы проверить, есть ли у меня повреждения внутренних органов, меня быстро доставили в ближайшую больницу и на каталке привезли в операционную. Все это время рядом со мной находился один полицейский из муниципального отдела Нью-Йорка.
После обследования на томографе врачи определили, что повреждений нет, и предложили мне остаться на несколько дней в больнице, но я отказался. Тогда меня сопроводили в полицейскую машину, отвезли в ближайший участок, провели в кабинет начальника и зачитали странный документ. Это было заявление в полицию гражданки Соединенных штатов Элизабет Райс. Она обвиняла какого-то человека в изнасиловании и краже драгоценностей. Я полностью подходил под ее описание и по предложению инспектора полиции должен был пройти процедуру опознания. Мне нечего было делать, и я согласился.
Меня провели в большую комнату и усадили на металлическую лавочку рядом с пятью мужчинами примерно моего роста и возраста. Они сидели, ни о чем не говорили и посматривали то на меня, то друг на друга, то на огромное зеркало на стене.
Из американских фильмов про бандитов и полицейских я знал, что такое зеркало с одной стороны прозрачно. Полицейские, находящиеся в расположенной за ним комнате, через него наблюдают за ведением допросов. Но нас никто не допрашивал, мы посидели немного под присмотром двух вооруженных копов в черной форме, а потом вошел инспектор и приказал всем выйти. Всем, кроме меня. Меня отвели в кабинет начальника и предъявили обвинение в изнасиловании и ограблении миссис Элизабет Райс.
Я попытался оправдаться, сказал, что никакой мадам Райс в глаза не видел, что я советский гражданин и в Нью-Йорке первый день. Мне сказали, что я имею право хранить молчание, и предложили выбрать адвоката. Тогда я попросил пригласить господина Альберта Шорта, и один из инспекторов позвонил ему, вкратце описал ситуацию и предложил ему приехать в участок. После я написал заявление в полицию о том, что меня избили и ограбили и дал описание тех самых злополучных негров. Мне предложили просмотреть дела, но среди предъявленных мне компьютерных досье я своих обидчиков не обнаружил.
Меня отвели в камеру, похожую на большую медвежью клетку, и заперли за решеткой из толстенных металлических прутьев. Взаперти я был не один, и на нарах рядом со мной маялись еще трое братьев по несчастью. В томительном ожидании и тягостных раздумьях прошли два часа, пока начальник участка не вернулся вместе с Альбертом Шортом и не выпустил меня.
Мы с Альбертом встретились как добрые друзья, он обнял меня, похлопал по плечам, провел в кабинет инспектора и сообщил, что я выпущен под залог в сто тысяч долларов, а залог внес он — Шорт. Я дал подписку, что до суда не покину города Нью-Йорка и США. Мне на ногу надели специальный электронный браслет, и один раз в день я должен был подносить его к установленному в моей квартире прибору, подтверждающему мое местонахождение. Снять такой браслет невозможно.
После процедуры окольцовывания я, в сопровождении полицейского, пошел к машине Альберта, сел в нее, и мы отправились домой.
До моей квартиры ехали молча, а когда приехали, то разделись и уселись завтракать. За едой я рассказал Альберту, что на самом деле со мной произошло, рассказал все по порядку, с деталями, и этим рассказом очень удивил его. Он сообщил, что некая Элизабет Райс, находящаяся в сильном алкогольном опьянении, подала в полицию заявление, что некто Алекс изнасиловал ее и ограбил. Она подробно описала меня, а потом опознала на очной ставке, стоя за стеклом в той самой комнате.
То, что рассказал Шорту я, больше походило на правду, и он пообещал мне уладить это дело. Он пообещал, что, когда мадам Райс выйдет из запоя, он поговорит с ней и постарается убедить ее не доводить дело до суда и снять обвинения. Ведь я ее не насиловал.
Я тогда понятия не имел, что все происшедшие со мной события были тщательно спланированной операцией ЦРУ с целью сделать из меня американского шпиона. Но игра велась тонко, аккуратно, хотя методы в ней использовались варварские. А как же иначе, все разведки мира добиваются своих целей неправедными путями.
Я тогда был бесконечно благодарен Альберту за оказанную мне бескорыстную, как мне казалось, помощь. Он спас меня от тюрьмы, но, как я потом узнал, сам и втянул меня в эту игру.
И началась томительная, тяжелая адаптация в Америке. Я начал посещать правовые курсы Шорта и показывал неплохие результаты, но нависший надо мной дамоклов меч грядущего суда не давал спать спокойно. Я не мог себе простить, что проявил милосердие к Элизабет, подошел к ней, беспомощной, помог подняться в квартиру, пил с ней и вступил в половую связь. Естественно, я не брал никаких украшений и не насиловал ее. Я все делал по ее согласию, и мне было невдомек, почему она подала на меня в суд. Я не знал тогда, что мадам Райс — кадровый агент ЦРУ, а я — ее очередное задание. Она разрабатывала меня, чтобы потом, в случае моего отказа сотрудничать, у ЦРУ был механизм давления на меня.
Пока юристы Шорта учили меня в его университете, сам он регулярно докладывал мне об успехах в его отношениях с мадам Райс. Как-то вечером он приехал ко мне домой и с радостью сообщил, что она наконец осознала бестактность своего поступка, забрала заявление из полиции и забрала иск за кражу драгоценностей. Она нашла свои кольца с бриллиантами, вспомнила, что сама пожелала со мной интимной близости и не имеет ко мне никаких претензий.
Моей радости не было предела, я готов был расцеловать Шорта, но, будучи нормальным мужчиной, не осмелился этого сделать. Да и он, наверное был, бы против. Итак, у нас с Альбертом завязались теплые, дружеские отношения, я был благодарен ему как отцу родному и чувствовал себя должником.
Через две недели после моего ограбления меня вызвали в полицейский участок и сообщили, что на одной из подвергшихся обыску квартир найдены мои документы и сотовый телефон. Ни денег, ни пластиковых карточек со счетом в банке, естественно, не обнаружили. Мне сказали, что никто из тех, кто на меня напал, пока не задержан, но их ищут.
Я сообщил о находке Альберту, и он очень обрадовался. Он пригласил меня к себе на день рождения, и я с радостью согласился. Именины должны были состояться в ближайшую субботу на его загородной вилле в фешенебельном пригороде Нью-Йорка.
К пятидесятилетию друга я подготовился основательно. Купил выходной костюм, хорошие туфли, рубаху и галстук, купил подарок — книгу, подписал поздравительную открытку, сел в машину и поехал на день рождения.
Я и раньше бывал у Альберта дома, в его нью-йоркской квартире, но то, что я увидел за городом, поразило меня безмерно. За высоким витым металлическим забором возвышался большой красивый особняк с множеством окон и веранд, с несколькими балконами и гигантским, разбитым перед крыльцом сквером. Дом был облицован мрамором, белоснежные колонны подпирали своды крыши, и он походил скорее на старинный французский замок наполеоновской эпохи, чем на современный дом. Он был белоснежный и роскошный, огромный, но вместе с тем воздушный.
