Ночи Виллджамура Ньютон Марк
– Мы познакмились с ним в трактире, Румекс. Вот и все. Просто он был симпатичным мужчиной, и я легла с ним в постель. Сама, для собственного удовольствия. Это ведь не преступление, правда?
«Хотя должно бы считаться таковым», – подумал он, но вслух ничего не сказал, так как еще не разобрался в своих чувствах. Как многие румели, он не слишком хорошо понимал устройство современного мира, а себя в нем зачастую понимал еще меньше, чем других.
Сумерки, рядом с бистро «Юула». Джерид взглянул вверх, на птеродетту, которая только что едва не нагадила на него. Мелкая рептилия взлетела на конек крыши и поглядывала на него оттуда.
– Нет, дорогая, только не на эту мантию, – твердо произнес Джерид, которому совет другой женщины придал уверенности в себе.
Антикварная вещица, тщательно упакованная, торчала из-под его локтя. На нем была черная мантия из тонкого шелка поверх белой сорочки, из кармашка высовывался носовой платок в тон. Наряд стоил ему почти целого ямуна. Еще раньше он побрился дорогой бритвой. Поэтому в данный момент ветерок холодил его гладкие щеки, несмотря на толстую румелью кожу. Более того, он сделал то, в чем никогда и ни за что не признался бы никому из своих коллег по инквизиции, – побрызгал свои белоснежные волосы ароматическим маслом.
Пусть я буду вонять, как туалетный столик шлюхи, лишь бы от этого был толк.
Он старательно вспомнил все, что говорила ему Туя. Перечитал свои заметки раз десять, не меньше, каждый раз вспоминая молодость и экзамены в инквизиции.
Джерид взглянул на циферблат соседней колокольни. Наверняка Мариса опоздает – она всегда опаздывает. Он волновался, как перед первым свиданием. Небо быстро темнело, высокие дома начинали казаться еще темнее на его фоне. Птицы и птеродетты завораживающе кружили возле бесчисленных шпилей. Вдоль улицы вспыхивали фонари, их разноцветные огни отражались в известняковых стенах. Из дверей какого-то кабачка долетал аромат сандалового дерева. Возможно, Джерид стал сентиментальным, но вся сцена показалась ему романтической.
А вот и она, Мариса, медленно поднимается по крутой улице, покачивая бедрами, и сердце у него колотится, как в юности. Подойдя ближе, она ловит его взгляд и тут же опускает глаза. Минуту оба молчат. Ее элегантное черное платье чуть темнее ее кожи, вокруг шеи повязан пестрый шарф. Белые волосы покрывает какая-то блестящая сетка – наверняка последний писк моды, о котором он еще и не слышал, – а яркая подводка глаз придает лицу новую выразительность. Она чувственно качает хвостом.
– Здравствуй, – выдавил Джерид. – Выглядишь просто потрясающе.
– Спасибо. И мне нравится твоя новая мантия.
Как давно он не слышал ее ровного, ласкающего голоса.
– О, это тебе, – вспомнил он и протянул ей подарок. – Так, мелочь, но, может быть, тебе будет интересно. – Стараясь не выказывать нетерпения, он добавил: – Открой посмотри.
Она молча развернула обертку и просияла. Подарок был совсем маленький, шириной не больше ладони, с замысловатым механизмом – древний навигационный прибор, наверное.
– Антикварная, – сказала она с почтением в голосе. – Выглядит прямо как реликвия.
Джерид сделал шаг назад, сложив на груди руки, очень довольный собой:
– Ну вот, теперь тебе пару дней будет чем заняться, пока ты не разгадаешь, что это.
– Это очень красиво. – Она поцеловала его в щеку – поступок, который мог означать что угодно, поэтому он постарался не связывать с ним никаких ожиданий.
– Ну что, пойдем? – Джерид кивнул на двери бистро.
Несмотря на то что сначала обоим было неловко, вечер прошел куда лучше, чем он надеялся. Впервые за многие годы он слушал ее по-настоящему. Теперь ее, похоже, интересовала древняя архитектура, в особенности развалины империи Азимут, которые то и дело находили и реставрировали в разных концах города. Она рассказала ему немало интересных подробностей об этой исчезнувшей цивилизации: большие дороги, скрытые теперь под холмами, руины дворцов, утонувшие в болотах. Она беседовала с археологами, которые находили кости древних животных, на побережье достали из-под земли грудную клетку мастодонта, панцирь гигантской каракатицы, человеческие останки в несколько размахов рук длиной, даже неизвестного зверя с тремя головами. Она нарисовала Джериду яркую картину истории Бореальского архипелага. Почему же раньше ему не было с ней так интересно?
То и дело между ними возникали жесты, легкие касания пальцами запястья, улыбка после особенно значительных слов, взгляд, перехваченный над пламенем свечи, – все выразительнее, чем раньше, все не спеша, с удовольствием, как будто только теперь, пожив в разлуке, оба поняли, как много значили они друг для друга.
