Для крутых закон не писан Бадин Андрей

— И мороженого, и сладостей, и конфет, и еще чего-нибудь, — дополнила список девочка.

— Ну, не так много, надо экономить, а то денег-то нет и на службу я теперь неизвестно когда пойду.

— Тебя уволили, па?

— Нет, я вроде как в отпуске.

— Ты в отпуске, мама, я и Павлик не работаем, а кто нас кормить будет?

— Ладно, сейчас пойдем в магазин и купим все, что нужно, — буркнул он.

— Па, а где мама и Павлик? — вдруг спросила дочь.

Этот вопрос ввел отца в замешательство, он замолчал, не зная, что ответить. Врать всю жизнь о том, что мама в гостях у кого-то или что она уехала, он ведь не сможет. Когда-то придется рассказать, что она умерла, что ее больше нет и не будет никогда. Но сейчас, после ужасной бойни, у Бугрова не было настроения объяснять что-либо. Он хотел отдохнуть, поспать и решил отложить объяснения на неопределенный срок.

Николай решил для начала перевезти детей к тетке в Зеленоград, а потом снять где-нибудь однокомнатную квартиру. У своих родителей, проживающих в Измайлове, он детей оставлять не хотел, там было опасно, а вот у тети Глаши, старшей сестры жены, некоторое время они могли пожить. Но до нее их надо было еще довезти, так как тетя жила за городом.

При поступлении на службу в ФСБ Бугров не был женат и, следовательно, данных на жену и ее родственников в отдел кадров не подавал. Проверку прошли только его мать, отец, он сам и их близкие. Женился Николай через три года, когда уже был в контрразведке на хорошем счету, но он не указал в анкете, что у Людмилы есть родная сестра Глаша от второго брака ее отца.

Она была старше Людмилы на пятнадцать лет, носила фамилию мужа, и никто, даже если бы захотел, не смог бы найти ее по связям с семьей Бугровых. Она несколько лет назад похоронила мужа и теперь жила одна в двухкомнатной квартире в Зеленограде. Детей у нее не было, и поэтому Павлика и Настю она любила как своих. Часто навещала дом Бугровых, ухаживала за детьми, помогала Люсе по дому. Однажды Николай и Люся уехали на неделю отдыхать в горы, и Глафира жила у Бугровых и присматривала за детьми.

Бугров не прочь был снять на время квартиру, но у него на это не было денег. Он сидел на скамейке и думал, где бы раздобыть еще несколько тысяч рублей на первое время, потому что имеющихся у него надолго не хватит.

— Да, деньги, деньги, — произнес он вслух, а шустрая Настя услышала его и спросила:

— Папочка, а как же мы без денег в дом отдыха поедем, ведь новые вещи купить надо и на еду оставить.

— Да, десяти тысяч на все не хва… — говоря это, Николай осекся. Он вспомнил, что в камере хранения на Савеловском вокзале лежат сто тысяч долларов — подарок Ральфа. — Сто тысяч, — прошептал капитан, и глаза его загорелись алчным огнем, — они будут кстати.

— Пошли. — Бугров быстро поднялся, взял дочь за руку и повел к дороге.

Они купили в палатке «сникерсы», булочки и минеральную воду, поймали такси и поехали на Савеловский вокзал. В машине перекусили, и, когда приехали, настроение у них снова было бодрое и боевое.

Они без опаски вошли в здание вокзала, прошли в камеру хранения и приблизились к ячейке номер сто двадцать два, той самой, куда капитан положил сверток с деньгами. Он поднес палец к кнопкам и на секунду замер.

— Ты что, па? — спросила повеселевшая дочка.

— Номер забыл, — ответил отец.

— Ты же никогда ничего не забываешь, у тебя память феноменальная, — подтрунила та.

— Устал, две ночи не спал, эти погони, перестрелки — вот и забыл.

Он сосредоточился и стал вспоминать тот день, когда положил в ячейку сверток с долларами. Представил, как кладет его, как набирает цифры и…

— Ага! — выпалил Бугров и быстро набрал номер. Замок щелкнул, он открыл дверцу и вытащил драгоценный груз.

— Пошли, — сказал он дочери, взял ее за руку и быстро вывел на улицу. Они прошли по подземному переходу на другую сторону площади и благополучно добрались до пункта обмена валюты, расположенного у большого торгового комплекса.

— Сейчас зайдем сюда, обменяем несколько бумажек и купим все, что необходимо, — сказал отец, завел дочь в небольшую комнатку обменника и захлопнул за собой дверь.

Он положил пакет с деньгами на стоящий рядом стул, запихнул в него руки и, не вынимая всю пачку, вытянул из нее несколько купюр. Кинул их в металлический лоток и передвинул его к кассирше, а пакет завернул и взял под мышку.

Молоденькая девушка за толстенным пуленепробиваемым стеклом пересчитывала на машинке рубли и не сразу взяла его валюту. Пока она была занята, Николай посмотрел на дочку, потом перевел взгляд на деньги в лотке и задумался. Он рассматривал листы новеньких розовых стодолларовых купюр, метко прозванных в народе «головастиками», и думал: «До чего же опускаются люди, когда из-за этих зеленовато-розовых бумажек воруют, грабят, убивают. Неправильно устроен жестокий, кровавый мир, если люди во главу угла, в разряд самых важных, первостепенных ценностей возводят деньги. Они нужны и без них никак, но не любым же способом их добывать, не убивать же из-за них».

Наконец кассирша освободилась, просунула руку в лоток, умело сгребла доллары, вынула из обменника и стала вручную пересчитывать. Николай наблюдал за ее быстрыми движениями и вдруг заметил на одной купюре несколько цифр, написанных красным фломастером. Не разглядеть их мог разве что слепой — они были крупные, яркие и сразу бросались в глаза.

«Что это за цифры»? — подумал капитан и сказал:

— Девушка, извините, пожалуйста, отдайте мне обратно вон ту купюру с надписью.

— Эту? — переспросила милашка и вернула сотку.

Он взял бумажку, перевернул в пальцах и прочел номер: триста пятьдесят шесть, двадцать один, восемьдесят пять.

— Остальные менять? — спросила девица.

— На них больше ничего не написано?