После поздравлений, обильной выпивки и застолья немного охмелевший Альберт пригласил меня на балкон и предложил поговорить об одном деликатном деле. Он был весел, шутил, и ничто не предвещало начала столь серьезной беседы.
С большими кубинскими сигарами в зубах и бокалами вина в руках мы прошли на балкон, подальше от гостевого шума и суеты, уселись в скрипучие деревянные кресла и расслабились. Мы попивали прекрасный «Дон Периньон» тысяча восемьсот девяностого года, потягивали сигары, смотрели на величественные звезды, на огни далекого, но такого родного Нью-Йорка и мечтали.
Несмотря на разницу в возрасте в четырнадцать лет, мы были едины духом, мировоззрением и темпераментом. Любили одни и те же рок-группы, кинофильмы, машины, и нам нравился один и тот же тип женщин — спортивный, чертовски сексуальный и развратный.
Мы говорили о машинах, и вдруг Альберт предложил пройти к нему в гараж и взглянуть на его новое приобретение — новейшую «Ламборджини Диабло».
— Алекс, это дьявол на колесах, — расхваливал шикарную спортивную тачку хозяин. — У нее движок — пятьсот лошадок, шины «Пирелли», рулевая от «Макларен», это не тачка, а ракета, она сто километров набирает с места за четыре секунды. Завтра поедем на полигон, и я тебе дам прокатиться.
Я с восхищением осматривал низкий и широкий болид ярко-желтого цвета и думал, что мне самому никогда не заработать на такую машину. Но Альберт будто прочел мои мысли и сказал:
— Всего четыреста тысяч долларов, пустяковая сумма, если заниматься настоящим делом.
— Каким? — не удержался я и пьяно посмотрел на друга.
— А таким. — Шорт мгновенно посерьезнел, взглянул на меня абсолютно трезвым взглядом и продолжил: — У меня к тебе есть бизнес, но если не понравится, можешь отказаться. Платят за него ровно в четыре раза меньше, чем стоит эта машина. — Он усмехнулся и лукаво посмотрел на меня.
— Сто тысяч? — вырвалось у меня.
— Да, сто тысяч долларов, — повторил юрист и сделал паузу. — Лично исполнителю, — наконец добавил он.
— Что, убить кого-то надо? — удивился я.
— О нет, — рассмеялся Альберт, — я такими делами не занимаюсь, я мыслитель и предприниматель и все делаю юридически верно. Мне нужные люди в бизнесе, там наверху, — он ткнул пальцем в небо, — предложили написать подробный отчет о поездке в СССР и о моих ощущениях от общения с русскими бизнесменами и политиками. Пообещали за него сто тысяч, но я подумал, может быть, ты напишешь его, ведь ты русский, живешь в СССР, и тебе лучше, чем мне, известны все нюансы вашей жизни.
— Это как доклад? — сразу сообразил я.
— Да, доклад. Нужен подробный взвешенный анализ политической и экономической обстановки в СССР глазами умного, наблюдательного, вхожего в среду политиков и бизнесменов человека. Нужно учесть все местные особенности, детали и указать их в докладе. На основе этого доклада, но не только его, — поправил он, — в Белом доме будут строить дальнейшие взаимоотношения с Кремлем.
— И за этот доклад мне заплатят сто тысяч?
— Да, сто тысяч после уплаты налогов.
— Я согласен, — не раздумывая, сказал я, а потом добавил: — А у меня получится?
— Конечно, — подбодрил Альберт, — ты умный человек, юрист, писать умеешь, подробно опишешь ситуацию в вашей стране и получишь деньги.
— Какие сроки и какой объем рукописи? — поинтересовался я.
— Примерно пятьсот страниц на компьютере — и деньги твои. По времени — работай хоть полгода, но не затягивай и напиши то, что надо. Чем раньше доклад — тем раньше деньги, — усмехнулся Шорт.
Я согласился с предложением друга, и он пообещал дать мне список методических вопросов, на которые мне нужно будет дать подробные ответы.
На следующее утро я прочитал несколько сот вопросов, мы подписали контракт, и я получил аванс в двадцать тысяч долларов. Я тогда не задумался над тем, кому и зачем нужен такой подробный анализ ситуации в политике и экономике великой державы. Зачем нужны подробные характеристики политических деятелей, действовавших в то время на политической и экономической сцене СССР. Я не был носителем государственной тайны, но я был юристом, правозащитником, преподавателем университета, человеком, участвующим в политической жизни страны, желающим связать свою судьбу с политикой. Я имел представление о царящих в высших сферах нравах, знал о новых веяниях в политике и с радостью изложил их в своем докладе. Он получился как раз на пятьсот страниц и был принят заказчиками на ура. Мне заплатили остаток в восемьдесят тысяч долларов, и я положил их на счет в один из нью-йоркских банков. Этот банк мне тоже посоветовал Альберт.
По поводу окончания трехмесячного труда я устроил шикарный банкет в закрытом мужском юридическом клубе Нью-Йорка, и присутствовали на нем приглашенные Шортом известные политики, юристы и адвокаты. Я тогда завел много нужных знакомств и сейчас, спустя годы, не жалею об этом.
И вот прошел год моего пребывания в Америке и настало время каникул. Я успешно окончил первый курс и был переведен на второй — и последний. Занятия в университете закончились, и мне предстояла месячная поездка на родину, в Санкт-Петербург, к жене и ребенку. Честно говоря, как ни хороша Америка, мне там немного наскучило и очень хотелось вернуться на Мойку, прикоснуться щекой к шероховатому граниту невского ограждения и смачно плюнуть в его мутные вековые воды. Подышать влажным тяжелым воздухом Питера, выпить русской водки, закусить огурцом с картошкой и мгновенно захмелеть от смеси воздуха и зелья.
Перед отлетом у меня состоялся второй серьезный разговор с Альбертом по поводу написания второго доклада о теперешней политической и экономической жизни СССР. Я, по его просьбе, должен был вновь провести анализ ситуации и указать политических деятелей и организации, в том числе и общественные, способные влиять на нее в масштабах всей страны. Теперь люди интересовали американцев больше, чем сама ситуация.
— Для чего имена, — спросил я, — ведь у нас там сейчас не очень хорошо.
— Вот в том-то и дело, — парировал Шорт, — конгресс США принял указ об оказании финансовой помощи политическим деятелям и организациям, способным переломить экономическое падение вашей страны, вывести ее из кризиса и покончить с пресловутой перестройкой. Вам нужна сильная демократическая держава, но чтобы коммунизмом в ней и не пахло, — закончил Альберт.
Его мысли и мировоззрение полностью совпадали с моими, и я с радостью согласился проанализировать ситуацию на родине и изложить ее в очередном докладе. Но вместе с анализом информации он попросил меня наладить связи с наиболее прогрессивными политиками и бизнесменами, желающими сотрудничать с лучшими американскими предпринимателями. Шорт уполномочил меня сделать им предложение о сотрудничестве от имени политиков и бизнесменов Америки. Он передал мне новый перечень вопросов, отвез в аэропорт, и я вылетел в Москву, а из нее в Питер.