Разговор, как и следовало ожидать, перешел на их брак, и Джерид признал, что был плохим мужем. В ответ она показала ему свой список требований, на случай если он захочет попробовать еще раз.
Он согласился, что в них нет ничего невозможного, все они касались времени, проявления внимания, подробностей. Выполнимо даже для него. И ее реакция внушила ему надежду.
В тот же вечер он проводил ее до временной квартиры – она снимала комнату на Гата-дю-Сеггр, по ту сторону от Гата-Сентиментал, в районе, где обитали отставные солдаты. Она шепнула ему, что провести эту ночь вместе было бы неправильно, так что, прощаясь с ней у дверей, он просто прижался губами к ее руке, повернулся и ушел в темноту.
По дороге домой он заметил, что за ним кто-то идет, – чьи-то тяжелые шаги все время звучали у него за спиной, но ничего страшного не случилось. Войдя в дом и оглядевшись, он заметил, какой у него беспорядок, и решил прибраться. После он сидел голый на своей кровати, рядом с горящей печью, опустив голову на руки, не двигая хвостом, а его новая дорогая мантия, аккуратно сложенная, висела на стуле в углу. Вспоминая события прошедшего вечера, он чувствовал боль в груди. Все вроде бы прошло гладко, но он не хотел чрезмерно предаваться надеждам. Ничто не приводит к таким тяжелым разочарованиям, как избыток оптимизма.
Интересно, как Туе удалось изменить его взгляд на брак, на всю его жизнь? Она с такой изумительной точностью указала ему на все его ошибки, она единственная дала ему понять, что по-настоящему важно в жизни. Без Марисы в его жизни было бы так… пусто. Эту пустоту он и пытался заполнить работой, чтобы убежать от мыслей о том, как все стало плохо.
Он лег и начал погружаться в сон.
Его разбудил звук шагов, чьи-то каблуки цокали по каменной мостовой под его окнами. Его сердце пропустило удар, когда входная дверь его дома открылась и снова закрылась. Он резко повернулся в кровати, потер глаза, уставился на часы. И понял, что проспал только половину колокола. Шаги были уже на лестнице, кто-то подошел к двери спальни. Притворяясь спящим, одним глазом он следил за тем, как открывается дверь.
Кто-то подошел к его кровати, остановился.
– Ну ты и инквизитор! – усмехнулась Мариса. – А если бы я была вором?
«Все, что у меня есть, и так твое», – подумал он, но вслух ничего не сказал. Она сбросила туфли, выскользнула из платья, опустилась на постель. Они поцеловались, он был с ней нежен, и, когда они занимались любовью, она тихонько покусывала его грудь и изгибала спину, точно лук.
«Сегодня и всю мою оставшуюся жизнь я буду делать все ради нее одной», – пообещал он себе.
Напротив дома Джерида стоял помощник Трист; прислонившись спиной к стене, он наблюдал за игрой света и теней на мостовой. Он прокрался сюда задворками, умело прячась от любого взгляда, скользя сквозь потоки теней, составлявших ночное движение Виллджамура, мимо ночных торговцев с их скользкими и странными магическими гибридами животных, наполнявшими эти часы мрачной экзотикой.
И вот теперь ночной ветерок то и дело доносил до него нежные стоны Марисы.
В руке он держал свиное сердце. Кровь затекла ему в рукав до самого локтя, пока он медленно повторял овинистскую мантру, поток путаного шепота срывался с его губ.
«Я проклинаю этого человека, – думал он. – За то, что он не выдвигает меня на должность, которой я заслуживаю, и за то, что он нерасследует смерть брата Гхуды, а забавляется со своей женой.
А сам притворяется моим другом».
Выйдя из полутранса, Трист очнулся и снова стал отдавать себе отчет в том, что происходит вокруг. Как он очутился здесь, у этого дома, ночью, исполненный злобы и ненависти?
Пока он раздумывал об этом, на него нахлынули воспоминания о юности, о том времени, когда лето казалось бесконечным. Домик к югу от города, где жили его родители. Его отец, бородатый здоровяк, который пил и бил его и мать, был жрецом Бора. Сама мать, маленькая, хрупкая и красивая, ничем не заслужившая того ада, что устраивал, возвращаясь домой, отец. Трист любил мать и всеми силами своей души хотел ее защитить.
Но для его отца она не значила ничего, ему все на свете заменил Бор, невидимый бог, и, может быть, поэтому Трист стал овинистом.
Оттого, что он хорошо успевал в школе, мать настояла, чтобы он учился как можно дольше, несмотря на все усиливающиеся пьянство и буйство отца. Она научила его не останавливаться на достигнутом, стремиться вперед, не обращая внимания на обстоятельства, не позволять им брать верх над собой. Возможно, ее слова отчасти отражали ее собственные страхи. Ее смерть от какой-то неведомой болезни подорвала его оптимизм. Как ни странно, ее смерть сломала и его отца, чего Трист совсем не ожидал. Вот почему теперь, когда все его надежды на карьеру инквизитора рухнули, Трист вспоминал те дни, снова и снова переживая чувство беспомощности.