— Нет, — осмотрев деньги, ответила та.

— Тогда меняйте, — попросил капитан.

Она стал отсчитывать рубли, а Бугров задумался: «Что это за номер? Телефон? Может, это номер камеры хранения и ее код? Но зачем Ральфу понадобилось писать на купюре номер и таким образом передавать мне, когда он мог его сказать во время телефонного разговора? Может, он опасался прослушивания и на всякий случай написал? В любом случае, надо проверить, что это за цифры».

Капитан получил рубли, пересчитал их, запихнул в карман куртки, взял ребенка за руку и вышел из комнатки. Он пошарил по карманам, ища сотовый, и вспомнил, что разбил свой аппарат о стену бассейна в том самом злосчастном доме. Бугров подошел к телефонной будке, вынул завалявшуюся у него в кармане пластиковую карточку, вставил ее в паз и набрал указанный на купюре номер. Через мгновение в трубке послышался ответ робота:

— Такого телефонного номера не существует.

— Ага, значит, это не телефон, — хмыкнул Бугров. — Доченька, — сказал он Насте, — мы сейчас вернемся на вокзал и снова зайдем в камеру хранения. Я там кое-что забыл.

— Что, папа? — спросила девочка.

— Надо проверить одну версию.

— О, опять версии, — заныла уставшая Настя.

Они снова спустились в подземный переход, прошли на вокзал и вернулись в камеру хранения. Капитан приблизился к ячейке номер триста пятьдесят шесть, вынул купюру и набрал на дверце указанный номер. К величайшему его удивлению, замок щелкнул, дверца открылась, а в ячейке он обнаружил небольшой черный кожаный дипломат.

«Вот те раз, — удивился Бугров. — Ральф был хитрей, чем я думал, он вел такую сложную, опасную, непонятную на первый взгляд игру».

Николай осторожно вынул гостинец, поднес его к уху и, убедившись, что внутри нет часового механизма, прикрыл дверцу ячейки.

— Доченька, — тихо сказал отец, — ты отойди, пожалуйста, вон за ту колонну и спрячься за ней, а я через минуту к тебе подойду.

— Зачем это? — удивилась дочь. — Будем в прятки играть?

— Не задавай глупых вопросов и отойди, пожалуйста.

Девочка с недовольным видом отошла к расположенной в двадцати метрах от нее колонне и зашла за нее. Николай посмотрел по сторонам и, убедившись, что людей поблизости нет, быстро открыл замки дипломата и приоткрыл крышку. Внутри он увидел пачку каких-то ценных бумаг и коробку с дивиди-диском.

— Черт подери, не тот ли это лазерный диск, что требовали от меня захватчики! — прошептал Николай, и мгновенно руки у него затряслись. — Неужели он все это время был у меня, а я не знал об этом? — Его бросило в пот, голова закружилась, и он, чтобы не упасть, оперся спиной о стену. — У меня в руках была жизнь моей жены Люси, благополучие моих детей, мое спокойствие… Черт тебя подери, Ральф, черт подери меня, что я связался с тобой, будь ты проклят! — процедил сквозь зубы Николай, захлопнул дипломат и что было силы врезал кулаком в каменную стену.

От резкой боли мужчина поморщился, стиснул зубы и хотел разбить дипломат о бетон пола, разметать в клочья его кожаную обшивку, расколотить, испепелить третий лазерный диск, но величайшим усилием воли он сдержался, заскрипел зубами и застонал.

«Вот о чем мне хотел сказать Ральф за мгновение до смерти». Николай вспомнил перестрелку в кафе и последний стон агента:

— Ты видел деньги? — произнес тогда Ральф и умер.

Теперь Николай до мельчайших подробностей припомнил ту кровавую, ужасную сцену, понял, что Ральф в последние секунды жизни хотел предупредить его, Бугрова, о нависшей над ним опасности. О том, что Тарасов вычислил его и хочет убить, что Ральф положил компромат на банкира в ячейку камеры хранения и хочет, чтобы капитан забрал его.

Видимо, в последний момент Ральф понял, что выбрал слишком сложный вариант передачи компромата через написанный на купюре номер ячейки и пытался сообщить об этом Николаю. Но не успел. Из-за несогласованности действий и из-за убийства сексота Бугров не узнал о третьем диске, и от этого погибла его жена Люся.

Бугров стоял у столба в нелепой позе, вытаращив глаза в пустоту.

— Папа, ты что, заснул? — подошедшая Настя вывела отца из заторможенного состояния. Он глубоко вздохнул, зло посмотрел на нее, потом выдохнул и немного успокоился.

— Все нормально, девонька, — прошептал он, взвесил в руке дипломат и передал его дочери: — Понеси. Та взяла его за ручку, приподняла и констатировала:

— Не тяжелый.

Николай и Настя вышли из здания вокзала, взяли такси и поехали в центр. Остановились у магазина «Техносила», расплатились с шофером и вылезли. Они зашли в универмаг и приобрели дивиди-плеер и небольшой телевизор «Самсунг». Проверив технику, вышли на улицу, поймали такси и отправились в гостиничный комплекс Измайлово, чтобы снять там номер.

Оставив технику и ненужные вещи в номере, но взяв с собой оружие и деньги, отец и дочь спустились на второй этаж в ресторан и прекрасно отобедали.

— Жаль, с нами мамы и Пашки нет, а то отведали бы черной икорки и осетринки. — Настя уплетала деликатесы за обе щеки и расхваливала обед. Бугров тоже сытно поел, выпил две рюмки водки и почувствовал, что смертельно устал и неимоверно хочет спать. Ведь пошли уже третьи сутки его бесконечного боя со смертью.

— Доча, пошли наверх, а то я сейчас упаду, — сказал отец, допил сок, расплатился, встал и повел Настю к лифту.

Как только они вошли в номер, он достал рацию и связался с Алексеем Толмачевым.

— Привет, Леша, как Павлик? — спросил он, когда тот ответил на вызов.

— Привет, у нас все нормально, а ты как, живой?

— Пока живой и вроде не ранен.

— Что у тебя?

— Я поехал домой за дочерью, а там меня ждала засада, — коротко объяснил капитан. — Они хотели ее в заложники взять, и поэтому пришлось их устранить. Потом началась погоня, и в итоге мы от них удрали.