Не буду подробно останавливаться на своем отпуске, лишь напомню, что в декабре тысяча девятьсот девяноста первого года ситуация в стране была критическая. Огромные суммы наличных денег, находящиеся на руках у граждан, недостаток товаров первой необходимости, пустые полки продуктовых магазинов, разгул преступности и абсолютное бездействие властей привели страну к краху. Как раз в те дни отпустили цены на все товары, и страна сделала свой первый шаг к рынку и… в пропасть необузданного дикого капитализма, в котором пребывает до сих пор.
Деньги у меня тогда были, и чувствовал я себя относительно спокойно в этой огромной, неуправляемой, бушующей стране с еженедельным ростом цен на все товары и сумасшедшим распространением всевозможных видов мошенничества. Воровали и обманывали все — от частных лиц до целых банков, общественных организаций и промышленных групп. Разворовывалось все — от мелких заводиков до гигантов типа ЗИЛа, КамАЗа и ВАЗа. Про нефть, золото, лес, металл и газ я не говорю, их начали приватизировать в первую очередь и убивали за них в первую очередь.
Я встретился с женой и сыном и был счастлив, что снова дома. Несколько дней я приходил в себя после перелета, потом стал встречаться с друзьями — преподавателями университета, юристами и членами политической организации, в которой состоял. Я рассказывал о своей жизни в Америке, расспрашивал о жизни здесь и постепенно приходил к мысли, что стране нужна глобальная политическая реформа, а не перечень мер, проводимых правительством тогдашнего президента.
Я стал целенаправленно искать встреч с перспективными политиками и бизнесменами, предлагал им сотрудничество с американцами, и многие соглашались. В те дни я и познакомился с Виктором Александровичем Тарасовым. Тогда он был предпринимателем средней руки, погоревшим на честной торговле алкоголем, но поднявшимся на организации очередной воровской финансовой пирамиды типа МММ, только значительно помельче.
Мы встретились, как это водится на Руси, за бутылкой водки, в дорогом ресторане, изрядно выпили, он выслушал мои предложения, мы обменялись телефонами и расстались. Он обещал подумать по поводу моего предложения и позвонить через пару дней, но так и не позвонил.
Через месяц я вернулся в США и продолжил обучение в юридическом университете Шорта. Я написал подробный доклад о политической и экономической жизни в СССР, и его, как и первый, заказчики встретили на ура. Я начал читать лекции на курсах Шорта по особенностям юриспруденции в период переходного периода в СССР, и они пользовались у некоторой части абитуриентов большой популярностью.
Однажды, после очередной вечеринки, Альберт предложил мне познакомиться со своим старым другом, отставным сотрудником Центрального разведывательного управления США господином Джоном Макферсоном. Он сказал, что это очень интересный человек, долгое время работал в американской дипломатической миссии в Москве, но потом ушел в отставку. В столице у него остались хорошие связи с советскими политическими деятелями и бизнесменами и после окончания университета в Америке он поможет мне устроиться на родине.
Это предложение меня крайне озадачило, но и заинтриговало. Американец поможет мне трудоустроиться в моей родной стране…
Я не стал отказываться от знакомства, и оно состоялось. Мы встретились в частном клубе, посидели в ресторане, отменно выпили и неплохо закусили. После, в зале для отдыха, за чашечкой крепкого бразильского кофе и за доброй кубинской сигарой, милейший человек Джон Макферсон предложил мне посетить штаб-квартиру ЦРУ в Нью-Йорке. Обещал познакомить с методами их разведывательной деятельности в СССР. Я воспринял это предложение нормально, но задумался, для чего отставной разведчик сделал мне его.
По дороге домой, в машине, Альберт сообщил, что свои аналитические доклады по экономике и политике СССР я делал по заказу ЦРУ.
— И нет ничего страшного или зазорного в сотрудничестве на общественных началах со столь влиятельной организацией, — подчеркнул он. — Многие, как наши, так и ваши политики и бизнесмены, делают это. Ты же не носитель государственной тайны, ты не предаешь свою Родину, наоборот, ты помогаешь ей справиться с постигшими ее невзгодами. И мы помогаем. Ведь в ЦРУ и Белом доме обеспокоены развитием событий в вашей стране. Если у вас произойдет экономическая катастрофа, то она больно отзовется и у нас. Никому не нужна политическая нестабильность в крупнейшей ядерной державе.
Доводы Альберта убедили меня, я посетил разведцентр в Куинсе и получил от этого огромное удовлетворение. Меня принимали с подчеркнутым уважением как почетного гостя и при случае хвалили мои аналитические доклады. Сразу уточню — я общался с тремя общительными, доброжелательными сотрудниками русского отдела ЦРУ и больше никого в офисе не видел. Никого, ни единой души.
Мы приехали туда вместе с Джоном и провели там целый день. Мне говорили об озабоченности американских коллег ходом политических процессов в СССР, о тяготах советского народа и о нерасторопности наших политиков. Но чем я был поражен больше всего — это великолепным знанием американцами русского языка. Сразу же мы перешли на русский и проболтали на нем без малого пять часов. Причем я не заметил ни намека на акцент ни у одного из сотрудников. Я потом спросил, русские ли они, на что получил категорическое «нет», — американцы. Вот так готовят в ЦРУ.
Я понял одно — сотрудничать с этими парнями можно, но осторожно.
Раньше я думал, что вербовка происходит как-то по-другому, но теперь узнал — каждого вербуют по-своему, в зависимости от того, кто он и для каких целей нужен. Я нужен был как аналитик, и меня использовали как аналитика — хорошо платили, и я выполнял свою работу.
Как-то, по прошествии длительного срока общения с агентами русского отдела ЦРУ, я спросил, почему для этой миссии они выбрали именно меня, и ответ меня ошеломил. Мне сказали, что давно искали в среде советской интеллигенции умного, талантливого юриста или политика с прогрессивным мышлением, немного бунтаря, диссидента, жаждущего перемен и стремящегося помогать своей Родине. И нашли меня, но одного или еще кого-то — они мне не ответили. Скорее всего я был не один, потому что в одиночку изменить существующий в стране строй я бы не смог. И тогда я догадался, зачем они требовали от меня характеристики на политических деятелей и бизнесменов СССР. Они искали подходящих для вербовки людей и, как я понял, нашли их. Ведь они и Тарасова завербовали.
После анализа ситуации я пришел к выводу, что кто-то из моего окружения в Санкт-Петербургском университете является агентом ЦРУ. Именно он, хорошо зная меня, составил на меня характеристику и отослал ее в Америку. Проанализировав ее, разведчики пришли к выводу, что я пригоден для вербовки. Тогда они, под соблазнительным предлогом повысить свой профессиональный уровень, пригласили меня в Нью-Йорк и мастерски завербовали. Так я незаметно для себя стал агентом Центрального разведывательного управления Соединенных Штатов Америки.