Его мать говорила ему, что он умен и достигнет всего, чего захочет, и вот теперь у него на дороге встал Джерид.
Трист вытащил из рукава изукрашенный кинжал. Отрезав ломтик свиного сердца, он положил его в рот в знак преданности новому богу – тому, кто помогает переживать плохие воспоминания.
Но справиться с проблемой Джерида он пока не мог.
И так, продолжая внутренне кипеть, он пошел домой, раздумывая над тем, как бы насолить Джериду.
Глава пятнадцатая
Верэйн поглубже надвинула капюшон фулиджинового плаща, спасаясь от ветра, который шарил по углам и закоулкам Виллджамура, преследуя ее, как беспощадный дух.
Она шла, а старики ухмылялись ей из потайных дверей, окликая ее и делая ей унизительные предложения. Иные были до того пьяны, что держались за стены, чтобы не упасть, но даже они просили у нее секса. Ей хотелось вытащить реликвию и кастрировать их всех – хотя бы ради того, чтобы умерить их фантазии. Но она лишь отмахивалась от них коротким мечом, проходя мимо, а голоса продолжали лететь ей вслед, когда она была уже далеко. Кроме грязных старикашек, в переулках никого не было, одни коты, но их компания ей даже нравилась.
Сейчас она чувствовала себя особенно одинокой. Ведь она намеревалась предать любовника.
Именно так расценит ее действия Дартун, можно не сомневаться. Ему безразлично то, что она не бросает его ради другого мужчины. Он и так почти никогда не спит с ней и совсем не покупает ей подарков. А ведь ей нужно так мало, лишь чуть-чуть внимания иногда – разве она о многом просит? Но не по этой причине она собиралась предать его.
Весь год она наблюдала, как все больше затягивает его какой-то проект, иногда до такой степени, что он сутками не общался с остальными. Он как будто ушел внутрь себя, целиком погрузившись в свои планы перешагнуть порог этого мира. Он захотел бросить вызов самой природе вещей, открыв дверь в иную реальность и уйдя туда.
Его амбиции пугали ее.
Человек не может в одиночку принимать такие решения. Надо, по крайней мере, поставить в известность остальных, и раз уж она, его любовница, подозревает, что это аморально, значит ей и следует сделать так, чтобы об этом узнали другие. В конце концов, от этого может зависеть судьба ее дома.
Она страстно любила Виллджамур, любила его древние обветшавшие дома, которые стояли, навалившись друг на друга, словно ища друг у друга поддержки и опоры. Архитектурные стили, местами враждовавшие между собой, воплощали века истории, десятки тысяч непохожих обитателей пересекались каждый день, их жизни складывались в мозаику повседневного существования города. Не имея семьи, которую она могла назвать своей, Верэйн ощущала город как единственную связь с собственным детством, как спасительный якорь, то, к чему всегда можно припасть в поисках утешения. Никто в ордене не любил ее из-за близости к Дартуну. Все, что было у нее в жизни, – это город. Она часто бродила в одиночку по мостам, глядя сверху на сотни горожан, которые бежали по своим делам, погруженные каждый в свои мысли. Нельзя, чтобы что-нибудь угрожало их миру. Осиротевшая в раннем детстве, она долго кочевала из одной чужой семьи в другую, нигде не ощутив себя своей, не испытав ни благодарности за любовь или опеку приемных родителей, ни того, что определяет внутреннюю суть человека. Лишь Виллджамур придал смысл ее существованию. Именно на улицах города, где проходила бльшая часть ее жизни, она попала в компанию культистов. Именно в Виллджамуре она узнала разницу между добром и злом. Этот город научил ее тому, как понять, что представляет собой человек независимо от его общественного положения. А еще Виллджамур научил ее главной истине: все люди одинаковы, потому что страдают, болеют и радуются одинаково. В конце концов мы все равны.
Она спрашивала Дартуна, что случится, если через открывшуюся дверь в их мир попадет что-то чужеродное? А он совершенно спокойно ответил, что раз что-нибудь войдет оттуда и заразит острова архипелага, значит так тому и быть. Его жизнь и дальнейшее накопление знаний важнее.
Она долго разрывалась между городом и любовником и в конце концов выбрала Виллджамур. И не потому, что меньше любила мужчину, а потому, что на другую чашу весов ложилось больше, чем счастье одного человека. На ней оказался целый город, нуждавшийся в защите.
Верэйн держала путь к безликому каменному строению, затерянному где-то в стороне от людных улиц. Она постучала в дверь, загремела задвижка. На лице открывшего она увидела вопросительное выражение и продемонстрировала свой орденский медальон. Она надеялась, что изображенного на нем математического символа равенства будет достаточно, чтобы пояснить всю важность ее прихода.