— Хорошо удрали, — хихикнул Толмачев, — три трупа у твоей двери и один в машине у подъезда — это еще ничего, но упавший с эстакады джип, наша расстрелянная в дуршлаг служебная «Волга» на мосту, выведенный из строя котел на ТЭЦ — это уже круто. Может быть, ты еще что-то натворил?

— Откуда ты знаешь? — спросил капитан.

— Шеф сообщил, он сейчас там.

— Эту игру затеял не я, и ответственность за содеянное лежит не на мне, — подчеркнул Бугров. — При встрече я тебе расскажу, что еще произошло, но сейчас — изволь.

— Как знаешь, — пожал плечами Алексей.

— Дай мне поговорить с Пашей, — попросил Бугров, и Толмачев передал тому рацию. — Пашенька, милый, — ласково произнес отец, когда услышал тоненький детский голосочек, — как ты там?

— Хорошо. А где мама? — сразу спросил сын.

Николай встал и вышел на балкон, чтобы Настя не слышала его стандартного, уже набившего оскомину вынужденного объяснения, что мама в гостях.

После недолгого разговора он попросил передать рацию дяде Леше.

— Ну, как поступим, — спросил Толмачев, — ты в управление приедешь?

— Пока нет, я с дочерью, отвезу ее в надежное место, потом перевезу Павлика, и тогда… Если, конечно, к тому времени…

— Ладно, не каркай, — буркнул Алексей, — ты звякни если что, подсобим.

— Пока сам справлюсь.

— Ладно, как знаешь.

— Леша, ты посиди еще несколько часов с сыном, а я тебе позвоню и заеду за ним.

— Не вопрос, — обнадежил Толмачев, — мы уже встали, поели, теперь играем в прятки, он залезает в шкаф, а я хожу по комнате и его ищу.

— Здорово, — Бугров замолчал, но после паузы спросил: — Где тело Людмилы?

— В морге госпиталя Бурденко.

— Моим родителям сообщили?

— Пока нет. Я думал, ты сам скажешь.

— Ладно, скоро появлюсь, — буркнул капитан и отключил связь.

Бугров вернулся к дочери, сел на стул, расстегнул куртку и сообщил:

— Мама с Павликом играют в прятки, Пашка залезает в шкаф, а мама ходит по комнатам и ищет его.

— О, это его любимая игра, — засмеялась Настя. — Па, давай спать.

Николай закрыл дверь на ключ, оставил его в замке, поставил на рукоятку пустой стакан, разделся до трусов и плюхнулся на свежую, ароматно пахнущую кровать. Настенька накрыла его простыней, задвинула шторы, расстелила свою кровать, разделась и тоже легла.

— Разбуди меня через два часа, — пробубнил Бугров и провалился в сон. Девочка кивнула в знак согласия, положила голову на подушку, накрылась одеялом и мгновенно уснула.

Проснулся Бугров не через два часа, а через три, оглядел номер, увидел спящую в соседней кровати дочь и снова закрыл глаза. Полежал немного, повздыхал, потом поднялся и пошел в душ.

Прохладная вода освежила его тело, придала силы, и он почувствовал, что больше не хочет спать. Вот только мышцы ног, рук, груди и спины сильно болели от недавней силовой нагрузки. Давно Николай не бегал под пулями с дочкой на руках, ох как давно! А если быть точным — никогда.

После водных процедур состояние капитана улучшилось, и он решил заняться делами. Распаковал купленную аппаратуру, разместил ее на письменном столике в прихожей и, чтобы не мешать дочери спать, закрыл дверь в спальню.

Он подсоединил телевизор к электросети, потом к проигрывателю и включил технику. Вынул из дипломата диск и вставил его в паз плеера, сделал звук потише и начал просмотр. Экран засветился голубым светом, и на нем появилось изображение комнаты юриста Гурвича в его собственной квартире. Бугров один раз был у него с обыском и поэтому сразу узнал ее по расположению мебели, обоям и картинам на стенах. Перед камерой стояло кожаное кресло, но оно было пустым и унылым. Но вот в кадр вошел сам хозяин, уселся поудобней, посмотрел в объектив, улыбнулся и начал свой рассказ:

— Здравствуйте, капитан Николай Николаевич Бугров. Если вы смотрите эту запись, значит, вы умный мужик, честный, преданный Родине офицер, и я не ошибся, обратившись к вам. — Ральф сделал паузу, собрался с мыслями, а потом продолжил: — Сейчас вы услышите две истории, одна — рассказ про меня, а вторая — про Тарасова. Начну с себя и расскажу, как я докатился до того, что предал друга, соратника и работодателя, долгие годы помогавшего мне расти в финансовом и социальном плане. Но хочу заметить, что в те минуты, когда вы будете просматривать диск, меня уже может не быть в живых… Либо я исчезну без следа, либо меня убьют и закопают, как собаку.

«Ничего себе предвидение, — подумал Николай и посмотрел в угол экрана на расположенную там дату съемки. — Гурвич догадывался о своей гибели за неделю до этого и потому сделал запись. Вообще, он сильно рисковал, втянув меня в эту опасную игру с сильными мира сего. Он вроде бы продумал все, но не учел одного — что я окажусь честнее, чем другие, и не стану сразу тратить присланные им деньги. Если бы я сразу пересчитал доллары, то обнаружил бы сотку с номером ячейки в камере хранения. Я открыл бы ее, обнаружил диск и либо обнародовал бы его, либо отдал Тарасову. И тогда сейчас Люся была бы жива». — Бугров остановил воспроизведение, опустил голову и тихо заплакал. Горький ком подкатил к горлу, слезы хлынули из глаз, он опустился на колени, упал на пол, схватился сильными пальцами за ковер, скомкал его и беззвучно зарыдал. Он давил в себе стон, чтобы не разбудить ребенка, чтобы окончательно не сойти с ума и чтобы не обессилеть.

После нескольких минут слабости ему стало легче, он успокоился, встал, умылся и снова сел досматривать фильм. Ему было очень интересно, почему он попал в эту чудовищную историю, ради чего погибла Людмила и ради чего он рисковал и рискует своей жизнью и жизнью детей.