И вот началась моя очень интересная работа в разведотделе ЦРУ в Нью-Йорке. Один раз в неделю, в свой университетский выходной, я приезжал в офис и изучал основы создания психологических характеристик на политических деятелей и бизнесменов. Меня обучали распознаванию глубинных человеческих мотивировок и методам воздействия на сознание оппонента. Иногда возили в тир пострелять, иногда обучали приемам рукопашного боя, иногда знакомили с новейшими образцами шпионской техники — подслушивающими устройствами, камерами, сканерами, шпионскими компьютерными программами. Но это были лишь вспомогательные занятия, так сказать, для разнообразия. Основой же обучения были способы сбора информации, ее анализа и выделения из этого моря самого главного, что составляет идею, квинтэссенцию, как американцы говорят, — тему сообщения.
Меня готовили как аналитика, способного предугадывать, оценивать ситуацию и управлять ею. Никаким слежкам, погоням, дракам, перестрелкам меня не учили, потому что задачи передо мной ставили иные. Я был аналитиком, а не боевиком, хотя там, я думаю, учат и таких.
И вот срок моего обучения в университете закончился, я успешно сдал экзамены, написал отличную работу по юриспруденции и международному праву и получил золотой диплом университета и степень доктора наук. На выпускном вечере Шорт вручил мне диплом, медаль и чек на десять тысяч долларов. Перед отъездом состоялась моя последняя встреча с Джоном Макферсоном и парнями из ЦРУ. Они поздравили меня с окончанием университета и пообещали, что на родине со мной войдет в контакт их человек и познакомит с нужными мне людьми. Они помогут мне продвинуться по служебной и политической лестнице и выведут меня на самый верх политической и экономической элиты российского общества.
В Питер я прилетел ранним утром, сразу поймал такси и отправился домой. Я был рад встрече с родными и со слезами на глазах обнял сына и жену. После нескольких проведенных вместе с семьей дней, после долгих рассказов про Америку и показов фотографий и видеофильмов, я наконец поехал в университет и вновь окунулся в его суматошную, веселую студенческую атмосферу. Я сразу начал читать положенный мне курс лекций, и он имел ошеломляющий успех как у студентов, так и у преподавателей нашего и других учебных заведений.
На контакт со мной вышел резидент ЦРУ в Питере, он организовал нужные для меня знакомства, и моя юридическая карьера резко пошла в гору. Я стал советником тогдашнего губернатора Санкт-Петербурга по правовым вопросам, консультировал известных политиков и бизнесменов, зарабатывал неплохие деньги и радовался жизни.
Два раза в год я делал аналитические доклады по политической и экономической жизни страны, указывал имена наиболее пригодных для деловых контактов или вербовки лиц и этим самым помогал американцам заполучить их. Некоторых из них я сам склонил к сотрудничеству с ЦРУ — небезуспешно завербовал несколько известных сейчас политиков и бизнесменов. Называть их, конечно, не буду.
Хочу заметить, что как только агент подписывал документы на согласие сотрудничать с ЦРУ, то он сразу делал заметный скачок в своей политической или бизнес-карьере. Причем он точно не знал, от кого именно исходит продвижение, но оно происходило целенаправленно и неуклонно. Таким образом, почти вся финансовая элита страны стала тем или иным способом сотрудничать с американцами. Это помогало строить в стране, как мне тогда казалось, демократическое общество, где каждый россиянин будет богат и счастлив. Но получилось, как видите, по-другому.
В один прекрасный момент я понял, осознал, что мы все — завербованные политические деятели России — формировали нашу Родину по придуманному в ЦРУ сценарию. Мы укрепляли ее частный сектор, делали ее демократической державой, но вместе с этим разрушали ее обороноспособность, стратегические отрасли и создавали из нее сырьевой придаток США. С успехом развивались банки, нефтяные компании, товарное обеспечение граждан, а тяжелое машиностроение, наука, образование и культура гибли без средств к существованию. Народ стал жить лучше в плане обеспечения бытовой техникой, иномарками и шмотками, но социально он был унижен, раздавлен и обречен.
Хотя, в глобальном масштабе, я не думаю, что американцы хотели достичь именно этого результата. Я думаю, что в России развился ужасный олигархическо-бандитский гибрид, некое подобие демократического общества, где безоговорочно правит не закон государства, а интересы крупных групп капитала и кормящиеся от него политики. — Гурвич сделал паузу, попил из стакана, сел в кресле поудобней и продолжил свой интересный рассказ: — Но перейду непосредственно к моим взаимоотношения с Тарасовым и расскажу историю про его становление и падение.
Глава 19
Моя вторая встреча уже с банкиром Тарасовым состоялась в девяносто третьем, когда я переехал в Москву и стал работать советником по юридическим вопросам в администрации президента России. Теперь на контакт со мной вышел сам Тарасов и предложил встретиться. В ресторане «Метрополь», за водкой «Золотой Смирнофф» и черной икрой, мы договорились о сотрудничестве и о гонораре, который он мне положит за решение его юридических проблем.
Диплом университета Шорта высоко ценится в мире, и деньги за свои юридические услуги я запросил немалые, гораздо большие, чем мне платили в администрации тогдашнего президента России. Ведь я получал проценты от сделки, а суммы этих сделок порой составляли сотни миллионов долларов. Теперь понимаете, что юристы моего уровня не самые бедные люди в стране и мире.
Тарасов в тот период только организовал свой банк, и ему позарез нужны были верные профессиональные люди. Он активно искал компаньонов в мире бизнеса, сходился со многими предпринимателями, но с большинством из них расходился. Иногда эти расхождения носили болезненный характер, но Тарасов всегда был осторожным и предупредительным и старался решать вопросы мирно. Хотя в те времена в почете были другие способы решения проблем — неугодных стреляли или взрывали.
И вот Тарасов через меня вышел на крупного американского предпринимателя Дэвида Уинслоу, и тот предложил ему профинансировать покупку крупного российского оборонного предприятия, к тому времени уже обанкротившегося. Тарасов быстренько организовал очередную компанию-однодневку и скупил предприятие задарма, но на американские деньги. Сам заработал тридцать процентов акций, а остальное ушло иностранным хозяевам. Я составлял договоры таким образом, чтобы у иностранцев был контрольный пакет акций и чтобы они, и только они, а не государство, не российские предприниматели, были его владельцами.
И с тех пор пошло-поехало. Дэвид Уинслоу давал деньги, а Тарасов скупал и скупал малые и большие предприятия, нефтяные компании и сталелитейные заводы. Я оформлял контракты, и по ним собственность России уходила за рубеж. Но иностранцы не собирались поднимать нашу страну и модернизировать промышленность, они после покупки предприятий замораживали их, банкротили и иногда стирали с лица земли. Под приватизацию попали оборонные предприятия и приносящие прибыль угольные шахты Ростовской области. В общем, иностранный капитал уничтожал своего конкурента путем покупки и банкротства.