– Что? – раздался вопрос.
– Мне нужно видеть Папус, гиджу ордена Даунира. Срочно.
– Подождите.
Немного погодя дверь распахнулась, и трое в плащах с капюшонами вышли на темную улицу.
– Мы должны обыскать вас, прежде чем вы войдете, – объяснил один.
Верэйн кивнула и сама протянула ему кинжал. Три пары рук обшарили ее от макушки до пяток, немного оскорбительно тыча ее в разные места, но, убедившись, что на ней нет ни одной реликвии, незнакомцы ввели ее внутрь. В пустой комнате с деревянными панелями ее посадили на табурет; через открытую дверь от висевшего на стене фонаря внутрь падал луч света. Огонь в комнате не горел, и Верэйн видела, как в этом луче проплывают облачка пара от ее дыхания.
Прошло почти полчаса, когда в дверях показался силуэт. Кто-то стоял, молча разглядывая ее, потом раздался незнакомый голос:
– Зачем ты пришла?
– Кто спрашивает? – Верэйн встала.
– Я, – строго ответил тот же голос. – Я, Папус. – Войдя в комнату с одной свечой, она стала зажигать остальные, пока Верэйн не разглядела ее лицо.
Все, что Дартун говорил ей о Папус, было далеко не комплиментарного свойства, но иначе и быть не могло, поскольку эта строгая женщина руководствовалась в своей жизни таким количеством принципов, что даже собственный орден боялся ее. Однако ходили слухи, что у нее есть связи в самых верхних эшелонах власти в империи, а значит, именно к ней и следовало идти. К тому же она и сама была умелой культисткой, уступавшей, возможно, одному Дартуну. Она наверняка найдет способ использовать полученную информацию.
– Меня зовут Верэйн Дулера, я из ордена Равноденствия. – Она подошла к Папус, которая как раз ставила свечу на пустую полку, висевшую на стене.
Когда женщина повернулась к ней, Верэйн поразилась мужским чертам ее лица.
– Я знаю, кто ты, – сказала Папус.
Верэйн сбросила капюшон.
Папус продолжила:
– И, какя вижу, Дартун предпочитает хорошеньких.
Верэйн вдруг застеснялась своей красоты. Нельзя сказать, чтобы Папус была так уж дурна собой, но Верэйн по опыту знала, что женщины по-разному реагируют на чужую красоту.
– Вообще-то, я здесь из-за него, – сказала Верэйн, сложив на груди руки, словно защищаясь. – У меня есть новости, которые я хочу вам сообщить.
– И ты ждешь, что я поверю новостям, переданным конкурентами? Более того, новостям, которые касаются самого недостойного человека из всех, когда-либо державших в руках реликвии?
– Пожалуйста, выслушайте меня, – не отступала Верэйн. – Если бы он знал, что я здесь, он убил бы меня.
Папус сделала ей знак молчать:
– Я знаю о Дартуне Суре множество вещей, в том числе таких, о которых ты не подозреваешь. Не думаю, чтобы ты сообщила мне нечто такое, что могло бы изменить мое мнение о нем. Какой информацией ты можешь поделиться со мной, чтобы я стала относиться к твоему любовнику с большим отвращением, чем сейчас?
Верэйн рассказала ей о планах Дартуна открыть дверь в иной мир.
Папус фыркнула от смеха:
– Да ты сама-то веришь, что он способен хотя бы найти ее?
– У него было достаточно времени, чтобы узнать все о таких вещах. – Верэйн внутренне поморщилась, так как надеялась на более теплый прием.
– Зачем ты мне об этом рассказываешь? – спросила Папус, положив подбородок на сцепленные ладони рук, которые локтями упирались в колени, – поза поражения.
Как она могла объяснить свой страх перед тем, кого любила?
– Потому что он мне не безразличен, – ответила Верэйн. Она не думала, что Папус поймет, и потому продолжала: – Я люблю его, несмотря на то, что между нами есть, точнее, несмотря на то, чего нет. Дартун, может, и ленив в этих вопросах, но он не жестокий и не злой. Я вообще начинаю подозревать, что большинство мужчин такие – слишком заняты своими делами.
– Думаю, тебе еще предстоит узнать, что все люди слишком заняты своими делами, – заметила Папус. – Мужчины и женщины, люди и румели уходят каждый в свой мир, чтобы избежать реального.
– Я просто хотела, чтобы кто-то еще знал, тот, кто может что-нибудь сделать, если какая-нибудь тварь войдет в наш мир. А поскольку ваш орден самый большой, он, очевидно, и самый влиятельный.
– Видимо, так. – Папус вздохнула. – Спасибо, что убедила меня в этом.