Капитан устроился поудобнее, включил просмотр и уставился в телевизор.

— Хочу вам признаться, — продолжил с экрана Ральф, — я американский шпион. Я, Александр Михайлович Гурвич, был завербован Центральным разведывательным управлением десять лет назад во время моей двухлетней юридической стажировки в США. Я — юрист, адвокат, член коллегии адвокатов России и первоклассный разведчик.

— Вот те на. — У Бугрова челюсть отвисла от удивления, и он с недоверием посмотрел на экран. Услышанная информация требовала осмысления, и капитан снова остановил плеер. «Со мной вышел на контакт агент ЦРУ и предложил мне информацию, компрометирующую одного из самых крупных предпринимателей России, банкира, олигарха, владельца многих российских предприятий. Ральф не стал пользоваться официальными каналами, как это предусмотрено в таких случаях, а предложил мне лично себя завербовать, стал моим источником секретной информации.

Он не доверял сотрудникам контрразведки и решил иметь дело только со мной. Лестно, хотя и опасно, откуда он мог знать, что я его не продам. Он знал про связи олигарха в ФСБ и поэтому до последнего момента конспирировался, думал, что тайна вокруг его личности спасет его от смерти. Но, как видно, ошибся.

Но по своей ли инициативе действовал Ральф или ему сверху приказали связаться со мной? Может быть, интересы ЦРУ вышли за рамки военных, политических и экономических секретов, и они стали помогать нам в разоблачении наших же мафиози. Может быть, Тарасов и их достал, может, его криминальный бизнес распростерся и на территорию США? Или причиной всему стало личное желание Ральфа помешать Тарасову войти в когорту высших политиков и стать депутатом Государственной Думы».

Бугров смотрел на экран, на улыбающееся лицо Ральфа и думал, что этого человека уже нет. Они еще не успели толком познакомиться, а тот погиб и своей смертью создал для Бугрова много проблем.

Капитан видел Ральфа живым всего несколько минут, но теперь он как бы заочно знакомился с ним и пытался понять, почему тот из тысяч сотрудников правоохранительных органов выбрал его — Бугрова? Почему злой гений Ральф подверг Николая и его семью столь тяжкому, опасному испытанию?

Николай не знал ответов на эти вопросы, незнание его мучило, и он решил обязательно их найти. Ведь тогда терялся смысл всего его существования как капитана контрразведки, как гражданина России, как мужа убитой бандитами Людмилы Бугровой.

Капитан смотрел на экран и оценивал то, что видит. На вид Ральфу было чуть больше пятидесяти, но выглядел он моложаво. Видимо, тренировался в спортивном зале, плавал в бассейне, не пил и не курил, много и сытно ел и хорошо спал. Он был одет в дорогой цветастый халат, на руке красовались золотые часы, а на мизинце — перстень с большим бриллиантом. На шее из-за воротничка халата выглядывала толстая золотая цепь с крестом, а на левом запястье виднелся толстый золотой браслет.

Как понял Николай, Гурвич любил красиво одеваться, бывал на «крутых» тусовках, общался с известными, богатыми людьми. Он был вхож в финансовую элиту страны и его — известного, авторитетного юриста-международника — знали все.

У него были умные живые глаза, выразительное лицо и приятный голос, он умел говорить, говорил легко и красиво, как артист. Гурвич любил преподносить себя как яблочко на блюдечке, добивался уважения к себе, был требователен и щепетилен к своей внешности. Он носил короткую стрижку, тоненькие гусарские усики, но они не делали его лицо слащавым, а наоборот — придавали мужественности. Руки его были ухожены, ногти пострижены и кожа была холеной и здоровой. Ведь красавец-мужчина больше работал головой, чем руками.

Он смотрел с экрана на Николая, а тот изучал его и оценивал, пытался разобраться в его жизненных мотивировках. Наконец он взял пульт и снова включил воспроизведение, решил дать слово ему — уже умершему человеку.

А агент Ральф улыбнулся и продолжил повествование:

— Так вот, Николай, я сам, по своему глубокому убеждению, решил стать агентом ЦРУ, чтобы развалить строй, тогда существовавший в СССР. Я не любил советскую власть, и даже, могу признаться, я ее люто ненавидел. Я ненавидел ее за то, что она всю страну загнала в концлагеря и сделала из человека, из личности частицу пресловутого социалистического коллектива, маленькую часть тоталитарного общества, винт в огромном, постоянно буксующем социальном механизме.

А я всегда хотел быть личностью, хотел, чтобы меня уважали не за занимаемый мною пост, а за мои личные достижения. Именно поэтому я решил помогать всем и каждому, кто стремится уничтожить этот ненавистный мне строй. Я сознательно пошел на вербовку и потом работал на ЦРУ и США.

Но я не получал от них денег, я их всегда имел, потому что у меня есть на плечах голова, а в ней мозги. Я работал за идею, и сейчас я за идею сообщаю вам факты воровства народного богатства и перераспределения его в частные руки. Я пошел на контакт с тобой, Коля, и с ФСБ не потому, что мне нравится теперешний якобы демократический строй, а потому, что он мне не нравится. Гибнет Россия. Кучка подлых руководителей-воров готова положить в могилу миллионы своих сограждан, но не в революции, как это сделал Ленин, не в войне, как это сделал Сталин, а из-за своей жадности и бездуховности.

Им нет никакого дела до тех, кто умирает от голода и холода, у кого дети голодают и нет денег, чтобы их накормить. Ради денег матери идут на панель, отцы в преступные группы, но богатеи беспристрастно наблюдают за нравственным падением общества и не делают ничего, чтобы это остановить. Они только набивают карманы чужими деньгами и безмолвно допускают нравственную и физическую гибель целого народа. Финансовая олигархия правит страной.

Бездействие закона и неспособность коррумпированных правоохранительных органов претворять в жизнь стопроцентную неотвратимость наказания породили неслыханную волну преступности, взяточничества и воровства. Те, кто стоял у власти в период перестройки, создали систему законов, позволяющую им приватизировать доходные производства и стать их единоличными владельцами.