На этих сделках я несказанно обогатился, но эти деньги не сделали меня счастливым. Мой сын взял у меня взаймы несколько миллионов долларов и открыл в Питере свой бизнес. Торговал водкой, приглашал в город зарубежных эстрадных исполнителей, пытался строить гостиницы и открывал казино, финансировал кинофильмы и театральные труппы и прослыл в Питере большим меценатом. Но в итоге разорился и попал в долговую яму. Я оплатил его счета, и все вроде бы уладилось, но в период бурных увеселительных мероприятий с девочками он подсел на наркотики и подорвал здоровье. Я собирался отправить его на лечение за границу, а он все медлил и медлил. К тому же он стал склочным, заимел себе нескольких влиятельных врагов, и в итоге произошло то, что произошло. Он попал в автомобильную аварию и погиб.
Я проводил частное расследование, просил небезызвестного вам Кешу Виноплясова использовать свои каналы и выяснить среди братвы, кто заказал сына, но все усилия были тщетны. Либо он сам наглотался снотворного, уснул за рулем и разбился, либо его убрали очень чисто и профессионально. Во всяком случае, прямых доказательств того, что его убили, я не нашел. Хотя искал.
Я очень переживал смерть сына, жена тоже, она стала болеть и через год скончалась от сердечного приступа. За год я потерял самых дорогих для меня людей. — Гурвич сделал паузу, отвел глаза от экрана, отхлебнул из стакана и продолжил: — Возможно, я скоро их встречу там, на небесах, если, конечно, попаду туда, а не в ад.
С этого времени я сильно изменился, стал больше думать о праведности своего бытия и о том, хорошо ли от него живется другим людям. Я стал задумываться о смысле жизни и о смерти. И вот в один прекрасный день я принял решение изменить свою жизнь коренным образом. Решился порвать с крупным бизнесом и с Тарасовым, с ЦРУ и политикой и уйти на дно. Условно, конечно. Я решил купить себе недвижимость за границей и исчезнуть с политической сцены страны, что называется, не хлопнув дверью. Но я не знал, как это сделать.
Обстоятельства сложились так, что в этот период сильно изменился и сам Тарасов. Он стал крутым и наглым, не терпящим возражений самодуром, не считающимся с желаниями ни компаньонов, ни сотрудников. Он стал решать вопросы только с помощью силы, и Кеша Виноплясов ему в этом потакал. По приказу и при финансовой поддержке Тарасова Кеша со своими бандитами, используя методы силового давления и запугивания, выдавил из нефтяного бизнеса крупную компанию, а арендуемые ею недра и принадлежащие ей трубопроводы присвоил. И так он действовал в отношении нескольких компаний. И никто не дал ему надлежащий отпор.
Используя свои связи в ФСБ и прокуратуре, Тарасов нагло присваивал себе чужие средства производства и имущество, а их прежних владельцев либо пускал по миру, либо отправлял в могилу. И все молчали, никто не решался восстать против всемогущего Виктора Тарасова. Все, кроме меня.
Я связался с резидентом ЦРУ в Москве и передал ему доклад о противозаконной, неправедной деятельности господина Тарасова. Я, как аналитик, сделал предположение, что если его деятельность продолжится в том же русле, то впоследствии он пошлет куда подальше и своих американских компаньонов.
Мой доклад был оценен по достоинству, в Москву срочно прилетел Дэвид Уинслоу и провел с Тарасовым соответствующую беседу, но она, как я понял, на банкира впечатления не произвела. После отлета эмиссара Тарасов продолжил свою грабительскую деятельность. К тому же он принял решение баллотироваться в Государственную Думу России и создал свой предвыборный штаб.
И вот со мной связался резидент американской разведки и предложил мне скомпрометировать Тарасова перед российским народом и властными структурами. Я подготовил подробный план действий, показал его шефу и получил разрешение на его реализацию. Но я не знал связей Тарасова в ФСБ и прокуратуре, как он не знал, что я агент ЦРУ, и обратился к тебе, Николай, а не в приемную контрразведки. Извини, что я втянул тебя в эту опасную игру, но другого выхода не было. Я компенсирую твои хлопоты, и ты, кроме уже полученных денег, получишь счет в швейцарском банке. Он написан на листке бумаги под подкладкой дипломата. Также там адрес моей загородной виллы, где ты сможешь найти все необходимое для дальнейшей борьбы с Тарасовым и людьми Виноплясова. Но не спеши лезть за подкладку, дослушай мой рассказ, уже недолго осталось. — Гурвич снова отпил из стакана и продолжил: — По просьбе резидента ЦРУ я установил в кабинете Тарасова в его банке микрокамеры для съемок компрометирующего банкира материала. Технику мне дал резидент, и я выполнил это опасное задание. После этого связной сообщил мне дату встречи банкира с американским эмиссаром Уинслоу и время их разговора. Он как раз для этой цели прилетел в Москву.
Я должен был приехать к банку за пять минут до начала их беседы и из машины с дистанционного пульта включить микрокамеры. Подождать, пока разговор закончится, и выключить их. Потом я должен был забрать технику, обработать запись на компьютере и сделать компрометирующий Тарасова материал. Его записать на диск и передать одну копию резиденту ЦРУ, а вторую вам, Николай. Вы увидите ее после моего откровенного рассказа.
И вот в назначенный день и час я на взятой на прокат российской развалюхе приехал к офису Тарасова на Большую Грузинскую улицу. Встал на противоположной стороне и взглянул на светящиеся окна его кабинета. В нем я бывал сотни, а может быть, и тысячи раз.
Дело было вечером, и я в бинокль стал наблюдать за дверями, чтобы не пропустить приезд эмиссара ЦРУ. Дэвид Уинслоу был посвящен в детали операции, и он, подыгрывая мне, должен был разговорить Тарасова и заставить его признаться в сотрудничестве с американской разведкой. Американцы выбрали этот способ не случайно, на примере Тарасова они хотели показать всем зарвавшимся завербованным российским бизнесменам и политикам, что длинные руки ЦРУ достанут их и здесь, какую бы степень могущества они ни приобрели.
Наконец бронированный «Линкольн Таун кар» подкатил к дверям банка, охранник вышел, осмотрел улицу, отворил дверцу и помог выйти уже немолодому седовласому Дэвиду. Он проводил его до дверей и вместе с ним скрылся в здании. Я вынул пульт дистанционного управления, поднял прозрачный колпачок над красной кнопкой и нажал на нее. В кабинете Тарасова сразу включился крохотный, со спичечную коробочку, видеомагнитофон и стал записывать изображение, подаваемое с трех установленных в разных углах кабинета микрокамер. Он записывал и звук, но ни его, ни картинки на пульте не было, и мне оставалось только сидеть и ждать, пока разведчик закончит разговор, выйдет из банка и уедет в американское посольство.