Дартун сидел в одном из своих особых убежищ. Туда вело несколько дверей, снабженных замками со сложными кодовыми механизмами. Время от времени ему нужно было побыть одному, поработать в тишине и покое, и эта потайная комната давала ему такую возможность. Никто не знал о ней, а следовательно, никто не мог ее найти. Здесь он хранил свои самые важные реликвии: в этой тесной темной комнатке, обшитой металлическими панелями, глубоко в подземелье штаб-квартиры его ордена. Он зажег свечу и взялся за поиски.
Он искал апбиминн-кюрр. Это была реликвия, созданная одним из легендарных тайных культистов, который работал один, без ордена, но был умелым и скрытным. Фелтока Дюпре многие считали легендой, а не реальным человеком, культистом, который спился и теперь за деньги развлекал публику где-то в Виллирене. Он изобрел апбиминн-кюрр, а чертежи продал своим бывшим коллегам. Одним из них был Дартун, и ему удалось собрать механизм по замысловатой инструкции, которая сначала показалась ему абсолютно непригодной для работы, так как была написана старинным шрифтом и в таких выражениях, которые он едва разбирал. Прошло немало лет, прежде чем он понял, что его все же не обманули.
Да где же она?
На миг ему пришлось прислониться к стене, давление ударило ему в голову. Он вдруг понял, до чего сильно ему хочется найти новый мир, а с ним и лекарство от смерти. Зачем люди умирают? Почему их миры должны приходить к завершению? Он подавил желание заплакать, ощущение для него непривычное. Что с ним? Комок в горле не проходил. Что бы сейчас подумала о нем Верэйн, если бы увидела? Наверное, просто решила бы, что он нормальный – качество, которого ей явно в нем не хватало. Но он не мог быть тем, кем она хотела его видеть. Он жаждал совершать открытия, раздвигать пределы известного, а не успокаиваться и вести тихую жизнь. И все же она была единственной девушкой, которая смогла тронуть его за последнее время. Он знал это и часто сбегал от самого себя в ее компанию, к ее нежности и заботе. Не прошло и месяца с тех пор, как они сидели вдвоем в бистро на углу и выпивали, прямо как нормальные люди, только окутанные анонимностью тьмы, которую создавали их фулиджиновые плащи, и болтали о разных отвлеченных вещах. Она рассказывала ему о себе то, чего он и не подозревал. Например, что она не хочет становиться матерью, хотя любит детей, – из-за собственного сиротства. Что она не любит сладкое – это он и сам мог заметить. Что она боится попасть в тюрьму и время от времени видит это в кошмарах.
Оказалось, что она – целый мир, который тоже можно было открыть.
Она кое-что значила для него, но новая для него ситуация потери бессмертия переменила контекст, в котором он жил, – и он не мог позволить себе показать ей, что она значит для него, теперь, когда его ждала смерть. Вот если бы у него было еще хотя бы несколько гарантированных лет, какое-то время для того, чтобы узнать что-то об этих островах под красным солнцем, о смысле всего, о том, откуда взялась их цивилизация… Ведь история всегда была рядом, ее нужно было только открыть. Если бы у него было еще время…
Если бы…
Вот он, апбиминн-кюрр, десятигранная коробочка из металла, состав которого он так и не смог установить. Наверняка он знал лишь одно: никаких современных месторождений этой руды больше не существует. Металл блестел, как сталь, но его свойства и структура были совсем иными. Шкалы под стеклом указывали положение компаса, отметины на них соответствовали градусам окружности.
Он поднес коробочку к груди и вышел из комнаты.
Позже тем же вечером, на одном из мостов, он стоял, устремив невидящий взгляд навстречу ветру, как часто бывало с ним в те дни. Если ему так мало осталось жить, зачем тратить драгоценное время на психологические кризисы вроде этого? Чей-то смех вырвал его из забытья. На мосту, соединявшем заброшенный дом с пустующим театром, не было ни души. Время от времени порыв ветра набрасывал ему на лицо полу фулиджинового плаща, окутывая темнотой столь полной, что он поневоле начинал думать о смерти.
Апбиминн-кюрр должен был разогнать облачность у него над головой. Тучи в последнее время такие плотные, а ему нужно ясное небо, если он хочет держать путь далеко на север. Поставив устройство на землю, он настроил его на максимальную траекторию, потом привел в действие. Коробочка была оборудована таймером, снятым им с какой-то другой реликвии, и он, не вполне уверенный в его точности, продолжал наблюдать за устройством с расстояния шагов в двадцать, словно ожидал запуска фейерверка. Снизу доносились звуки городской жизни: звон бутылок, короткий смех, цокот копыт из узких проулков, – каждый вечер одно и то же.
Наконец раздалось шипение – над апбиминн-кюрром вспыхнуло сияние, и небольшой шар белого света, набирая скорость, поднялся в небо.
Он не знал, сколько времени уйдет на то, чтобы понять, по-лучилось у него или нет, но сделать все возможное было необходимо.