Почему директор нефтеперерабатывающего завода в одночасье смог стать его хозяином? Предприятие, которое многие годы строили тысячи людей, строила вся страна, вдруг становится собственностью одного человека. Не он вкладывал деньги в его строительство, а государство, и распоряжаться этими заводами и фабриками должно только государство и прибыль делить только между гражданами этого государства. — Ральф замолчал.

Николай смотрел на экран и думал:

«А ведь он прав, сто раз прав. Сейчас десятки миллионеров кичатся, что они самые богатые люди России, но как «заработаны» их капиталы? Нет ни одного бизнесмена, кто смог бы честно заработать миллион долларов. Ни одного. Кто-то брал кредит в банке и не отдавал, кто-то обманывал партнера, кто-то укрывал налоги или просто воровал. На этом беззаконии и расцвел российский «дикий» капитализм, но чем только все кончится?»

— Я не мог больше терпеть этого произвола и решил хоть как-то помочь страдающему народу и разоблачить хоть одного, но влиятельного и всемогущего гада.

Говоря про принадлежность к русскому народу, Гурвич хитро улыбнулся и артистично пригладил ладонью седые вьющиеся волосы, иронично намекая на свою национальность. Николай понял его шутку и усмехнулся.

— К тому же я понял одну истину — американцам сильная и богатая Россия не нужна, и они постараются любой ценой не допустить ее финансового, духовного и культурного подъема. Они хотят сделать из нас сырьевой придаток мира, безропотно выполняющий приказы «дяди Сэма». И пряник уже найден — кредиты международных валютных фондов. Ведь долги надо отдавать, а экономика не работает, и поэтому доходов нет и снова надо брать в долг. А долги растут. Как условие получения кредитов международные финансовые организации, на девяносто процентов контролируемые американскими банками, выдвигают свои требования, и их приходится безоговорочно выполнять. За это нам разрешают продавать нефть и газ на мировом рынке, но если хоть один пункт из общего списка требований не будет выполнен, то нам объявят экономическую блокаду, и мы ничего, даже дохлой кошки, не сможем продать за рубежом. А это крах экономической системы страны, гражданская война и хаос. Поэтому кредиты берут, требования выполняют, а страной косвенно правят американские финансовые группы. Они находят в нашей стране дельцов типа Тарасова, подкупают их обещаниями скорых баснословных прибылей и через них скупают за бесценок наши высокодоходные производства. Причем как гражданские, так и военные.

Те, кто у власти, набивают себе карманы деньгами и о народе не думают. Они заняты растаскиванием огромного богатства России и претворением в жизнь своих финансовых амбиций. Именно поэтому некоторые из них скупают не российские футбольные клубы, а английские. Нет, чтобы поднять российский национальный спорт, так они помогают подняться иноземцам, а свои пусть сами выкручиваются.

Гурвич умолк, собрался с мыслями и через несколько секунд продолжил свою речь:

— Хотя кому я говорю, Николай, вы и без меня знаете, что у нас в России правит президент, правительство, малые и большие финансовые группы, партии, а должен править закон. Закон и только закон правит во всем цивилизованном демократическом мире независимо от того, кто придет к власти, кто будет президентом или премьером, кто поведет партии на очередные выборы. Поэтому и общество стабильно, и экономика не шатается из стороны в сторону, в зависимости от цены барреля нефти на международной нефтяной бирже.

Но я все о политике да о политике, но это, как я думаю, вас интересует меньше всего, — метко заметил Гурвич. — Теперь перехожу к сути дела.

Он снова на мгновение замолчал и после паузы продолжил:

— Итак, где я родился, вырос, что окончил, где работал до командировки в Соединенные Штаты Америки, вы узнаете из моего досье. Оно у вас в контрразведке скорее всего имеется. А вот что я делал там, за большим полосатым со звездочками бугром, я вам сейчас вкратце расскажу. Это крайне интересно, поучительно и объясняет мое поведение относительно дела Тарасова и мое по отношению к нему предательство.

Николай поднял пульт, остановил воспроизведение, встал и пошел в комнату, посмотрел, спит ли Настя, поправил одеяло, вернулся в тесную прихожую, уселся на стуле поудобней, включил плеер и принялся слушать дальше.

Глава 18

— В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году мне исполнилось тридцать шесть лет, и к этому времени я успел защитить докторскую диссертацию по юриспруденции и преподавал право в Санкт-Петербургском университете. Мои политические взгляды отличались тогда крайним радикализмом и резкостью, и я был ярым сторонником обновления политической и экономической жизни страны. Я участвовал в радикальном демократическом движении «Вперед к перестройке», хотел стать политиком и не ведал, что судьба уготовала мне иное предназначение.

Как-то, под новый тысяча девятьсот девяностый год, к нам в университет прибыла делегация американских юристов во главе с крупнейшим теоретиком и практиком правовой науки американцем английского происхождения сэром Альбертом Шортом. На приеме в честь почетных гостей наш ректор Роман Михайлов представил меня ему, и у нас с первой минуты знакомства завязались крепкие деловые отношения. Не поймите меня превратно, Коля, — подчеркнул Гурвич и улыбнулся.

Мы общались на английском языке, так как я им владею в совершенстве, и в процессе общения узнавали друг друга лучше и лучше. В итоге Альберт предложил мне приехать в США, в Нью-Йорк, и пройти двухлетнюю стажировку на курсах повышения квалификации. После окончания юридического университета я получу степень магистра юриспруденции, звание доктора юридических наук и международный диплом юриста. От такого предложения я не в силах был отказаться, но обучение стоило сто тысяч долларов за два года, а у меня таких денег в то время, естественно, не было и быть не могло.

После тяжелого сложного разговора с моим шефом — ректором Михайловым — мы пришли к соглашению, что университет оплатит мне полный курс обучения, но я должен буду после его окончания бесплатно провести в университете энное количество коммерческих лекций для российских бизнесменов и вернуть эту сумму. Эта договоренность меня полностью устраивала и после подписания трехстороннего соглашения и недолгих сборов я распрощался с Родиной и отбыл в США.