Уинслоу занимал пост советника посла по торговле, но был и кадровым сотрудником ЦРУ, профессиональным разведчиком во втором поколении и умел вести подобные дела. Его должность позволяла ему без труда входить в контакты с любыми российскими бизнесменами, вести с ними переговоры, подписывать контракты и, естественно, вербовать их. Некогда он, по моей наводке, завербовал и Тарасова. Пообещал большую прибыль от выгодных сделок, и падкий до денег и власти банкир согласился за бабки продать Родину. Хотя о чем я говорю, я ведь тоже ее продал, пусть за идею лучшей жизни, но продал…
И вот через час господин Уинслоу вышел из здания, сел в машину и укатил в посольство. Я не стал сразу выключать аппаратуру и решил записать то, что Тарасов, возможно, скажет самому себе или кому-то еще после ухода эмиссара. И сделав это, я не ошибся. Чутье профессионального разведчика меня не подвело, и основные слова, полностью компрометирующие Тарасова, он произнесет в одиночестве, после ухода гостя. Но об этом я узнал только на следующее утро, когда Тарасов вызвал меня к себе и предложил подготовить документы на расчленение своего банка на два — дочерних. Видимо, у него созрели новые идеи по обману налоговых органов, и он решил их осуществить. Ведь он хотел стать депутатом, а им любая коммерческая деятельность запрещена. Хотя все они бизнесмены и успешно совмещают кресло в Думе с управлением банком или фирмой. По документам фирмой заведует родственник, но фактически дела ведет сам депутат.
И вот Тарасов дал мне последние указания и ненадолго вышел из кабинета. Я осмотрелся, заметил установленные мною крошечные камеры у электрической розетки, в углу картины и в притолоке двери и встал, чтобы забрать их, но потом спохватился и решил их не трогать. Черт с ними, подумал я, быстро подошел к великолепной натуральной пальме возле камина, просунул руку в листву и вытащил магнитофон. Сунул его в карман и стремительно сел в кресло. В этот миг дверь отворилась, и на пороге появился Тарасов с кипой бумаг в руках. Я облегченно выдохнул, потому что если бы я сначала забрал камеры, то на выемку магнитофона у меня не хватило бы времени. Пришлось бы снова приезжать сюда и ждать, пока Тарасов в моем присутствии выйдет из кабинета.
Хочу подчеркнуть, что для того, чтобы установить три камеры и магнитофон, мне потребовалось два месяца. Два месяца я почти каждый день приезжал по делам в офис Тарасова, сидел у него в кабинете и ждал, когда он наконец выйдет хоть на минуту, а он все не выходил.
Но наконец удача мне улыбнулась, и я осуществил задуманное — изъял магнитофон. Но камеры остались в стенах, и, очевидно, Тарасов впоследствии их нашел. — Гурвич замолчал, а Николай остановил воспроизведение и задумался.
«Вот почему Тарасов был так уверен, что у меня есть видеодиск с записью компрометирующего его материала. Он нашел камеры у себя в кабинете и догадался, что Ральф заснял разговор Тарасова с Дэвидом Уинслоу о пособничестве бизнесмена американской разведке. При показе этого компромата по телевизору Тарасову придет конец — его арестуют, будут судить и посадят, и его не сможет отмазать ни крот в ФСБ, ни даже его люди в администрации президента России.
Мимолетная оплошность Ральфа стоила жизни ему самому и моей жене, хотя что могли изменить три всевидящих «глазка» в стенах кабинета? Если бы Тарасов их не нашел, он бы не смог проанализировать ситуацию и не догадался бы, что есть видеозапись его разговора с Уинслоу, и не сообразил, что Ральф передал ее мне. Тогда он не взял бы в заложники мою семью и не убил бы Люсю». — Бугров тяжело вздохнул, вновь взял пульт и включил запись.
— Я вернулся в свой офис радостный, на эмоциональном подъеме и сразу сел смотреть запись. Она получилась отлично, и я включил компьютер и передал условный сигнал в Интернет о том, что компромат получен. Потом я смонтировал на компьютере фильм и записал его на два диска дивиди. Один вместе с камерой и оригинальной кассетой заложил в тайник, и его через пару дней забрал резидент, а другой передал вам, Николай. — Гурвич замолчал, посмотрел в камеру, потом куда-то в сторону и продолжил: — Ну, вот и все. Весь мой рассказ. Смотрите сделанный мною компромат на Тарасова и перешлите его на телевидение. Пусть этому гаду придет конец как политику, бизнесмену и человеку…
Экран телевизора стал темным, а через несколько секунд на нем появилось изображение светлого кабинета Тарасова в его банке. То, что это кабинет не директора завода, а преуспевающего банкира, было видно сразу.
Сначала камера показывала пустую комнату, и длилось это около минуты. Объектив был широкоугольный и захватывал просторное помещение от стены до стены.
В центре кабинета стоял большой с красивыми резными ножками письменный стол из красного дерева, а на нем располагался многоканальный телефон и красивая старинная лампа с зеленым абажуром. На плоскости стола стояли фотографии в рамках, очевидно, сына и жены, пепельница, часы с хрустальным корпусом в золотом обрамлении и какие-то статуэтки.
Рядом располагалось большое кожаное кресло и столик с офисной техникой. В углу кабинета громоздились кожаный диван и несколько кресел, а перед нами низенький резной журнальный стол.
У противоположной стены размещался большой плазменный телевизор на тумбочке, под ним — проигрыватель дивиди и музыкальный центр. Видимо, Тарасов любил музыку и частенько ее слушал.
Дизайн кабинета был выполнен в стиле ампир, с некоторой долей безвкусицы и гротеска, но все равно чувствовалась рука опытного дизайнера и количество вложенных в шелковые обои, паркетный пол и резную мебель ручной работы средств. Все было круто и величественно.
И вот дверь отворилась, и в офис вошла высокая стройная белокурая девушка, очевидно, секретарша, в средней длины светлой юбке и в белоснежной блузке с большим декольте. Ее длинные ноги поражали своей прямотой и красотой, а высокая, пышная грудь вздрагивала при каждом шаге.
Николай придвинулся ближе к экрану и стал внимательно наблюдать за происходящим. Изображение было цветное, очень четкое, а звук передавался настолько хорошо, что было слышно шуршание туфель о ворс ковра, дыхание девицы и шорох ее блузки.
Секретарша взяла со стола какие-то бумаги, убрала пепельницу, смахнула пылинку с журнального столика, поправил юбку и вышла из кабинета. Некоторое время на экране ничего не происходило, а потом дверь снова отворилась, и в кабинет вошли двое мужчин. Один из них был Тарасов, его Николай сразу узнал, а второго он видел впервые. Это, как понял Бугров, и был торговый представитель посла США в Москве Дэвид Уинслоу — кадровый разведчик ЦРУ.
На вид ему было около шестидесяти — высокого роста, сухопарый, долговязый и немного нескладный. На нем был строгий элегантный темный костюм, вместо галстука на шее повязан цветастый платок, а на груди на цепочке болтались очки в золотой оправе. В руке он нес небольшой кожаный портфель, а в другой — коробочку для очков. Движения его были неспешны, грациозны и величественны, и для завершения образа чинного английского лорда ему не хватало только котелка и трости.