Глава шестнадцатая
Джерид смотрел в ночное небо, которое вдруг вспыхнуло и заиграло огнями. Мариса крепче уцепилась за его руку. Она слегка вздрогнула, то ли от холода, то ли от странного явления над их головами, но важно было не это, а то, что она снова держала его за руку, совсем как в старые добрые времена. Разноцветные огни отражались в ее блестящих черных глазах, а он радовался тому, что они вместе. Ему понадобилось пожить без нее, чтобы понять, как много она для него значит, и он был поражен тем, что он, румель, способен страдать по-настоящему, как это свойственно людям. А он-то всегда считал, что присущая румелям невозмутимость ставит их на ступень выше собратьев-гоминидов.
– Румекс, – выдохнула Мариса, – разве это не чудо? От чего это?
Джерид не знал ответа ипродолжал созерцать, его хвост оставался абсолютно неподвижен.
– Может, это признак приближения Оледенения? А может быть, и нет. Лично я готов поставить пару дракаров на то, что это какая-нибудь культистская забава.
Зрелище заворожило их обоих, эти лучи и подвижные столбы света, меняющие форму и цвет на фоне звезд. Повсюду вокруг них люди, не менее заинтригованные, вытягивали шею, чтобы между высокими домами лучше разглядеть происходящее, выходили на балконы, иные даже поднимались на мосты, точно близость к необычному сиянию могла помочь им понять его природу.
В тот вечер Джерид водил Марису выпить и посмотреть танец големов, который ставили адепты ордена Пугандра. Низкорослые, точно из глины слепленные существа, скачущие по сцене, произвели на него впечатление.
Однако весь тот волшебный вечер он не мог избавиться от чувства, будто за ним шпионят, даже когда стоял на улице, задрав голову и созерцая небо. В этом городе, да еще ночью, легко было увидеть тени, выходящие из подворотен и направляющиеся за вами вслед, услышать призрачные шаги на брусчатке. Этот город порождал паранойю.
Да пусть следит кто хочет, лишь бы не эти мелкие отморозки с Гата-Гамаль.
Рандур смотрел в окно, его нагое стройное тело вырисовывалось на фоне необычной зари. Его меч, сапоги и одежда валялись на полу за его спиной, а сам он, ухватившись обеими руками за подоконник, свесился наружу, чтобы лучше разглядеть цветные лучи, танцующие в небе. Яркая пелена красно-зеленого света колыхалась высоко над городом, точно колеблемый ветерком тяжелый занавес. Невозможно широкий. И невозможно далекий.
Леди Иветта Фол подошла к нему сзади и положила руки ему на ягодицы.
– Впечатляет, – сказала она, скользя по ним ладонями вверх и вниз и слегка стискивая.
– Ага, – отозвался Рандур. – Никогда раньше не видел такого неба. Интересно, что это за хрень такая?
– Я говорила не о небе. – Она хлопнула его по пояснице. Ее массивные золотые кольца врезались ему в кожу, и он вздрогнул от прикосновения холодного металла. Ее теплое дыхание скользнуло по его шее, когда она отвела его длинные волосы в сторону. Кончики пальцев пробежали по краям его лопаток, по позвоночнику. Она жадно поцеловала его в плечо.
Он повернулся, ее ладони продолжали путешествовать по его гибкому торсу танцора, который она уже имела возможность сравнить с торсом своего мужа, старого, жирного и ленивого, – не в пользу последнего, – бормоча что-то о том, что его одного она всегда ждала. Но нельзя же продолжать всю ночь. И откуда у нее такой аппетит? Он даже испугался, вдруг она все замужество держала свое либидо в узде, а теперь выпустила и направила на него, разом превратив его из охотника в жертву?
Его губы коснулись ее колец, лаская эту демонстрацию богатства. Еще раньше он намекнул ей на некоего вора, который якобы орудовал в высших слоях общества, выбирая своими жертвами богатых дам, беззащитных и уязвимых, – его собственная выдумка. Увидев, что она встревожена, он прижал губы к ее пальцам и предложил ей себя в провожатые на этот вечер.
– К чему они вам сейчас? – Рандур одно за другим снял кольца с ее пальцев и незаметно опустил их в свой высокий сапог. – Вы красивы естественной красотой, дорогая.
Сощурившись, она испустила вздох восторга, так похожий на те, которые он слышал всю ночь.
– Ты правда так думаешь?
Он прижал палец к ее губам:
– Каждый мужчина на моем месте сказал бы то же самое.
– Но только не он.
Под «ним», вероятно, подразумевался муж, влиятельный лорд Хантон Фол.