В нью-йоркском аэропорту имени Кеннеди меня встретил сам Шорт, мы сели в его огромный роскошный кадиллак и через пригород Куинс поехали в Нью-Йорк. День стоял чудесный, на голубом бездонном небе не было ни единого облачка, и температура воздуха была пять градусов тепла. И это на Рождество! Мы неслись с ветерком по широкой восьмиполосной автостраде, и настроение у меня было отличное. Я был переполнен противоречивыми чувствами, так как, хочу заметить, в США прилетел впервые в жизни.

И вот машина выехала на мост Трайборо — и сразу моему взору открылась величественная панорама Манхэттена с его небоскребами и портом, прямыми, как стрелы, улицами и огромным количеством машин и людей. Крупнейший мегаполис Америки открывал мне свои объятия, открывал как старому доброму другу. Лимузин нес нас над Ист-ривер, и я с восхищением наблюдал за расположенным неподалеку прекрасным Бруклинским мостом — творение архитектурного гения, с множеством натянутых, как спицы велосипеда, опорных струн. Он поразил меня не меньше, чем гигантские небоскребы.

Я увидел замечательный Эмпайр-стейт-билдинг, «Бикман-тауэр» и, конечно, стодесятиэтажные башни-близнецы Нью-Йоркского торгового центра. В тот год они еще стояли на своих местах и восхищали взоры как ньюйоркцев, так и многочисленных гостей экономической столицы мира.

Когда одиннадцатого сентября две тысячи первого года я увидел по телевизору их падение, то у меня сердце в груди защемило. Я не раз бывал на их смотровой площадке на крыше, на высоте четырехсот одиннадцати метров над землей, любовался оттуда видом Нью-Йорка, Гудзона, Нью-Джерси и всей Америки. Но чудовищный по своему цинизму и жестокости теракт прекратил их существование. Вместе с ними обрушились восемь расположенных рядом зданий и сорок получили значительные повреждения. До сих пор американцы, да и весь мир, не могут отойти от шока тех сентябрьских дней начала нового тысячелетия.

Но вернемся к нашим баранам, — усмехнулся Гурвич, — мне тогда было невдомек, что судьба свяжет меня с Америкой и американцами намного ближе, чем я тогда думал.

Мы промчались по Пятой авеню, потом по Двадцатой и приехали на запад Манхэттена, в фешенебельный район Уэст-сайд. В его недрах, вдалеке от суеты и многоголосья коммерческой круговерти, многочисленных ресторанов, баров и бутиков, фирма господина Шорта сняла мне однокомнатную квартиру. За сколько сняла, не знаю, но, видимо, перечисленных на их счет ста тысяч долларов хватило на нее с лихвой.

— Приехали, мистер Гурвич, — мило улыбнулся мне Альберт и передал ключи от квартиры и автомашины. Сказал название улицы, дома, этаж и номер квартиры, сообщил номер предназначенной мне машины и вдобавок вручил пластиковую карточку банка Нью-Йорка с деньгами на карманные расходы. Приличными, как я потом узнал, деньгами. — Отдыхайте, а завтра мы созвонимся, вы приедете к нам в университет, и мы начнем работу.

Я вышел, а он попросил водителя ехать в офис. Они уехали, оставив меня одного на незнакомой улице на окраине огромного, пугающего меня тогда мегаполиса. Это сейчас, по прошествии проведенных там двух лет, я легко ориентируюсь не только в Нью-Йорке, но и в Вашингтоне, Лос-Анджелесе и Чикаго.

А тогда я замер в нелепой позе с портфелем в руке в центре тротуара, посреди снующей мимо меня разноголосой людской толпы. Сначала я оробел, но потом присмотрелся и понял, что окружающим людям нет до меня никакого дела, им все равно, кто я, откуда и что здесь делаю. Они была разных цветов кожи, различных вероисповеданий, по-разному одеты и вели себя, естественно, по-разному. Я увидел и негров, и мексиканцев, китайцев и арабов, европейцев и евреев, и все мирно существовали в этом огромном аквариуме под названием «Большое яблоко». Все относились друг к другу лояльно и ко мне тоже.

Тогда я стал прислушиваться к их речи и с радостью осознал, что в большинстве случаев я ее понимаю. Я слышал, о чем говорят люди на улице, и радовался, что не зря зубрил английский, не зря месяцами корпел над учебниками, посещал специальные курсы и наконец постиг чужой язык в совершенстве. Я знал, о чем говорят простые американцы на улице Нью-Йорка, и это было для меня откровением.

Когда смятение первых минут прошло, я осмотрелся, взглянул на эту ситуацию глазами бывалого человека и понял, что робеть не надо. Я в совершенстве знал английский, и мне не стоило особого труда определить по названиям улиц на углах домов направление движения, пройти до нужного дома пятьдесят метров, открыть ключом дверь и подняться на пятый этаж.

Когда я очутился в квартире, которая на два года должна была стать моим родным домом, я испытал неописуемое наслаждение. Противоречивые чувства переполнили меня. С одной стороны, я был рад, что я в Америке, что сбылась мечта моей жизни, но в то же время я грустил по дому в Питере, по оставленным там жене и ребенку. Мне пришлось уехать одному, так как это было обязательное условие моей командировки. Семья помешала бы мне полностью погрузиться в работу, и это могло сказаться на качестве обучения.

Почему я так подробно рассказываю свои ощущения первых дней пребывания в США? — отметил Гурвич. — Потому что в те дни я обрел вторую родину и свое второе я. Опытный психолог и профессиональный разведчик Альберт Шорт специально пригласил в Штаты меня одного, оставил одного посреди улицы, чтобы проверить мою сообразительность, находчивость и коммуникабельность. Начиная с тех минут и все два года за мной неусыпно следили сотрудники российского разведотдела ЦРУ. Они контролировали каждый мой шаг, каждый вдох и не допустили бы никакой неприятности со мной. Они же доносили о каждом моем действии, и моим хозяевам было известно обо мне все. Или почти все.

Но об этом позже, — продолжил Ральф, — а в те дни я постигал Америку и себя в ней, как постигает мир маленький ребенок, впервые в одиночку отпущенный родителями в огромный океан дворовой детской площадки.