Мужчины прошли к креслам у журнального столика, уселись друг напротив друга и стали говорить на отвлеченные темы. Они общались на русском, говорили свободно, раскованно, на равных, шутили и смеялись и к делу пока не переходили. Николай отметил, что американец говорил на чистейшем русском, травил свежие московские анекдоты и заразительно хохотал.
В кабинет вошла секретарша и принесла поднос с бутылкой водки «Русский стандарт», розеточками с черной и красной икрой, тарелочками с маслом и нарезанным на ломтики хлебом. На подносе была еще какая-то закуска, но Николай на нее внимания не обратил. Он весь превратился в слух и придвинулся к экрану поближе.
Тарасов, как услужливый хозяин, откупорил водку, налил сначала в рюмку гостя, а потом и в свою. Бизнесмены взяли небольшие ножи, намазали масло на хлеб и покрыли его толстыми слоями черной икорки. Взяли рюмки, чокнулись и осушили их до дна. Закусили и продолжили бесшабашный разговор о том о сем.
Говорили о погоде в Москве и в Вашингтоне, о политике, о кино, о курсах валют, но ни слова о деле. Регулярно чокались и выпивали и за полчаса осушили половину литровой бутылки водки.
Наконец Дэвид взглянул на часы, осмотрел кабинет и спросил:
— Виктор, здесь можно спокойно поговорить?
— Да, без сомнения, Дэвид.
— Тогда вот. — Разведчик вынул из своего небольшого плоского кожаного портфеля две сигары в алюминиевых футлярах и одну предложил Тарасову. Но тот отказался, откинулся в кресле и стал наблюдать за гостем. Тот положил одну сигару на стол, а другую достал из футляра, вынул из портфеля специальные ножницы для сигар и отрезал ее кончик. Взял сигару в рот, чиркнул зажигалкой и прикурил. Положил зажигалку на стол, затянулся и выпустил в потолок жирную сизую струю дыма. Все это время Тарасов сидел без движений и ждал, когда его компаньон закончит приносящую ему явное удовольствие процедуру.
— Так вот, — не спеша начал Уинслоу. Он взвешивал каждое слово, и по его лицу нельзя было сказать, что он хоть немного пьян. — Виктор, — медленно проговорил разведчик, — моему руководству там, в Белом доме, не понравилось ваше решение баллотироваться в Государственную Думу.
— Почему? — сразу переспросил банкир.
— Потому что вы с головой погрузитесь в законотворчество и полностью отойдете от наших дел. А нам с вами надо много сделать. Я хотел бы, чтобы вы и ваш банк профинансировали слияние двух российских нефтяных компаний с крупнейшей англо-американской нефтяной корпорацией «Бритиш Петролеум». Естественно, вы получите неплохие проценты от сделки и часть акций вновь образованного гиганта.
— Вы хотите получить контрольный пакет акций?
— Естественно, иначе как мы будем управлять ею?
— Но тогда вы будете диктовать цены на сырье при продаже на мировом рынке.
— Да, мы добиваемся контроля над ресурсами вашей страны и хотим заполучить их любой ценой. Иначе это сделают другие.
— Но в правительстве могут не пойти на такую сделку, она не выгодна России.
— Зато будет очень выгодна чиновникам министерств, которые разрешат эту сделку. Деньги решают все, — хихикнул Уинслоу и затянулся сигарой.
— Нужна немалая сумма на подкуп чиновников.
— Вы ее получите. У нас в ЦРУ есть специальный Фонд для этих нужд. Заинтересованные американские компании переводят в этот Фонд деньги и подают заявки на покупку тех или иных фирм по всему миру. Через ЦРУ они скупают все, что им нужно, в какой угодно стране мира. Вы ведь с нами не первый день сотрудничаете и знаете, что да как. — Американец замолчал и пристально посмотрел на Тарасова, но тот сидел, в рот воды набрав, и ничего не ответил. Видимо, он опасался подслушивания и решил не поддакивать сболтнувшему лишнее эмиссару. Тарасов ведь не знал, что Дэвид специально завел этот пространный разговор про подкупы на деньги ЦРУ российских чиновников, чтобы его скомпрометировать. Виктор сидел и думал, что неплохо бы поиметь побольше акций будущей компании-гиганта.
Но Уинслоу гнул свое, он добивался от банкира чистосердечного признания в сотрудничестве с американской разведкой. Хотя такового в чистом виде не требовалось. Услышав разговор, Николай как юрист сразу понял, что Тарасов в сговоре с представителем ЦРУ.
— Вы блестяще выполнили наш предыдущий заказ и профинансировали на наши деньги экстренное закрытие действующих, но нерентабельных угольных шахт Ставрополья и Донбасса. На деньги Фонда работников горной промышленности США были забетонированы десятки стволов. Это великолепная операция. — И опять Уинслоу замолчал, давая Тарасову возможность высказаться, но тот, будто предчувствуя неладное, молчал как рыба.
— О'кей, — наконец подытожил разведчик, — я высказал вам наше мнение по поводу депутатства, и вам стоит прислушаться к нему. Мы ведь давно и благотворно сотрудничаем, и к тому же помните о вашей возможной прибыли от слияния трех крупных нефтяных компаний. Я думаю, акции гигантской корпорации вам не помешают, Виктор.
— А без меня вы не сможете организовать их слияние? — спросил банкир.
— С вами желательнее, ведь у вас связи, ваши люди имеют право голоса в министерствах, к ним прислушиваются и… Вам что, деньги не нужны?
— Нужны, очень нужны, — закивал банкир, — но и депутатство не помешает. Оно ведь как щит против прокурора и ментов. Если бы у нас не было депутатской неприкосновенности и всевозможных привилегий, то я, да и большинство тех, кто сейчас в Думе, туда бы не пошли. А раз привилегии есть, то…
— Я вас понимаю, понимаю ваше стремление служить Родине, своему народу, но поймите и вы меня, — настаивал Дэвид. — Нам нужно это слияние.
— Хорошо, я подумаю, — поддался Тарасов, — и сообщу вам.
Торговый представитель положил докуренную сигару в хрустальную пепельницу в форме раскрывшейся алой розы, взял бутылку водки, налил себе и Тарасову и предложил выпить:
— За успешное начало нового дела.
Они чокнулись, махом осушили рюмки, но закусывать не стали. Уинслоу встал и протянул банкиру руку, а тот тоже встал и крепко пожал ее. Разведчик собрал со стола свои курительные принадлежности, сложил их в портфель, взял его под мышку и направился к выходу, а Тарасов услужливо проводил гостя до двери кабинета.
Когда высокие массивные дубовые двери закрылись, злой Виктор Александрович прошел к столу, схватил бутылку, свернул с нее пробку, поднес горло к губам и сделал три больших глотка. Немного поморщился, поставил сосуд на стол и плюхнулся в кресло.
— Черт подери этого цэрэушника, — тихо выдавил он, — связался же я с ними на свою голову. Теперь не отвяжешься. Козлы…
Этой фразой Тарасов скомпрометировал себя как американского шпиона, и Николай понял это. Ральф правильно сделал, что не сразу выключил запись, так как этим добровольным признанием Тарасов уличил себя в сотрудничестве с ЦРУ.