Ее седые волосы были всклокочены, ведь любовники уже трижды за эту ночь занимались сексом. Для пятидесятилетней женщины она была вполне стройна и даже почти не морщиниста. Ему понравилось то, что они делали сегодня, – дама явно была искушена в постельных делах, даже несмотря на некоторый урон, который нанесли ее уверенности в себе похождения мужа, предпочитавшего, когда он вообще бывал в Виллджамуре, спать с молоденькими красотками. Лорд Фол был богатым землевладельцем, снабжавшим продовольствием армейские гарнизоны, разбросанные по всему архипелагу. Леди Иветта и сама была небедна, ей принадлежало крупное поместье на Джокулле и несколько торговых судов. Рандур узнал все это еще до того, как пришел сюда, посплетничав со слугами. Обилие драгоценностей и украшений, которыми был набит ее особняк, подтверждало слухи о том, что дама более чем платежеспособна.
Ее ладонь скользнула ему в пах, округлилась вокруг мошонки, и он застонал, наполовину от удовольствия, наполовину от смятения. Она стала целовать его в шею, на мгновение задержавшись губами у ключичной косточки. Он провел руками вдоль ее позвоночника, отмечая пластичность ее стареющей кожи.
Пока делаешь все как следует, не грех смешать заработок и удовольствие.
Она прижала его к стеклу, оно холодило ему спину. Ее рука продолжала трудиться над ним – может быть, немного слишком активно.
О нет! Не четвертый же раз за ночь…
Снова в кровать, его ладони скользят, обнимая ее ноги, язык лихорадочно вылизывает их от лодыжки до самого бедра, она уже не может сдержать стонов. Мягкий свет из окна – небесная иллюминация – подчеркивает каждый изгиб ее тела, маскирует следы старения. Непереносимо медленно рот Рандура путешествует по ее телу. Она стонет непрерывно, ее пальцы стискивают простыни.
Раздался стук кулаком в дверь.
Рандур посмотрел в ее испуганные глаза.
Твою!..
– Кто это? – прошептал он.
– Откуда я знаю?
Стук повторился. К нему добавился голос:
– Леди Иветта, это Антон!
– Брат моего мужа, – выдохнула Иветта.
«Вот дерьмо!» – подумал Рандур, мгновенно наметив маршрут для отступления. Окно, надежный выход для многих ночных посетителей, показалось ему единственно подходящим.
– Я знаю, что ты там, Иветта, – продолжал тот же голос. – Мне доложили, что ты вошла к себе в компании какого-то молодого человека. Я не могу позволить тебе пятнать имя нашей семьи.
– Чушь! – взвизгнула она. – Я тут совсем одна.
Рандур вскочил с кровати, накинул рубаху, натянул штаны.
Иветта бросилась к двери, чтобы задержать входящего.
Когда она отвернулась, Рандур сгреб с туалетного столика пару браслетов и сунул себе в карман.
– Никого здесь нет, Антон. Правда, – уверяла она.
– Впусти меня, я сам посмотрю!
– Дай мне хотя бы минуту, – попросила она. – Мне же надо одеться.
У Рандура меж тем были свои заботы. «Где мой чертов сапог? А, вот он». Схватив его, молодой человек подскочил к окну, тихо распахнул его и оказался на балконе. Прежде чем затворить за собой окно, он обернулся, послал даме воздушный поцелуй и прошептал:
– В следующий раз, когда будешь читать прелестные стансы, вспомни обо мне, моя любовь, а я вспомню тебя.
Ее ответный взгляд был полон тревоги.
Ночь выдалась морозной. Цветные лучи все еще плыли по небу, но любоваться ими было некогда. Держа сапог в руке, Рандур вынул из него безделушки и рассовал по карманам.
Когда из комнаты леди Фол донеслись громкие голоса, Рандур быстро натянул второй сапог и, легконогий, как все танцоры, перепрыгнул на соседний балкон, откуда вскарабкался на крышу. Все это время он думал о том, что должны ведь быть и более простые способы заработать деньги. Осторожно, чтобы не соскользнуть в объятия смерти, которая поджидала его на ледяном тротуаре, он крался вдоль конька крыши, пока не добрался до пожарной лестницы. Быстро спустился по ней и спрыгнул на мостовую.
– Добрый вечер, – приветствовал он чету, проходившую мимо, одновременно застегивая рубашку. – Прелестный сегодня вечерок, не так ли?
Командующий Бринд Латрея смотрел вверх, в небо, расцвеченное красными и зелеными световыми полосами, которые трепетали и раскачивались, точно дождь. Гвардейцы уже день как вернулись на Джокулл и теперь стояли лагерем на берегу. До Виллджамура осталось часа два пути, но после мыса Далук он еще раз убедился в том, как легко становятся известными их самые секретные планы. А ведь тогда они расположились на ночлег довольнодалеко от берега.
– Чтоб меня! – Апий выбрался из походной койки и встал рядом с Бриндом. – Что за хрень! – И он стряхнул с плаща искры.
Бринд стоял, уперев руки в боки и вытянув шею, чтобы лучше разглядеть происходящее сквозь ветви деревьев. Еще двое ночных гвардейцев подошли к ним и тоже встали, завороженно глядя на праздник небесных огней.