Я осмотрел комнату, разделся, уложил вещи в шкаф, принял ванну, поел что-то из того, что было заботливо оставлено в моем холодильнике приставленной ко мне домработницей, и лег отдыхать. Несмотря на нервное возбуждение от избытка новых ощущений, я мгновенно уснул и проспал более десяти часов. Проснулся, когда в Нью-Йорке было уже десять вечера, а у нас в Питере наступило утро. Я встал, вышел на небольшой балкон и взглянул на огни огромного, празднующего Рождество города. Этот праздник для Америки, как и для Европы, имеет большое социальное и религиозное значение.

Я смотрел на улицу, но видел немного — небоскребы заслоняли большую часть неба и города, они заслоняли почти все. Мне ничего не оставалось делать, как взять документы, сотовый телефон — он тогда входил в моду в Америке, — пластиковую карточку с деньгами, бумажку с адресом своего дома и выйти на улицу.

Я вышел на проспект и с головой окунулся в магическую, фантастическую, праздничную атмосферу Рождества. Вокруг меня сверкали огни большого прекрасного города, веселились люди, и аура их веселья передалась и мне. Я поймал такси и поехал в центр.

Таксист-негр попался разговорчивый, по дороге мы болтали про погоду, про то, какие трудности могут ждать Америку в будущем, про забастовку авиадиспетчеров и про новый фильм Стивена Спилберга. Через двадцать минут мы приехали, я расплатился имеющимися у меня наличными, и мы распрощались как добрые друзья. Я был горд тем, что за все время разговора таксист даже не заподозрил, что я русский. Он думал, что я американец, а я думал… что он таксист. На самом деле он был наблюдавшим за мной агентом ЦРУ и делал вид, что не понимает, будто я иностранец.

Я вышел на самой прекрасной, самой роскошной, самой дорогой улице Соединенных Штатов Америки и обалдел от величия освещающих ее огней. Какой к черту план ГОЭЛРО, какой к черту мрачный, темный Калининский проспект по сравнению с ней! Хотя оговорюсь, улицы с подобным освещением есть еще и в игорном сердце мира — Лас-Вегасе.

Я несколько минут стоял, не сходя с места, и смотрел то налево, то направо, то вверх, то вниз на беснующийся фейерверк огня и цвета. Чего только стоит переливающийся всеми цветами радуги шпиль гигантского небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг. В нем сверкают сорок тысяч лапочек по сто ватт каждая.

Я любовался огромной елкой, ежегодно зажигающей свои огни на площади перед небоскребом Крайслер-билдинг, и вспоминал Санкт-Петербург, елку на Марсовом поле и толпы веселых, разодетых жителей северной столицы.

Потом я пошел по улице, рассматривая витрины магазинов и ресторанов, световые рекламы и роскошные лимузины, то и дело останавливающиеся у дверей гостиниц и клубов. Ко мне подходили уличные продавцы каких-то товаров, предлагали их, но я отказывался и шел, шел, шел…

Я постигал Америку, постигал Нью-Йорк, и это изучение мне необычайно нравилось. Хотя оно имело и свои неприятные моменты.

Пройдя по Пятой авеню до перекрестка, я свернул на тихую улицу и оказался в темном месте. Вокруг меня сплошной стеной стояли огромные дома и не было ни души. Вдалеке виднелись огни параллельной с Пятой авеню улицы, и я направился туда. Вдруг неожиданно меня кто-то окликнул из темноты:

— Господин, помогите, пожалуйста!

Я остановился, обернулся и стал вглядываться в непролазную тьму ночи. Огни большого города остались где-то за спиной и здесь, на широкой, чистой, но абсолютно пустой и темной улице, я был один.

— Господин! — вновь послышался зов откуда-то снизу.

Я не видел, откуда он доносится, и решил подойти ближе. Сделал шаг во мрак, встал, пообвык немного и различил на асфальте молодую белую женщину примерно тридцати лет, симпатичную и беззащитную. Она морщилась от боли и звала на помощь. Она была в короткой черной шубке, черных колготках, в сапожках на высоких каблуках и черной вязаной шапочке. Довольно сексуальная.

— Поднимите меня, пожалуйста, — попросила она, — я выходила из дома, поскользнулась и подвернула ногу.

Я подошел к ней, нагнулся, взял под руки, поднял и поставил на ноги. Дама застонала, обхватила меня за шею и прижалась ко мне всем телом. Я почувствовал терпкий запах ее дорогих духов «Коко Шанель» вперемешку с крепким алкоголем. Я сразу определил, что дамочка была пьяна и еле держалась на ногах.

— Я живу здесь, отведите меня на третий этаж, — попросила она, и я согласился.

С моей помощью она приковыляла к двери, достала ключ и открыла замок. Мы вошли в широкое парадное, она захлопнула дверь, и я не спеша повел ее к лифту.

Когда мы поднялись на третий этаж, она попросила ввести ее в квартиру и открыла ключом дверь. Я вошел, провел ее к дивану и усадил на него, а сам встал рядом, абсолютно не зная, что делать. Я впервые был в доме у американки и немного робел. Она поблагодарила меня, вынула из портмоне десятидолларовую купюру и сунула мне в руку.

— Что вы, не надо, — ответил я, положил доллары на столик, двинулся к двери, но дама меня остановила:

— Последние дни Рождества все гуляют, веселятся, а у меня нога болит, и я не могу никуда пойти. Может быть, вы мне составите компанию? Если, конечно вы никуда не спешите.

— Нет, я не спешу, я гулял, смотрел город, я впервые здесь.

— О, вы приезжий! — весело подхватила разговор дама. Она уселась на диване поудобней, стянула с себя сапожки, скинула полушубок и осталась в коротком красном, облегающем ее красивое тело платье. — Выпьем, — усмехнулась она и указала на небольшой барчик в углу комнаты.

Она сама встать не смогла, и поэтому я прошел в угол, вынул из шкафа единственную полную бутылку виски, пару стеклянных рюмок и вернулся к дивану. Она бойко взяла все это из моих рук, расставила на столике, откупорила сосуд и мигом налила виски.

— Ну, за Рождество, за счастье, — мы чокнулись и залпом выпили.

— Меня зовут Элизабет, — представилась она, — а вас?

— Алекс, — я сократил имя на американский манер.

— О, прекрасно, Алекс, — повторила дама, — за знакомство.

Мы выпили, заели дольками яблок, бананами, шоколадом. После первой рюмки последовала вторая, потом третья и так до тех пор, пока мы не осушили всю посудину. Дамочка совсем опьянела, да и я изрядно захмелел. Мне стало жарко, я снял пальто и повесил его в прихожей. Там же оставил ботинки и по предложению хозяйки окунул ноги в теплые домашние меховые шлепанцы, очень похожие на те, что остались в моей квартире в Питере.

У нас русских есть поговорка, что не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки, так вот, после выпитых рюмок американка показалась мне сущей красавицей. Да и до приема алкоголя она была ничего.

В общем, через несколько минут я оказался у нее в объятиях и еще через некоторое время с ней в постели. Мы провели прекрасную ночь, полную секса и любви, и под утро расстались счастливыми, уставшими от ласк любовниками. Она оставила мне номер своего сотового телефона, а я своего, и на улицу я вышел, когда уже рассвело. Я был счастлив от первого дня пребывания в Америке, от Нью-Йорка, случайной похотливой незнакомки и от самого себя. Америка — страна исполнения самых сокровенных желаний.

Я шел по пустой утренней улице, шел в неизвестном направлении, шел счастливый и немного ошалевший от виски, от любви и прекрасного утра. Уже начало светать, фонари выключились, и я брел по пустой предрассветной авеню, вдыхал чистый воздух Гудзона и радовался жизни. Искал хоть какое-нибудь захудалое такси, чтобы побыстрее доехать до дома и лечь спать. Мои часы в тот момент показывали половину пятого нового американского утра.

Вдруг откуда ни возьмись выехала старенькая огромных размеров легковая машина, то ли «Крайслер», то ли «Шевроле», и пронеслась мимо меня. Я не успел поднять руку, но она все равно остановилась, дала задний ход, поравнялась со мной и встала. Я хотел подойти, но увидел в салоне троих негров в кожаных куртках и продолжил свой путь. Но дверцы машины быстро открылись, и эти самые негрилы разом выскочили на улицу. В руке одного из них, самого здоровенного, была бейсбольная бита, а у другого, худого и высокого, большой армейский нож.

«Вот и влип», — подумал я, и холодный пот выступил у меня на лбу.

Я забыл, что есть и другая Америка, другой Нью-Йорк — с расовой дискриминацией, с множеством разношерстных, разномастных подонков, не гнушающихся отнимать деньги у беззащитных людей. И этот потусторонний мир обрушился на меня со всей своей разрушительной силой.

Коренастый негр быстро приблизился ко мне, протянул руку и схватился за лацкан моего пальто. Я отбил его захват, но он мигом рванулся вперед и вцепился в меня обеими руками. Двое его подельников, один с битой, а другой с ножом, незамедлительно стали меня брать в кольцо, подпевая себе под нос какой-то тухлый уличный рэп.

Я долбанул коренастому головой в лицо, отбил руки и кинулся бежать, но громадный негр преградил мне путь и размахнулся своей дубиной. Он ударил, а я присел, и бита просвистела над моей головой. Я что было силы рванул по тротуару.

Коренастый утер кровь с разбитой губы, запрыгнул в машину, завел двигатель и дал полный газ. Развалюха быстро нагнала меня, заехала на тротуар и преградила путь своим капотом. Я с ходу наткнулся животом на крыло, перелетел через машину и плюхнулся на асфальт. Долговязый и громила подбежали ко мне, схватили за руки, приподняли и скоренько потащили в ближайшую подворотню. Коренастый съехал с тротуара, припарковал машину у бордюра, выскочил и кинулся за ними.

Парни прижали меня спиной к стене, распяли будто Христа и замерли в ожидании подельника. Подбежавший коренастый первым делом врезал мне кулаком в живот и коленом по яйцам, а потом стал дубасить кулаками по голове. Удар в солнечное сплетение я еще выдержал, но пинок в пах отозвался невыносимой болью во всем теле. Я заскрипел зубами и хотел вырвать руки, но накачанные хулиганы держали их очень крепко. Тогда я стал двигать головой влево и вправо, уклоняясь от невыносимых ударов. Но пару тумаков все равно попали мне под глаза и доставили адскую боль.

Наконец профилактическое избиение прекратилось, парни обшарили мои карманы и выгребли из них все, что было. Коренастый еще раз врезал мне кулаком в лицо, но я опустил голову, и он попал в щеку, хотя метил в челюсть. Они швырнули меня, как тряпку, на наполненные рождественским мусором черные целлофановые пакеты и бросились бежать к своей машине. Сели в нее и мигом умчались с места разбойного нападения.

«Вот это да», — подумал я.

Я впервые в жизни подвергался столь вероломному насилию и, как показала практика, оказался полностью беззащитным. Хотя я всегда считал себя сильным мужчиной, спортсменом, способным дать сдачи любому обидчику и даже двум. Я занимался боксом, карате, подкачивал мышцы штангой и гантелями, но когда пришло время защищать свою жизнь — сплоховал.

Но анализом происшедшего я стал заниматься позже, а в тот миг я чувствовал себя раздавленным, униженным и оскорбленным. Я абсолютно не знал, что делать, как себя вести и куда идти. Все мои документы, деньги, пластиковые карточки, телефон и ключи от квартиры были похищены. Я, избитый и испуганный, лежал на земле в грязном, вонючем переулке, рядом с какой-то помойкой, на другом континенте, в чужой стране, в незнакомом городе. Что называется, сходил за хлебушком.

Я лежал несколько минут, а потом встал, отряхнулся, сплюнул на асфальт кровавую слюну и, пошатываясь, побрел на дорогу. К моему счастью, по ней как раз проезжала полицейская машина. Парни в форме увидели меня у дома, остановились, один вышел, а другой остался за рулем.

— Сэр, с вами все в порядке? — спросил подошедший ко мне офицер, и я вкратце рассказал ему, что произошло. Тот сразу же предложил мне сесть на какой-то ящик и дождаться спасательной машины девять один один, по-нашему «Скорой помощи». Но если у нас она совсем не скорая, то в Нью-Йорке она приехала действительно быстро — через две минуты.

Врач в белоснежном комбинезоне с красным крестом на рукаве и на груди провел меня в салон и осмотрел раны.

Страницы: «« « ... 89101112131415 » »»