Запись закончилась, кончился и диск, и Бугров выключил проигрыватель. Он откинулся на стуле и принялся думать: «Это действительно убойный материал. Его, конечно, не покажут по телевидению целиком, но и отрывка с признанием будет достаточно. После разоблачения Тарасов вылетит из кандидатов в депутаты и мигом угодит за решетку, и никто его не сможет отмазать.
Но почему Дэвид Уинслоу «засветил» себя как агент ЦРУ? Может быть, это его последнее задание и он уходит на пенсию? В любом случае, Ральф сделал великое дело, разоблачив этого гада Тарасова. Понятно, почему банкир решился на захват моей семьи, семьи капитана ФСБ и убийство моей жены. У него другого выхода не было. Слишком много для него поставлено на карту, как и для меня».
Николай вынул диск и положил в коробочку, а проигрыватель и телевизор выключил. Он повертел коробку в руках, положил на стол и с сожалением взглянул на нее.
«Из-за этого диска погибла моя Люсенька, и я ничего не смог поделать. Если бы я только знал, что написано на стодолларовой купюре, то достал бы диск и не раздумывая отдал бы его Тарасову. Пусть подавится. А теперь Людмила мертва, Павлик второй день не выходит из конспиративной квартиры, а мы с Настей вынуждены скрываться в гостинице. Как оно будет дальше?»
Николай встал, осторожно открыл дверь, прошел в спальню и посмотрел, спит ли дочка. Она спала без задних ног и видела прекрасные беззаботные детские сны с персонажами из мультфильмов, веселыми играми и нескончаемыми подарками.
Бугров вышел на балкон и посмотрел на заходящее солнце. За просмотром исповеди Гурвича прошло четыре часа, и на улице уже вечерело.
— Как там мой бедный Павлик, — прошептал капитан, достал рацию и связался с Алексеем, но на связь вышел полковник Давыдов.
— Да, Коля, — устало ответил он.
— Это вы, Дмитрий Сергеевич, здравствуйте, а где Алексей?
— Леша дома, отдыхает, а я его сменил. Он ведь тут почти сутки…
— Как мой Павлик?
— Пашка твой хорошо, поел и теперь мультики смотрит. Я с ним немного погулял.
— Спасибо, Дмитрий Сергеевич, я вам этого век не забуду.
— Пустяки, любой из нас мог оказаться в твоем положении. Где ты и когда появишься?
— Мы в надежном месте, а появлюсь я завтра, позвоню вам и заеду за Пашкой. А сейчас можно с ним поговорить?
Давыдов передал рацию сыну, и Николай услышал его тоненький голосочек.
— Здравствуй, милый мой малыш, — ласково проговорил отец. — Как ты там?
— Ничего, мультики смотрю про Чебурашку, а где мама?
— Мы с мамой скоро к тебе приедем, а Настя спит.
— Я тоже скоро лягу, а то намаялся за день.
— Ладно, хороший мой, бывай, завтра увидимся.
— Пока, папа.
Полковник взял рацию и сказал:
— Ты не волнуйся, с ним ничего не случится.
— Пока он на конспиративной квартире — да, а потом…
— Ладно, завтра приедешь, и мы что-нибудь придумаем, — заверил Давыдов.
— Завтра позвоню, — сказал Бугров и отключил связь.
— Ты с мамой говорил? — Отец вдруг услышал заспанный голос дочери.
— Нет, сейчас не с мамой, но до этого с ней, — соврал он. — У нее все пока нормально.
— А Пашка как?
— Тоже ничего, поел и смотрит мультики. Спать готовится.
— Везет некоторым, — хихикнула дочка и сладко зевнула. — Я бы тоже перекусила.
— Тогда пошли в ресторан покушаем.
— Я туда не хочу, там табаком воняет, ты сходи и принеси что-нибудь, а я тут полежу и телик посмотрю.
Николаю пришлось одеться, взять оружие, деньги, диск и выйти из номера. Он строго-настрого приказал дочери никому не открывать и быстро пошел к лифту. Спустился в продуктовый магазин, купил батон сырокопченой колбасы, кусок сыра, хлеба, шоколада, какие-то консервы, газированную воду и печенье. Потом зашел в промтовары и приобрел большую спортивную сумку, новую одежду и обувь для Павлика и Насти. Купил все — от носовых платков до трусиков.
Через десять минут он вернулся к себе на этаж, но когда открыл дверь в номер, то сразу почувствовал неладное — Насти на кровати не было. Бугров бросил сумку со шмотками на пол, прошел по коридору и заглянул в туалет, но и он был пуст. Тогда он прикрыл входную дверь, вынул пистолет с глушителем и осторожно двинулся по номеру. Вошел в спальню, заглянул в шкаф, потом на балкон, но дочери нигде не оказалось.
«Куда она могла деться?» — подумал капитан и хотел выйти в коридор, но чья-то рука крепко схватила его за ногу.
— Ой! — вскрикнул он и направил пистолет на кровать, но, увидев руку своей дочки, убрал оружие и заулыбался.
Воспользовавшись отсутствием папы, Настя решила его напугать и спряталась под кроватью. Когда он пришел, она подождала, пока отец пойдет мимо нее, и схватила его за лодыжку.
— Вылезай, негодница, — разозлился отец, схватил дочь и силой вытянул из-под кровати. — Ты чего пугаешь, мало, что ли, за эти дни страшилок было? Я думал, с тобой что-то случилось.
— Что со мной случится, — нахмурилась Настя, — мы же в гостинице.
— Вот то-то и оно, — произнес отец и отпустил проказницу.
Он нервничал из-за того, что зарегистрировался в номере под своей фамилией, а это было чревато. При желании Тарасов мог приказать своим людям проверить все гостиницы и нашел бы их.
Бугров знал, что их могут обнаружить, и решил подстраховаться. Взял пачку долларов, сунул ее в карман, вышел из номера и пошел к сидящей за столиком в конце коридора дежурной по этажу. Молоденькая дама читала свежий номер газеты и ни на кого внимание не обращала. Николай подошел к ней и поздоровался:
— Привет, — с улыбкой начал он.
— Здравствуйте, — настороженно ответила та.
— Я из семьсот третьего и живу я с дочкой, а мне надо вечерком отдохнуть, ну, сами понимаете… И так, чтобы наша мама не узнала. Вы можете мне на ночь сдать еще один номер, но без документов, за наличные. — Он сунул руку в карман, намекая, что готов заплатить. — И чтобы о нашем переезде никто не узнал.
Дежурная посмотрела по сторонам, смерила его заинтересованным взглядом, подумала немного и кивнула.
— Есть большой номер этажом ниже. Он забронирован, и завтра в двенадцать его надо будет освободить.
— Отлично, — кивнул Николай. — Сколько?
Девушка замялась, еще раз осмотрела Николая и робко объявила:
— Двести подойдет?
— Триста, и чтобы ни одна живая душа не узнала, где мы.