– Бора ради, что это? – пробормотал наконец Апий. – Как по-твоему, это связано с Оледенением?
– Дело рук культистов, вне всякого сомнения, капитан.
– Действительно, непохоже, – согласился Нелум, – чтобы этому нашлись естественные причины.
– Я и раньше говорил, что по всему архипелагу творится что-то странное, – продолжал Бринд. – И мне это не нравится.
– Ты у нас оптимист, верно? – поддел его Апий.
Бринд бросил взгляд на экипаж Рики. Но теперь лагерь был окружен сотней спящих драгунов, а остальные часто меняющимися парами патрулировали периметр. Он нарочно приказал охранять все подходы к лагерю на протяжении часа пути от центра, чтобы, если объявится какой-нибудь дрогр, его сняли еще на самых подступах. Бринд больше не хотел рисковать – ни своими людьми, ни своей драгоценной подопечной.
Через два часа после того, как небесные огни потухли, женщина-солдат драгунского полка выехала верхом из-под полога леса и направилась прямо к ним.
– Командующий, – отсалютовала она ему и спешилась.
Другие трое гвардейцев сначала встали по стойке смирно, потом окружили командира.
– Да? – Бринд разглядывал серьезную молодую женщину.
– Командующий, срочно требуется ваше присутствие.
– Апий, Нелум, остаетесь здесь. Ваша жизнь прежде жизни императрицы.
– Есть, сэр, – хором ответили они. Вынули из ножен мечи и стали по обе стороны экипажа.
– Люпус, – обратился Бринд к третьему, – ты идешь со мной, захвати лук и стрелы.
– Слушаюсь, командир.
Вдвоем они прыгнули на коней и последовали за драгуном в гущу березовой рощи.
– Рядовой, в чем дело? – спросил Бринд, склонившись к шее лошади, чтобы ветки не хлестали по лицу.
– Дрогры, о которых вы нас предупреждали. Мы заметили нескольких.
– Сколько?
– Примерно пятнадцать, на опушке леса, возле Беринг-Мура.
Бринд был полон решимости не допустить, чтобы эти твари навредили новой императрице. Кроме того, ему хотелось выяснить, откуда они взялись, что ими движет и кто их послал. Он в жизни не слышал, чтобы где-нибудь в империи происходило что-либо подобное, так почему именно теперь и почему на Джокулле?
Мимо пролетали деревья, копыта стучали по мягкой земле, хрустели ломающиеся ветви.
Наконец они поравнялись с группой солдат из Третьего драгунского, их было человек сорок, из бригады Волка, полированные шлемы ярко блестели при свете луны. Штандарт с изображением вздыбленного белого волка на зеленом фоне стоял у дерева на краю опушки. Бринд успокоился, увидев, как их много.
Сержант, светловолосая женщина в знакомой черно-зеленой форме, подошла к ним. Спрятала меч в ножны, щит с головой волка сдвинула на бок. Ее лицо хранило шрамы от старых антиплеменных кампаний.
– Командующий Латрея, – начала она, – я сержант Вудир. Рядовая Фендур объяснила ситуацию?
– Объяснила, – ответил Бринд.
Люпус спешился и привязал обеих лошадей – свою и Бринда – к дереву.
Втроем они подошли к опушке леса. Сержант показала рукой:
– Смотрите.
Бринд прищурился.
На пустоши, шагах в ста пятидесяти от леса, стояла группа дрогров; Астрид в зените разбрасывала по земле вокруг них длинные тени. Ветерок непрестанно шевелил траву, но сами дрогры не двигались, лишь трепетали лохмотья, прикрывавшие их тела. Картина была жуткая.
– Они уже давно тут стоят, как будто вдруг раздумали двигаться, – объяснила Вудир. – С тех пор как мы их обнаружили, прошло по крайней мере полчаса.
Бринд, привыкнув к необычной сцене, заметил, что среди дрогров есть как мужчины, так и женщины, причем те и другие одеты в лохмотья, едва прикрывающие наготу.
– Они вообще что-нибудь делали?
– Нет, командующий, – ответила сержант.
– К ним кто-нибудь подходил?
– Нет, вы ведь предупреждали. Мы ждали, когда вы прибудете, чтобы оценить ситуацию.
– Рад это слышать. – Бринд, повернувшись к Люпусу, отрывисто приказал: – Подстрели одного.
Солдат шагнул к самой кромке леса. Достигнув места, с которого цель была видна без всяких помех, он вынул стрелу, положил ее на лук, натянул тетиву:
– Кого-то конкретного, командир?
Бринд склонил голову набок:
– Вон того попробуй. – И указал на ближайшую к ним недвижную фигуру. – Целься в голову. Мы уже знаем, что попадание в корпус не дает желаемого результата.
Читать бесплатно другие книги:
